Москва, январь, 2011
По аэродрому
Мы пролетали над Тверью, когда пилот объявил о скорой посадке. Главная стюардесса, путаясь в русских и украинских словах, грозно предупредила, что туалеты закрываются, нечего нам шастать по салону и пользоваться электронными приборами. Все испуганно сели на места, притихли и стали смотреть в окна. Под нами проплывали покрытые ледяной коркой леса, белели заснеженные озера, около озер сурово стояли замки из темно-красного кирпича. У каждого замка была сторожевая башня – там, наверное, сидели наблюдатели и контролировали передвижения врагов. Черепичные крыши замков сверкали в лучах восходящего солнца, как медали «За отвагу в девяностые».
Потом показалась Москва. Над ней желтый туман, из тумана торчала Останкинская башня, несколько «точечных застроек» и множество труб, из которых бодро валил серый дым.
– Красиво! – сказал я соседу.
Сосед не пошевелился. Весь полет он просидел с «айподовскими» затычками в ушах, и все мои попытки узнать, зачем он летит в Москву, окончились неудачей.
Самолет плюхнулся на полосу, взревели двигатели в реверсном режиме, мы покатились между сугробов к аэровокзалу.
– Во, сколько снега! – сказал сзади женский голос.
– В Нью Йорке снегопад был сильнее, но там сразу убрали весь аэродром, а тут только полосы и рулежки, – пробурчал мужской голос.
– Совсем ты Родину не любишь! – сказал женский голос и явно обиделся.
Пограничник с подозрением полистал мой новенький российский паспорт, хотел что-то сказать, но передумал, шлепнул печать, сунул паспорт в окошко и махнул рукой: проходи, не задерживай очередь! Я понял, что других приветствий не будет и пошел за чемоданом.
Чемодан приехал быстро, все было цело, даже скрепка, которая заменяла мне ручку на молнии.
– Да, это не Италия! – пробурчал я.
В Италии мои чемоданы приходили на третий день, совершив за это время пару кругосветных путешествий.
Я пошел через зеленый коридор. Ну почему я всегда внушаю подозрение людям в форме? Из всех пассажиров нашего рейса только меня выдернули таможенники и заставили поставить багаж на просвет. Я заволновался за многочисленные бутылки коньяка, которые предательски булькали в чемодане, но к коньяку таможенники отнеслись с пониманием и махнули на меня рукой.
Окраины
Окраины Москвы стали похожи на окраины Милана, Рима, Нью Йорка и множество других городов. Даже магазины были такие же. Я вынул было камеру, но потом убрал и задремал. Единственное отличие Москвы от Европы и Америки заключалось в сером налете на всех автомобилях. Даже на дорогих и очень дорогих. Но ведь должна Москва чем-то отличаться от замшелого Запада.
Когда мы пересекли кольцевую дорогу, то меня удивило количество магазинов и ресторанов на квадратный метр городской территории. Это же сколько народа занято в торговле? И где они находят столько покупателей и любителей покушать? И как эти любители умудряются запарковать свои машины около таких заведений? Потом я нашел ответ на последний вопрос. Вообще многое до меня доходило с трудом, хотя я считаю Москву своим родным городом, в котором я раньше знал почти всё и всех.
Старые квартиры
Какое счастье, что есть квартиры, дух которых не тронут временем! На книжных полках стоят книги, стоявшие там и двадцать лет назад. На стенах висят картины, на которые я смотрел, забегая сюда раньше на секунду попить чая и быстренько обсудить пару мировых проблем. И еще диван. Он скрипел еще во время перестройки и продолжает скрипеть в период инноваций и модернизаций. А настольная лампа на столе как не работала много лет назад, так до сих пор и не работает, несмотря на появление сотовых телефонов и Интернета.
В этих квартирах меня помнят, любят и всегда ждут.
Когда я пытаюсь предложить изменить обстановку, то на меня смотрят изумленными глазами и спрашивают: «А зачем?»
В таких квартирах я веду себя, как слон в маленьком кафе. В одной из них я умудрился за полчаса сломать стул, телефон и еще что-то. Я забыл, что на спинку стула нельзя облокачиваться, а телефон надо брать осторожно и нажимать определенные кнопки, а не что попало.
Квартира с видом
Из окна моей квартиры видна скульптура «Рабочий и колхозница». Она и раньше была видна, но по-другому. Колхозница заслоняла своим бюстом полнеба, а теперь эта парочка стоит высоко на постаменте, который уехал ближе к проспекту Мира, и сейчас мне хорошо видны только задние части колхозницы. В квартире стало светлее, но некому сказать доброе утро, когда продираешь глаза от стука трамвайных колес под окнами.
В моей квартире живет старшая дочка. Она проводит для меня ознакомительную экскурсию. Общий принцип твоей жизни в этой квартире очень простой:
а) ты не должен пытаться наводить порядок;
б) ты не должен переставлять вещи и мебель;
в) ты должен помнить, что тут есть все, что надо для жизни, это все лежит на расстоянии вытянутой руки.
Дочка живет реальной и виртуальной жизнью одновременно. И все в этих жизнях у нее лежит на расстоянии вытянутой руки.
– А где мой архив? – интересуюсь я.
– Протяни левую руку и нащупай белую пластиковую коробку.
– А где градусник?
Мне излагается краткая инструкция по поиску градусника. Для меня это звучит, как поиск смерти Кощея Бессмертного: над морем утка, в утке яйцо, в яйце иголка…
Мне дают сотовый телефон и объясняют, как он работает. Я киваю с очень умным видом. У меня часто бывает такой умный вид, что многих вводит в заблуждение.
Холодильник мне показался пустым, я собираюсь бежать в магазин. Меня останавливают и начинают все объяснять. В конце объяснения я понимаю, что у холодильника есть четвертое измерение, и все продукты, которые мне могут понадобиться, находятся в этом измерении. Вообще все, что окружает мою дочку, имеет налет мистики. Она уникальный специалист по переводу англоязычных компьютерных игр на русский язык. И еще она переводчик и писатель, ее миры – это сказочные миры, где живут маги и прочая нечисть. При слове «писатель» она морщится – это ее хобби. Мне давно хочется написать с ней совместный рассказ, но она рассказывает про свое расписание на ближайшие месяцы, где для этого рассказа только маленькая временная щелочка. Но у меня теплится надежда на использовании магии, дочка загадочно улыбается и просит проводить ее до машины.
Ее машина стоит в подземном гараже перед домом. Она показывает пропуск дежурной, которая молча нажимает кнопку для открывания двери. Дежурная делает это с таким видом, как будто открывает дверь своей квартиры для пришедших грабителей.
– Чего это она такая? – интересуюсь я.
– А почему наше появление должно быть поводом для радости? – удивляется дочка.
И в самом деле, чего это я решил, что моя помятая физиономия должна вызывать радость у уставшей женщины?
Первый вечер
Я отказался от всех приглашений, никому не хочу звонить, хочу просто лежать, смотреть в окно, из которого льется желтый свет, и слушать ночные звуки. Я поворачиваю голову и смотрю на полки, на корешки книг, где описаны чудеса и сказочные страны. Раньше там стояли книги по физике и математике. Мне непривычно в таком окружении, кажется, что книги вот-вот раскроются, и их странные герои окажутся в моей комнате.
