Русалка в бассейне. Глава 1 (Ю. Н. Вознесенская, 2015)

Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви

© ООО «ГрифЪ», оформление, 2015.

© ООО «Издательство «Лепта Книга», текст, 2015.

© Вознесенская Ю.Н., 2015.

Глава 1

Случилось это в субботу 5 июня в конце 80-х годов последнего столетия второго тысячелетия, как раз перед началом Петровского поста. Ясным солнечным утром, когда воздух в Мюнхене так удивительно чист, что уже с южной окраины города видна на горизонте длинная гряда Альп с их сверкающими снежными вершинами, графиня Елизавета Николаевна Апраксина ехала с визитом к своей подруге, баронессе Альбине фон Ляйбниц.

Автобан № 8, идущий от Мюнхена на Зальцбург, несмотря на утренний час, был забит машинами. Ах, эта суббота! Графиня любила быструю езду и теперь вслух, хотя и вполголоса, проклинала себя, свою забывчивость и баварцев с их любовью «к натуре»: уж она-то, не связанная служебным расписанием, могла выехать за город и в пятницу днем, тем более что намеревалась провести в имении подруги несколько дней!

Поначалу она попыталась обойти идущие впереди машины и выйти на скоростную внутреннюю полосу, где автомобили все-таки как-то еще двигались, но вскоре оставила безнадежные попытки: по радиомаяку передали, что впереди, на тридцатом километре от Мюнхена, уже образовалась плотная пробка. Помолившись местному покровителю дорог святому Христофору и попросив, чтобы он как-нибудь помог ей свернуть с автобана до пробки, она пристроилась за бусиком с байдаркой и велосипедом на крыше, с детьми и большой рыжей собакой внутри, расслабилась и предалась размышлениям. Все равно делать было абсолютно нечего.

Ехала она к баронессе не просто в гости, а по делу: до нее дошел тревожный слух, что на их общую подругу Птичку опять началась охота. Положение необходимо было досконально выяснить на месте и, если слух подтвердится, немедленно принять срочные и решительные меры.

Птичкой в их маленькой компании звали писательницу Марго Перес, обитавшую у баронессы в гараже. То есть не в самом гараже, разумеется, где стояли два автомобиля фон Ляйбницев и их маленький трактор, а в надстройке над гаражом, именуемой «скворечником»: это была крохотная квартирка, состоящая из кабинета-гостиной, спальни и санузла с сидячей ванночкой. Для Марго, имевшей полтора метра роста вместе с каблуками и поистине птичье сложение, эти апартаменты были в самый раз, а вот гостей ей приходилось принимать в гостиной баронессы и, значит, под ее присмотром. Хитрость преднамеренная, но совершенно необходимая! «Скворечник» был задуман и построен специально для Птички, когда ее последний официальный муж, шестой по счету, отобрал у знаменитой писательницы ее однокомнатную квартирку в тихом, уютном местечке Мюнхена, на берегу Изара, возле старинной плотины. Бедная Птичка горевала: ей так нравилось просыпаться утром под бодрящий шум падающей воды! Баронесса Альбина просто и без экивоков предложила Птичке перебираться к ней и жить одной семьей с нею, ее мужем, бароном Генрихом, и двумя ее детьми от первого брака. Барон не возражал. Однако Птичка была женщина маленькая и слабая по части сильного пола, но очень гордая: «Я не стану приживалкой в доме даже лучшей моей подруги!» – заявила она. Ситуация зашла в тупик. Птичка застряла в крохотной комнатке дешевого пансиона, где страдала от уличного шума, любопытства хозяйки и сознания полной неспособности самостоятельно устроить свою дальнейшую жизнь. Альбина же, в свою очередь, терзалась, что не умеет пригласить Птичку таким образом, чтобы та не могла отказаться. Апраксина подумала-подумала и нашла вариант, устраивающий обе стороны. Она предложила на последние оставшиеся Птичкины деньги и на банковский заем, сделанный под очередной ее гонорар, построить в имении Ляйбницев такое жилище, чтобы оно не могло соблазнить даже самого мелкого великана из числа ее поклонников и чтобы жилище это так и оставалось собственностью фон Ляйбницев, а Птичка бы его только арендовала. Идея была с восторгом принята Альбиной и ее мужем, а Марго просто уговорили. У Птички были отобраны ее сбережения, что-то около пяти тысяч марок, ее заставили взять в кредит еще столько же, и на эти деньги (будто бы только на эти) была выстроена совершенно изумительная квартирка над гаражом. А затем между хозяевами имения и Марго Перес был составлен и заключен договор на аренду – 500 марок в год.

