Российская белая эмиграция в Венгрии (1920 – 1940-е годы). Несостоявшаяся белая ось.1. К вопросу о возможностях сотрудничества русской эмиграции с Венгрией ( Сборник статей, 2012)

Аттила Колонтари

В центре внимания данной статьи два взаимосвязанных вопроса – о переговорах в целях принятия Венгрией русских беженцев и о возможностях политического сотрудничества венгерского правительства с русской эмиграцией. Что касается политической стороны дела, то на первый взгляд нетрудно обнаружить некоторые общие элементы в системах ценностей белого движения и элиты межвоенной Венгрии. В первую очередь это неприязнь к коммунизму, тоска по утраченному довоенному статусу страны. Глава государства, регент Венгрии адмирал Миклош Хорти пользовался определенным авторитетом в кругах видных представителей белого движения, особенно среди военных. Они видели в нем руководителя успешной, победоносной контрреволюции, подавившего в своей стране столь ненавистный им большевизм, хотя по сути дела Хорти никогда не вел таких же масштабных боевых действий против большевиков, как это делали Колчак, Деникин, Врангель и др.

Ориентация на прошлое (в том числе на реставрацию довоенных монархических систем), сходство в занимаемом до войны общественном положении – все это создавало, на первый взгляд, благоприятную почву для сотрудничества венгерских политических деятелей и русских эмигрантов-монархистов. В документах мы часто встречаемся с лозунгом «восстановление трех держав в Центральной и Восточной Европе в своих прежних, довоенных границах». В самом начале 1920-х гг. Версальская система казалась нестабильной, часть политиков и военных была склонна считать, что достаточна одна смелая акция, и вся система мирных договоров рухнет. Именно в этот период и родились весьма фантастические планы сотрудничества немецких и венгерских кругов с русской эмиграцией. Будапешт в документах фигурирует как один из важнейших центров русских монархистов, сюда приезжали и весьма колоритные фигуры (Петр Глазенап, Василий Бискупский, Михаил Комиссаров), некоторые из них были приняты на самом высоком уровне, адмиралом Хорти или тогдашним премьер-министром графом П. Телеки, однако со временем эти встречи были перенесены на более низкий уровень, они, как правило, носили уже не официальный, а всего лишь частный характер².

Со стороны представителей белой эмиграции прозвучали предложения создать в Венгрии военные базы (Глазенап, Бискупский), учредить русский банк для эмиссии дореволюционных Романовских рублей (Комиссаров), и т. п.³ На начальном этапе контактов записи встреч, сводки, составленные чиновниками разных венгерских ведомств, нередко сопровождались выводом о том, что Венгрия заинтересована в поддержке хороших отношений с той или иной группой эмиграции, однако со временем эти выводы уступили свое место сомнениям, осторожности, подозрениям, скептицизму в отношении эффективности и целесообразности сотрудничества. В 1920 г. венгерское правительство свою поддержку ставило в зависимость от того, в какой степени эти группы пользуются доверием Врангеля, которого считали легитимным представителем русской государственности. С лета активизировалась тайная венгерская разведывательная деятельность в Крыму, но пока разведчики вернулись и представили свои донесения генштабу и правительству, было уже поздно, армия Врангеля уже была эвакуирована из Крыма⁴.

Военный представитель Врангеля в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, генерал Артамонов Виктор Алексеевич в ходе переговоров с Анталом Мадьяри, советником венгерского посольства, не раз предлагал учредить в Венгрии официальное представительство Крымского правительства. В Будапеште было решено дать пока уклончивый ответ на это предложение. По мнению министерства иностранных дел, это, с одной стороны, было бы желательным, потому что таким образом в венгерской столице была бы постоянная миссия вместо различных «доверенных лиц», время от времени прибывающих и убывающих, относительно которых часто было сложно выяснить, кого они представляют на самом деле. С другой стороны, в Будапеште понимали, что из-за слабой материальной обеспеченности Врангеля, его представительство нуждалось бы в финансовой поддержке венгерского правительства. Возник вопрос: стоит ли в условиях послевоенного экономического кризиса, «при общеизвестном расточительном образе жизни русских», инвестировать средства в этот проект, можно ли извлечь политическую пользу из него⁵.

В октябре 1920 г. в Будапешт прибыл генерал Александр Иванов из окружения Врангеля. При отсутствии полномочий он мог вести беседы только с одним из офицеров связи в Министерстве обороны. В ходе этих переговоров он не скупился на комплименты в адрес венгерского правительства, провел параллели между судьбами Венгрии и России, подчеркнул общность их интересов. Венгрия счастлива, говорил он, что во главе страны стоит такой человек, как регент Хорти. «Возрождение Венгрии им всегда служило примером. Они сочувствуют борьбе венгров за свои старые границы… Ждут того момента, когда Венгрия снова будет сильной и независимой.» Иванов выразил пожелание, чтобы венгры назначили своего дипломатического представителя в Крым⁶. Эти предварительные зондажи не были прерваны падением Крыма, они, правда, при других обстоятельствах, но продолжались. В начале 1921 г. уже упомянутый Антал Мадьяри уведомил Дмитрия Николаевича Потоцкого, военного агента Врангеля в Белграде, о согласии венгерского правительства принять представителя Главнокомандующего Русской Армией в Будапеште⁷.

