Греция после Кючук-Кайнарджийского мира по донесениям российских консулов
В соответствии со ст. 11 Кючук-Кайнарджийского договора, который стал результатом окончания русско-турецкой войны 1768–1774 гг., Россия получала право учреждать по своему усмотрению консульства в любой точке Османской империи. И впервые в истории на территории Греции, главным образом на островах Эгейского моря, находившихся под властью османов, создаются российские консульские органы. Произошло это с большой задержкой из-за того, что Порта сопротивлялась осуществлению как этой, так и других статей мирного договора. В период с 1783 по 1786 г. учреждаются российские консульства на Негропонте (Эвбея), на островах Хиос, Родос, Самос и Санторин, а на Миконосе создается генеральное консульство России на островах Архипелага. Российские консульства открываются также на Крите и в некоторых населенных пунктах греческого материка, в Салониках, Патрах и Арте, а также на островах Ионического моря – Корфу, Кефаллинии и Закинфе, находившихся под властью венецианцев. Всего в Греции было тогда основано 13 российских консульств – самое большое число консульств, когда-либо существовавших в этой стране за всю историю русско-греческих отношений. Целью их основания было содействие развитию торговли с Грецией, а также обеспечение положений Кючук-Кайнарджийского договора о покровительстве России православному населению Балкан. За учреждением такого большого числа консульств в Греции скрывались и политические замыслы Екатерины II, воплотившиеся в ее Греческом проекте.
Российские консулы в Греции были в большинстве своем греками, которые поступили на российскую военную службу, служили и сражались на стороне России во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Например, уроженец Салоник майор Христофор Комнин стал генеральным консулом в Патрах, а майор Либерал Бенаки, сын крупного землевладельца Пелопоннеса, служил консулом на Корфу. Еще один уроженец Пелопоннеса, капитан Николай Анастасьев, был назначен консулом на Санторин. Его карьера на русской службе в какой-то мере является показательной.
Николай Анастасьев был выходцем из Корони (Пелопоннес). Его отец служил генеральным консулом Великобритании в Корони. В 1770 г., когда российский флот стал вести активные военные действия у берегов Пелопоннеса, Анастасьев снабжал российские корабли провизией и другими необходимыми вещами, отказываясь получать за это какую-либо плату. Когда об этом стало известно туркам, они в отместку подожгли в Корони дома, принадлежавшие семье Анастасьевых. Сам Николай Анастасьев вместе с тысячами других греков-добровольцев участвовал в операциях российского флота в Архипелаге и вместе с флотом прибыл в Россию, где и продолжил свою военную службу.
В 1786 г. офицер Анастасьев стал первым российским консулом на Санторине. Он пробыл на острове около восьми месяцев и покинул его в апреле 1787 г., т. е. за четыре месяца до начала очередной русско-турецкой войны. Причиной его отъезда стали трения с некоторыми местными жителями, особенно с католическими старшинами Санторина, которые, по словам Анастасьева, ежедневно в присутствии всех греков всячески хулили и порицали его. Анастасьев смог вернуться в Россию и участвовал в русско-шведской войне 1788 г., за что получил орден Св. Владимира 4-й степени. После 27 лет российской военной и дипломатической службы он вышел в отставку и поселился в Крыму в районе Евпатории на угодьях, дарованных ему Екатериной II[84].
Другой участник Пелопоннесского восстания 1770 г., капитан П. Кревата, в 1786 г. стал консулом на Негропонте. Сохранившиеся в архиве документы, касавшиеся его назначения на должность, проливают свет на процедуру назначения европейских, в том числе российских, консулов в Османской империи. Чтобы начать консульскую деятельность в султанских владениях, нужно было получить два документа: берат и фирман, исходившие от Порты, а формально – от султана[85]. Приведем начало «литерального перевода» берата от 5 числа луны шабана 1200 (21 мая 1786 г.), который был выдан П. Кревате:
«Султаном Абдул Хамид Ханом, сыном султана Агмед Хана, всегда победоносного, чрез сей священный знак и сию высокую Императорскую турру[86], победителя вселенной, повелевается следующее: Пребывающий ныне при Блистательной моей Порте всероссийской императрицы чрезвычайный посланник, полномочный министр и кавалер Булгаков, знаменитый между вельможами нации Христианской (коего конец да будет благ) поданным за его печатью Блистательной моей Порте мемориалом, представлял, что видя необходимость учредить вследствие трактата в Негропонте консула для пристережения дел российских купцов и проезжих в помянутый остров, наименован и назначен туда консулом капитан Панайоти Кревата, который и получил патент с приложением печати от его двора».
Дальше в берате говорилось о правах консула. Так, в случае если кто-либо из русских купцов будет вести себя неподобающим образом, то консул мог, «ежели захочет, того сковать и отослать в свое отечество, никто не должен мешаться». Также согласно «высочайшему фирману» консул мог выставить флаг и герб и приступить к исполнению своих обязаностей[87].
