Часть II
Знамение
I
Отсюда, со сторожевой башни Вышнеграда, весь Киев был как на ладони. У замолов,[10] там, где Почайна впадала в Днепр, пестрели паруса судов – торговых, булгарских и ромейских, русских стругов и кумваров[11] и норманнских боевых драккаров. Хельгеру было хорошо видно, какое множество народа собралось у пристаней. День был погожий, солнечный, и хотя с Днепра дул холодный ветер, особенно ощутимый здесь, на стенах Вышнеграда, сидеть в четырех стенах не хотелось. Горожане наслаждались солнечным теплом, ремесленники работали в своих мастерских, грузчики на замолах таскали с кораблей товары, купцы торговали, женщины придирчиво рассматривали разложенные в лавках ткани и побрякушки, нищие просили милостыню, мальчишки играли в русских и хазар. И никто не задумывался над тем, что в эту минуту князь киевский и русский Хельгер Вещий наблюдает за ними с одной из башен детинца.
– Хороший город я оставлю тебе, Ингвар! – сказал с усмешкой князь своему спутнику, худощавому светловолосому юноше с невыразительным лицом.
– Оставишь? – встрепенулся юноша. – Что это значит?
– Тебе пора становиться мужчиной и воином. Только настоящий воин сможет удержать в руках такую землю, как эта. – Хельгер простер руку в сторону города. – Десять лет назад Киев был другим. Вон там, где сейчас Пасынча Беседа, был пустырь. Пристаней было всего две, и обе никудышные. И Подол был вполовину меньше. Каменных домов вообще не было. И кругом был лес, дома порой стояли прямо среди деревьев. Но Аскольд и Дир знали, чего стоит этот город, потому и сражались за него отчаянно… Тебе тогда было всего три года. Помнишь что-нибудь?
– Ничего, – признался Ингвар.
– Хвала Одину, что не помнишь. Тогда пролилось столько крови, что воды Почайны стали красными. В сражении за Киев полегла половина моей дружины, потому что поляне дрались яростно. В тот день Аскольд и Дир погибли. И я стал конунгом, или, как говорят руссы, князем. Хорошо, что ты всего этого не помнишь.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Какой вопрос?
– Ты говорил, что собираешься оставить мне этот город. Почему?
– А ты не понимаешь? Я стар. Скоро Один призовет меня в Валгаллу, и я прошу богов об одной милости – позволить мне умереть в бою. Так или иначе, рано или поздно тебе быть князем. Это твой город и твой народ. Тебе уже шестнадцать. Твой отец Рорк был чуть старше тебя, когда стал правителем словен.
– Почему ты все время сравниваешь меня с моим отцом, Хельгер? – в голубых водянистых глазах юноши мелькнули гневные огоньки.
– Я не сравниваю. Я лишь хочу, чтобы ты помнил, чей ты сын.
– Я не помню своего отца. Я бы предпочел, чтобы моим отцом был ты.
– Я не твой отец. Но я сделал все, чтобы заменить его тебе.
– Ты никогда не рассказывал мне о моем отце, Хельгер.
– Разве? – Старый князь усмехнулся. – Я плохой рассказчик. К тому же со дня смерти Рорка прошло больше пятнадцати лет. Я мало что помню.
– Ты меня обманываешь. Просто не хочешь рассказывать. Клянусь Одином, я на тебя обижусь!
– Клянись Перуном, малый. – Хельгер ласково похлопал юношу по плечу. – Или Сварогом. Один – бог норманнов, не твой бог.
– Но я же норманн!
– Ты рожден на этой земле. Значит, ты русс.
Ингвар собрался возразить своему пестуну, но внизу на стрельницах затопали тяжелые сапоги, послышались громкие голоса. Секунду спустя в проеме люка в полу башни показалась голова сотника Борзи.
– Воевода Ола вернулся, княже! – прокричал сотник; после того как в последней войне с хазарами его ошеломили в бою тяжелой булавой, Борзя стал плохо слышать. – С ним люди из Чернигова!
– Хорошо, идем. – Хельгер подкрепил слова кивком и жестами.
Борзя нырнул обратно в люк. Ингвар, повинуясь взгляду пестуна, последовал за сотником. Потом на стрельницу спустился сам Хельгер.
