Глава вторая
От штаба дивизии до городка ракетчиков две дороги: одна – прямая, через совхозные бахчи, другая – по берегу речки, петляющей между холмами и зарослями краснотала, карагачника и дикого шиповника. Первая – главным образом для транспорта, вторая – пешеходная. Майор Жогин избрал вторую. После разговора с полковником Жигаревым ему хотелось подольше побыть одному, успокоиться.
Его волновали сейчас не существенные изменения в плане боевой подготовки расчетов. Этого он ожидал. Задело за живое замечание начальника штаба, что он, Жогин, слишком увлекся технической стороной совершенствования пусковых установок в ущерб основной учебе. К тому же замечание это полковник высказал как бы не от себя, а сославшись на комдива: «Учтите, генерал недоволен вами, Григорий Павлович. И вообще, вы можете связаться с НИИ, написать туда, изложить свои взгляды, догадки. А мы с вами солдаты, и задачи у нас солдатские. Так что давайте поймем друг друга и больше объясняться по этому поводу не будем».
Жогину почему-то не очень верилось, что командир дивизии так пренебрежительно относится к его инженерной работе. Возможно, конечно, о связи с НИИ Мельников какой-то разговор и вел. Но разве одно исключало другое? Да и что значит «слишком увлекся»? Ведь если бы ему удалось изменить конструкцию прибора наведения… Ах, если бы удалось! Жогин остановился, притянул к себе гибкую таловую ветку и долго в задумчивости рассматривал ее. Мелкие острые листочки, словно наперекор увядающей природе, были зелеными, как в начале лета. Над берегом стояла тишина, и только певуче позванивала вода на каменистых перекатах да где-то в зарослях одиноко выводила замысловатые трели не то крапивница, не то мухоловка. От деревьев и косогоров падали длинные тени.
И Григорию вдруг вспомнилась та зима, когда он не служил еще в этой дивизии, а просто приехал в отпуск к родителям. Как-то с Мельниковым отправились на охоту. Возвращались так же вот под вечер. Усталые, заиндевелые, они долго сидели на снежном холме, рассматривали крупную огнисто-рыжую лису, которую подстрелил Сергей Иванович возле колхозного омета. Мельников спросил: «Хороша? Могу подарить… Ну что раздумываете? Берите и пристегивайте к поясу». Потом они говорили о службе, о замыслах, которые волновали обоих. Григорий сказал тогда, что посчитал бы для себя за счастье послужить с Мельниковым в одном полку или хотя бы в одной дивизии. И сказал это вполне чистосердечно.
И вот судьба привела Григория после академии и курсов в ту самую дивизию, которой командовал теперь Мельников. Произошло это год назад, когда так же вот было по-осеннему тихо и солнечно и листва на деревьях была еще зеленой. Мельников по праву старшего дружески обнял Григория, завел к себе домой и долго расспрашивал о семье, о родителях. Потом сказал: «Ну вот и замечательно, Григорий Павлович, теперь вы, можно сказать, на самом переднем крае у нас в дивизии, бог ракетного грома. Так что развертывайтесь».
Жогин мысленно пытался проследить свои отношения с комдивом. За последнее время они почему-то стали весьма официальными. Встречи происходили главным образом на служебных совещаниях, в поле на тактических занятиях. Как-то в начале лета Мельников задержал Григория после командно-штабных учений на высоте Круглой, пригласил в свою машину и, пока ехали степными проселками, расспрашивал о том, где теперь находится и что делает отец Григория, Павел Афанасьевич, и каковы отношения у сына с отцом. Но Григорий рассказать почти ничего не мог, потому что его службу в этой дивизии отец, не забывший старого служебного конфликта с Мельниковым, расценил как сыновнее отступничество и не скрывал этого в своих редких и коротких письмах. Узнав об этом, Мельников попытался успокоить Григория. Что ж, ничего не поделаешь, у каждого свой характер.
