ИММИГРАНТЫ, РОССИЙСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
И ВЛАСТЬ: СПЕЦИФИКА ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
Исследование взаимного влияния российского социума и иммиграции, а также сравнение выявленных тенденций с аналогичными европейскими обнаруживают как схожие черты, так и немало существенных отличий.
Не учитывая данное обстоятельство трудно, например, понять, почему при столь же (если не более) интенсивной иммиграции в России не случалось ничего близкого по своим масштабам к событиям во Франции в октябре 2005 г. Хотя в РФ одновременно мигрировали из зон вооруженных конфликтов и этнических чисток как те, кого «чистили», так и те, кто эти «чистки» осуществлял, провоцируя появление многочисленных пар потенциально конфликтующих между собой этносов. Почему, несмотря на наличие фиксируемых социологами достаточно высоких уровней ксенофобии в различных слоях принимающего общества, в России отсутствует националистическая партия, подобная Союзу за будущее Австрии покойного Йорга Хайдера, Швейцарской народной партии или самой известной из таких организаций Национальному фронту Лё Пена во Франции? Почему в России при всем желании властей выглядеть демократичными политкорректность и толерантность все же предпочитают не воспитывать, а прививать силовыми методами? Почему в Западной Европе борьба иммигрантов за свои права часто носит религиозную окраску, тогда как в России она принимает форму достаточно вялых протестов против поборов со стороны милиции и чиновничества?
Вопросов много и поиск ответов на них приводит к выводу, что сущностные характеристики и взаимообусловленность рассматриваемых аспектов миграционного процесса отличаются в России особой спецификой, связанной в первую очередь с наследием, доставшимся ей от советского прошлого.
Как известно (ст. 70 Конституции СССР), Советский Союз был единым многонациональным государством, образованным на принципах социалистического федерализма, возникшим в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения равноправных республик. Вследствие этого он отличался наличием множественных связей между населявшими его народами, полностью разрушить которые вряд ли могло даже такое катастрофическое событие, как последовавший в 1991 г. распад единого союзного государства.
Множественность таких связей подтверждалась на государственном уровне и проявлялась в том, что в столице союзного государства г. Москве постоянно проживали представители всех союзных республик, образуя национальные кадры: работники центрального партийного и государственного аппаратов; депутаты Верховного Совета; сотрудники постоянных представительств союзных республик при Совете Министров СССР; ученые, работавшие в президиуме и головных институтах союзной академии наук; профессора, преподаватели, аспиранты, студенты и стажеры высших учебных заведений; многочисленные снабженцы, обеспечивавшие рабочие контакты между смежными предприятиями, расположенными в РСФСР и в союзных республиках. А занятых в сфере образования и науки выходцев из других союзных республик вообще можно было встретить в России практически везде.
Еще одну категорию «земляков» составляли те, кто трудился здесь по собственному выбору, не будучи специально командированными работниками, занимаясь, например, строительством, сезонными сельскохозяйственными работами и т.д.
Не все эти выходцы из союзных республик были готовы после крушения Союза вернуться на свои исторические родины, предпочитая сохранить то, что они имели в России. И именно они могли становиться теми конкретными людьми, к кому за помощью и поддержкой в сложных жизненных ситуациях обращались беженцы, вынужденные переселенцы и трудовые мигранты. Образуемая ими среда могла служить потенциальным источником появления лидеров формировавшихся диаспор.
После распада СССР более многочисленные связи с окружающим социумом сохранились у давно сложившихся в России диаспор ряда титульных народов ближнего зарубежья. Дело в том, что здесь давно, нередко на протяжении веков, шло формирование национальных диаспор выходцев из Грузии и Армении, а также ряда других государств. Их устойчивое развитие в сочетании с врастанием в русскоязычную среду в советское время было дополнено и усилено большим количеством смешанных браков, в процентном отношении превосходившим аналогичные показатели западных стран. Так, среди жителей Москвы заметную часть населения составляют лица неславянских национальностей, которые уже давно такие же москвичи, как и все остальные: многие из них окончили здесь вузы, женились на москвичках, их дети и внуки – коренные москвичи. Длительное проживание указанных исторических или «классических» диаспор бок о бок с российским социумом, их тесные деловые и матримониальные связи с ним, вхождение наиболее видных представителей общин в состав местных элит не могли не способствовать превращению этих исходно иноязычных общин в новые по своей сути образования, чья «первичная» идентичность оказывалась в итоге достаточно размытой.
