Александр Иванович Кошелев: «Пуще всего нам должно избегать фанфаронить либерализмом…»
Владимир Горнов
Кто-то прожил жизнь, богатую яркими событиями, кому-то повезло на встречи с интересными людьми; один оставил после себя много идей, другой запомнился большими делами. Нашему герою довелось быть свидетелем войн и революций, Великих реформ и народных восстаний, пережить трех российских императоров, близко знать крупнейших отечественных и зарубежных политиков, ученых, людей искусства. Он был одним из лидеров либерального славянофильства, автором проектов общегосударственных преобразований, учреждал газеты и журналы, много писал сам и издавал сочинения других. Несмотря на прекрасное хозяйство и огромное состояние, он – враг праздности – никогда не сидел без дела. Он опережал свое время, но не забывал жить в нем широко и полнокровно.
Александр Иванович Кошелев родился в Москве 9 мая 1806 года. С детства будущий славянофил оказался в поликультурной среде. Мать – Екатерина де Жарден – француженка из семьи эмигрантов, покинувших родину под угрозой революционного террора. Отец – Иван Родионович – отставной генерал-адъютант, известный в Первопрестольной как «либеральный лорд», убежденный англоман. Он учился в Оксфорде, служил под началом Г. А. Потемкина.
Семья жила на широкую ногу, а юный Александр рос в пестром окружении заезжих иностранцев, от которых «веяло крамолой», и московских аристократов, соединявших в себе европейский лоск и дух русской старины. Его домашним образованием вначале занималась мать, давшая сыну великолепную языковую подготовку – он в совершенстве овладел не только французским, что было нормой для того времени, но и английским, немецким, мог свободно изъясняться по-итальянски, знал латынь и испанский (позже он без труда овладеет еще и польским). В отроческие годы появились приглашенные учителя. Вместе со своими сверстниками братьями Киреевскими Александр брал уроки риторики и изящной словесности у А. Ф. Мерзлякова, политической экономии – у Х. А. Шлецера-младшего. Шестнадцати лет от роду Кошелев поступил на филологический факультет Московского университета, но через год его бросил: не понравилось то, что приходилось учить одновременно по восемь предметов, к тому же без всякой системы. Самообразование для него представлялось более эффективным и полезным.
В 1824 году он окончил Московский университет экстерном. К этому времени его интересы и виды на будущее обозначились уже довольно отчетливо. С 1822 года Кошелев – член веневитиновского литературного кружка, с 1823 года – участвует в литературном обществе С. Е. Раича, а вскоре вместе с князем В. Ф. Одоевским, поэтом Д. В. Веневитиновым, И. В. Киреевским создает кружок «Общество любомудрия» – союз приверженцев философии романтизма, Фихте и Шеллинга.
В 1823 году Кошелев поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел – хранилище дипломатических документов допетровской эпохи и начала петровского царствования. При архиве уже состояли представители золотой молодежи того времени: Одоевский, Веневитинов, С. П. Шевырев, через которых Кошелев познакомился с будущими декабристами Е. П. Оболенским, И. И. Пущиным, К. Ф. Рылеевым, М. А. Фонвизиным. Служба не была обременительной, и начальник архива А. Ф. Малиновский, чтобы как-то занять «архивных юношей», заставлял их описывать по годам дипломатические отношения России с тем или иным государством. В свободное время юноши упражнялись не только в любомудрии и литературной полемике, но также совершенствовали навыки верховой езды и фехтования: казалось, что эти умения понадобятся в случае «решительных действий». В преддверии событий декабря 1825 года «любомудры» заняли более радикальные позиции, а Кошелев на собраниях, проходивших у его троюродного брата М. М. Нарышкина, даже высказывался о «необходимости произвести в России перемену правления». Предчувствие революционных потрясений, атмосфера конспиративности, ассоциации с 1789 годом во Франции даже несколько охладили интерес «любомудров» к немецкой философии, актуализировав идеи французских политических мыслителей XVIII века.
Восстание на Сенатской площади взбудоражило Кошелева и его товарищей: каждый день ожидали новых известий, ежедневно тренировались в манеже, готовились к любому развитию событий, в том числе к аресту. Правда, до «аннибаловой клятвы» дело не дошло. Воодушевление вскоре сменилось разочарованием и укрепило в них уверенность в неприемлемости революционного пути, в необходимости просвещения и нравственного самосовершенствования.
Такова была эволюция мировоззрения молодого Кошелева: от космополитизма домашней обстановки и культуры классицизма – через немецкий романтизм с кратковременным вкраплением якобинского радикализма – к идее национальной самобытности, религиозности, народности. В 1827 году у постели умирающего Веневитинова он познакомился с А. С. Хомяковым и вскоре окончательно присоединился к славянофилам.