Назначенный генералом бароном П. Н. Врангелем полковник (с 1923 г. генерал-майор) Алексей Александрович фон Лампе был первым, официально признанным постоянным представителем Белой России в Венгрии⁸. Его должность была учреждена уже после эвакуации Крыма, следовательно его основная задача заключалась в том, чтобы добиться согласия венгерского правительства разместить в стране контингенты или хотя бы отдельные группы офицеров и солдат врангелевской армии. Судя по его рапортам и дневниковым записям, фон Лампе сильно стремился к этому назначению и ревниво относился к другим кандидатурам (конкретно, к возможной кандидатуре генерала Владимира Марушевского, который уже имел свои связи в Венгрии). Он даже связывал свою будущую карьеру с этим постом: «если не буду окончательно назначен в Венгрию, подам в отставку». Наконец фон Лампе дождался, добился своего: «Визы для меня готовы! Ура!»⁹.

Фон Лампе в окружении Врангеля был одним из немногих, если не единственным, во всяком случае самым последовательным сторонником «венгерской ориентации». Наличие в Венгрии белого, радикально антибольшевистского режима представлялось ему существенным аргументом в пользу того, чтобы русская эмиграция делала ставку в своих расчетах именно на эту страну. В определенном смысле «провенгерских» симпатий Лампе не могли перевесить другие аргументы – приверженность идее славянской солидарности (и в этой связи ориентация на чехов и сербов), или же желательность ставки на крупные державы – страны-победительницы (главным образом на Францию), либо наоборот, на побежденную Германию. Сохранившая иммунитет от большевизма Венгрия казалась фон Лампе островом порядка и спокойствия во взбаламученном европейском море. Хотя, как он отметил в своем дневнике: «У меня нет сознания, что это прочно». Во время того или иного политического кризиса он не без волнения констатировал возможность левого поворота¹⁰.

Фон Лампе относился к своей новой должности весьма серьезно, свое назначение в Белую Венгрию считал «не из обыденных». Поэтому он был явно недоволен и начальником штаба Павлом Николаевичем Шатиловым и самим Врангелем, которые, по его мнению, не уделяли достаточное внимание «венгерскому вопросу». При передаче верительной грамоты и письма, адресованного адмиралу Хорти, Врангель принял фон Лампе всего на 2–3 минуты: «Ничего решительно он мне не сказал, ничего не приказал, все было на скаку и на карьере». А инструкции, полученные от Шатилова, он прямо назвал смехотворными. Суть их свелась к тому, что, если возможно, «перевозим в Венгрию армию Пермикина или всю нашу армию». «Молод он, ох как молод и не только летами, но и характером, для той большой роли, которая ему выпала», – писал Лампе в своем дневнике о Шатилове в связи с этим эпизодом¹¹.

Приехав в Венгрию, фон Лампе с большой энергией взялся за решение поставленной перед ним задачи. Он был принят министрами иностранных дел (Густав Гратц), обороны (генерал Шандор Беличка), а 23-го марта его принял регент Венгрии, адмирал Хорти. На этой встрече стоит остановиться несколько подробнее. С регентом они легко нашли общий язык и долго разговаривали о большевистской опасности, и о том, что только русские и венгры знают, что представляет собой для Европы эта угроза.

Все эти встречи происходили – как отметил фон Лампе – в обстановке любезности: как министры, так и Хорти выразили готовность помочь армии Врангеля, но сразу же оговорились, что все зависит от разрешения Антанты. Это, с одной стороны, действительно было так, ведь побежденная и расчлененная Венгрия действительно находилась под полным контролем союзнических держав. Но, с другой стороны, это обстоятельство в случае необходимости давало венгерскому правительству удобный повод отклонить попытки сближения и просьбы разных представителей русской эмиграции о помощи и о сотрудничестве. «Вообще, несмотря на любезный прием, я должен сказать, что о нас он /Хорти – А. К./ думает мало, и как силу, нас не учитывает… Говорил, что глубоко сочувствует нашему положению, но это слова, ему нужна сила, а в нас, плененных французами, он по-видимому, ее не видит»¹². Тут фон Лампе несомненно преувеличивает роль Хорти, как возможного лидера в процессе «сплочения белых сил» в международном масштабе. Возможности регента Венгрии на самом деле были весьма ограниченными, не выходили за рамки выведения из кризиса побежденной страны, находившейся под контролем держав-победительниц. На этом первом приеме Хорти произвел на русского военного представителя впечатление сильного, волевого человека: «Видно, что он знает, что такое власть, и даром ее не сдаст никому, кроме короля, так как я думаю, что он лоялен… Сильный, повидимому честный роялист, он боролся и борется честно, как боролся /так в тексте!/ Корнилов и Деникин… Человек он недюжиный и свидание с ним я считаю исключительно интересным.»¹³.