Глухо застучали трамвайные колеса. Это убийцы берлиозов уползают спать в свое депо. Если приподнять голову, то видна монорельсовая дорога. По ней почти беззвучно ползет пустой вагон. За стенкой слышатся звуки жизни.
– Если позвонят в дверь, то спрашивай кто там, – давала мне инструкции дочка. – Это из-за клиентов соседок.
– Раньше там жил гроссмейстер.
– Теперь там живут две проститутки.
В квартире напротив жил мой приятель, который начинал и бросал множество бизнесов. Теперь там живет семья узбеков.
Я лежу и слушаю звуки большого дома. Кто-то ходит в квартире наверху, кто-то многократно спускает воду в туалете, кто-то принимает душ, кто-то приехал на лифте. На улице под окнами парочка выясняет отношения. Отношения сложные и требуют длительной беседы. Эту беседу слушает весь дом. Наконец все затихает, и только тени веток старого тополя колышутся на потолке.
Свадьба
Младшая дочка выходит замуж и уезжает в Белгородскую область. Это тот редкий случай, когда из Москвы уезжают, а не приезжают. Младшая – худенькая голубоглазая блондинка. Никакой физиономист не определит, что она скоро будет кандидатом наук и уже является крупным специалистом по иммунологии. Я так пишу не потому, что у нее красный диплом, а потому, что девчонки-однокурсницы приводят к ней своих родителей на обследование.
В ЗАГСе все проходит, как много лет назад. Только свидетели больше не нужны. Меня это удивило. Тут так много перенесено из американской жизни, а там свидетели нужны. Ладно, не моего ума это дело. Я достаю фотоаппарат и начинаю снимать новобрачных. Рядом стоит профессиональная фотографиня. Ее никто не приглашал, она сама пришла. Фотографиня командует, как нужно встать и куда смотреть молодым. Я стою рядом и непрерывно нажимаю на спуск камеры. Фотографиня недовольно на меня косится.
– Слушай, ты бы шел отсюда и не мешал работать! Вот я закончу и щелкай хоть до утра.
Я киваю, отхожу в сторону, наблюдаю работу фотографини и думаю, как она будет впаривать свои фото дочке. Я бы на ее месте не рисковал. У врача, через руки которого прошел не один десяток бомжей, рука тяжелая, а язык отточен.
Жених мне нравится. Спокойный парень, который обожает невесту и заранее прощает все ее выкрутасы. Из ЗАГСа он выносит невесту на руках. Перед этим я рассказал ему про неразрешимую проблему: как пихать невесту в машину – головой вперед, или ногами вперед? Перед машиной он останавливается, долго смотрит на открытую дверь и ставит невесту на землю. Дескать, дальше ты сама что-нибудь придумай. Я мысленно ему аплодирую.
Я знаю, что после ЗАГСа невеста превращается в молодую жену, но невеста такое приятное слово, что все гости только его и используют.
Перед поездкой по городу мы заходим в ресторан для подкрепления организмов и первой выпивки. Я смотрю, как невеста лихо командует официантами и понимаю, что дочка уже выросла.
В автобус набиваются однокурсницы с мужьями и коллеги из больниц, где работала невеста. Я смотрю на щебечущий цветник и у меня зарождается подозрение, что в медицинские институты и в модельные агентства набор проводится по одинаковым критериям. Я всех фотографирую, но замечаю, что муж одной из красавиц все время получается не в фокусе.
– Так и должно быть, – объясняют мне. – Ведь он из «альфы»!
На Красной площади показалось, что я попал в какой-то непонятный мир. Вокруг люди, которых я не знал еще два часа назад, но которые уже стали друзьями. Снег падает на мокрую брусчатку, Спасская башня сияет в ночном небе, рядом аляповатый собор Василия Блаженного. Очень серьезные Минин и Пожарский заняты своими делами, а еле одетая дочка может простудиться. И все это со мной, все это в реальной жизни, это нельзя выключить или остановить, это надо пройти. Мы идем к ГУМу по мокрым камням, я что-то фотографирую, у меня откуда-то появились силы, я уже не хочу спать, меня уже не пугают бутылки, стоящие где-то на праздничном столе. А недавно я ехал в такую-же погоду на своем «клопе», но это было так далеко, за большим холодным океаном. Странно все это.
Свадьба проходит дома. С ужасом смотрю на стол, который прогибается от блюд. Я ведь сел на диету. Потом я смотрю на врачей, которые уплетают за обе щеки то, чего следует остерегаться.
– Ты не бойся, – говорит соседка. – Мы тут все врачи, если что – откачаем!
Кто-то пятый раз заводит марш Мендельсона.
– Алё! – говорят ему. – Может хватит?
– Пусть наслушаются так, чтобы второй раз жениться не захотелось!
Меня понесло. Я что-то болтаю, делаю всем комплименты и рассказываю случаи из жизни.
– Блин, за ним записывать надо, – сокрушается кто-то.
В подъезде, где гремит свадьба, живет мой старый приятель, с которым мы вместе работали. Он заходит в гости, но за столом нам поговорить невозможно. В квартире большая прихожая, на полу лежит ковер. Мы усаживаемся под книжными полками, расставляем тарелки, стаканы и бутылки.
– За здоровье молодых!
Рядом присаживается долматинец Джо и внимательно на нас смотрит.
– Хорошо сидим! – говорю я долматинцу.
Он облизывается и лает. Мы выпиваем и за его здоровье тоже.
Пропущенное предисловие
Это не дневник поездки. Это записки в моем дурацком стиле, когда я вырываю картинки из прошлого, тасую их, выбираю удачные, потом оставляю те, что можно показывать всем. Есть картинки личные, грустные, с людьми, которые не хотят публичности. Есть картинки с милыми мне людьми, но у которых я не спросил разрешения их показывать. Эти картинки я спрятал, но пусть это никого не огорчает. Картинок и строчек много. Хотя я ничего не пишу между строчек, но многие там тоже что-то читают. И если вы сделаете какие-то выводы, читая между строчек, то это будут ваши выводы. Я там ничего не писал. Я вообще не делаю выводов и обобщений в своих заметках. Это просто картинки, которые увидел человек, любящий Москву.
Фотографий я сделал около тысячи. Но художественных почти нет. Я просто снимал места, которые меня чем-то привлекли. У меня много снимков совсем неприглядных мест, которые есть в каждом большом городе. Но эти места, где я бывал, они мне дороги даже в таком виде. О чем-то я писать не буду по разным соображениям. Отнеситесь к этому с пониманием.
Каток на Патриарших
Я стою на Пушкинской площади и чего-то не понимаю. Потом до меня доходит – памятник Пушкину не такой большой, каким я его представлял. Может я вырос? Это вряд ли. Потом доходит. Рядом стоят здания, затянутые тряпкой с рекламой косметики. Пушкин просто теряется на фоне бутылки с одеколоном.
Мимо проходят люди, они не смотрят друг на друга, не улыбаются при встрече. Да, погода, конечно. Вроде день, но небо пасмурное, темное. Идет снег, скользко, сыро. Я делаю несколько снимков и иду по Бронным улицам к Патриаршим прудам. Кое-где попадаются новые здания, какие-то дома приукрашены и надстроены. Мне многое не нравится, но опять же – это не моего ума дело. Кто строил – тому, наверное, нравилось. Я вот много чего пишу, кое-кому это не нравится, но они же молчат, и я буду помалкивать.