В 1826 году Кошелев получает назначение в Петербург в Канцелярию министра иностранных дел К. В. Нессельроде, где готовит обзоры иностранной прессы о России для императора Николая I. Очень пригодилось не только владение языками, но и полученное в Московском архиве МИДа знание истории взаимоотношений России с другими государствами. Кошелев добросовестно исполняет свои обязанности, успешно продвигаясь по службе. В 1829 году его переводят в Департамент духовных дел иностранных исповеданий для разработки «Общего устава для лютеранских церквей в Империи».
Кошелев живет у своего дяди Р. А. Кошелева – известного в то время мистика, близкого к окружению императора, дом которого, как магнит, притягивал самую разную публику. Столичная жизнь целиком захватила молодого аристократа: он принят в модных салонах, посещает балы, театры; ширится круг знакомств, властительницы его сердца сменяют одна другую. Наконец он влюбился – страстно и безответно. Предложение, сделанное им А. О. Россет (в замужестве она более известна как Смирнова-Россет), было отвергнуто, и кто знает, чем бы этот неудачный роман закончился, если бы в 1831 году не «подвернулось» (не без дядиной протекции) назначение в качестве атташе российского посольства в Лондоне. Кошелев уехал, поставив крест на светских развлечениях и своей несчастной любви.
В 1831 году он в свите А. Ф. Орлова участвовал в подписании Лондонского договора об учреждении Бельгийского королевства. К этому времени относится один колоритный эпизод его биографии.
А. Ф. Орлов был практически всесилен: любимец императора, герой Отечественной войны 1812 года, государственный сановник высшего ранга. Перед ним лебезили, заискивали; ему не смели перечить. Он вел себя соответственно – бесцеремонно, фамильярно, свысока. Кошелев с неприязнью наблюдал подобные сцены: служить он готов был честно, но прислуживаться ему было тошно.
Однажды Орлов, обращаясь к свитским на «ты», спрашивал их поочередно, поедут ли они с ним на охоту. «Эдак он и нам „тыкнет“, – заметил Кошелев одному своему товарищу, и в тот же миг Орлов, остановив на нем взгляд, в упор спросил: – „А ты?“ Пауза была недолгой. „С тобой я везде поеду“, – не дрогнув, отвечал Кошелев».
В Англии он встречался с лордом Греем и будущим премьером Г. Пальмерстоном, присутствовал на парламентских дебатах. После Лондона Кошелев много путешествовал: во Франции общался с Ф. Гизо и Ж. Мишле, бывал на политических диспутах, которые устраивал А. Тьер; слушал лекции Ф. Шлейермахера, Э. Ганса и Ф. К. Савиньи в Берлинском университете, а в Женеве посещал частные лекции П.-Л. Росси, давшие кошелевскому либерализму надежную теоретическую основу. В своих странствиях он пытался не только увидеть, но и понять жизнь людей в Европе. В 1831–1832 годах аристократ Кошелев с котомкой за плечами пешком прошел вдоль левого берега Рейна, наблюдая последствия отмены крепостного права в Германии. Карьера интересовала Кошелева все меньше. По возвращении в Россию он еще пару лет служит советником Московского губернского правления, а в 1835 году выходит в отставку.
Отставка для Кошелева стала началом нового, гораздо более интенсивного периода жизни. Как сложившийся либерал, он хорошо понимал цену и выгоду свободы, возможности самому строить и осуществлять свои жизненные планы. А планы были грандиозные: «Постараюсь сделаться первым агрономом России. Менее чем в пять лет я удвою свои доходы и произведу чувствительное улучшение в положении крестьян. За границей буду обращать особое внимание на агрономию и относящиеся к ней науки. Я устрою сельское хозяйство по новому способу, я буду производить сахар, примусь за всевозможные предприятия, – одним словом, постараюсь с возможной пользой употребить свое время», – писал он в своем дневнике. По наследству Кошелев получил имения в Ряжском уезде Рязанской губернии и Новоузенском уезде Самарской губернии, но для осуществления своих замыслов он специально приобрел большое имение Песочня в Сапожковском уезде Рязанской губернии, где и проводил летом бо́льшую часть времени. Песочня стала не только резиденцией Кошелева, но и административным центром его огромного хозяйства, включавшего, кроме имений, дома в Москве и Рязани, административные конторы на территориях, где Кошелев держал винные откупа. Откупные операции в то время были довольно распространенным видом предпринимательства как в купеческой, так и в дворянской среде. Это был не самый благовидный, но очень эффективный способ обогащения. Ветхий винокуренный завод, доставшийся ему в 1835 году вместе с имением Песочня, после модернизации стал весьма рентабельным (его оборот составлял до 43 000 рублей в год). В 1838 году ввиду падения цен на зерно Кошелев все свои хлебные запасы пустил на винокурение, а также взял на откуп города Сапожок, Коломну, Зарайск, Егорьевск, Ряжск и Спасск. Позже он расширил территорию своей винной монополии за счет некоторых населенных мест Тамбовской губернии. Уже в первый год доход от откупных операций перевалил за 100 000 рублей серебром; только в 1848 году он откажется от откупов, став за десять лет одним из богатейших людей империи.
