Вы здесь

Россия и мусульманский мир № 10 / 2010. ЭТНИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ. НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ (В. Н. Сченснович, 2010)

ЭТНИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Ирина Орлова, доктор философских наук (Институт социально-политических исследований РАН)

Общей тенденцией, характерной для постсоветского исторического знания, является его резкая радикализация. Переписанная «новая» история в национальных республиках приобрела ярко выраженную этническую окраску, в связи с чем мы говорим об этнизации исторического знания, о сложившемся в 1990-е годы его специфическом ракурсе – этническом историзме, формирующем историческое сознание у граждан постсоветских государств, что имеет далеко идущие социальные и политические последствия. Рассматриваемое постсоветское историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели.

Характерной особенностью государств, появившихся на месте разрушенного Советского Союза, является написание ими «новой» истории, а точнее, «новых» историй, «своих», отдельных для каждого государства. Эти истории в большинстве случаев утрачивают общие черты. Они пересматривают века совместного проживания, по-иному расставляют акценты. Новая идентичность строится на отрицании общей советской идентичности, общих завоеваний, горестей и побед. Классовые, социальные, политические факторы, действующие в истории, отошли на задний план. На первый план вышли факторы этнические. Стало считаться, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой».

«Новая» история призвана сплотить нацию и укрепить государство. Ничто не сплачивает нацию лучше, чем наличие общего врага. Поскольку новые государства получили независимость так просто, буднично, без борьбы, без чьего-либо сопротивления, как вообще никогда не бывало в истории, потребовались мифы о том, что они вырвали свободу у притеснявшей их России и русских, что их собственная история, преодолевающая «окраинный синдром», знатнее и древнее, чем это считалось ранее. Историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели. При всей неоднородности и противоречивости в историческом знании в новых независимых государствах можно выделить устойчивые тенденции и характерные особенности.

Первая, и главная, особенность: его этническое основание.

Вторая особенность: антироссийская направленность, поиск образа врага.

Третья особенность: пересмотр галереи великих личностей и памятных дат.

Четвертая особенность: героизация собственного прошлого, удревнение своей истории и поиск корней среди древних цивилизаций.

Отмеченные особенности можно проиллюстрировать конкретными примерами, характеризующими историческое знание в отдельных государствах.

Украина. Наибольшей радикализации историческое знание подверглось на Украине. В середине 1990-х годов в учебной литературе четко сформировалось идеологическое обоснование этно-защитного механизма как основы, на которой строится украинская государственность. Это идеологическое обоснование включает представление о существовании якобы многовековой традиции развития украинской государственности, начиная с Киевской Руси. Весь исторический процесс рассматривается с позиций борьбы за государственность в терминах «потеря» – «обретение». В этом контексте провозглашение независимости Украины в 1991 г. трактуется как главный итог и главная цель, к которой украинский народ шел почти тысячу лет.

Крайняя степень негативизма характерна для оценок влияния русского языка и русской культуры.

Советская Украина в учебниках приобретает образ колонии. Проводится мысль о том, что прогрессивное развитие Украины и украинцев происходило не благодаря, а в значительной степени вопреки русско-советскому влиянию.

Характерной чертой современного исторического знания на Украине стала тенденция подмены понятий классовых, социальных, политических – на этнические. Обвиняются не политические режимы – тоталитаризм, коммунизм, – а «русские», якобы несущие ответственность и за «духовный Чернобыль», и даже за неблагоприятную демографическую ситуацию на Украине.

Необходимо отметить, что в местах компактного проживания русских на Украине, например в Крыму, иногда до сих пор в школах сохраняются прежние «умеренные» учебники истории начала 1990-х годов.

Казахстан. Особенностью историографии постсоветских государств является установка, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой». История Казахстана до недавнего времени писалась «неказахами». Читаем: «Все письменные источники по истории древнего и средневекового Казахстана – это взгляд людей, почти всегда не принадлежащих к этим народам… Это не дает возможности сравнить… события с восприятием непосредственных участников или лиц, полностью разделявших те культурно-бытовые ценности либо ведущих тот образ жизни, который вели кочевники».