Как уже говорилось, основной задачей российских консулов в Греции было содействовать установлению торговых связей с этой страной. В 1776 г. генеральным консулом в Архипелаге был назначен подполковник Иван Войнович. Как говорилось в данной ему Коллегией иностранных дел инструкции, он получил свою должность «для поспешествования заводимой из России в разные Блистательной Порты Оттоманской морские пристани безпосредственной торговли»[88].
Во всех донесениях российских консулов из Греции обязательно содержались сведения о возникновении торговых связей между некоторыми греческими островами и Россией. Также консулы обычно включали в свои донесения подробное описание мест своей консульской юрисдикции. Эти донесения представляют собою уникальный источник информации для изучения положения в Греции после Кючук-Кайнарджийского мира. Однако эта огромная масса ценнейших документов остается пока почти не освоенной исследователями. На основании этих документов мы собираемся поставить следующие проблемы: 1) демографическая ситуация в Греции; 2) греческая торговля и судоходство; 3) турецкая административная система в Греции; 4) повседневная жизнь греков под османским игом.
Среди прочего российские консульские донесения содержат сведения о численности населения некоторых греческих островов и городов, о его этническом и конфессиональном составе. Так как большинство российских консульств было учреждено на островах Эгейского моря, то и информация в этой части об островах носит более исчерпывающий характер. Прежде всего отметим, что, в отличие от материковой Греции, на Эгейских островах не проживало сколько-нибудь значительного турецкого населения. Приведем имеющиеся данные о населении некоторых островов Эгейского моря. Так, согласно донесению российского консула на Негропонте (Эвбея) П. Креваты от 28 июля (8 августа) 1786 г., на островах Скопелос, Скиатос, Скирос, Андрос, Кея обитали исключительно греки[89]. На Санторине, население которого насчитывало свыше 3 тыс. человек, согласно донесению Анастасьева от 18 (29) сентября 1786 г., не было ни представителей турецкой власти, ни вообще турок. Греки же острова были разделены на две общины: православную и католическую[90]. Население острова Самос, по сведениям консула Ф. Гаттески, составляло тогда около 30 тыс. человек. Все они были греками и почти все – крестьянами. Ага и кади составляли правление Самоса и, по словам консула, были единственными турками на всем острове[91].
На некоторых других больших греческих островах турецкое население было более значительным. Так, по данным российского консула А. Бани, население Хиоса в 1800 г. составляло 123 тыс. человек, в том числе 120 тыс. греков, 2 тыс. турок и 1 тыс. католиков (последняя категория, вероятно, включала не только греков, принявших католичество, но и иностранцев, живших на острове).
Значительное турецкое население имелось на Негропонте – втором по размеру после Крита греческом острове. Это следует из донесения П. Креваты о численности населения главного города острова Халкис (Халкида). Согласно консулу, в 1786 г. здесь «собирается: турков около десяти тысяч, а греков до пятисот душ». Сельское же население острова было целиком греческим: здесь имелось около 400 деревень, где жило 80 тыс. человек, по словам консула, «все греческого исповедания народы»[92]. Турецкие общины существовали также на Крите и Родосе, но данные об их численности в консульских донесениях отсутствуют.
Хотя бо́льшая часть донесений российских консулов в 1783–1787 гг. относится к Эгейским островам, они дают определенную информацию и о населении материковой Греции. Она содержится, в частности, в донесениях П. Креваты, консула на Негропонте, что было связано с тем, что юрисдикция негропонтского паши распространялась и на значительную часть Румелии (Центральная Греция). По данным консула, население Афин составляло тогда около 7 тыс. человек, из них греков – 5 тыс., турок – 2 тыс. «Вокруг сего города, – писал Кревата, – находится немалое число деревень, в коих жительство имеют все греческого исповедания народы». В донесении Креваты приводятся и данные о соотношении греков и турок в других городах Румелии: в Ливадии – 4 тыс. греков и 400 турок, в Фивах – 4 тыс. греков и 300 турок, в Зейтуни (Ламия) – 2 тыс. греков и 400 турок, в Салоне (Амфисса) – 1 тыс. греков и 300 турок. В Волосе тогда тоже жили и греки, и турки (каких-либо цифр о национальном составе населения города консул не приводит). Эти данные свидетельствуют о значительном преобладании греков в городском населении Румелии. Из донесений Креваты также явствует, что сельское население Румелии в тот период состояло исключительно из греков.