Впрочем, богател Кошелев не только откупами: его программа «агрономической революции» неуклонно выполнялась. Если при покупке Песочни он вообще не обнаружил господской запашки, то после расчистки бросовых земель в сельхозоборот были введены 1300 десятин пашни, и эта площадь в дальнейшем все увеличивалась. На него работали около 5500 крепостных. В Песочне Кошелев очень жестко регламентировал крестьянские повинности, установив для большинства крепостных трехдневную барщину, а для оброчных – сумму в двадцать пять рублей серебром с тягла (в среднем по губернии было меньше двадцати рублей). 3607 десятин лесных угодий, которые крестьяне считали своими (нередко они возили лес на продажу в город), Кошелев велел окопать рвом и отпускал их только за деньги или натуральные повинности. Те же порядки действовали и в отношении пастбищ. За порубку леса и потраву лугов налагались штрафы или чувствительные наказания.
Кошелев постоянно мучился вопросом: «Как противодействовать русской лени?» – и в начале 1830-х годов даже хотел создать для этого особое общество. Он всегда подозревал в лености своих крепостных. Будучи человеком деятельным и неутомимым, он готов был требовать этого от других со всей возможной жесткостью.
В Песочне, кроме винокуренного, строятся маслосыродельный, крахмально-паточный и сахарный заводы, мастерские по ремонту сельскохозяйственного инвентаря, кожевенный цех, две мельницы, кирпичный завод. Развивается племенное животноводство (1000 голов крупного рогатого скота, из них 300 – дойных коров). Для улучшения породы выписывали холмогорских, английских, голландских и тирольских быков. В результате возникла проблема с кормами, потребовались новые посевные площади, культура травосеяния, специальные машины. Кошелев все чаще выезжает за границу, знакомится с передовой агрономией и уборочной техникой. С середины 1840-х годов он ежегодно посещает сельскохозяйственные выставки в Генте (Бельгия), о которых с восхищением рассказывает на заседаниях Московского и Лебедянского обществ сельского хозяйства. Во время посещения в 1851 году Всемирной выставки в Лондоне Кошелев познакомился с герцогами Бедфордом и Нортумберлендом и побывал в их владениях, где более всего интересовался хозяйствами фермеров, арендующих у них землю. По возвращении в Россию он приглашает членов Московского и Лебедянского обществ сельского хозяйства на съезды в Песочню. Там он впервые в России демонстрировал купленные в Лондоне жатку Мак-Кормика и плуг Смаля, сеялку и пропашник Гаррета, конные грабли Смита, молотилку Голмеса, зернодробилку и соломорезку Баррета. В конце 1840-х – начале 1850-х годов Кошелев опубликовал десятки статей об использовании сельскохозяйственных машин в «Трудах императорского Вольного экономического общества», «Земледельческой газете» и других изданиях.
Рассказывая о зарубежном опыте, Кошелев не пренебрегал и отечественными изобретениями: увидев на испытаниях, что жатка Мак-Кормика уступает аналогичному агрегату М. П. Петровского, он выделил последнему значительную сумму денег на продолжение работ, купил ему мастерскую, живо интересовался ходом дела и сам участвовал в усовершенствовании машины. В 1856 году крепостной Кошелева Т. Хохлов, служивший управляющим мельницей в деревне Смыково, вместе с сапожковским кузнецом И. Казаковым усовершенствовал конную молотилку Эккерта с «барретовским» приводом, сделав стационарную машину переносной. «Смыковка» – так назвали новую модель – быстро нашла спрос среди землевладельцев, заказы стали поступать даже из других губерний. Предприимчивые крестьяне скоро организовали собственное дело по производству сельхозмашин.
Планы Кошелева вполне реализовались. Он стал крупнейшим рязанским помещиком-предпринимателем, нажил огромный капитал, создал одно из лучших в России многоотраслевых хозяйств. В 1847–1857 годах он был официальным поставщиком хлеба в казну для нужд армии и флота. Его заслуги в развитии сельского хозяйства в 1852 году были отмечены золотыми медалями Московского и Лебедянского обществ, а авторитет среди местных помещиков уступал разве что его богатству; в 1840 году его избрали сапожковским уездным предводителем дворянства.
