IV. РАННИЕ ПОПЫТКИ НАУЧНОГО ОБОСНОВАНИЯ
1. Первый манифест: А. Н. Бекетов
В 1878 г. в журнале «Вестник Европы» была опубликована статья, размером почти в три печатных листа, которая в вопросе о питании действительно принесла новые «вести» из Европы. Автор статьи, Андрей Николаевич Бекетов (1825–1902) – ректор Петербургского университета в период с 1876 по 1884 гг. – был одним из ведущих русских ботаников девятнадцатого века (в 1880 г. он станет дедом Александра Блока) 1. Его этюд носил название «Питание человека в его настоящем и будущем» 2. Через год, в 1879 г., он выйдет отдельной брошюрой тиражом в две тысячи экземпляров; в 1881 г. – на французском и в 1882 г. – на немецком языках 3; причем французская версия статьи нашла живой отклик и в Италии 4.
В своем исследовании Бекетов решительно высказался в пользу вегетарианского режима питания; этот труд считается первым русским сочинением о вегетарианстве. В 1893 г., после выхода трактата Л. Н. Толстого «Первая ступень», издательство «Посредник» выпустило второе издание брошюры Бекетова, а в 1896 г. выходит третье (оба тиражом в 7 200 экземпляров).
Бекетов стремился своим сочинением пробудить в обществе интерес к вопросам питания как одного из важных факторов физического и интеллектуального развития человека. Более объемный труд по истории питания – «Развитие человеческой способности питания» (1873) – опубликовал ранее историк А. П. Щапов (1830–1876) 5. Бекетов, со своей стороны, размышляя в глобальном культурно—историческом контексте и опираясь на научные данные современной ему биологии и экономии, сделал попытку заглянуть в будущее. Выводы, к которым приходит Бекетов, сегодня отчасти стали уже само собой разумеющимся знанием, отчасти – опровергнуты в силу непредвиденных обстоятельств; а перед некоторыми проблемами, обозначенными Бекетовым, человечество стоит и пой сей день, причем ситуация нередко носит еще более острый, чем представлял себе автор, характер. Не привлекая пессимистические прогнозы Роберта Мальтуса, Бекетов указывал на безостановочный рост населения планеты – уже тогда число жителей Земли составляло 1,5 млрд. человек, а за прошедшие 120 лет оно, как известно, увеличилось вчетверо [по данным на 1 января 2002 г. насчитывалось 6 196 141 294 обитателей земного шара!]. Человечеству, писал Бекетов, предстоит пройти еще длинный ряд тысячелетий. Проживая во все уменьшающемся пространстве, оно должно пересмотреть вопросы своего питания.
Какая пища соответствует правильному развитию человеческой природы? Вот вопрос, которым задается Бекетов. Обратившись прежде всего к физиологии (569–573), он отмечает, что между животной и растительной пищей резкого химического различия не существует. Различным является соотношение содержания белков и углеводов. Человек может жить, питаясь только хлебом или только мясом, хотя при этом в обоих случаях потребляется избыточное количество пищи. По Бекетову, в Европе наилучшим считается смешанный рацион, состоящий из % фунта мяса и 2 /4 фунта хлеба ежедневно. Таков идеал пищи западноевропейской буржуазии (571). Употреблять меньшее количество мяса, по мнению тогдашних диетологов – Бекетов называет их с легкой иронией «практиками—физиологами» – вредно для здоровья. Они решительно предписывают всему человечеству «одну и ту же карту обеда», не обращая внимания на экономическое состояние планеты. Но вряд ли, по наблюдению автора, можно считать неоспоримой истиной привычки состоятельных классов Европы; при экспериментах необходимо в равной мере принимать в рассмотрение и остальные девять десятых населения Земли.
Далее Бекетов обращается (574–579) к строению органов пищеварения человека. Особенности кишечного канала человека указывают исследователю «на пищу, менее легко варимую, чем мясо, но более удобоваримую, чем трава». Разумеется, напрашивается сравнение органов пищеварения человека и ближайших к нему животных. «Но тут мы встречаемся со странным явлением в науке, или, вернее, в ученом мире. Под давлением того обстоятельства, что пища европейских буржуа есть наилучшая пища для всего человечества вообще, некоторым господам пришло в голову сравнивать человека со свиньею» (574), вместо того чтобы сравнивать с человекообразными обезьянами – животными, ближайшими к человеку по строению. Орангутанг и горилла, которая вчетверо сильнее человека, питаются исключительно растениями и плодами (575). Они полностью лишены охотничьих инстинктов, пишет Бекетов. Еще Жорж Кювье высказывал мнение, что человек по своей сути приспособлен к растительной пище, но только к «мягкой» или «полумягкой» (т. е., например, не к траве); изобретение огня дало человеку возможность потреблять в пищу и мясо; Бекетов дополняет, что без огня не было бы и хлеба, то есть и определенные растения – например, картофель, бататы или зерновые – без огня не имели бы для человечества такого значения.
Таким образом, если человек действительно от природы приспособлен к растительному питанию, то мясо вряд ли является столь необходимой «примесью к пище человека», как считают многие «физиологи—практики». И действительно, применительно к густонаселенным странам Азии и Африки о мясе как о народной пище не может быть и речи. По Бекетову, в мировом масштабе мясоеды – лишь ничтожная группа людей; основу пищи человечества в целом составляют четыре злака: рис, кукуруза, пшеница и рожь. Если такое бедствие, как голод, оказывается частым явлением, то причиной его является неравномерность распределения пищи; с другой стороны, ввести пищевые законы «физиологов—практиков» для всего человечества невозможно. Это утверждение Бекетова имеет силу и сегодня.