B новых условиях они были скорее лояльны по отношению к России и должны были требовать толерантности как от собственного подрастающего поколения, так и прививать ее принимаемым в свои ряды новым иммигрантам, помогая им в адаптации и последующей интеграции в российское общество. Эти общины российских в своем большинстве граждан также выделяли из своей среды не только лидеров будущих национально-культурных организаций, но и тех, кто теперь входит в высшие эшелоны исполнительной и законодательной власти, лоббируя именно там интересы своих соотечественников, а не митингуя по этому поводу на улицах. В целом классические диаспоры наименее склонны к социальному взрыву ради поддержки приезжающих на временные заработки соотечественников и даже ради тех, кто переезжает в Россию на постоянное место жительства, хотя в форсмажорных обстоятельствах этого нельзя полностью исключать. Но для них интересы их собственных, аккультурированных общин в конечном счете оказываются гораздо ближе, чем интересы культурно отличных от них новых переселенцев и временных трудовых мигрантов.
Для понимания природы различий между иммиграцией в Западную Европу и иммиграцией в Россию не менее существенно то, что Советский Союз представлял собой уникальное в своем роде не только многонациональное, но и поликультурное государство, в котором «национальные по форме и социалистические по содержанию» культуры, даже самых малочисленных народов, сохраняли самобытные многовековые традиции. Талантливые представители национальных меньшинств становились звездами советской культуры, науки, спорта. Исторически сложившееся на этой основе взаимное уважение представителей различных культур, фактическое признание самих культур равными друг другу – все это с течением времени способствовало формированию определенного общего менталитета. Благодаря близости культур бывшие советские народы на протяжении почти всех 90-х годов сохраняли многое от их прежней советской «внеэтничной» тождественности, своего рода интернационального родства, несмотря на разделившие их государственные границы. Отмеченные факторы, особенно на первых порах, продолжали оказывать свое влияние на характер взаимоотношений между иммигрантами и принимающим обществом, смягчая сложные процессы их взаимной адаптации. Российские власти стремились сохранить эту атмосферу единого культурного пространства, формируемого многообразием культур, привлекая с этой целью к сотрудничеству национально-культурные организации диаспор.
Важной особенностью России является ее географическое положение. Находясь на стыке Европы и Азии и исторически принадлежа к европейской культуре, Россия вместе с тем впитала в себя немало «восточного», что не могло не облегчать адаптацию иммигрантов из стран Востока к непривычным для них, подчас шокирующе необычным условиям жизни, особенно для тех, кто из обстановки традиционного сельского общества попадал в современную урбанизированную среду. При всем неизбежно разрушительном влиянии урбанизации на традиционное общество в российском социуме – и в русском и среди других народов России – сохранились многие черты традиционализма, и это не могло не воспроизводить для иммигрантов хотя бы некоторые привычные для них условия жизни. В этой связи следует подчеркнуть конфессиональное разнообразие российского общества. Так, иммигрантам-мусульманам не нужно было столь же настойчиво бороться за то, чтобы для них создавались молельные места и возводились мечети, добиваться равных прав для исповедуемой ими религии, как это подчас происходило на Западе, поскольку в состав Российской Федерации исторически входило немало национальных образований, в которых основной религией является ислам и которые активно способствовали строительству мечетей везде, где жили мусульмане.
Географически Советский Союз был единой территорией. В отличие от Запада, где присутствовал фактор географической удаленности метрополий от заморских территорий и, следовательно, определенной отстраненности друг от друга, Россия как «метрополия» была неотделима от остальных республик, и граждане разных национальностей, независимо от места проживания, чувствовали себя гражданами единой великой страны. Возможность мигрировать на громадные расстояния только усиливала чувство единства, одновременно способствуя процессу расселения населения по территории страны, его смешения и интеграции. Даже вдалеке от родного дома всегда можно было рассчитывать на встречу с бывшими земляками, и эта особенность сохранилась и после распада Союза.
Разумеется, говоря об иммиграции, нельзя недооценивать значение русского языка в качестве языка межнационального общения. На нем происходило общение не только русских с иммигрантами, но и мигрантов разных национальностей. Со времен Российской империи, но особенно в советский период, в национальных республиках шло формирование местной интеллигенции, включавшей преподавателей русского языка, литературы, истории и других школьных и вузовских предметов, журналистов русскоязычных изданий, работников издательств, учебной и художественной литературы, артистов местных театров, лиц иных профессий, связанных с русским языком, которые выступали в роли носителей и распространителей русской (российской) ментальности. В случае переезда в Россию эти иммигранты были способны быстро и безболезненно интегрироваться в российское общество. Оставаясь на местах, они могли играть важную роль в ознакомлении молодежи, намеревающейся иммигрировать в Россию, с русским языком и русской культурой, прививать им хотя бы элементарные навыки поведения в русскоязычной среде, тем самым внося важный вклад в нормализацию межэтнических отношений.
Именно они, как никто другой, способны противостоять потокам лжи и клеветы, изобретаемым местными националистами с целью опорочить значимость исторического вклада русских и русскоязычных граждан многих поколений в развитие экономики и культуры бывших союзных республик, убедить тех, кто едет в Россию, что они едут не в страну «бывших оккупантов» и потому не должны настраиваться на жесткий стиль поведения по отношению к ее жителям.