Сидя в почти не двигавшейся машине и постукивая пальцами по рулю, Апраксина с удовольствием вспоминала, как они целый месяц злорадно проектировали «скворечник» с его низкими потолками и сидячей ванночкой. К участию в разработке проекта были приглашены даже дети Альбины, Катя и Лева, и вот они-то, проказники, и разработали коварный вход в Птичкино жилище. «Пусть будет как в волшебной сказке! – смеясь, предложили они. – Герой, чтобы попасть к тете Марго, должен будет преодолеть как можно больше препятствий!» «Препятствия» были спроектированы весьма коварно: сначала «герою» надо было подняться по крутой и узкой деревянной лесенке с очень низкими перильцами на крытую галерейку; кровля над галереей низко висела на толстых балках, и требовалось проявить чрезвычайную бдительность, чтобы ни об одну из них не треснуться головой; благополучно пройдя по галерейке на другую сторону «скворечника», «герой» оказывался перед малюсенькой дверкой, в которую и войти-то было непросто: Альбина, например, входила боком, а длинный Генрих сгибался в три погибели. Мебель «скворечная» была тоже сделана по специальному заказу: широкая, но короткая, почти квадратная кроватка, два уютных креслица-подростка, диванчик-недомерок, столики высотой по колено мужчине среднего роста. Друзья помирали со смеху, когда заказанную мебель привезли с фирмы, но простодушная и малорослая Птичка подвоха не заметила. Затея удалась вполне: первый же крупногабаритный поклонничек Птички, явившийся к ней с визитом, промаялся в «скворечнике» около часа в полусогнутом состоянии, стукаясь коленями о мебель и головой о потолок, и в конце концов не выдержал и повез Птичку ужинать в ресторан. Это был их прощальный ужин. Всех последующих поклонников Птичка принимала уже в гостиной баронов под бдительным оком Альбины. За беседой баронесса всегда находила случай ввернуть словечко о том, что строеньице над гаражом принадлежит баронам фон Ляйбниц и от имения не отторгаемо.

Птичка печаталась под именем Марго Перес. Это был не псевдоним, а коротко обрезанное подлинное ее имя, вернее, даже не совсем подлинное. По документам она значилась как Маргарита Клавдиевна Переселенцева-Благовещенская. Имя, конечно, совершенно непроизносимое для немецкого читателя. Родилась она в конце 44-го года в небольшом местечке под Мюнхеном, в лагере для рабочих-остовцев. Рождение ее было таинственно и трагично. Однажды в лагерь привезли на машинах эвакуированных из других лагерей, к которым уже подходили русские. Среди них оказалась молодая беременная женщина, еще и заболевшая в дороге, по виду южной национальности, а может, и цыганка: бедняга была в горячке и в себя так и не пришла. Ее беременность была незаметна из-за страшной худобы, иначе бы ее вряд ли оставили в живых. Ночью она родила, не приходя в сознание, и тут же отошла в мир иной. Девочка появилась на свет в свой срок, но была весом и ростом вдвое меньше нормы, крошечная и слабенькая; и она не выжила бы, если бы не усилия многих обитателей лагеря. Во-первых, сразу же нашлась отчаянная девушка по имени Клавдия, объявившая себя матерью новорожденной перед лагерным начальством. Девочку она назвала Маргаритой. На пеленки для маленькой Маргариты жертвовали последнее ветхое белье, для нее женщины, работавшие неподалеку в коровнике, со страшным риском выносили молоко в крохотных аптечных пузырьках. А вскоре нашелся сердобольный «бауэр», зажиточный крестьянин, который взял на работу Клавдию и вместе с ребенком перевез ее на свою ферму. Клавдия была рослая и крепкая волжанка и, чтобы не загреметь обратно в лагерь вместе с ребенком, работала за троих. И все-таки в лагерь они снова попали, в самые последние месяцы войны, когда союзные войска уже вошли в Баварию, только на этот раз это уже был лагерь ди-пи, устроенный союзным командованием для лиц, оказавшихся в Германии вне родины[1].

