Россiяне на Сандвичевыхъ островахъ (1815-1817), или Похожденiя доктора Шеффера. Документальная историко-авантюрная трагикомедия в четырёх актах. АКТ II (Дмитрий Семакин)

Тихий океан – воскресенье, 8 октября 1815

…На третий день путешествия от Аляски до Сандвичевых островов посредине Тихого океана на борту «Изабеллы» парламентарий-инкогнито доктор Шеффер, должно быть, вспоминает незабываемое событие двухлетней давности – отплытие «Суворова». Всего-то два года прошло (ровно) – а как изменилась его жизнь с той поры.

В кино и телесериалах подобный приём – перенос в прошлое – называется «флэшбэк» (что дословно переводится как «вспышка назад»). Итак…

Циркумнавигация

Кронштадт – пятница, 8 октября 1813

…Залп! Над промозглым портовым городком и над всем островом Кронштадт – гулкий пушечный грохот: девятикратно отсалютовав на прощанье, из окутанной густым полуденным туманом гавани в открытое море не спеша, осторожно выходит новенький трёхмачтовый шлюп. Построенный в Нью-Йорке, этот крепкий стофутовый сухогруз водоизмещением 355 тонн носит славное имя великого русского полководца и генералиссимуса – «Суворов», и путь он держит не куда-нибудь, а на… Аляску: стартует ещё одна – третья по счёту – российская кругосветная экспедиция. Долгожданная и многострадальная.

Предыдущие две состоялись ещё до Отечественной войны 1812 года.

Самая первая – Крузенштерна и Лисянского (1803—1806) – стала легендой ещё до завершения. Оба судна, и «Надежда», и «Нева», пройдя все мыслимые и немыслимые испытания, относительно благополучно вернулись в Кронштадт, на экипаж обрушились всевозможные почести и всероссийская популярность, а командиры более чем заслуженно получили по Владимиру третьей степени каждый, солидные денежные премии и пожизненные пенсии. Оба – и Иван Фёдорович Крузенштерн, и Юрий Фёдорович Лисянский, – навсегда вошли в пантеон Великих Российских Мореплавателей. Перечисление имён остальных участников экспедиции – таких как Н. Резанов, О. Коцебу, Ф. Беллинсгаузен, Ф. Толстой-«Американец» и др. – тоже напоминает список людей-легенд, героев своего времени.

Иван Фёдорович (Адам Иоганн)

фон Крузенштерн

Со второй экспедицией – под командованием Л. А. Гагемейстера (1806—1807) – вышло не так триумфально. Строго говоря, это путешествие можно считать классической «кругосветкой» лишь с большой натяжкой: «Нева» (та самая, легендарная спутница не менее легендарной «Надежды») в Кронштадт так и не вернулась. Не успела она прийти в порт приписки после тяжелейшего трёхлетнего похода под командованием Лисянского в июле 1806-го, как её тут же снарядили снова; буквально через три месяца – в октябре! – бывшая «Темза» (таково было первое, настоящее имя «Невы», данное судну лондонскими кораблестроителями) вновь отправилась в «циркумнавигацию» до Русской Аляски.

Однако во второй раз обойти вокруг света ей не довелось: выполнив основную и вспомогательную миссии (доставку грузов в североамериканские колонии России и исследование Сандвичевых островов), Гагемейстер вынужден был оставить корабль на Камчатке и возвращаться в Санкт-Петербург наземным путём26. Экспедицию ему засчитали как «полукругосветную», назначили шестьсот целковых годового пенсиона, вручили Владимира не третьей (как предшественникам), а четвёртой степени и – отправили служить в Иркутское адмиралтейство27.

Надо сказать, что обе экспедиции – и Крузенштерна-Лисянского, и Гагемейстера, – имеют самое непосредственное отношение к нашей теме: во время первой россияне впервые побывали на Сандвичевых (Гавайских) островах, а во время второй зародилась дерзкая и немыслимая идея: а не основать ли в этом райском уголке… русскую колонию?! Впрочем, мы к этому ещё вернёмся.

…Итак – российская кругосветная экспедиция Номер Три! Готовиться к ней начали сразу после возвращения Гагемейстера, но известные обстоятельства – Отечественная война 1812 года – по понятным причинам отодвинули предприятие более чем на год. И вот, кода уже и цели с задачами были определены, и судно выбрано, и его укомплектование-переоборудование началось, и даже личный офицерский состав утверждён соответствующим указом Адмиралтейств-коллегии, и всё шло как по маслу – тут-то и случился конфуз.

Причём как раз с личным офицерским составом.

За три недели до отправления назначенный командиром «Суворова» капитан-лейтенант кавалер П. Н. Макаров, а также примкнувшие к нему лейтенант П. С. Нахимов (между прочим, старший брат впоследствии великого флотоводца) и мичман Н. Бестужев внезапно… забастовали. Совершенно неожиданно господа офицеры в ультимативной, можно сказать, форме потребовали от руководства повышения жалования. И не чисто символического, а на целых 800 рублей в год – это сверх положенных 1200!

Резон, признаться честно, у них имелся – ведь Адмиралтейств-коллегия служила всего лишь организатором кругосветки (как и обеих предыдущих), исполнителем могущественной воли более влиятельного «клиента»: Российско-Американской Компании.

Санкт-Петербург (начало XIX века)

Капитан-лейтенант кавалер Макаров сотоварищи действовали логично и уверенно. Во все века кадровые офицеры, то есть слуги Отечества, волею судеб переходящие в «коммерческий сектор» и становящиеся наёмными работниками частных компаний, просили (с той или иной степенью требовательности) о повышении оклада. Имели право. Одно дело – Родине служить, а другое – «бизнесу». Тем более такому: чуть ли не богатейшей пушной корпорации мира! Грех не поднять цену – ведь их уже назначили приказом.