Единственным политическим деятелем, к которому фон Лампе с самого начала относился сдержанно и критически, был Калман Каня, «бессменный товарищ министра» иностранных дел. Эпитет фон Лампе безусловно точный, потому что министры приходили, уходили, а он оставался на своем посту, его не без оснований считали одним из основных творцов венгерской внешней политики¹⁴. Калман Каня был представителем традиционной школы австро-венгерской дипломатии. Фон Лампе характеризует его как сухого человека, большого русофоба, от которого, к сожалению, зависит многое: именно он может помешать делу переброски¹⁵.

Положение фон Лампе было затруднено и тем, что политические события (две попытки короля, Карла IV, вернуться на престол, южновенгерский и западно-венгерский вопросы)¹⁶ время от времени отвлекали внимание общественного мнения и политических деятелей от вопроса переселения русских солдат и офицеров. К примеру, первое возвращение Карла IV в апреле 1921 г., через несколько дней после приезда фон Лампе, повлекло за собой уход в отставку правительства графа Телеки. «От перемены министерства теряет и наше дело», «правительству не до нас» – констатировал в своем дневнике фон Лампе¹⁷.

К этому времени обострилась ситуация и в районе черноморских Проливов, где были размещены части армии Врангеля. Относительно будущей судьбы остатков Русской Армии между позициями Врангеля и французов наметились разногласия. Французы явно не желали, чтобы Врангель сохранил армейскую структуру и военные кадры за рубежом, и угрожали прекращением субсидирования беженцев. Врангель же, наоборот, всеми силами старался не допускать распыления военных соединений, в которых он видел ядро будущей армии и залог возрождения России. Фон Лампе, как и все военные представители, получил циркулярное письмо из Константинополя за подписью Шатилова со следующим указанием: «Главнокомандующий просит Вас немедленно принять при содействии посланника новые решительные шаги для получения согласия Правительства на прием под любым видом возможно большого числа офицеров и солдат»¹⁸.

В сложившихся обстоятельствах надо отдать должное энергичности фон Лампе. Он неоднократно встречался с венгерскими министрами, парламентариями, с дипломатическими и военными представителями великих держав в Венгрии, писал письма папскому нунцию (дуайену дипломатического корпуса в Будапеште) с тем, чтобы выяснить возможности переброски остатков войск и ускорить принятие решения. Кроме этого, он уделял большое внимание обработке венгерского общественного мнения. Он вместе с другими эмигрантами вошел в русскую секцию так называемого «Антибольшевистского Комитета», предлагал предоставить венграм материалы об убийстве царской семьи, дабы побудить в них сочуствие и соболезнование к русским эмигрантам¹⁹.

Ко всем трудностям еще прибавилось то обстоятельство, что стремления отдельных представителей русской эмиграции часто шли вразрез планам фон Лампе. Военный представитель Врангеля в Венгрии не без досады констатирует в своем дневнике, что русский посол в Белграде Василий Николаевич Штрандтман задержал у себя письмо Главнокомандующего, адресованное адмиралу Хорти, потому что опасался, что оно может испортить отношения с Сербией²⁰. Фон Лампе вообще не питал особой симпатии к Штрандтману, воспринимал его больше как серба (в душе), чем как русского, и считал ненормальным, что назначенный на свой пост еще Омским правительством Колчака Штрандтман самовольно решает, исполнить ли то или иное указание Врангеля или нет²¹. Он полагал, что может в гораздо большей степени опираться на военного агента Врангеля в Белграде Дмитрия Потоцкого, который принял непосредственное участие в подготовке поездки фон Лампе в Венгрию.

Немало усилий прилагал фон Лампе и в целях дискредитации в глазах венгерских властей и представителей Антанты генерал-лейтенанта Петра Владимировича Глазенапа, который время от времени появлялся в Будапеште со своей идеей создать антибольшевистские вооруженные формирования из русских эмигрантов-военных на территории Венгрии. При этом Глазенап постоянно ссылался на согласие и поддержку французов. По данным советской разведки в Будапеште, в течение 1920–1921 гг. под командованием уже упомянутого генерал-лейтенанта Глазенапа находилась хорошо организованная вооруженная группировка в составе 1500 человек. Она включала в себя 2 пехотных батальона, артиллерийский отряд и кавалерию. Ее штаб находился на улице Фехервари, и ее деятельность якобы финансировалась венгерским правительством²². В венгерских архивах до сих пор не удалось найти документальное подтверждение этого факта. Хотя фон Лампе в своих дневниковых записях упомянул, что Глазенап якобы получил на создание антибольшевистской организации 15 миллионов венгерских крон, он руководствовался только лишь информацией из окружения самого же Глазенапа, с трудом поддающейся проверке. Со временем фон Лампе сам пришел к выводу, что большая часть сказанного Глазенапом является плодом фантазии или блефом. Учитывая сдержанное отношение венгерского правительства к русской эмиграции в целом и недоверие к личности Глазенапа в частности, вряд ли можно говорить о его серьезной поддержке со стороны венгров. В Будапеште его считали политическим авантюристом, сожительствовавшим к тому же с баронессой Фредерикс, муж которой «служил советам». В венгерских документах упоминается, что раньше Глазенап, будучи генералом армии Юденича, якобы похитил 25 тысяч фунтов у Северо-Западного Правительства²³. Не исключено, что эта информация поступила к венгерскому правительству именно от фон Лампе. Последний видел в Глазенапе своего главного конкурента в Венгрии, который мог помешать с осуществлением проекта по переброске в страну частей врангелевской армии. В ходе будапештских встреч Глазенап настойчиво убеждал фон Лампе в том, что французы отвернулись от Врангеля, «на нем надо поставить крест»²⁴. Это в определенной мере было правдой, но Глазенап при этом утверждал, что именно он якобы пользуется доверием и поддержкой французов, он выдвинул и широко разрекламировал идею о необходимости создания нового вооруженного формирования из «свежих элементов» (выдавая желаемое за действительное, он говорил о 15- тысячном кавалерийском корпусе), во главе которого, конечно, должен был стоять он сам. Лампе никак не мог понять, зачем надо было распускать действующую, существующую армию, а потом уже вместо нее создавать новые формирования, и пришел к выводу, «что Глазенап врет»²⁵. Как мы видим, своими рассказами Глазенап ничуть не мог пошатнуть доверие и лояльность Лампе к Врангелю, в котором он видел единственного легитимного вождя Русской Армии, считая своим долгом во что бы то ни не стало выполнять его указания и решительно выступать против тех представителей русской эмиграции, которые могли помешать ему в этом: «Я все же поставлю на своем и не допущу никого совать нос, куда его не спрашивают. /так в тексте!/»²⁶.

