Россия в плену эпохи. Глава 2. Слепящая тьма (А. В. Викторов, 2017)

Произошла народная революция. Чувственная. По отношению к идейной февральской 1917 года – контрреволюция.

Удивляться в этой обстановке азарту взявших на себя инициативу крайне левых политиков, – большевиков, – не следует. Они составляли группировку, состоящую из деклассированных элементов, вышедших из рядов социал-демократии; наиболее революционно настроенные, не занимавшие никаких государственных и частных должностей в царской и послефевральской России. Они, неудовлетворённые своей судьбой честолюбцы, поняли, что учение Маркса, демагогически употреблённое, может стать ключом к овладению бунтарски настроенными русскими массами. Они раздували их анархический настрой для прихода к своей мечте – собственной власти. Они возглавили беспощадный бунт, свергнувший существовавшее восемь месяцев демократическое правительство, поощряли грабёж и уничтожение имущества богатых и зажиточных людей. Для начала были разграблены Эрмитаж и Зимний Дворец.

Хаотическая ситуация породила множество разрозненных люмпенских группировок, каждая из которых считала себя хозяйской и потому – ненаказуемой. Таковым было их понятие свободы. Писательница З. Гиппиус – очевидица событий – запечатлела в своём дневнике разнузданный уличный разгул. После 25 октября 1917 года, – арест Временного правительства, – улицы Петрограда были заполнены алкоголиками, разбивавшими подвалы, где хранилась водка, проститутками и уголовниками, выпущенными из тюрем. Атмосфера хаотичной жестокости описана А. Блоком в его поэме «Двенадцать». Её создавали также матросы, дезертиры, бродяги, большевики-самозванцы и другая деклассированная шушера. Все они собирались в отряды, настроенные против какой-либо власти, кроме собственной. Они признавали своими тех, кто кричал громче и стрелял метче.

Для большего понимания событий необходимо обратить внимание на прошлое новых главарей. Они никогда не зарабатывали себе на жизнь. Когда их спрашивали о профессии, то они помалкивали или односложно отвечали: «Революционер». В переводе на общепринятый язык это означало человека, ушедшего от всех сдерживающих норм, – распостранённый тип личности на Руси. Большевики, как атаманы, ставили на кон люмпенскую прослойку в городах и сёлах и лихо подчеркивали свою принадлежность к ней в своём поведении, в командах, речевом жаргоне и в одежде.

Понятие «власть» начинало доходить до них во всей своей полноте.

Верхам большевиков, когда они семь месяцев 1917-го года рвались к власти, нужны были деньги для своего укрепления. Ленин до и после свержения монархии, находясь в Швейцарии, получил от германского правительства крупные суммы с единственным условием: вернуться в Россию, разложить русский фронт и тыл, и тем самым помочь Германии одержать военную победу. Со своей стороны он считал, что антивоенная пропаганда поможет свергнуть тонкий слой поддерживающих Временное правительство, и на его место поставить большевистский абсолют. Спонсировали большевиков также и русские денежные тузы, настроенные против дремучей царской власти и идеалистически воспринимающие возможности страны после прихода к власти низов. Одновременно большевики получили дополнительные финансовые средства, взломав банковские сейфы государства в Петрограде и Москве.

У них был свой расчёт. Переворот, мол, даст право называть произошедшее «социалистической революцией». Такая идея могла быть употреблена отнюдь не для прихода к названной цели, а лишь для легитимного прикрытия абсолютной власти. Легкость низвержения Временного правительства, захват властных рычагов и средств государства опьянял большевистских вождей и армию окружавших их оруженосцев.

Неудивительно, что все иные гражданские слои были только их врагами. По этой причине стали быстро возникать террористические учреждения типа ЧК, ВЧК, ГПУ и их провокационная агентура. Большевики разбудили чувства плебея, который был никем и ничем, согласно их гимну оставался «проклятьем заклейменным», и стал кровавым, как их знамя.

Похожая картина создалась и в Германии после 1933 года. Нацисты, – отряды «СА», – действовали сходно. Власть и там и тут поняла, что основываться на завоёванной свободе с подонками общества в дальнейшем невозможно. Нацистская власть укрепила свои позиции в ещё недавно духовно богатой Германии. Перед нами – капитуляция гуманистической культуры и там, и здесь.

С помощью люмпенов, вооруженного крестьянства, – солдат, – и небольшого числа рабочих большевики грабили и сжигали не только помещичьи усадьбы, но и все культурные заведения. Страна находилась в состоянии безвластия. Это устраивало активных ленинцев и их сообщников, беспринципно беснующихся среди волн событий. Они стали активно склоняться к более упорядоченному существованию. Всеобщие выборы они не допускали. Это была только надежда едва сохранившихся демократов.

Остатком их восьмимесячной власти стало Учредительное собрание, обладавшее, как это было провозглашено Временным Правительством, правом определить политическое будущее России. Они опоздали. В крайне левой политической атмосфере оно существовать не могло. «Учредилка», как её называли, просуществовала два январских дня 1918 года. Риторика депутатов ещё не ликвидированных партий, – кадеты, октябристы, правые эсеры, меньшевики, эсдеки, – не влияла на умы бушующих в Петрограде масс. Выступающие в Таврическом дворце, – Учредилка, – в свою очередь не понимали, что сейчас авторитетна не запутанная в отвлечённых терминах политическая логика, а решительная поддержка страстей подавляющего большинства народа.

Большевистские депутаты, почуявшие это, не углублялись в марксистские теории и говорили только о настоящем: «Заводы рабочим!», «Земля крестьянам!», «Мир народу!» Эти призывы соответствовали настроениям тёмных масс, но не могли сбыться при большевистском самодержавии. Ленин позже открыто признавал, что это был обман масс большевиками для прихода их к власти. Громогласные обещания передачи пролетариату заводов, земли и установление мира невежественные массы покорно воспринимали, не обращая внимания на моральный облик обещающих и наступающую разруху. Именно такое невнимание помогло Ленину утвердить собственную демагогию.

Основой его мировоззрения, как мы уже упоминали, стала идея классового разделения и насильственной ликвидации отверженных богачей. До этого им отличился родной брат Ульянова – террорист. Гибель его привела младшего брата к поворотной идее – не к террору против царей, а к силовой власти над народом. Её успех после октября 1917 года и бесстрашный переход к репрессиям стимулировали Ленина для придание кровавому террору прогрессивного значения. Он нашёл отклик у раздражённых толп, не знающих что делать после получения ими свободы и наступающего голода. Оружие, которое они унесли с фронта, подсказывало ответ на этот вопрос. Произошёл стихийный сброс демократически трезвых умов. Они совершенно не понимали, что происходит и в какие политические одежды хотели бы они одеть Матрёшку-Россию. Под радужной оболочкой оказалось живое подобие Бабы-Яги с оружием вместо помела в руках. Массы обрели своё без законодательной говорильни. Большевики поняли, что политическая немощность бывших авторитетов – удобное состояние для физического уничтожении оппонентов, что было провозглашено в большевистских декретах и совершено на деле.

Всё это даёт основания считать октябрьский переворот бунтом против разума. Ленин считал: если очистить общество от привычных отношений, то освобождённая от естественных законов власть будет единственной, которая сможет решать силовыми методами всю проблематику безграмотной страны. Философ Бердяев заметил по этому поводу: «Исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе». Нетрудно заметить такое же перерождение немецкой нации в последующую эпоху.

