Почтеннейшая публика! Пока наше повествование лишь набирает обороты, и главный герой только начал свой путь к берегам Аляски, давайте прервёмся ненадолго – и вспомним: что же это было за место такое – «Русская Америка»?
Любой читатель этой книжки подобен театральному зрителю: в перерыве между действиями каждый волен выбирать: идти ему в буфет – или от нечего делать прочесть спецдопинформацию, вывешенную на красочных стендах в фойе. Те, кому не терпится продолжить путешествие с Шеффером, могут смело пролистывать несколько страниц вперёд – к началу второго акта. Остальных же ждёт краткий, но, смею надеяться, увлекательный экскурс в раннюю историю Российско-Американской Компании.
Итак…
Антракт
РУССКАЯ АМЕРИКА
…«Подъ Высочайшимъ Его Императорскаго Величества покровительствомъ Россійская Американская Компанія» (таково было официальное наименование) – или сокращённо РАК – была учреждена за полтора десятилетия до начала нашей истории: 8 июля 1799 года в Петергофе сам царь Павел I поставил свою подпись под документом о создании уникальной корпорации. Купеческое промыслово-торговое объединение, к тому времени существовавшее уже не один год, получало не только статус полугосударственного акционерного общества, но и монополию на освоение Аляски.
Павел I
Созидаемая по образу и подобию богатейшей и эффективнейшей Британской Ост-Индской Компании10, РАК была призвана не только озолотить основных пайщиков (в число которых уже в 1802 году вошли и члены августейшей фамилии – во главе с самодержцем Александром I), но и именем короны стяжать под стяг Российской Империи новые земли северо-запада Америки.
Указ Павла о создании РАК узаконивал геополитическое и экономическое понятие, много лет до этого существовавшее как бы негласно, частным образом: Русская Америка. Отныне промысловые поселения соотечественников на островах юго-западной Аляски официально входили в зону государственных интересов России и становились частью её и без того огромной территории.
Что за поселения? Что за промысел? Вообще, с чего всё началось? Кто они были – первые россияне на Аляске?
Русские открывают Америку
…До сих пор в самых разных изданиях всплывает легенда о том, что первыми из Руси-матушки в далёком XVI веке до американского континента якобы добрались… новгородцы, бежавшие от опричнины Ивана Грозного.
Можно ли поверить этому дерзкому предположению? Не знаю…
Также очень давно ходили слухи, что первыми россиянами, достигшими Аляски с запада (с Камчатки да Чукотки) были люди, ещё аж в октябре 1648 года отставшие от легендарного вояжа Семёна Дежнёва.
Этот колымский казак и сборщик ясака11, идя с небольшой флотилией вокруг Чукотки на Камчатку в поисках не обложенных данью туземцев и нетронутых пушных угодий, в жуткую ледяную бурю потерял два коча12 с экипажами. Путешествие продолжилось без них, и Дежнёв, хоть и не открыл Америки, зато первым в истории прошёл из Северного Ледовитого океана в Тихий – через фактически обнаруженный им Берингов пролив13.
Есть гипотеза: те, кто бесследно исчез в тот роковой шторм, выжили. По воле волн их выбросило на аляскинский берег, где они и основали первое русское поселение в Америке14.
Тоже прекрасный сюжет, не правда ли?
Сегодня считается общепринятым фактом, что русские открыли Америку почти на два с половиной столетия позже Колумба (и, так сказать, «с другой стороны» – с запада) – 21 августа 1732 года.
В тот день бот «Святой Гавриил» под командованием штурмана Ивана Фёдорова и геодезиста Михаила Гвоздева, двигаясь в неизвестность, – на восток от мыса, позже названного в честь Семёна Дежнёва (самой восточной точки евроазиатского материка), пересёк пролив, ведущий из Северного Ледовитого океана в Тихий. Вскоре люди увидели впереди Большую Землю.
Судёнышко бросило якорь в четырёх верстах от ближайшего выступающего в море куска суши (который, как потом выяснилось, оказался самой западной оконечностью американского континента – эскимосским мысом Ныхта15).
Из-за сильного ветра русские мореходы высаживаться на берег не решились и быстро снялись с якоря; однако вскоре с близлежащего острова к ним пожаловали гости.