Говоря об имевших место в белоэмигрантской среде разного рода стремлениях вступить в контакт с Белой Венгрией, следует упомянуть еще одну маленькую, но любопытную деталь: письмо бывшего донского атамана Петра Николаевича Краснова в мае 1921 г. на имя Хорти с предложением принять казачьи части на службу в венгерскую армию. Венгерский перевод этого документа находится в будапештском Архиве Военной Истории, рядом с ним хранится письмо полковника Ильи Петровича Карташева, адресованное депутату парламента, капитану в отставке генерального штаба Дюле Гэмбэшу²⁷. Из этих документов вырисовывается весьма далеко идущий план. Казаки – по словам Краснова – по желанию Хорти могут выставить соединения от полка (1000 человек) до кавалерийского корпуса (15 000 человек). От венгров Краснов ожидал в первую очередь предоставления приюта и материальной поддержки. В обмен на это казачьи части, сохранившие свою организационную структуру и формы, под командованием своих офицеров боролись бы против внешних и внутренних врагов Венгрии (любых стран за исключением Сербии, Болгарии и Турции), приняли бы участие в охране границ и общественного порядка «в рамках героической венгерской армии, которую они научились уважать еще во время мировой войны». Краснов ссылается здесь и на пример французских иностранных легионов, на латышские и китайские части Красной Армии. Эти соединения, по его словам, являются тем более надежными (беспрекословно выполняя любые приказы) в силу того, что их бойцы не понимают языка местного населения, не знают местных традиций, стоят далеко от местной политики. Пункт 5 проекта Краснова гласил: «Срок службы по контракту 3 года с момента принятия присяги. После истечения срока контракт может быть продлен. Если до конца срока контракта в России будет создано законное правительство и казаки смогут вернуться на свою родину, венгерское правительство отпустит их в организованном порядке, с оружием и с обозом, за что русское правительство возместит все расходы /венгерского правительства – А. К./. Это будет так и в том случае, если освободится только часть России, которая позовет казаков, и казаки положительно отзовутся на этот призыв.»²⁸ Главную выгоду этого плана для венгерского правительства Карташев видел в том, что если генерал Краснов будет жить в Венгрии во главе хотя бы 1000 казаков, он будет настолько популярен, что ему стоит только отдать приказ, как все казаки и военные поспешат к нему на территорию Венгерского Королевства. Таким образом, можно будет развернуть мощную армию в защиту венгерских интересов. Карташев прямо пишет о русско-венгерском союзе и братстве по оружию²⁹.

Пока неизвестно, дошло ли упомянутое письмо до адмирала Хорти или же оно застряло в недрах министерства обороны. Карташев вел переговоры с чиновниками министерств обороны и иностранных дел, но в обоих ведомствах к нему относились с большой осторожностью и довольно быстро поставили крест на предложении Краснова. В информационной сводке было указано, что живущий уже два года в Берлине Краснов в свое время действительно был популярным в белогвардейской среде военачальником, но в силу своего германофильства в результате антантовских интриг он был изолирован, от него отвернулись и влиятельные монархические круги эмиграции. Сегодня у него, как отмечалось в сводке, больше врагов, чем друзей, поэтому исход предпринятой им акции даже в случае венгерской официальной поддержки представлялся весьма сомнительным³⁰.