Слово «гуманность» было употреблено верхами большевиков так же, как и другие демократические лозунги. Политический обман продолжался. Коммунистическая идея обещала высокое доверие к человеку, несмотря на то, что на первый план выходило насилие, разрушение и кровь. На практике идея помогла втирать очки массам, используя понятия «социализм и коммунизм» в их тоталитарном варианте. Среди восставших были люди и разумного начала. Их ведущей чертой было бесстрашие ради социальной мечты, определяющей их совесть. Они не замечали, что самопожертвование всё больше работает на властный абсолют социализма. Он показал себя уже в следующем году, когда был объявлен «красный террор» и начались расстрелы ни в чём не повинных, кроме своей честности, людей. Изъятие богачей из общества означало абсолютную уравниловку, ставшую основой большевистской власти. Она исключала борьбу за любую конкурентную идею. Подавляющее большинство народа примирилось с такой политикой и понадеялось на дальнейшие бесстрашные трюки после октябрьского переворота.

Высокий уровень озлобления ко всему старому изменил отношение и к религии, которая, как считал Ленин, была враждебна большевикам своими гуманными обольщениями. Ему было нужно революционное исступление. Оно стало причиной и силой погрома церквей. Ленин провозглашал: «Религия – опиум для народа». Он был по-своему логичен. Появился новый опиум – «коммунизм». «Церквями» стали парткомы, райкомы, красные уголки, СМИ, а приходами – партийные и общие собрания.

В сложившейся ситуации большевики становились опытными авантюристами. Им нечего было терять, кроме собственной власти. Эти экстремисты понимали, что черты бессмысленного и беспощадного бунтарства могут пойти на убыль. После революционного выплеска народ тяготел к уединению в деревнях как в обителях устойчивого быта. И то и другое говорило о равнодушии русского мужика к цивилизации, политике и разуму, а притязания – лишь о привычке к своему безбедному существованию. Такое можно назвать отшельничеством нации.

Её меньшая часть – городская молодёжь, всегда ждущая перемен – в значительном своём числе приняла революционное отвержение старого как начало решительной перестройки общества. Они были далеки до понимания того, что революционное развитие может вести к фашистской природе подобного увлечения. О термине «фашизм» тогда ещё не знали. Мы имеем право считать, что Ленин явился его основателем. Согласно исследованиям историка Д. Штурман, в 1921 г. на встрече с итальянскими коммуниста ми Ленин стремился повернуть их политику к идеям Муссолини. Несомненно, он одобрил бы диктатуру и Гитлера, если бы дожил до неё. Убеждённость такого рода стала более понятной в декабре 1922 года, когда Ленин подписал договор о дружбе и сотрудничестве с Муссолини после переговоров в Рапалло, и тем самым утвердил новый политический почерк, получивший название «фашизм». Ленин стремился показать гуманно настроенным коммунистам, что он расходится с ними только в тактике, но не в стратегии. Под общей с ними программой он имел в виду совершенно другое политическое содержание.

Политолог В. Абаринов уже в наши дни приводит слова большевика Карла Радека, сказанные им позднее о нацистской молодежи в Германии: «На их лицах мы замечаем ту же преданность и такой же подъём, какие когда-то освещали лица молодых командиров Красной Армии» (по У. Ширер). С такой страной, не говоря уже о развитии её режима до силового беспредела, нельзя было иметь никаких доверительных отношений и внутри, и вне её. Несовместимые с правовой демократией, её действия должны были стать заметными как глобальная угроза и подвергнуться вмешательству со стороны демократических стран. Такое было сделано крайне нерешительно и проявилось в полной мере только двадцать лет спустя.

Для установления нового типа русского человека были и психологические основания. Один из наблюдателей замечает: «С одной стороны, у великоросса имеется много положительных, трогательных черт характера, за счет которых он располагает к себе. С другой стороны, часты проявления жестокости и бессовестности, так что невозможно понять, как столь разные черты характера уживаются в одном индивидууме. В русском характере мы находим контраст между меланхолией, чисто славянским благодушием и жестокими кровожадными инстинктами азиатских кочевников» (А. Широпаев). Можно дополнить: русская натура склонна к патологическим сдвигам психики.

Большевики быстро приоткрыли своё истинное лицо. Их руководство всем своим чувством было за абсолютную диктатуру, независимо от того, под каким политическим знаком оно рекламировалось. Такое стало основным признаком истинного отношения большевиков к идее коммунизма. Абсолютная власть, практическая и единственная, стала содержанием этого понятия. Для чего? Они над этим не задумывались, поскольку были верны своей силовой маниакальности. Позже они расширили масштабы своих стремлений, что соответствовало политическому радикализму других стран, вызывающему молчаливое приятие. Властное начало в России и Италии стало стратегией и говорило о презрении к «буржуазной цивилизации».

В 1922 году, когда первая волна идейной и культурной эмиграции из советской России подошла к своему концу, Ленин решил продолжить чистку подвластного ему населения. На сей раз глава большевиков боялся оставшейся в России интеллектуальной элиты, поскольку она была в состоянии чувствовать лживость объявленной гуманности и невозможность обнажить её там, где не было свободы печати. Гласный спор с ней Ленин мог проиграть, поскольку его убеждения противоречили общечеловеческим. Он учитывал моральную силу сторонников свободного демократического развития. Стороны могли говорить только с разных нравственных позиций. Поэтому он распорядился, чтобы под угрозой расстрела были высланы из страны в Германию имевшие мировую известность русские философы, учёные, писатели, общественные деятели. Это изгнание было произведено морским транспортом, получившим название «философский пароход». И он был не один.

Так свершилась следующая революция, на этот раз против разума и культуры, отодвинувшая Россию на несколько веков назад. Рядовые россияне спокойно отнеслись к этому, поскольку такая реформа была направлена против умов, с которыми они никогда не соприкасались.

В строй вступило созревшее к тому времени противоречие.

Оно усилилось потому, что Ленин, Сталин, Троцкий, Свердлов и близкие к ним фигуры не могли по своему душевному складу быть верующими в ортодоксальное коммунистическое учение. Руководители такого ранга окончили 3–4 класса сельской школы или несколько курсов семинарии. Только Ульянов-Ленин получил высшее юридическое образование, но стал вершителем беззакония. Эти в корне испорченные люди отстраняли от себя всякую свободную конструктивную идею и утверждали свои планы закрепления собственной власти за счёт массового рабства. Свободная мысль могла отбросить от себя этих революционеров, поскольку они были не в состоянии, предварительно нарушив все законы морали и здравого смысла, превратиться из палачей в строителей будущего. Можно утверждать, что большевизм, – и нацизм! – есть не кодекс убеждений, а состояние человека, которому становится чуждым полнокровное и полноправное понимание существования человечества. Шёл подбор людей, аналогичных им самим, жадных до власти и готовым подчиниться тем, кто этой власти уже достиг.

На XI съезде партии в 1922 году Ленин заявил: «Полагаться на убеждённость, преданность и прочие превосходные качества – это в нашей политике вещь несерьезная». Такое высказывание говорило не об идейности как проявлении разума, а о стратегии жестокости, уму не подвластной. В недалёком будущем Сталин продолжил эту эстафету как основу уничтожения коммунистов-идеалистов. Он взял на вооружение стратегию без идеологии.

Для того чтобы лучше понять такие превращения, мы представим прошлое Сталина. Некоторые современные исследователи после открытия части секретных архивов сосредотачивают своё внимание на службе И. Джугашвили-Сталина в царской охранке до 1906 года и переход его к большевикам как к более перспективным деятелям для собственного выдвижения из рядового агента в видные политики. Сказалась его склонность к правонарушениям ради властных намерений, а значит – к уголовщине большого масштаба. Современная публикация документов о начале его карьеры подтверждает беспринципность и цинизм будущего вождя, занимающегося до революции грабежом банков в Закавказье. Более того, боязнь открытия порочащих его документов и свидетельских показаний стала причиной уничтожения впоследствии множества старых членов партии. Одна из причин последующих его злодеяний кроется во вдохновлённости возможностями послереволюционного периода. Достаточно увидеть размах террора и геноцида, которых мы ещё коснемся, и покажем более полновесные не тактические, но стратегические масштабы катастрофы народов СССР. Ответственность руководителя дополнится глобальными преступлениями против человечности. Мы вправе сделать вывод, что во главе коммунистов России стояли преступники, а подчиненные им члены партии являлись, по существу, их сообщниками. Важно обозначить и других сторонников такой политики под знамёнами «социализма» и «коммунизма». Обещание без денежного общества вызывало моральное облегчение бедняцких низов. Как может быть построено такое общество, было для рядовых людей неважно. Главное – это обещание, что не будет богатых и всесильных со своей мошной, которая способна нарушить нажитый Домострой. А это значит – покой и справедливость. Против власти, ведущей, якобы, к этим идеалам, они претензий не имели.