Вот как описывает первую историческую встречу представителей России и Америки «Промеморія канцеляріи Охотскаго порта»:
«…пригребъ къ боту чюкча въ маломъ ялыче, по ихъ называетца кухта, а отъ боту былъ въ разстояніи саженъ въ шести, и онъ де, Гвоздевъ, ево чрезъ толмача спрашивалъ о Большей Земли: какая земля, и какіе на ней живутъ люди, и ѣсть ли лѣсъ, также и рѣки, и какой звѣрь. И онъ де, чюкча, сказывалъ толмачу и называлъ Большей Землей, и на ней де живутъ ихъ же чюкчи, и лѣсъ де имѣетца, также и рѣки, а про звѣрѣй сказывалъ, что имѣетца алень дикой, куницы, и лисицы, и бобры решные…».
Поразительно, но этот самый «чюкча» в «кухте» с острова Укивок16, самый первый встреченный абориген соседнего, но доселе неведомого россиянам материка, при первом же контакте – невольно и сам того не ведая – подсказал русским то, за чем, собственно, они сюда вскоре и пожалуют, причём надолго: «…и куницы, и лисицы, и бобры…». Пушнина!
Однако высадиться на берег людям Гвоздева и Фёдорова не удалось. Поэтому русскими первооткрывателями Америки считаются не они, а те, кто первыми ступили на её землю – участники так называемой Второй Камчатской экспедиции (1741—1742) под командованием Витуса Беринга и Алексея Чирикова.
Тут мы сразу сталкиваемся с одной прелюбопытной загадкой, которая до сих пор не даёт покоя многим учёным и любителям истории.
Дело в том, что оба пакетбота экспедиции, «Св. Павел» (Чириков) и «Св. Пётр» (Беринг), потеряв друг друга в тумане 20 июня 1741 года, подошли к берегам Аляски – спустя почти месяц – в разных местах, но практически одновременно: 15 и 16 июля соответственно. «Чириковцы» бросили якорь предположительно у нынешнего острова Якоби в архипелаге Александра, «беринговцы» – в 268 морских милях (496 км) северо-западнее: у острова Каяк.
Многие российские исследователи сходятся во мнении, что первой на сушу острова Святого Ильи (как окрестил открытую землю умирающий Витус Беринг) 20 июля 1741 года ступила нога члена экипажа «Св. Петра» флотского мастера по имени Софрон Хитрово, посланного с командой из пятнадцати человек на разведку.
Западные же историки и географы отдают лавры российского первооткрывателя Америки… немецкому учёному, адъюнкту Санкт-Петербургской Академии Наук и врачу-естествоиспытателю экспедиции ботанику Георгу Вильгельму Стеллеру, который вместе с казаком Фомой Лепёхиным высадился следом за матросами. И, между прочим, не просто высадился, а за несколько часов пребывания умудрился описать немыслимое количество образцов местной флоры и фауны, да ещё и внимательно осмотрел оставленные впопыхах жилища аляскинских аборигенов.
Но! Ещё 17 июля – то есть за три дня до высадки «беринговцев» – схожую попытку ступить на американскую землю предприняли и «чириковцы». Командир «Св. Павла» тоже отправил людей на разведку – вооружённую группу из 11 моряков во главе с молодым штурманом Аврамом Дементьевым. В густом тумане и при высокой волне лангбот (баркас) с десантом скрылся за прибрежными скалами и – исчез: ни условленной ракеты, ни выстрелов, ни огней… Тишина.
Прошло несколько дней, и встревоженный не на шутку Чириков посылает на поиски пропавших ещё четверых – на малой шлюпке. Не вернулись и эти. Больше шлюпок у «Св. Павла» не оказалось, и после мучительного колебания командир принимает решение: сниматься с якоря и идти, как и было запланировано, назад – на Камчатку.
Что случилось с людьми Чирикова у берегов острова Якоби – остаётся загадкой по сию пору. Куда они исчезли – причём бесследно? Почему опытные вооружённые моряки не подали заранее оговоренного сигнала, не выстрелили, не развели огонь, не закричали, в конце концов?
Внезапное крушение? Бесшумное и незамеченное нападение местных жителей – тлинкитов? Тщательно скрываемый заговор с целью коллективного дезертирства? Похищение инопланетянами? Версий много – ответов нет.
Тайну пропавших «чириковцев» пытались разгадать многие. В том числе – знаменитые капитаны англичанин Джеймс Кук и француз Жан-Франсуа де Лаперуз, побывавшие в этих местах в 1778-м и в 1786-м годах соответственно. Долгое время по всей Аляске и северо-западу Канады ходили слухи о странных русобородых и голубоглазых людях, носящих меховые одежды, напоминающие русские камзолы, и живущих где-то в глубинах материка. Некоторые – в том числе и местные жители – полагали, что эти пришлые чужаки есть не кто иные, как потомки людей Дементьева, ушедших в леса и основавших там свою русскую колонию17.