Усилия Карташева и Краснова окончательно свел на нет фон Лампе, когда он в своем разговоре с подполковником Германом Покорни сообщил венграм, что Краснов ничего не знает о миссии Карташева и его «мнимое письмо», по всей вероятности, есть фальшивка³¹. Однако дело обстояло несколько иначе. Фон Лампе, который относился с явной настороженностью ко всем планам, идущим вразрез его стремлениям перебросить часть врангелевской армии в Венгрию, обо всем информировал свой штаб и вел переписку по этому вопросу с Красновым. Последний в своем письме от 31-го мая 1921 г. уведомил фон Лампе, что Карташев не является его доверенным лицом по той причине, что он (Краснов) никакой официальной должности сейчас не занимает. Однако учитывая тяжелое, безвыходное положение казаков, интернированных в Польше и Германии, он снабдил Карташева письмом к руководству Венгрии с просьбой пойти на помощь казачеству, чтобы оно было не в тягость, а действовало на пользу стране, обеспечившей ему приют³². Краснов называл свой план смелым и радикальным, основанным не на полумерах. В письме, адресованном фон Лампе, от 21-го июля он мотивировал свой поступок стремлением воспрепятствовать разложению казачества: «…я задумал предложить Венгрии создать в своей кавалерии казачьи части…, чтобы сохранить выучку казаков, их боевой дух, умение ездить и не быть в тягость государству. Написал об этом Хорти. Вот и все»³³. На основе вышеизложенного можно с уверенностью сказать, что обнаруженный в будапештском Архиве Военной Истории венгерский текст является точным переводом письма бывшего Донского Атамана.

Тут еще следует остановиться на некотором своеобразии отношения фон Лампе к генералу Краснову. В частном письме, адресованном генералу Шатилову, фон Лампе с сожалением констатировал обиду Краснова на Главнокомандующего (т. е. Врангеля) «за нежелание прислушаться к его (Краснова – А. К.) словам». А Краснова он в свою очередь уверял, что его выводы ошибочные, Врангель относится к нему благожелательно и с уважением. Фон Лампе старался выступить посредником между двумя крупными лидерами белого движения с тем, чтобы в интересах общего дела содействовать разъяснению обоюдных недоразумений. Он считал, что «Краснов нам более чем нужен.»³⁴ Что касается его венгерских планов, фон Лампе просил Краснова «сообщить Ваши предложения мне, чтобы я, в силу трехмесячного пребывания здесь, более знакомый с венграми, смог применить Ваш план или часть его, если и не специально к казакам, по вопросу о которых я не имею особого поручения от Главнокомандующего, а вообще к Русским офицерам, которых и Вы имели ввиду»³⁵. Эти слова по сути дела являются вежливым предупреждением в адрес Краснова не действовать в обход и без ведома представителя Главнокомандующего. Что касается офицеров, Краснов тут же оспорил трактовку фон Лампе: «В Венгрии я думал только о казаках, а не об офицерах. Об офицерах есть кому и без меня подумать». Ситуация, по его мнению, тем более трагическая, что казаки вышли из повиновения и могут превратиться в белых рабов или наемников «в руках кондотьиери (так в тексте – А.К.) низкой марки». Краснов считал себя единственным человеком, кто может объединить и спасти казаков и за кем казаки готовы пойти³⁶.

Во всей сложной истории вопроса о возможной переброске частей врангелевской армии в Венгрию можно выявить следующие моменты. У Алексея фон Лампе вначале были далеко идущие планы в этом отношении, хотя он четко осознавал и те препятствия, которые могли помешать их осуществлению. Смысл переброски он видел в возможном будущем сотрудничестве с Венгрией (в своем дневнике местами он даже пишет о единении двух белых армий, боровшихся и готовых и впредь бороться с большевизмом³⁷), в налаживании основ белой солидарности. Преимущество Венгрии по сравнению с другими странами фон Лампе виделось в том, что армия здесь могла получить не только материальную, но и не менее необходимую моральную поддержку. Судя по архивным документам, он серьезно верил в возможность и желательность союза с Венгрией и усердно работал в этом направлении. Как все военные представители Врангеля на местах, он получил доклад информационного отдела Главнокомандующего, в котором при анализе положения армии говорилось, что бывшие друзья (Англия, Италия, Франция) стали открытыми врагами, появились новые враги (Польша, Румыния и т. д.), а вот новых союзников не приобретено. В этом месте текста на полях листа имеется помета фон Лампе: «А Венгрия?»³⁸ В своем обращении от 31-го мая к венгерскому народу через министра обороны он просил протянуть руку тем русским, которые всегда боролись с большевизмом, «хорошо известным и самим венграм, оказавшимся более счастливыми в такой же борьбе и вырвавшим из рук разбойников ядро своей родины», оказать помощь тем, «кто в тяжелые дни европейской войны был благородным противником, и теперь в период тягостных революционных переживаний стал единственным товарищем венгров по несчастью». И когда они в будущем вернутся на родину, сохранят «признательность к венгерскому народу, пойдут с мечтой когда-либо мощной русской рукой отплатить за оказанную им в тяжелую минуту помощь»³⁹. В памятной записке от 17-го апреля он к этому прибавил, что Хорти является единственным человеком, кто может идти на помощь Врангелю, так как они оба имеют общий опыт в антибольшевистской борьбе⁴⁰. В своем донесении к Шатилову при характеристике политической атмосферы в стране фон Лампе перечисляет следующие благоприятные моменты: венгры, по его словам, не только понимают опасность большевизма, но и осознают, что освобождение от тягостного для них Трианонского договора, собирание расхватанной страны может состояться только при помощи России, они при этом порой даже забывают 1848 год (то есть царскую интервенцию в 1849 г. – А. К.)⁴¹.