Давняя дружба Кошелева с А. С. Хомяковым, братьями Киреевскими и другими участниками кружка славянофилов не прерывалась даже в годы его службы за рубежом. В летние месяцы в песочинское имение часто наведывались также Ю. Ф. Самарин и В. А. Черкасский, ставшие членами Лебедянского общества. Зимой, когда Кошелев жил в Москве, его гостеприимный дом был распахнут не только для любителей практической агрономии, но и для всех, интересующихся вопросом о путях развития России. Следуя тогдашней моде, он устраивал приемы – кошелевский салон по средам был полон. Обедать и ужинать к нему почти ежедневно были званы И. С. Аксаков и Т. Н. Грановский, А. С. Хомяков и С. М. Соловьев, И. В. Киреевский и К. Д. Кавелин. Именно на кошелевских «средах» за большим обеденным столом происходили знаменитые словесные баталии славянофилов и западников. Соловьеву, молодому профессору Московского университета, которого Кошелев упрямо усаживал в середине стола, между Грановским и Аксаковым, хозяин дома казался «горланом»; он – завзятый славянофил – был нарочито нейтрален, пытался примирять оппонентов, потчуя их разносолами. Соловьев увидел перед собой старомосковского барина, а не аристократичного дипломата школы Нессельроде. В одном он был прав: Кошелеву был интересен не схоластический, а прикладной аспект славянофильства, абстрактное философствование его совсем не занимало.
Никто из славянофилов не был так активен в политическом плане, как Кошелев. И вряд ли кто-то из западников спорил со славянофилами больше, чем славянофил Кошелев. Самое серьезное противоречие заключалось в том, что для него славянофильство было естественной формой существования либеральной идеологии, тогда как большинство его товарищей по лагерю чурались либерализма. Идею народности Кошелев прямо связывал с освобождением крестьянства, созданием законосовещательной земской думы и широким единением сословий на антибюрократической основе. Соборность для него – совместная (всех сословий) ответственность за судьбу России перед будущим, но ни в коем случае не безличностное нивелирующее начало. Кошелев любил подчеркивать роль частной инициативы, священную для него свободу личности: «Общество не есть лицо, а лишь форма для свободного развития личностей. Соединяйте людей верою, наукой и прочим, но не касайтесь личной свободы, не налагайте на нее оков извне».
Самодержавие он считал наиболее подходящей для России формой правления, но предлагал расширить участие дворянства в законодательстве и местном управлении (эти идеи получили развитие в брошюре «Конституция, самодержавие и земская дума», изданной в Лейпциге в 1862 году). Русский царь представлялся ему своего рода демократической альтернативой западноевропейскому правителю, поскольку олицетворял собой волю всего народа, а не узкого слоя дворян или аристократии.
В вопросах религии Кошелев проявлял веротерпимость, допуская возможность участия в государственном управлении наряду с православными представителей других конфессий. Горячий сторонник объединения славянских народов, он, боясь оттолкнуть славян-католиков, не считал православие подходящей основой для такого союза. Кошелев глубоко сожалел, что официальная церковь мало заботится о распространении православия среди населения, считал вредным для общества удаление церкви от современных проблем. Не будучи фанатично религиозным человеком, он считал веру величайшей ценностью народа, связующей его мысли и дела. При Кошелеве в Песочне, где ранее уже была церковь, были построены еще два храма. Серьезные противоречия возникали у него с И. Киреевским по вопросу о православном государстве: Кошелев не мог принять этой концепции, считая ее совершенно утопичной: «Евангелие переносить в иную сферу – в политику, – значит перепутывать все мысли. Власть в государстве, которая хотела бы облечь учение Христово в форму закона, породила бы жестокий, невыносимый деспотизм».
Англоман в душе, Кошелев, с одной стороны, чуждался идей национального изоляционизма, с другой – предостерегал от бездумного заимствования западноевропейских политических институтов, считал нигилизм и атеизм плодами европейского просвещения, привитого на неподготовленную русскую почву. На практике он пытался соединить в одном лагере все общественные силы либерального направления, утверждая, что в этом случае обществу не стоит опасаться узкого слоя революционеров. Кошелев верил в способность крестьянской общины предотвратить «пролетаризацию» России, отводил общине ведущую роль в преобразовании крестьянского быта на началах личной свободы и круговой поруки, во введении общественного суда и самоуправления. Община, по мысли Кошелева, должна была стать и гарантом экономических интересов землевладельцев в процессе освобождения крестьян.
Прозападническая либеральная бюрократия периода Великих реформ стала объектом довольно жесткой критики со стороны Кошелева за непоследовательность и половинчатость преобразований, заигрывание с нигилистами и «либеральничанье невпопад». Главные вопросы жизни страны, по его мнению, должны решать не чиновники, а лучшие представители народа: «Пусть царь созовет в Москву, как настоящий центр России, выборных от всей земли русской, пусть прикажет изложить нужды Отечества, и выборные с общего совета определят способ осуществления готовности пожертвовать всем». Мысль о введении общегосударственного представительного органа в России не покидала его в течение всей жизни.
