Часть вторая
Глава I
Двухэтажный дом Николая Степановича Ижорского, построенный по его плану, стоял на возвышенном месте, в конце обширного села, которое отделялось от деревни сестры его, Лидиной, небольшим лугом и узенькой речкою. Испещренный всеми возможными цветами китайской мостик, перегибаясь чрез речку, упирался в круглую готическую башню, которая служила заставою. Широкая липовая аллея шла от ворот башни до самого дома. Трудно было бы решить, к какому ордену архитектуры принадлежало это чудное здание: все роды древние и новейшие были в нем перемешаны, как языки при вавилонском столпотворении. Низенькие и толстые колонны, похожие на египетские, поддерживали греческий фронтон; четырехугольные готические башни, прилепленные ко всем углам дома, прорезаны были широкими итальянскими окнами; а из средины кровли подымалась высокая каланча, которую Ижорской называл своим бельведером[59]. С одной стороны примыкал к дому обширный сад с оранжереями, мостиками, прудами, сюрпризами и фонтанами, в которые накачивали воду из двух колодцев, замаскированных деревьями. Внутренность дома не уступала в разнообразии наружности; но всего любопытнее был кабинет хозяина и его собрание редкостей. Вместе с золотыми, вышедшими из моды табакерками лежали резные берестовые тавлинки; подле серебряных старинных кубков стояли глиняные размалеванные горшки – под именем этрурских ваз[60]; образчики всех руд, малахиты, сердолики, топазы и простые камни лежали рядом; подле чучел белого медведя и пеликана стояли чучелы обыкновенного кота и легавой собаки; за стеклом хранились челюсть слона, мамонтовые кости и лошадиное ребро, которое Ижорской называл человеческим и доказывал им справедливость мнения, что земля была некогда населена великанами. Посреди комнаты стояла большая электрическая машина; все стены были завешаны панцирями, бердышами, копьями и ружьями; а по выдавшемуся вперед карнизу расставлены рядышком чучелы: куликов, петухов, куропаток, галок, грачей и прочих весьма обыкновенных птиц. Глядя на эту коллекцию безвинных жертв, хозяин часто восклицал с гордостию: «Кому другому, а мне Бюффон[61] не надобен. Вот он в лицах!»
Спустя два дня после описанного нами разговора двух сестер, часу в десятом утра, в доме Ижорского шла большая суматоха. Дворецкой бегал из комнаты в комнату, шумел, бранился и щедрой рукой раздавал тузы лакеям и дворовым женщинам, которые подметали пыль, натирали полы и мыли стекла во всем доме. Сам барин, в пунцовом атласном шлафроке, смотрел из окна своего кабинета, как целая барщина занималась уборкой сада. Везде усыпали дорожки, подстригали деревья, фонтаны били колодезною водою; одним словом, все доказывало, что хозяин ожидает к себе необыкновенного гостя. Несколько уже минут он морщился, смотря на работающих.
– Ну так и есть! – сказал он наконец с досадою. – Я не вижу и половины мужиков! Эй, Трошка! Беги скорей в сад, посмотри: всю ли барщину выгнали на работу?
Слуга, спеша исполнить данное ему приказание, бросился опрометью вон из дверей и чуть не сшиб с ног Сурского и Рославлева, которые входили в кабинет.
– А, любезные! Милости просим! – закричал Ижорской. – Кстати пожаловали: вы мне пособите! Ум хорошо, а два лучше!
– Да что у тебя такое сегодня? – спросил Сурской.
– Как что? Я получил записку из города: сегодня обедает у меня губернатор.
– Вот что! Да ведь ты хотел принять его запросто?
– Эх, милый! Ну, конечно, запросто; а угостить все-таки надобно. Ведь я не кто другой – не Ильменев же в самом деле! Ну что, Трошка?! – спросил он входящего слугу.
– Староста, сударь, выгнал в сад только половину барщины.
– Ах он мерзавец! Да как он смел? Вот я его проучу! Давай его сюда!.. Эка бестия! Все умничает! Уж и на прошлой неделе он мне насолил; да счастлив, разбойник!.. Погода была так сыра, что электрическая машина вовсе не действовала.
– Электрическая машина! – повторил с удивлением Сурской.
– Да, братец! Я бить не люблю, и в наш век какой порядочный человек станет драться? У меня вот как провинился кто-нибудь – на машину! Завалил ему ударов пять, шесть, так впредь и будет умнее; оно и памятно и здорово. Чему ж ты смеешься, Сурской? Конечно, здорово. Когда еще у меня не было больных и домового лекаря, так я от всех болезней лечил машиною.
– Смотри пожалуй!.. И, верно, многих вылечивал?