Венгерские власти на словах с самого начала положительно отзывались на просьбу фон Лампе о переброске врангелевских войск, и всячески уверяли его в готовности помочь, выражали свое сожаление по поводу тяжелого положения русских беженцев-патриотов. Но когда настало время конкретных действий, дело сразу было заторможено, и собеседники фон Лампе начинали ссылаться на собственные трудности Венгрии, на неразрешенность судьбы венгерских беженцев с отторгнутых Трианонским договором территорий, и главным образом на полную подчиненность страны представителям Антанты. К этому еще прибавилось, что в 1921 г. уже шли переговоры между представителями венгерского и советского правительств об обмене арестованных и осужденных в Венгрии коммунистов на задержанных в Советской России венгерских военнопленных офицеров-заложников. Венгерские власти опасались, что прием ими белых беженцев может затруднить соглашение с Москвой⁴².

Среди венгерских политиков тоже были такие, кто подобно фон Лампе видел смысл поддержки русских эмигрантов в будущей дружбе с Россией и в объединении белых сил. Одним из них был депутат парламента от партии мелких хозяев Эрне Мозер, нотарий парламентской комиссии по внешнеполитическим вопросам. Фон Лампе неоднократно встречался с ним⁴³. Карой Вольф, лидер христианско-националистической партии, тоже высказался перед фон Лампе за необходимость поддержки «русских патриотов» со стороны венгерского политического класса и всего общества⁴⁴. Через них фон Лампе пытался влиять на первый эшелон венгерских лидеров, в том числе на министра иностранных дел графа Миклоша Банффи. Однако венгерское правительство в течение долгих месяцев не решалось дать определенно положительный ответ, на основе которого можно было начать переброску. Фон Лампе иногда серьезным результатом считал даже то, что ни от кого не получал отказа на свое ходатайство⁴⁵.

Эту медлительность Лампе, с одной стороны, объяснял бюрократической инерцией, а с другой – присущей венграм склонностью затягивать дела. В своем дневнике он очень образно и не без досады пишет об этом: «Сегодня три месяца, как мы здесь, а добиться результатов мы еще все от венгров не можем, не удалось. Не знаю, записал ли я уже свою мысль, что пробить стену лбом (крепким, конечно) можно, но провертеть головой подушку едва ли! Здесь никто не отказывает, все обещают и… только. Удовлетворения никакого, но и отказа нет». Или в другом месте: «Трудно с венграми, они, как вата, вязнешь в их любезности и обещаниях, а на деле ничего…. Своеобразный народ!» «Даже попытки получить чай, сахар, шоколад, домино для общежития – кончились ничем. Венгры богаты, но ничего не дают, а заявляют об американском Красном Кресте и направляют туда – спасибо, я это и сам умею»⁴⁶. Что касается богатства венгров, то фон Лампе тут явно преувеличивает. Разоренную, расчлененную, разграбленную румынскими оккупационными войсками Венгрию вряд ли следует представлять себе земным раем, но ощутимый разрыв между обещаниями и их выполнением, несомненно, соответствует действительности.

К июню месяцу после долгих и энергичных хлопот фон Лампе получил два известия (от венгерского правительства и от представителей Антанты), которые можно было считать своего рода ответом на его ходатайства. Министр обороны генерал Шандор Беличка в частном порядке сообщил ему, что Венгрия в принципе готова выполнить просьбу относительно переброски врангелевских войск, задержка объясняется тем, что представители Антанты не имеют указания по этому вопросу от своих правительств. Через несколько недель министр иностранных дел граф Банффи повторил ту же версию, о чем фон Лампе докладывал своему начальству⁴⁷. Фон Лампе старался добиться получения письменного подтверждения принципиальной готовности венгров обеспечить приют для офицеров и солдат русской армии. На основании этого документа Врангель мог бы поставить вопрос перед великими державами. Шатилов в своих инструкциях от 21 июня 1921 г. санкционировал действия фон Лампе, но прибавил, что на переговорах необходимо добиться сохранения армейских частей при размещении беженцев, как это имело место в Болгарии и в Королевстве СХС: «форма беженцев только для облегчения переговоров с иностранцами»⁴⁸. 6 июля была датирована нота министра обороны Венгрии к фон Лампе, в которой он письменно повторил то, что сказал ему больше месяца назад в устной форме. Нота, между прочим, официально считалась ответом на запрос фон Лампе еще от 1 апреля. Все это наглядно показывает, насколько медленно продвигалось дело в недрах разных ведомств.

Что касается позиции Антанты, то она была предопределена двумя факторами. Во-первых, лидеры держав Антанты явно не хотели сохранить «армию без отечества» на чужбине и всячески пытались перевести бывших военных сугубо на положение беженцев. Во вторых, державы-победительницы осуществляли строгий военный (так же как и политический, и экономический) контроль над Венгрией, разоружили ее армию, численность которой была сведена к минимуму (35 тысяч солдат), была отменена всеобщая воинская повинность и т. п. В этих обстоятельствах появление в стране сколько-нибудь организованных военных формирований, да еще и предполагаемое Алексеем фон Лампе сотрудничество белых сил не могли не вызывать беспокойства со стороны Парижа, Лондона и Рима. А ведь именно в этих столицах находился центр тяжести в решении проблемы. Фон Лампе не питал больших иллюзий на этот счет, и – как он пишет в одной из своих телеграмм – серьезно сомневался в благожелательности английских, французских и итальянских представителей в Венгрии. «Антанта стала между мною и венграми, и всячески мешает проведению порученного мне дела»⁴⁹.

