Глава 5
ВЕЛИКОЛЕПНОЕ СЕМЕЙСТВО
Не кто иной, как…
В последний день мая 1838 года состоялось роковое сражение в Боссенденском лесу, в непосредственной близости от деревушки Дюнкерк. 45-й полк вступил на тропу войны, и в пылу сражения погиб Джон Николе Томе, командир полка, наполовину ясновидящий, наполовину шарлатан, который стал всем поперек горла своими мессианскими тирадами. Его почитали за царя Иерусалимского, принца Аравийского, короля цыган и герцога Мозеса Ротшильда. Его последнее прозвище кажется особенно любопытным. Имя Ротшильдов стало известно буквально во всем мире за два десятилетия, прошедшие со времен Наполеоновских войн. Пятеро братьев, носивших это имя, были сыновьями торговца антиквариатом с Еврейской улицы во Франкфурте. Их происхождение можно было безошибочно определить по особенностям внешности и манере говорить. Что же произошло с народным сознанием? Почему имя Ротшильд приобрело такое же магическое значение, как имя царя Иерусалимского?
Деньги – вот первое, что приходит в голову. Состояние братьев не идет ни в какое сравнение с капиталами богатейших людей того времени. Литтон Стрейчи оценивал состояние королевы Виктории, богатейшей из правящих монархов того времени, максимум в пять миллионов фунтов. Бедная Виктория! Управлять ее состоянием без всяких усилий могла одна ветвь Семейства, и факт приобретения Суэцкого канала это подтверждает.
Состояние Семейства в XIX веке оценивалось приблизительно в 400 миллионов фунтов, или 6 миллиардов долларов. Никто, от Фугеров до Рокфеллеров, не мог даже приблизиться к этой цифре, от которой волосы на головах обывателей начинали шевелиться.
Но деньги были не единственным фактором, породившим миф о клане Ротшильдов. Самым существенным было другое – не деньги, а скорее атмосфера и ореол тайны, которая окружала Семейство. После Экса пятеро братьев пребывали в несокрушимой уверенности, что власть правителей мира можно сокрушить одной лишь силой денег, а Семейство Майера Амшеля и было этой силой.
Говорят, однажды младший сын Натана спросил его, сколько разных народов существует в мире.
– Есть только два народа, о которых тебе следует знать, – ответил отец, у которого был уже готовый ответ, – первый – это Семья, а второй – все остальное.
Не так важно, была ли эта беседа на самом деле. Суть не в этом. Однако она прекрасно отражает философию Ротшильдов, которой они следуют по сей день.
Они говорили о себе: наша Семья. Их семья, семья Ротшильд, – совершенно уникальна и не похожа ни на одну другую. Все пятеро сыновей Майера Амшеля вступили в брак. Двое старших женились на девушках из состоятельных, но, в общем, заурядных германо-еврейских семей. Следующим женился Натан. Это произошло в 1806 году, когда фамилия Ротшильд для окружающих уже означала успех, богатство и надежды на дальнейшее возвышение. Поэтому Натан смог ввести в свой дом в качестве жены Хану Коэн, дочь Барнетта Коэна, самого богатого еврея того времени. В 1818-м, когда пришла очередь Кальмана вступить в брак, у него был самый широкий выбор невест, и он выбрал Адельхейд Герц. Герцы считались сливками интеллектуальной элиты еврейской общины Германии.
Наконец, женился и самый младший, Джеймс. К тому времени австрийский император уже даровал дворянство и ему, и его братьям. Они стали баронами и богатейшими людьми в Европе. Если во время прошлого свадебного торжества Ротшильды были очень влиятельны, то теперь Семейство стало уникальным. И это было продемонстрировано 11 июля 1824 года. Джеймс женился на Бетти, дочери брата Соломона, то есть на собственной племяннице.
Вскоре этот обычай, брать в жены девушку из Семейства, вошел в традицию, как это было у Габсбургов. Действительно, лучшей парой для одного члена Семейства мог быть только тот, кто также принадлежал к этой семье.