Еще два фактора внесли свой вклад в поддержание взаимной толерантности. Во-первых, в Россию следовали иммигранты с более высоким, в среднем, уровнем образования, чем это было в Западной Европе в 60–70-х годах. Во-вторых, мигранты нехристианских конфессий, в особенности ислама, относились к менее фундаменталистским ответвлениям этой религии в сравнении с мигрантами в Западную Европу из арабских стран Северной Африки и Азии. В конечном счете за российским социумом и за прибывавшими в Россию иммигрантами из стран Центральной Азии и Закавказья стоял богатейший, многовековой опыт мирного сосуществования православия и ислама.
Таким образом, можно констатировать, что в качестве наследства и российский социум, и иммигрировавшие в Россию представители титульных наций бывших союзных республик получили от Российской империи и Советского Союза определенный запас толерантности, основанный на прежних, как имперских, так и советских, ценностях. Именно этот «запас прочности» и позволил России в период хаоса, порожденного сменой эпох, избежать крупных межнациональных конфликтов и серьезных осложнений в отношениях с бывшими союзными республиками. В этой связи можно высказать предположение, что если в западноевропейском социуме политкорректность и толерантность прививались населению по ходу развития событий с использованием законодательных мер, то в России они носили достаточно глубокий имманентный характер, будучи результатом длительного исторического опыта совместного проживания.
Однако нужно учитывать, что толерантность в отношениях – нематериальная субстанция, требующая постоянного поддержания не только с помощью законодательства и политических мер, но и с помощью человеческого разума и убеждения. Когда наследие взаимной терпимости начинает утрачиваться, ее отсутствие заменяется политкорректностью, вместо толерантности возникает интолерантность.
В долгосрочном плане влияние отмеченных выше факторов наследия советской цивилизации, способствовавших относительно бесконфликтной адаптации иммигрантов к принимающему социуму, не приходится преувеличивать – с течением времени оно может ослабевать или же вообще сходить на нет. Но в начальные годы массовой иммиграции (конец 80-х – начало 90-х годов) эти факторы играли важную роль в смягчении прежде всего конфликтных ситуаций и были характерны именно для России, практически отсутствуя в Западной Европе, которая вырабатывала свои методы разрешения противоречий между принимающим обществом и иммигрантами.
Первые признаки зарождения ксенофобии как социального и массового явления, а не как события на индивидуальном или бытовом уровне, появляются на окраинах Советского Союза в 60– 70-е годы XX в., когда в национальных элитах ряда союзных республик зреют планы самостоятельного, независимого развития и появляется стремление полностью взять в свои руки власть. Начинается процесс «выдавливания» русских и русскоязычных сограждан с занимаемых ими постов и рабочих мест, сначала не особенно заметный, поскольку по времени он совпадает с активизацией миграционных процессов – отъездом русскоязычных специалистов и квалифицированных рабочих на «стройки века» в Сибирь и на Дальний Восток и с возвращением оттуда тех, кто либо отработал, либо отслужил положенный срок. Но уже в этих общих потоках мог иметь место обмен мнениями о причинах вынужденного отъезда, могли вспоминаться иные причины для обид, т.е. могли закладываться основы для вызревания будущих ксенофобских настроений.
В дальнейшем, в годы горбачёвской «перестройки», когда процессы отделения республик дополнились вооруженными конфликтами и «этническими чистками», причин для появления ксенофобии и отчуждения становится все больше. С конца 80-х годов по стране, особенно по центральноазиатским и закавказским республикам, прокатывается волна вооруженных конфликтов, нередко со значительными людскими потерями. Теперь вынужденное переселение, а в ряде случаев откровенное выдавливание русских и русскоязычных становятся массовыми. Их причинами послужили:
– собственно вооруженные конфликты, приведшие к многочисленным жертвам среди русскоязычного населения;
– усилившаяся под влиянием процессов суверенизации политизированность титульного населения республик, выражавшаяся в появлении и быстром развитии общественных движений и партий националистического толка, разжигавших антирусские настроения и межнациональную рознь;
– сопутствующий всплеск националистических проявлений на бытовом уровне, оказывавший существенное влияние на психологическое состояние русскоязычного населения и побуждавший его покидать места обитания из-за антирусских, ксенофобских выступлений;
– дискриминация русскоязычных на этнической почве в вопросах приватизации; поскольку большинство из них составляли промышленные рабочие, они, как и в России, при разделе государственной собственности оказались отодвинутыми на второй план, что стало важной причиной ухудшения их социально-экономического положения; принципиальное отличие от ситуации в России в данном случае заключалось в том, что приватизация в новых независимых государствах проводилась с учетом «этнического фактора», преимущественно в интересах титульного населения;
– отказ от русского языка в качестве государственного, оказавшийся для большинства русских и русскоговорящих жителей центральноазиатских и закавказских республик особенно болезненным не только из-за сокращения возможностей его применения в качестве языка межнационального общения, но и потому, что тем самым подтверждался факт их превращения в национальные меньшинства; для русских это вообще стало особенно болезненным ударом, поскольку свидетельствовало об утрате ими престижного в их глазах статуса главной государствообразующей нации;
– резкое снижение уровня жизни, сильно ударившее по городскому русскоязычному населению, не имевшему иных источников дохода, кроме заработной платы, которая часто вообще не выдавалась в условиях наступившей общей хозяйственной разрухи и массовой остановки предприятий.