Самым большим по численности населения городом в территориальных рамках нынешней Греции и вторым (после Константинополя) в пределах тогдашней Европейской Турции в 80-е гг. XVIII в. были Салоники. По сведениям российского генерального консула в Салониках Д. Мельникова число жителей обоего пола в городе составляло тогда 143 200 человек, в том числе 80 тыс. турок, 50 тыс. евреев, 8 тыс. греков, 200 европейцев и 5 тыс. евреев-ренегатов (евреев, перешедших в мусульманство). Поясним, что большая еврейская община в Салониках сложилась главным образом в XV–XVI вв. в результате эмиграции евреев из стран Южной Европы из-за преследований инквизиции. В донесении Мельникова содержатся также данные о числе учреждений религиозного культа, принадлежавших различным конфессиям: 39 мечетей, 20 церквей, 10 синагог[93].
В донесении консула указаны и преобладающие виды занятий среди названных им национальных общин. По его данным, «большинство турок обращается в купечестве и ведет свою торговлю продажею здешних и в околичности лежащих мест продуктов». Частью турецкого населения являлись янычары: в городе имелись четыре орты[94] янычар общей численностью 3500 человек. Греки же, по словам консула, «будучи в худом состоянии, упражняются отчасти в мелочной торговле, прочие же в маклерстве[95] и в прочих других художествах упражняются». А евреи, поселившиеся в Салониках, занимаются также маклерством и «разными другими низкими ремеслами»[96].
В донесениях российских консулов нашла отражение и экономическая жизнь греческих земель последних десятилетий XVIII в. Из этих документов видно, что основой их экономики было сельское хозяйство. Главными продуктами Эгейских островов были виноград и вино. В Румелии же, описание экономической жизни которой содержится в донесении Креваты, также выращивалось много фруктов. Кроме того, среди главных произведений этих мест он называет пшеницу, хлопчатую бумагу (хлопок), сарачинское пшено (рис). Здесь также производилось в большом объеме деревянное (оливковое) масло.
Продукты сельского хозяйства шли на экспорт, как правило, в необработанном виде. Значительное по своим масштабам ремесленное производство существовало только на Хиосе. Остров, изобиловавший фруктами, называли «садом Архипелага». В 1785 г. стоимость экспорта фруктов Хиоса оценивалась в 400 тыс. пиастров. Помимо фруктов важной статьей экспорта острова были шелковые ткани. На их производство ежегодно расходовалось 36 тыс. окк шелка-сырца; из них 6 тыс. производилось на самом острове, а 30 тыс. были привозными[97].
В XVIII в. Архипелаг, как и другие районы Греции, был районом активной торговли. Западная Европа экспортировала сюда промышленную продукцию и колониальные товары, получая в обмен продукты питания и сырье. До Кючук-Кайнарджийского мира доминирующие позиции во внешней торговле греческих областей и всего Восточного Средиземноморья принадлежали Франции. И после заключения мирного договора французы в основном сохранили свое преобладание в торговле континентальной Греции. Так, о торговле, которая шла через Афины, консул на Негропонте П. Кревата писал: «Сей город имеет хорошую гавань, к нему приезжает немало французских купцов, привозя при том на своих суднах сукно, сахар и кофе. А после, нагружая оные, деревянным маслом, отъезжают»[98].
Французы сохранили исключительное положение и в торговле прилежащего к континенту острова Негропонт, будучи единственными иностранцами, участвовавшими в торговых операциях. Они сохранили преобладание и в морской торговле Македонии, которую обслуживали Салоники. В 1785 г. консул в Салониках Д. Мельников так описывал роль французских купцов в торговле города: «Из наций европейских – французская всех многолюднее, она имеет семь купеческих контор. Привозимые французами сюда товары: сукна, сахар, кофе, кочениль, индиго, позумент золотой и серебряный, пряное коренье и разные легкие парчи; вывозимые оными отсюда товары: пшеница, ячмень, хлопчатая бумага, шерсть, воск, мед и бумажная пряжа некрашеная. Французских судов приезжает сюда от пятнадцати до двадцати в год, а грузу подымают от восьми до десяти тысяч пудов»[99].
Однако после заключения Кючук-Кайнарджийского договора для греческих островов, помимо Франции и в целом Западной Европы, открылись торговые пути и в Россию. С 80-х годов XVIII в. объем торговли Греции с Россией неуклонно возрастает. «С самого заключения мира с Портою Оттоманскою, – доносил в сентябре 1786 г. русский консул, – производится торг российских подданных в острове Санторине и год от года умножается и распространяется». В 1785 г., несмотря на плохой урожай винограда, Санторин посетило девять кораблей под русским флагом[100]. В 1786 г. восемь русских кораблей побывало в портах Крита. В торговле с Россией участвовали в основном острова.
Особенно большого размаха русская торговля достигла с греческими островами восточной части Эгейского моря. Так, остров Самос в 80-х годах XVIII в. ежегодно посещали 30–40 кораблей под русским флагом. В 1786 г. 72 русских корабля посетили Хиос. В том же году первое судно под российским флагом побывало и в Пелопоннесе[101]. Из Херсона, Таганрога и других русских портов в Грецию привозились зерно, шерсть, сальные свечи, воск, вяленая рыба, коровье масло. Наиболее важными статьями греческого экспорта в Россию являлись фрукты, коринка, вина. Греческие вина пользовались в России большой популярностью; в частности, славилось санторинское вино.