На прудах каток. Я стою и тихонько радуюсь за тех, кто нарезает круги по мягкому льду. Это какой-то классический каток. Падает снег, тишина, скользящие пары, счастливые дети. Вокруг старые дома, заснеженные деревья. Я вижу этот каток впервые, но такое чувство, что я не просто смотрю, а вспоминаю. Вспоминаю десятки фотографий и картин с этим катком. Я хожу вокруг пруда, что-то щелкаю, но понимаю, что шедевра не получится. Слишком много у меня эмоций. У фотографа должно быть холодное сердце, а не горячее, как у товарища Дзержинского.
Нехорошая квартира
– Ну что тебя так тянет в эту квартиру? – спрашивали меня. – Ну да, Булгаков там немного пожил и описал ее в своем романе. Но ведь там ничего не происходило.
Как неправы эти люди! Неужели они забыли старый анекдот, так популярный в Иерусалиме? «Да, царь Давид возможно похоронен в другом месте, но сюда приходят столько людей, и они так молятся, что Давид давно сюда перебрался!»
Знаменитая квартира 50 притягивает тысячи людей. Почему? Я стою в подъезде и внимательно читаю надписи на стенах. Мастер мало кого волнует. Маргарита интересует только в связи с Воландом. Вообще пишут, в основном, про Воланда и его свиту. Вот кто-то утверждает, что Воланд есть и на всякий случай добавляет, что любовь тоже есть. А вот кто-то не удержался и написал, что кот Бегемот теперь живет у него. Кого-то потрясло, что женщинам надо предлагать чистый спирт. «У каждого свой трамвай», – философствует неизвестный автор. «Я ведьма и очень этим довольна!» – солидарна с Маргаритой какая-то незнакомка.
И что вы думаете? После сотен таких откровений, которые периодически закрашиваются противной зеленой краской, Воланд со своей свитой никогда сюда не заглянет? «Воланд, я жду тебя!» – пишет кто-то в отчаянии. Неужели Воланду неинтересно посмотреть, кто так его ждет?
В доме живет местный «Швондер». Он идейно-убежденный борец с музеем. Это он пытается выбросить экспонаты на улицу, это он замазывает краской вопли поклонниц Воланда. «Тут и так было полно всякой нечисти, – говорит Швондер. – А теперь, как музей открыли, то вообще прохода от них нет!»
Я поднимаюсь по длинной лестнице и прислушиваюсь. Внизу кто-то хихикает. Воланд так не хихикал, и я смело оглядываюсь. Две девушки читают на стене признания очередной Маргариты и явно хотят добавить что-то свое сокровенное, «маргаритовское».
В квартире я надел синие бахилы и отправился по комнатам. Там были собраны булгаковские вещи и просто вещи двадцатых годов прошлого столетия. Ничего особенного я в этих комнатах не чувствовал и вскоре вернулся в точку, откуда начал осмотр. И вот тут произошла первая непонятность. Я стоял в небольшой комнате, смотрел на письменный стол с пишущей машинкой и понимал, что я все забыл. Комнаты как-то промелькнули в сознании, не оставив ни малейшего следа. Я снова пошел по квартире, тщательно фотографируя все, что видел. В одной из комнат стояли девушки, которые хихикали на лестнице. Они хотели сфотографировать друг друга на фоне старого буфета, но явно пребывали в растерянности.
– Мне кажется, что в этой комнате мы уже были! – сказала одна из них.
– Этого не может быть! – сказала вторая. – Мы же шли все время вперед. Давай фотки посмотрим.
Я не стал дожидаться результатов анализа и прошел на кухню. То, что стояло там на полках, было знакомо. Такие же примуса, кастрюли и бокалы из синего стекла были в бабушкином доме. Меня заинтересовала дверь, которая вела в никуда. За дверью был пустой шкаф, но если постучать по стенам, то можно было услышать звуки, характерные для огромного пустого пространства.
Что-то меня в этой квартире беспокоило, и я поспешил оттуда уйти. Во дворе стоял знаменитый трамвай 302 БИС, поставленный на резиновые колеса и готовый повозить желающих почувствовать то, что чувствовала девушка-комсомолка, отрезая голову Берлиоза.
Уже в подворотне я оглянулся, пытаясь найти окна «нехорошей квартиры». Все вокруг было спокойно, совсем рядом шумело Садовое кольцо, но на крыше дома, над квартирой 50 что-то шевельнулось.
Впрочем, наверное, это мне показалось.
В метро
Многие мои друзья на вопрос о метро пожимали плечами и говорили, что они давно забыли, что это такое. Ладно, я человек простой, мне в метро ездить не западло. Магнитные карточки мне сразу понравились. Мне захотелось узнать где была сделана эта четкая пропускная система, но потом я решил ничего не узнавать, чтобы не расстраиваться. А то я увидел в одном из туалетов американские писсуары и почему-то от этого огорчился. А потом я нечаянно заглянул в один из магазинов электроники и совсем расстроился. Из российского я нашел там только прозрачные наклейки с русскими буквами на клавиши.
В метро чисто и тепло. Я внимательно прочитал все рекламные плакаты на стенах и узнал, что курить теперь не модно, что «крепкая семья – это лучшее, что создала природа», и что если бриться лезвиями фирмы «Джиллет», то тебя с раннего утра будут целовать две девушки. Одна из них блондинка, а вторая – брюнетка.
В Интернете меня пугали, что в метро сплошные «понаехавшие». Оказалось, что «понаехавшие» успешно замаскировались под москвичей, приветливо всем улыбались, уступали места инвалидам, беременным женщинам, пожилым людям и пассажирам с детьми. Мне никто ничего не уступал, чему я был очень рад.
В метро я ощутил, что на меня поглядывают женщины в очень широком возрастном диапазоне. Сначала я вообразил невесть что, а потом понял, что современные москвички смотрят на мужчин в метро только для того, чтобы в ответном взгляде увидеть степень восхищения их внешностью. То, о чем я сдуру подумал, к мужчинам в метро не относится. Мужчины их мечты в метро «не ездют»!
Больница
Мы встретились как-то сумбурно. Сначала перезвоны по сотовым, потом ожидание в дворах с серым мокрым снегом, какие-то желтые здания, стены с обоями, пинание колес у российского «джипа» по прозвищу «тарантайка» и слова, типа, «этот где хочешь пройдет, если сзади толкать». Потом противная езда по Варшавке, поворот в Ясенево. И все время чувство, что с утра уже выпили. Мы, это костяк нашей старой лаборатории. Сегодня на арене не я, а очень главный врач и профессор, который сейчас здесь, а завтра хрен знает где читает лекции. А что делать? У него трое детей, их может испортить жилищный вопрос. Это он научил меня пить чистый спирт. Мы с трудом вспомнили, что я был у него руководителем диссертации.
За рулем наш гениальный программист. Тот самый, который, придя в лабораторию, называл меня Вовка и на «вы». Он говорит, что в Москве 80% людей что-то продают, а таких как мы, которые что-то делают, надо выставлять в зоопарке.
– Фигня все это, – говорит профессор. – Мы вот из больницы ко мне заедем, и уж там расслабимся как следует!