Оказавшись перед реальной перспективой превратиться в изгоев и маргиналов, эти люди, не доводя дело до крайности, были вынуждены уезжать. Они покидали места обитания нередко с большими материальными и моральными потерями. Россия в этой ситуации служила для большинства из них естественным центром притяжения.
Важно отметить, что чем усерднее местные элиты и националисты разных мастей старались «вытолкнуть» из своих суверенных государств «пришлое» русскоязычное население, тем хуже – по крайней мере до тех пор, пока не удалось наладить торговлю сырьем, – шли дела в экономике. И это понятно, поскольку после массового отъезда специалистов и высококвалифицированных рабочих на предприятиях даже в условиях благоприятной конъюнктуры во многих случаях стало некому работать. В отсутствие бюджетных поступлений, важным источником которых раньше служила промышленность, приходили в упадок другие отрасли народного хозяйства, усиливалась нищета среди местного населения. Неудивительно, что уже вскоре к уезжавшим русскоязычным стали столь же массово присоединяться представители титульных народов стран Центральной Азии и Закавказья.
В результате в 90-е годы возникают миграционные потоки, в которых в Россию могли одновременно следовать и «обиженные», и их «обидчики» – многочисленные пары потенциально конфликтующих друг с другом этносов. Причем это необязательно были пары с участием русскоязычных в общепринятом смысле слова: это могли быть, например, таджики и узбеки, таджики (или узбеки) и турки-месхетинцы, изгнанные ими из Ферганской долины, или же такая всем известная пара, как армяне и азербайджанцы. Иначе говоря, это могли быть пары этносов с высоким конфликтогенным потенциалом, для каждого из участников которых Россия не была исторической родиной, но теперь должна была выступать в роли третейского судьи и миротворца.
Профессор Л. Рыбаковский и его коллеги, подробно исследовавшие миграционные потоки, возникшие на постсоветском пространстве, приводят статистику, свидетельствующую об их масштабном характере. Так, за 1989–2003 гг. из Закавказья в Российскую Федерацию приехали 451 646 русских и 458 487 кавказцев, а всего – 1 351 686 человек. В 1995–2005 гг. из стран Центральной Азии прибыли 2 млн. 421 тыс. человек. В том, что конфликтный потенциал этих масс приезжих мог быть действительно большим, не приходится сомневаться. Более того, он мог усиливаться по мере продвижения этих миграционных потоков непосредственно по территории Российской Федерации, где их могли дополнять новые пары конфликтующих этносов.
В этом отношении особенно показателен пример Северного Кавказа. К началу 90-х годов обстановка здесь складывалась таким образом, что начавшиеся в регионе процессы суверенизации значительно усилили в обществе социальную напряженность и ксенофобию, следствием чего стали межэтнические конфликты, принимавшие форму этнически направленных погромов или вооруженных межэтнических столкновений. Национальные политические элиты самым непосредственным образом увязывали суверенизацию со стремлением добиться максимальной независимости от федерального центра (для чего нужно было свести к минимуму присутствие русскоязычного населения) и с желанием пересмотреть административные границы, доставшиеся в наследство от советских времен.
Одновременно в регионе нарастают общий хаос и неразбериха, усиливаются криминальные группировки и теневая экономика, на Северный Кавказ идет репатриация кавказцев, ранее проживавших в других регионах Российской Федерации. Все это дополняется появлением первых беженцев и вынужденных переселенцев (армян, азербайджанцев, турок-месхетинцев) из зон межэтнических конфликтов, лежащих за пределами Федерации. В итоге с начала 90-х годов Северный Кавказ стремительно превращается в самый конфликтогенный регион страны, откуда происходит массовый миграционный отток населения нетитульных этнических групп: за одно десятилетие регион потерял около 500 тыс. одних только русских.
Уже в 1991 г. основные события в регионе начинают развиваться вокруг Чечни. После 1 ноября 1991 г. – дня провозглашения Чеченской Республики – здесь начинается антирусская истерия. В отношении русскоязычного населения применяется прямое насилие, в результате чего только за 1992 – 1993 гг. республику покидают около 20 тыс. человек русского населения. Когда же в декабре 1994 г. начинаются военные действия, отсюда бегут уже не только русскоязычные, но и сами чеченцы. При этом первые направляются в ближайшие русские области Северного Кавказа и Поволжья, тогда как вторые расселяются по соседним северокавказским республикам, прежде всего Ингушетии и Дагестану. Часть чеченцев, образуя по пути диаспоры, следуют в глубь российской территории, что влечет за собой серьезные последствия. Таким образом, вместе с вынужденной миграцией дестабилизация распространяется за пределы Чечни.