Таким образом, пропавшие «чириковцы» тоже вполне могут претендовать на лавры первых русских поселенцев в Америке – пока не доказано обратное18…
Мягкая рухлядь
Русские начали осваивать Америку практически сразу после возвращения Второй Камчатской экспедиции – и в самых первых рядах были те, кто за два прошедших столетия покорил сначала Сибирь, а потом и Камчатку с Чукоткой: купцы и промышленники.
Сегодня, в XXI веке, это понятие – «промышленник» – ассоциируется у нас с индустриальными воротилами, владельцами заводов-газет-газопроводов, чуть ли не с олигархами. Но два с половиной столетия назад оно имело несколько иной смысл: промышленник – от слова «промысел». Промысловый человек; охотник, ремесленник, добытчик19.
Захватывающие дух легенды и слухи о баснословном богатстве дальних краёв манили, влекли, тянули этих людей всё дальше и дальше на восток – к неведомым землям и безвестным водам, в тайгу и тундру, в горы и через океан, невзирая на холод и грязь, цингу и хищников, дикие народы и лихие банды. Вовсе не кисельные берега да молочные реки искушали их, и совсем не за туманом и за запахом хвои шли они туда, где восходит солнце, – хотя сказочная романтика им тоже не была чужда. Мечта о лучшей доле (которую, впрочем, можно назвать и «неуёмной жаждой наживы») – вот что двигало ими. И делало промышленников первооткрывателями, и превращало беглых каторжников в пионеров-первопроходцев, купцов и приказчиков – в следопытов и зверобоев, а, скажем, лютых сборщиков ясака – в легендарных путешественников.
Золото. Медь. Алмазы и изумруды. И прочая-прочая-прочая. Но в первую очередь – кое-что совсем иное. Не холодный металл или мёртвые камни, а нечто – точнее, некто – живой и тёплый. Мягкий и пушистый.
Калан
Симпатичный и забавный зверёк из семейства куньих. Или псовых. Куница, белка, горностай, норка, песец, выдра и, конечно же, знаменитый соболь. Шкурки этих животных – легендарные меха России – пользовались колоссальным спросом, особенно в Китае; торговля пушниной (или «мягкой рухлядью», как тогда называли) приносила баснословные барыши, и потому именно они, эти милые животные, и привели купцов да промышленников через огромный евроазиатский материк к Великому Тихому Океану.
И там, на дальневосточных берегах, повстречался им тот, кто заставил их забыть о сухопутном соболе и повёл ещё дальше – через океан, в Америку.
Enhydra lutris. Он же камчатский бобр. Он же морская выдра. Он же – его величество калан. Удивительное животное, напоминающее деловитого, строгого, но в глубине души доброго усача-бобра из советских мультфильмов.
Мех калана, обитающего в прибрежных водах тихоокеанского севера (Камчатка, Алеутские острова и Аляска), – необычайно густой, тёплый и красивый, «тёмный с серебристым отливом», – потом украсил сотни тысяч шуб по всему миру, обогатил не одно поколение пушных торговцев, стал причиной чуть ли полного истребления самого животного и – безо всякого преувеличения – создал Российско-Американскую Компанию.
То есть Русскую Америку.
Именно «бить морскаго бобра» отправились русские, как только узнали об открытиях Второй Камчатской экспедиции Беринга и Чирикова. Да и как можно было устоять, когда слух прошёл, что каланов этих на островах – видимо-невидимо, что зверь там непуганый, сам в руки плывёт, а мех у него отборный, высший сорт20. Пушное Эльдорадо!
Единственная загвоздка – аборигены. Алеуты, эскимосы, колоши и другие. Но с «туземцами» у промышленников всегда был разговор короткий.
И началось.
Огнём и топором, свинцом и водкой русские покорители Америки «укрощали» беззащитные северные народы – чтобы использовать как рабов. И заставляли их тоннами забивать каланов, моржей, котиков, лисиц, евражек и прочих местных жителей. Добыча исчислялась сотнями тысяч шкурок, прибыль – десятками миллионов рублей. Человеческие жертвы тогда не считал никто.