Православные обитатели лагеря первым делом устроили церковь в одном из бараков. Это был удивительный храм! «Бывают церкви барочные, а у нас – барачная!» – шутили его прихожане. Потир был ими сделан из двух алюминиевых лагерных мисок разного размера: та, что поменьше, залитая свинцом, служила основанием, верхняя – самой чашей, а скреплял их обыкновенный болт, с которого была сточена резьба, таким образом превратившаяся в витой рисунок; с помощью разной величины гвоздей и молотка на чаше был вычеканен сложный рисунок с иконками в овалах; лжицей служила обыкновенная чайная ложка, а иконы для храма женщины вышили нитками, надерганными из одежды[2]. Посвящен был храм, естественно, святому Николаю Угоднику. Служить приезжал священник из русской обители св. Иова Почаевского, расположенной в Оберменцинге, пригородном районе на северо-западной окраине Мюнхена. (В нем и хранятся по сей день удивительные предметы из лагерного храма.) Порой из монастыря приезжал служить сам владыка Филофей, местный архиепископ. Он и крестил маленькую Маргариту 8 мая, когда в Европе было объявлено об окончании войны. Он же помог выбрать фамилию для девочки, ведь свидетельство о крещении стало ее первым официальным документом. «Назовем ее Переселенцевой!» – предложил кто-то. Владыка согласился, но предложил добавить вторую фамилию – Благовещенская: «Хоть сегодня и не праздник Благовещения, но весть об окончании войны – благая весть. Пусть носит двойную фамилию!» Так и записали…

Двойная фамилия спасла девочку от выдачи энкаведистам. Когда те явились в лагерь отбирать людей для насильственного возвращения «на родину, которая простила», и потребовали, чтобы русскую девочку выдали им для отправки в советский детский дом, им не удалось доказать, что родители Маргариты Переселенцевой-Благовещенской были прежде советскими гражданами именно благодаря двойной фамилии. При американском лагерном начальстве работала переводчицей русская девушка Нина Козубская. «Где это вы встречали у советских подданных двойную фамилию?! – возмутилась она. – Это настоящая дворянская фамилия! Я уверена, что родственники девочки обязательно отыщутся где-нибудь в Париже. Вам нужны неприятности? Вы их получите, я вам это обещаю!» И Маргариту оставили в лагере… А вот Клавдия от выдачи не убереглась и сгинула где-то в Сибири. Да и самой Нине Козубской пришлось бежать в Бразилию с последним транспортом беженцев: службисты НКВД в конце выяснили, что она помогала советским беженцам создавать легенды, спасавшие их от выдачи; мало того, она снабжала их фальшивыми документами и добивалась для них въездных виз в США и страны Латинской Америки.

Когда ди-пи стали разъезжаться из лагеря по Германии и по всему свету, девочку взяла к себе русская семья, оставшаяся в Мюнхене. Но и прочие лагерные опекуны не забывали ее: она получала от них поздравления и подарки к праздникам, на ее содержание и воспитание приходили небольшие, но регулярные пожертвования. Правда, с годами некоторые пожертвования сокращались, а потом и вовсе прекратились, зато другие начали расти: многие русские беженцы не только благополучно устраивались, но и богатели в эмиграции; в Северной Америке русская эмиграция тех лет была самой богатой из всех, а в Южной Америке среди миллионеров было немало русских.

Маргарита выросла, русские эмигранты помогли ей выучиться на машинистку и устроили на работу в небольшое немецкое издательство. Издательство выпускало книги по истории и архитектуре Мюнхена и туристические проспекты для широкого потребителя. Особенно большим спросом продукция издательства не пользовалась, не те были годы, но зато и работы у Маргариты было немного.