По сути дела, можно говорить о том, что усилившаяся в связи с войной дестабилизация политической, экономической и этнической ситуации на Северном Кавказе обусловила переход иммиграционных процессов в новую, крайне опасную фазу, когда в рядах иммигрантов появляются террористы и диверсанты, а также участвовавшие в войне иностранные наемники из многих, в том числе европейских, стран. Обладая нередко безупречными по реквизиту российскими паспортами, они разными способами проникают в намеченные пункты Российской Федерации. Кроме того, в Центральный и другие регионы России активно проникает чеченская организованная преступность.
Поскольку в общий поток иммигрантов вливаются теперь не только новые, потенциально конфликтные пары этносов, но и откровенно преступные и террористические элементы, иммиграция в итоге несет в себе возросшую угрозу не только национальной безопасности Российского государства, но и личной безопасности буквально каждого отдельно взятого жителя России. Перенесение в глубь страны и распространение на ее территории приемов террористической борьбы вызывает настоящий страх в широких слоях населения, провоцируя встречную ксенофобию в первоначальном значении этого слова – как страха перед чужими людьми и незнакомцами. В то же время, как считают академик РАН В.А. Тишков и его коллеги, Чечня превратилась в годы войн в один из мировых центров захвата заложников. Захваты заложников имели место даже в Москве, вселяя неверие в способность властей защитить ее жителей.
Важным результатом чеченской экспансии стало резкое усиление негативного восприятия не только самих чеченцев, но и всех кавказцев вообще, даже выходцев из других постсоветских республик. Поэтому есть смысл более подробно остановиться на данном аспекте рассматриваемой проблемы.
Как повлиял конфликт в Чечне на формирование негативного восприятия иммигрантов кавказского происхождения? Предварительно необходимо сделать несколько замечаний по поводу доступных для анализа статистических и иных данных официального и экспертного происхождения, позволяющих судить о чеченской этнической составляющей общего миграционного потока. Как представляется, и те и другие достаточно противоречивы и не являются стопроцентно надежными. К сожалению, других данных в нашем распоряжении нет.
Наибольшее сомнение в отношении их достоверности вызывают официальные данные, основанные, как утверждается, на результатах переписи населения Чечни, якобы имевшей место в 2002 г. в рамках всероссийской переписи населения. Согласно опубликованным данным, в 2002 г. – кстати, отмеченном особо яростной вспышкой партизанской войны, которую вели против федеральных войск чеченские сепаратисты, в принципе исключавшей саму возможность безопасного передвижения переписчиков без сопровождения вооруженной охраны и саперов для разминирования дорог, – в Чечне проживали более 1 млн. человек, представлявших титульную нацию. Во всяком случае в коллективной монографии «Российский Кавказ» (2007) под редакцией В.А. Тишкова, в которой использованы в основном официальные данные, упоминается, что в 2002 г. в республике проживали 1 млн. 32 тыс. чеченцев – на 44 % больше, чем в 1989 г. (716 тыс. человек). Часть этого прироста носила миграционный характер – за 1989–2002 гг. сюда прибыли более 120 тыс. человек чеченского населения.
Вторую по численности этническую группу населения республики составляли русские. В 1989 г. их численность достигала 269 тыс. человек. К 2002 г. она сократилась в 6,5 раза и составила только 40 тыс. человек. Если в 1989 г. доля русских равнялась 25 % от общего населения, то в 2002 г. она снизилась до 4 %. В. Тишков и его коллеги оспаривают даже эту цифру: если вычесть учтенных переписью 2002 г. находившихся в Чечне российских военнослужащих, то русских останется максимум 18 тыс. человек, или не более 2 % от общей численности населения. В то же время в монографии отмечается, что «миграционный отток из республики увлек за собой и большое количество чеченцев». В другие регионы России (в основном в близлежащие северокавказские республики), а также в Азербайджан, Казахстан и Грузию их миграционный отток, по оценкам авторов, составил не менее 130 тыс. человек, что не согласуется с упомянутыми выше официальными данными о приросте численности чеченского населения в период 1989–2002 гг. Иначе получается, что практически весь возникавший здесь эмиграционный отток и другие потери населения образовались за счет одних только русских, что вряд ли соответствует действительности.
Во всяком случае в научных изданиях, публикациях СМИ, Интернете можно встретить сведения о том, что в результате войн 20-тысячная диаспора чеченцев образовалась, например, на Украине; что ранее малочисленная чеченская диаспора в Москве (примерно 3,5 тыс. человек на момент начала первой чеченской войны) уже к середине 1995 г. достигла 15–20 тыс. человек; что диаспоры представителей этой национальности в Волгоградской и Астраханской областях насчитывали на конец 2004 г. каждая примерно по 40 тыс. человек. Чеченская диаспора в 5–6 тыс. человек образовалась в Воронежской области. Руководство мятежной республики могло сознательно поощрять выезд чеченцев в Россию, чтобы обеспечить приток извне средств, необходимых на ведение войны.