Ввиду сложности вопроса дипломатические и военные представители Антанты в Венгрии не могли и не хотели принять решение самостоятельно, без консультации со своими правительственными инстанциями, при этом отдельные члены Межсоюзнической контрольной комиссии давали разные ответы на неоднократные запросы фон Лампе и венгерского правительства. Например, французский дипломатический представитель в Будапеште Морис Фуше – по свидетельству дневниковой записи фон Лампе – заявил, что это не его дело, оно находится всецело в компетенции венгерского правительства⁵⁰. Подобный тон ответа, по всей вероятности, объясняется тем, что – хотя в дневнике это и не зафиксировано – фон Лампе, видимо, представил ему дело так, что речь идет об обеспечении в Венгрии приюта для отдельных беженцев из числа военнослужащих бывшей русской армии. Другие ссылались на то, что они не имеют специального указания по этому поводу и обещали запросить свои правительства, правда, особенно не торопились.

Английский представитель Гордон вообще не реагировал на письма и запросы фон Лампе⁵¹. При отсутствии других источников трудно судить, насколько это соответствовало действительности, но у фон Лампе создалось такое впечатление, что бывшие союзники его специально игнорируют. «На заседании военных агентов Антанты было решено считать меня и Глазенапа несуществующими»⁵². На дипломатических приемах они – по ощущению фон Лампе – сознательно старались избежать встречи и разговора с ним, часто делали вид, что его не замечают. ««…Будь я представителем Великой России, – записал он в дневнике, – да все это было бы совершенно иным!! Да стоило бы получить хоть положительное известие о падении большевизма, и то отношение стало бы совершенно иным. А впрочем все это ерунда! Скучно это!»⁵³

Фон Лампе хорошо понимал, что ключ к решению вопроса находится в руках держав Антанты. Поэтому считал необходимым, чтобы параллельно его усилиям военные агенты Главнокомандующего за границей, главным образом в Париже, тоже действовали в том же направлении. Евгений Карлович Миллер еще в апреле уведомил фон Лампе о позиции, занятой французским военным командованием в этом вопросе. Позиция эта имела, безусловно, уклончивый характер, суть ее сводилась к тому, что французское правительство не возражает против переброски беженцев в Венгрию в индивидуальном порядке, но по политическим мотивам оно не может ставить вопрос перед венгерскими властями, так что переговоры с венграми всецело относятся к компетенции русского командования⁵⁴. Фон Лампе был бы удовлетворен этим ответом, если это означало бы полный нейтралитет Антанты в данном вопросе. Однако представители держав-победительниц и в дальнейшем активно вмешивались в переговоры, хотели узнать все детали и давали «советы», которые в данном конкретном случае были обязательны для подконтрольной Венгрии.

Конференция дипломатических представителей победоносных союзных держав в своей ноте от 21 июня за подписью итальянского представителя князя Гаэтано Кастаньето ответила на запрос венгерского правительства от 2 апреля (!) по поводу ходатайства фон Лампе относительно размещения в Венгрии 36 тысяч русских солдат и 12 тысяч офицеров. В ноте среди прочего говорилось: «Верховные комиссары (представители Антанты в Венгрии – А. К.) ограничиваются тем, что обращают внимание венгерского правительства, что несмотря на желательность рассредоточения контингентов в кратчайший срок, считают необходимым указать венгерскому правительству, что внедрение этих элементов на венгерской территории и принятие в полной мере ходатайства полковника фон Лампе могло бы ускорить беспорядки и облегчить антибольшевистские интриги, противные действительным интересам Венгрии и всего цивилизованного мира»⁵⁵. Аргументация действительно любопытная, ведь применительно к белой Венгрии довольно странно было говорить об опасности усиления антибольшевистских интриг, да еще и противоречащих интересам цивилизованного мира. После вручения ноты английский представитель Томас Холлер в беседе с фон Лампе говорил уже об опасности возникновения большевизма в Венгрии вследствие большого сосредоточения русских в этой стране⁵⁶. Думается, что за не совсем удачной формулой скрывались опасения какого бы то ни было сотрудничества белых сил.

По доступным на сегодняшний день источникам, не более обоснованным и убедительным кажется и другой аргумент со стороны Антанты. В Париже было доведено до сведения врангелевского командования, что Венгрия условием принятия офицеров и солдат русской армии ставит существенное (в том числе и территориальное) изменение Трианонского договора, поэтому державы-победительницы не могут одобрить и поддержать этот план⁵⁷. Фон Лампе из Будапешта информировал Шатилова о несостоятельности подобной трактовки. Когда он осведомился у министра иностранных дел Венгрии, насколько это соответствует действительности, граф Банффи ответил ему: «Но ведь это же чистейшая ложь». Согласно докладу фон Лампе, венгры совершенно не связывают друг с другом Триа-нонский мирный договор, который «представляет собой альфу и омегу современной Венгрии, связанной этим договором по рукам и по ногам», и переброску частей Армии, «близкой венграм по духу и идеалам». Фон Лампе обратил внимание своего начальника и на то, что верховные представители держав-победительниц в Венгрии тоже ни словом не обмолвились о якобы исходившем от венгров требовании увязать обеспечение приюта русским беженцам с пересмотром Трианонского договора⁵⁸.