И каково же, скорее всего, было их удивление (наверняка граничащее с возмущением), когда господа офицеры узнали, что правление этой самой РАК всех троих почти мгновенно уволило – невзирая на чины, заслуги и протекции, без оглядки на Адмиралтейств-коллегию и безо всякого, как говорится, выходного пособия. И что на освободившиеся вакансии в спешном порядке уже ищутся замены.

И это всего за двадцать дней до намеченной даты отправления!

Строгие вершители судеб – санкт-петербургские директора РАК Михайло Булдаков, Венедикт Крамер и Андрей Северин, ничтоже сумняшеся вычеркнувшие из утверждённого списка экипажа «Суворова» первые три фамилии (командира и обоих штурманов), – срочно поручили найти новые подходящие кандидатуры. И не кому-нибудь, а человеку сведущему и уважаемому: 47-летнему… директору маяков Финского залива капитану первого ранга Леонтию Васильевичу Спафарьеву.

Нас с вами подобное делегирование, возможно, изумит. Критически настроенный скептик вскинет брови: доверить подбор командира кругосветной экспедиции отставному моряку, переквалифицировавшемуся в завхозы?!

Решительно отметём сомнения и инсинуации. Они не только не уместны, но и некорректны. Отцы-директора Российско-Американской Компании своё дело знали. И ответственнейшую миссию – поиск нового командира «Суворова» – доверили кому надо. Результат – не только налицо, но и в анналах: мудрейший Леонтий Васильевич Спафарьев не просто безукоризненно точно рекомендовал идеальную кандидатуру, но и – сам, скорее всего, того не ведая, – выдал пропуск в историю мирового мореплавания поистине выдающемуся человеку.

Никаких сомнений: как только низложенные Макаров и Кo, чиновники Адмиралтейств-коллегии, директора РАК и даже сам Первый Пайщик услышали имя того, кто – по мнению Спафарьева – достоин возглавить экспедицию, все они недоумённо переспросили: кто-кто??. Какой ещё Лазарев?

Тем не менее, факт остаётся фактом: командиром Третьей Российской Кругосветной Экспедиции и капитаном шлюпа «Суворов» был назначен никому не известный выпускник Морского Кадетского Корпуса лейтенант Михаил Петрович Лазарев (1788 – 1851).

Михаил Петрович Лазарев

Невероятно, но сверх-ответственную миссию поручили человеку, которому не исполнилось и 25 лет. Без всякого преувеличения можно сказать: к тому времени Лазарев стал самым молодым из всех капитанов, которым предстояло обогнуть земной шар28!

Но юный – не значит неопытный: за плечами блестящего морского офицера уже были и отличие в учёбе, и пятилетняя стажировка в действующем британском флоте, и даже две войны – с Швецией (1808 – 1809) и Отечественная 1812 года (лейтенант Лазарев отличился при высадке десанта в Данциг).

Тогда, в сентябре 1813-го, будущий первооткрыватель Антарктиды и впоследствии прославленный черноморский адмирал скромно служил первым помощником на бриге «Феникс», стоявшем на якоре тут же, в гавани Кронштадта. Так что далеко ехать к месту нового назначения ему не пришлось – уже на следующее утро он принял командование готовящегося к отплытию «Суворова».

С самого начала Лазарев решительно взялся за капитанское дело, и в первую очередь – пригласил с собой в плавание своих друзей-ровесников: блестящих и молодых морских офицеров-дворян – 26-летнего Павла Повало-Швейковского и 25-летнего Семёна Унковского. Именно мемуарам последнего, кстати, мы обязаны интереснейшим подробностям той кругосветки – из них можно почерпнуть кое-что любопытное и о нашем герое: докторе Шеффере.

…Когда знаешь о том, чем именно закончилось для Егора Николаевича пребывание на «Суворове», невольно представляешь себе это 13-месячное плавание из России на Аляску как непрекращающийся – иногда затихающий, иногда вспыхивающий с новой силой, – конфликт с лейтенантом Лазаревым и его людьми. Почему корабельного лекаря невзлюбил экипаж? Чем таким немец мог насолить молодым русским офицерам? Что – конкретно или вкупе – скрывается за официальной формулировкой, с которой командир оставил Шеффера в Ново-Архангельске: «…лицо, нетерпимое на суднѣ…»?

Дело, как мы увидим, не столько в Лазареве, сколько в самом Егоре Николаевиче: если не считать таинственной размолвки с приснопамятным Леппихом, нашего героя как минимум уже второй (и ближайшее будущее покажет – отнюдь не последний) раз в жизни со скандалом выгоняют из, так сказать, коллектива – вспомните, с какой аттестацией его в 1808-м «турнули» из вюрцбургского Юлиусшпиталя. Из-за чего? За что?

Неуживчивый дурной характер? Психологическая несовместимость? Или нечто более неприемлемое в замкнутом кругу судового экипажа – козни, манипулирование людьми, сколачивание оппозиции против капитана??

Помилуйте, – скажет недоверчивый читатель, – наш скромный доктор стал интриганом и заговорщиком?

Что ж. Осмелюсь кивнуть: да. Только не «стал», а был. Глубинная суть, квинтэссенция его характера, долгое время находившаяся словно в анабиозе, – стремление половить рыбку в мутной воде, попытки лёгкого и незаметного манипулирования людьми, жуликоватость, ушлость, если хотите, не очень умело выдающая себя за обаяние и общительность, – вот что начало раскрываться, распускаться, разворачиваться в его душе.

Плавание на «Суворове» – четыреста с лишним суток в кругу российских моряков – ознаменовало собой новый этап метаморфозы Георга Шеффера: тихий утёнок постепенно превратился в гадкого лебедя.

Впрочем, произошло это не сразу.