Шли годы, но связь с опекунами не прерывалась. В издательстве у Маргариты была машинка и масса свободного времени. Опекуны понемногу старели, выходили на пенсию, скучали, ведь у многих и родственников не было, «кроме нашей Риточки», и она, чтобы развлечь их, писала им длинные письма, без зазрения совести вставляя в них целые страницы из публикуемых в издательстве книг: описания красот и достопримечательностей Германии, Баварии и Мюнхена, немецкие легенды. Часто она посылала им в подарок отбракованные книги с издательского склада, красочные, отлично изданные альбомы, в которых не хватало нескольких страниц или были смазаны отдельные иллюстрации. Так шли годы, а потом опекуны вдруг принялись по одному умирать, и Маргарите стали приходить извещения о наследстве из разных стран. Она начала неудержимо богатеть, и к сорока годам оказалась владелицей роскошной трехэтажной виллы в Богенхаузене, одном из респектабельнейших районов Мюнхена, кипы американских акций, в которых абсолютно не разбиралась, и весьма приличного капитала. Она тут же бросила работу и неожиданно для всех, а может, и для самой себя, сама начала писать книги. Издательство, в котором она проработала до сорока лет, к этому времени расширилось и стало выпускать самую разнообразную ходовую литературу; ее бывшие работодатели рискнули издать ее первую книгу, и книга эта имела успех. На счастье Маргариты.

– Или на горе? – громко усомнилась Апраксина, оглядывая плотные ряды машин впереди, с боков и сзади; убедившись, что пробка не рассасывается, вновь пустилась в воспоминания.

Вот тогда-то Маргарита, по совету издателя, существенно урезала свое полное имя. Конечно, если бы она жила, писала и печаталась в России, этого можно было бы и не делать: русские читатели относились к литературе с традиционной серьезностью и были способны запоминать и без запинки выговаривать имена немецких авторов вроде Хросвиты Гандерсхеймской или Ханса Якоба Кристоффеля фон Гриммельсхаузена. Но попробуйте заставить немца выговорить с ходу, например, такое: «Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин»! Вот потому-то она превратилась из Маргариты Переселенцевой-Благовещенской в Марго Перес. Легко запоминающееся и броское имя. Когда же пошли переводы, то в Испании и Израиле читатели, а точнее читательницы, принимали ее за свою, о чем и писали ей в своих восторженных письмах, похожих на любовные.

Писала Марго исключительно для женщин. Героиней всех ее книг, «женских психологических детективов», как стояло на форзаце, была таинственная особа, всеведущая гадалка-экстрасенс, потомок ассирийских халдеев по имени Гала Хлоба. Апраксина считала, что в этой халдейке, «халде», как она говорила, и заключалась одна из причин сыпавшихся на головку Марго бед и катастроф. «Не трогай нечистую силу, чтобы она тебя не трогала! – не раз предупреждала она Птичку. – Ну зачем тебе вся эта оккультятина сдалась? Писала бы нормальные детективы!» – «Но это же модно! – возражала Птичка. – Мои читательницы так любят мою Хлобу и ее таинственные прибамбасы! Они потому и читают мои книги!» – «Тебя надо не читать, а отчитывать!» – сокрушенно вздыхала Апраксина и старательно молилась дома и в церкви за ее вразумление. Однако скрепя сердце продолжала рассказывать подруге детективные сюжеты из своей практики, и Птичка их без зазрения совести прибирала к рукам и обрабатывала для своих книг.