Развитию русской торговли с Грецией весьма содействовало учреждение здесь русских консульств. Консулы не только защищали российских купцов и давали информацию о состоянии рынка, но в некоторых случаях даже непосредственно организовывали торговые операции. Так, консул К. О. Шпалькгабер 19 февраля (2 марта) 1786 г. сообщал с Крита, что по его внушению несколько местных ага нагрузили русское судно шелком-сырцом, мылом и оливковым маслом. Судно отправилось в Херсон, чтобы продать эти товары и привезти в обмен русские[102].
Благоприятным фактором для российской торговли с Грецией было и то, что она обслуживалась в значительной мере самими греками. Как писал консул на Миконосе И. Войнович, «капитаны и экипажи судов, приходящих [на острова] под нашим флагом, являются, большой частью, греками»[103]. Это были жители островов и других районов Греции, переселившиеся после Архипелагской экспедиции в Россию. Как правило, они сохраняли свои связи с родиной, хорошо знали обстановку на местах, ориентировались в способах удачного ведения торговых операций.
Большую роль в перестройке внешнеторговых связей островной части Греции сыграло и возникновение нового экономического фактора – греческого судоходства Архипелага.
Еще в первые десятилетия XVIII в. зафиксировано появление у некоторых небольших островов Архипелага собственного флота, который обслуживал экономические потребности островитян. Но пора подлинного расцвета греческого судоходства началась после Кючук-Кайнарджийского мира и в значительной мере благодаря ему. Черное море широко открылось для торговли и судоходства, на его берегах возникли русские портовые города, составной частью которых стали греческие торговые общины. Острова Архипелага были поставлены под особое покровительство России.
Возникновение большого греческого торгового флота, изменившее экономическую, а в перспективе и военно-политическую обстановку в Восточном Средиземноморье, зафиксировано в целом ряде российских консульских донесений. С момента своего прибытия в османские владения, русские консулы обратили в этой связи особое внимание на мореходов с острова Идры. Как писал в 1783 г. И. И. Хемницер – известный поэт, служивший тогда консулом в Смирне (Измир), – «идриотские и другие мелкие суда турецкую торговлю по городам и портам Леванта отправляют»[104]. В том же 1783 г. российский генеральный консул в Архипелаге И. Войнович дал весьма высокую оценку не только профессиональным, но и боевым качествам моряков Идры: «Сей остров производит отважнейших из всего Леванта мореходцев, кои также и храбрые воины. У них более ста двадцать судов с парусами треугольными, ходящих с безмерным проворством и годных к перевозкам съестных запасов и войск и к учинению при случаях всякого скорого действа»[105]. Такую способность к «скорому действу» идриоты действительно показали во время революции 1821 г. Между тем флот Идры продолжал расти. В 1788 г., после начала русско-турецкой войны, остров, по сведениям русского консула на Родосе майора Г. Турнавити, обладал уже 180 шебеками[106] грузоподъемностью от 33 до 200 т. Консул привел также сведения о количестве судов, принадлежавших еще двум островам Архипелага: Миконос владел 20 судами грузоподъемностью от 50 до 260 т, Касосу принадлежало 30 судов грузоподъемностью также от 50 до 260 т[107]. Обращает на себя внимание тот факт, что в числе упоминаемых русскими консулами мореходных островов отсутствуют Спеце и Псара – два острова, которые наряду с Идрой сыграли выдающуюся роль в национально-освободительной революции. Очевидно, это свидетельствует о том, что становление судоходства этих островов произошло позже судоходства Идры.
Для понимания особенностей развития греческого судоходства важны и сообщаемые консулами сведения о системе управления Эгейских островов. В этом отношении они могут быть разделены на две группы. К первой принадлежали острова, которые находились под управлением капитан-паши, главнокомандующего турецким флотом. Ко второй группе – острова восточной части Эгейского моря и самый большой греческий остров Крит, которые управлялись другими турецкими должностными лицами.
Провинция капитан-паши включала в себя в основном Северные Спорады и Киклады. В большинстве случаев эти острова управлялись видными лицами из числа местных греков – проэстосами, как они назывались. Но были и острова, управлявшиеся турецкими должностными лицами. В связи с пребыванием турецких чиновников на отдельных Кикладских островах, на Миконосе произошло неприятное для престижа России событие. Остров этот избрал в качестве своей резиденции генеральный консул в Архипелаге И. Войнович. Но так как остров не вел какой-либо внешней торговли и даже не производил необходимых для этого продуктов, то выбор Войновича вызвал подозрения Порты. Как писал в своем донесении Екатерине II от 1 (12) мая 1785 г. посланник в Константинополе Я. И. Булгаков, Порта «назначила на оный остров воеводу и кадия без сумнения в единственном намерении присматривать за поведением онаго консула. И обыватели, коим конечно неприятно было видеть себя управляемыми турками – воеводою и кадием, чего прежде у них не бывало и чрез что лишились они своей вольности, следовательно и против консула, яко виновника нового над собою правления не могли не быть худо разположены»[108]. Булгаков счел жалобу жителей Миконоса вполне обоснованной, но что-либо изменить в создавшейся ситуации он был не в состоянии.