Потом еще раза два встречались они также вот на полевых занятиях, обменивались кое-какими житейскими впечатлениями, но уже мимоходом и без прежней душевности. А на испытательном полигоне у Григория с комдивом разговора вовсе не получилось.
Григорий не заметил, как, преодолев все косогоры, добрался до своего городка. Перед входом в казарму он встретил сержанта Ячменева и ефрейтора Машкина. Ячменев, непомерно длинный, костистый, как ни старался обычно, отдавая честь, держаться прямо, непременно клонился или влево, или вправо. Товарищи по этому поводу частенько шутили: «Ты, Костя, подпорочку с собой носи». У ефрейтора, наоборот, телосложение было плотным, осанистым, и честь он отдавал так, что со стороны все любовались им и дружески подтрунивали: «Ну, Машкин, у тебя все виды на генерала, не меньше».
На этот раз Машкин сплоховал немного. Он, по-видимому, был сильно озабочем чем-то и, увидев майора, принял стойку «смирно», взял под козырек, не надев зажатой в левой руке пилотки. Сержант Ячменев, заметив это, стушевался тоже и вдруг умолк в самом начале своего доклада. В другое время за такую оплошность майор непременно распек бы и сержанта, и ефрейтора, заставив подойти и доложить заново. Но сейчас ему было не до этого. Уходя в штаб дивизии, он поручил Ячменеву и Машкину, как лучшим математикам части, скрупулезно пересчитать все, что успел сам рассчитать за вчерашний вечер. И пока он был у полковника Жигарева, а расчеты занимались на плацу строевой подготовкой, друзья-математики сидели в ленинской комнате над сложными вычислениями.
– И что же получилось? – спросил нетерпеливо Жогин. – Давайте выкладывайте.
Ячменев хотя и с обычными своими покачиваниями, но вполне обстоятельно доложил, что ошибок в расчетах не обнаружено. А ефрейтор Машкин, успевший надеть пилотку и принять строгий, молодцеватый вид, деловито прибавил:
– Так что, товарищ майор, больше всего времени в подготовке данных забирает у нас прибор-поправочник.
– Похоже, – согласился Жогин. – И что будем делать?
Сержант и ефрейтор переглянулись, но смущенно промолчали.
– Значит, предложений нет?
– Почему же, кое-что есть, – сказал Ячменев нерешительно.
– Ну-ну, интересно.
– Прибор несподручный, товарищ майор.
– Что значит несподручный?
– Возни с ним очень много: барабан, таблица, шкала и еще ручка, будто рог козий. Пока приноровишься, время уже пролетело.
– А может, плохо работаем, опыта нет нужного? – заметил Жогин и перевел взгляд с Ячменева на Машкина. – Как вы, ефрейтор, считаете?
– Конечно, тренировки маловато, товарищ майор, – без энтузиазма согласился Машкин, – но прибор все же неудобный. Это факт.
– Неудобный или несовершенный?
– И то и другое вместе.
– И как же теперь быть?
– Не знаю, товарищ майор.
– Приходите вечером ко мне домой. Там вместе подумаем, чем прибор хорош, чем плох и что можно сделать, чтобы ускорить работу с ним.
Поднимаясь на третий этаж, Жогин вдруг остановился на лестнице, ошеломленный бойким детским шумом. Шум доносился из его квартиры в приоткрытую дверь. Притаившись, он стал слушать. Верховодили компанией его дочь, первоклассница Машенька, и жигаревский парнишка, который учился с Машенькой в одном классе. Машенька изо всех сил старалась утихомирить своего напарника.
– Ну, Слава! Ну погоди! – кричала она с явной обидой в голосе. – Я покажу сама все и ничего, ни капельки, не пропущу!
Но Слава не желал ее слушать.
– Во, глянь!.. А во!.. – вопил он, переполненный неуемным восторгом. Ему вторили другие ребячьи голоса, не менее восхищенные:
– Ух ты, как в берендеевом царстве!
– А тут что?
– А тут?
