III
В клубе «Мельтон»
Миссис Рютвен не единственная считала за счастье познакомиться с владельцем рубина. Все английское общество буквально преследовало Оливье Дероша, и с тех пор как в газете протрубили имя француза, его стали приглашать повсюду, его присутствие было необходимо на всех вечерах. Рубин величиной с куриное яйцо открыл ему доступ в самые неприступные крепости и в большинстве случаев заменил ему всякие рекомендации. Оливье буквально вырывали друг у друга.
И действительно, он мог бы жить припеваючи. Приглашавшие его люди жаждали только увидеть его, для них он был огромным слитком золота. Других качеств от него не требовали, но, однако, они у него были. И вот, когда прошел первый взрыв любопытства, все вдруг заметили, что у молодого Креза прекрасная наружность, тонкий ум, великолепное образование и непринужденные манеры. Мужчины признали в нем прекрасного собеседника. Девушки называли его несравненным танцором. Матери хвалили его за любезность и внимательность. Популярность, которую он приобрел так быстро, утвердилась на весьма прочных основаниях.
Устояли пока только отцы семейств да солидные мужья. Они при взгляде на молодого человека были лишь несколько сбиты с толку. Почему? Наверно потому, что сам иностранец не окружал себя таинственностью. Он не рассказывал о происхождении камней, но ни от кого не скрывал своей биографии. Однако вот беда – эти сведения были совершенно бесцветны. Они не проливали света на тот пункт, который особенно всех интересовал.
Мистер Дерош обычно говорил, что он родом из маленького городка Перигор, где его отец был нотариусом. Учился он в лицее Лавуазье под надзором старого дяди, известного ученого, в лаборатории которого он работал некоторое время. Потом он путешествовал, чтобы усовершенствовать свои знания языков, особенно английского, который больше всего ему нравился; когда же хорошо изучил и этот язык, то захотел побывать в Англии. Все это он рассказывал вполне свободно, ничего не утаивая. Но это нисколько не приближало слушателей к разъяснению вопроса о происхождении камней.
– Понятно, что молодой человек желает вступить в клуб, – сказал однажды лорд Темпль в клубе «Мельтон», где в тот вечер обсуждали мистера Дероша, выразившего желание стать членом клуба, – только не это нас интересует.
– Да, в его биографии все ясно, исключая один лишь темный пункт, который мы хотели бы знать, – заметил сэр Джон Олдфилд, член академии живописи.
– И что же именно вы хотели бы знать? – спросил с особенным нетерпением Фицморис Троттер.
– Источник его богатства!
– Вы хотели бы увидеть курицу, которая несет рубиновые яйца? Может быть, даже разрезать ей живот? Стоит ли об этом так беспокоиться? Я предпочел бы никогда не проникать в эту тайну, только бы подольше видеть этого героя среди нас. Если он исчезнет, нам никогда больше не придется присутствовать на обедах, которые он устраивает; я это говорю потому, что сам видел. Не правда ли, майор Фэйрли?
– Его гостеприимство, как и его манеры, безупречны! – подтвердил майор.
– Есть и другие вещи, о которых стоит подумать, – многозначительно произнес лорд Темпль. – Каково происхождение этого молодого иностранца? Кто его родственники? Был ли их род знаменит? Или, быть может, он только что обрел известность? Ведь в наш век жизнь идет быстрыми шагами, и не знаешь, чем все может обернуться!
– Лорд Темпль прав, – важно заявил маленький лорд Эртон. – Наш клуб придерживается правила немедленно удалять всех выскочек и авантюристов!
– Ну, выскочек не всегда, – сквозь зубы проворчал Фицморис.
Лорд Эртон, недавно и совершенно неожиданно произведенный в число пэров, еще не пришел в себя от такого счастья. Двоюродный брат одного сановника, он вырос в безвестности, где-то в глухой провинции, даже не надеясь когда-нибудь быть представленным своим благородным родственникам. Только неожиданная смерть, поразившая целый ряд наследников этого рода, открыла ему дорогу к громким титулам и обширным имениям.