Налоги с указанной группы островов Архипелага шли в казну капитан-паши. Помимо этого, на островитян была наложена тяжелая повинность поставлять для турецкого флота суда вместе с командами. Как сообщал консул на Родосе Г. Турнавити, капитан-паша после начала русско-турецкой войны 1787–1791 гг. реквизировал 80 идриотских судов «для употребления на Черном море»[109].
Хотя все Киклады и Северные Спорады формально зависели от капитан-паши и платили ему налоги, но в российских консульских донесениях 1780-х годов имя его не упоминается (в то время эту должность занимал Хасан-паша Джезаирли). И это упущение не было случайным. Реальная власть в Эгейском Архипелаге принадлежала Николаосу Мавроенису, драгоману флота[110]. Имя этого высокого должностного лица неоднократно упоминается в российской дипломатической переписке. Так, в мае 1785 г. Булгаков писал о Николаосе Мавроенисе, что тот «есть первый советник, управляющий всем поведением капитан-паши»[111]. Войнович же высказывал о Николаосе Мавроенисе и его брате Димитриосе весьма отрицательное мнение, согласно которому братья Мавроенисы суть жестокие угнетатели островитян и «смертные враги российского имени». Консул также выражал сожаление, что во время Архипелагской компании 1769–1774 гг. он заступился за Димитриоса Мавроениса, которого главнокомандующий А. Г. Орлов хотел повесить[112].
Теперь перейдем к другой группе Эгейских островов – к тем, которые не входили в епархию капитан-паши. Наиболее крупными из них являлись Самос, Родос и Хиос, расположенные вблизи побережья Малой Азии. Согласно донесениям консула на Родосе Турнавити, островом управлял представитель власти, именовавшийся мюселимом[113][114]. Согласно же донесению консула на Самосе Ф. Гаттески, «ага и кади составляют его правление и являются единственными турками на всем острове»[115].
Более детальную информацию российские консульские донесения дают об административной системе Хиоса. После завоевания этого острова турками в 1566 г. он ежегодно платил фиксированную сумму в казну Османской империи, сохранив при этом свои учреждения и самоуправление. Но к концу XVIII столетия эти привилегии были в значительной степени ликвидированы. Главой администрации Хиоса (так же как и Родоса) был мюселим; он же одновременно являлся и откупщиком сбора налогов с населения. Срок властных полномочий мюселима был небольшим (один или два года), и главной его целью являлось собрать с райи как можно больше денег. Что же касается других органов управления, то, как сообщал в 1800 г. консул на Хиосе А. Бани, здесь существовали два совета: турецкий, который насчитывал 14 ага, и греческий, куда входило 40 проэстосов. Этот греческий совет принимал определенное участие в управлении островом[116].
Свои особенности в системе управления имел Крит. В 1786 г. остров делился на три провинции – Канея, Ретимно и Кандия, которыми управляли паши[117]. Паши управляли и континентальной частью Греции. Паша, заседавший в Салониках, управлял этим городом и частью Македонии. Порта часто меняла пашей в Салониках, и реальной властью являлись здесь аяны – мусульманские нотабли. В донесении консула в Салониках Мельникова от 20 февраля (3 марта) 1787 г. перечисляются эти аяны: главный аян Мустафа-бей, второй и третий аяны, соответственно, Юсуф-бей и Осман-ага[118].
Значительная часть Румелии входила в Негропонтский санджак, которым управлял паша, чья резиденция находилась в Халкисе. Мореей (Пелопоннес) также управлял паша, резиденция которого находилась в Навплии. Как и в ситуации с Архипелагом, при этом паше большую роль играл грекдрагоман, назначавшийся драгоманом Порты и зависевший от него. Особый статус в Морее принадлежал городу Патры. Он являлся вакуфом султана, который представлял доходы с него имарету[119] в Константинополе. Мютеселлим (управляющий имаретом) за определенную фиксированную плату отдал город двум грекам – Бензелло Руссосу и Роди Канакарису, а те, в свою очередь, избрали воеводой турка Юсуф-агу. Этот триумвират и застал в Патрах, по своем прибытии в город в августе 1785 г., российский консул Христофор Комнин. То, что городом управляли единоверцы, для жителей отнюдь не было каким-либо благом. Они, как писал Комнин, «в течение четырех лет управляли городом, как будто он являлся их собственностью. На протяжении этого времени налоги назначались произвольно. И они так хорошо приняли свои меры, что никто не осмеливался публично жаловаться, и они располагали имуществом жителей по своему произволу. Народ стонал под этим гнетом и искал только случая, для того чтобы сбросить эту тиранию». Триумвиры пытались избавиться от русского консула, присутствие которого казалось им опасным. Но Комнин принял свои контрмеры: он сумел получить поддержку архиепископа и некоторых видных горожан. На собрании в его доме жители высказали пожелание, чтобы отныне каждый квартал избирал своего депутата и они все вместе управляли бы городом. В результате триумвиры утратили свое влияние, а Юсуф-ага был смещен[120].