С нами женщина. Она тоже читает лекции, но сегодня она нас всех облагораживает. При ней мы следим за орфографией, фонетикой и синтаксисом нашей речи. Это непросто, но с утра еще получается. Профессор рассказывает, как его впервые в нашей лаборатории пустили из подвала в приличную комнату, где мы пили чай:
– Я вошел в храм мысли очень робкий и сел на краешек стула у какого-то стола. Мне намекнули, чтобы я убрал со стола чашку, куда я ее нечаянно поставил. И только я ее убрал, как открывается дверь, показывается женская рука, которая метким броском посылает огромную сумку точно на то место, где стояла моя чашка.
– А нефиг чашки ставить где попало! – говорит облагораживающая женщина. – И вообще, утром работать надо, а не чаи распивать.
– Вот именно! – говорим мы хором.
Мы едем в больницу, навестить нашего инженера. Ему за 80, но он продолжает работать! И работает в той же лаборатории, из которой мы разлетелись по земному шару. У него третий инсульт, но он не обращает на это особого внимания. Так, слегка два пальца не разгибаются, но он их обещает разработать.
– У нашего Дмитрича стержень здоровья в организме, – говорит профессор. – Он у меня под контролем, полет нормальный.
Быть под контролем у профессора непросто. У него каждый диагноз окончательный. Сначала он дает от силы месяц жизни, потом говорит, что пошутил. За это мы его все любим. Он всегда шутит. Но при этом находит то, что не могут найти другие врачи. Он думающий врач, аналитик и всю жизнь работал как вол. Никому не удавалось приходить в лабораторию раньше, чем он. И мне ни разу не удалось уйти с работы позже его. Он был единственным врачом в стране, который мог программировать на нескольких языках. Он освоил МРТ за пару дней, поставив, наверное, мировой рекорд.
– Слушай, – говорит он мне. – Нам в Сколково могут кучу денег отвалить, не хочешь пару лет там поработать?
Я не хочу, у меня много других незаконченных проектов.
– Ну и правильно! – говорит он.
Дальше следует его краткий, но эмоциональный монолог. Присутствие облагораживающей женщины добавляет в монолог многоречивые паузы.
Академическая больница стоит в лесу. Дмитрич рад нас видеть. Он бодренько ходит по коридорам, заигрывает с сестрами, они ему улыбаются, а на нас не обращают внимания. Часы неприемные, но профессор тут консультирует, нам везде зеленый свет, мы с комфортом располагаемся в холле второго этажа. За окном видны покрытые льдом деревья, падает мокрый снег, в холле полумрак.
– Ну? – спрашивает профессор.
У нас с собой было. Нью-йоркские конфеты отдали Дмитричу на подарки сестрам, мы раскупорили другое.
– Стаканы бы… – говорит Дмитрич. – У меня только чашка.
– Может в пробку? – робко предлагаю я.
– Фигня все это, – говорит облагораживающая женщина и аккуратно начинает вливать в горло пахучую жидкость из бутылки.
Мы продолжаем начатое. Шум и веселье! Сестры ходят мимо с улыбками. Я внимательно за ними наблюдаю.
– Но-но, не балуй! – грозит мне пальцем профессор. – Тут все схвачено!
Через полчаса все больные второго этажа, даже неходячие, начинают проходить мимо нас, чтобы зарядиться адреналином. Дмитрич уже практически здоров, мы его зовем к профессору домой, а потом в баню.
– Мы с Дмитричем по баням не ходим! – отвечаю я. – Мы против случайных половых связей.
– Случайных не будет! – заявляет профессор. – А если что, то мы прямо в бане и вылечим.
Дальше я помню смутно. Жену профессора я знал еще по лаборатории. Нас накормили, не обругали, а были рады. В это день нас все любили. В баню я не поехал, так что ничего про это написать не могу.
В метро я заблудился, но потом выблудился.
Около метро
Зачем мне была нужна трудовая книжка – я не знаю. Но вот захотелось и все – вынь да положи на тумбочку! Впрочем, я знаю – мне хотелось узнать, есть ли там героическая запись, что я полгода работал разнорабочим на фабрике «Серп и Молот» в городе Пушкино. А то я много рассказиков на эту тему написал, а документа нет.
Вышел из станции метро «Ленинский проспект» и почувствовал, что мне снова двадцать лет и я с волнением иду в один из храмов науки. Вокруг изменилось немного. На ларьки и рекламу я перестал обращать внимание, на новые магазины с безвкусными вывесками тоже не смотрел. А вот костяк площади Гагарина, Воробьевки, Ленинского, Профсоюзной и Вавилова был на месте. Я вспомнил все развязки и выезды, внимательно посмотрел на растопырившего руки Гагарина, вспомнил, что знаком с женщиной, которая делала монтаж этого памятника. Потом постоял и подумал, что знаком с кучей людей, которые что-то делали. Оказывается, я хорошо знаю тех, кто сейчас ремонтирует Большой Театр, кто реставрировал «Рабочего и Колхозницу» и еще много чего другого. Вот торгашей я знаю плохо, но это ладно, переживу.
Для тех, кому интересно, скажу, что под фонтаном перед Большим театром строится огромное хранилище декораций с полной автоматизацией. Нажимаешь кнопку «Борис Годунов» и декорации ползут на сцену. Скоро Большой сможет ставить по два-три спектакля в день.
Чуть подальше от метро я стал встречать ученых. Нашего брата я узнаю за версту, особенно сейчас. У них активный взгляд в себя. У нормальных людей взгляд в себя сонный, а у этих очень задумчивый. Так еще смотрят беременные женщины. Настоящие ученые даже об выпить-закусить думают по-особенному, по-ученому! И еще у них обязательно сумки. Раньше были портфели или дипломаты, а сейчас сумки через плечо. Иногда там ноутбуки, но чаще пара пива и кое-что из продуктов. У меня в дипломате всегда были овощи из ближайшего магазина.
Тут не было пацанов, которые изображали бы из себя крутых. Вообще таких изображателей стало много меньше. Я не встретил ни одного в эту поездку. То ли мода прошла, то ли все вымерли или выросли. Толпа на улице одета как в Америке. Только иногда встречаются женщины в шубах и в дорогих сапогах на шпильках. В Америке это экзотика.
Интересно, когда меня погубит любопытство? На пешеходном переходе я поставил эксперимент. Светофора там не было, но была «зебра». Я поднял руку перед идущей машиной и пошел через дорогу. Машина встала, я посмотрел на шофера и не увидел ни ошалелости от моей наглости, ни раздражения. Потом я дождался других машин и пошел обратно. Так и ходил туда-сюда, туда-сюда. И все спокойно меня пережидали. Я так увлекся, что забыл, зачем сюда приехал.
Институт
Я зашел в отдел кадров и понял, что машина времени уже изобретена. Это машина сделала те же столы, те же шкафы и женщину за столом, которая сидела тут столько, сколько я себя помню в этом институте. И она ничуть не изменилась.
– Я Дараган, – сказал я, чуть заикаясь от волнения.
– Я знаю, – спокойно сказала женщина.
– Я за трудовой книжкой.
– Я знаю, – снова повторила она.
Она спокойно пошла к шкафу и достала гору трудовых книжек, перевязанных бечевкой.
– Вот тут такие, как вы, – сказала она. – Кто-то умер, кто-то подрабатывает.
– Я не умер, – сказал я.
– Я знаю, – сказала она. – Вы подрабатываете без трудовой книжки.
Я расписался в огромной амбарной книге и получил трудовую. К моей радости, первой там была запись, что я начал свою деятельность разнорабочим. Жаль, что там не написали, какую красивую канаву я выкопал.