Россия – Европа – экватор

Наверное, любой, впервые ступивший на борт парусного судна в уже сознательном возрасте, не забудет этот момент никогда. Будь то скромный учебный ялик на городском водохранилище или роскошный пятимачтовый круизный фрегат в океанском порту – подобные плавсредства как-то сразу настраивают душу (какой бы очерствевшей от повседневных забот она ни была) на особый лад: возвышенный, романтический, авантюрный, трепещущий – как гюйс на ветру.

Изо всех сил сдерживаясь, чтобы в тысячный раз не присоединиться к бесчисленному сонму воспевателей морских путешествий под парусом и не сочинить очередную оду музе дальних странствий, автор лишь позволит себе короткую реплику. Почти все те редчайшие мгновения истинного, головокружительного и перехватывающего дыхание Счастия, что имели место в его преимущественно сухопутной жизни, так или иначе были связаны с парусными судами – начиная с легендарной «Bounty», о которой ваш покорный слуга даже написал книжку, и заканчивая (нет! не заканчивая – продолжая!!) незабываемой яхтой моих удивительных французских друзей – «Sauvage». О них – позже, в своё время…

Не верю тем, кто заявляет: «Не люблю путешествовать» или, скажем, «Терпеть не могу море». Я, к своему непреходящему изумлению, лично знаком с парой-тройкой подобных уникумов. Как такое может быть, объясните мне?! Ведь если вам не интересен, скучен, утомителен сам Процесс Перемещения В Пространстве (тем более – по воде!), вам, похоже, обрыдла сама жизнь.

А как же морская болезнь??? – сурово уперев руки в боки, грозно спросят понимающие. – Мы бы рады без устали бороздить океаны, но что нам, Нептун подери, делать, если любая маломальская качка неумолимо норовит вывернуть нас наизнанку?!.

Прошу прощения. Преклоняю голову. Молчу. Ибо таких людей я тоже знаю. И даже мне самому этот самый seasickness, оказывается, тоже не чужд с недавних пор. Но! С уверенностью хочу сказать вот что: морская «болезнь» – это не болезнь. А так, недомогание. Более чем излечимое, факт. И с ним можно и нужно бороться – как мы сопротивляемся, например, насморку или мигрени.

Как? Есть масса способов, в том числе и проверенных-народных: глубоко дышать морским воздухом, цепляться взглядом за горизонт, много пить etc. Не говоря уже о разнообразных современных лекарствах. Наверное, и среди гомеопатических средств XIX века опытный травник нашёл бы что-то анти-укачивающее. Однако судовому врачу шлюпа «Суворов» – нашему герою Егору Николаевичу – это не удалось: кругосветное плавание началось для него с кошмара.

До того, как выйти на борту шлюпа «Суворов» в открытое море, Георг Шеффер, скорее всего, лишь однажды становился пассажиром парусника (возможные увеселительные прогулки на Майне да грузовой караван по Оке, разумеется, не в счёт): в 1811-м, когда наш герой, как мы помним, по некоторым данным был направлен в Константинополь на закупку опиума для нужд госпиталя.

Как он выдержал то недолгое черноморское плавание – мы не знаем. Зато хорошо известно, что происходило с Шеффером в первые дни на «Суворове»: не успел корабль выйти на просторы Балтики, как судового врача скрутила жесточайшая морская болезнь.

И не его одного. Судя по обрывочным сведениям, больше всех от качки и тошноты начал страдать суперкарго29 «Суворова» – совсем молодой человек по имени Герман Николаевич Молво. Этот «нарвской гражданинъ» и его помощник приказчик Красильников (пьяница и дебошир, как вскоре выяснилось) составили компанию немецкому доктору. Именно эти трое, объединённые недугом с первых же дней пребывания на судне, в течение всего плавания немало попортят крови и капитану Лазареву, и всему экипажу в целом.

Ещё не скрылся за горизонтом остров Котлин, как бледный от рвотных спазмов Молво, размахивая своим мандатом РАК., требует у капитана… разворачивать судно и возвращаться в Кронштадт: дескать, неудачное время вы выбрали для плаваний, мы все погибнем от этой болтанки! На что Лазарев спокойно и уверенно отвечает ему, что морская болезнь – обычное явление для персон, непривычных к качке; мол, надо потерпеть. И всё пройдёт.

Увещевания не помогли, и тогда командир «Суворова» напоминает господину суперкарго, что, между прочим, задание у них общее – доставить грузы и людей на Аляску. И что срыв этой ответственной миссии будет приравнен к должностному преступлению. Того, по чьей вине это произойдёт, настигнет суровая кара заказчика и работодателя – Российско-Американской Компании. Похоже, этот аргумент сработал, и детские капризы Молво на время прекратились.

Но острая антипатия к Лазареву у суперкарго сохранилась. И на протяжении всего плавания юный Герман Николаевич делает всё, чтобы как можно дольше оставаться на суше – в портах стоянок – словно назло капитану.

Четырежды (!) по ходу плавания – в Гётеборге, Портсмуте, Рио-де-Жанейро и Сиднее – Молво отправлялся «в город» по делам РАК и – пропадал там. Иногда неделями! Довольно часто компанию ему составлял доктор Шеффер. Именно из-за этого – из-за отсутствия суперкарго – отправление «Суворова» каждый раз задерживалось: срывались планы капитана по срокам, и Лазарев, конечно, приходил в негодование.

Надо ли говорить, что личная неприязнь командира корабля и вверенных ему служащих РАК очень быстро переросла в плохо скрываемую взаимную ненависть?..

Впрочем, не будем забегать вперёд…

После коротких стоянок у шведских портов Карлскруна, Мальмё и Гётеборг, «Суворов», пройдя в сопровождении охранного конвоя проливы Каттегат и Скагеррак, вышел в Северное море и 27 ноября бросил якорь у берегов Англии – в гавани Спитхэд близ Портсмута.