Бедный в прямом смысле, некрасивый, хилый, без должного воспитания, без положения, человек, на которого свет до сих пор не обращал ни малейшего внимания, Эртон вдруг был разыскан, возвеличен, окружен лестью. Другой на его месте, может быть, ударился бы в пессимизм и философию при виде таких неожиданных поворотов судьбы, а он вовсе нет. Как осел, на котором возят священные реликвии, он по наивности стал кичиться, принимая на свой счет всякий поклон.
И все-таки лорд не мог, хотя бы немного, не страдать от пробелов своего воспитания. Очутившись в теперешнем положении, ставшим уже неоспоримым фактом, Эртон страдал от незнания этикета и неумения держать себя. Всеми силами стараясь восполнить недостатки воспитания, он подражал другим. Вступив в палату лордов, он сразу был поражен торжественностью и величием манер лорда Темпля. Неказистому и невоспитанному Эртону лорд Темпль показался совершенством, воплощением благородства, и он стал подражать ему, следовать за ним по пятам и даже повторять его слова.
В противоположность ему лорд Темпль с колыбели привык видеть себя пэром. Это обстоятельство, как и некоторые другие, внушило ему чрезмерно высокое мнение о своих достоинствах. С его высокомерным взглядом и гордой осанкой он весь дышал тщеславием и самодовольством. Впрочем, у него были основания гордиться собой. Высокий, красивый, величественный, с громким титулом и большими доходами, прекрасный отец и супруг, справедливый властелин и покровитель искусств, лорд Темпль, благородно растрачивая свои доходы, щедрой рукой жертвовал на благотворительные дела, причем делал это с особенным величием; и, конечно, он вполне мог считать себя образцом совершенства.
Все в нем – привычки, поступки, самые незначительные слова – дышало глубокой убежденностью в своем высоком достоинстве и предназначении. Лорд Темпль видел в себе представителя либерального образа мыслей, который сочувствовал прогрессу. На самом же деле не было на свете более ретроградного и полного предубеждений человека, чем благородный лорд Темпль.
– Да, – важно заявил лорд, – таков всегда был дух клуба «Мельтон». Я же со своей стороны признаю священным долгом помешать вторжению иностранцев в нашу страну. Итак, что мы знаем о происхождении кандидата?
– Мистер Дерош – племянник действительного члена одного французского института, – произнес атташе при посольстве, который только что вступил в клуб. – Повторять то, что вы и сами знаете, не считаю нужным, могу только подтвердить, что молодой человек действительно получил образование в лицее Лавуазье, где оставил прекрасные воспоминания о себе, и что его наклонности достойны уважения. Наш представитель в Лондоне выражался о нем весьма лестно.
– Достойны уважения! – повторил лорд Темпль с презрением.
– Его дядя, кажется, химик Гарди, профессор, работает в музее естественной истории, – сказал кто-то. – Это человек, имеющий за собой большие научные заслуги.
– А кто же умеет лучше, чем вы, господа англичане, ценить заслуги? – произнес атташе посольства, указывая глазами на Отто Мейстера, знаменитого немецкого лингвиста, переселившегося в Англию; тот сидел погруженный в чтение какого-то журнала и не принимал участия в споре.
– Вы слышите, господин Мейстер? – сказал сэр Джон Олдфилд, повышая голос. – Вам говорят любезности!
Ученый был несколько туг на ухо; его рассеянность и невнимательность часто становились объектом для насмешек.
– А! Конечно! Премного благодарен! – произнес он, смешавшись.
– И отдают честь вашим заслугам, – продолжал сэр Джон. – Мы умеем их ценить!
– И прибавьте: вознаграждать, – сказал ученый как можно более учтиво. – Звание кавалера ордена, которым только что наградили вас как художника, служит тому доказательством.
Талантливый живописец, человек любезный и простой в обхождении, сэр Джон был таковым до той роковой минуты, когда королева пожаловала ему титул кавалера. Это его совершенно изменило. Мистер Олдфилд, художник и премилый человек, превратился в сэра Джона Олдфилда, лицо почтенное и важное. С тех пор он перестал рассуждать о вопросах искусства, считая это ниже своего достоинства, и для него было чуть ли не оскорблением, если кто-нибудь начинал говорить о его картинах.
– Вернемся к предмету нашего разговора, – сухо сказал сэр Джон. – Если допустить, что мы действительно ценим заслуги наших друзей, то кто нам скажет, имеет ли мистер Дерош какие-нибудь заслуги, кроме своего громадного богатства?