Такие люди были не в состоянии хотя бы для работы ума проанализировать логику Маркса, но им было велено изучать его труды. Такой процесс стал актом гипнотического внедрения властной идеи. В ином случае они бы скоро поняли ждущую их разрушительную жизнь.

Её раскрывают подлинные резолюции Ленина на представленных ему документах: «подлежат расстрелу», «изолировать в концлагерях», «поощрять энергию и массовидность террора», «повесить заговорщиков», «навести массовый террор, вывести и расстрелять сотни проституток», «не только аресты должностных лиц, но и расстрелы», «не исполнить – тюрьма», «преступно не арестовывать» (арх. материалы). «Нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар. Надо тайно подготовить террор, необходимо и срочно». «Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел и трепетал» (по В. Вейцману). Ленин, естественно, считал такие резолюции секретными, поскольку они зачёркивали его гуманную демагогию.

Историк Латышев в наши дни опубликовал найденные им в архивах материалы. Ленинский наказ в Саратов: «расстрелять заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». Далее: «сжечь Баку полностью. Брать в тылу заложников, ставить их впереди наступающих красноармейцев и стрелять им в спину… Посылать красных головорезов в районы «зелёных» и вешать под видом «зелёных» чиновников, попов, кулаков, помещиков». По поводу содержащихся в плену около миллиона казаков: «Расстрелять всех до одного» («New Rezume», оrg. от 17.12.14). Указания Троцкого мало чем отличались от приведённых выше: «При дальнейшем сопротивлении контрреволюционные кварталы будут срыты до основания» (Казань). «Сотни мятежников были расстреляны и потоплены в Волге» (Ярославль).

Вот акт № 18 расследования действий большевиков согласно их декрету «О социализации девушек и женщин». Расследование было проведено следственными органами Белой армии:

«В г. Екатеринодаре большевики весной 1918 года издали декрет, согласно коему девицы в возрасте от 18 до 25 лет подлежали социализации… Инициатором был комиссар по внутренним делам, Бронштейн. Он выдавал мандаты на это мероприятие. На основании таких мандатов было схвачено более 60 девиц. Одни были изнасилованы на месте задержания, другие отведены в числе около 25 душ во дворец войскового атамана к комиссару Бронштейну, а остальные – в “Старокоммерческую” гостиницу к командиру Кобзыреву и в гостиницу “Бристоль” к матросам, где также подверглись изнасилованию. Другие были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их остается неизвестной». Никаких мер против этого Красными не было принято.

Как позже охарактеризовал это сатирик: «смердящих осторожно называли сильными духом».

Они и им подобные, унаследовавшие революционный пафос, не хотели да и не могли изменить мирным образом столь радикально взлелеянную в массовом сознании нажитую мораль. Здравые умы могли сказать: зачем террор, когда можно просто убедить людей в правоте учения Маркса и Энгельса. Ленин понимал, что влиять на умы безграмотных масс – дело рискованное и долгое. Существующая неподалёку цивилизация могла убедить их в обратном и доказать, что есть иные пути в будущее. Сделать недоступными эти доказательства можно только силовыми приёмами, утверждающими своё главенство во всех областях жизни. Властная сила имела свою логику, убеждающую неразвитые умы.

Одним из доказательств возможности мирной политики служит то, что некоторые идеалисты до и после октября 17-го года создавали в ряде населённых пунктов коммуны. Казалось, это должно радовать советских вождей. На самом деле они боялись стихийных инициатив снизу. Такие могли доказать, что безденежная коммуна может быть добровольно создана честными идейными людьми. Это расходилось с единовластными целями Ленина. Он распустил коммуны и этим ещё раз доказал, что он – не коммунист.

Руководитель-практик экстремистского типа не в состоянии строго следовать любой научной теории. Он находится вне идеологии и подчиняется ничем не ограниченному чувству. В 1906 году Ленин встревожился, что реформы Столыпина имеют целью безболезненно повысить жизненный уровень крестьянства: «Если так будет продолжаться, это вынудит нас отказаться от всякой аграрной программы вовсе», – с сожалением изрекал он.

Можно понять, что автор этих слов отнюдь не стремился улучшить положение русского крестьянства, а хотел только использовать его для своей «аграрной программы» – ещё одного средства собственного господства. Ленин замечал: «наш пролетариат в большей части своей деклассирован.

Идущие на фабрики – это не пролетарии, а всяческий случайный элемент». Как видим, вождь понимал, что провозглашённая им классовая основа – явление условное. Надо её защитить только своим толкованием: «Наша диктатура – это власть, опирающаяся не на закон, а на насилие».

Позже, выступая в 1922 году на III съезде комсомола, он провозгласил основу морального кодекса большевиков: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем». Так была утверждена фашистская сущность большевизма.

Такая идеология имела свои опоры. Выступая на VIII съезде партии (1919 г.) один из руководителей Красной армии Г. Сокольников охарактеризовал её моральное лицо: «Героизм отдельных лиц и бандитизм основных масс». Съезд никак не реагировал на эти слова, хотя они говорили не только о революционных массах, задействованных в армии, но также об их руководителях, пришедших к власти силовым путём. Неудивительно, что упомянутая откровенность выступавшего стала в недалёком будущем причиной его гибели.

М. Горький в беседе с Б. Соколовым (1920 г.) сказал: «95 процентов коммунистов – нечестные люди». Имеются также сведения о записке большевика Л. Красина Ленину, в которой были слова: «наше столь успешное втирание очков всему свету…». А красноармейские массы распевали: «…с винтовкою в одною, с девчонкою в другою и с песнею веселой на губе…». Участник гражданской войны, писатель И. Бабель, подтверждает подобную характеристику в своём дневнике 1920 года и дополняет её фактами бездарности красных командиров Ворошилова и Будённого. Их победы – начало использования русских солдат в качестве пушечного мяса.

Уже в конце спровоцированной октябрьским переворотом гражданской войны крестьянство перестало понимать кому верить и начало ощущать, что оно – в тупике. Торговля была запрещена и заменена продразверсткой, то есть принудительной конфискацией у крестьян запасов зерна и земельных культур для партийных кругов и разорённых городов. В деревнях начался голод. Оказалось, что так называемый городской пролетариат может стать не союзником, а врагом крестьянства, несмотря на «классовую родственность», о которой твердили большевики. Рождалось понимание его популистских намерений. Экстремизм Ленина был значительно большим, чем у его соратников. Уже в 1920 году он хотел отменить деньги и так реформировать экономику, чтобы большевистские верха снабжали рабочих, крестьян и интеллигенцию по соответственным социальным нормам продовольственными и промышленными товарами (по Р. Конквисту). Это была допускаемая им революционная реализация абсолютной власти под флагом коммунизма. Такого верха тотального властолюбия не было даже у Сталина и Троцкого.

Начались антисоветские крестьянские бунты в Тамбовской губернии, рабочих в Астрахани, казаков на Дону, матросское восстание в Кронштадте. Рядовые члены компартии восприняли это как нечто непонятное, а значит – враждебное. Оно нарушало идеалистическое восприятие коммунизма у одних, и было угрозой власти для других.