Сыновья пятерых братьев заключили 12 браков, причем 9 из них – с двоюродными сестрами. Из 58 браков, заключенных потомками Майера Амшеля по мужской линии, ровно половину составляли браки с двоюродными сестрами.
Что же было причиной этого повального увлечения собственными родственниками? Во-первых, только один из Ротшильдов мог обеспечить своей дочери приданое, достойное зятя-Ротшильда. Во-вторых, Семейство ставило своей целью акциидировать капитал, а не дробить его. Третий мотив был, вероятно, был самым главным – Ротшильды не хотели разбрасываться своим именем, давая его выходцам из других семей.
Имя стало капиталом. Его холили, лелеяли, о нем заботились, его взращивали. В 1836 году произошел инцидент, который прекрасно иллюстрирует отношение Ротшильдов к фамилии Ротшильд. Он продемонстрировал, что, собственно, означают эти два магических слога для мужчины, который носит фамилию Ротшильд. В те времена в Англии жило семейство Монтефиори, которое считалось цветом еврейской аристократии.
Сэру Мозесу Монтефиори английское дворянство было даровано задолго до того, как стал дворянином внук Натана. И вот молодой Монтефиори, человек очень состоятельный и породнившийся с Семейством благодаря браку с представительницей семьи Ротшильд, обратился к своей тетушке, жене Натана, с просьбой о возможном партнерстве с банком Ротшильдов.
Его просьба была встречена продолжительным молчанием. В офисе Ротшильдов в Нью-Корт, на Сент-Суизин-Лейн все были просто шокированы. Наконец последовал ответ: обычно Нью-Корт не делает посторонних партнерами банка (этого не делается и по сию пору). Однако в данном случае, учитывая близкое родство молодого Монтефиори с Ротшильдами и блеск его аристократического имени, Нью-Корт готов сделать его младшим партнером банка, однако при обязательном условии – он должен носить фамилию Ротшильд.
Геральдический щит
Молодой Монтефиори (который предпочел остаться Монтефиори) был бы удивлен этим предложением не так сильно, если бы в свое время заглянул в архивы Геральдической коллегии Австрийского императорского дома. Это учреждение занималось оформлением патентов на дворянство и дворянские титулы.
Коллегия была первым имперским учреждением, которому пришлось вплотную столкнуться с почти вызывающим и наивным высокомерием братьев Ротшильд, с которым они навязывали свою любимую двухсложную фамилию всему миру.
В начале 1817 года терпение коллектива чиновников коллегии подверглось серьезному испытанию, поскольку им пришлось вплотную и достаточно долго общаться с Семейством. Мальчики-Ротшильды провели очередную блестящую операцию по трансферу финансов из Англии в Вену, оставив далеко позади других банкиров. После этого они почувствовали, что готовы принять одно или несколько отличий от императорского дома, например дворянский титул.
Тайный канцлер фон Ледерер, от которого не в последнюю очередь зависело решение этого вопроса, понимал, что золотая табакерка, украшенная бриллиантовой монограммой с именем его величества, придется как нельзя кстати.
Министр финансов, князь Штадион, как и любой другой министр финансов на свете, отнесся к претензиям Ротшильдов с большей щепетильностью. На его взгляд, сделка, которая предлагалась канцлеру, была явно несправедливой. В конце концов компромисс между сомнениями министра и трезвым расчета канцлера был найден. Основой его явилось признание того факта, что, хотя братья Ротшильд и являются сынами народа израильского, им можно предоставить дворянский титул самого низкого достоинства и право добавлять к своей фамилии частичку «фон». Теперь им полагалось иметь герб, положенный австрийскому дворянину, который и следовало спроектировать.