– Его заслуга в том, что, помимо богатства, он обладает щедростью! – воскликнул Фицморис Троттер. – Господи боже! Сколько затруднений! Куда же мы придем, если будем принимать в наш клуб исключительно гениальных людей? Прекрасный человек с безукоризненными манерами, за которого отвечают все его соотечественники и который может истратить тысячу гиней так же легко, как я двенадцать су, – чего же вам еще нужно?
– Да, но чист ли источник его богатства?
– Об этом трудно судить, – вмешался майор Фэйрли с циничной усмешкой. – Все, что я могу утверждать со своей стороны, это то, что источник его вин великолепен. Ах, друзья мои, какой погреб! Я бы не отказался быть у него ключником![5] А какой стол! И кухня у него только французская, заметьте!
– И потом, – прибавил Фицморис, – разве трудно представить себе этот источник? Рубины добывают в копях, это ясно как день. И владение этими копями он держит в секрете, что еще яснее. Но если он отказывается объяснить нам их расположение, то мы очень наивны, удивляясь этому; разве каждый из нас не поступил бы так же?
– Я долго беседовал с ним о его путешествиях, – сказал майор, – он был в Индии и знает ее очень хорошо. Я убежден, что там он и нашел свое сокровище!
– Вы, значит, у него обедали, Троттер? – не без зависти спросил Джон Олдфилд, а про себя подумал: «Этот дьявол Фицморис всюду пролезет! Нет никого, с кем бы он не был знаком, нет такой любопытной вещи, которой бы он не видел, и такого коммерческого дела, о котором он не знал бы всех подробностей».
– Сомнительное достижение… Чем больше узнаешь, тем больше волос теряешь, – пробормотал Фицморис. – Если серьезно, с мистером Дерошем стоит познакомиться. Сэр Джон, вы любите хорошо поесть, вам следовало бы к нему отправиться. Вы сумеете это оценить.
– Действительно ли у него такой хороший стол? – спросил тот с восторгом.
– Чудный! А какие ликеры, какие сигары! Не говорю уже о серебре…
– Говорят также, что меблировка его дома необыкновенна.
– Удивительна! Человек, который не глядя платит по всем сметам архитектора, может рассчитывать на хорошую меблировку.
– Одних денег для этого недостаточно! – произнес лорд Темпль, который не упускал случая сказать банальность.
– Согласен, но у мистера Дероша прекрасный вкус. Он тонкий знаток. Он с первого же взгляда на картину может обнаружить подделку и по вкусу узнать подлинность вина!
– Вы судите по собственному опыту? – грубовато спросил майор. – Вы, вероятно, предлагали ему на пробу все свои настойки?
– Хотя бы и предлагал! – парировал Фицморис невозмутимо. – Я видел, как он за десять минут истратил двести гиней… самый любезный человек на свете, особенно в сравнении с майором!
Фицморис Троттер был человеком особенным. Красивый, но уже с лысиной, одаренный всеми возможными способностями, он не имел только твердости характера и постоянства и оставался всегда ни с чем. Он мог быстро нарисовать на бумаге женский силуэт, спеть или саккомпанировать; он играл на всех инструментах, устраивал домашние спектакли, игры, шарады, в молодости был везде желанным гостем. Но все это не увеличивало его доходов. Напротив, от такой праздной жизни, к тому же дорогостоящей, все богатство его уплыло. А кроме этого у него ничего не было. Ему исполнилось сорок. Все его проказы, шутки, забавные песни, все его таланты привели только к тому, что на лице появились морщины, а на голове лысина. Приглашать его стали реже. Иные даже шептались, что становится опасно посещать его часто: он то и дело норовил одолжить денег, предложить невыгодную сделку или напроситься на обед. Люди стали от него отворачиваться.
Вследствие всего этого выгоды клубной жизни оказывались для него еще более ценными. Пока не возникало никаких поводов изгнать его из клуба – этого уникального лондонского учреждения, особенно привлекательного для тех, кто имел тощий кошелек, а жизнь любил вести роскошную.