Несмотря на то что вклад российской востоковедческой школы в создание истории Казахстана признается как исключительный (труды Н.А. Аристова, Б. Бартольда, В.В. Вельяминова-Зернова, С.П. Владимирцева, Н. Красовского, А.И. Левшина, А.Ф. Рязанова и др.), их трактовки носят «экстраспективный» характер. В общественном мнении бытует убеждение, что «настоящая» история казахов раскрыта не до конца либо она имеет не всегда правильную трактовку. Как пишет казахский исследователь, сегодня «эмоциональное начало в освещении конкретных исторических событий преобладает над основами научного поиска. С распадом СССР начался процесс формирования «своей», независимой истории. Он был замешан на преодолении некоего «комплекса» кочевничества, осознания того, что в прошлом мы были какими-то не такими, как все. Уникальность кочевничества в массовом сознании порой ассоциировалась с «варварством», «отсталостью». И нам во что бы то ни стало надо было доказать, что мы не такие, что у нас вполне респектабельное прошлое, насыщенное проявлениями массового гуманизма. «Доказательством» активно занялись представители всех социальных и гуманитарных наук: в середине 1990-х годов в Казахстане распространенной темой диссертационных работ была история кочевничества, трактуемая не иначе как история «номадической цивилизации».

Историческое знание в современном Казахстане представляет собой достаточно пеструю палитру: от мифологем, в которых обосновывается, что саки являются прямыми предками казахов и что Чингисхан был именно казахом (К. Данияров), до сохраняющейся «старой» советской профессиональной исторической школы. Столь же неоднозначно и массовое историческое сознание, отражающее неоднородность современного казахстанского общества. Исследователь пишет, что «отношение казахского коренного населения к истории Российской империи варьируется от резко отрицательного… до полного безразличия». (Примечательна авторская шкала оценок: не от отрицательного к положительному, а от отрицательного к безразличному.) «Русскоязычная часть населения в большей степени идентифицирует себя с общероссийской историей».

Советский период также оценивается по-разному. Для казахов «эти годы наполнены страданиями и жертвами и одновременно связаны со сменой культурно-хозяйственного уклада, обретением пусть мнимой, но государственности». Для казахстанских русских «это период не только массовых репрессий и господства командно-административной системы, но и период, когда они принадлежали к так называемой титульной нации, когда у них не возникало проблем с языком, а было ощущение национального комфорта». Мы не комментируем оценки цитируемого автора, которые не всегда отличаются корректностью, нам важно показать, как сегодня оценивают ситуацию сами казахстанские историки. Галерея великих исторических личностей в Казахстане также претерпела изменения. Она пополнилась именами казахских ханов, баев, деятелей партии «Алаш», представителями репрессированной казахской интеллигенции. Антигероями стали атаман Ермак, советские партийные деятели Ф. Голощёкин и Г. Колбин. Единственное, что не подверглось ревизии, это отношение к Великой Отечественной войне, и в этой связи сохранение Дня Победы в числе государственных праздников, что, как мы знаем, характерно не для всех постсоветских государств.

Подобно украинским историкам, казахские вбрасывают в массовое сознание мифологемы о том, что якобы в сталинский период целенаправленно истреблялась только казахская национальная интеллигенция, что голод 1932 – 1933 гг. был «специально» организован с целью полного уничтожения казахского этноса. Собственный сюжет – целинный – также трактуется негативно: освоение целинных и залежных земель якобы не дало никаких значимых экономических выгод, но привело к полному выветриванию плодородной почвы на обширных территориях и что центр намеренно проводил политику сохранения экономической отсталости Казахстана, развивая только сырьевые и добывающие отрасли экономики.

Общей чертой для постсоветских государств является также то, что официальная власть активно влияет на развитие исторической науки, считая ее одной из главных составляющих идеологического воздействия на население. Как пишет казахский исследователь, с точки зрения правителей, «история представляет собой все-таки в большей степени некий прикладной инструмент, нежели независимую отрасль знания». Но поскольку изменились задачи, стоящие перед властью, то и в историческом знании стали преобладать новые категории: вместо классовой борьбы и пролетарского интернационализма – национальная независимость, государственность, национальные интересы; вместо формации – «номадическая цивилизация» и т.д. И хотя президент Н.А. Назарбаев еще в начале 1990-х годов провозгласил принцип «центризма» как исторической позиции, призвал «хранить память, крепить согласие» для сохранения единства неоднородного казахстанского общества, – в официальной историографии и в массовом историческом сознании «центризм» достигается пока с трудом.

Грузия. Антироссийская и антирусская риторика современной официальной истории сочетается с возвеличиванием национального культурно-исторического опыта и подчеркиванием его «мирового значения». Утверждается, что «начавшееся вхождение Грузии в лоно международной политики» в качестве самостоятельного субъекта основано на том вкладе, который внесла страна «в сокровищницу общечеловеческой культуры». При этом исторические и культурные достижения России оцениваются как гораздо менее значимые, на фоне которых виден «очевидный приоритет» Грузии и грузин «как страны и народа с более древними традициями государственности».