Находившиеся на Ионических островах российские консулы внимательно отслеживали также и ситуацию в материковой Греции, особенно в Эпире и Пелопоннесе. Объектом их особого внимания была Мани – горная область на юге Пелопоннеса, на протяжении веков сохранявшая свою фактическую независимость. В 1770 г. Мани стала основным очагом большого антитурецкого восстания, охватившего полуостров. После этого Порта предприняла усилия для усмирения непокорных горцев. В 1779 г., в результате похода капитан-паши Хасана Джезаирли в Морею, Порте удалось усилить свой контроль над этим горным краем. Джанет-бей, правитель Мани, отстраненный капитан-пашой от власти и нашедший убежище на Ионическом острове Занте (Закинф), в 1785 г. представил Л. Бенаки, генеральному консулу России на Корфу, записку о положении его родины в это время. Оно характеризовалось усилением зависимости Мани от султанской власти. По словам бывшего правителя, «Мани находится под управлением капитан-паши, который делает все, что он хочет». Общее состояние горного края Джанет-бей характеризовал следующим образом: «Деревень в Мани имеется 70, домов семь тысяч, взрослых мужчин десять тысяч, всего душ 32 тысячи… Купцы прибывают сюда из многих мест, но до настоящего времени – иностранцы, а не местные жители. Сейчас же, после прекращения войны между великими государями, появились здесь немногие пелопоннесцы – соседи, занимающиеся небольшой торговлей»[121].
Попытки влиятельных турок, а иногда и греков, помешать появлению в их местах российских консулов, в которых они видели препятствие для своих бесчинств и произвола в отношении бесправного населения, наблюдались в ряде районов Греции. Характерна в этом отношении реакция турецкой знати центрального города Негропонта Халкиса на прибытие в их город российского консула П. Креваты в июле 1786 г. Как уже говорилось, российский консул (как и английский, и французский консулы в османских владениях) имел два официальных документа, исходивших от султана и определявших юридические основания для осуществления консульских функций: берат, содержавший в себе перечень прав и полномочий консула, и фирман, обращенный к властям острова, которым предписывалось позволить консулу «выставить свой флаг и герб без всякого затруднения».
Тем не менее, как сообщал консул, местные турки собрались писать султану, «что будто бы я нарочито послан сюда от России для переговоров с находящимися здесь греками, дабы со временем учинить то, что отец мой и я в прошлую войну в Морее учинили». Турки также всячески препятствовали общению местных греков с российским консулом. Как сообщил Кревате греческий митрополит Негропонта, «они запретили ему и другим грекам под смертною казнию, что ежели дерзнет с них на двор мой взойти»[122].
На Крите же турки, настроенные против каких-либо контактов России с греками, перешли от слов к делу. Прибытие в Канею (Ханья) 20 апреля (1 мая) 1785 г. российского консула К. О. Шпалькгабера вызвало мятеж местных турок. Шпалькгабер должен был вернуться в Константинополь и снова высадиться на Крите уже с помощью российского посланника в сентябре 1785 г. Тогда консулу удалось узнать, что за попытками помешать его установлению на Крите была и рука французского консула. По сведениям Шпалькгабера, французский консул на Крите сказал одному видному местному турку, что «он охотно отдал бы из своего кармана 500 пиастров, если бы установление консула России не имело места»[123]. И это был не единичный случай подстрекательства турок со стороны французских агентов к выступлениям против российских консулов в Греции. Комментируя эти действия французов, российский посланник в Константинополе Булгаков писал Шпалькгаберу, что они «не могут доброжелательно наблюдать за обоснованием наших консулов и особенно в местах, где только они получали всю выгоду от торговли. Всюду они стараются интриговать и возбудить население против наших консулов»[124].