Новая государственная сила могла воевать против чего-то, но не творить нечто полезное в период разрушения всего и вся. Результатом стали всеобщая нищета и голод, на которые власть могла активно реагировать только силой, выступающей против представителей производительного земледельческого класса. Шла реквизиция продовольствия у крестьян. Упорно провозглашаемые высокие цели пострадавшую массу уже не впечатляли. Её не подвигли на враждебное отношение к власти также более 5-ти миллионов погибших от голода в эти годы. Неудивительно. Ещё в девяностых годах 19-го века, когда разразился голод в Поволжье, Ленин реагировал на всеобщую тогда благотворительность следующим образом: «Вся эта болтовня о том, чтобы накормить голодающих, есть ни что иное как проявление сахаринно-сладкой сентиментальности, столь характерной для нашей интеллигенции» (по Р. Конквесту). Неудивительно, что его власть 20 лет спустя после такого заявления не только не колыхнулись, более того – Ленин насильственно выслал из страны общественных деятелей, организовавших комитет «Помощь голодающим». Глава страны боялся всякой не контролируемой им общественной гуманитарной инициативы. Она предъявляла возможность своей помощи сразу, а правительство – никогда.

Лидер правых эсеров Чернов отметил (1924 г.) способность Ленина переноситься по ту сторону совести в отношениях с идейными врагами и применять против них любые грязные приёмы. Честен он был только с самим собой. Придя к насильственной власти, он мог употребить только деструктивную деятельность, но не конструктивную.

Троцкий был главнокомандующим Красной армии и проводником начавшегося с её помощью террора. В дальнейшем, находясь в изгнании, он не изменил свои экстремистские взгляды. Сталин, победивший в борьбе за единоличную власть, оценил приоритет силовых методов и стал думать о дальнейшем их усилении. Это продолжало противоречить провозглашённой теории. Заметим, Маркс не призывал к кровавому насилию и в частности утверждал, что социалистическая революция в России невозможна по причине низкой развитости населения страны. Большевики постарались забыть об этом и заполнили пустое место террором.

Ортодоксальных марксистских убеждений придерживались социал-демократы (меньшевики), отвергающие революционный приход к власти. Большевики не дали ходу «родственникам» по идее. Они их безжалостно уничтожали, показав, что стратегия выше идеологии.

Русский патриархальный консерватизм до 1917 года не осознавал о затаившемся в его глубинах разрушительном начале. Его носители – Разин, Пугачев, Болотников и другие – воспринимались как единицы, ничего в истории не решающие. Опору решительные большевики нашли в бунтарских чертах нации и повысили их до нужного им предела. Была создана ситуация, в которой человеку нечего было терять, и он даже не хотел что-то приобрести, дабы обрести покой. Пришёл совершенно другой уклад жизни, а не просто хозяйственная разруха. В рассказе «Дикое сердце» писатель Артём Веселый показал родственность первобытных, генетических черт человека и явления большевизма.

Разрушительность нашла свой отклик и в искусстве, показав, что возможна приемлемая духовная реакция на революционный хаос. Часть творческой интеллигенции была вдохновлена революцией, то есть чем-то новым на осколках старого, дающим право на радикальное новаторство. Возникли литература и искусство так называемого «пролетарского» содержания и стилистики. Мысль, начинённая революционным духом и политической верой, становилась новаторством и анархической смелостью (В. Хлебников, В. Маяковский). Образовались два типа активных людей. Первый: группа демагогов-авантюристов, отвергавших всякую эстетику, и вторая – творческая, вдохновлённая революционным нигилизмом, сотрудничающая с ним и слепая к правде жизни. Уместно напомнить, что наиболее яркий из них, Маяковский, был агентом террористского ГПУ.

Мы уже упоминали про коммунистов-идеалистов, честных по своей натуре и верящих в коммунистическое будущее. Правила душевной чистоты и страсть к борьбе жили в этих людях даже тогда, когда тоталитарный строй стал бросать их на расстрел и каторгу. Глубоко в душе они понимали двоедушие такого строя. Но они считали это явлением временным. Их привлекали те надежды, о которых говорилось в песне тех лет: «близится эра светлых годов», и решительность вождей, – якобы для достижения поставленной цели. Была ещё одна группа, пассивно принимающая власть и выражавшая свою чуждость к ней лишь в сатирических анекдотах, несмотря на опасность этого. Всё вместе рождало удушливую атмосферу. Не было ни одного зрелого толкователя окружающего мира. Подобная незрелость была остатком февральской демократии 1917 года. Идеалисты верили в народ и вели себя бескорыстно. При этом прощали «революционные» проступки большевиков. Они соглашались быть «кирпичами» для сооружения властного фундамента. При этом не замечали, что новая власть превращает их в некие инфантильные фигуры, которые лишены возможности мыслить зрело. Согласно своему возрасту, они беспрекословно слушались «старших» и их перерождение в жертвы палачей воспринималось согласно принципу «Так надо!».

Чистые, но недалёкие люди того времени принимали большевизм как власть человека-бога, не успевая сообразить, к чему же он, безбожник, ведёт их.

Принцип обращения только к низам общества, как писал уже во времена Перестройки ректор университета, Ю. Афанасьев («Нов. газета», № 1312), обернулся «окрестьяниванием всей государственности, торжеством невежества и грубого вероломства». Иначе говоря, это была плебеизация государственной власти, при которой всякое чистое и умное явление со стороны становилось для неё опасным. В целях стабилизации строя был произведён строгий отбор кадров в государственные учреждения и создана партийная номенклатура, запечатлённая позже в особой картотеке ЦК ВКП(б). Она содержала списки доверенных лиц, близких верхам партии, кандидатов на ответственные должностные посты. Это было рождение нового социального класса эксплуататоров. Степень их доверия к выдвиженцам из низов определялась не столь «пролетарским» происхождением, сколь послушанием верхам. Находящиеся вне этих черт были предоставлены самим себе.

Участники нижнего звена власти надеялись, что жизнь в ходе бессмысленного бунтарства, уничтожения старой морали и изгнания Белых армий скоро войдёт в норму. Они были готовы во имя этого идти на любые трудности и терпеть волю твёрдой руки.

Понимание того, что происходит в действительности, проявлялось медленно. Трагизм этого осознавали трезвые люди, но не рабоче-крестьянская масса. Только когда большевистская власть, став единственной в стране, проявила себя в полной мере, люди начали с горечью ощущать, в чьи руки они попали.

Стихийное их уничтожение было упорядочено.

По указанию Ленина были организованы концентрационные лагеря на Соловецком архипелаге в Белом море, в городах Холмогоры и Пертоминск (Архангельская губерния).

Там, а также в губернском центре в 1920–1921 годах по бессудным приговорам архангельской ЧК были уничтожены 25 640 человек (жур. «Отечественные архивы», № 1, 1994 г.). Это были бывшие солдаты и нижние чины царской армии, то есть рабочие, крестьяне, интеллигенция и ремесленники. В число репрессированных попали студенты и служители церкви. Сам Архангельск населяло в те годы 56 000 жителей.

Страна покрывалась сетью концлагерей. В Орловской губернии (1919 г.) сначала их было 5. В один из них попали за тот же год 32 683 человека. В начале следующего года был уже 21 лагерь, а к концу года – 84.

Пока по неподтверждённым данным российских историков в других северных губерниях за тот же период было расстреляно 59 000 человек. Так Петроградская ЧК без следствия и суда уничтожила с 1921 по 1922 гг. 48 000 человек. В Закавказье (Баку) с 1921 по 1923 год было расстреляно 67 000 человек, затем дополнительно – 44 000 (ГРА-АР. Ф.420). в Туркестане за один год было уничтожено 77 000 человек (ГАУР. Ф.114) Чекистские деятели объясняли это «революционной необходимостью». Никаких ссылок на закон не было. Да и его самого не было. Расстрельные приговоры чаще всего обосновывались общим впечатлением, которое производил тот или иной задержанный. Чистые руки без мозолей? Значит, буржуй и расстрел! Эти «судьи» не обращали внимания на то, что их жертвами становились развитые люди среднего класса, которых так не доставало новому государству, коль уж оно стремилось к своему развитию. Массовый террор становился следствием отвержения большевиками индивидуальности человека с его множественными мнениями. Ленин был не только инициатором массового террора, но даже предлагал карательную статью о нём поместить в уголовный кодекс. Выглядело это так: «Советский суд должен не устранять террор, а обосновать и узаконить его принципиально. Формулировать его надо возможно шире, ибо только революционные правосознание и совесть поставят условия более-менее широкого применения их на деле». Подобный экстремизм мог исходить только от аморальных людей.