– Случалось, братец! Да вот, например, года два тому назад привели ко мне однажды Антона-скотника; взглянуть было жалко! Ревматизм, что ль, подагра ли – право, не знаю; только вовсе обезножел. Вот я навертел, навертел!.. Время было сухое – машина так и трещит! Велел ему взяться за цепочку, благословился, да как щелк!.. Гляжу, мужик мой закачался. Я еще… он и с ног долой. Глядь-поглядь – ахти худо! Язык отнялся, глаза закатились; ну умер, да и только! Другой бы испугался, а я так нет. Благодарю моего Создателя – не сробел! Ну-ка его лежачего удар за ударом. Что ж, сударь? Очнулся! Да как вскочит, батюшка!.. Господи боже мой! Откуда ноги взялись.
– Как! Побежал?
– Да так, сударь, что и догнать не могли.
– Подлинно диковинка! – сказал Сурской. – И он совсем выздоровел?
– Как же, братец! Как рукой сняло! И теперь еще здоровехонек… А, голубчик! – закричал Ижорской, увидя входящего старосту. – Поди-ка сюда! Так-то ты выполняешь мои приказания? Отчего не вся барщина в саду?
– Виноват, батюшка! – отвечал староста, отвесив низкой поклон. – Я другую половину барщины выслал на вашу же господскую работу.
– На какую работу?
– На сенокос, батюшка!
– На сенокос!.. Нашел время косить, скотина! Ну вот, братец! – продолжал хозяин, обращаясь к Сурскому. – Толкуй с этим народом! Ты думаешь о деле, а он косить. Сейчас выслать всю барщину в сад. Слышишь?
– Слушаю, батюшка! Только, воля ваша, если мы едак день за день…
– Прошу покорно!.. Ах ты, дуралей! Что ты, учить, что ль, меня вздумал?..
– Да не сердись на него, – перервал Сурской, – ведь он заботится о твоей же пользе.
– Не его дело рассуждать, в чем моя польза. Ну, что стоишь? Пошел!
Староста, поклонясь в пояс, вышел из комнаты.
– Да что ж, я не дождусь лекаря? – продолжал Ижорской. – Трошка! Ступай скажи ему, что я его два часа уж дожидаюсь… А вот и он… Помилуй, батюшка, Сергей Иванович! Тебя не дозовешься.
– Извините! – сказал лекарь, поклонясь Сурскому и Рославлеву. – Я позамешкался: осматривал больницу.
– Я за этим-то тебя и спрашивал. Ну что, все ли в порядке?
– Кажется, все.
– Ну, то-то же! О моей больнице много толков было в губернии. Смотри, чтоб нам при его превосходительстве себя лицом в грязь не ударить. Все ли расставлено в порядок и прибрано в аптеке?
– Точно так же, как и всегда, Николай Степанович!
– Как и всегда! Ну, так и есть – я знал! Эх, братец! Ведь я тебе толком говорил: сегодня будет губернатор, так надобно… ну знаешь, любезный!.. Товар лицом показать.
– Я вам докладываю, что все в порядке.
– А в больнице?
– Окна и полы вымыты, белье чистое…
– А прибиты ли дощечки с надписями ко всем отделениям?
– Хоть это бы и не нужно: у нас больница всего на десять кроватей; но так как вам это угодно, то я прибил местах в трех надписи.
– На латинском языке?
– На латинском и русском.
– Хорошо, братец, хорошо! А сколько у нас больных?
– Теперь ни одного.
– Как ни одного? – вскричал с ужасом Ижорской.
– Да, сударь! Третьего дня я выписал последнего больного – Илюшку-кучера.
– Зачем?
– Он выздоровел.
– Да кто тебе сказал, что он выздоровел? С чего ты взял?.. Возможно ли – ни одного больного! Ну вот, господа, заводи больницы!.. Ни одного больного!
– Так что ж, мой друг? – сказал Сурской.
– Как что ж? Да слышишь: ни одного больного! Что ж, я буду комнаты одни показывать? Ну, батюшка, Сергей Иванович! Дай бог вам здоровья, потешили меня… ни одного больного!
– Помилуйте! Что ж мне делать?
– Что делать? А позвольте вас спросить: за что я плачу вам жалованье? Вы получаете тысячу рублей в год, квартиру, стол, экипаж – и ни одного больного! Что это за порядок? На что это походит? Эх! Правду говорит сестра: вот вам и русской доктор – ни одного больного! Ах, боже мой! Боже мой! Ну, батюшка, спасибо вам – поднесли мне красное яичко, – ни одного больного! Да, кончено, господин русской доктор, кончено! Во что б ни стало заведу немца… да, сударь, немца! У него будут больные! Господи боже мой! Ни одного больного!.. Смейтесь, господа, смейтесь. Вам что за горе! Не вы станете показывать больницу губернатору.