В целом наиболее достоверной представляется информация, собранная исследователем чеченских войн Н. Гродненским. Он пишет о том, что за годы войн республику покинули свыше 200 тыс. русскоязычного населения и более 500 тыс. чеченцев.
Как уже отмечалось, потоки мигрантов из республики создавали благоприятные условия для того, чтобы наряду с действительными беженцами и вынужденными переселенцами отсюда в другие регионы страны могли проникать организаторы диверсионных и террористических актов, и такие акты действительно имели место, приводя к дальнейшему обострению межнациональных отношений. В основе данного явления лежало превращение территории республики в плацдарм для проникновения на Кавказ эмиссаров наиболее фанатичной ветви ислама – ваххабизма, стремившихся распространить свое влияние прежде всего на Дагестан, а также другие республики с мусульманским населением. При этом они преследовали далеко идущие цели создания на части территории нынешней России условий для реализации идеи исламского халифата. Неважно, насколько это намерение было реально. Важно другое – подобные планы негативно влияли на умонастроения групп населения, принадлежащих к различным национальностям и конфессиям, сеяли взаимное подозрение и рознь среди граждан Российской Федерации.
Эти подозрения и рознь усиливались тем, что под видом обучения в медресе и других центрах религиозной подготовки на территории Чечни, а также в соседних Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Ингушетии и Дагестане в специально оборудованных лагерях велась военная подготовка боевиков, диверсантов и шахидов. Здесь культивировались религиозная и расовая ненависть, идеи газавата и джихада, готовились безжалостные убийцы «неверных». Обученные опытными инструкторами, прежде всего сотрудниками спецслужб и профессиональными военными из ряда мусульманских стран, выпускники таких лагерей могли одинаково быть и проповедниками ваххабизма, и отлично подготовленными боевиками.
Часть выпускников пополняла воинские формирования, другая перебрасывалась в Россию в целях последующей диверсионно-террористической деятельности. Так, только весной 1999 г. лично Хаттабом в различные регионы России было направлено шесть диверсионных групп с целью проведения террористических актов. Всего же за годы пребывания этого международного террориста в Чечне (убит в марте 2002 г.) им были подготовлены от 1600 до 2500 профессиональных «воинов ислама».
О том, какие конкретные цели преследовали ваххабиты, недвусмысленно сказал тот же Хаттаб, выступая перед своими выпускниками в 1998 г.: «Особая задача возлагается на тех, кто осядет в России и соседних дружественных республиках. Надо внедряться во властные структуры, административно-финансовые органы. Создавайте базы, подбирайте людей. Если Ичкерия не получит независимости, мы нанесем удар по всем крупным промышленным городам. Вам необходимо обливать грязью всех патриотически настроенных русских. Обвиняйте их в фашизме. Тех же, кто захочет встать под святое знамя Пророка, необходимо вязать кровью».
Одновременно в лагерях осуществлялось комплектование воинских подразделений, состоявших из иностранных наемников. Вторая чеченская война еще продолжалась, когда глава российского Министерства обороны С. Иванов сообщил, что среди убитых противника были граждане и подданные 52 стран мира, в том числе европейцы разных национальностей. Если учесть, что наемников также привлекали к террористическим операциям, можно представить психическое состояние российского социума в целом и каждого его члена в отдельности, когда в любой момент и в любом месте мог прогреметь взрыв, осуществленный человеком необязательно кавказской, а вполне европейской и даже славянской внешности. Но поскольку теперь все эти угрозы прочно ассоциировались с Кавказом, и в первую очередь с Чечней, нетрудно понять, почему именно чеченцы вызывали нарастающую неприязнь.
Исследование проблемы неприятия кавказцев, предпринятое в 2002 г. учеными Института комплексных социальных исследований (ИКСИ РАН), показало, что «скорее отрицательное» отношение к присутствию кавказцев было у 79 % населения российских мегаполисов; 75,4 населения – областных центров; 73,6 – районных центров; 70,8 – сел и деревень, а в среднем – 74,7 %. В исследовании Т. Юдиной в Москве в 2004 г. наибольшее неприятие среди опрошенных вызывали азербайджанцы (78,3 %). Но уже в 2006 г., судя по результатам опроса среди москвичей, проведенного Л. Остапенко и И. Субботиной, на первое место по неприятию, далеко опережая остальных, выходят чеченцы – 61,0 % (азербайджанцы – 38,0 %). Косвенное подтверждение данному факту мы находим у В. Мукомеля в приводимых им экспертных оценках степени дискриминации меньшинств в Самарской области в период с 2002 по 2004 г. Его исследование показывает, что дискриминация чеченцев при приеме на работу и аренде жилья была не только самой высокой среди всех меньшинств в 2004 г., но и существенно выше, чем в отношении азербайджанцев в 2002 и 2004 гг.