Российские консулы были представителями могущественной державы и находились под ее защитой. Но также они в основном были и греками, вследствие чего принимали близко к сердцу страдания своих соотечественников под чужеземным игом. Во многих донесениях российских консулов дается картина бедствия и страданий, которые испытывали греки под жестоким турецким гнетом. Сильнее всего этот гнет ощущался в областях материковой Греции и на больших греческих островах, которые формально находились под управлением назначенных султаном пашей и на которых имелось значительное турецкое население. Так, согласно донесению консула в Патрах Х. Комнина, жители Пелопоннеса «отягощены и задавлены обременительными налогами, не оставляющими им хлеба на прокормление их семей»[125]. О непосильном налоговом бремени, которое испытывали жители Салоник, писал и консул Мельников. По его словам, горожане «от необычайных податей и разных других налогов и притеснений, причиняемых им от стороны иногда бываемых пашей и всегда обитающих здесь аянов или первых начальников, в бедном состоянии находятся»[126].
О тяжести турецкого ига писал с Крита и консул Шпалькгабер: «Хотя бедные сии христиане страдают в сем пространном государстве от тиранства турок, но смело подтверждаю, что нигде столь худо с ними не поступают и не чувствуют они столь сильно бремени наложенного на них страшного ига, как в сей провинции»[127].
Кревата, консул на другом большом греческом острове, Негропонте, считал, что нигде турки не обращаются с греками столь жестоко, как здесь: «Оные греки весьма в превеликом от турков притеснении находятся, так что убивают их без всякой пощады за самые малейшие вины и иногда и безвинно, ибо таковых, кои бы более обитателей из турков здешнего города наполнены зверством, злостью, суровостью и развратностию, нигде во всем турецком владении обрести нельзя»[128].
Шли годы, менялись турецкие правители в Греции, менялись и сами российские консулы, но картина повседневной жизни греков, которая засвидетельствована в их донесениях, не менялась. «Начиная от паши, – сообщал в 1803 г. из Мореи консул М. Я. Минчаки, – все чиновники Порты, которым поручено управлять этими провинциями, постоянно совершают вопиющие несправедливости, занимаются только тем, что насилуют, вымогают, терзают жителей». В 1800 г. не менее резкую характеристику представителям турецкой власти на Хиосе давал консул на этом острове А. Бани: «Здешние управители вообще суть толикие хищные волки, не внемлющие справедливости, и бывают уполномочены здесь от их правительства на один только год, дабы грабить бедных райев и всех тех, кои не в состоянии им упорствовать»[129].
Консулы, авторы донесений о тяжелом положении греков под османским господством, как уже говорилось, и сами были в основном греками. Однако нет оснований обвинять их в какой-либо пристрастности или сгущении красок. О тяжелом бесправном положении греческих крестьян писал и Ф. Божур, бывший в конце XVIII в. французским консулом в Македонии. По его словам, «в Македонии, как и в Польше, крестьяне умирают от голода, в то время как господа купаются в роскоши». Правовое положение греческих крестьян он сравнивал с положением американских негров[130].
Однако ситуация не везде в Греции была столь тяжелой, как в тех областях, к которым относятся вышеуказанные консульские донесения. Она зависела от присутствия завоевателей и от их власти в той или иной области. На островах Архипелага это присутствие было значительно меньшим, чем в материковой Греции. Консул на Негропонте Кревата привел список островов, где вообще не было турецкого присутствия. В этом списке четыре острова: Скопелос, Скирос, Андрос, Зеа (Кея). По словам консула, «поелику на всех сих островах турки жительство не имеют, то и обитатели их, греки, живут противу других гораздо спокойнее»[131].
Было бы неправильным считать, что те бесчинства и жестокости, которые творили в отношении греков представители власти и местные необузданные мусульманские элементы, получали одобрение Порты. Эти эксцессы вызывали бегство греческого населения, в результате чего суживались возможности систематической эксплуатации страны. Помимо того, доведенное до отчаяния население усиливало борьбу против османского господства. Этим можно объяснить время от времени предпринимавшиеся Портой попытки ослабить чинившийся в отношении греков произвол.
Об этих попытках и их результатах упоминается в ряде донесений российских консулов. Так, консул на Негропонте Кревата 28 июня (8 июля) 1786 г. сообщал: «20 числа сего месяца прибывший сюда из Константинополя курьер привез к здешнему паше указ, повелевающий чтобы никто из турков, опасаясь смертной казни, никакими обидами угнетать греческого вероисповедания народов не дерзал». Но, как сообщал через два месяца консул, султанский указ отнюдь не был принят к исполнению местными турками. Они, по словам консула, «не только тому предписанию повинились, но и вящшее еще прилагают тщание как ко убивству, равно и к непрерывному угнетению оных, так что чрез малое сие время бытности моей здесь обстоит погубленных ими без малейших причин более 15-ти душ»[132].
Аналогичная попытка с аналогичным результатом была предпринята султаном Абдул Хамидом и на Крите. Из донесения Шпалькгабера от 1 (12) сентября 1786 г. явствует, что местный паша получил хатт-и шериф султана, по которому греки должны были избрать «покровителя», который защищал бы их против притеснений пашей и ага и заботился бы о том, чтобы они управлялись в соответствии с предоставленными им Портой привилегиями. Греки избрали своим покровителем местного муфтия[133], однако ага заставили пашу аннулировать этот «священный указ»[134] султана[135].