Жители Алеутских островов
С 1743 года в жесточайшей (и подлейшей) конкурентной войне с себе подобными русские зверобойные артели, то объединяясь, то размежёвываясь, упорно продвигались на восток: сначала ближние Алеутские острова, потом дальние, а потом и те, что вплотную примыкают к Большой Земле – континентальной Северной Америке.
В 1784-м на острове Кадьяк строится первая русская колония на Аляске: Гавань Трёх Святителей. Не временная промысловая база или зимовка, а самая настоящая фактория.
И основал её человек, сделавший всё возможное и невозможное для создания Российско-Американской Компании, но в результате так и не доживший до этого, – великий и ужасный Григорий Иванович Шелихов (1747—1795).
Шелихов и Ко
Уроженец уездного курского городка Рыльска, этот купеческий сын и предприимчивый приказчик очень скоро после своего приезда в Охотск стал крупнейшим воротилой пушного бизнеса сначала на Дальнем Востоке, а потом и во всей Русской Америке. Умный, хитрый и беспощадный, Шелихов был удачлив, стратегически расчётлив в делах и хладнокровно жесток с конкурентами и местными жителями.
Г. И. Шелихов
Чего стоит только один факт, подтверждающий последний пункт: при основании поселения на Кадьяке русские «конкистадоры», открыв по приказу Григория Ивановича огонь из пяти пушек, в результате истребили более тысячи эскимосов-сугпиак (включая стариков, женщин и детей); и ещё несколько сот взяли в рабство. Эта кровавая баня – впрочем, одна из многих подобных, – вошла в историю как «Аваукская резня21».
За десять лет Шелихов создал то, что позже – уже после его скоропостижной смерти – станет Российско-Американской Компанией: могущественную торгово-промышленную империю, богатеющую день ото дня. И активно лоббирующую свои интересы на самом высоком уровне.
Впрочем, первая попытка Григория Ивановича и его компаньона И. И. Голикова ещё в 1788 году выпросить «монополию на Аляску» у Её Величества Екатерины II потерпела крах – императрица ответила жёстко: «…Симъ изключительнымъ торгомъ Голиковъ и Шелиховъ, буде бы отданъ былъ по приговорѣ Комиссіи о коммерціи, открылось бы стоглавому чудовищу паки дорога по частямъ вкрастся въ Россіи…».
Но Шелихов не опустил рук. И приступил к слиянию с государством другим путём. 24 января 1795 года в Иркутске он выдаёт замуж свою старшую дочь – пятнадцатилетнюю Анну.
Жениха зовут – Николай Петрович Резанов.
Легендарному ныне камергеру (почти через два столетия воспетому Андреем Вознесенским, Марком Захаровым и Алексеем Рыбниковым в отличной рок-опере «Юнона и Авось») тогда, в 1795-м, – тридцать лет. Всемогущим фаворитом Екатерины II Платоном Зубовым он откомандирован – так и хочется написать «сослан», но это совсем не ссылка, – в Сибирь: в ставший для него родным Иркутск, где уже много лет Председателем Совестного Суда служит его опальный отец. Резанов там не только навещает старика – он ни много ни мало… ревизор: его миссия – инспектировать дела самого «Колумба Росского» – местного супер-капиталиста Шелихова.
Н. П. Резанов
Блистательный красавец, перспективный придворный и просто умный человек не мог не пленить и юную провинциальную красавицу Аннушку Шелихову, и её мать, ещё совсем не старую купчиху Наталью Алексеевну, и прозорливого отца Григория Ивановича.
Брак оказался на редкость взаимовыгодным. Невеста получала завидного мужа и вожделенный дворянский титул, её благоверный – не только колоссальное приданое, но и родство с одной из богатейших семей России (а значит, и долю в их миллионном бизнесе), а счастливые родители, супруги-компаньоны Шелиховы обретали своего – и не самого последнего – человека в столице: искусного ходатая и опытного царедворца.
Злые языки могут утверждать, что расчёта в сием бракосочетании было гораздо больше, чем любви, – гневно опротестуем данную сентенцию: полноте нежнейших чувств Николая Петровича к Анне Григорьевне есть письменное доказательство.
Вот оно (да простит меня терпеливый читатель за бесконечные ответвления от основной темы).