Григорию было ясно: дочь привела ребят, чтобы показать им его домашние изобретения. Раньше только жена, Надежда Андреевна, чтобы подшутить над ним, приводила иногда соседских женщин и говорила им с нарочитым недовольством: «Нет, вы только поглядите, чем мой хозяин занимается. Ведь этак он когда-нибудь всю квартиру в автомат превратит». Женщины улыбались, но не могли скрыть, что некоторым устройствам просто завидуют – например, механизации буфета. Здесь, едва стоило нажать кнопку, враз распахивались дверцы и полки с посудой одна за другой приближались к хозяйке. То же самое происходило и в шифоньере, где каждая вещь, стоило только пожелать, немедленно с помощью миниатюрного автоматического контейнера оказывалась в твоих руках. А больше всего удивляла и привлекала посудомойка. Тут не было никаких кнопок. Процесс мойки проходил сам собой, едва посуда появлялась на приемочном подносе. Чистая посуда также сама по себе оказывалась сперва на подносе, потом на полке для сушки. «Ну это просто чудо какое-то», – восхищались женщины.
Однако детский восторг, который доносился сейчас до Григория, выражался сверхбурно. Когда он вошел в квартиру, семеро ребятишек, увидев его, замерли на месте, будто онемели от неожиданности.
– Что это вы? – сделав удивленный вид, спросил Григорий.
– Они, пап, не верят, что у нас все двери открываются сами, – объясняла Машенька.
– А ты докажи, докажи им. – Григорий добродушно улыбнулся, потрепал дочь за торчащую коротенькую косичку.
Ребята тем временем оправились от смущения и снова наперебой заспорили, замахали руками. И опять забивал всех своим звонким голосом жигаревский парнишка. Раньше Григорий видел его лишь издали на улице да иногда в школе, если заходил за Машенькой. Там он казался ему тихим хлопчиком. А сейчас перед ним был плотненький, остроглазый и напористый – весь в отца – мальчонка, даже тонкие губы его в запале спора гневно вытягивались, как у Жигарева-старшего. «Надо же так», – улыбнулся Григорий, заметив это. А чтобы утихомирить всю компанию, сказал как можно серьезнее:
– Ну вот что, техники, если хотите, сейчас посмотрим все главные агрегаты. Только без крика и дружно, по-солдатски. Ладно?
– Ладно-о-о! – ответил хор голосов.
Ребята приняли предложение как команду, мгновенно придвинулись друг к другу, выпрямились, будто и в самом деле стояли в строю.
– Хорошо, молодцы, – похвалил их Григорий и показал на дверь своего кабинета: – Сперва пройдем вон туда.
Едва маленькие гости сделали несколько шагов, как дверь распахнулась перед ними, словно в кабинете был невидимка. Снова раздался восторженный ребячий гвалт:
– Вот здорово!
– А это как, а?
Григорий таинственно улыбнулся и пригласил ребят к книжному шкафу. Здесь, чтобы посмотреть книги, нужно было нажать на одну из кнопок на боковой стенке. Стали нажимать по очереди. Полки одна за другой сперва выныривали из глубины шкафа, затем неторопливо опускались, на какое-то время задерживались, давая возможность рассмотреть, какие книги на них есть, и прятались обратно.
– Дорогой мой супруг, это чем же ты тут занимаешься? – спросила Надежда Андреевна, заглянувшая в кабинет.
– А видишь, Надюша, дочь экскурсию организовала. Меня в экскурсоводы определила. Вот и служу.
– Хорошая служба, ничего не скажешь.
– И чего ты, мамочка, мешаешь нам? – капризно надула губы Машенька. – Не хочешь радоваться – иди в другую комнату.
– Боже мой! – всплеснула руками Надежда Андреевна, и весь гнев ее мигом растаял. – Семейный блок, значит? Ну-ну, мешать не стану, уйду.