Главным делом жизни стало для Кошелева участие в подготовке и проведении крестьянской реформы. Он вошел в историю прежде всего как автор самого радикального дворянского проекта освобождения крестьян.
Убеждение в необходимости отмены крепостного права, основанное на традициях семьи и знакомстве с жизнью народа за рубежом, укрепилось, когда Кошелев начал свои сельскохозяйственные опыты в Песочне. Сначала была критика указа «Об обязанных крестьянах» 1842 года, который, с точки зрения Кошелева, не гарантировал выгоды помещику, затем – положительная реакция на указ 1844 года об освобождении дворовых. Этим указом Кошелев воспользовался, «отпустив» на волю без земельного надела 200 душ, взяв за мальчика по 150 рублей, за взрослого мужчину – по 300, а за обученных ремеслу – по 420 рублей серебром (выкуп осуществлялся в течение двадцати лет). Экономическая несостоятельность института дворовых и практические преимущества вольнонаемного труда были для Кошелева самым весомым аргументом.
В 1847 году он решил действовать. В «Земледельческой газете» выходит его статья «Охота пуще неволи», а на имя министра внутренних дел Л. А. Перовского поступает его «Записка об улучшении быта крестьян». Следующие «эмансипационные» проекты Кошелева были представлены правительству в 1849 и 1850 годах, то есть не в самое подходящее время (дело петрашевцев и начало Крымской войны). В них предлагалось облегчить освобождение дворовых людей и запретить перевод из крестьян в дворовые, кроме того, существовал проект предложений по освобождению крестьян с землей за выкуп.
Новая записка «О необходимости уничтожения крепостного состояния в России», содержавшая этот проект, появилась в обстановке общественной эйфории, вызванной воцарением Александра II и провозглашением реформаторского курса правительства. В феврале 1857 года эта записка вместе с проектами А. М. Унковского, В. А. Черкасского и Ю. Ф. Самарина была передана в Главный комитет по крестьянскому делу, а затем в Редакционные комиссии.
«Пришел крайний срок, и освобождать крестьян надо не завтра, а ныне», – говорилось в проекте Кошелева. Его план предполагал освобождение крестьян с двенадцатилетним сроком выкупа земли (три года – по официальному максимуму цен, три года – на условиях, выработанных соглашением выборных от дворянства и крестьян, за оставшиеся шесть лет – общий обязательный выкуп на условиях правительства; дворовые при этом подлежали освобождению без земли).
В 1858 году по представлению рязанского губернатора М. К. Клингенберга (а фактически стараниями вице-губернатора М. Е. Салтыкова-Щедрина) Кошелев был назначен членом от правительства в Рязанский губернский комитет по крестьянскому делу. Кошелев был среди восемнадцати депутатов от губернских комитетов, потребовавших представить на их рассмотрение окончательный проект крестьянской реформы, выработанный Редакционными комиссиями. Он критиковал работу последних и считал, что в окончательном проекте ущемлены вотчинные права помещиков. «Слово „свобода“, – писал Кошелев, – не должно быть употребляемо в указах; это тем удобнее, что слова „отпуск на волю“ однозначащи и не возбуждают в народе никаких ложных понятий».
В 1861 году, после оглашения манифеста Александра II, Кошелеву пришлось вызывать батальон Сибирского гренадерского полка для усмирения крестьянского бунта в Песочне – так его бывшие крепостные отреагировали на условия выкупа земли. Дворяне Сапожковского уезда, которых он с 1847 года убеждал в необходимости реформы, также возненавидели своего бывшего предводителя. Правительство, знакомое с его предложениями о введении представительных институтов, подозревало в нем конституционалиста. Даже друзья-славянофилы, с которыми у него не было расхождений по крестьянскому вопросу, укоряли Кошелева в излишней лояльности и стремлении к сотрудничеству с властью. И они были недалеки от истины.
Еще в 1854 году, в условиях жесточайшего финансового кризиса, вызванного войной, Кошелев составил записку «О денежных средствах России в настоящих обстоятельствах» и в 1855 году подал ее императору Александру II. В 1859–1860 годах он был членом Комиссии по проектам нормативного устава поземельных банков и ипотечного положения, а в 1860 году – председателем Винокуренной подкомиссии, разработавшей проект свободной виноторговли с установлением акцизного сбора в четыре копейки с градуса алкоголя. В 1862 году, став председателем Московского общества сельского хозяйства, Кошелев выступает с проектом созыва земской думы. Это компромисс, который он предлагает правительству в ситуации, когда отношения в обществе накалены, а процесс освобождения крестьян еще не дал положительных результатов.