Одиннадцать лет спустя 42-летний вдовец Резанов, став к тому времени и действительным статским советником, и камергером Двора, и почётным членом Санкт-Петербургской Академии Наук, и кавалером Святой Анны, и соучредителем Российско-Американской Компании, обручился с очаровательной пятнадцатилетней дочерью «гишпанского» коменданта калифорнийской крепости Сан-Франциско по имени Мария де ла Консепсьон Марсела Аргуэльо и Морага (всемирно известной как Кончита или даже Концепция). Историю любви немолодого русского чиновника и юной испанской прелестницы сегодня знает, наверное, весь Земной Шар: «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу» – эти прекрасные строки Вознесенского стали пронзительной и трогательной эпитафией легенды.
Однако не противоречия ради, а исключительно исторической справедливости для – позволю себе привести ещё две ничуть не менее известные цитаты, принадлежащие перу самого Резанова.
Первая (из письма своему двукратному тёзке, министру коммерции графу Н. П. Румянцеву): «…Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, примѣтилъ я предпріимчивый характеръ ея, честолюбіе неограниченное, которое при пятнадцатилѣтнемъ возрастѣ уже только одной ей изъ всего семейства дѣлало отчизну ея непріятною. „Прекрасная земля, теплый климатъ. Хлѣба и скота много, и больше ничего“. Я представлялъ ей россійскій посуровее, и притомъ во всёмъ изобильный, она готова была жить въ немъ, и наконецъ нечувствительно поселилъ я въ ней нетерпѣливость услышать отъ меня что-либо посерьезнѣе до того, что лишь предложилъ ей руку, то и получилъ согласіе…».
«…Я тебе расскажу о России, я тебя посвящаю в любовь…» – примерно так «перевёл» Андрей Андреевич Вознесенский это «куртизирование» Резанова.
И вторая цитата.
24 января 1807 года, Иркутск. По почти мистическому совпадению это двенадцатая годовщина бракосочетания Николая Петровича с Анной Шелиховой; и тот самый город, где эта свадьба состоялась. Возвращаясь в Санкт-Петербург – из Америки через Охотск – на перекладных, летально простудившийся Резанов пишет своему свояку (мужу сестры жены) Михайло Булдакову, женатому, кстати, на младшей дочери покойного Шелихова Авдотье и в ту пору служащему не кем иным, как одним из директоров РАК:
«…Изъ калифорнійскаго донесенія моего не сочти, мой другъ, меня вѣтренницей. Любовь моя у васъ въ Невскомъ, подъ кускомъ мрамора, а здѣсь – слѣдствіе энтузіазма и новая жертва Отечеству. Консепсія мила, какъ ангелъ, прекрасна, добра сердцемъ, любитъ меня, я люблю ее и плачу о томъ, что нѣтъ ей мѣста въ сердце моемъ, здѣсь, другъ мой, какъ грѣшникъ на духу, каюсь, но ты, какъ пастырь мой, сохрани тайну…».
«…В Невском, под куском мрамора…» – это про могилу жены Анны Григорьевны, подарившей Николаю Петровичу двух детей и умершей от родовой горячки в 22-летнем возрасте.
А «…следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству…» – про Кончиту. Которая, правда, как потом выяснится, после смерти суженого дала обет безбрачия, стала знаменитой монахиней и в итоге пережила Резанова на полвека. Но тогда, в 1806-м, её помолвка с большим российским начальником на какое-то время здорово укрепит связи Русской и «Гишпанской» Америк.
Так и хочется воскликнуть: и где же тут любовь, а где – расчёт?? Впрочем, всё не так просто: биография и характер Н. П. Резанова (1764—1807), а также его взаимоотношения с женщинами, – тема для отдельной книги, ещё одна в этом повествовании22…
…Вернёмся, однако, в 1795-й. Всего через полгода после удачного замужества дочери Григорий Иванович Шелихов внезапно, скоропостижно и при не до конца выясненных обстоятельствах умирает. Его вдова Наталья Алексеевна вместе с зятем Николаем Петровичем становятся не только наследниками огромного состояния покойного, но и полноправными правителями его империи.
Ещё через год с лишним – в ноябре 1796-го – уходит из жизни принципиальная противница шелиховской монополии: великая Екатерина Вторая. На Российский трон садится её сын Павел Первый, и к нему у Резанова совсем иной подход. Используя свой дипломатический дар, всесильные связи в мире вельмож и сановников, политические манёвры, комбинации, а зачастую и интриги, Николай Петрович делает всё, чтобы подготовить Двор Его Императорского Величества и непопулярного самодержца к огосударствлению своего унаследованного бизнеса.
Не проходит и трёх лет, как мечта покойного Шелихова стараниями его зятя сбывается на все сто: в июле 1799-го полуофициальная Русская Америка становится имперской Российско-Американской Компанией, и из лихого полубандитского (чего уж там) синдиката фактически превращается в привилегированное акционерное госпредприятие с монопольными правами.