А минут через двадцать, когда шумная ребячья компания вернулась в прихожую, Надежда Андреевна шепнула мужу:
– Слушай, экскурсовод, как же теперь со Славкой-то жигаревским быть? Его ведь наша егоза привела сюда прямо из школы. Позвони отцу, что ли. Ищет его, поди.
– Мне неудобно. Видишь ли, Надя, у меня с полковником разговор был сегодня острый.
– А при чем тут ребенок? Разве он виноват?
– Ребенок не виноват, конечно, и все-таки давай лучше я дежурную машину вызову, а ты сама позвони Жигаревым. Хорошо?
Надежда Андреевна сердито поглядела на мужа, но возражать не стала.
– Ладно, вызывай машину. Только побыстрей.
Когда с сынишкой Жигарева все было улажено, Григорий пожаловался:
– У меня, Надюша, день был очень тяжелый. Застопорилась работа над прибором. Ты кофейку покрепче свари, пожалуйста, а то ко мне Ячменев и Машкин придут. Думать будем.
– Опять до полуночи?
– Не знаю, как получится. А ты чего нахмурилась? Ты спи себе на здоровье.
– Но ты же все на свете забыл со своей математикой. Люди уже говорят об этом.
– О чем именно?
– Что ты сам мучаешься и солдатам покоя не даешь.
– Так вот прямо и говорят?
– А не все ли равно, так или иначе? Смысл-то один, мучаешь ведь людей! Или, скажешь, нет? – Она пристально посмотрела ему в глаза.
– Да понимаешь ли, Надюша… Ведь это очень нужное дело…
Надежда Андреевна горестно вздохнула:
– Я что, Гриша… Я, может, и понимаю. Но почему же других все это нервирует?
– Кого других-то?
– Сам же говоришь, что с полковником Жигаревым были сегодня неприятности. И раньше были. Я знаю.
Григорий подошел к жене, обнял ее и принялся целовать ее слегка побледневшее, но от этого еще более красивое и нежное лицо.
– Ну почему ты у меня такой неугомонный, Гриша? – спросила она, отстраняясь.
Он ей не ответил, так как в прихожей резко затрещал звонок.
– Вот, вот, пожаловали твои Эйнштейны. – Надежда Андреевна недовольно подтолкнула мужа. – Иди принимай!
Но пришли не «Эйнштейны», а подполковник Горчаков, командир мотострелкового полка, расположенного по соседству с ракетчиками. Большой, загорелый, в узкой спортивной тужурке с открытым воротом, он мгновенно заполнил собой всю прихожую. А от густого басистого голоса его, казалось, заколыхалось все, что стояло или висело в квартире.
– Я за вами, сосед! Уважьте городошника. Прошу на две партии. Одну, так сказать, для разминки, другую для пробы сил. А дальше видно будет, по настроению.
– Да нет, Василий Прохорович, уже темно, – возразил Жогин, – какие теперь городки!
– Какие, говорите?! А у меня на спортивной площадке нет ночи. У меня там светло как днем. Ну что вы, право! Облачайтесь в спортивный костюм – и полный вперед! – Он вскинул одну руку вверх, другой показал на дверь, как это делают регулировщики на дорожных перекрестках. Однако Жогин не сдавался.
– Извините, Василий Прохорович, не могу сейчас. В другой раз с превеликим удовольствием.
– В другой раз само собой. У меня сейчас запал пропадает. Замполита, понимаете, уговорил, а он одну партию продул – и наутек. Неинтересно, говорит. Так пойдете или нет?
– Не могу, – твердо сказал Жогин.
– Что за молодежь пошла! – Горчаков разочарованно махнул рукой. – Ну ничего, я соревнование устрою. Завтра же получите вызов.
– Какой вызов, Василий Прохорович? Мы же соревнуемся с вами по всем видам физической подготовки.
– Это само собой. А по городкам будет особое соревнование. И призовой кубок учредим. Так-то, сосед!
В прихожую вышла Надежда Андреевна, с упреком посмотрела на мужа.
– Ты чего это, Гриша, гостя у порога держишь? Проходите, Василий Прохорович.