Гавань Спитхэд (начало XIX века)

О, старый славный Альбион! Для Лазарева и его помощника Унковского эти места были связаны с прекрасными воспоминаниями юности – о том, как несколько лет назад они, совсем ещё мальчишки, стажировались здесь на судах Британского Флота. Мужественно преодолевая антипатию к Молво, капитан самолично вызвался проводить неопытного суперкарго в Лондон – дабы помочь ему побыстрее уладить дела с закупками для РАК.

И Унковский с Повало-Швейковским, должно быть, сгорая от нетерпения, сели в экипаж и тоже направились в столицу мира, великий город на Темзе, – вместе с составившим им компанию Шеффером.

В мемуарах Семёна Яковлевича упоминается об этом ночном путешествии, и именно из них мы с вами – не без изумления и улыбки – узнаём о том, что наш герой, оказывается, весьма недурно… пел!

Вот запись Унковского от 20 декабря 1813 года: «…Докторъ Шеферъ также былъ нашимъ спутникомъ, который услаждалъ насъ во время путешествія своими латинскими мелодіями. Въ каретѣ были еще двѣ дамы и одинъ армейскій офицеръ. Стало быть, компанія наша была довольно пріятна, притомъ же послѣдній говорилъ изрядно по-русски и во время своихъ разговоровъ и латинскихъ пѣсенъ Шефера ночь протекла не скучно…».

Что же это за «латинские мелодии»? Ли Б. Крофт считает: Шеффер пел не что иное, как отрывки из «Кармины Бураны» – знаменитого средневекового сборника стихов бродячих бардов и менестрелей. Мне же почему-то (сам не знаю; возможно, безосновательно) кажется, что наш доктор тешил слух своих спутников тем, что называется «йодль», – тирольским пением, виртуозным вокалом альпийских пастухов. Ведь и по сию пору в родном Шефферу городке Мюнннерштадт, не говоря уже про Вюрцбург и – тем более – Мюнхен, в биргартенах и на Октоберфестах можно услышать эти залихватские переливчатые песни.

Только представьте: по ночной осенней дороге к Лондону катит вместительная карета, из которой на всю округу раздаются жизнерадостные фиоритуры быстро сменяющих друг друга голосовых регистров, сопровождающиеся хохотом дам и офицеров… Die Freude!

Это было первое (и – насколько известно – единственное) посещение Шеффера столицы Британской Империи. Мне думается, Лондон не понравился бывшему аптекарю из Мюннерштадта. Самый передовой в ту пору мегаполис планеты, бурно развивающийся, стремительный, великолепный «город сокровищ» и всемирная «клоака» одновременно – скорее всего – утомлял нашего героя, привыкшего к несколько иным ритмам жизни.

Лондон (начало XIX века)

Чего не скажешь о юном Германе Молво: выходец из Нарвы, воспользовавшись (точнее, злоупотребив) служебным положением, вместо отведённых пары недель проторчал по «компанейским делам» в Лондоне целых… три месяца. Судя по всему, дела эти – закупку товаров и грузов для Ново-Архангельска – неопытный суперкарго вёл довольно бестолково, да и все искушения центра мировой цивилизации, конечно, же, утянули жадную до сухопутных удовольствий младую душу, как сегодня говорится, «к вершинам лондонского дна».

Уже несколько раз был пропущен попутный военный конвой (необходимый для безопасного выхода «Суворова» в Атлантику) … Уже европейская зима подходила к концу, делая плавание вокруг Мыса Горн – из-за бушующих там в это время года штормов – весьма проблематичным… Уже весь экипаж начал буквально изнывать от бездействия, – а Молво всё не было и не было.

28 января нового 1814 года, с трудом разыскав Молво в одном из пабов Лондона, из последних сил держащий себя в руках «…Лазаревъ предъявилъ значительный убытокъ, безполезное стояніе здѣсь и опасности, какимъ мы должны подвергаться въ плаваніи по южному океану по причинѣ поздняго времени. Но всё было безуспѣшно и, какъ кажется, всё нарочно устроено этимъ молодымъ и неопытнымъ человѣкомъ для своихъ собственныхъ видовъ по прихоти…».

Проходит ещё месяц, и терпение капитана, в конце концов, лопается. Он объявляет своему суперкарго: если тот не завершит все дела до 1 марта, то «Суворов» уйдёт без него.

Угроза подействовала – видимо, как ни прельщали юного Молво соблазны Лондона, потенциальная кара от руководства РАК всё же грезилась пострашнее гнева Лазарева, качки и прочих ужасов предстоящего плавания. Герман Николаевич наспех, кое-как, буквально за сутки сворачивает свои «хлопоты».

Лично у меня нет никаких сомнений: рядом с неискушённым суперкарго практически всё это время – почти все три месяца – находился человек, уже успевший набить руку (и, даже, возможно, «съесть собаку») в некоторых снабженческих хитростях закупок и поставок – бывший директор физхимпринадлежностей, а ныне корабельный доктор, наш герой Егор Николаевич Шеффер. Нравился ему Лондон или нет – но «Суворов», наверное, вызывал ещё большее отторжение: в любом случае твёрдая почва под ногами надёжнее и привычнее зыбкой палубы, и, надо думать, судовой лекарь делал всё, чтобы максимально продлить пребывание здесь – и оттянуть момент возвращения на борт.

– Вы хотите сказать, – снова слышу я въедливый голос придирчивого критика, – что за всеми задержками безалаберного суперкарго Молво стоял «серый кардинал» Шеффер?

Отвечу, как всегда, честно: не знаю. Никаких прямых доказательств этого не обнаружено. Равно как и доподлинных свидетельств, опровергающих сие предположение. Всё могло быть…

В предпоследний день календарной зимы, 27 февраля, судно, наконец, покидает воды Англии. И – выходит в открытый океан.