На току у подножия башни уже собрались любопытные, окружив группу всадников, весь вид которых говорил о том, что они проделали тяжелый многодневный путь. Воевода Ола, дюжий седобородый норманн, завидев князя, сошел с коня, опустился на одно колено.
– Слава тебе, конунг! – сказал он по-норманнски.
– Говори по-русски! – велел Хельгер, заметив, что вокруг них уже собралась большая толпа воинов и горожан. – С чем прибыл?
– Торков под Черниговом больше нет. А постарались ради этого молодцы, которых я привел с собой.
– Славная весть. – Хельгер перевел потеплевший взгляд на двух всадников, продолжавших оставаться в седлах, будто и не князь к ним подошел. Первый, тот что помоложе, явно русич, хоть и чернявый и темноглазый, с едва пробившимися усами и бородкой. Хельгер бросил на него мимолетный взгляд – второй воин заинтересовал его куда больше, ибо по виду был чужеземцем. На коне сидел гордо и спесиво, уперев правую руку в бок, и с вызовом поглядывал на собравшуюся вокруг толпу. Широкоплечий, коренастый, большеголовый, с окладистой черной бородой, в которой кое-где мелькает седина. Да и вооружен отлично – кольчуга превосходной работы, скорее всего арабская, со стальными пластинками на груди, стальные поножи, сапоги из доброй кожи. Над левым плечом торчит рукоять привешенного за спиной прямого арабского меча-шемшира, весьма искусно отделанная. К луке седла приторочены шлем с личиной и бармицей и стальная шипастая булава с яблоком в два кулака величиной. Весь грозный облик воина и его богатое вооружение совершенно не вязались с его конем, простым мерином с облезлыми коленями и спутанной гривой. Впрочем, у второго черниговского воина конь не лучше.
– Вижу я, что ты не славянского племени, витязь, – сказал Хельгер старшему воину. – Как твое имя?
– Великий князь киевский! – Чернобородый воин наконец-то спешился и склонился перед Хельгером в учтивом поклоне, прижав правую руку к груди, заговорил неожиданно на неплохом русском языке, хоть и с сильным акцентом: – Меня зовут Давид Таренаци из Гегарда, я искатель славы и подвигов. На моей родине, в далекой Армении, обо мне сложили немало песен, и мне захотелось повидать мир и прославить свое имя в далеких странах. С купеческим караваном я отправился сначала в земли сельджуков, оттуда в богатую и вероломную Романию, а затем на Русь, о которой слышал от людей, знающих немало хорошего. Я ехал в славный город Киев, чтобы поступить к тебе на службу. Но проклятые купцы обманули меня, сказав, что держат путь в Киев – на самом деле они ехали в хазарские земли. Так я паче ожидания оказался в Чернигове, о чем, впрочем, совсем не жалею.
– Ты хотел служить в моей дружине, не так ли? – спросил Хельгер, пряча в бороде улыбку.
– Хотел, – подтвердил армянин. – Я и сейчас этого желаю всей душой и всем сердцем. На моей родине хорошо знают о грозном Хельгере Русском и его победах.
– Видишь, Ингвар, – обратился князь к сыну Рюрика, – в чужих землях меня называют Хельгером Русским, а не Хельгером Норманном! Это неспроста… Вижу я, что воин ты храбрый, Давид из Армении. Но право стать моим керлом еще нужно заслужить.
– Позволь мне сказать, конунг! – выступил вперед Ола. – Витязь сей и вправду боец непревзойденный. Когда подошел к Чернигову нечестивый торчин Явуз со своей ордой, воевода Жерех струсил и задумал сдать торкам город. А этот воин как раз у Жереха гостил, ну и распорядился по-своему – Жереха связал, засадил в поруб, а сам возглавил оборону города. В первый же день, когда торки на ворота черниговские поперли, витязь Давид один выехал на них и обратил в бегство, а потом всего с пятью воинами само стойбище степняков атаковал и в пух их разбил. Самого Явуза зарубил вот этот молодец. – И Ола показал на молодого воина. – После того как хан их погиб, торки рассеялись, кто куда.
– Ты Явуза торского зарубил? – спросил Хельгер у юноши.
– Я, княже, – ответил темноглазый воин. – Прости, княже, не могу сойти с коня, чтобы поклониться тебе. Рана у меня в ноге, без чьей-нибудь помощи спешиться не сумею.