Но вообще-то Марго специализировалась на личных проблемах женщин, детективные истории служили ей лишь для фабулы. Не было такой семейной или любовной драмы, которую Гала Хлоба не распутала бы и не привела к счастливому концу. Хеппи-энд для книг Марго был обязателен: «Неприятностей и горя вполне хватает и в реальной жизни, так пусть хоть мои читательницы твердо знают, что хороший конец в моих романах им гарантирован!» Читательницы действительно эту самую Хлобу обожали и присылали Птичке тысячи писем, рассказывали о своих проблемах и просили советов. Марго по старой привычке ни одно письмо без ответа не оставляла: она выискивала подходящие рекомендации в своей потрясающей картотеке, имевшей разделы по медицине, психологии, астрологии и еще невесть чему – целая женская энциклопедия! Она и собиралась когда-нибудь выпустить нечто подобное и даже название заранее приготовила: «Все премудрости женские от Евы до Маргариты». Из своей картотеки она черпала и сентенции для своей Хлобы – та «любила» говорить афоризмами. Удивительное дело, но советы Марго часто попадали в точку и действительно помогали! Еще поразительней было то, что самой Марго ее специфические познания не приносили ровно никакой пользы, кроме гонораров: ей всегда безумно не везло с мужчинами! «Почему это ты сама никогда не следуешь советам из собственного кладезя женской премудрости?» – не раз вопрошали ее подруги, Апраксина и Альбина фон Ляйбниц. «Ах, мало ли что напишут в книгах!» – отмахивалась Марго, заливаясь слезами по поводу очередного оставившего ее негодяя – мужа, жениха, любовника или просто поклонника.

Обстоятельства рождения и первых лет жизни сказались на внешности Марго не лучшим образом: она так и осталась маленькой и хрупкой, похожей на черную галочку, но душой была неутомима, отличалась неугасимым жизнелюбием и доверчивостью ко всем без исключения. В восемнадцать лет она неудачно вышла замуж и вскоре развелась. В первый раз. Затем эта напасть регулярно повторялась. Пока она была обыкновенной девушкой, большой беды в этом не было: ну не везет в личной жизни, что же делать, надо жить дальше – авось впредь повезет! Но с ростом известности ей парадоксальным образом не везло все чаще и крупнее.

Сама крошечная, Марго-Птичка обожала высоких и представительных мужчин, и, хотя ее героиня Гала Хлоба утверждала, что крупные мужчины отличаются добротой и благородством, Марго из всех великанов попадались почему-то лишь проходимцы крупного масштаба. В их больших, ласковых и ловких руках сначала быстро растаяли ее капиталы, затем исчезла вилла в роскошном районе Мюнхена, после виллы большая квартира в центре города и напоследок скромная однокомнатная квартирка: при разводах с помощью таких же ловких адвокатов великаны один за другим изгоняли бедную Птичку из ее очередного гнезда. Марго была неисправима и необучаема: завидев мужчину крупного сложения, она млела и принималась восторженно вокруг него порхать и чирикать. Подруги с особенной опаской отпускали ее в писательские турне по Швеции или Норвегии: оттуда она вечно возвращалась поглупевшая и в сопровождении какого-нибудь белокурого викинга с хитрющими голубыми глазками. Викинг обирал Птичку, и этим его набег обычно заканчивался. Этот скорбный процесс остановила лишь постройка «скворечника» в имении баронов фон Ляйбниц, злонамеренно не вмещавшего великанов. Но на прошлой неделе баронесса Альбина позвонила Апраксиной и объявила, что на Птичку опять началась охота и даже «скворечник» не остановил охотника. Встревоженная Апраксина тут же позвонила Марго и в ответ на осторожный вопрос: «У тебя, говорят, новый поклонник объявился?» – услышала такой неуемно восторженный щебет, что ей осталось только объявить: «Я на днях собираюсь к вам в гости. На несколько дней!» Птичка почуяла неладное и заюлила: «Право, Лизочек, я не знаю… Возможно, меня не будет дома…» – «А ты постарайся быть! Я по тебе очень, очень соскучилась!» – угрожающе сказала Апраксина и дала отбой. «Вот дура-то старая! – беспощадно думала она о своей подружке. – Ведь скоро пятьдесят! И когда она угомонится?» Но Марго Перес была женщиной современной. А современные дамы средних лет, как было известно Апраксиной, старость категорически отрицают в принципе и переходят из затянувшейся искусственной молодости прямо в могилу, минуя переходное время старости, данной Богом как раз для подведения итогов и на подготовку к смерти. Так что, увы, но по «евростандарту» Марго все еще находилась «в возрасте любви».