Унковский, тонкая натура, пишет: «…1-го. Вѣтръ продолжался въ прежней своей силѣ и скоро берега Европы потерялись изъ вида. Каждый изъ насъ чувствовалъ нѣкоторое уныніе при оставленіи Британскаго канала. Вспоминали близкихъ своихъ, при этомъ особенно проявилась мысль, придется ли еще разъ обнять свою добрую матушку, сестеръ и брата. Далекій предстоялъ намъ путь и много, много страданій необходимыхъ нужно было перенести…».

Вскоре, однако, погода налаживается, и весь март, двигаясь курсом зюйд-вест, «Суворов» бодро пересекает Атлантику по диагонали. 2 апреля на борту устраивается праздник Нептуна – по случаю преодоления экватора.

Вообразите: средь бела дня все работы на судне прекращаются, сам корабль ложится в дрейф, и к назначенному часу весь до единого экипаж собирается на верхней палубе. Бьют склянки, и вот взорам разношёрстной публики является волшебная колесница, смастерённая из обыкновенной бочки и запряжённая шестёркой гнедых (а то и полосатых) чертей – измазанных сажей матросов.

Сверху на троне – перевёрнутом ведре – восседает грозный повелитель водной стихии, сам Бог Океана, великий и ужасный Нептун. Борода и набедренная повязка у него из пакли, корона из дырявой кастрюли, а трезубец, древко которого сжимает его мозолистая длань, – из ржавого гарпуна. Рядом с «мужем» красуется его благоверная Нептуниха – с нарумяненными, но не очень бритыми щёчками, полукруглыми мисками в бюстгальтере и с фальшивым фальцетом.

(Роль Царя Морей исполнял, как правило, самый тучный матрос, а партию его божественной «супружницы» – наиболее миловидный член команды (им мог быть, например, юнга или мичман))

Сам капитан с почтением встречает властелина глубин: подносит ему хмельную чарку и – список тех членов экипажа, кому ещё ни разу не доводилось пересекать экватор.

(На «Суворове» в этом перечне оказались и суперкарго Молво, и второй помощник командира Повало-Швейковский, и, разумеется, доктор Шеффер)

Раскатистым голосом громовержца Нептун повелевает крестить «небывалых»: физиономию каждого из них – не отвертишься! – услужливая свита чертей мажет с одной стороны жидким мелом, а с другой – дёгтем. Испытуемому при этой процедуре лучше раздеться донага – ибо шельмецы норовят испачкать тебя всего, с головы до ног, а коварная Нептуниха ещё и пухом из распотрошённой подушки сверху посыпает.

И вот, когда несчастный (и при этом дико хохочущий) новичок окончательно превращается в помесь «кикиморы болотной» и «чуда в перьях», наступает сам момент крещения. Обломком ржавого обруча от бочки подопытного грубо «бреют», а затем велят пройти по досочке, небрежно перекинутой через шлюпку, до краёв наполненную забортной водой. Надо ли говорить, что в самое неподходящее мгновение этот шаткий мостик из-под ног выдёргивают, и ты – голый, чумазый и счастливый – под рёв и улюлюканье всего экипажа с брызгами плюхаешься в «купель». Аллилуйя!!

Но праздник на этом не заканчивается: перед тем, как раздать всей команде по дополнительной порции водки и объявить танцы под гармошку, ещё мокрым свежекрещённым вручаются персональные подарки. Например, приказчику Красильникову достаются сладкие «пилюли» от пьянства, а его начальнику суперкарго Молво – письменный наказ самого Нептуна: успевать делать всё быстро и больше не задерживать корабль в портах.

(Как мы знаем, это шутливое послание не поможет. И даже, скорее всего, подольёт масла в полыхающий очаг антипатии Молво к Лазареву)

Чем порадовали тогда Шеффера – история, как говорится, умалчивает. Но сдаётся мне: вся эта «варварская» процедура крайне не понравилась судовому лекарю. Нет, некий артистизм был не чужд франконцу-католику, но одно дело невинные «латинские песни», а другое – das dich! – непристойные издевательства безграмотной матросни, да ещё и при полном одобрении гогочущего капитана.

Скорее всего, День Нептуна, обычно объединяющий весь экипаж на долгие месяцы плавания, в случае с «Суворовым» наоборот, ещё больше отдалил трёх изгоев – Молво, Красильникова и Шеффера – от остальной команды. Над ними начинают подшучивать – впрочем, пока совсем незлобиво.

Бразилия – Новая Голландия – атолл Суворов

…Больше месяца – с 21 апреля по 24 мая 1814 года – судно простоит на якоре у бразильского порта Рио-де-Жанейро. Пока Молво снова – предположительно вместе с Шеффером – надолго исчезает на берегу и опять срывает все сроки, остальной экипаж знакомится с тогдашней столицей португальской колонии в Южной Америке.

Офицеры во главе с Лазаревым посещают дом российского посла графа Ф. П. Палена и знакомятся с консулом Г. И. Лангсдорфом, присутствуют на именинах принца-регента Педру I и наблюдают прибытие судов из Западной Африки, доставляющих в Бразилию сотни чернокожих рабов…

Рио-де-Жанейро (XIX век)

Мог ли подумать тогда наш герой Георг Антон Алоизиус Шеффер, что именно здесь, в этой далёкой, чужой и диковинной стране ему суждено будет не только в очередной раз поменять имя на местный лад (теперь на Жоржи Антониу), но и окончить свои дни в собственном владении под названием Франкенталь? Впрочем, это произойдёт через двадцать с лишним лет и – увы – находится за рамками нашего повествования…

Здесь, в Рио, экипаж «Суворова» получает долгожданное и оглушительное известие: Париж пал, и Наполеон низложен. Всеобщее ликование с русскими моряками разделили и англичане – бывшие сослуживцы Унковского, которых он случайно встретил в порту.