Любопытно ознакомиться с письмом мальчиков в Геральдическую коллегию, в котором патетически изложен проект будущего герба:
«…в верхнем левом квадрате на пурпурном фоне располагается черный орел (что вызывало очевидные ассоциации с австрийским имперским гербом)… на соседнем поле располагается леопард, смотрящий вправо, с поднятой правой передней лапой (а это, в свою очередь, напоминало вам о гербе английских королей)… нижнее поле занимает лев, стоящий на задних лапах (это прямо скопировано с герба Гессена)… завершает композицию рука, сжимающая пять стрел, на голубом фоне…»
Геральдическая братия из коллегии была возмущена и пребывала в смятении. Выскочки, только что присоединившие приставку «фон» к своей фамилии, полагали, что они могут заполучить для своего герба королевские и герцогские символы. Но даже это не удовлетворяло притязаний Ротшильдов. В центре герба они хотели расположить пурпурный щит, который справа поддерживала гончая, символизирующая верность и преданность, а слева аист, символизирующий набожность и смирение (хорошенькое смирение!). На перекрестии располагалась корона, венчавшая голову новоявленного барона. И такой герб хотели заполучить люди, которые никак не относились к родовой знати и лишь недавно были причислены к мелкопоместному дворянству. Какая наглость! Глубоко вздохнув, чиновники коллегии принялись сочинять отчет для императорского двора.
«…Они просят разместить на гербе корону, щит в центре, изображения животных, леопарда, символизирующего Англию, Гессенского льва… Эти предложения совершенно недопустимы… мелкопоместное дворянство имеет право только на изображение шлема… Если не соблюдать этого правила, не будет различий между различными степенями дворянского достоинства… корона, изображения животных и щиты в центре герба – такое допускается только на гербах высшей знати… И более того. Ни одно правительство не может допустить размещения на гербе символов другого государства, поскольку дворянское достоинство и титулы даруются за службу своему правителю и своей стране, а никак не какой-либо другой стране или ее правительству. Лев является исключительно символом храбрости, что никак не приложимо к просителям».
Коллегия принялась кромсать предложенный герб. Корона с семью зубцами и знаками баронского достоинства превратилась в маленький шлем. Вся благородная фауна была уничтожена, исчезли и аисты, символизирующие благочестие, и гончие, символизирующие верность, и львы, и все прочие. Удалось спастись лишь одной птичке, да и то не целиком. На гербе была оставлена половина австрийского орла. Сохранилась также рука, сжимавшая стрелы, но и это изображение подверглось жестокой коррекции – вместо пяти стрел рука сжимала всего четыре. И в самом деле, в успешном трансфере принимали участие только четверо братьев. (Официально Натан не принимал участия в организации сделки.) В таком усеченном виде герб и был утвержден 25 марта 1817 года. Но не надолго. Вскоре состоялся известный конгресс в Эксе, а затем герцог Меттерних, всемогущий канцлер его величества, получил от Дома Ротшильдов персональную ссуду в размере 900 000 гульденов. С одной стороны, это была абсолютно честная сделка, а предоставленная ссуда была полностью выплачена за семь лет до даты истечения срока. А с другой стороны, она была заключена 23 сентября 1822 года, а через шесть дней увидел свет императорский указ, который возводил всех пятерых братьев и их законных потомков любого пола в баронское достоинство.
Чиновники Геральдической коллегии бессильно скрежетали зубами, укусить они уже не осмеливались. На гербе Ротшильдов засияла корона о семи зубцах, именно та, которую братья предлагали в первом варианте. Только теперь ее окружали три шлема, украшенные плюмажами. Был восстановлен щит в центре герба, были возвращены и благородные животные, но теперь уже в новом виде, еще более величественном. На месте верной гончей разместился Гессенский лев; скачущий единорог сменил благочестивого аиста, полуорел восстановился до своих естественных размеров, а рядом с ним, среди шлемов, расправила крылья еще одна королевская птица. Величие изображения дополняла надпись у основания герба: «Согласие Единство Действие».
Самые желанные изменения были сделаны в нижнем левом и верхнем правом сегментах герба. В каждом из них был помещен символ Семьи – рука, сжимающая пять стрел. Пять, а не четыре!
И сегодня на фирменных бланках английского Дома Ротшильдов можно увидеть тот же самый герб Ротшильдов. И пять стрел по-прежнему сверкают на нем, напоминая о пяти мальчиках, о пяти одержимых своими идеями братьях, воплотивших свои смелые мечты и воцарившихся в пяти столицах Европы.