Вот их краткие характеристики: Ф. Дзержинский – уголовник; главарь красного террора П. Войков – садист; Г. Атарбеков – палач; М. Кедров – изувер; П. Дыбенко – человеконенавистник; В. Менжинский – наркоман. К. Ворошилов – бездарный военком; С. Буденный – создатель разбой ничьей конной армии; Котовский – удалой разбойник. Подобные черты характерны почти для всей верхушки большевиков.

Обратим внимание на то, что такими людьми двигало желание сокрушить нормальную жизнь и основать новую, лишённую каких-либо преград для абсолютного властвования над теми, кто ещё недавно главенствовал над их серым прошлым под именем «буржуев».

В феврале 1923 года начал действовать секретный циркуляр, который впоследствии назвали реальным завещанием Ленина. Он перечислил типы людей, обречённых на физическое уничтожение. В него входили все члены дореволюционных политических партий, представители аристократии, офицеры и рядовые Белой армии, сотрудники белогвардейских правительств, все религиозные деятели, бывшие землевладельцы, иностранцы, независимо от их национальности, ученые и специалисты старой школы, люди, ранее осуждённые за свою контрреволюционную направленность, и даже лица, амнистированные в прошлые годы советской властью.

Историк Д. Штурман поясняет: «Сила, которая не сможет добиться своих целей мирными средствами и при этом не хочет отказываться от своего положения единственной решающей силы, должна неизбежно обратиться к террору».

Пришла внеправовая система взаимоотношений человека и государства. То же самое Ленин вводил во внешнюю политику. Она, по его мнению, должна базироваться также на силе и её категорическом применении. На съезде РКП(б) в 1918 году он настоял на принятии резолюции: «Съезд особо подчеркивает, что Центральному комитету даётся полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну».

Гитлер в своде своей идеологии опирался на малую часть человечества, называемую им «высшей расой». У неё могут быть положительные обязанности по отношению к своей среде, но не к другим. Ленин также опирался на своеобразную «высшую расу», называя её «рабочим классом», состоящим из людей примитивного труда и примкнувшим к ним внеклассовым элементам. Они должны быть беспощадными в отношении людей самостоятельного мышления во всех областях деятельности. Такая градация была условной и фальшивой. После завоевания власти большевики стали уничтожать людей всех категорий при проявлении ими хотя бы малейшего неповиновения или подозрения на это. Личностные черты человеку диктует разум. Значит, интеллигенция является враждебной прослойкой.

Снова шло нарушение марксистской идеи. Открыто сказал об этом в 1918 году в Курске Троцкий: «Наша задача – уничтожение, прежде всего, интеллигенции. Надо довести население до покорности убойной скотины». Чем не гитлеровская мысль? Этот имел ввиду чужое население, а Ленин и Троцкий своё.

Не только присутствующие на III съезде комсомола, но и другая молодежь были вдохновлены приведённой выше резолюцией, позволяющей, по их мнению, создать мир без признаков застойного мещанства и упростить градацию захваченных ею умов молодёжи. Для неё не стало уравновешенных значений, а только «Да» – «Нет» и «Свой» – «Чужой».

Дальнейшую эволюцию взяли на себя эти молодые люди. Вдохновенная революционность была первым этапом губительного экстремизма. Далее всё развивалось по его законам. Были созданы карательные отряды ЧОН, члены которых скоро перешли в палаческие ЧК, ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД. Вдохновенные большевистские юнцы по мере своего развития стали профессиональными убийцами.

Их террор стал объявленной Лениным войной против носителей классической морали. В их представлении она была косной, не отвечающей проснувшемуся революционному темпераменту. Разгадать натуру каждого человека было задачей непосильной и ненужной. Оставалась ориентация: каждый может быть скрытым врагом. В таких условиях могли выжить только узко-мыслящие люди, боящиеся не только коммунистов, но и других душевно богатых натур, несущих разные идейные склонности.

Всеобщее насилие не давало конструктивных результатов. В стране продолжались разруха и голод. Решительные вожди были вынуждены скупо отступать к экономическому либерализму.

Поэт Осип Мандельштам в 1931 году в числе немногих понял непримиримый контраст между ложным идеалом и реальностью.

Учреждённая ими в 1921 году новая экономическая политика показала, что даже частичный возврат к мелкобуржуазной экономике может восстановить страну, пока не умерли частно-предпринимательские навыки. Большевиками такой возврат был разрешён только для создания умеренной легкой промышленности и такой же торговли. С нарушениями собственной классовой схемы ленинцы не считались, когда это было нужно им для укрепления собственного главенства. Они не были людьми морального принципа.

После разрухи НЭП удовлетворил крестьян и горожан. Первые продолжали заниматься традиционным земледелием, и всякое бунтарское начало у них было погашено. Можно заметить, что если бы НЭП был введен сразу после октябрьской революции, – или её просто не было бы, – то кризис, голод и разруха, вызванные бурей одностороннего насилия, были бы сняты с повестки дня. Все слои населения начали бы развиваться и богатеть. Крестьяне и рядовые горожане стали бы забывать свою неприязнь к богачам. Это был ненужный пережиток прошлого. До большевиков дошло, что крестьянство в своей основе – это класс собственников, а значит – буржуев. Именно он в состоянии изолироваться от всяких монопольных идей и заявить в конце концов о своих властных претензиях. Большевикам не оставалось ничего другого, как самим пойти против трудового крестьянства, ставшего теперь отнюдь не революционной силой.

Своим вольным началом НЭП противоречил штурмовому характеру большевиков. Политика отступления перед мелкой буржуазией была ненавистна их натуре, и они не могли долго тянуть свои вожжи влево. Ленин писал Каменеву: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы ещё вернёмся к террору и террору экономическому». Учреждением начального трудового законодательства стал Госплан. Он потеснил нэпманов. В конце 20-х гг. власть начала репрессировать этих предприимчивых людей, а средства производства и капиталы практически конфисковывать под видом растущих налогов, хотя их деятельность была легальной и приносила государству огромный доход. Неожиданно для себя они становились банкротами.

Ликвидация преуспевающего крестьянства и мелкой буржуазии – основных экономических классов, поднявших жизненный уровень изголодавшегося и неодетого населения – была решена и проведена экстремистскими методами. Новый лидер, Сталин, установил две первоочередные политические задачи. Первая: поскольку бесконтрольное крестьянство следует своим привычкам к обогащению, то это надо прекратить. Добиться этого мирным путём невозможно.

Значит, надо объявить ему войну. Второе: стране надо вооружаться опять-таки для войны – на сей раз против демократических государств, окружающих СССР. Он должен наступать на всех классово-чуждых властителей. Сталин следовал ещё одному принципу, который применял Ленин: «цель оправдывает средства». Это было правило деятельности иезуитов, развитое Н. Макиавелли, – его труды были настольной книгой Сталина. Несмотря на кажущуюся убедительность, это правило никогда не приводило к долговременной власти. В дальнейшем такой принцип показал, каким смертоносным орудием он является.