Реки крови каланов и эскимосов станут, так сказать, полнокровнее, количество добытых шкур промысловых животных и трупов коренных аляскинцев увеличится многократно, благосостояние верхушки пищевой «пирамиды» РАК возрастёт в разы. Первые полтора десятилетия XIX века – расцвет Русской Америки. Которому, в общем, не помешали ни многочисленные восстания местных жителей, ни даже наполеоновские войны в далёкой Европе23.
И основная заслуга в том, что «конвейер» пушнины и ассигнаций работал бесперебойно, принадлежит, конечно, не далёким санкт-петербургским чиновникам-директорам, а тому, кто правил промыслом здесь, на месте. Знакомьтесь: коллежский советник Александр Андреев сын Баранов, главный начальник Российско-Американской Компании и легенда Русской Аляски. Маэстро, туш!
«Начальник Аляски»
…Ухватистый приказчик из олонецкого Каргополя24, переехав в Сибирь, стал одним из тех матёрых купцов и заводчиков, кого приметил ещё сам Шелихов. В далёком 1790 году отец-основатель Русской Америки предложил обанкротившемуся 44-летнему Баранову судьбоносную должность – управляющего так называемой Северо-Восточной Компанией (будущей предтечи РАК). Александр Андреевич окончательно перебирается на Аляску – и, как выяснится потом, навсегда: вернуться в Россию-матушку ему не доведётся.
Пока Шелихов, а за ним и Резанов, ходатайствуя о монопольных привилегиях своего бизнеса, расшаркиваются в высоких кабинетах Иркутска и Санкт-Петербурга, Баранов впрягается в грязную работу на местах: в убогих, холодных и опасных поселениях русских промышленников на Алеутских островах, на диких угодьях Северо-Западного побережья Американского континента.
О нём ходят легенды (аборигены называют его пуленепробиваемым: поверх исподнего белья он под меховым зипуном носит железную кольчугу). Он всегда вооружён (даже спит с двумя мушкетонами под подушкой). Он строг, но справедлив, мудр и яростен одновременно (такое бывает?). Колонист, русский конкистадор, завоеватель…
Александр Андреевич Баранов
«…Онъ имѣлъ полное лице, украшенное при-
знаками старости; на щекахъ его отливалъ румя-
нецъ, но уже увядающій. Волосъ на головѣ вовсе
не было и потому онъ носилъ парикъ, подвязывая
оный подъ шею чернымъ платкомъ. Почтенный
и много уважаемый Барановымъ Василій Михай-
ловичъ Головнинъ, желая сохранить изображеніе
его для потомства, предложилъ ему, чтобы позво-
лилъ живописцу Тиханову списать съ себя пор-
третъ. Тогда совѣтовали снять парикъ и лишен-
ная волосъ голова, придала выразительному лицу
его особенную важность…»
К. Хлебников
В год официального основания Российско-Американской Компании, 1799-м, на острове Ситка, который потом будет назван в его собственную честь, Баранов, договорившись с тлинкитами, закладывает новую крепость – Форт Архангела Михаила. Не проходит и трёх лет, как, воспользовавшись отъездом «начальника Аляски» на прежнюю базу (алеутский Кадьяк), бывшие хозяева местности стирают поселение с лица земли и убивают многих промышленников. Начинается самая настоящая война – она войдёт в историю как русско-тлинктитская.
Множество всяких лишений и бед претерпел Баранов за десятилетия своей тяжёлой службы – и гибель судов с людьми, деньгами и шкурами, и неоднократные покушения на свою собственную жизнь, и коварные заговоры мятежников-соотечественников, и голодные и холодные зимы, когда приходилось питаться несъедобными ракушками… Но падение Ситки как ничто иное ввергает его в ужас и отчаяние: организованные толпы местных жителей, вооружённых мушкетами и фальконетами, готовы сражаться насмерть, а у него – народу с гулькин нос, а пороху и того меньше. Само существование с таким усердием созидаемой им Русской Аляски оказывается под угрозой.
И именно тогда, в самый трудный период его владычества к нему приходит долгожданная подмога аж из самого далёкого Санкт-Петербурга. Сначала – в 1804 году – Баранов получает весточку: царь Александр I (конечно, с подачи Резанова) за заслуги перед Отечеством всемилостивейше жалует главного правителя РАК чином коллежского советника. В Табели о Рангах это соответствует воинскому званию полковника и даёт право на потомственное дворянство. К титулу прилагается соответствующий мундир: теперь есть на чём носить ранее полученную высочайшую награду – золотую медаль на Владимирской ленте.