Полистав книжку, я увидел свою жизнь. Это очень грустная книжка. Там вся жизнь разложена по пунктам, все готово для ввода в базу данных. Последняя запись была, что я ушел из института по собственному желанию.
– Что-нибудь еще? – спросила женщина.
Ей было неинтересно, чем я занимаюсь и зачем мне книжка. Сейчас я уйду, и в институте останутся только копии приказов с упоминанием моего имени.
– До свидания, – сказал я.
Женщина кивнула и стала перевязывать стопку трудовых старой бечевкой.
Я ходил около корпусов, вспоминая свою бурную жизнь, и тут до меня дошло, что действие в последних главах моей повести происходит именно здесь. А вот и жилой дом, где купил квартиру главный злодей.
И я пошел к этому дому.
Злодей в подъезде
В подъезде любого элитного дома стоит охранник. И этот охранник с большим подозрением относится к незнакомцам, которые добрались сюда без автомобиля.
– Чего надо? – спросил он.
– Я писатель, – скромно сказал я. – Действие моего романа происходит в этом подъезде, и я бы хотел все внимательно посмотреть, чтобы не сделать ошибок.
– Чего? – спросил охранник.
– Мне нужно сделать фотографию этого подъезда для моего романа, – сказал я твердым голосом.
– Это еще зачем? – спросил охранник.
– У меня в романе тут живет злодей.
– Кто тут живет?
– Злодей! Он тут устроит взрыв и пожар.
– Чего?!
– Это в романе, не бойтесь.
– В каком романе? Шел бы ты отсюдова, пока цел!
Вынимаю камеру и делаю снимок. Охранник открыл рот, но не нашел подходящих слов. Я машу ему рукой и ухожу. Охранник выходит на крыльцо, сплевывает в мою сторону и закуривает.
Левитан
Почему к Левитану у меня особенное отношение? Вроде бы пейзажистов я насмотрелся, сам фотопейзажист, когда людей поблизости нет. Но его знаменитая картина «Над вечным покоем» меня не трогает. Видали мы покой и попокойнее! А трогают меня две его картины, да так трогают, что душа выворачивается! Я прямо живу в них. Каждый раз хочу запомнить их точное название, но вместо этого смотрю на них, представляю там себя и про все забываю.
На первом месте – это лошадь с санями около желтого домика. Кажется, «Мартовский снег» называется. Я даже запах снега ощущаю, когда смотрю на нее. Талый снег, запах навоза, разогретые деревянные стены, теплые комнаты в домике, запах щей и гречневой каши.
На втором месте – майский день. Там деревья светятся на просвет. Дворник небольшой, все такое молодое, радостное.
И мазков в этих картинах раз-два и обчелся. Но каждый мазок на месте.
Короче, выставку картин Левитана, собранную из многих музеев, я пропустить не мог. В зале за мной ходила вредная бабка и бухтела, что фотографировать тут нельзя. Я долго не мог понять, почему она ходит только за мной, а потом увидел, что держу в руках огромную профессиональную камеру, на боку болтается сумка с объективами. Я засунул камеру в сумку и показал, что у меня пустые руки. Она удовлетворенно кивнула, спряталась за столб и контролировала меня уже оттуда.
Я стоял у многих картин, почти уткнув в них нос. Я изучал каждый мазок. Ну как можно таким минимальным набором создавать шедевры!
И еще я сделал открытие: Левитан – график. Небольшая гравюка (или рисунок) «Полет ведьм» меня потрясла. Вот попробуйте, не глядя на его рисунок, придумать, как нарисовать четырех ведьм в полете. Это же какое воображение надо иметь.
Соня и другие
Дочка МС (моей спортсменки) с мужем и двумя детьми живет за городом. Я не буду много о них писать и тем более ставить фотографии. Но вот диалог с Соней (ей три года) я решил привести на свой страх и риск.
– Соня, давай играть в слова. Я знаю слово на букву «а» – арбуз. А ты какие слова знаешь на эту букву?
Мама за моей спиной подсказывает, показывая Соне апельсин и ананас. Но Соня, как настоящая москвичка, слова в простоте не скажет. Она морщит лоб и говорит:
– А я знаю слово на букву «кра»!
– ???
– Кравать!
Мистическое отступление
Москва, как всякий большой город, полна мистики. Можно говорить о странных совпадениях, о теории вероятностей, которая все объясняет, или наоборот – все опровергает в зависимости от настроения математика.
Я все время ходил как под наркозом. Девять часов разницы во времени мне до конца преодолеть не удалось. Многое, что происходило вокруг, я относил на счет моего обалдения и всерьез об этом не задумывался. Вот только сейчас, когда я думаю о рассказе, который мы решили написать с дочкой, я стал понимать, что вокруг меня происходили странные события.
У меня есть принцип поведения в незнакомых ситуациях, который нарушать нельзя. Этот принцип простой: не надо сопротивляться намекам судьбы, и тогда все будет в шоколаде. А я повел себя неправильно в самый первый день. Он был уникален для зимней Москвы. В день моего прилета вместо темного низкого неба сияло солнце, сверкали миллионы сосулек и люди улыбались на улице. Когда я увидел, что «Рабочий и Колхозница» уже освещены прожекторами, а небо еще остается голубым, то я даже застонал от невиданной красоты и уникального кадра. Мне нужно было надеть ботинки, взять камеру и выйти на улицу. Вместо этого я решил, что сделаю это завтра. На следующий день пошел снег, и он шел с перерывами все время, что я был в Москве.
Через час меня пригласили в ресторан, но я решил лучше провести время среди мистических книг. Это была вторая ошибка. Я мог взять себя в руки и пойти куда угодно. Вместо этого я полночи смотрел на тени на потолке, слушал странные ночные звуки и ждал, что сейчас что-то произойдет.
Это что-то стало происходить постепенно. Сначала замкнутость комнат в «нехорошей квартире», когда они вдруг соединились в кольцо, из которого я с трудом убежал. Потом чертовщина на крыше. Потом провал в памяти. Я помню, как я дошел от Маяковки до Большого театра, но потом я вдруг оказался у здания ФСБ. Я туда идти не собирался, это я точно помню.
Потом я решил, что не буду ходить в книжные магазины. Дескать, есть электронные книжки, и я приноровился их читать. Но однажды я проходил мимо книжного магазина «Москва» и зашел туда, сам не знаю почему. Меня окутывал какой-то туман, я очнулся и увидел, что держу в руках книгу о ведьмах и чудовищах! Я никогда не подходил к полкам, где стояли такие книги!
А это странное окружение врачей среди разных компаний. Я никогда так много не общался с врачами. И очень странные слова профессора, что он, как врач, слишком много знает, и ему стало очень нравиться общаться с людьми, пока они живы. Сроду он так не говорил!
После его слов я и решил не ходить с ними в баню. Я хотел донести эти слова в том виде, как я их сумел запомнить после выпитого коньяка. Это была очередная ошибка. Каким образом я заблудился в метро, перемещаясь от Павелецкой до ВДНХ? Такого у меня не было никогда! Но зато на ВДНХ я увидел своего старого школьного друга. Но как-то странно увидел. Когда я к нему подошел, то он исчез. Правда выпито к тому времени было немало.
А потом я каждый вечер звонил этому другу, но все его телефоны были заняты. Бред какой-то! У всех свободно, а у него занято.