Политика насилия распостранялась и на национальные образования бывшей российской империи. Своеобразие наций было ещё одной угрозой централизму. Была уничтожена традиционная власть эмиров в среднеазиатских республиках и введена советская. Отряды вооруженного народа, – басмачи, – были далеки от властных идей Москвы, за что их безжалостно громила Красная армия. Национальная независимость была превращена в формальную, названную «союзной социалистической». Это было предопределено. В 1921 году Ленин дал указание напасть на буржуазную Эстонию и уничтожить там всех, кто будет сопротивляться. «В плен не брать!». По поспешному манёвру Ленина и Орджоникидзе также была совершена попытка вторгнуться в Иран, но Красная армия была вынуждена отступить оттуда. Одновременно Ленин дал приказ о нападении на Польшу. Достигшие, было, Варшавы, Красные войска были разгромлены армией маршала Пилсудского, и её контратака достигла Минска. Только вмешательство лорда Керзона (Великобритания) остановило поляков. В результате заключенного мирного соглашения у новой России была отобрана территория Польши, которая ранее входила в Российскую Империю. Вывод, который сделали большевики, был один: для победы над пока ещё сильными странами нужно воссоздать современную армию. Её конечная задача была – распространение большевистской власти на весь мир.

Такая логика отвечала расчётам Ленина и Троцкого о так называемой «перманентной революции». Последний считал, что восстание должно стихийно возникнуть во всех странах мира по примеру СССР. Сталин понял, что независимая ни от кого революция, подобная Октябрьской, там невозможна. Капиталисты уже начинали выплачивать свои долги низшему сословию, и на революционную пролетарскую самодеятельность нельзя было рассчитывать. Большевистская пропаганда в этих условиях могла потерпеть крах. Поочерёдное военное вмешательство в каждую из таких стран могло бы стать решающим для глобального успеха.

Можно считать, что практически никаких коренных политических разногласий между авторитетными правителями, Сталиным и Троцким, не было. Была лишь лютая борьба за лидерство в партии и в стране. Победа любого из них означала продолжение развития единоличной власти средствами террористического подавления инакомыслящих.

Властные успехи обостряли тщеславие вождей. Оно соответствовало также их политической стратегии. Их политику и экономику стало интересовать, в первую очередь, развитие вооружений. Обывательское трудолюбие не соответствовало большевистскому размаху. Сталин понял: труд должен быть предельно интенсифицирован на волне ничем не сдерживаемого насилия. Только безжалостная эксплуатация в его понимании может мобилизовать трудовые возможности людей. Конечно, это противоречило ещё недавно приобретённому экономическому достатку низов. Они попали в ловушку ещё раз.

Свободный труд земледельцев понимался властью как потенциальная угроза номинальному главенству большевиков. Собственность означала власть над своим хозяйством. Труд влёк за собой её расширение вплоть до монополии, и теоретически оно могло дорасти до размеров страны. Большевики впадали от такой мысли в состояние ненависти к независимому трудовому пахарю, способному вкладывать собственные силы и средства в свой рост, отвергая обвинения в буржуазной эксплуатации.

Вождь прятался за стратегию «социализм и классовая борьба в капиталистическом окружении». За этой ширмой он хотел вынудить миллионы коммунистов и крестьян пойти на индустриальные стройки. О добровольном начале речь не шла. Было необходимо быстрое создание рабочей силы невиданной ранее численности. Откуда ее взять? В конце 20-х годов Сталина спросили в узком кругу, не лучше ли действовать путём перевоспитания, а не террора. Он ответил: «идейность проходит, а страх остаётся».

Тут-то ему и пригодилось крестьянство. Было решено ликвидировать его зажиточную, а значит – наиболее трудоспособную часть. Сталин прикрепил к нему политический ярлык – «кулаки», – это слово можно скорее отнести к большевикам, действующим именно такой частью тела. Под нетерпимость коммунистов к «кулакам» официально подпадал всякий разбогатевший своим трудом крестьянин. Гласно они как частные собственники объявлялись враждебными «социалистическому строю». Значит, надо обезволить их, собрав единоличников в контролируемые сверху общие хозяйства. Для полного успеха надо изъять все хлебные и другие запасы у зажиточных и середняков и продать их заграницу для получения современного машинного и станочного оборудования для создаваемой индустрии.

«Раскулачивание» стало конфискацией имущества стратегических размеров. Кто же остаётся в колхозах? Бедняки, которым нечего было терять. Их слабую производительность можно увеличить силовыми методами. На СМИ появилась маскировка, что партия всем этим разовьёт отсталый крестьянский пролетариат. Это была ложь. Люди не желали работать в создаваемых колхозах, поскольку приручённая бедняцкая прослойка, как и «кулаки», не верила в общественный труд и воспринимало его как принудительные работы. Многие убегали из сёл и нанимались рабочими на создающиеся индустриальные предприятия. В этом также сказывался умысел Сталина. В него входило увеличение «рабочего класса», а также массовый голод и гибель людей, оставшихся в деревнях, как уже ненужных для экспансионистской политики.

С конца 1929 года до середины 1930-го было «раскулачено», – разорено и подвергнуто конфискации, – свыше 320 000 зажиточных хозяйств. Исполнителями этих разбойных актов были 25 тысяч молодых вооружённых членов компартии и активистов на местах.

Но это было далеко не всё.

В 1929–1933 годах были реквизированы личные продуктовые запасы у крестьян всех классов, – включая семенные фонды, – и экспортировано 3,41 млн. тонн зерна, десятки тысяч тонн мясо-молочных продуктов, 54 тысячи тонн рыбы. Всё это по низким ценам, только чтобы купили за рубежом. Крестьянство было разорено, а иностранные фирмы обвинили советское государство в демпинге. В результате голод охватил территории СССР с населением 30 млн. человек. Существовала вторая цель подобного разбоя: изъятие у крестьян кроме зерна и муки всех семейных запасов круп, выкапывание овощей на огородах, забой скота и птицы. Всё это – только на экспорт, а остатки – для колхозных амбаров. В начале этой силовой эпопеи погибли от голода более 6 миллионов человек.

В Житомире и в некоторых районах Украины и Урала известны случаи похищения и поедания детей.

Жестокости и издевательства в обращении с крестьянами сопровождало садистское поведение коммунистов-перерожденцев. Людей гоняли в кандалах многие километры. Дети при этом умирали поголовно. Крестьянам не полагалось выносить горе из избы. А то, что из изб изгонялись целые семьи, а дома переходили в собственность местной партийной знати, переживалось как несчастье, но редко вызывало активное сопротивление, а уж тем более – в союзе с другими пострадавшими. Традиционная разрозненность российского крестьянства не позволяла ему, как и встарь, проявить себя в качестве решающей политической силы. Сказывалась и русская национальная черта – терпеливость. Неотвратимость большевистского напора заставляла русского человека сдаваться ему в плен.

Со слов уцелевших выглядело это так:

«Наша семья была раскулачена в 1931 году. Жили своим трудом: 10 га земли, 2 коровы и птица. Взяли всё, включая дом. Отца арестовали. Меня со свекровью и дочерью выгнали, вытащили все вещи и устроили торги. Деньги они клали себе в карман. Когда торги закончились, в нашем доме остался жить один из тех, кто раскулачивал».

«Дело было в марте. Под конвоем повели на станцию. На вокзале провалялись четыре дня, потом подогнали вагоны и нас в них загнали, как селёдку. В Котласе загнали в бараки. Держали около месяца под строгой вооружённой охраной. Ночью дали команду строиться и погнали к реке Северная Двина – грузиться в трюм баржи. Кто не успел попасть на трап, скидывали в воду. На долгом пути стали умирать. Тогда в трюм заходил вооружённый конвой и покойника сбрасывали за борт».

В других случаях:

«Из вагонов грузили на подводы и отправляли дальше на Север. Мужчины шли пешком. Навстречу им двигались подводы, гружёные трупами. Люди замерзали во время этапирования».

И ещё:

«Наконец-то путь закончился. Глухая тайга, где не было ни одного жилого дома. Буксиры развернулись и потащили баржи в обратный путь, а люди остались в тайге под открытым небом».