В период Польского восстания 1863–1864 годов Кошелев одобрял действия виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева, считал невозможным существование самостоятельного польского государства: «А Муравьев хват: вешает да расстреливает! Дай Бог ему здоровья». В 1864 году Кошелев принял предложение правительства и был назначен управляющим финансами в Царстве Польском (кроме того, он заведовал горными заводами Западного края). На этом посту он выступил против русификаторской политики князя Черкасского, добился разрешения на привлечение польского дворянства в Комиссию о налогах в Царстве Польском и включение их в аппарат управления, составил проекты питейного устава и положения «О преобразовании прямых налогов в Царстве Польском».
Кошелев сумел стабилизировать финансовое положение в крае, способствовал распространению русского языка в делопроизводстве (документы, написанные по-русски, принимались вне очереди и рассматривались при его личном участии). Опытный дипломат, Кошелев часто устраивал в своем доме приемы для польской знати. В 1866 году из-за конфликта с Н. А. Милютиным и М. X. Рейтерном он вышел в отставку, оставив о себе добрые воспоминания среди польской шляхты, интересы которой он защищал, в отличие от остальной русской администрации. Правительству он представил записку «О прекращении военного положения и введении общегосударственных учреждений в Царстве Польском».
Участие Кошелева (а также князя Черкасского) в действиях правительства в Польше вызвало негативную реакцию в среде славянофилов. Ф. В. Чижов даже назвал их «ренегатами славянофильства». Кошелев не мог принять такую позицию: «Я в душе за власть; с прискорбием вижу, когда она спотыкается, а не намерен высказывать к ней ни малейшей неприязненности… Впрочем, я глубоко убежден, что у нас оппозиция неплодотворна. Пуще всего нам должно избегать фанфаронить либерализмом».
Как самый богатый из славянофилов, Кошелев финансировал многие славянофильские издания, часть из них редактировал сам. В 1852 году на его средства был издан первый том «Московского сборника» (под редакцией И. С. Аксакова), в 1856 году основан журнал «Русская беседа», в 1858-м – газета «Сельское благоустройство» (до августа 1858 года Кошелев сам редактировал оба издания). В 1861 году Кошелев издал полное собрание сочинений И. В. Киреевского, в 1871–1872 годах субсидировал журнал «Беседа» (редактор С. А. Юрьев), в 1880–1882 годах – газету «Земство» (редактор В. Ю. Скалон). При этом его позиция была умеренной, во многом проправительственной. «Убедительно вас прошу, – писал он И. С. Аксакову, – и в „Парусе“, и в „Беседе“ не становиться в оппозицию с правительством. Вы этим дело убьете. Что нам Герцен и компания?.. Я желаю слыть органом правительства, только либерального правительства».
С 1865 года и до конца дней Кошелев был гласным Сапожковского уездного и Рязанского губернского земских собраний; с 1870-х годов – гласным Московской городской думы. Он активно поддержал статистические исследования, предпринятые Московским земством, и организовал подобные в Рязанской губернии, где в 1870–1874 годах pyководил работой оценочной комиссии земства, привлек к участию в ней видного статистика В. Н. Григорьева.
Основное внимание и усилия (в том числе и финансовые) Кошелев сосредоточил на работе в Сапожковском уездном земстве, где с 1868 года был председателем Уездного училищного совета, добился открытия в Сапожке уездного земского училища, выделения значительных сумм на нужды народного образования. Кошелев был одним из инициаторов организации стационарного медицинского обслуживания населения в уезде, в 1874–1883 годах участвовал в губернских съездах врачей, разработал устав Александровской учительской семинарии, готовившей учителей для сельских земских школ. Современники уже называли его не иначе как «старик Кошелев», но сам он был энергичен и полон идей.
Из его крупных финансовых предприятий в этот период выделяется попытка покупки Николаевской (ныне Октябрьской) железной дороги. В 1868 году вместе с В. А. Кокоревым он возглавил специально созданное для этого Московское товарищество, но сделка не состоялась.
В основном же Кошелев занимался публицистикой, написал и опубликовал десятки статей в журнале «Русская мысль», газетах «Голос», «Рязанские губернские ведомости», «Русь». Он обращал внимание читающей публики на непомерность государственных расходов, доказывал необходимость жесткой экономии в финансовой сфере, развивал идею единения дворянства с другими сословиями с целью постепенного преодоления всевластия бюрократии, критиковал земские учреждения за развитие в них «дворянско-крепостнического и адвокатско-либеральнического направления», отмечал слабое представительство крестьян в земствах. В 1882 году он разработал проект привлечения уездных выборных – по два человека от крестьян, дворян и горожан – в губернские комитеты по переустройству местного самоуправления. В общегосударственный комитет по этому вопросу должны были войти по два человека от каждой губернии без различия сословий.