Пять династий
Господин Натан
Кажется парадоксальным тот факт, что Натан, ради которого семья постаралась, чтобы к гербу Ротшильдов была добавлена еще одна сверкающая стрела, сам никогда и никому этот герб не демонстрировал, не пользовался титулом барона и вел себя совсем не так, как обычно ведут себя новоиспеченные титулованные особы. Он никогда не носил никаких наград, которыми его щедро одаряли на протяжении всей жизни.
В действительности его поведение строго соответствовало династической логике клана. Каждый из братьев обосновался в той стране, которая в наибольшей степени отвечала его темпераменту, или, точнее, приспосабливал свой темперамент к приютившей его стране. Натан понимал, что либеральная Англия не будет в восторге от барона, получившего титул в абсолютистской Австрии. Будучи натурализованным британским гражданином, он настороженно относился к почестям со стороны иностранных государств. Что еще более важно, он презирал фанфары и скептически относился ко всякого рода неоправданной пышности. Внешние атрибуты власти его не интересовали, его интересовала сама власть. В типично английской манере он тихо ворчал по поводу плохой погоды, при этом незаметно прибирая к рукам (что тоже было в британском духе) целые континенты.
Конечно, характерный неистребимый акцент франкфуртского гетто никуда не исчез, но он не мешал Натану быть последовательным и упорным сторонником партии вигов. Еще до того, как Гейне сказал: «У Ротшильда есть все, чего у меня нет», Натан прекрасно представлял себе, что его главными врагами были завистники. Причем зависть, которую возбуждало его богатство, была Завистью с большой буквы. Она разгоралась, как костер, и ее нельзя было загасить улыбкой или шуткой. У Натана было верное средство против зависти: он никогда не расставался с пистолетом и, даже ложась спать, клал его под подушку. Другим средством самообороны была маска грубого и неотесанного малого, за которой он постоянно скрывался. Правда, австрийский император назначил Натана консулом в Лондоне, но отнюдь не за дипломатичность поведения и изящество манер, а по причине его огромного влияния.
Чиновники из филантропических организаций, особенно те, которые занимались бедняками из еврейской общины, рассказывали, что они получали десятки и сотни тысяч фунтов от господина Ротшильда, но его щедрость никогда не сопровождалась ни одним подобающим случаю добрым словом.
Большинство богачей наслаждалось собственной щедростью, щедрость была в почете, быть щедрым было престижно. Но не для Натана Ротшильда. Он был настолько богат, что, сколько бы он ни дарил, людям всегда казалось, что им недодали то, что им причиталось.
В присущей ему манере он любил обыграть ситуацию «нищий, подающий милостыню».
– Иногда, чтобы развлечь себя, я даю нищему гинею, – говорил он своему другу, сэру Томасу Бакстону, лидеру движения аболиционистов, – нищий думает, что я ошибся, и делает ноги, да так, что только пятки сверкают. Советую вам иногда подавать нищим гинею – это очень забавно.
Натан не разбрасывался золотыми монетами, имея дело с теми, кто его знал. Хищный огонек вспыхивал в глазах портье и лакеев, стоило им распознать лондонского креза в прозаической коренастой фигуре. Натана это бесило. Однажды чистильщик сапог спросил Натана, почему он дает на чай всего один пенс, в то время как его сын жалует целый шиллинг.
– Разумеется, – ответил Натан, – он сын миллионера, а не я!
Ротшильдовский пенс был своего рода прообразом будущего рокфеллеровского цента.
Торговцы картинами, привыкшие срывать большой куш с миллионеров-нуворишей, не находили теплого приема в доме господина Ротшильда.
– Рука не поднимается выбрасывать деньги на картины, – говорил Натан.
А то, что было сказано Натаном, никаких аргументов не требовало. Он не был снобом, и эстетические мотивы ему были чужды. Снобизм, который, по сути, является имитацией самоутверждения для тех, кто не может себе позволить получать от жизни нечто стоящее, был естественно чужд этому человеку, как и титул барона. Мир прекрасного не находил отклика в его душе.
Однажды к Натану явился некий торговец картинами с рекомендательным письмом от главного раввина Англии. Натан угрюмо выслушал его предложения и ответил:
– Хорошо, я возьму у вас картину, которая потянет на 32 фунта стерлингов. Какую – мне все равно.