«Люди пухли от голода. Кожа трескалась, из ран текла вода»… «Собирали внутреннюю пихтовую кору (камбий). Эти ленты сушили и толкли, а потом заваривали. Появилась дистрофия»… «В бараках как скот нас держали, даже хуже. Ночью родился ребёнок, замёрз и умер»… «Простужались. Все дети болели скарлатиной. Пятерых детей похоронили за одну неделю… В апреле 1930 года погибло 3 тысячи человек, в основном дети. Кто постарше сбегали, прятались и потому выжили».

Писали Калинину: «Одну женщину закололи штыком и двух расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за каких-нибудь полтора месяца»… Ответа не было.

«Умирали везде и в таком количестве, что не успевали хоронить. Ребятам, что покрепче, поручали за пайку хлеба оттаскивать трупы и валить их в яму. Яму не закапывали, пока не наполнится. До сих пор выделяются эти братские могилы, а ведь прошло 70 лет» («Мартиролог. Покаяние», том 4).

«Пекли лепёшки почти из одной травы, а многие из осиновой коры. Бараки опустели, а куда девались трупы – не знали. Случайно ребята увидели яму, которая почти до половины была заполнена трупами, сверху лежала девушка, как живая» (Там же).

Крестьянка В. Омельченко: «На Печору был вывезен на истребление самый крепкий, мастеровой, работящий и способный люд. Не было такого дела, которого он не смог или не умел делать. Жизнь моя имела только два цвета – розовый до революции и черный после неё… Мне пришлось теперь есть опилки. Муж, узнав об этом, выкопал труп лошади и сварил бульон. Спас меня» (Там же).

Крестьянин села Свичковка (Украина) добавляет: «Брали не только съестное, но и лопаты, топоры, вилы, одежду, платки, сорочки, полушубки…. Люди ели воробьёв, мышей, кошек и собак». Более того, СНК и ЦК партии постановили в селах, где были спрятаны продукты: «прекратить подвоз, кооперативную и государственную торговлю» (журн. «The New Times», № 51, 2008 г.).

Оторванные от хлебного труда, на Севере крестьяне могли заниматься только валкой леса, заготовкой дров и стройматериалов. Разве только это было нужно голодающей стране? Остаётся предполагать, что целью партийной верхушки было полное уничтожение крестьянства, истребление соотечественников во имя власти над оставшимися. На существующее крестьянское поколение был наложен крест. Именно так решались политические проблемы. Аналогичный метод впоследствии использовали немецкие нацисты против русских на оккупированных территориях. Но ведь в нашем случае речь шла об истреблении своего народа, а не чужого. Никакого разумного расчёта здесь быть не могло, а наличествовало только преступное начало. В отчёты местных партийных кругов цифры голодомора входили, но до Кремля не доходили. Местные главари боялись раздражать вождей.

Те и без того знали о происходящем. Секретарь ЦК КП(б) Украины, Косиор, отчитывался: «Голодовка ещё не научила многих колхозников уму-разуму» (Там же).

На Украине, по данным современного исследователя С. Кульчицкого, умерли от голода в домах и на улицах 3 миллиона 238 тысяч человек. Население Казахстана сократилось с шести до трех млн. человек. Несчитанное количество погибло на Северном Кавказе.

«Каждую ночь в Харькове собирают по 250 трупов умерших от голода. Замечено, что большое число из них не имеют печени, из которых готовят пирожки и торгуют ими, – докладывал в Рим итальянский консул. – Слабых отправляют в товарных поездах за город и оставляют умирать вдали от людей. По прибытии покойников выгружают в заранее выкопанные рвы». («www.bbc.co.uk/russ»).

Подавляющее большинство крестьянского поколения погибало как ненужный политический и экономический балласт. Тысячи умирали на улицах городов и слабым голосом просили хлеба.

После многомиллионных потерь крестьянства началась массовая отдача, не имеющая прецедентов в истории, – голод в городах. Была введена карточная система. Она соответствовала идее равенства, – голодного!

Согласно исследованиям известного историка Р. Конквеста, долгое время пребывавшего в СССР, в результате принудительного переселения трудоспособных крестьян на безлюдный Север, а также от голода в деревнях погибло около 14,5 млн. человек.

Если считать, что столь дикая экстремальность служила усилению мощи государства, то остаётся непонятным, как вождь призывал изголодавшую молодежь в армию. Не этим ли объясняется огромное число жертв в начале Отечественной войны?

Разумеется, мог быть иной путь. К 1926 году промышленность и сельское хозяйство были восстановлены НЭПом. Оставалось, казалось бы, повышать продуктивность труда крестьянства и промышленников силами крепких хозяев. Тогда урожаи в плодородной России повысились бы настолько, что продаваемое на Запад продовольствие и зерно окупило бы всё, что нужно власти для индустриализации без ущерба для сельчан и горожан. На созданные заводы пришла бы сельская и городская молодёжь. Её приток можно было бы увеличить законодательным путём. Сталин действовал обратным методом: продавал сразу весь конфискованный хлеб, включая семенной. Срыв этим весеннего сева он во внимание не принимал. Страх был ещё одной его целью.

Оставшиеся в деревнях-колхозах работали под строгим надзором государства. Они были лишены какой-либо трудовой инициативы. От них требовалась лишь рабская покорность. Продуктивность такого работника могла быть только низкой. «Коммунистическая власть … не довольствуется малопроизводительной покорностью. Она вгоняет раба в состояние идеологического психоза, придавая вульгарной принудиловке характер самодеятельного героико-исторического действия» (А. Базаров).

Для Сталина всё это была политическая частность. Его «барометр» при помощи громогласной пропаганды показывал только повышение собственного рейтинга.

Не все деятели партии были сломлены. Кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. Рютин имел мужество заявить: «Сталин установил в партии и всей стране свою личную диктатуру, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола. Авантюристические темпы индустриализации, “коллективизации” привели страну к глубочайшему экономическому кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду. В перспективе – дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни».

Был арестован и расстрелян.

Дальнейшая политика была столь же террористической. Исследователи отмечают, что террор было уже невозможно отменить, поскольку он обрастал своими кадрами, учреждениями, понятиями и рождал особую психологию населения. Жизнь-то продолжалась. Большевизм в этот период – в такой же мере метод индустриализации, как каннибализм – метод перехода на улучшенное питание.

Политика большевизма, напомним, отличалась двурушничеством, – гуманная идеология и кровавая практика. В 1932 году был издан закон с красноречивым названием: «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Закон стирал различие между крупными хищениями и мелкими кражами, начиная от кочана капусты, буханки хлеба и даже найденных на полях после уборки урожая колосков. В народе эта мера наказания так и называлась «за колоски», а власть карала за это как за воровство крупного масштаба. Такова логика большого террора. Совершение одного из этих «преступлений» влекло наказание до 10 лет лишения свободы в каторжных лагерях, где изголодавшиеся люди чаще всего погибали.

Так была решена проблема быстрого промышленного развития государства «дешёвым» путём и одновременного очищения его от людей, мешающих такой практике. Психологической целью такого закона было укрепление власти большевиков средствами страха, наполнившего атмосферу страны. Это было продолжением морали рабовладения, присущего советскому государству на всех его этапах.

Подобная атмосфера зависела от созданного типа людей. Н. Бухарин так охарактеризовал это перерождение: «Произошли глубокие перемены у тех коммунистов, которые, чтобы не сойти с ума, превратились в профессиональных бюрократов, для которых террор стал нормальным методом управления».