В целом можно наблюдать, пишет Бекетов, что «населенность людьми обратно пропорциональна населенности домашними животными». По мере увеличения численности населения человеку придется применять паровой плуг для разработки «пастушеских стран», а также увеличить площадь возделываемых земель за счет осушения или орошения (как в сегодняшней Голландии и Италии).
Изучив динамику цен на хлеб и мясо в период с 1816 по 1875 год, Бекетов приходит к выводу, что в будущем мясо всегда будет сравнительно дороже хлеба уже потому, что мясо – продукт «дважды переработанный» (имеется в виду первичное прохождение растительной пищи через пищеварительные органы животных). Если согласиться с мнением «физиологов—практиков», утверждающих, что без мяса человеческая пища не может считаться нормальной, то человечество оказывается в безвыходной ситуации. Большая часть человечества, заключает Бекетов, навсегда останется плохо или посредственно прокормленной массой, которой будет управлять горстка хорошо питающихся и интеллигентных людей. «Меньшинство (…) станет разрабатывать науки и искусства, заботиться о лучшем продовольствии масс и в то же время постоянно сознавать, что наделить всех нормальною пищей – несбыточная мечта.
Так действительно думает западноевропейская буржуазия. Находясь во главе наиболее процветающих масс [в Европе], она вполне довольна своею деятельностью, ибо довела своего среднего человека до небывалого довольства…». Но: «… нравственный идеал всего людского рода не может удовлетвориться мещанскою философией зажиточных классов Западной Европы». (584). «К счастью, элементы пищи будущего уже и теперь намечены наукою. В Европе существует даже общество, поставившее себе задачею не только исключительно питаться растительною пищею, но и распространять то убеждение, что пища эта есть единственно естественная и согласная с природою человека. Члены этого общества называют себя „вегетарианцами“ и, очевидно, верно оценили дело» 6 (585). Это замечание Бекетова может считаться одним из первых в России упоминаний о вегетарианстве.
Далее Бекетов сравнивает содержание питательных веществ в растительной и животной пище, ссылаясь на исследования женевского физиолога К. Фогта 7. При этом он отмечает необходимость дальнейших исследований в этой области, по примеру русского доктора К. В. Ворошилова (585–587) 8, и указывает на то, что до введения культуры картофеля в Европе бобовые растения составляли одну из главных статей пищи трудящихся классов. Фасолевое пюре (из больших полевых бобов или из бобов конских, или русских), наряду с различными злаковыми пюре являлось основной пищей западноевропейского Средневековья 9. При этом Бекетов с сожалением отмечает, что почти все зерновые теряют на мельницах питательные вещества, содержащиеся в наружных слоях хлебного зерна, так как эти слои, стремясь добиться тонкого помола, попросту выбрасывают. Иными словами, Бекетов уже тогда говорил о полезности муки грубого помола.
Автор отмечает странное явление: «Все в технике, кажется, двигается вперед, и притом с необыкновенною быстротою, одна только пища человеческая остается в том же, почти первобытном состоянии. Более или менее удобные комбинации разных продуктов питания отыскиваются как—то сами собою, или помощью поваров, метрдотелей и так называемых гастрономов, т. е., по—просту и по—русски, обжор. Наука мало или вовсе не заботится об улучшении пищи на рациональных основаниях» (588).
В Европе, по словам Бекетова, стало модой утверждать, что люди, занятые интеллектуальным трудом, должны непременно питаться смешанной, животно—растительной пищей. А в состоянии ли растительная, тяжелая, по мнению «практиков», пища способствовать росту духовных сил? Автор склонен к утвердительному ответу (589) и был, по всей видимости, прав, хотя он не мог знать, что через сто лет «физиологи—практики», гигиенисты и диетисты повсеместно будут пропагандировать растительную пищу ввиду высокого содержания балластных веществ во фруктах и овощах.
Дальнейшей темой размышлений Бекетова становится распространенное в то время убеждение, что ведущая роль Англии как культурной нации, в особенности в период индустриализации, объясняется якобы тем, что англичане потребляют большое количество мяса. Не заключается ли это на основании ошибочного правила cum hoc ergo propter hoc*? – спрашивает Бекетов. Прочных основ для данного мнения не существует. О пище людей, действительно заслуживших признание человечества, мы имеем данные самые жалкие. Однако мы получаем из книг множество сведений о трапезах великих властителей и завоевателей. «Мы знаем, например, что ели Аттила и Наполеон I, как один поглощал полусырую конину, а другой любил особенно зажаренных цыплят (poulets а la Marengo)». Знаем мы и о то, чем отягчал свой желудок Лукулл, но о скромных трапезах Сократа можем только догадываться. «Мы позволяем себе, однако же, предполагать, что в стране огромных ростбифов и бараньих котлет, этими благами пользуются и пользовались преимущественно не мыслители, не члены лондонского королевского общества, а герои биржи и обитатели Сити» (590).
*После этого – значит вследствие этого (лат.)
Действие, которое оказывает обильное потребление мяса на разум и душу английского высшего общества, занимало еще Н. М. Карамзина. В «Письмах русского путешественника» (1791) герой спросил у официанта салату: «Но мне подали вялую траву, облитую уксусом: Англичане не любят никакой зелени. Рост—биф, биф стекс – есть их обыкновенная пища. От того густеет в них кровь; от того делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и не редко самоубийцами». В этой любви к мясу Карамзин видит – наряду с климатом и «дымом от угольев» – одну из причин английского сплина 10.