– Не беспокойтесь, Надежда Андреевна, – сказал Горчаков. – Я ведь на единую минутку заглянул, мужа вашего хотел вытащить в городки поиграть, а он, как видите, ни с места. Может, вы со мной сыграть отважитесь, а?
– Да какая из меня городошница, – смутилась хозяйка.
– А что? Моя Ксения иногда составляет мне компанию.
– Ваша Ксения – спортсменка. И вообще это ее работа. А я целыми днями в политотделе за машинкой да за бумагами сижу. Скоро, наверно, по земле ходить разучусь. Да вы пройдите в комнату. Я вас кофейком угощу и вишневкой…
– Нет, Надежда Андреевна, спасибо, в другой раз. Пойду. – Но, сделав шаг, он остановился и снова повернулся к Жогину: – Извините, сосед, спросить хочу. Вам с новым командиром, прибывшим в Степной гарнизон, познакомиться не довелось?
– Пока нет, – ответил Жогин. – Но в штабе дивизии о нем слышал.
– И что, интересно, говорят?
– Серьезный вроде, с характером. Штабное начальство, как я понял, не очень-то к нему расположено. Даже недовольно вроде.
– А меня, знаете, фамилия смущает: Авдеев, – озабоченно сказал Горчаков. – Встречался я с одним Авдеевым на больших учениях. Посредниками были. В оценке танкового десанта разошлись. Я похвалил ребят, а он разобщенность в действиях усмотрел. Занозистый мужик. Не знаю, он ли?
После ухода Горчакова в квартире Жогиных появились новые гости: сержант Ячменев и ефрейтор Машкин. Они втащили в прихожую такой громадный арбуз, что у Надежды Андреевны глаза округлились от удивления. А прибежавшая на шум Машенька завопила во весь голос:
– Луну принесли! Луну!
Жогин строго посмотрел на вошедших, спросил:
– Вы где это взяли?
Он вспомнил недавний случай, когда три солдата из горчаковского полка, возвращаясь со стрельбища, завернули на колхозный огород за помидорами. А проезжавший мимо комдив заметил это и немедленно на своей машине доставил всех троих к командиру полка. И тот ходил потом с виновниками в правление колхоза извиняться. Теперь же чуть не на каждом совещании офицеров комдив спрашивал Горчакова: «Как там огородники поживают?» А для Горчакова этот вопрос – что игла в сердце.
Сержант Ячменев, будто уловив мысли командира, торопливо доложил:
– Арбуз этот специально для вас от Николы Ероша, товарищ майор. Прямо с бахчи, говорит, сам председатель колхоза выдал.
Жогин взял арбуз в руки, покачал его, как бы взвешивая, и, опустив на пол, опять посмотрел на Ячменева, потом на Машкина.
– Значит, Никола привез? Ну и съели бы сами, товарищей угостили.
– А у них есть четыре штуки, товарищ майор, – сказал Машкин, по привычке приняв стойку «смирно».
Жогин растроганно покачал головой:
– Ну, Ерош! Ну, Никола! Полюбились ему ракетчики, как видно?
– Так он уж давно к нашей профессии склонность имеет, – сообщил Ячменев.
Ефрейтор Машкин прибавил:
– Ему характеристика с места работы помешала.
– Плохая, что ли? – спросил Жогин.
– Наоборот. Начальство так его в ней расхвалило, прямо незаменимым водителем представило.
– Заслужил, значит, вот и представило. А как же она помешала ему, интересно?
– Очень просто, товарищ майор. Комдив приметил эту характеристику – и враз Николу за руль… на свою машину, конечно. Вот и поломались у Николы все его планы.
Жогин рассмеялся:
– Ох и сочинители вы, друзья боевые! Надо же! Положительная характеристика вдруг человеку карьеру испортила. Непостижимо, честное слово.
Ячменев и Машкин переглянулись, начали объяснять:
– Но ведь он, Никола, мог бы уже оператором быть.