– А что, Рославлев, – сказал шутя Сурской. – Не выкупить ли нам его из беды! Прикинемся-ка больными!
– Эх, братец, что за шутки!
– Какие шутки? Ведь губернатор не станет больных осматривать, только бы постели-то не были пусты.
– А что ты думаешь, любезный! Постой-ка… в самом деле!.. Эй, Трошка! Дворецкого, проворней!
– Что вы хотите делать? – спросил Рославлев.
– Постой, братец, постой!.. Авось как-нибудь… Что в самом деле? Не велика фигура полежать денек.
– Как… вы хотите?..
– Эх, братец, не мешай! Добро, так и быть! Ступай домой, Сергей Иванович; да смотри, чтоб вперед этого не было. Теперь у нас будут и без тебя больные. Слушай, Парфен! – продолжал Ижорской, идя навстречу к дворецкому. – У нас теперь в больнице нет никого больных…
– Да, сударь, слава богу!
– Врешь, дурак! Осел! Слава богу!.. Что, я губернатору-то пустые стены стану показывать? Мне надобно больных – слышишь?
– Слушаю, сударь! Да где ж я их возьму?
– И знать не хочу – чтоб были!
– Слушаю, сударь!
– Да постой-ка, Парфен! Ты что-то больно изменился в лице, – уж здоров ли ты?
– Слава богу-с!
– То-то, смотри, запускать не надобно; видишь, как у тебя глаза ввалились. Эх, Парфен! Ты точно разнемогаешься. Не полечиться ли, брат?
– Нет уж, батюшка, Николай Степанович, помилуйте! Авось в дворне и без меня найдутся хворые.
– Да как не быть. Ступай же проворнее.
– А на всякий случай, что прикажете, если охотников не найдется?
– Ну, что тут спрашивать, дурачина! Вышел на улицу, да и хватай первого, кто попадется: в больницу, да и все тут! Что в самом деле, барин я или нет?
– Слушаю, сударь! Да не прикажете ли лучше нарядить с семьи по брату?
– И то дело! Смотри, отбери тех, которые потщедушнее. Правда, в отделение водяной болезни надобно кого-нибудь потолще да подюжее!..
– Позвольте! Я уговорю нашего пономаря: ведь он распретолстый-толстый; а рожа-то так и расплылась.
– В самом деле, уговори его, братец.
– Дать ему рубли полтора, так он целые сутки пролежит как убитый.
– Брось ему целковый. Да нет ли у тебя на примете кого-нибудь этак похуже, чтоб, знаешь, годился для чахоточного отделения?
– Похуже?.. Постойте-ка, сударь! Да чего ж лучше? Сапожник Андрюшка. Сухарь! Уж худощавее его не найдешь во всем селе: одни кости да кожа.
– Точно, точно! Ай да Парфен! Спасибо, брат! Ну, ступай же поскорей. Двое больных есть, а остальных подберешь. Да строго накажи им, как придут осматривать больницу, чтоб все лежали смирно.
– Слушаю, сударь!
– Не шевелились, колпаков не снимали и погромче охали.
– Слушаю, сударь!
– Ну, ступай! Ты смеешься, Сурской. Я и сам знаю, что смешно: да что ж делать? Ведь надобно ж чем-нибудь похвастаться. У соседа Буркина конный завод не хуже моего; у княгини Зориной оранжереи больше моих: а есть ли у кого больница? Ну-тка, приятель, скажи? К тому ж это и в моде… Нет, не в моде…
– Вы хотите сказать: в духе времени, – перервал Рославлев.
– Да, в духе времени. Это уж, братец, не экономическое заведение, а как бишь, постой…
– Человеколюбивое, – сказал Сурской.
– Да, да! Человеколюбивое! А эти заведения нынче в ходу, любезный. Почему знать?.. От губернатора пойдет и выше, а там… Да что загадывать; что будет, то и будет… Ну, теперь рассуди милостиво! Если б я стал показывать пустую больницу, кого бы удивил? Ведь дом всякой выстроить может, а надпись сделать не фигура.
– Да у тебя, как я вижу, большие планы, любезный! – сказал с улыбкою Сурской. – Ты хочешь прослыть филантропом.
– Полно, брат! По-латыни-та говорить! Не об этом речь: я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не едут? Я разослал ко всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, – прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. – Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
– Да, Полина согласилась не откладывать далее моего счастия.
– Порядком же она тебя помаила. Да и ты, брат! – не погневайся – зевака. Известное дело, невеста сама не скажет: пора-де под венец! Повернул бы покруче, так дело давно бы было в шляпе. Да вот никак они едут. Ну что стоишь, Владимир? Ступай, братец! Вынимай из кареты свою невесту.
Конец ознакомительного фрагмента.