Значительное место [в своей статье] Бекетов отводит масштабному рассмотрению параллелей между способами питания и цивилизованностью, начиная с первобытного общества и заканчивая современностью. Культурный скачок, как следствие перехода к земледелию, по оценке Бекетова, не столько основывается на свойствах пищи, сколько объясняется большим напряжением умственных сил, изобретательностью, которых требовали земледелие [взять хотя бы трудности с орошением в крупных речных культурах. – П. Б.] и облагораживание диких растений. Ученый указывает на привычки в питании цивилизованных народов древности (Китай, Индия), а также греков, в лучшие времена своей истории питавшихся с величайшей умеренностью и преимущественно растениями, за что они даже получили прозвища «малопищих» (jiiKpoxpaneZoi) и листоедов (cpuAAoxpcoyec;) (599). Предрассудок о безусловной необходимости смешанной животно—растительной пищи сложился исторически, вследствие долговременной привычки зажиточных классов европейского общества, а также вследствие удобств регулирования баланса между белковыми и безбелковыми веществами, предоставляемыми этой пищей (599).
Бекетов еще раз подтверждает выведенное им правило, согласно которому населенность людьми обратно пропорциональна населенности домашними животными; он указывает на регулярное повторение в истории угрозы, которую представляют для земледельческих народов – на этот раз он говорит о народах Индии, Китая – кочующие «мясоядные» племена, живущие скотоводством (595).
Бекетов не мог быть свидетелем того, что сегодня происходит в экономике стран Западной Европы: выясняется, что и при густой населенности производство мяса может иметь крупные масштабы. В Германии потребление мяса на душу населения в период с 1800–1975 гг. возросло почти в 7 раз; с 13 до 85 кг в год. Это достигается сегодня благодаря интенсивному содержанию животных (в том числе в многоэтажных животноводческих фермах), более интенсивному производству кормов (с использованием промышленных удобрений) и ввозу кормов, соответствующему спросу 11. Вероятно, Бекетов осудил бы подобное развитие дел – в рамках своей общей концепции: ведь он с сожалением и осуждением замечает, что в недавнее время в равнинной части северной Германии хлебные поля превратились в луга – ради обеспечения англичан мясом, и что Россия кормит своим хлебом Англию… (601).
В своем просвещенном оптимизме Бекетов развивает – предвосхищая теорию В. И. Вернадского о переходе к ноосфере – представление о трехступенчатом развитии человеческого рода: от века самосохранения в доисторический период, через век дальнейшего сохранения рода в новое время – до века самосовершенствования в будущем. Уверяя в вероятности этого пути развития человечества, он предлагает читателю представить себе одного из швейцарских дикарей в доисторическом поселении на сваях на берегу Констанцского озера (эти поселения были обнаружены в 1850–е гг.). Поверили бы этому человеку эпохи неолита его современники, если бы он рассказал, что ему приснились во сне фантастические здания, башни и церкви, возвышающиеся над берегом озера и бороздящие воды озера паровые суда? (603) «Итак, повторяем, будущность за вегетарианцами, а науке предстоит великая обязанность – выработать формулу растительной пищи, вполне соответственную основным выводам физиологии» (604).
Доводы гуманности Бекетов пускает в ход лишь в конце своего исследования – и тем больше их весомость, – делая это, очевидно, совершенно независимо от формирующегося на Западе движения вегетарианства 12. Любовь ко всему живому не вяжется с убийством бессловесного животного, отвращение ко всякому кровопролитию будет всегда первейшим признаком гуманности. Бекетов не исключает, что многие при этом могут разразиться сардоническим смехом над сентиментальностью и тому подобным. Но:
Мы все до того привыкли есть или видеть, как другие едят мясо, что нам при этом и в голову не приходит мысль об убийстве тех животных, куски которых лежат перед нами на блюде. Там, где—то за городом, есть бойня, отвратительное, смрадное и кровавое место, где режут, дерут, рубят и цедят кровь из жил; но кто же туда заглядывает!
Там, где—то за Дунаем (…) валяются тысячи мертвых и полумертвых человеческих тел, растерзанных и всячески изможденных [ко времени Берлинского конгресса Русско—турецкая война 1877–1878 гг. только что закончилась. – П. Б.]; но что же делать, – война, необходимое зло, имеющее и свою хорошую сторону, ибо оно освежает общественную атмосферу, подобно грозе, как говорит знаменитый фельдмаршал Мольтке.
Мне кажется, что эти две бойни находятся в несравненно более тесной связи, чем то думают обыкновенно; что мясниче—ское и пушечное мясо (la chair de la boucherie et la chair a canon) представляют два явления, друг друга определяющие или, по крайней мере, друг друга поддерживающие (604–605).
То же, впрочем, имел в виду Байрон:
Предпринятое выше подробное изложение главных линий аргументации Бекетова объясняется тем, что данный трактат является первым русским рассмотрением основополагающих социально—политических и экономических аспектов вопроса питания, а также проблем, с которыми люди сталкиваются и по сей день. То, к чему призывал Бекетов – заглянуть внутрь бойни, – очень основательно сделал 14 лет спустя Толстой. Сам Бекетов занимался усиленным распространением своих идей о реформе питания в кругах учащейся молодежи, читая лекции в высших учебных заведениях 14.
Русская публицистика едва ли выразила понимание устремлений Бекетова. В журнале «Здоровье» В. Истомин упрекал «почтенного профессора», настаивая на том, что, дескать, мясная пища легче ассимилируется организмом. И неслучайно в Европе и США, где предпочтение отдается смешанному питанию, психическое развитие человека опережает другие страны. Сравнение с человекообразными обезьянами, по утверждению В. Истомина, еще не доказывает способность также и человека, стать вегетарианцем. Социологические и экономические аргументы А. Н. Бекетова отвергаются: не исключено, утверждает В. Истомин, что производство скотоводческой продукции достигнет такого размаха, что мясо будет некуда девать 15.