Именно здесь, в Рио, Лазарев принимает решение не рисковать и вести судно к берегам Аляски не через опаснейший в приближающуюся зиму Мыс Горн, как планировалось, а в противоположном направлении, в обход – с запада на восток, минуя Мыс Доброй Надежды и Вандименову Землю. Команда, лишний раз помянув Молво за долгую задержку в Англии, относится к новости с пониманием, хоть этот маршрут и откладывает прибытие в финальный пункт назначения – в Ново-Архангельск – месяца на три.

Сказано – сделано: 82 дня уходит у «Суворова» на то, чтобы без единой остановки пересечь сначала Атлантический, а потом и Индийский океаны, и бросить, наконец, якорь в Тихом – у берегов британской колонии Новый Южный Уэльс, в гавани, которая тогда называлась Порт-Джаксон30.

Порт Джаксон (XIX век)

«Суворов» стал всего лишь вторым российским судном, посетившим Новую Голландию (Австралию)31. Тем не менее, экипаж Лазарева здесь, на краю Земли, в тысячах миль от Европы, встречают как героев – ведь страна этих парней одолела злодея Наполеона, а их император Александр-Победоносец во главе войска триумфально вступил в Париж! Торжественный приём начинается с многократного пушечного салюта в честь России и продолжается на фуршетах и банкетах у губернатора и британских офицеров. Счастливые матросы и мастеровые «Суворова» тоже остаются далеко не в накладе.

Удивительные воспоминания и о празднествах, охвативших всю округу, и о тогдашнем беспрецедентно прекрасном времяпрепровождении простых русских моряков в Сиднее оставил штурман Алексей Российский:

«…надобно было видѣть, съ какимъ восторгомъ радости встрѣчали насъ и съ какимъ уваженіемъ принимали всякаго, съезжающаго съ нашего корабля на берегъ: матросовъ насильно тащили въ шинки и потчевали по-братски, приговаривая: «рашенъ добра!», «рашенъ добра!», «френчъ но гудъ!». Въ вечеру всѣ городскія улицы были иллюминованы; предъ каждымъ домомъ горѣли плошки; даже въ самомъ бѣдномъ поставлено было на окнахъ по три и по четыре свѣчи, а въ другихъ и болѣе, смотря по достатку.

Во многихъ мѣстахъ пускали ракеты. Домъ генералъ-губернатора Макварія32 освѣщенъ былъ великолѣпно и сожженъ превосходный фейерверкъ. Въ сіе время народъ толпами собирался на площадь; въ одномъ мѣстѣ гремѣла полковая музыка, въ другомъ хоръ песельниковъ, а индѣ разноголосный крикъ подхмелѣвшихъ весельчаковъ. Словомъ сказать, вѣсь городъ казался въ сіе время счастливѣйшимъ въ свѣтѣ…»

Перечитайте эти строки ещё раз. «Рашен добра!»… Когда, где и за что ещё подобным фурором чествовали Россию в относительно недавней истории планеты? Май 1945-го??

И далее – ещё слаще: «…Послѣ нашихъ утреннихъ наблюденій мы садились обыкновенно на мягкую траву, подъ тѣнь какого-нибудь кустарника, укрывающаго насъ отъ солнечныхъ лучей, и спокойно наслаждались созерцаніемъ прелестныхъ окрестностей. Съ сего мѣста видна большая часть города, гавань и стоящіе въ ней корабли. Здѣсь всегда много гуляющихъ. Многіе англичанки, изъ любопытства, приходили къ намъ и смотрѣли на наши занятія. Мы знакомились и были такъ счастливы, что насъ не забывали своими посѣщеніями. Benellong’s point33 было мѣстомъ свиданія. Какъ весело тогда проходило время! Окончивъ наблюденія, мы играли и бѣгали здѣсь, по прелестному мѣсту, до самаго вечера. Вечеромъ же снова должны были приниматься за скучные астрономическіе наблюденія, по окончаніи которыхъ возвращались съ инструментами на корабль…».

Друзья мои, это не просто сухой документ эпохи, личностное свидетельство уникального момента истории. Прочувствуйте: «…мы играли и бегали здесь, по прелестному месту, до самого вечера…» etc.. Наивные отроческие интонации двадцатилетнего Алёши Российского не просто умилительны – они выражают Счастье юной души от Победы над страшным общим врагом. И долгожданный Мир, который теперь-то, после такой Войны, уж точно будет вечным – тем более здесь, в райском уголке на противоположном конце света. И кокетливые красавицы-англичанки отныне так и будут порхать вокруг. До скончания веков?

…Хотя стоянка не была запланирована заранее, верный себе Молво, разумеется, и в Сиднее нашёл чем заняться – помимо всеобщих празднований – на благо РАК (или в окружении прелестниц?); и по своему обыкновению, ставшему уже дурной традицией этой экспедиции, снова чуть не опоздал к отплытию.

2 сентября «Суворов» не без сожаления покидает чудесную Австралию и, держа курс норд-ост, направляется прямиком через весь Тихий океан – на Аляску.

Больше остановок не планируется: Лазарев рассчитывает прибыть в Ново-Архангельск до наступления суровой тамошней зимы. Но не проходит и четырёх недель плавания, как «Суворов» вынужден притормозить свой стремительный 12-узловый бег и – лечь в дрейф. Ибо появляется более чем уважительная причина: 28 сентября русские моряки замечают не обозначенный ни на одной карте атолл.

Капитан даёт команду: высаживаемся! В первой шлюпке вместе с матросами-гребцами сам Лазарев и Унковский, во второй – юный штурман Российский и… наш Шеффер. Конечно, азарт первооткрывателя судовому лекарю – как естествоиспытателю и натуралисту со стажем – был далеко не чужд.