Некоторые работы Кошелева, которые, по цензурным соображениям, нельзя было опубликовать в России («Какой исход для России из нынешнего ее положения?», «Наше положение», «Общая земская дума в России», «Об общинном землевладении в России», «Что же теперь делать?»), печатались в Берлине и Лейпциге. Он считал своим долгом предостерегать правительство от ошибочных действий даже тогда, когда само оно не желало его слушать.
«…Но не лишать прочих возможности развивать свои силы и способности» – так продолжил Кошелев свою мысль в дневниковых записях. Отношение его к благотворительности было нетрадиционным для того времени. Он довольно прохладно относился к мероприятиям церкви в сфере социальной помощи, критически оценивал практику закрытых форм призрения (богаделен и инвалидных домов), отдавая предпочтение общественной медицине и земским благотворительным заведениям. Он буквально ненавидел лентяев, паразитирующих на «нищелюбии» российского обывателя, видя в благотворительности такого рода совершенно тупиковый путь, ведущий не к преодолению бедности, а к ее росту, к нравственному растлению и просящих, и подающих милостыню.
В отношении к общественному призрению Кошелев стоял на позициях земского либерализма. Помощь нуждающимся, считал он, является обязанностью общества, но не может быть его главной целью. Деятельность государства и различных общественных союзов должна быть направлена на то, чтобы создавать условия для нормального функционирования основных производительных сил общества. Земство должно в первую очередь вкладывать средства в прогрессивные направления культурно-хозяйственного развития, а затем уже думать о немощных и обездоленных. Современники считали Кошелева не просто бережливым, но даже скупым в расходовании земских денег, имея в виду, что он не позволял раздавать их всем подряд.
Наиболее целесообразным и перспективным видом помощи «низшему» классу Кошелев считал просвещение, а самым эффективным средством такой помощи – широкое общественное самоуправление, организующее и направляющее деятельность школы, церковной общины, представителей земской интеллигенции, развивающее медицинское обслуживание, ветеринарное дело, агрономию.
В этом отношении показательна его полемика с В. И. Далем, который в «Письме к издателю А. И. Кошелеву», опубликованном в третьем номере «Русской беседы» за 1856 год, между прочим заметил, что для распространения грамотности среди народа еще не пришло время и просвещение будет лишь способствовать падению его нравственности. Даль предлагал вначале устроить быт крестьян, поднять их материальный уровень, укрепить основы мирского управления. Кошелев в статье «Нечто о грамотности» возражал ему: «Разве учреждение школ, сообщение народу грамоты мешает нам заботиться об улучшении сельского управления, об утверждении крестьянского быта на основаниях разумных и законных, об улучшении как духовного, так и материального положения поселян и прочее? Я думаю, напротив, что грамотность есть к тому пособие, и притом весьма сильное и совершенно необходимое пособие. Вы хотите лучше устроить сельское управление. Вот это легче с грамотным, чем с безграмотным». В подтверждение своей точки зрения он писал о собственных имениях: «У меня несколько школ. Одна существует двадцать лет, другие пятнадцать, десять, восемь и четыре года. Из первой выпущено более четырех сотен учеников, в итоге обучилось у меня под тысячу человек. Крестьяне из школ возвращаются к своим обязанностям, и они не только не становятся худшими, а напротив: грамотные чаще ходят в церковь, чем неграмотные, ведут себя гораздо лучше, пьяниц между ними почти нет; многие из них поступили в начальники, ключники и прочее, и я ими остаюсь вполне доволен».
При этом и в вопросах развития образования, распространения грамотности Кошелев активно выступал против принудительности, насильственного насаждения грамотности. Так, он критиковал идею поголовного обложения всех крестьян Сапожковского уезда «образовательным» налогом (пять копеек с десятины земли): «Считаю обязательность совершенно непригодною при раздаче благодеяний. Грамотность есть благо, выгода. Как же людям под страхом наказания навязывать благо, выгоды?» Не жалея собственных средств на развитие народного образования (например, весь гонорар от сборника «Голос из земства» он отдал на устройство уездного земского училища в городе Сапожке), Кошелев настаивал на том, что народные школы не менее чем наполовину должны содержаться крестьянами из их средств. Для этого необходимо их убеждать, разъяснять им пользу и выгоды образования, но не принуждать законодательно. И ни в коем случае, предостерегал он, нельзя оставлять открытие и содержание школ в ведении одних только сельских обществ – иначе тогда и школ у населения не будет. Еще одна важнейшая мысль сформулирована Кошелевым гениально просто: «Непрочна, ограничена будет грамотность у нас в народе, пока она не распространится между матерями». В конце 1860-х годов постановка вопроса о женском образовании применительно к крестьянской среде была весьма смелой не только для России, но и для Европы.