Политически—гротескную интерпретацию концепции А. Н. Бекетова можно найти в газете «Неделя». Критик уверяет, что исследование Бекетова отличается оригинальностью, широтой взгляда и гуманностью мышления. Однако развитие цивилизации на Западе ускоряется все больше, России грозит опасность отставания. «Для того, чтобы этого не случилось, нам нужна энергия, энергия и энергия, а мясная пища, по крайней мере нашему поколению, даст эту энергию больше, чем другая. Так будем же питаться мясом и оставим реформы в своей пище до более удобного времени, когда можно будет заняться „самоусоверш енствованием“» 16.
Л. Н. Толстой 15 мая 1891 г. настоятельно рекомендует Черткову срочно переиздать трактат Бекетова; годом ранее, 11 мая 1890 г., у него впервые возникла идея написать книгу о еде («Об еде – книга нужна»). Когда в 1893 г. бекетовское сочинение вновь вышло из печати в издательстве «Посредник», журнал «Русское богатство» признал научность аргументации Бекетова, но упрекал его – несправедливо – в том, что он якобы, «как и все вегетарианцы», постоянно смешивает земледельческую жизнь с растительным питанием 17. «Русская мысль» выдвигала часто приводимый контраргумент, согласно которому растения тоже могут испытывать боль; следовательно, питаться должно неорганическими веществами, а до синтеза белка еще далеко. Не без основания критиковали указание Бекетова на низкую степень развития жителей Арктики, живущих мясом и рыбой: решающую роль здесь играет не питание, а климат. Но ни слова не было сказано об основных тезисах Бекетова.
Как и следовало ожидать, исследование Бекетова не рассматривается и в брошюре П. А. Баранова, вышедшей в
1952 г. и посвященной научному значению трудов Бекетова; оно лишь указано в библиографии 18. Подробная статья о Бекетове в новом, в основе своей обстоятельном, биографическом словаре русских писателей (РП) тоже не удостаивает упоминанием его апологию вегетарианского питания 19.
Помимо прочего, Бекетов, как уже говорилось выше, был автором статьи о вегетарианстве в 10–м томе энциклопедии Ф. Брокгауза и И. Ефрона (1892), – одной из 200 статей под его авторством в этом издании; по его подсчетам, приведенным в этой статье, число русских вегетарианцев исчислялось десятками тысяч, «не считая народные массы, которые повсюду держатся растительной пищи».
2. Вегетарианец в сибирской ссылке? Н. Г. Чернышевский
«В книге представлена галерея великих вегетарианцев (Л. Толстой, Н. Чернышевский, И. Репин и др.)» – так гласил в 1992 г. анонс книги «Вегетарианство в России» (НК–92–17/34, предусмотренный тираж – 15 000, объем – 7 печатных листов); книга, по всей вероятности, так и не вышла в свет – по крайней мере, под этим названием. Утверждение о том, что Н. Г. Чернышевский (1828–1889) был вегетарианцем, может удивить тех, кто ознакомился с его социально—утопическом романом «Что делать?» в рамках обязательной школьной программы. Но в 1909 г. в ВО действительно можно было прочесть следующую заметку:
17 октября с. г. исполнилось двадцатилетие со дня кончины Николая Григорьевича [sic!] Чернышевского.
Многие из единомышленников не знают, что и этот великий ум принадлежал к нашему лагерю.
В № 18 журнала «Неделя» за 1893 г. находим следующий (интересный для вегетарианцев факт из жизни на далеком севере в Сибири покойного Н. Г. Чернышевского). «Неделя» ссылается на немецкий орган «Vegetarische Rundschau» и пишет: «В Сибири, в Колымске, близ Якутска, живет 15 лет в ссылке автор романа „Что делать?“. Ссыльный владеет небольшим садиком, который он сам обрабатывает; он обращает много внимания и тщательно наблюдает за ростом своих растений; он осушил болотистую почву в саду. Чернышевский живет продуктами, им самим добываемыми, и питается только растительной пищей. Он живет так умеренно, что во весь год не издерживает тех 120 руб., которые отпускает ему правительство» 1.
В первом номере журнала за 1910 год в рубрике «Письмо в редакцию» было опубликовано письмо некоего Я. Чаги, указывающее на то, что в заметку в № 8–9 вкрались ошибки:
Во—первых, Чернышевский был в Сибири в ссылке не в Колымске, а в Вилюйске, Якутской обл. (.) Во—вторых, Чернышевский был в ссылке в Вилюйске не 15, а 12 лет.
Но все это (.) не столь существенно: гораздо существенней то, что Чернышевский в свое время был сознательным и довольно строгим вегетарианцем. И вот я, в свою очередь, в подтверждение того, что в эти годы ссылки Чернышевский действительно был вегетарианцем, привожу следующую цитату из книги Вл. Беренштама «Около политических»; автор передает рассказ жены капитана парохода о Чернышевском, по соседству с которым она прожила около года в Вилюйске.
«Он (т. е. Чернышевский) не ел ни мяса, ни белого хлеба, а только черный, употреблял крупу, рыбу и молоко…
Больше всего Чернышевский питался кашей, ржаным хлебом, чаем, грибами (летом) и молоком, редко – рыбой. Птица дикая в Вилюйске тоже была, но он ее и масла не ел. Он ни у кого и в гостях ничего не ел, как, бывало, ни просили. Раз только на именинах моих немного съел пирога с рыбою. Вина тоже терпеть не мог; если, бывало, увидит, сейчас говорит: «это уберите, уберите!»» 2.