Обо всем этом и размышляла графиня, приближаясь в медленном потоке машин к съезду на Блаукирхен. Объехав по местному шоссе городок, она свернула на пустую проселочную дорогу и последнюю часть пути проделала с привычной скоростью в девяносто километров. Вскоре она уже ехала по частной дороге баронов фон Ляйбниц.

Имение со всех сторон окружал густой лес, причем не сеяный, а природный, также принадлежавший баронам. Проезжая по нему, Апраксина в который раз подумала о том, как причудливо складываются судьбы русских эмигрантов за границей. Вот, скажем, баронесса Альбина фон Ляйбниц, урожденная Романова. Однофамилица российских императоров, она при вопросах на эту тему – не принадлежит ли она к императорской фамилии, гордо отвечала: «Не имею чести! Вышла я вся из народа и этим горжусь!» Родилась она и выросла в каком-то захолустном городке Чапаевске, под Самарой или, как дико выражалась баронесса, «из-под Куйбышева». В своем Чапаевске она окончила школу, но затем поехала в Москву и сумела поступить в университет. Там она уже на первом курсе связалась с диссидентами и вышла замуж за одного из них. Диссидент дважды садился в лагерь, и оба раза Альбина верно ждала его, изо всех сил организуя общественность, московскую и мировую, в защиту мужа: то есть составляла письма протеста и рассылала их куда только можно, встречалась с иностранными журналистами и так далее. Между его отсидками у них родилась дочь, а из последней поездки к мужу в лагерь Альбина вернулась беременной. Вскоре после этого мужа прямо из лагеря выпихнули за границу. Когда через полгода Альбину выпустили к нему, он сообщил ей в Вену, бывшую то ли эмигрантским коллектором, то ли просто пересылкой, что он встретил в Париже свою настоящую большую любовь, а потому встретить беременную Альбину с их дочерью в Вене никак не может. «Это было бы нечестно по отношению к вам обеим, к тебе и к моей французской подруге! – объявил он. – Я не могу оскорбить ни ту, ни другую ложью, я слишком хорошо отношусь к вам обеим!» Уклонившись таким образом от нанесения оскорбления обеим дамам, он, следуя своим принципам, заодно уклонился и от всех забот о бывшей жене и общих детях, и осталась Альбина посреди Европы одна, с дочкой-малолеткой и с пузом. На ее счастье, в Вену приехала на презентацию новой книги Марго Перес. Их познакомил некто Лев Александрович Рудкевич, тоже эмигрант, профессор-биолог из Петербурга (то есть тогда Ленинграда, конечно, поправила себя Апраксина, любившая точность, хотя и ненавидевшая узурпаторское именование бывшей русской столицы). Лев Александрович, приятель графини Апраксиной, член НТС и староста русской церкви, в те времена опекал почти всю политическую русскую эмиграцию в Вене[3]. Марго, проникшись трудной женской судьбой диссидентки, не долго думая, пригласила Альбину с дочерью пожить у нее, «пока все как-нибудь да устроится», и тут же нашла способ переправить ее нелегально через австро-германскую границу. Тогда Марго еще жила на своей вилле в Богенхаузене, устраивала журфиксы, знала весь Мюнхен и легко организовала Альбине скорое получение политического убежища через американские оккупационные власти. Она выделила для нее самую светлую комнату на вилле: «Дети должны расти на солнце!» Благополучно родился диссидентский сынок, Альбина оправилась, стала учить немецкий и учиться жизни на Западе. Апраксина без всякой задней мысли познакомила ее с молодым бароном Генрихом фон Ляйбницем, а вот Марго, увидев их рядом, мгновенно решила: «Замечательная пара – подпольщица и барон. Надо бы сосватать!» – «Только тебе, глупая ты Птица, могло придти в голову такое нелепое сватовство!» – ужаснулась Апраксина, услышав ее романтические замыслы. А сватовство-то как раз и удалось, и брак состоялся и, более того, оказался на диво удачным. Довольная Птичка на свадьбе, пользуясь тем, что большинство гостей ни слова не понимает по-русски, распевала во все горло на мотивчик из Кальмана, дирижируя себе бокалом с шампанским:

Барон по характеру был мягок, уступчив, блестяще образован, воспитан в традициях и со всеми этими аристократическими достоинствами очень скоро оказался под каблучком у супруги из Чапаевска. Впрочем, ему там было уютно: натура у жены оказалась обычная среднерусская, то есть преданная, покладистая, хотя и грубоватая.