А странности в отделе кадров института? Меня как будто ждали, хотя я никуда не звонил и никого не предупреждал.
А ведьмы Левитана? Я ведь их увидел не сразу, выставка большая. Я просто услышал, как кто-то сказал, что он потрясен этим рисунком. И я пошел прямо к месту, где висели эти ведьмы. Как будто я знал, где они висят!
А поездка в Кувекино? Этот странный таксист, который высадил меня посреди заснеженного поля около газового распределителя и сказал, что это то место, куда я его просил доехать. Меня спас сотовый телефон.
Я еще напишу о некоторых странностях моей поездки. Психиатров прошу руки не потирать. У меня все нормально, в Америке странности прошли. А вот сюжет для рассказа, который мы хотим написать с дочкой, развивается сам по себе. О рассказе я еще напишу. Но моя следующая заметка будет о встрече с Капитаном.
Капитан был всегда суров и справедлив, но в этот день расслабился, и я сразу почувствовал, что реи с веревкой мне удастся избежать.
Машина Капитана
– Все козлы! – сразу дал определение человечеству Капитан, когда я сел к нему в машину. – Ты посмотри, как они припарковались.
Я посмотрел на Капитана. Он почти не изменился, немного волос потерял, но для настоящего капитана это значения на имеет.
– Только немцы делают нормальные машины, – сказал Капитан. – Вот моя прошла 400 тыс км, а я на ее ремонт потратил всего 2000 евро.
Я вспомнил, что это расстояние от Земли до Луны. Потом вспомнил, что Капитан цифры дает с точностью до коэффициента пи = 3,14. Я разделили 400 на 3,14 и решил, что даже для такого пробега сумма ремонта мизерна.
– У меня был движок 450 лошадей, – продолжил Капитан. – Но когда она стала взлетать над дорогой, то я снизил мощность.
Я представил Капитана, летящего над дорогой, и мне такая картинка очень понравилась.
– Теперь смотри, – сказал Капитан и нажал на газ.
Мы вклинились между грузовиками и поехали по обледенелой полосе, где не был убран снег. Машина почти не замечала таких нюансов. Ей было все равно: асфальт или снег со льдом.
– Теперь ты понял, за что я ее люблю? – спросил Капитан.
Капитан много чего любил в своей жизни. В юности он любил играть в хоккей. Сейчас он любит свою машину. Мне нравятся люди, которые умеют любить. Даже если они капитаны.
Фотоуроки
Мы приехали в Царицино, чтобы научиться фотографировать. После последних злоупотреблений я разучился фотографировать, а Капитан немного научился. Так что наши силы были равны.
– Если ты снимаешь пейзаж, то ищи первый план и ставь его в угол, – говорю я, разглядывая пруды.
Капитан наводит на меня камеру.
– Я для первого плана не гожусь. И вообще, людей после 30 можно снимать только если ты умеешь пользоваться фотошопом.
Капитан судорожно водит камерой влево и вправо.
– Если что интересное, то можно снимать и без первого плана, только надо обозначить путь к объекту.
В глазах Капитана появляется тоска. Он поднимает камеру и без разрешения снимает уток на пруду. Я молчу и рассматриваю рыбаков на льду соседнего пруда.
– А если снять вон того, толстого?
– Одного снимать – бездарно. Надо снимать его в качестве переднего плана, а на задний ставить вон тех рыбаков.
Упомянутые рыбаки явно стали разливать по маленькой. Уроки нам надоели, мы еще постояли и пошли во дворец.
Во дворце
Во дворце тепло. В буфете горячий чай и пироги с вишнями. А еще там злые бабки, которые нас с Капитаном невзлюбили.
– У вас одно разрешение на фотографирование, а аппаратов два.
– Так надо! – строго говорит Капитан.
Бабки грозятся вызвать кого полагается.
– А почему вас так много? – удивляюсь я. – По две на комнату.
– Зала большая, а вас паразитов тут много шастает. А что в Америке никого нет?
– Там просто видеокамеры.
– И у нас видеокамеры! – говорят бабки с гордостью за страну. – Но тут камера-камерой, а вот нас никакая камера не заменит.
Я соглашаюсь. С такими бабками мы непобедимы! Кстати, бабки – это условное название. Некоторые были моложе меня.
Коломенское
В Коломенском мы подошли к дворцу Алексея Михайловича. Это для меня новое, его раньше не было. Я вынимаю камеру, начинаю фотографировать. Естественно, я залезаю туда, куда не ступала нога туриста. Открывается дверь, выходит начальник охраны.
– Ты чо тут делаешь?
– Фотографирую.
– А почему так подробно?
– Хобби у меня такое.
– Из комиссии что ли?
– Нет.
– А ты собственно кто?
– Физик, а мой друг яхты строит.
– Яхты, говоришь… а шли бы вы отсюда!
Капитан хлопает себя по поясу, но кобуры с наганом нет на месте. Мы уходим.
У Храма Вознесения стоит трактор и портит кадр. Капитан зол на все Коломенское, он находит бедного тракториста и говорит ему пару волшебных слов. Трактор беззвучно исчезает, прямо телепортация какая-то! Под горячую руку попадаются две девушки в сапогах на шпильках. Девушки явно приехали завоевывать Москву и решили начать с Коломенского. Капитан отнимает у них фотоаппарат и начинает их фотографировать. Девушкам страшно, но они терпят и даже виновато улыбаются.
Мы ползем по горе к церкви Иоанна Предтечи. Точнее, к церкви Усекновения Головы Иоанна. Есть время, я рассказываю Капитану эту библейскую историю. Капитан слушает, потом вздыхает и говорит, что я зря стараюсь. Такие истории у него в голове не задерживаются. Вот карту течений около Сиракуз он помнит хорошо, а про усекновения голов – уже с трудом.
Церковь Иоанна Предтечи отреставрирована и закрыта на замок. Странно. Почти во всем мире церкви всегда открыты. Кстати, и мечети тоже.
Тарас Бульба
Тарас Бульба – это сеть ресторанов. Пока очень неплохая. Я был в двух, могу сказать только самое хорошее. Мы подъезжаем к ресторану около Автозаводской. У входа стоит парубок, одетый в синие шаровары и белую рубаху. По-украински парубок не говорит. Впрочем, и по-русски тоже. Парубок из Таджикистана, он стоит, мерзнет и всем улыбается.
Парковки у ресторана нет. Для меня это дикость, но Капитан спокоен. Он заезжает на тротуар и спокойно оставляет там машину. В ответ на мой недоуменный взгляд он поясняет, что умом тут нихрена не понять.
У меня диета, поэтому после пива, салата, галушек, борща и колбасок с пюре я решил съесть только полтарелки вареников с вишнями. Капитан вздохнул и тоже съел только полтарелки вареников.
Мы общаемся с Капитаном уже седьмой час, а толком еще не поговорили и не решили ни одной мировой проблемы. С Капитаном время летит быстро, он, наверное, искажает пространственно-временной континуум.
Я пытаюсь понять, почему люди приходят в яхтинг. У меня самого всякой романтики хоть ведром черпай, но вот яхтинг меня не вдохновляет. Я как представлю, что надо целый день плыть и видеть только воду, то сразу захочется напиться. Капитан терпеливо объясняет, что
1) вода всегда разная;
2) целый день идти на яхте спокойно не удается – обязательно что-нибудь произойдет;
3) если капитаном яхты является он, то идти на яхте не только интересно, но даже полезно для здоровья и ума.