Сверяясь с книгой Вл. Беренштама, можно установить, что в 1904 году Я. Чага во время поездки пароходом по реке Лена познакомился с Александрой Ларионовной Могиловой, женой упомянутого капитана. В первом браке она была замужем за унтер—офицером Герасимом Степановичем Щепкиным. Этот ее первый муж был последним надзирателем тюрьмы в Вилюйске – месте, где Чернышевский провел в ссылке 12 лет. Разговор с ней записан дословно (краткая версия из уст самого Щепкина была опубликована С. Ф. Михалевичем уже в 1905 г. в «Русском Богатстве»). В 1883 г. А. Л. Могилова (тогда еще Щепкина) жила в Вилюйске. По ее рассказу, Чернышевский, которому от рассвета до наступления ночи разрешалось покидать тюрьму, собирал грибы в лесу. О бегстве из бездорожных дебрей не могло быть и речи. Зимою там все больше ночь, а морозы сильнее, чем в Иркутске. Овощей никаких, картофель привозили издалека скопцы по 3 рубля пуд, но Чернышевский не покупал его совсем из—за дороговизны. У него было пять больших сундуков с книгами. Летом мучение от комаров было ужасным: «В комнате, – вспоминает А. Л. Могилова, – стоял „дымокур“, горшок со всяким тлеющим хламом. Если взять белый хлеб, то сразу мошка так обсядет густо, что подумаешь, будто икрой вымазан» 3.
Удостовериться в рассказе Вл. Беренштама можно сегодня на основе тех данных, которые находим в переписке Чернышевского. В 1864 году за участие в студенческих и крестьянских волнениях 1861–1862 гг., а также за контакты с эмигрантами А. И. Герценом и Н. П. Огаревым Чернышевского присудили – после мнимой казни (какую в свое время устроили и Достоевскому) – к семи годам принудительных работ на иркутских серебряных рудниках с последующей пожизненной ссылкой. С декабря 1871 г. по октябрь 1883 г. его держали в поселении Вилюйске, расположенном в 450 километрах на северо—запад от Иркутска. Письма Чернышевского из тамошней ссылки, относящиеся к 1872–1883 гг., можно найти в XIV и XV томах полного собрания сочинений писателя; отчасти эти письма довольно длинны, так как почта в Иркутск отправлялась раз в два месяца 4. Придется мириться с некоторыми повторами для того, чтобы нарисовать полную картину.
Чернышевский не перестает заверять жену Ольгу, сыновей Александра и Михаила, а также профессора А. Н. Пы—пина – известного историка культуры, поддерживающего семью ссыльного деньгами, – в том, что у него все хорошо: «. мне, мужчине, здоровому, не нуждающемуся ни в лекаре, ни в лекарствах, ни в знакомствах с людьми, ни в комфорте, мне здесь можно жить и без вреда моему здоровью, и без скуки, и без всяких лишений, ощутительных моему мало—разборчивому чувству вкуса». Так он пишет своей жене Ольге Сокра—товне в начале июня 1872 г., убедительно прося ее отказаться от мысли посетить его 5. Почти в каждом письме – а их свыше трехсот – находим уверения в том, что он здоров и ни в чем не имеет недостатка, просит о том, чтобы ему не посылали денег 6. Особенно часто писатель говорит об обстоятельствах своего питания и о буднях в ссылке: «Я пишу все о пище; потому что, я полагаю, это единственный предмет, о котором сколько—нибудь еще можно сомневаться, достаточно ли удобна мне здешняя обстановка. Более удобна, чем нужно мне по моим вкусам и надобностям (.) Я живу здесь, как в старину живали, вероятно и теперь живут, помещики средней руки в своих деревнях» 7.
Вопреки предположениям, которые могут вызвать рассказы, приведенные вначале, в письмах Чернышевского из Ви—люйска неоднократно говорится не только о рыбе, но также и о мясе.
1 июня 1872 г. он пишет жене, что благодарен тому доброму семейству, которое старается о его еде: «Во—первых, трудно найти мясо или рыбу». На самом деле ни мяса, ни рыбы не было в продаже с апреля до октября или ноября. «Но благодаря их [того семейства] заботливости я имею каждый день достаточно, даже изобильно, мясо или рыбу хорошего качества» 8. Важная забота, пишет он, для всех русских, живущих там, – это обед. Нет там таких погребов, в которых летом провизия сохранялась бы хорошо: «И мяса летом нельзя употреблять в пищу. Надобно продовольствоваться рыбой. Кто не может есть рыбы, те сидят иногда голодные. Ко мне это не относится. Я ем рыбу с удовольствием и счастлив этим своим физиологическим достоинством. Но если нет мяса, люди, не любящие рыбу, могут питаться молоком. Да, и стараются. Но со времени моего приезда сюда это стало труднее прежнего: мое соперничество в покупке молока произвело оскудение этого продукта на здешней бирже. Ищут, ищут молока – нет молока; все куплено и выпито мной. Кроме шуток, так». Чернышевский покупает по две бутылки молока в день («здесь мерят молоко бутылками») – это результат доения трех коров. Качество молока, замечает он, неплохое. Но так как молоко трудно достать, то он пьет чай с утра до вечера 9. Чернышевский шутит, но, тем не менее, между строк чувствуется, что положение с питанием даже у очень скромного человека было незавидное. Правда, хлебное зерно было. Он пишет, что с каждым годом якуты (под русским влиянием) сеют все больше хлеба 10 – он родится там хорошо. На его вкус, хлеб и кушанье приготовлены довольно хорошо 11.
В письме от 17 марта 1876 г. читаем: «Первое лето здесь я с месяц терпел, как все здесь, недостаток в свежем мясе. Но и тогда была у меня рыба. А научившись опытом, в следующее лето я сам позаботился о мясе, и оно с той поры в каждое лето у меня свежее. – Тоже и об овощах: теперь я не имею недостатка в них. Здесь обилие дикой птицы, разумеется. Рыба – летом, как случится: иногда по несколько дней нет ее; но вообще и летом ее у меня – сколько угодно мне; а зимой она всегда есть хорошая: стерлядь и другие рыбы такого же хорошего вкуса, как стерлядь» 12. А 23 января 1877 г. он уведомляет: «Относительно пищи я с давнего времени соблюдаю те предписания медицины, какие возможно исполнять в здешней полудикой и совершенно нищенской местности. Эти люди не умеют даже изжарить мясо. (…) Главная моя пища, издавна, молоко. Я употребляю его по три шампанских бутылки в день (…) Три бутылки от шампанского это 5 У фунтов молока. (.) Можешь судить, что, кроме молока и чаю с сахаром, мне далеко не каждый день может понадобиться фунт хлеба и четверть фунта мяса. Хлеб у меня сносный. Мясо варить умеют и здешние дикари»13.