Разнообразие аргументов на самом деле не повлияло на суть позиции Антанты, оно объясняется только тем, что союзники не всегда согласовывали все детали между собой, и отдельные их представители по-разному пытались довести до сведения русских и венгров мнение о недопустимости переброски армии Врангеля как таковой в Венгрию. В некоторых заявлениях были высказаны опасения даже по поводу возможного появления русских солдат и офицеров в Венгрии в качестве беженцев. «Солдат всегда остается солдатом», – сказал итальянский представитель князь Кастанье-то Алексею фон Лампе, дав ему, таким образом, понять, что его план идет вразрез стремлениям Антанты добиться сокращения венгерской армии до 35 тысяч солдат. В ходе разговора Кастаньето назвал главным противником переброски войск английского представителя Томаса Холлера⁵⁹.

Самым ярким свидетельством несогласованности позиций, была, пожалуй, реакция французского дипломатического представителя Фуше в момент, когда фон Лампе показал ему текст цитируемой ноты за подписью Кастаньето. Фуше – по словам фон Лампе – заявил, что ничего подобного на конференции представителей союзных держав не говорилось и никакие решения не выносились. Он обещал, что будет настаивать на том, чтобы нота была переделана в духе незаинтересованности в этом деле представителей Антанты⁶⁰.

Фон Лампе, поначалу растерявшись в этом лабиринте, со временем решил вести переговоры с представителями Антанты в присутствии свидетеля, при этом он ссылался на необходимость в переводчике, правда, в своем рапорте Шатилову он не назвал, кого брал с собой на эти встречи⁶¹.

Хотя целью упомянутой ноты от 21 июня было наложить вето на решение вопроса о переброске армии, фон Лампе со свойственной ему энергичностью продолжал работать в том же направлении. В письме, адресованном венгерскому военному министру Беличке в начале августа, он указал на то, что запрет Антанты основывается на недоразумении, ведь Антанта исходила из того, что фон Лампе ходатайствует о размещении всего врангелевского контингента (48 тысяч военных) в Венгрии, о чем не может быть и речи. Лампе с тех пор всегда уточнял, что просил взять «под покровительство братского венгерского народа и единомышленной венгерской армии» не русскую армию в целом, а только отдельных ее членов, против чего Антанта не возражала⁶².

Министр иностранных дел граф Банффи на словах по сути дела согласился с установкой фон Лампе, он считал необходимым продолжение переговоров с представителями Антанты. Вместе с тем он ссылался на затруднительное положение, в котором находится венгерское правительство после подписания соглашения с Советской Россией об обмене военнопленных венгерских офицеров на осужденных в Венгрии коммунистов. Это сильно связывает руки кабинета в деле помощи русским беженцам, поэтому с разрешением проблемы необходимо, говорил Банффи, ждать до второй половины сентября (Банффи принял фон Лампе 9-го августа), до прибытия первой и самой ценной партии венгерских заложников из Советской России⁶³.

На вопросе о численности военнослужащих, которых предполагалось переправить в Венгрию, следует остановиться немного подробнее. Представитель Врангеля Алексей фон Лампе с самого начала своего пребывания в Венгрии имел точный план переброски, детали которого можно было приспособлять к конкретным обстоятельствам в ходе переговоров. В своих апрельских записях, меморандумах он писал, что в районе Константинополя в лагерях находится 12 тысяч офицеров и 36 тысяч солдат и казаков. Из них в Венгрии «желательно разместить как можно больше». Переселение предполагалось осуществить за счет Франции, которая уже раньше предложила обеспечить доставку беженцев обратно в Советскую Россию либо переправить их в Бразилию. Части – по его плану – на первых порах должны были разместить в особых лагерях (а семьи военнослужащих отдельно), беженцам была бы предоставлена оплачиваемая работа⁶⁴. Генерал Петр Врангель, будучи информирован своим военным представителем о готовности венгерского правительства в зависимости от разрешения Антанты принять в Венгрии русских офицеров и солдат, в своем благодарном письме на имя регента Венгрии от 21 июля 1921 г. писал, что обеспечение приюта для 10–12 000 беженцев сильно облегчило бы положение армии⁶⁵. Именно эту, большую цифру повторяет фон Лампе в письме Шандору Беличке. На этой основе он и просил возобновления переговоров. Дальнейшие события показали, что Венгрия не была готова принять военнослужащих русской армии в таком количестве. Венгерское правительство пока находилось в удобном положении, подчеркивая свою добрую волю и принципиальное согласие, ссылаясь вместе с тем на запрет Антанты, который делал переброску невозможной.

Конец ознакомительного фрагмента.