Сталинисты утверждают, что несмотря на жестокость методов, индустриализация была проведена, и к 1941 году страна стала сильной военной державой. Историк Р. Конквест опровергает рационализм такой политики. Сельскохозяйственная разруха привела к тому, что деревня не могла снабжать город продуктами и деньгами, – разорение крестьянства и непосильные налоги. Создаваемая промышленность лишилась большей части государственной поддержки. Из этого следует, что организация колхозов и ликвидация кулачества замедлили, а не убыстрили темпы индустриализации. Некоторые исследователи обращают внимание на то, что индустриализация в СССР сыграла роль в разгроме нацистской Германии. По этой причине дешёвый принудительный труд и истребление населения могут показаться необходимыми издержками для достижения безопасности страны. Забывается, что промышленный и духовный прогресс, а также социальное страхование были общей тенденцией цивилизованных стран ХХ века. Они были достигнуты отнюдь не политикой зла. Единственно возможным ли был избранный Россией путь?

Если бы НЭП был не только сохранен, но и расширен, как это сделал Дэнсяопин в современном Китае, то страна получила бы результат куда больший, чем от рабского труда. В стране мог родиться стабильный строй, необходимый не только для всестороннего развития человека. Укрепился бы моральный и военный потенциал, и он мог исключить военные поражения 1941–42 годов. Всё это могло произойти только в случае отказа большевиков от большевизма. А значит, было невозможным. Мы вынуждены прийти к выводу: катастрофа Российской империи в 1917-ом и тридцатых годах стала следствием пороков народа, от которых он по сей день не только не избавился, но и в состоянии к ним возвратиться. Как говорил Солженицын, теперь мы знаем о судорогах припадочной пятилетки в четыре года и о том, сколько народного богатства и сил погибло впустую. Значит, партийные проекты были исполнены худшим и ещё раз худшим способом. Таким было лицо «социализма» без маски в СССР.

Большевики не только не стеснялись этого, но открыто ставили такую политику в центр своей деятельности. Г. Пятаков (председатель Всесоюзного Совета Народного Хозяйства) выдвинул обоснование уничтожения любых тормозящих препятствий, не обращая внимания на причины их возникновения. Для этого, по его мнению, нужна была творящая воля, не считающаяся ни с какими ограничениями практического, морального или политического порядка. Эта воля, должная сотворить чудо, была лишена разумного начала. Диктат отбрасывал все оппозиционные настроения и технические трудности. Он отвергал и финансово-экономический расчет, а также научные предпосылки и любую объективную реальность, если она противоречила волевым решениям. Руководитель считался лишь с тем, что было утверждено высшим кругом власти. Такая структура оправдывала вождизм, а также сверхчеловеческую природу исполнителей политического процесса. Выполнение подобной программы можно назвать «триумфом воли», – так, кстати, назывался нацистский фильм вызвавший одобрение фюрера. Нетрудно заметить принципиальное сходство этой маниакальной политики с германским нацизмом, однако практика была несколько иной. Громогласно объявленные пятилетние планы исполнялись далеко не полностью. Это скрывалось в фальшивых отчётах. Они были вынужденными документами, поскольку отчет о невыполнении означал расстрел или смещения низового руководства. Подлинным оставалось падение покупательной способности рубля, что означало голод и нищету основной массы населения.

Сталин отдавал себе отчёт, что бедняцкие колхозы не смогут стать поставщиками сельхозпродукции для внутреннего потребления страной в нужном объёме. Да и себя вряд ли смогут прокормить. Концентрация сельского беднячества, – «пролетариата», – в единое хозяйство лишала его привычных подработок у зажиточных и вызывало низкую трудовую производительность колхоза. Соратники Хозяина после минутных колебаний поддержали этот нелепый шаг. Напомним, что речь шла о 90 % населения страны. Победоносная пропаганда ничего изменить не могла, и стала называть чудом спасшихся от голодомора «героями труда». Подобное лицемерие не было новинкой революционной политики.

Убыстрение темпов социального реформирования, – революция, террор, реформы сельского хозяйства и форсированной индустриализации, – похожи на насилие над слабым человеческим плодом в лоне матери. Попытка сразу и вдруг получить зрелый жизнеспособный организм даёт в любом случае мертворожденный результат. Это дало себя знать в голодоморе 1930–33 годов.

«Оживлял» такое положение только террор.

В 1926 году политические обвинительные приговоры были вынесены более чем полумиллиону человек. В 1927 году – 709 тысячам. В 1928 году – 909 тысячам. В 1929 году было уже 1 179 тысяч осуждённых. Историки М. Геллер и А. Некрич определили, что на май месяц 1933 года в заключении по политическим обвинениям находилось около 2-х миллионов человек. Власть чувствовала себя при этом достаточно уверенно, а частное недовольство ею, а также возникающие кампании оппозиции даже ободряли правящих, поскольку доказывали необходимость усиления государственного насилия.

Академик И. Павлов, лауреат Нобелевской премии, в 1930 году писал в Совнарком: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю целей их, но не подлежит сомнению, что в подавляющем числе случаев для арестов нет ни малейших оснований, то есть виновности в действительности. А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной, нисколько не рассчитываемой. С этим неизбежно исчезает жизненная энергия и интерес к жизни. В видах ли это для нормального государства? Отсюда так называемое вредительство. Это, главным образом, если не исключительно, не сознательное противодействие нежелательному режиму, а последствие упадка энергии и интереса».

Ответа он не получил и потому в 1934 году заключил: «Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. Это не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства… Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия. Я всё больше вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий, где государство – всё, человек – ничто. Такое общество не имеет будущего, несмотря ни на какие днепрострои и волховстрои» (журн. «Источник», № 1, 1995 г.).

Павлов упустил, а, возможно, не знал, что среди жертв в этот период были восставшие против политики Сталина разрозненные части Красной армии. Можно утверждать, что попыток мятежа в 30-х годах были десятки и состояли в них тысячи людей. В основном восставали сельские жители на местах и солдаты армейских подразделений, получающие письма из дома. Они были за удаление большевиков от власти, и даже провозглашали лозунги, призывающие к возвращению царя. Таковы были признаки политического отрезвления масс.

К сожалению, возникали они в разное время, а не одновременно, и без связи друг с другом. Потому теряли своё значение. У возмущённых не было общероссийской политической идеи, способной сплотить народ и противопоставить его своим врагам. Подавить восстания силами РККА и ОГПУ (позднее НКВД) было нетрудно. Секретная информация об этом опять-таки убеждала верха в необходимости продолжения террора.

Таким стал следующий этап подчинения народа преступной власти. Сталин готовился к нему и рассматривал свои предыдущие акции своего рода «тестом» к последующим действиям.

Их внушительной основой стало дальнейшее возвеличение роли двух вождей. Эти имена в массовых агитках ставились выше Бога. Сталин считал такое необходимым не для удовлетворения собственного самолюбия, а как реакцию на то, что часть партийного руководства таила в себе неприязнь к нему за жестокие методы правления и аресты низовых и средних, а нередко и высших партийных деятелей. На XVII съезде партии в 1934 году он пошёл на внутрипартийный переворот.

За избрание С. Кирова генеральным секретарём ЦК ВКП(б), – по существу диктатором! – голосовало две трети делегатов съезда. Остальные – за Сталина. Для него это было совершенно недопустимым сюрпризом. Он приказал Кагановичу быстро изменить итоги голосования в отчетных документах. В результате против Сталина было «зарегистрировано» только три голосовавших депутата.

Это было подлогом общепартийного масштаба. Но никто из депутатов не шелохнулся для протеста. Их парализовала наглость и всесильность сталинской верхушки, её бандитская самоуверенность, считающая себя непобедимой, а депутатов – бессловесной массой, находящейся на жаловании и годящейся лишь для оформления властных решений. С ней можно было не считаться.

Сталин настолько зарвался, что не простил съезду неслыханную самостоятельность и вскоре уничтожил почти весь состав избранных на местах партийных делегатов. На такие масштабы внутрипартийных переворотов не шёл даже Гитлер. Помимо избирательного подлога, который по существу разорвал устав партии, подобное деяние ещё раз говорило о беспринципности вождя, абсолютизации его личной власти, лютой враждебности к честно настроенным одно-партийцам да и к человеку вообще.

Конец ознакомительного фрагмента.