Трудно приходилось Чернышевскому с некоторыми из местных обычаев в еде. В письме от 9 июля 1875 г. он делится следующими впечатлениями: «Относительно стола мои дела давно стали совершенно удовлетворительны. Здешние русские позаимствовались кое—чем в своих гастрономических понятиях от якутов. Особенно нравится им поедание коровьего масла в неимоверных количествах. С этим довольно долго не мог я сладить: кухарка считала необходимостью подать масло во всякие блюда мне. Я переменял этих старух (.) не помогали перемены, каждая следующая оказывалась в кормлении меня маслом непоколебима в якутском кухонном правоверии. (.) Наконец отыскалась старуха, жившая когда—то в Иркутской губернии и имеющая на коровье масло обыкновенный русский взгляд» 14.
В том же письме есть и заслуживающее внимания замечание об овощах: «В прошлые годы я по своей беспечности оставался небогат овощами. Здесь они считаются более роскошью, лакомством, нежели необходимою составною частью пищи. В нынешнее лето мне случилось не забыть принять меры, чтобы у меня было столько овощей, сколько нужно по моему вкусу: я сказал, что покупаю всю капусту, все огурцы и т. п., сколько будет у здешних огородниц для продажи. (.) И я буду снабжен овощами в количестве, без сомнения, превышающем мои надобности. (.) Есть у меня и другое занятие такого же характера: собирать грибы. Само собою разумеется, что дать бы какому—нибудь якутскому мальчику две копейки, и он набрал бы в один день больше грибов, чем сумею я в целую неделю. Но для того, чтобы шло время на открытом воздухе, брожу по опушке леса в тридцати шагах от моего дома и собираю грибы: их здесь много» 15. В письме от 1 ноября 1881 г. Чернышевский дает обстоятельную информацию о собирании и сушении разных сортов грибов 16.
18 марта 1875 г. он так вспоминает о положении с овощами в России: «Я „русский“ здесь для людей, которые не менее русские, чем я; но „русские“ начинаются для них с Иркутска; в „России“ – вообрази: дешевы огурцы! И картофель! И морковь! А здесь овощи недурны, правда; но чтобы выросли они, за ними ухаживают, как в Москве или Петербурге за ананасами. – Хлеб родится хорошо, даже пшеница» 17.
И еще одна цитата из длинного письма от 17 марта 1876 г.: «Ты сомневаешься, мой друг, в том, действительно ли я живу здесь хорошо. Напрасно сомневаешься. (.) Кушанья у меня – не французской кухни, правда; но ты помнишь, я терпеть не могу никаких блюд, кроме как простого русского приготовления; ты сама была принуждена иметь заботу, чтобы повар готовил для меня какое—нибудь русское кушанье, и кроме этого блюда я не ел за столом почти никогда, почти ничего. Ты помнишь, когда я бывал на пирах с гастрономическими блюдами, я оставался за столом вовсе не евши ничего. А теперь мое отвращение к изящным блюдам дошло до того, что я положительно не могу выносить ни корицы, ни гвоздики. (.)
Я люблю молоко. Да оно и хорошо действует на меня. Молока здесь мало: коров много; но кормят их плохо, и здешняя корова дает молока чуть ли не меньше, чем коза в России. (.) А в городе у них так мало коров, что им самим недостает молока. Потому после своего приезда сюда, месяца четыре или больше, я жил без молока: нет ни у кого на продажу; у всех для самих себя недостает. (Я говорю о свежем молоке. В Сибири морозят молоко. Но оно не имеет уже вкуса. Мороженого молока здесь – сколько угодно. Но я не могу пить его)» 18.
В письме от 3 апреля 1876 г. ссыльный сообщает: «Например: здесь есть сардинки, здесь много разных консервов. Я сказал: „много“, – нет, количество их не велико: богатых людей здесь нет; и кто имеет хорошие выписные из Якутска товары в своем домашнем запасе, расходует их экономно. Но недостатка в них никогда не бывает. (.) Например, однажды понравились мне за чаем в гостях какие—то крендели московского, оказалось по спросу о них, печенья. Можно иметь их? – „Извольте!“ – „Сколько?“ – Оказалось, что набирается фунтов 12 или 15, которые могут быть отданы мне. (…) А пока я съем 12 фунтов печенья с моим чаем. (…) Совсем иной вопрос: съел ли [я] эти фунты печенья и выписал ли себе продолжение той же приятности? Разумеется, нет. Неужели я могу в самом деле интересоваться подобными пустяками?»
С вопросами питания Чернышевский на самом деле иной раз обходится довольно небрежно. Иллюстрация тому – «история с лимоном», которая, как уверяет сам рассказчик, «знаменита в Вилюйске». Подарили ему два свежих лимона – крайняя редкость в этих местах, – он же, положив «дары» на подоконник, запамятовал о них совершенно, в итоге лимоны засохли и заплесневели; в другой раз ему присылают на какой—то праздник печенье с миндалем и тому подобным. «Штука эта была в несколько фунтов». Чернышевский положил большую часть в ящик, где хранился сахар и чай. Заглянув в тот ящик через две недели, он обнаружил, что то печенье было мягкое, нежное, и всё заплесневело. «Смех» 19.