– Даже наводчиком первоклассным.
– А командиром пусковой установки не мог? – шутливо спросил Жогин. Но тут же с сочувствием сказал: – Ничего, ребята, не горюйте, у Николы все еще впереди. Будут стремление и упорство – Ломоносовым станет. А сейчас… сейчас у него тоже дело ответственное.
Ячменев и Машкин улыбнулись, как бы ответив: «Это, конечно, товарищ майор».
– А теперь, – сказал Жогин, – тащите арбуз на стол в большую комнату!
Ячменев и Машкин ушли перед самым отбоем, Машкин уже в дверях сказал:
– Посидеть бы до утра, товарищ майор. Может, до чего-нибудь и докопались бы. Давайте рискнем?
– До утра, говорите? – задумчиво переспросил хозяин. – Сломать внутренний распорядок, значит, предлагаете? И это в присутствии секретаря комсомольской организации! Храбрый вы человек, Машкин.
Ефрейтор сконфуженно поежился.
– Извините, товарищ майор. Увлекся.
Жогин с деланой серьезностью спросил Ячменева:
– Как вы смотрите, сержант, извиним?
– А что делать? Не исключать же его из нашего научного общества? – шутливо ответил Ячменев.
– Верно, исключать нельзя. А творческий запал давайте, товарищи, сохраним до завтра…
Оставшись один, Григорий вынул из кармана письмо, которое получил еще днем, но неотложные служебные дела помешали его прочесть.
«Ожидали мы тебя, сын, вместе с семейством сперва в июле, потом в начале августа. А теперь и не знаем, надо ли ожидать. Уж очень ты деловым стал, находясь под покровительственным крылом своего знаменитого опекуна Мельникова. Ведь этак можно и вовсе позабыть родителей. Хотя бы о матери подумал. Она ведь опять целую плантацию цветов завела для Машеньки. Поливает целыми днями и все надеется, что вот-вот увидит среди них свою любимую внучку…»
Григорий отвел руку с письмом в сторону, запрокинул голову на спинку кресла. В памяти всплыли река с крутыми берегами, небольшой, в три комнаты, домик в окружении многолетних берез и кленов. Над крышей домика густо переплетенные ветви, сквозь которые даже ливневые дожди пробиваются не сразу.
Представил и большой цветник, разбитый матерью, и Машеньку, с головой утонувшую в алых тюльпанах и нарциссах. И ему стало жаль мать, жаль, что труды ее и надежды оказались напрасными.
«…Давно собираюсь, сынок, потолковать с тобой обстоятельно, по-родительски. Здесь, вдалеке от армейской жизни, я много думал, по-разному подходил к поворотам собственной судьбы. Да и ты уже не юнец, вполне сможешь наконец понять, что не всякая ладонь, которая гладит, ласковая. Случается и по-другому. А чтобы потолковать об этом с глазу на глаз, не увиливай в отпуск ни в какие Гагры, а изволь прибыть к отцу-ветерану, как только будет возможность».
Мысли Григория снова перенеслись в родительский дом, в небольшую отцовскую комнату, похожую скорее на служебный кабинет, нежели на жилье. Справа чуть ли не во всю стену висит карта времен Великой Отечественной войны с маршрутами действий знаменитого конного корпуса генерала Белова. На столе двумя стопками возвышаются книги крупных военных начальников. Здесь же – маленькая книжица без обложки, с пожелтевшими листиками. Это старый воинский устав, дорогой хозяину потому, что пронес он его через многие годы своей нелегкой армейской службы.
Вспомнил Григорий и пристрастие отца к воинской форме. Не расставался он с ней ни дома, ни на прогулке. Даже вечерами за своим столом сидел в кителе с погонами и орденскими планками. В такие минуты у него появлялось особое желание порассуждать о современных армейских порядках, расспросить о бывшем своем гарнизоне. Но разговоры эти обычно не получались. Давнишняя неприязнь к своему преемнику Мельникову всегда давала о себе знать.