С людьми светскими он был не более обходителен.
«Вчера, – писал Вильгельм Гумбольдт своему великому брату-естествоиспытателю Александру, – Ротшильд пригласил меня на обед. Он довольно груб и необразован, но его природный интеллект проявляется даже в мелочах. Он легко и остроумно поставил на место майора Мартинса, который вещал об ужасах войны и огромном количестве жертв.
– Если бы все они не умерли, майор, вы бы до сих пор ходили в лейтенантах, – отрезал Натан».
Герцог Веллингтон был завсегдатаем в доме Натана Ротшильда. Разумеется, его сиятельство и сам отнюдь не отличался любезностью и обходительностью, но его всегда окружал рой изысканных леди и светских джентльменов. Однако пребывание в этом обществе не добавило Натану светскости.
Талейран, бывший в ту пору послом Франции при английском дворе, часто навещал Натана и приводил его жену в восхищение своей старомодной куртуазностью. Для детей Натана он лепил забавные фигурки из хлеба, что вызывало их бешеный восторг. Но глава семьи не обращал ни малейшего внимания на всю эту суету.
Показателен следующий случай. На балу, который давал герцог Веллингтон, другой герцог, Монморанси, наследник одного из древнейших родов Европы, долго и весьма настойчиво излагал почтительно застывшим гостям историю своей семьи, уходящую далеко в глубь веков. Его прервал Натан Ротшильд.
– Так, значит, вы первый христианский барон? – Резкий голос Натана был слышен по всей зале. – Ну а я – первый барон-еврей. И нечего поднимать шум по такому пустяку.
Гости в ужасе замерли. Дамы побледнели. Минута прошла в тягостном молчании, затем оркестр грянул менуэт. По лицу железного герцога скользнула улыбка.
В данном случае Натан действительно не поднимал шума, потому что, когда он это делал, начинало трясти даже сам Национальный банк Англии. Такой инцидент также имел место, когда Натан послал своего служащего обналичить в этом банке вексель, полученный от Амшеля. В банке отказались провести эту операцию, ссылаясь на то, что они обналичивают только те ценные бумаги, которые выпускает сам банк, а не какие-то частные лица.
– Ротшильды – это не частные лица, – прогремел в ответ Натан.
Его месть стала легендой. Он появился в банке на следующее утро и попросил обменять десятифунтовый банкнот на золото (что банк обязан был делать по первому требованию). Весь день Натан и девять его клерков с пухлыми кошельками меняли банкноты на золото, заблокировав при этом все окошки банка и уменьшив его золотой резерв на 100 000 фунтов.
На следующее утро к открытию банка неутомимый Натан со своими клерками уже стоял у дверей. Встретивший их служащий банка с нервной усмешкой спросил, как долго будет продолжаться эта акция.
– Ротшильды будут подвергать сомнению надежность ценных бумаг Национального банка Англии до тех пор, пока банк подвергает сомнению надежность ценных бумаг Ротшильдов, – последовал ответ.
Директоры банка срочно собрались на совещание и постановили, что отныне и впредь все векселя, подписанные братьями Ротшильд, будут обналичиваться сразу по предъявлении.
К тому времени Натан уже перевез свою семью из здания на Сент-Суизин-Лейн в роскошный особняк на Пикадилли, 107. Обнаружив у своей младшей дочери, Ханы, музыкальные способности, он заказал ей арфу из чистого золота и пригласил в качестве учителей Россини и Мендельсона. Жена Натана коллекционировала драгоценности и знаменитостей. В ее гостиной собирались музыканты, ученые, художники и цвет аристократии. Они с любопытством разглядывали этот редкий феномен – выходцев из франкфуртского гетто, добравшихся до сияющих высот британского общества. Многие лебезили в надежде на подачку, а единицы – становились искренними друзьями.
За любезными улыбками часто скрывалась ирония и желчь. Натан прекрасно осознавал двусмысленность своего положения, и порой это вырывалось наружу.
Так, однажды в доме на Пикадилли, 107 выступал известный скрипач. Было вполне естественно, если хозяин произнесет несколько благодарственных слов.