Чернышевский старается компенсировать нехватку овощей собиранием лесных плодов. Сыну Александру он пишет 14 августа 1877 г.: «Овощей здесь очень мало. Но какие можно достать, буду есть. Впрочем, их недостаток и неважен благодаря тому, что здесь растет брусника. Через месяц она созреет, и я буду постоянно употреблять ее» 20. А 25 февраля 1878 г. он сообщает А. Н. Пыпину.: «Я знал, что у меня скорбут. Я ел бруснику, когда мог доставать. Я ел ее пудами» 21.
Следующее сообщение относится к 29 мая 1878 г.: «Вчера я совершил гастрономическое открытие. Здесь очень много смородины. Иду я между кустами ее и вижу: она цветет. (.) А с другого отростка лезет мне прямо в губы другой гроздик цветков, окаймленный молоденькими листками. Я и попробовал, вкусно ли будет все это вместе, цветки с молоденькими листками. И съел; мне показалось: это походит вкусом на салат; только много нежнее и лучше. Салата я не люблю. Но это понравилось мне. И обглодал я куста три смородины. – Открытие, которому едва ли поверят гастрономы: смородина – это самый лучший сорт салата» 22. 27 октября 1879 г. – подобная же запись: «Сколько собирал я в это лето смородины, превосходит всякую меру и вероятность. И – вообрази: грозды красной смородины до сих пор держатся на кустах; иной день мерзлые, иной день снова оттаявшие. Мерзлые очень вкусны; совсем не тот вкус, как у летних; и по—моему, лучше. Если б я не был до чрезвычайности осторожен в пище, я объедался б ими» 23.
Кажется трудным совместить письма Чернышевского, адресованные его близким, со свидетельствами из книги Вл. Бе—ренштама и с сообщением Могиловой о вегетарианском образе жизни писателя, относящимся к последнему году ссылки. Но, может быть, все же это возможно? В письме от 15 июня 1877 г. находим следующее признание: «… я охотно признаю неизмеримое превосходство всякой кухарки надо мною во всяких вопросах кухонного искусства: – я не знаю его и не могу знать его, потому что для меня тяжело видеть не только красное сырое мясо, но и мясо рыбы, сохраняющей свой натуральный вид. Мне жалко, почти стыдно 24. Ты помнишь, всегда я ел за обедом очень мало. Ты помнишь, я наедался досыта всегда не за обедом, а раньше или после, – наедался хлебом. Мне неприятно есть мясо. И это было у меня с детства. Я не говорю, что мое чувство хорошо. Но таково оно от природы»25.
В очень длинном письме, датированном 30 января 1878 г. 26, Чернышевский переводит для Ольги, частично сокращая текст, «статью одного из очень известных и самых ученых, и, что еще лучше, одного из самых умных медиков Германии, откуда получается почти вся масса медицинского знания нашими хорошими медиками» 27. Автор статьи – Поль Нимейер, живший в Магдебурге. «Статья носит название: „Популярная медицина и личная забота о здоровье. Культурно—исторический этюд Поля Нимейера“» 28.
Эта статья, в частности, апеллирует к личной ответственности человека за самого себя; Чернышевский цитирует: «Всякий сам должен заботиться о своем выздоровлении, (.) медик лишь разве ведет его за руку» 29. И продолжает: «Но, говорит Поль Нимейер, явилось уж хоть небольшое число людей, решившихся жить по правилам гигиены. Это – вегетарианцы (противники мясной пищи).
Поль Нимейер находит в них много чудачества, вовсе лишнего неглупым людям. Говорит, что сам он не отваживается положительно сказать: «мясо вредная пища». Но что он расположен думать, – это правда. – Этого я не ожидал.
Это я говорю уж не о твоем здоровье, моя милая Лялечка, а в собственное свое удовольствие.
Я издавна полагаю, что медики и физиологи ошиблись, причислив человека к плотоядным по природе существам. Зубы и желудок, устройство которых решает вопросы этого рода, у человека не такие, как у плотоядных млекопитающих. Еда мяса для человека – дурная привычка. Когда я стал думать так, я не встречал в книгах специалистов ничего, кроме решительного противоречия этому мнению: «мясо лучше хлеба», говорили все 30. Понемножку стали попадаться кое—какие робкие намеки, что, быть может, мы (медики и физиологи) слишком унижаем хлеб, слишком превозносим мясо. Теперь говорится это чаще, смелее. А иной специалист, – вот как этот Поль Нимейер, уж и вовсе расположен предполагать, что мясо для человека пища, быть может, вредная. Впрочем, я замечаю, что я преувеличил его мнение, передавая своими словами. Он говорит только:
«Я не могу допустить, что можно ставить правилом совершенное воздержание от мяса. Это дело вкуса».
И после того хвалит, что вегетарианцы гнушаются обжорством; а обжорство мясом бывает чаще всякого другого 31.
Я никогда не имел охоты чудачествовать. Все едят мясо; потому и для меня все равно: ем, что едят другие. Но – но, все это нимало нейдет к делу. Мне приятно, как ученому, видеть, что правильный, по—моему, ученый способ понимания отношений хлеба к мясу начинает не быть безусловно отвергаем специалистами. Вот я и разболтался о своем ученом удовольствии» 32.
В письме же от 1 октября 1881 г. Чернышевский заверяет жену: «В другой раз напишу тебе подробности о моей еде и обо всем тому подобном, чтобы ты яснее видела справедливость другого моего постоянного уверения: „я живу хорошо, имея в изобилии все, надобное для меня“, не особенного же, ты знаешь, любитель роскоши» 33. Но обещанные «подробности» приводятся в том же письме:
«Я не могу видеть сырого мяса; и это все развивается во мне. Прежде не мог видеть только мяса млекопитающихся и птиц; на рыбу смотрел равнодушно. Теперь тяжело мне смотреть и на мясо рыбы. Здесь невозможно питаться одною растительною пищей; а будь возможно, то, вероятно, постепенно дошел бы до отвращения от всякой мясной пищи» 34.