Супруги-то жили мирно и в любви, а вот бедной Марго от баронессы-выскочки доставалось: именно потому, что когда-то Птичка пригрела в своем гнезде бесприютную Альбину и ее детей, новоиспеченная баронесса неистово возмущалась тем, как на глазах у всех тает имущество Марго, и пыталась этому воспрепятствовать. А когда состояние Марго все-таки растаяло и Птичка поселилась в «скворечнике», баронесса принялась отгонять от нее поклонников всеми доступными способами, как мух. «Моих последних поклонников!» – жалобно попискивала Марго, намекая на возраст, но баронесса была непреклонна и безжалостна.

Среди лесистых холмов открылась зеленая долина с небольшим озером посередине и замком на берегу. Замок был почтенного возраста и давно нуждался в хорошей реставрации, хотя ветхость его стен скрывал пышный ковер дикого винограда. Крыша здания и четырех башенок была живописно разноцветной, поскольку тоже давно нуждалась в полном обновлении, но для этого не было денег и не доходили руки, и потому перекрывались лишь те участки, откуда выпадала черепица; обычно это случалось после бурь, столь частых в предгорьях Альп. Зато сад вокруг замка был в прекрасном порядке: сама баронесса ухаживала за ним не покладая рук, а у нее был, как говорят немцы, «зеленый палец» – все у нее всходило, приживалось, росло, цвело и плодоносило. Сад был обнесен чугунной оградой между обомшелыми и местами осыпающимися известняковыми столбами.

Апраксина не стала въезжать в распахнутые ворота и ставить машину в гараж, чтобы не вспугнуть Птичку: она оставила ее у ворот и пешком прошла к замку, держась поближе к высоким кустам. Альбину она обнаружила на кухне за чисткой картофеля к обеду.

– Наконец-то! – воскликнула баронесса, бросая недочищенную картофелину в миску к уже очищенным и вытирая руки о фартук. – Кофе будешь пить?

– Буду.

– Вот за кофе я и расскажу тебе, что отмочила наша Птичка поднебесная, краса наша ненаглядная и дурь неописанная!

Она быстро зарядила кофеварку и уселась на кухонном табурете с сигаретой. Апраксина села в плетеное кресло напротив и приготовилась слушать.

– Я вся внимание!

– Ох, прямо не знаю, с чего начать… Нет, ну какая же все-таки дурочка!

– Это ты уже говорила. И не раз.

– Ну, ты знаешь, что наша Птичка любвеобильная стремится к тому, чтобы тень входящего к ней мужчины падала на тень уходящего…

– Это я знаю. Дальше?

– Ты слышала, что год назад скончался ее издатель?

Апраксина кивнула.

– Это был издатель-нянька, издатель – мать родная, который ей, бестолковке, только что нос не вытирал! Благодаря ему были у нее деньги и на личном счету в банке, и в издательстве, вложенные в выпуск ее же книжонок. Именно эти деньги давали возможность спокойно думать о старости, которая, между прочим, у Птички нашей не за горами. То есть спокойно думать не ей – нечем ей думать! – а мне: я была уверена, что с этими деньгами она проживет, даже если бросит писать. Я собиралась просить Генриха вложить их в какое-нибудь надежное дело, потому как на гонорары в Германии никто из писателей, кроме Консалика[4], не живет. Так вот, издатель ее умер, и наследник перенял дело. Этот наследничек быстро смекнул, кто в издательстве ведущий автор, и принялся обхаживать Птичку.

– С какой целью?

– Обобрать! – жестко сказала баронесса. – Он уже, между прочим, сделал ей предложение. Пока, к счастью, только деловое предложение – дать ему право на вложение ее гонораров в какие-то совместные германо-советские предприятия.