Благодарное внимание Государя вдохновляет Баранова необычайно: «…Тогда-то, проливая слезы благодарности за милости Монарха, чтущаго заслуги и въ отдаленнѣйшихъ областяхъ, онъ съ жаромъ вскричалъ: «Я награжденъ, а Ситха потеряна. Нѣтъ! Я не могу жить! Иду – или умереть, или включить ея въ число земель Августѣйшаго моего благодѣтеля!..».
Осенью Баранов решительно снаряжает экспедицию возмездия и – с именем Государя на устах выдвигается отвоёвывать крепость. И тут его ждёт ещё один ошеломительный сюрприз от далёкого столичного начальства: как раз в эти самые дни у берегов Аляски появляется нечто доселе немыслимое (хоть и давно чаемое) – 14-пушечное судно, присланное руководством РАК специально для нужд Русской Америки не с Камчатки или Охотска, а из самого Кронштадта!
То была впоследствии легендарная «Нева» – один из двух кораблей Первой Российской кругосветной экспедиции. Надо ли говорить, какую неоценимую роль сыграло для убогой эскадры Баранова это внезапное – но такое своевременное – вспомоществование! Решимость русских моряков во главе с командиром лейтенантом Ю. Ф. Лисянским и мощь корабельных орудий «Невы» быстро делают своё дело: четырёхдневная осада самодельного форта тлинкитского Клана Ворона под названием Ши’сги Нуу (Shis’gi Noow, Молодое деревце) в итоге приводит к бегству его защитников.
Потери обоюдны (сам Баранов ранен в руку), но виктория безоговорочная. Остатки племени уходят в горы и долго оплакивают погибших и утрату родной земли. А победители на месте тлинкитских укреплений начинают строить свою крепость: новую столицу Русской Америки – Ново-Архангельск.
Ново-Архангельск (Ситка)
Вот так – почти триумфально и абсолютно наглядно – была продемонстрирована очевидная польза от кругосветной экспедиции РАК: идеи, которую долго отстаивал и воплотил-таки Николай Петрович Резанов.
Ведь главной проблемой Русской Аляски являлась даже не постоянная конфронтация с местными жителями, а – в первую очередь – острейшая нехватка продовольствия (в основном, витаминосодержащего) и строительных материалов (металла). Питаясь лишь рыбой, мясом морских животных да птичьими яйцами, подчинённые Баранова жестоко страдали от цинги – малочисленные огороды с капустой-репой-картошкой помогали слабо. И если какая-никакая древесина (в основном, выброшенная океаном на берег) имелась, то топоров, гвоздей, крючков, уключин и прочего рангоута катастрофически не доставало: очень часто приходилось сжигать пришедшие в негодность кочи, шлюпки, боты и другие судёнышки – чтобы потом повытаскивать из пепла все железные и медные детали.
Поэтому так важно было наладить торговлю с плодородной «гишпанской» Калифорнией, изобилующей фруктами, овощами и зерном, а также свининой, говядиной, курятиной и «другими колониальными товарами», не говоря уже про лес и металл (что – не без успеха – и предпринял Резанов в 1806-м благодаря своему «куртизированию» Кончиты). Но основная надежда у русских аляскинцев была, конечно, на «завоз» с родины, из России-матушки.
Именно ради этих – в основном снабженческих – целей начиная с 1803 года Российско-Американской Компанией и были организованы первые русские кругосветные экспедиции. Каждая из них – это, прежде всего, доставка морем самого необходимого (и не портящегося в долгой дороге): корабельной древесины, парусов, канатов, тросов и прочего рангоута-такелажа для местного судостроения; якорей, цепей, пушек с ядрами, пороха; водки, золотых червонцев и иной валюты, и, конечно же, почты – частных писем и официальной корреспонденции. Всё это – а также многое другое – переполняло грузовые трюмы как «Надежды» с «Невой» в своё время, так и «Суворова» сейчас.
И ещё. Русская Аляска очень ждала не только грузы, товары и почту. Но и людей. Новых специалистов и простых работяг-промышленников, молодых и не очень, любых и разных, – «свежую кровь», одним словом. И, конечно же, больше всех остальных на смену надеялся сам Баранов.