Причем это полезно не только для капитана, но и для матросов тоже. Я не возражаю. Капитан отличный повар и супер-собеседник. Вот только отпуск у меня сейчас не для яхтинга.
Вечером раздается звонок. Капитан вспомнил, что он забыл дать мне банку квашеной капусты, которую я выпросил еще из Америки. Я ему сообщаю, что забыл передать его жене коробку супер-шоколада, купленного в Нью Йорке. В общем, мы друг друга стоим.
Павильон номер 1
Мне надоели наклейки на клавиши, и я решил купить двуязычную клавиатуру. Ближайший магазин, как сказал Интернет, был в павильоне 1 на ВДНХ. Это вообще рядом с домом. Никогда не был зимой на ВДНХ. И больше не буду! Унылое зрелище, совсем не похожее на праздник, который встречал меня летом.
На павильоне 1 было написано, что это «Дом Народов России».
– Опа! – подумал я. – Неужели возвращается мое детство, и в павильонах снова будут выставки из республик и национальных округов?
Детство не вернулось. Я ходил вокруг павильона и не понимал, как туда войти. Огромные старинные двери были или без ручек, или не открывались. На ступеньках курила девушка.
– Вы сильнее дергайте! – сказала она. – Ногой в стену упритесь и дергайте.
Я уперся и дернул. Дверь открылась, я попал внутрь павильона. Мне показалось, что произошла телепортация моего усталого тела в Индию, куда-то в центр Дели. Меня окружали какие-то лавчонки, забитые товаром подозрительного качества, и продавцы, болтающие в коридоре на хинди и хватающие меня за рукав, приглашая посмотреть, что они продают. Компьютерный магазинчик был один. Там сидел русский парень и играл в шахматы. Клавиатура у него была и стоила подозрительно дешево.
– Нормальная клава, – сказал он, вытирая пыль с коробки. – Если что – вернешь!
– Слушай, а кто твои соседи?
– Индия, Бангладеш…
– А они что, теперь народы России?
– ???
– На павильоне написано, что это Дом Народов России
– Ты клаву брать будешь?
– Буду!
Клавиатура оказалась нормальной. Я сейчас на ней пишу этот рассказ.
Местное
Рядом с моим домом находится НИИ. В девяностые годы на его территории были магазины. Один из них выходил на улицу, по которой я каждый день ходил в метро. В магазине никого не было, два продавца с Северного Кавказа сидели на ящиках посреди тротуара и играли в нарды. Я иногда покупал у них сигареты. Еще в магазине стояли бутылки с минеральной водой и «кока-колой».
– Как вы делаете деньги? – удивлялся я.
– Мы нэ дэлаем! – говорили продавцы. – Хозяин дэлает!
Сейчас все магазины исчезли, и по вечерам из проходной института тянутся к метро сотрудники. Некоторые с палочками – большинство пожилые или очень пожилые.
Дом, где я живу, раньше принадлежал этому институту. Как давно это было!
Мистика Хитрова рынка
Никогда не разговаривайте с неизвестными и никогда не ходите в трактир «Елки-Палки» на Солянке. Абрикосовая, пардон, квас дал обильную желтую пену, и в воздухе запахло. Напившись, литератор немедленно начал икать.
Это было место нашей встречи с моим соавтором. На Москву стремительно опускалась серая мгла, прохожих на Солянке было немного, даже машины на какой-то момент вдруг перестали мелькать перед глазами. Мы свернули в Подколокольный переулок, и там стало совсем тихо. Тротуар считался почищенным, местами чернел разбитый асфальт, но всю работу портили глыбы снега и льда, которые или сами упали с крыши, или их сбросили молодые люди, которые сейчас стояли с лопатами у старой арки, курили и с удивлением на нас поглядывали.
В доме, где в старые времена был трактир «Каторга», на втором этаже кто-то отодвинул занавеску, внимательно посмотрел на нас и скрылся в глубине комнаты. Окна первого этажа были забраны решетками, на одном светилась гирлянда желтых лампочек, обозначая место публичное, радостное, но было непонятно, как туда войти. Серая стальная дверь рядом с этим окном была наглухо закрыта и издали казалась замурованной. Над ней висел кондиционер, на который сверху нападала всякая дрянь. Из стен торчали ржавые болты, местами стены начинали красить, но бросали, то ли от усталости, то ли от понимания, что кистью тут много не исправишь. Дом требовал ремонта уже более ста лет и жил только потому, что место было историческое и охранялось пенсионерами, жившими тут испокон века и гордившимися, что Кремль находится в пяти минутах ходьбы. В Кремль они не ходили, но ведь важна возможность дойти туда за пять минут.
– Вот тут все и начнется, – сказал я соавтору. – На втором этаже этого дома будет наша школа магии с последующим ее разоблачением.
Соавтор вынула записную книжку и записала адрес.
– Войти бы внутрь! – мечтательно сказала она и показала на приоткрытую дверь рядом с бывшим трактиром.
Мы осторожно открыли стальную створку и попали на огромную лестницу, которая без всяких поворотов устремлялась наверх и упиралась в стену, где светила лампочка, и где было что-то вроде лестничной площадки.
– Двадцать пять ступенек, – сказала соавтор, когда мы поднялись.
Она записала это число в книжечку и показала мне на одну из дверей на площадке. Это была на удивление очень приличная, даже дорогая металлическая дверь. Было такое чувство, что ее поставили буквально вчера. На ней не было ни одной царапинки, замки и табличка с номером 16 сверкали хромом, на двери висела табличка «Hippies welcome!»
– Ни фига себе! – сказала соавтор. – Я бы хиппи приглашала в соседнюю дверь.
На соседней двери с номером 14 были остатки рыжего дерматина, местами подклеенного скотчем, рядом висел почтовый ящик «Для писем и газет», закрашенный масляной краской и помятый так, как будто в него кто-то долго бился головой.
– А где квартира 15? – удивился я. – Мне хочется, чтобы школа магии была в квартире 15!
– Пойдем отсюда, – сказала соавтор. – Вероятно, все самое интересное позади дома, во дворе.
На улице стало совсем пустынно. Я стоял и смотрел на забор, за которым были горы снега и строительного мусора. Раньше там стоял техникум, постройка которого обозначила окончательный конец Хитрова рынка.
– Нет больше техникума, не ищите!
Я обернулся и увидел пожилого мужчину в темном пальто и старой пыжиковой шапке. Его лицо было морщинистым, но чисто выбритым и живым.
– Вы знаете, где стоите? – спросил он.
Я кивнул. Мужчина появился как будто из воздуха, я не мог понять, как можно было ко мне подойти и не заскрипеть мелкими ледышками, лежавшими на тротуаре.
– Тут хотели все купить для офисов, но мы отстояли. Иначе отсюда уйдут все тайны.
Я вспомнил, что тут были вырыты подземные ходы до самой Яузы, по которым воры уходили от царской полиции, а потом от советской милиции.
– А кто живет на верхних этажах в этих старых домах? – спросил я, наблюдая, как в парадное, откуда мы только что вышли, зашел молодой таджик, осторожно прикрыл дверь и долго смотрел на нас в щелку.
– Раньше там были ночлежки, сейчас живут люди. Разные люди. Раньше было веселее, особенно в «Красноярском крае».