История, трактуемая в соответствии «с текущим моментом», питает современную официальную грузинскую идеологию, использующую для обоснования избранного руководством страны западного вектора развития антисоветизм и явную русофобию. Все это меняет профессиональное историческое знание, ведя его по пути десциентизации.

Армения. Практически полное отсутствие русофобии и россиефобии является отличительной особенностью сегодняшнего состояния исторического знания в Армении. Пожалуй, еще только в Белоруссии мы встречаем эту же редкую особенность. Среди тем, преобладающих в армянском историческом знании, – четыре основные: древность и исключительность армянской истории и культуры, первородство армянского христианства, геноцид армян 1915–1922 гг. и, конечно, карабахский конфликт.

Белоруссия. В Белоруссии есть некоторое число историков, для которых характерно негативное прочтение истории российско-белорусских отношений, что, кстати, свидетельствует о наличии свободы слова в стране. Присутствуют темы критики «москвоцентричной истории» встречается попытка «удревнить» историю белорусской государственности и начать ее с Полоцкого княжества как якобы самостоятельного и независимого от Киевской Руси государства. Но это лишь единичные публикации. В отличие от других государств, здесь это не тенденция. Белорусские учебники по истории, как правило, дают сбалансированную оценку российско-белорусских отношений. Исключительно уважительное отношение сохраняется к совместной борьбе белорусов и русских (а чаще – всего советского народа) в годы Великой Отечественной войны. В отличие от многих других постсоветских государств, в Белоруссии нет никакой войны с памятниками и могилами. В отношении советской эпохи преобладают взвешенные оценки, с признанием для Белоруссии существенных приобретений, в том числе территориальных. В целом лицо современного исторического знания в Белоруссии определяет умеренность критического настроя, компромиссность в оценках проблемных ситуаций и самодостаточность белорусского этнического самосознания, не нуждающаяся для самоутверждения в поиске врага.

Молдавия. В Молдавии сегодня изучают не собственную историю, а историю румын. Общих постулатов несколько: все, что связано с Румынией и румынами, идеализируется, с Россией же – негативизируется. Все трактуется в соответствии с этой примитивной схемой. Например, маршал Антонеску, которого Гитлер лично благодарил за радикальное решение еврейского вопроса, оказывается большим либералом и демократом. Вторая мировая война препарируется соответствующим образом. Так, в учебнике «История румын. Новейшее время» сказано, что молдаване из Транснистрии (так называют Приднестровье в Кишиневе) подвергались «гнету русских». Румыния оказалась в одной связке с Гитлером, «находясь между двумя империями, лишившись поддержки западных стран. Таким образом, она становилась возможным объектом нападения как со стороны СССР, так и со стороны других соседних стран, территориальной целостности стала угрожать реальная опасность».

Латвия, Эстония, Литва. Согласно программе, утвержденной Министерством образования и науки Латвии, Россия рассматривается лишь в контексте мировой истории и «очень фрагментарно». При описании времени, предшествующего Второй мировой войне, акцент в учебниках делается не на Мюнхенских соглашениях, а на пакте Молотова – Риббентропа. Период с 1940 по 1991 г. называется в книге «оккупационным», а легионеры СС объявлены «борцами за свободу своей страны». Восемь столетий отношений между Эстонией и Россией в учебниках рисуются как постоянная череда войн и нашествий, в которых маленькая Эстония всегда выступала стороной страдающей. За перечислением сожженных городов, убитых крестьян, разоренных хозяйств в сознании эстонского школьника вырисовывается многовековой конфликт и формируется убеждение, что геополитические и культурные корни этого конфликта никуда не исчезли. Естественным выводом, целенаправленно сформированным в мозгах людей, усвоивших такую историю, является требование призвать к ответственности «эту ужасную Россию». На это с готовностью реагируют власти. Так, правительство Латвии готовится выставить России счет за годы коммунизма. Для подсчета «ущерба» создана специальная комиссия с ежегодным бюджетом в 200 тыс. латов (400 тыс. долл.). К 2010 г. они должны определиться с суммой. Пока же называется предварительная сумма в 60–100 млрд. долл., в то время как весь государственный бюджет Латвии составляет в долларовом эквиваленте примерно 5 млрд. долл. Претензии других прибалтийских стран оказались скромнее. Литва требует от РФ 20 млрд. долл. компенсации «за ущерб, нанесенный советской оккупацией». Эстония ограничилась 4 млрд.

Конец ознакомительного фрагмента.