– Истинно говорит воевода Ола – этот юнец снес Явузу голову, – подтвердил Давид Таренаци, раздувая ноздри от избытка гордости. – Мечом он владеет на диво хорошо, я сам видел, как сей юноша ратной потехи ради разрубал брошенные в воздух яблоки. А я мечом своим разогнал торков, как поганых шакалов, и изрубил их немало.
– Посмотрю я, истинно храбрых воинов послал мне Один. – Хельгер милостиво кивнул молодому воину. – Как твое имя, сынок?
– Зовут Владом, а кличут все Вороней.
– Откуда родом будешь?
– Из псковской земли.
– Стало быть, Влад Вороня? Запомню. Эй, Борзя!
– Княже? – Сотник протолкался из-за спин собравшихся к князю, застыл в ожидании.
– Этих двух воинов зачислишь в свою сотню, – велел Хельгер. – И от меня по серебряной гривне на шею и тому и другому. Заслужили они награду своей храбростью. А куда собаку Жереха подевали?
– Помер он, княже, – ответил Ола. – Как разбежались торки от Чернигова, созвали черниговцы вече, чтоб решить, что с воеводой сим трусливым делать. А Жерех тем временем в порубе и удавился на кушаке своем. Видать, со стыдом таким на душе жить не захотел.
– Правильно сделал, что удавился, – заметил Хельгер. – Легкой и почетной смерти от меня бы он не дождался. Идите, воины. Борзя, кликни ведунов, чтобы рану у юнака этого посмотрели и обиходили. И коней им дай добрых, а то на этих одрах они много не навоюют.
– Если позволишь пояснить, княже, – вставил Давид Таренаци, – то коней этих мы у черниговских смердов взяли, чтобы до Киева доехать. Был у меня отличный нисийский конь, да только в бою поразила его стрела. А торкские кони, в бою взятые, меня далеко бы не увезли – стать не та.
– Верно говоришь, степная лошадка не для тебя, – усмехнулся Хельгер. – Но и мерин-оратай тебе не подобает. Борзя, позаботься о гостях! И чтобы оба сегодня были у меня на пиру.
– Все исполню, княже!
Хельгер ответил кивком на учтивый поклон армянского витязя и направился к своему терему, обметая гладкий ток своим длинным шерстяным плащом. Ингвар следовал за князем, как тень.
– Ты им поверил? – спросил он Хельгера, едва они отошли от собравшейся на току толпы.
– Я поверил Оле. А если и приврал чего этот армянин, то только самую малость. Я разбираюсь в людях, Ингвар. Тебе тоже не мешает научиться в них разбираться.
– Я еще молод. Доживу до твоих лет, стану таким же мудрым.
– Хорошие слова! – Хельгер положил юноше ладони на плечи. – Сегодня донесли мне, что к нам едут ромейские послы. Принять их надо с почетом. Я буду говорить с ними не как самовластный князь киевский, а как твой соправитель. Пускай видят, что будущий князь уже готов принять власть.
II
В огромной княжеской гриднице было душно и чадно, воздух был пропитан запахами обильной снеди, меда, браги, факельной смолы, пота и сыромятной кожи. За длинными столами, расставленными вдоль стен, собралась вся старшая дружина Хельгера – норманны и славяне друг подле друга, все бывалые опытные бойцы, завоевавшие право сидеть за княжеским столом своими подвигами и победами над врагами – хазарами, аварами, венграми, немцами, булгарами. Хельгер смотрел на пирующих воинов и временами бросал мимолетные взгляды на ромейского василиска, пытаясь угадать, о чем думает посол.