Славянофильские взгляды не мешали Кошелеву видеть негативную роль церкви в деле просвещения народа. Он едко высмеивал «педагогическую» деятельность духовенства в церковно-приходских школах: «Священник получает от прихода пособие в тридцать, сорок, пятьдесят или шестьдесят рублей; он собирает учеников в своем доме или в церковной сторожке; они ему носят воду, рубят дрова, посылаются на гумно за соломой или с другими поручениями и в свободное от этих занятий время долбят азбуку или псалтирь. Эти школы просто вредны, ибо тут мальчики не развиваются, а привыкают к напрасной трате времени…» Зная отношение народа к церковно-приходским школам, Кошелев довольно скептически отзывался от их участи в будущем. Еще более жестко он высказывался о роли духовенства в развитии школьной сети, отмечая, что оно, «вообще усердное по сбору своих доходов, весьма небрежно относится ко всему, что не доставляет ему рублей и гривен».
Таким образом, в вопросах благотворительности Кошелев исповедовал передовые (иногда даже радикальные) для своего времени взгляды, был сторонником просвещения, наиболее прогрессивных форм социальной помощи, осуществляемых обществом в рамках широкой программы культурно-хозяйственного развития.
Теракт 1 марта 1881 года перечеркнул надежды Кошелева на реализацию его политического идеала – земской думы, стал для него серьезной моральной травмой. Но он не сдался, хотя сил для работы оставалось все меньше, а дел не убавлялось. В день своей смерти 12 ноября 1883 года Кошелев успел посетить заседание Московской городской думы. Хоронили его на кладбище Донского монастыря рядом с могилами друзей-славянофилов.
Кошелев был талантливым предпринимателем, способным решать сложнейшие организационно-управленческие задачи. Оставшееся после него огромное имение вскоре перестало приносить доход – без личного участия рачительного хозяина оно разваливалось. Переданное в 1889 году наследниками Александра Ивановича на конкурсное управление, имение было затем продано Крестьянскому поземельному банку, который перепродал его часть крестьянам, а центральную усадьбу с винокуренным заводом и участком строевого леса передал в 1899 году Министерству земледелия и государственных имуществ.
К концу XIX века население Песочни увеличилось до 3693 человек (в 1859 году – 2500), число дворов выросло в два раза (с 245 до 484 единиц). В селе было две школы, больница, почтово-телеграфное отделение, базары, ярмарка. Работали четыре завода. В 1907 году при казенном имении была создана трехклассная сельскохозяйственная школа первого разряда на шестьдесят учащихся (тридцать получали казенные стипендии); при ней действовало учебное хозяйство. Созданное Хохловым и Казаковым в селе Смыково предприятие по производству сельхозмашин разрослось до масштабов крестьянского промысла. В конце 1860-х – начале 1870-х годов молотилки стали производить в городе Сапожке, селах Песочня, Чучково, Канино, Канинские Выселки, Новокрасное, Курган, Ряжский Хутор, Малый Сапожок, Коровка, Путятино, Морозовы Борки и Черная Речка. Усовершенствованные «смыковки» покупали земства и крестьянские общества, заказов было столько, что кустари не успевали их выполнять. После голода 1891–1892 годов, сократившего спрос на сельхозтехнику (тогда закрылись пять литейных заводов и около ста мастерских), происходит новый рост и укрупнение предприятий; в 1911 году работали одиннадцать литейных заводов и двадцать два крупных сборочных предприятия. Кроме молотилок, производили веялки, просорушки, соломотрясы, грохоты, позже – шерсточесальные, трепальные и сукновальные машины. «Бабушкой» этого промысла была неуклюжая молотилка Эккерта, привезенная Кошелевым.
В 1917–1918 годах песочнинские крестьяне основательно разграбили бывшее кошелевское имение. Из того, что уцелело, в 1920-х годах были созданы областная селекционная станция, два колхоза, сельхозтехникум. С 1996 года все песочнинское хозяйство в качестве учебной опытной базы передано Рязанской государственной сельхозакадемии. На месте усадьбы Кошелева сохранились некоторые хозяйственные постройки, часть чугунной ограды, угадываются очертания великолепного когда-то парка. В селе Песочня при том же (приблизительно) числе дворов население едва превышает тысячу человек…
Имя Александра Ивановича Кошелева прочно вошло в историю, хотя и не всегда вспоминалось потомками с благодарностью. Большая его жизнь, его идеи и труды – это еще и биография российского освободительного движения, русского либерализма, это великолепная иллюстрация того, что может сделать один человек, превыше всего ценящий труд и свободу мысли.