Ещё начиная с середины девяностых годов прошлого XVIII столетия «начальник Аляски» регулярно ходатайствовал о том, чтобы столичные директора РАК прислали кого-то вместо него. И только в 1810-м – на 20-м году его беспрерывной службы! – старика пожалели: направили в Ново-Архангельск преемника – старинного знакомца Баранова, бывшего коменданта Охотского порта коллежского асессора И. Г. Коха (про его стиль правления в тех краях ходила весьма, на мой взгляд, красноречивая и исчерпывающая поговорка: «На небе Бог, а в Охотске Кох»).
Но надо ж такому случиться, что, едва покинув пригретые свояси, местный самодержец заболел и скоро – уже на Камчатке – умер. Альтернативную замену покойному Коху (и, соответственно, пока здравствующему Баранову) дирекция РАК нашла не сразу: новым правителем всея Русской Аляски был назначен замечательный Тертий Степанович Борноволоков – коллежский советник, учёный-химик, сочинитель и при этом… бывший вологодский прокурор.
В приснопамятном августе 1812 года, в те самые дни, когда в далёком Подмосковье русские войска готовились дать решающий бой Великой Армии на Бородинском поле, а Леппих с Шеффером мастерили свой бомбометательный дирижабль, Тертий Борноволоков отправился из Охотска к берегам Ново-Архангельска на борту ставшей уже легендарной (после двух кругосветных экспедиций!) «Невы».
Это плавание войдёт в историю как одно из самых странных (если не сказать – бестолковых) и потому трагичных.
Начнётся всё с того, что капитан и кавалер Яков Аникеевич Подушкин, никогда до этого не ходивший по Тихому океану, повздорит с опытным штурманом Калининым, много лет служившим РАК и неплохо знавшим воды Алеутских островов и Русской Аляски. Их конфликт дойдёт до того, что произойдёт неслыханный случай в истории российского (и, может быть, даже мирового) флота: Подушкин… откажется от командования судном, и Калинину придётся взять бразды правления в свои руки. Весь экипаж – включая офицеров, матросов и пассажиров (и самого Борноволокова) разделится на две враждующие группировки: «калининскую» и «подушкинскую». На борту начнётся нечто вроде партизанской гражданской войны – втихую, исподтишка (а иногда и в открытую) моряки будут подстраивать друг другу всякие мелкие пакости. И всё это – на фоне на редкость плохой погоды: сильного мороза, жутких штормовых волн и шквалистых встречных ветров.
Несколько месяцев «Нева», управляемая лебедем, раком и щукой одновременно, словно без руля и ветрил носилась по взбесившемуся океану, не в состоянии грамотно подойти к Ситке. Судно многократно меняло курс (один раз измученный Борноволоков даже приказал идти к… Сандвичевым островам: там, дескать, тепло и сытно, перезимуем), но, в конце концов, каким-то чудом Калинину удалось приблизить вверенный ему ковчег к острову Крузову, который он сам первым обошёл и описал несколько лет назад.
Однако разгневанный старик Нептун, по-видимому, решил проучить и наказать этот кораблик раздора: не успел Калинин спуститься в каюту выпить горячего чаю и передохнуть, как налетел ураганный ветер – и выбросил «Неву» на скалы. В считанные минуты прославленный корабль превратился в хлам.
Случилось это 9 января 1813 года – всего в десяти милях от Ново-Архангельска.
В результате погибло 37 человек, в том числе женщины и дети. Не выжили ни Калинин, ни Борноволоков. 25 человек спаслись, и единственным членом офицерского состава среди них оказался – кто бы вы думали – капитан Яков Аникеевич Подушкин25.
Это крушение становится одним из самых страшных – и для всей Русской Америки, и для её главного правителя: ведь и второй его долгожданный преемник не добрался до места службы. Нет, определённо – Провидению было угодно, чтобы Баранов оставался в этих проклятых богом краях до конца дней своих!..
К осени 1813-го 67-летний «начальник Аляски» находился на своём посту уже без малого четверть века – 23 года! Можно себе представить, как он – буквально корнями – врос в эту мёрзлую землю. И как ему это всё, должно быть, о-сто-чер-те-ло…
И с какой – едва живой, умирающей, – надеждой он ждал каждой новой кругосветки РАК, каждого очередного судна из Кронштадта: авось, уважат старика, пришлют замену… Пять долгих тревожных лет прошло с тех пор, как сюда в последний раз наведывалось столичное судно – понятное дело: война.
Но, может быть, скоро всё, наконец, изменится??.