Вопрос кажется ясным. Чернышевский, с младенческих лет, как и многие дети – на что указывал еще Руссо, – испытывал природное отвращение к мясу. По собственной склонности к здраво—научному, он пытался найти объяснение этому нерасположению, но сталкивался с противоположными тезисами корифеев науки, представляемыми как неоспоримая истина. И только в статье Нимейера 1876 г. он находит объяснение своим ощущениям. Письмо Чернышевского от 30 января 1878 г. (см. выше, c. 70) написано раньше статьи А. Н. Бекетова «Питание человека в его настоящем и будущем», появившейся в августе того же года. Таким образом, Чернышевский – вероятно, первый представитель русской интеллигенции, который принципиально объявляет себя сторонником вегетарианского образа жизни 35.
То, что в Вилюйске Чернышевский ел мясо и большей частью рыбу, не подлежит сомнению, однако необходимо иметь в виду, что он старался оградить своих ближних от беспокойства, и в первую очередь жену Ольгу, ведь, по господствовавшим тогда воззрениям, мясо считалось самым важным пищевым продуктом. Достаточно вспомнить постоянные опасения С. А. Толстой, не сократит ли вегетарианский режим жизнь ее мужа.
Чернышевский, напротив, уверен, что хорошее состояние его здоровья можно объяснить тем, что он ведет «чрезвычайно правильный образ жизни» и регулярно соблюдает «правила гигиены»: «Например: я не ем ничего такого, что тяжело для желудка. Здесь много дикой птицы, из утиных пород и пород тетеревов. Я люблю этих птиц. Но они для меня менее легки, нежели говядина. И я не ем их. Здесь много вяленой рыбы, вроде балыка. Я люблю ее. Но она тяжела для желудка. И я ни разу во все эти годы не брал ее в рот» 36.
Очевидно, стремление Чернышевского к вегетарианству объясняется не этическими побуждениями и заботой о животных, а, скорее, представляет собой явление эстетического и, как пропагандировал Нимейер, «гигиенического» рода. Кстати, Чернышевский был невысокого мнения и об алкоголе. Его сын Александр передал отцу советы русских врачей пить спирт – водку, например, если не виноградное вино. Но он не нуждается ни в спирте, ни в генциане и померанцевой корке: «Я берегу свой желудок очень успешно. (.) И это очень легко мне соблюдать: я не имею ни малейшей склонности ни к гастрономии, ни к какому подобному вздору. И я всегда любил быть очень умеренным в еде. (.) Самое легкое вино тяжело действует на меня; не на нервы, – нет, – но на желудок» 37. В письме к жене от 29 мая 1878 г. он приводит историю о том, как, однажды, сидя за великолепным обедом, он согласился для приличия выпить рюмку вина, после чего сказал хозяину: «Вот видите, я пью; да еще мадеру, а не то что какое—нибудь слабое вино». Все расхохотались. Оказалось, что это было пиво, «простое, обыкновенное русское пиво» 38.
Весьма показательно, что Чернышевский оправдывает свое спорадическое мясоедение нежеланием (ср. выше, с. 71) выбиваться из общего ряда – проблема, с которой сталкиваются вегетарианцы и в современном обществе; вспомним приведенные у Маковицкого слова Томаша Мазарика, который объясняет, почему, несмотря на свои «вегетарианские» склонности, он продолжает есть мясо (ср. ниже, с. 132–133).
Восхищение фруктами ощутимо и в письме Чернышевского от 3 ноября 1882 г. Он узнает, что жена купила домик в Саратове и собирается разбить сад: «Если уж говорить о садах, какие называются „садами“ в Саратове, то есть о садах фруктовых деревьев, то я всегда был расположен считать самым красивым из наших фруктовых деревьев вишню. Хорошо и грушевое дерево. (…) Когда я был ребенком, часть нашего двора была занята садиком, густым, красивым. Мой отец любил ухаживать за деревьями. (.) Выучились ли теперь в Саратове достигать того, чтобы порядочно рос виноград?».
В годы юности Чернышевского в Саратове были «грунтовые сады», «в которых, – продолжает он, – хорошо росли нежные фруктовые деревья, – кажется, даже и абрикосы, и персики. – Бергамоты прекрасно росли и в простых, ничем не защищенных от зимы садах. Научились ли саратовские садоводы ухаживать за благородными сортами яблочного дерева? – В мое детство „ранет“ (reinette) в Саратове еще не было. Теперь, быть может, акклиматизированы и они? А если еще нет, то попробуй заняться ими и виноградом и добиться успеха» 39.
Вспомним и ту тоску по югу, которая ощущается в четвертом сне Веры Павловны из романа «Что делать?» – о какой—то «Новой России», очевидно у Персидского залива, где русские покрыли «голые горы толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис.» 40.
Вернувшись из ссылки, Чернышевский поселился в Астрахани и там вновь встретился с Ольгой Сократовной, в их последующей переписке уже говорится не о вопросах питания, но о страхе существования, о литературных проблемах и переводческой работе, о плане издания русской версии энциклопедии Брокгауза и о двух его кошках. Лишь единожды Чернышевский упоминает «того персиянина, торгующего фруктами, у которого ты всегда велишь мне брать» 41; второе упоминание о пище находим в скрупулезном отчете о расходах, даже самых мелких: куплена для него «рыба (вяленая)» за 13 копеек 42.
Таким образом, сведения о «вегетарианских мыслях» и обыкновениях Чернышевского дошли до нас только вследствие угнетательских мер царского режима: если бы его не сослали, то мы, вероятно, об этом так ничего бы и не узнали.