Как это, должно быть, волнительно – высадиться на только что обнаруженный необитаемый остров! Пусть крошечный, пусть низменный, пусть пустой – неважно! Блажен тот, кому довелось осуществить это хоть раз в жизни. И наш коллежский асессор Егор Николаевич – в числе подобных счастливчиков. Что же видят первооткрыватели?

Атолл Суарроу

Ожерелье крошечных коралловых островков – так называемых моту – опоясывает внутреннюю лагуну удивительной красоты: над белопесчаными пляжами нависают дикие кокосовые пальмы, по стволам которых вверх-вниз деловито снуют крабы-отшельники. В зарослях мелких кустарников прячутся редкие крысы. Вокруг – царство птиц: настолько непуганых, что матросы преспокойно голыми руками собирают их, наполнив целый ялик (!). А прибрежная бирюзовая вода буквально кишит рыбой. Унковский вспоминает, что некоторые матросы были «…атакованы морскими прожорами34, отъ которыхъ едва могли отдѣлаться, обороняясь своимъ оружіемъ, но никто не былъ раненъ, кромѣ, что у нѣкоторыхъ было искусано платьѣ…».

И всё. Больше ничего примечательного здесь обнаружить не удалось – ни источника пресной воды (откуда он здесь, на коралловом рифе?), ни следов пребывания человека35. Исследовав атолл в течение нескольких часов, слегка разочарованная команда собирается обратно на борт «Суворова». Судно, снявшись с дрейфа, спешит продолжить путь дальше.

Очертания лагуны, напоминающие надорванное и небрежно брошенное колье, наносятся на карту, и Лазарев официально называет своё открытие в честь ведомого им судна, носящего имя великого русского военачальника, – острова Суворова.

…В наши дни атолл Суарроу (Suwarrow) является природным заповедником прекрасного государства Острова Кука. Население – 1 (один) человек: смотритель, назначаемый правительством. Ближайший обитаемый сосед – клочок суши под названием Нассау – находится в 168 морских милях к северо-западу. Никакого регулярного транспорта до Суарроу нет и никогда не было: единственный способ добраться туда – на нанятом (или собственном) плавсредстве; например, на яхте.

Атолл – один из немногих географических объектов Полинезии, которые по сию пору носят русские имена36 (наряду, скажем, с островами Раевского в архипелаге Туамоту и с гавайскими отмелями Невы, атоллом Лисянского и Фортом Елисавета – речь о котором впереди)…

10 октября «Суворов» снова пересекает экватор – только на сей раз в обратном направлении (с юга на север) и без особых празднеств. Ещё четыре недели уверенного хода – и на горизонте проявляются дымчатые горы с заснеженными шапками: Аляска.

На подходе к неприветливым берегам прекращаются бесконечные дожди, и впервые за много дней матросы могут высушить одежду. Но – поразительное дело: никто не простужен, и вообще – на борту ни одного больного! Унковский не без изумления отмечает: «…Вся команда была здорова, что весьма рѣдко встрѣчается здѣсь не токмо въ зимнее время, но даже и лѣтомъ…».

Надо отдать должное судовому доктору Шефферу: похоже, дело своё Егор Николаевич знал. Впрочем, Семён Яковлевич уверен, что секрет прекрасного самочувствия команды заключался несколько в ином: «…Каждый день была выдаваема матросу по три раза водка, что, кажется, много способствовало ихъ здоровью…».

О, русская водка! Кто тебя выдумал? Какой ещё напиток мира любители возносят до благих небес, а хулители проклинают геенной огненной? Кто ты – панацея от всех мужицких хворей или «змiя зеленаго зелье»? Водка-матушка и водка-убивица! Сколько душ ты уже согрела и сколько тел ещё погубишь? Дай ответ. Не даёт ответа…

…17 ноября 1814 года «Суворов» бросает якорь в гавани столицы Русской Америки – крепости Ново-Архангельск.

Ново-Архангельск

Егор Николаевич фон Шефер – как, впрочем, и весь остальной экипаж «Суворова», включая молодых командиров, – никогда не бывал в подобных местах. Судьба никогда не заносила франконца так далеко на север (если не считать цивилизованного Санкт-Петербурга) и – тем более – так далеко на восток: до такой степени, что этот самый «восток» оказался крайним, диким западом Америки. Думается, что всё увиденное – и пережитое – здесь оставило глубокий след в его мятущейся душе. И выработало устойчивую неприязнь ко всем приполярным прелестям: холоду, грязи, отвратительной еде и забубённой компании.

В общей сложности «Суворов» пробудет на Аляске восемь с лишним месяцев. За это время корабль и его команда из долгожданной миссии надежды превратятся для Баранова в вертеп неповиновения и даже чуть ли не во вражью силу. И развязка взаимоотношений аляскинского старика-самодержца с Третьей Российской кругосветной экспедицией выйдет предраматичнейшая…

Впрочем, в первые дни пребывания суворовцев в Ново-Архангельске всё начнёт складываться как нельзя лучше. Хоть корабль и не привёз преемника, но зато отменный груз, товары по описи и обширную почту доставил исправно. И экипаж – добры молодцы, да и только: одни бравые юноши-офицеры чего стоят. Да и лекарь-иностранец – сразу видно, культурный человек.