– Это что такое?
– Это шестиэтажный дом вон там, за углом. Туда долго приезжали странные люди с бегающими глазами и спрашивали, кто Соньку, кто Машку. Теперь все Соньки и Машки умерли, никто их не спрашивает. Но вообще-то вы тут осторожнее, место тихое, милиции нет, всякое может случиться.
Мужчина поклонился, пошел по Подколокольному переулку и вдруг пропал.
– Кто это был? – спросила соавтор, записав в книжечку про «Красноярский край».
Я пожал плечами. Мы остались одни. Где-то рядом шумела жизнь, проносились машины, спешили по своим делам прохожие, а тут все замерло, потемневшее небо опустилось еще ниже, серые облупленные стены придвинулись к нам, стало совсем неуютно.
И тут по переулку прошла молодая женщина в красной куртке, черных дорогих брюках, с большой сумкой через плечо. Она уверенно свернула в старую арку, на секунду обернулась, внимательно нас осмотрела и скрылась.
– Идем быстрее за ней! – сказал я соавтору. – Сейчас что-то произойдет.
Мы бросились к арке, проскочили под нависшими сосульками и попали в заколдованный мир, где время остановилось уже много лет назад. Впечатление портила только машина, занесенная снегом и непонятно как сюда попавшая, да еще пара кондиционеров, прикрепленных к стенам. На нас смотрели темные окна с мутными стеклами и двери, находившиеся на разных уровнях, к которым вели железные лестницы. Стены дома местами были увиты темными прутьями вьющегося кустарника, которые закрывал неприглядность облупившейся кирпичной кладки.
Женщина в красной куртке уверенно шла по раскисшему серому снегу к каменному сараю, стоявшему посреди двора. Сарай был недавно выкрашен в красный и зеленый цвета и смотрелся почти новым на фоне всеобщего запустения и умирания. Мы проследовали за ней и увидели, что она подошла к открытой двери, сняла куртку, повесила ее на ветки небольшого дерева у входа, засучила рукава тоненькой черной водолазки и, пригнувшись, вошла внутрь сарая. Из приоткрытой двери струился яркий свет, и мы решили заглянуть. От увиденного у меня по спине пробежали мурашки. Это было большое пустое помещение, по стенам шли огромные трубы, покрашенные в желтый цвет, горела яркая лампа, освещая огромную кучу мусора. Наша незнакомка стояла около этой кучи и разговаривала с такой же молодой женщиной, одетой во все черное и державшей в руках большую щетку с красной ручкой. Увидев нас, они придвинулись друг к другу так, что мне не стало видно центра кучи. Наша незнакомка поправила волосы и улыбнулась. Вторая женщина оглянулась на кучу, потом тоже поправила волосы и изобразила приветливое лицо.
– Мы писатели, – сказал я и показал фотокамеру. – У нас тут действие рассказа происходит, я бы хотел сделать несколько снимков.
Улыбка мгновенно слетела с губ женщин.
– Не положено! – резко сказали они хором. – Тут снимать нельзя!
– Стратегический объект? – поинтересовался я, пытаясь рассмотреть, что у них было за спиной.
– Снимать тут нельзя! – резко и зло сказала женщина с щеткой. – Вам лучше уйти отсюда!
– Пошли! – прошептала мой соавтор и потянула меня за рукав. – А то она сейчас взлетит на щетке от злости.
Мы повернулись и не попрощавшись пошли к большому серому зданию, которое нам представили, как «Красноярский край». Оглянувшись, я увидел, что обе женщины вышли на дорожку и внимательно смотрели куда мы направляемся. В одном из окон я заметил, как дернулась занавеска.
– Ну как тебе обстановка для рассказа? – спросил я соавтора. – Не забывай про подземные ходы под нашими ногами.
– Тут даже придумывать ничего не надо, – сказала она. – Надо только записывать. Школа магии может быть только тут. Однозначно!
По Тверской до Красной площади
Мой рейс в Нью Йорк отменили. Пилот шел, упал, очнулся, лететь отказался.
Это был знак, что Москва меня пока не отпускает, и я отправился в центр. Хотелось сделать обычные туристические парадные фотографии, а то пока получился набор для фильма ужасов или для иллюстраций сериала «Убитые фонарями».
Где ходят туристы? По Тверской, Манежной и по Красной Площади. Вот туда я и отправился.
Что-то было неладно на Тверской. Шел мокрый снег, который перечеркнул мою надежду сделать приличные фотографии. В переулках и на площадях стояли большие грузовые машины с включенными двигателями и пустые автобусы, около которых прохаживались крепкие молодые люди в серо-голубой пятнистой форме с нашивкой ОМОН. На площади перед памятником Юрию Долгорукому, стоял парнишка с картонкой на груди. Там было написано, что он требует свободу Немцову и Лимонову. Эту надпись внимательно читали два омоновца и подошедший гаишник. Омоновцы, прочитав написанное, зевнули, закурили и пошли к своей машине. Гаишник, не усмотрев в надписи нарушений ПДД, тоже отошел в сторону. Редкие прохожие на парнишку внимания вообще не обращали. Я вспомнил, как вели себя Немцов и Лимонов в 90-е, но потом решил о политике не думать. Все политики хороши, пока не у власти.
Ближе к Манежной стало совсем страшно. Вернее, не страшно, но обидно, что никуда не пустят. Во всех переходах, на улице, в переулках, у подъездов стояли молоденькие милиционеры в бронежилетах с касками, прикрепленными к груди. Хохмы ради, я стал спрашивать у них, где находится Никольская улица, но этого не знал никто. Они искренне морщили лбы, но ничем помочь не могли. Среди этих ребят не было ни одного москвича.
Я понимал, откуда дует ветер и почему сотни ребят в форме мерзнут как болваны под мокрым снегом. Я понимал, что проще все запретить, чем потом оправдываться. Мне стало невесело, но я решил пробраться хоть на Красную площадь. Вход с Никольской был свободен, я пошел мимо Мавзолея, где стоял одинокий охранник, притопывая ботинками по слежавшемуся снегу. Мавзолей был открыт, и несколько человек гуськом стояли в очереди. В центре площади работал каток. Там негромко играла музыка, я услышал советские песни, увидел десяток любителей катания на Красной площади, решил, что это перебор, но опять же этот перебор не моего ума дело.
У собора стояли туристы. Все говорили по-русски, но слышался акцент поволжья, юга и севера. Одна пара была явно родная, вышневолоцкая. Или из Тверской области – однозначно! Хотел с ними поговорить, но они быстренько щелкнулись на фоне Минина и Пожарского и поспешили убраться.
Я обошел собор и отправился в Исторический музей, где я был в последний раз в 13 лет. С тех пор там сделали ремонт, и по слухам в музее был шикарный буфет. Но уж если не везет, то не везет постоянно. Буфет не работал, я отправился по залам, вызывая недоуменные взгляды женщин, охранявших экспонаты. Мне хотелось посмотреть, как жила Россия до принятия христианства. Она жила не хуже, чем после принятия, в чем я и хотел удостовериться.
А потом был долгий перелет над серым океаном, над Гренландией и над бескрайними горами северной Канады. Я сидел у холодного окна, смотрел на проплывающие внизу облака, кутался в пуховку и очень хотел быстрее прилететь в теплый аэропорт и купить в ресторане что-нибудь вкусненькое и горячее.