He менее благоприятные условия создавала военная обстановка для проникновения в Россию чеченской организованной преступности, как правило, хорошо вооруженной благодаря обилию скопившегося в республике оружия. К тому же организованные преступные группировки (ОПГ) имели возможность постоянно пополнять свои ряды за счет безработных и, возможно, даже повоевавших соплеменников. Весьма существенно, что руководители группировок, «крышующих» бизнес земляков, несли ответственность за сбор пожертвований на военные нужды с чеченских диаспор по всей территории России, кроме собственно Чечни, где этим занимались подручные Басаева. Оброком в пользу воюющей Чечни обкладывались все: лоточники, торговцы ворованными автомобилями, владельцы казино и бензоколонок, поставщики «живого товара» и т.д. Затем собранные деньги через уполномоченных того же Басаева переправлялись в республику. По данным МВД РФ и налоговой полиции по Северному Кавказу, к началу нового тысячелетия на территории России насчитывалось более 2 тыс. различных структур, связанных с финансированием военных расходов Чечни, в том числе в этом подозревались 350 достаточно крупных предприятий Северного Кавказа.
Чеченская иммиграция, расселившаяся по регионам России, имела характерные особенности: нежелание ассимилироваться, стремление к созданию замкнутых, обособленно живущих и преследующих только собственные интересы сообществ, своего рода непрозрачных клановых структур. Как показал член-корреспон-дент РАН А. Дмитриев, подобные организованные по этническому признаку сообщества (не только чеченские, конечно) оказались способными до предела снижать или вообще пресекать любую «вертикальную мобильность» местного населения, создавая тем самым чрезвычайно напряженную обстановку.
В результате вооруженного конфликта в Чечне в сложном положении оказались не только коренные жители собственно России, но и российские власти, особенно на местах, поскольку, не имея надлежащего опыта регулирования межэтнических конфликтов, они нередко были вынуждены принимать опасные политические решения. Боясь ошибиться и получить указание на «неполное служебное соответствие», они предпочитали замалчивать происходящее, всячески скрывая имевшие место конфликты от общественного мнения и избегая широкой огласки. Александр Белов, лидер общественного движения против нелегальной иммиграции (ДПНИ), убежден, например, в том, что если бы представители Движения вовремя не прибыли в Кондопогу, о случившемся никто ничего бы не узнал.
Как правило, подавляющее большинство случаев межэтнических столкновений вплоть до последнего времени трактовалось органами правопорядка и правосудия как столкновения на бытовой почве, что также снижает меру ответственности властей за подобные случаи. Вместе с тем известно, что, если зачинщиками конфликта признавались коренные жители, их могли обвинить чуть ли не в фашизме. Напротив, совершившие преступление «националы» объявлялись в лучшем случае «хулиганами». А это совершенно разные виды преступлений, предусматривающие разные виды и сроки наказания.
Ни для кого не секрет, что подобные «предпочтения» в реальности были тесно связаны с широко распространившейся коррупцией. Поскольку это большая и отдельная тема, ограничимся здесь несколькими примерами. Отметим предварительно, что подкуп российских должностных лиц, а также принуждение их к сотрудничеству с помощью шантажа или угроз были включены высшим руководством Чеченской Республики в программу отношений с Россией, принятую сразу после подписания 22 августа 1996 г. печально известных Хасавюртовских соглашений.
Одним из таких примеров может служить Кондопога. В небольшом городке с населением в 40 тыс. человек и единственным крупным, по сути дела, градообразующим предприятием – целлюлозно-бумажным комбинатом – за несколько лет до событий сентября 2006 г. численность уроженцев Кавказа выросла в 5 раз. Хотя местные власти продолжали упорно считать, что участившиеся в этой связи столкновения между русскими и кавказцами являются всего лишь обычными драками на бытовой почве, в городе постепенно зрело недовольство. Ко времени конфликта кавказцы полностью контролировали центральный городской рынок, он был «чисто кавказским». Хотя официально чеченцев в Кондопоге насчитывалось всего 90 человек, в их руках была, по-видимому, сосредоточена если не вся мелкорозничная торговля, то ее значительная часть, не говоря уже о торговле лесом.
Судя по тому, что самый богатый торговец города – азербайджанец Иманов – на правах аренды владел еще и злополучным рестораном «Чайка», в котором разыгралась трагедия, кавказцам могла принадлежать также городская сеть предприятий общественного питания. То есть речь могла идти о практически тотальном контроле кавказской диаспоры над городской торговлей продовольствием и общественным питанием. Недовольство горожан подогревалось активно проводившейся в Карелии пропагандой ислама.