Не находя защиты своей жизни и собственности у турецкой власти, греки искали ее у иностранных держав. В XVIII в. на Балканах появилась довольно широкая категория лиц, которые официально пользовались иностранным покровительством, – т. н. баратеров. Право на такое покровительство давало приобретение двух видов документов, которые, как уже говорилось, формально выдавал сам султан: берата и фирмана. Определенное количество подобных документов получало каждое иностранной консульство в Османской империи для своих сотрудников из местного населения. Эти бераты и фирманы продавали иностранные посольства в Константинополе, для которых они служили источником доходов. Цена берата и связанных с ним фирманов зависела от престижа той иностранной державы, для консульства которой предназначались эти документы. После основания русских консульств в Греции появился интерес к русскому берату, который стал цениться как французский (до того момента самый дорогостоящий). Об одном из случаев появления в Греции русских баратеров свидетельствует указание, данное посланником Я. И. Булгаковым 7 (18) июля 1785 г. генеральному консулу в Салониках Д. Мельникову: «Из принадлежащих к Салоникскому посту бератов выдать один тамошнему обывателю греку Димчо Теодори Мандуке, а зависящие от берата два фермана: 1) греку Темели Абрамосу, 2) жиду Лиезеру Сарфатию. Извещая об оном, прошу покорно в. в. б. [ваше высокоблагородие] не оставить их своим защищением во всех их нуждах и торгах на основании торговых прав, утвержденных для наших баратеров торговым трактатом, и именно артикулами 6, 9, 51, 55, 56 и пр., в силу коих должны они пользоваться всеми преимуществами наравне с нашими подданными»[136]. Употребленное Булгаковым слово «выдать» не означало, что эти документы выдавались бесплатно. Российский берат вместе с двумя фирманами, как и французский, стоил семь тысяч пиастров[137]. По тому времени это была большая сумма, и поэтому баратерами могли стать только купцы и другие состоятельные люди.
Более общедоступным был другой способ получения покровительства России – эмиграция. Несколько тысяч греков, участников Архипелагской экспедиции 1770–1774 гг., переселилось в Россию сразу после Кючук-Кайнарджийского мира. Но тяга греков к эмиграции в дружественную страну не ослабла. Основание российских консульств в Греции дало ей новый толчок. По словам консула на Крите Шпалькгабера, «если бы я захотел удовлетворить всех тех, которые обращались ко мне, чтобы оставить родину и переехать в Россию, то думаю, что лишил бы эту страну почти половины греков»[138]. Некоторые из переселенцев возвращались в Грецию уже с русскими паспортами и таким образом приобретали право на защиту со стороны русских консулов.
Появление в конце XVIII в. русских консулов в греческих землях усилило существовавшие у греков еще с первых веков чужеземного ига надежды на то, что их освобождение придет с Севера, со стороны великой единоверной державы. Об этом свидетельствует эпизод, рассказанный Шпалькгабером в одном из его донесений: «Прогуливаясь верхом с драгоманом и двумя янычарами, две гречанки остановили меня, желая знать, кто я таков, и, узнав о мне, спросили меня, когда освободите нас от сих варваров? Можно судить о моем смущении, так как сие произошло в присутствии янычаров, то и удалился я в скорости, ничего не отвечая»[139].
Деятельность российских консулов в Греции, в частности, защита ими притесненной райи получила положительную оценку со стороны патриотически настроенных греческих современников. Так, виднейший греческий просветитель Адамантиос Кораис, живший во Франции и отнюдь не принадлежавший к кругу апологетов Екатерины II, в 1803 г. писал в своей известной записке «Mémoire sur l’état actuel de la civilisation dans la Grèce»: «Русские консулы по славному для России мирному трактату, к которому императрица успела принудить турок, приобретши право на некоторое во всех странах Турции диктаторское самовластие, часто исторгали греков из мстительных рук правительства, представляя, будто они вступили в подданство или служили под начальством русских»[140].
После русско-турецкой войны 1787–1791 гг. многие российские консульства в подвластной османам Греции прекратили свою деятельность. Но эпоху широкого присутствия екатерининских консулов в Греции сохранили для истории их донесения, хранящиеся в российских архивах. В комплексе эти донесения дают уникальную картину жизни греческого народа в 1783–1787 гг., занятий и быта греков, их надежд и чаяний, характера власти, в условиях которой они жили. Все донесения проникнуты горячим сочувствием к греческому населению, которое испытывало тяжкий гнет и жестокости со стороны турецких начальников любого ранга. Пребывание большой группы российских консулов в Греции в канун русско-турецкой войны 1787–1791 гг. стало яркой, хотя и малоизвестной страницей в истории многовековых русско-греческих связей.