– Бог мой! Да ведь Советский Союз на ладан дышит! Он что, сумасшедший?

– Отнюдь! Пока СССР разваливается, самое время по дешевке скупать сырье и даже целые предприятия. Можно начинать очень крупные дела, как легальные, так и не очень, ворюгам там сейчас самое раздолье. Там уже первый миллионер, говорят, появился!

– Рублевый миллионер?

– Да нет, там уже счет на доллары пошел!

– Ишь ты! Слетелось воронье на падаль…

– Именно. Пока в стране идет смута и борьба за власть, экономика страны подыхает. И этот наш поклонник тоже хочет свой кусочек урвать – за Птичкины денежки. У него еще и какие-то международные проекты намечаются… Ну да фиг с ним и с его проектами, а вот Маргошкины деньги надо у него из клюва вырвать! И я бы это сделала, но он, видимо, почувствовал, что я готова вмешаться, и собирается, как она проговорилась, сделать ей предложение с заключением брачного договора по всей форме.

– Она что, совсем потеряла голову? На сколько же лет примерно моложе ее этот наследничек?

– Почему «моложе»? Он ей в отцы годится.

– Как это так? Не понимаю…

– А с чего ты взяла, что он должен быть младше ее? Женишок наш – отец ее покойного издателя.

– Сущее безумие!

– Оно самое. Старик уже давно жил на покое, в свое время он ушел от дел и передал издательство сыну. Кстати сказать, тогда почти убыточное. Сын издательство перестроил, наладил и сделал процветающим, а старик жил себе полурастительной пенсионерской жизнью. Но тут сын возьми да и помри! Старик неожиданно встрепенулся, ожил, помолодел и снова решил приняться за дела. Благо сын оставил ему в десять раз больше, чем он когда-то передал сыну.

– Подумать только! – воскликнула графиня. – Какая, однако, нетривиальная семейная история… А он хоть симпатичный, этот старикан?

– Омерзительный! Представляешь, такой высокий, толстый, седой дядя и… хихикает! Я с ним не могу разговаривать: он хихикнет – а меня тошнит! Я понимаю, можно улыбаться, можно ухмыляться, можно хохотать во все горло – но зачем же хихикать?!

– Все понятно, ты хихикающего не любишь. Но как развиваются отношения Птички с этим престарелым хихикающим наследничком? Часто он ездит к ней?

– Они уже никак не развиваются, и больше он сюда не ездит! – с глубоким удовлетворением произнесла баронесса Альбина. – Я ему отказала от дома. Теперь наша задача – ее к нему не выпускать, пока он о ней не позабудет.

Апраксина взглянула на лицо баронессы и поняла, что претенденту на руку Птички было отказано от дома самым решительным образом.

Она допила свой кофе, поднялась и сказала:

– Ну что, пойдем к ней?

Они вышли из кухни на террасу и пошли к гаражу. По дороге графиня спросила:

– Ты думаешь, ее удастся вызвать на откровенный разговор?

– Пока она от этого всеми способами уклоняется, хитрит и юлит, решительного разговора не выходит. Но у тебя-то может и получиться. К тому же, у меня есть план, как усыпить ее бдительность. Как ты смотришь на то, чтобы нам втроем отправиться в оранжерею – полюбоваться на выставку орхидей?

– Как всегда – положительно.

– Отлично! А Птичку мы просто умыкнем. И вот после выставки мы уютно усядемся за столик в кафе, под сенью плетистых роз и глициний, закажем Марго ее любимое ореховое мороженое, бокал секта, усыпим слегка ее бдительность… А там возьмем ее за бока и вдвоем как-нибудь охладим ее любовный пыл!

Апраксина засмеялась и нараспев произнесла старинный стишок, который помнила с детства:

Стараясь держаться в тени кустов, заговорщицы осторожно приблизились к гаражу с теремком «скворечника» на крыше… За занавеской оконца мелькнуло и пропало лукавое личико. Но баронесса его успела заметить и крикнула:

– Марго! Не прячься! Я знаю, что ты дома! – И баронесса с графиней пошли на приступ «скворечника».