Можно ли всерьез поверить в то, что здесь действовали – согласно тому, в чем нас упорно заверяют, – законы «совершенной конкуренции» и всем происходящим мудро управляла «невидимая рука рынка»? Конечно, нет. Скорее, мы имеем дело с классическим примером подкупа властей, включая милицию, и последующего попустительства с их стороны, позволившего кавказцам извлекать в свою пользу и в пользу властей определенный доход за счет торговли привозными овощами и фруктами. Скупка собственности и монополизация бизнеса – вот настоящие слагаемые этого быстрого успеха.
После убийства чеченцами нескольких русских, горожане, собравшиеся на сход, потребовали от властей не только изгнания кавказцев из города, но и передачи скупленной ими собственности в руки местных предпринимателей. Рядовые кондопожцы были недалеки от понимания истинных причин межэтнического конфликта, хотя и не потребовали привлечения к ответственности представителей местных властей.
По-своему поучителен конфликт, имевший место в астраханском селе Яндыки в августе-сентябре 2005 г., демонстрирующий, как судебное решение, возможно, принятое из лучших побуждений, чтобы не усугублять национальную рознь, способно привести к прямо противоположному результату. В селе, где давно уже бок о бок жили калмыки, русские и чеченцы и где председателем колхоза был чеченец, с наступлением новых времен среди чеченцев стала нарастать агрессивность. Они все чаще провоцировали драки с калмыками, не стеснялись использовать на своих участках подневольный труд бомжей и местных деклассированных жителей, что не могло не накалять обстановку. В довершение всего трое молодых чеченцев в феврале 2005 г. устроили погром на местном кладбище, надругавшись в том числе над могилой солдата-калмыка, погибшего в Чечне. Возмущенные случившимся калмыки и русские на своих сходах потребовали от властей выселить чеченские семьи. Вандалы между тем были преданы суду и в результате длившегося более полугода разбирательства получили по два года условно и были выпущены на свободу. Это решение вызвало новый взрыв негодования. Со своей стороны, чеченцы в целях устрашения в очередной раз спровоцировали драку, в ходе которой из огнестрельного оружия был убит юноша-калмык. После этого на похороны убитого уже из Калмыкии приехали около 150 человек. Как и следовало ожидать, начались массовые избиения чеченцев и поджоги их домов. ОМОН из Астрахани прибыл, когда часть подожженных домов уже сгорела дотла. По подозрению в убийстве были задержаны трое чеченцев, и началось новое разбирательство.
Очевидно, что в данном случае имели место не только судебная ошибка, но и откровенная пассивность властей, длительное время закрывавших глаза на этот ставший перманентным конфликт. Но российская действительность сегодня такова, что невозможно полностью исключить, что и судебная ошибка, и медлительность властей могут быть «материально простимулированы». Впрочем, нельзя исключать и другие мотивы, скажем, элементарную боязнь мести со стороны чеченцев. Уже упоминавшийся А. Белов рассказывает, что, когда состоялся суд над чеченцами, совершившими множественное убийство в Кондопоге, присутствовавшие в зале суда родственники последних запугивали свидетелей, доставая ножи и угрожая расправой в случае, если свидетель появится здесь в следующий раз.
Случаев, подобных описанным, было много. Повторяясь в различных вариантах, они вписываются в явление, названное «столкновением цивилизаций», в связи с чем уместно напомнить, что и русскую имперскую, и советскую цивилизации нельзя воспринимать как некие монолиты: помимо центрального ядра, составленного из русской (советской) культуры, существовали и культурные сплавы с трещинами и разломами, обусловленными различиями в исторических условиях формирования составляющих их национальных и конфессиональных компонент, их нахождением на разных уровнях общецивилизационного развития. Отождествляемые обычно с национально-конфессиональными особенностями, эти различия дали о себе знать в момент распада советской цивилизации, когда под влиянием быстро наступившей экономической разрухи и нищеты народы, ранее жившие в основном в своих «национальных квартирах», стали массово мигрировать в оказавшуюся в более благоприятном положении Россию. Образуя здесь «новые диаспоры», они вступали в новые для себя отношения с принимающим обществом. Некоторые из них в силу цивилизационных особенностей были интолерантны и полностью лишены политкорректности, что и оживило, казалось бы, давно забытые понятия «свой» и «чужой».
В этом отношении «чеченская составляющая» бывшей советской цивилизации отличалась особым своеобразием: она сохранилась как реликтовый социум еще дофеодальной эпохи, в котором родоплеменные связи в рамках архаичных тейпов все еще продолжали играть если не доминирующую, то во всяком случае важную роль при определении отношения к «своим» и «чужим». Неудивительно, что, когда этот социум попытались силой втиснуть в чуждые ему рамки демократии и «диктатуры закона», он оказал этим попыткам не только пассивное, но и активное, вплоть до вооруженного, сопротивление.
Конец ознакомительного фрагмента.