Стать членом клуба было несколько затруднительно, но если вас приняли – достаточно было ничтожных средств, чтобы продолжать разыгрывать роль богача. Тридцать гиней – первый взнос, а за двенадцать или пятнадцать гиней ежегодно появлялась возможность пользоваться роскошным дворцом, журналами, газетами, книгами, залами для игр, кабинетами для работы и многим другим. Каждый член клуба имел право принимать гостей в специальной зале, получать письма и даже иметь свою отдельную спальню, с постелью, стулом и умывальником. Наконец, в клубе можно было позавтракать за двадцать два су, перекусить за восемнадцать и пообедать за двадцать.
Что касается майора Фэйрли, то и он был не меньшим гурманом, чем его друг Фицморис. У него также были большие потребности и малые средства. Как все английские офицеры, майор побывал в Индии, откуда выбрался с большими затруднениями. О нем ходили нелестные слухи как о несносном человеке. Все заметили, что он постоянно носит с собой карты и всегда готов предложить сыграть, причем ему всегда удивительно везло в игре.
Про майора рассказывали ужасные вещи. Совсем молодым Фэйрли был в Дели, во время восстания сипаев, и отличился страшной жестокостью: говорили, что он собственными руками перевешал множество сипаев. Да и действительно, при виде его круглых неподвижных глаз, худого нервного лица, сухих рук, похожих на когти хищной птицы, и застывшего на губах выражения холодной жестокости можно было ясно представить себе безжалостного судью и победителя, лишенного какого-либо снисхождения; чего же еще было ожидать несчастным бунтовщикам?
– Резюмируя сказанное, – заговорил лорд Темпль, взяв на себя роль председателя, – мы придем к заключению, что если нельзя сказать ничего отрицательного про кандидата и при этом он все-таки не принадлежит к знатному роду, чего мы привыкли требовать от наших членов…
– Да, – живо подхватил маленький лорд Эртон, – лорд Темпль говорит правду. Приглашать его, быть на его обедах – это очень приятно; но открыть ему двери клуба «Мельтон» – это в некотором роде означает ввести его в наши семейства. А кто в нашем клубе согласился бы вступить с ним в родство?
– Бросьте! – расхохотался Фицморис. – Я не знаю ни одной невесты в нашем обществе, которая не согласилась бы сию же минуту стать женой миллионера!
– Фицморис, вы меня удивляете! – произнес лорд Темпль с осуждением.
– Боже мой, он всего лишь сказал вслух то, что каждый из нас думает про себя! – заметил майор.
– Каждый! Говорите только за себя, прошу вас. Я отказываюсь верить, что у наших девиц такие алчные и низкие желания! – с жаром произнес лорд Эртон.
– Хорошо сказано, лорд Эртон! – проговорил лорд Темпль покровительственным тоном.
– И я прибавлю, – продолжал маленький человек, сознавая за собой победу, – что ни в коем случае мы не должны потакать подобным алчным желаниям. Что удивительного в этом иностранце, кроме легкости, с какой он разбрасывает пригоршнями золото? Разве эта легкость растраты не есть дурной признак? Истинный джентльмен бережет свое богатство…
– Есть доля правды в том, что вы говорите, мой друг, – перебил его лорд Темпль назидательным тоном, – но ни в чем не стоит доходить до крайности (маленького лорда считали скрягой; проведя юность в бедности, он имел привычку беречь деньги), – есть середина между пустой расточительностью и мелочной бережливостью. Люди нашего круга воспитаны в роскоши и должны жить широко…
– Я пошел! – проворчал Фицморис, нетерпеливо вставая. – Теперь они всю ночь будут талдычить про «наш круг». Фэйрли, не хотите ли сыграть партию в бильярд?
– Чудак этот Эртон! – сказал майор минуту спустя. – Сколько в нем желчи! А знаете, ведь говорят, что прекрасная Мюриэль Рютвен поклялась стать леди Эртон до конца этого года.
– Она способна этого добиться, маленькая колдунья! Но вы забываете, что он придерживается других взглядов. Ведь он хочет, из подражания своему кумиру, жениться на одной из рода Плантагенетов[6] и постарается улизнуть от Мюриэль Рютвен.
– Этого не случится. Она сильнее его, к тому же подобные простофили всегда позволяют собой вертеть…