– Вы сыграли хорошую музыку, – произнес Натан с явно выраженным еврейским акцентом.
Кто-то за его спиной не смог сдержать смешка, услышав неуклюжую фразу. Натан не замедлил с ответом. Он опустил руку в карман и позвенел монетами.
– А вот моя музыка, – сказал он, – ее-то люди слушают внимательно и могли бы относиться к ней уважительнее.
Натан не во всем был прав – самым ярким воплощением уважения является память, и Натана помнят, а скрипача вспоминают только в связи с этим забавным эпизодом в жизни барона Ротшильда.
Афоризмы Ротшильдов пережили века, что же касается Натана, то не только его слова, но и дела пережили его время. Он организовал выпуск государственных облигаций на сумму 12 миллионов фунтов, и это на много лет прочно связало его семейство с правительством Англии. В наши дни банк Натана в Нью-Корт обеспечивает исправное поступление золота в Национальный банк Англии. Он основал Объединенную страховую компанию, которая процветает и в наши дни под руководством Семейства. Трехмиллионный заем, оказавшийся спасительным для финансовой системы Бразилии, также является отзвуком деятельности Натана. В 60-х годах Нью-Корт состригал больше южноамериканских купонов, чем любой другой частный банк.
Холодная самоуверенность и способность мгновенно оценивать ситуацию характерны для всех начинаний Натана.
– Я – человек простой, – однажды сказал он Бакстону, – времени не теряю, ко всему готов, дела делаю, не отходя от кассы. Всегда себе говорю: если кто-то это может – могу и я.
На самом деле, конечно, мало кто мог сделать то, что удавалось ему. Ни до, ни после него не было человека (за исключением Бернарда Баруха), столь искушенного в операциях с ценными бумагами. Выявить все его замыслы, уловки, жестокости и слабости так же трудно, как обнаружить звериный след в джунглях.
Зато нам прекрасно известно, как он расправлялся со своими соперниками и врагами. Прекрасный тому пример – гамбит, который он разыграл во время битвы при Ватерлоо. Натан разработал огромное множество самых разнообразных приемов борьбы с конкурентами.
Часто он действовал по следующей схеме. Предположим, курьер привозит ему от братьев с континента сообщение о том, что цена акций X должна вот-вот резко возрасти. Тогда он тайно скупает некоторое количество этих акций через агентов. После чего уже совершенно открыто он внезапно сбрасывает свои акции X. Это тут же сказывается на ситуации на бирже. Дело сделано – внимание биржевых игроков привлечено к акциям X. В этот момент Натан отдает своим агентам приказ сбрасывать акции X. Возникает паника, цена акций X резко падает, все владельцы акций пытаются от них избавиться. Теперь другая группа агентов Ротшильда скупает эти акции по бросовой цене – и они успевают это сделать до того, как информация, благодаря которой реальная стоимость акций X резко увеличится, станет общеизвестна.
В следующий раз, когда, изучив свой печальный опыт, конкуренты собирались дать отпор Натану, он готовил им новую ловушку. Его невозможно было остановить. К нему невозможно было приноровиться. И его трудно понять. Что заставляло его, богатейшего человека в Европе, желать все новых и новых побед?
Какие унижения, испытанные во франкфуртском гетто, тайно жгли его сердце? Сколько желтых звезд, пришитых к сюртукам его предков, возбуждало его жажду отмщения?
Фигура Натана, подпирающего «колонну Ротшильда» на Лондонской бирже, внушала такой же благоговейный ужас, как и фигура Наполеона на поле битвы. Приехав на биржу, он всегда вставал около одной и той же колонны (именно она получила название «колонна Ротшильда») и стоял там неподвижно, засунув руки глубоко в карманы и свесив голову, погруженный в свои коварные замыслы.
Один из современников так описал визит Натана на биржу:
«Часто глаза называют зеркалом души. Но в случае Ротшильда это не так.