24 ноября властелин Русской Америки даёт в своей резиденции торжественный приём в честь новоприбывших. Унковский вспоминает:

«…Никто изъ насъ не ожидалъ наслаждаться столь вкуснымъ обѣдомъ въ краѣ, совершенно удаленномъ отъ просвѣщенныхъ земель и въ столь дикихъ уще-линахъ горъ, покрытыхъ вѣчнымъ снѣгомъ и гдѣ дикій американецъ питается только однимъ кореньемъ и рыбою. Но столъ г-на Баранова представлялъ совершенную роскошь – около 10 блюдъ, со вкусомъ изготовленныхъ, составляли нашъ обѣдъ и прекраснѣйшая мадера разливалась въ изобиліи. По окончаніи обѣда пили здоровьѣ императора Александра, причемъ пѣли „многая лѣта“ и палили изъ пушекъ, потомъ подали пуншъ, а вечеромъ танцевали. Музыка г-на Баранова состоитъ изъ двухъ скрипокъ, флейтъ и одного баса. Такимъ образомъ проводили мы вечеръ весьма пріятно и совершенно забыли, что мы въ дикой странѣ…».

Однако будничные реалии дикой страны вскоре напоминают о себе. Пиршества и салютования первых дней быстро заканчиваются, и моряков «Суворова» начинает засасывать унылая рутина ничегонеделания. Опасаясь тлетворного влияния подобного farniente на своих людей, командир несколько раз на протяжении месяцев торопит (если не сказать «тормошит») Баранова: дайте нам какое-нибудь задание! Судно отремонтировано – и готово к любым походам! «…Но ни просьбы, ни предложенія Лазарева не были приняты, и мы, противъ своего желанія, должны равнодушно смотрѣть на бездѣйствіе…».

Шеффер, вспомнив юность, с естествоиспытательским пылом карабкается по окрестным скалам – в одиночку или с моряками «Суворова». И как-то раз ему даже приходится проявить своё лекарское мастерство.

Дело было так. 18 декабря Унковский вместе с Повало-Швейковским и Подушкиным (тем самым капитаном «Невы», взявшим позорный «самоотвод» на борту судна, а ныне как ни в чём не бывало служащим у Баранова) на вёсельном ялике в сопровождении четырёх алеутских байдарок отправляются исследовать пролив, отделяющий Ситху от других островов. Отойдя миль на десять, на пустынном берегу решают сделать привал, и лейтенант Унковский сам вызывается развести огонь. Но происходит ужасное: медная пороховница от случайной искры буквально взрывается в его руках. Жуткая боль, много крови – правая кисть серьёзно повреждена.

Раненый Семён в сопровождении друга Швейковского спешно возвращается в Ново-Архангельск, но путь не близкий. Только через четыре с половиной часа ялик достигает цели – рука, наспех перевязанная первой попавшейся тряпкой, обильно кровоточит, но Унковский мужественно терпит боль.

«…По прибытіи на корабль г-нъ Шеферъ, нашъ корабельный лѣкарь, вскорѣ пріѣхалъ съ берега и перевязалъ рану, которая оказалась не столь опасной, чтобы можно лишиться руки…».

К счастью, обошлось: гангрены удалось избежать, и кисть Унковского в конце концов благополучно зажила. А мы – вскользь – отмечаем: Шеффер жил не на судне, как остальные члены экипажа, а где-то на берегу.

Скорее всего, именно тогда он и приглянулся Баранову.

Несмотря на серьёзную рану руки, Семён Унковский продолжает свои записи. И первоначальный пиетет к РАК и её аляскинскому правителю постепенно сменяется на критику местных порядков. Особенно это касается того, как бестолково здесь используется квалифицированная рабочая сила, в том числе – и экипаж «Суворова»: «…Если компанія пожелала имѣть хорошихъ матросовъ въ её селеніяхъ, то для сего нельзя оныхъ снимать съ судовъ для береговыхъ работъ и не отягощать ихъ излишнею должностью. Но здѣсь всякій промышленникъ, который ходитъ на судахъ, также употребляется къ разнымъ постройкамъ и береговымъ работамъ, иногда его посылаютъ рубить лѣсъ и копать огороды, а на другой день видишь онаго работающимъ на суднѣ, на которомъ онъ долженъ служить матросомъ…». И далее: «…При такихъ распоряженіяхъ невозможно и помышлять, чтобъ компанія сдѣлалась богатою и торговля ея процвѣтала. Буде не послѣдуетъ перемѣнъ, то должно ожидать ея упадку…».

…Только в мае нового 1815 года Баранов отправляет «Суворов» на задание: идти в Камчатское море, на острова Прибылова, и доставить оттуда груз «мягкой рухляди» – каланьих и прочих шкур. Судя по всему, Шеффер остаётся в Ново-Архангельске.

Всего через несколько дней после отплытия российского шлюпа, 25 мая 1815-го, в гавани столицы Русской Аляски бросает якорь американский корабль «Альбатрос», пришедший с Сандвичевых островов. С его палубы на берег высаживается немного потрёпанный морской волк по имени Джеймс Беннетт, капитан другого – компанейского – судна «Беринг». Пылая гневом, он докладывает ошеломлённому Баранову: вверенное ему плавсредство потерпело крушение у берегов острова Атувай, и почти весь груз (в основном, драгоценная пушнина и оружие) захвачен туземцами.

Присутствовал ли при этом рапорте Егор Шеффер (который к тому времени существенно сблизился с начальником Аляски и даже вошёл в его узкий круг) – неизвестно. Но событие, произошедшее с судном «Беринг» за тридевять морей, в водах неведомого клочка суши со странным названием, очень круто – в очередной раз – повернёт судьбу немецкого лекаря.

Сандвичанские приключения «Беринга»

…Парусники молодых Северо-Американских Соединённых Штатов (бывших колоний Великой Британии на Атлантическом побережье континента, ставших независимым государством в 1776 году) начали появляться в водах Аляски на рубеже XVIII и XIX веков – в то самое время, когда имперский Альбион, имевший серьёзные виды на тамошнего калана, был занят наполеоновскими войнами в далёкой Европе. Очень скоро, однако, старая добрая Англия потеряла интерес к добыче меха в этом суровом краю (не до того было), и на местные пушные угодья обратила пристальное внимание Англия Новая.

Конец ознакомительного фрагмента.