Его глаза либо были фальшивыми зеркалами, либо души не было совсем. Его глаза не излучали света. Ничто в этой замершей у колонны фигуре не напоминало живого человека. Казалось, это чучело. Но вот к нему приближался незаметный человек и останавливался, не доходя двух шагов. Натан поднимал глаза, и острый взгляд насквозь пронзал подошедшего. Казалось, в воздухе сверкнул клинок кинжала. Ни Ротшильд, ни подошедший к нему человек не произносили ни слова. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, и этого было достаточно – информация была передана и принята. В течение дня такое повторялось неоднократно. Серые фигуры приближались к Натану, замирали на мгновение и растворялись в толпе. Последним уходил Натан. Уходил с очередной победой, оставляя за спиной побежденных…»
Имперское спокойствие никогда не покидало Натана. Оно было его верным союзником в борьбе с высшим светом, которым он умудрялся управлять, даже не принадлежа к нему. История гласит, что однажды в кабинет Натана, святая святых его банка, прорвался разгневанный посетитель, человек не просто знатный, а один из членов августейшей семьи. Клерки не осмелились его остановить. Когда пылающий гневом и извергающий ругательства джентльмен предстал перед Натаном, тот, не поднимая глаз, предложил ему сесть.
– Возьмите стул, – невозмутимо произнес Ротшильд.
Лицо вошедшего побагровело, он яростно бросил на стол визитную карточку с короной и перечислил всех своих великих предков.
– Раз так – возьмите два стула, – ответил Натан и углубился в изучение своих бумаг.
Красавец Джеймс
Если классический фон для английской драмы – это Лондонская биржа, то фоном французской драмы должна служить модная гостиная. Натан Ротшильд стал мифической фигурой делового мира Англии, а его рыжеволосый младший брат стал легендой парижских светских салонов.
Младший сын Майера Ротшильда прибыл в Париж еще совсем молодым человеком. Он блестяще овладел французским, мог легко поддерживать светскую беседу, рассыпать остроты, любезничать с дамами, беседовать с учеными мужами и вести переговоры и заключать сделки. Его прическа, костюм, обувь, перчатки – все было безукоризненно. В этом молодом человеке сочетались, казалось бы, несовместимые качества. Он был одновременно и светским денди, и бизнесменом с железной хваткой. В 1817 году, когда ему еще не исполнилось 26 лет, он не только успел провести, причем совершенно безукоризненно, контрабандную доставку золота Веллингтону, но и освоил сложные законы парижского высшего света. Он без труда мог организовать обед для австрийского посланника и принца Пауля Вюртембергского, одного из самых блестящих светских львов королевской крови. Через четыре года, когда Джеймсу исполнилось двадцать девять лет, он стал генеральным консулом Австрийской империи в Париже. Младший сын Майера Амшеля получил почетное назначение, которого домогались многие родовитые сеньоры, и не случайно.
Вот что писал советник императора в своем секретном послании по поводу этого назначения: «Ваше Величество совершенно справедливо указали, в связи с назначением лондонского Ротшильда консулом, что… несмотря на это назначение, впредь сохраняется правило, запрещающее назначать консулами Австрийской империи иудеев. Однако исключение, сделанное в случае лондонского Ротшильда, оказалось весьма плодотворным, и вполне вероятно, оно будет еще более полезным в случае парижского Ротшильда… Этот молодой человек – человек дела и светский человек, среди его близких знакомых несколько членов Парижского политехнического института, Парижской академии искусств и ремесел, представители элиты промышленности и бизнеса… Я не могу предложить Вашему Величеству более подходящей кандидатуры на должность генерального консула…»
11 августа 1821 года наш молодой человек, человек слова и дела, получил это почетное назначение, а оно требовало соответствующего обрамления. Джеймс купил великолепный дворец Фуше на улице Лафит. Раньше в этом доме жил высокопоставленный наполеоновский чиновник, тот самый, между прочим, который в свое время пытался арестовать юного Ротшильда. Джеймс обставил дом дорогой и изящной мебелью, собрал прекрасную коллекцию живописи, скульптуры, а также светских друзей. Юный барон мог позволить себе то, что не удалось даже Георгу V, королю Англии. Джеймс нанял Карема, самого знаменитого повара того времени, Карема, который готовил для Наполеона, для Романовых – а теперь и для Ротшильда.
Конец ознакомительного фрагмента.