Византиец между тем казался невозмутимым; его костлявое бледное постное лицо с крючковатым носом и близко посаженными черными глазами оставалось спокойным и надменным, а голос таким же бесцветным и лишенным эмоций, как в тот миг, когда посол басилевса впервые заговорил с киевским князем. Вместе с тем высокородный патриций не выглядел спесивым – скорее равнодушным ко всему, что происходило вокруг него. Посла вместе с пятью его товарищами по посольству усадили сразу за молодым Ингваром по правую руку от князя – на самые почетные места. Однако было видно, что пир греку не в радость. Он почти ничего не ел и пил только холодную воду, которую подливал в его кубок стоявший за его спиной кравчий. На все вопросы, которые Хельгер задавал Софронию Синаиту – так представился посол, – грек отвечал охотно и учтиво, на хорошем русском языке, но глаза его при этом оставались холодными и отстраненными. Это злило Хельгера, однако старый норманн прекрасно знал о высокомерии ромеев и потому не давал волю гневу, помня, что перед ним посол. И еще заметил киевский князь, что императорский посол с самого начала трапезы подолгу и внимательно наблюдает за молодым Ингваром, будто изучает юношу. Сам же Ингвар этого, казалось, не замечал, наслаждался вкусной едой и выдержанным медом и почти не слушал того, что говорит посол в ответ на вопросы Хельгера.
Между второй и третьей переменой блюд проворная челядь заменила в поставцах прогоревшие факелы на новые, и в гриднице стало светлее. Поданная с пряными подливами горячая верченая дичь вызвала восторженные возгласы пирующих. Кравчие спешно разливали темный душистый мед и выдержанное греческое вино по рогам, ковшам и кубкам. Хельгер встал со своего места, поднял ковш с медом.
– Пью за здоровье могущественного императора Ромеи, нашего доброго соседа! – провозгласил он и осушил ковш.
– Слава! – хором отозвалась дружина, стуча чарами.
Хельгер посмотрел на посла. Грек пьет только воду, будто магометанин – пусть же выпьет чистой водицы за своего порфироносного владыку! Но Софроний Синаит угадал мысли князя.
– Вина! – приказал он кравчему.
Хельгер усмехнулся в бороду. Теперь ясно, что грек пьет воду, чтобы тем самым выразить свое презрение к собравшимся в гриднице. Между тем патриций пригубил кубок с вином и поклонился Хельгеру. Глаза у него были такие же ледяные, как и прежде.
– Хороша ли романея? – спросил Хельгер посла.
– Неплохая. Мне приходилось пить вино более выдержанное и с лучшим букетом, но и этот напиток весьма приятен. Наши торговцы привозят на Русь хорошие вина.
– Это не привозное, – ответил Хельгер. – Шестьдесят бочек этого вина мы взяли в бою у хазар.
– Хазары тоже покупают у нас вино, – невозмутимо ответил посол. Сел на свое место, расправил складки хламиды. Хельгер сделал знак Ингвару – мол, пора и тебе поговорить с ромеем. Юноша понял своего пестуна.
– Пленные хазары сказали нам, что это вино – дар вашего императора, – произнес он небрежным тоном. – Почему же нас великий император ромейский не жалует подобными дарами?
– Наверное, император знает, что вы сможете всегда забрать его дары у хазар, – ответил Софроний.
Дружинники загудели, заулыбались; ответ посла им понравился.
– Здоровье императора ромейского! – выкрикнул кто-то зычным голосом, и снова застучали чаши и ковши. Посол отвесил дружине легкий поклон, при этом на его губах мелькнуло подобие улыбки.
– Ты сказал хорошо, почтенный посол, – заметил Хельгер. – И я согласен с тобой. В последнюю войну мы взяли у хазар не только хорошее вино. Великая была добыча. Золото в Киеве стало по цене серебра, а серебро – по цене олова. А хазарских пленников мы считали по сотням, чтобы не сбиться со счета.
– Мы в Херсонесе наслышаны о твоих победах, князь Хельгер, – произнес посол, прожевав кусочек овечьего сыру, который он перед этим обмакнул в чашку с уксусом. – Император тоже о них знает. Успехи твоего оружия стали в западных землях притчей во языцех.
– И вас успехи моего оружия, конечно же, беспокоят? – осведомился Хельгер.
– Отчего же? Все державы воюют с соседями, побеждают их или терпят неудачи. Так уж устроен этот мир, что войны в нем обычное дело. Какая нам забота, воюешь ты с восточными варварами или нет? Кто прав, кто неправ, рассудит Бог.
– Однако мы слышали, что хазары часто называют великую Ромею своим союзником, – вставил Ингвар.
– Мало ли что болтают эти дикари! – пожал плечами посол. – Ты правильно сказал, князь Ингвар, Ромея великая держава, и есть немало тех, кто набивается ей в друзья. Скажу прямо; я встречался с хазарскими тайдунами. Они пытались заключить с нами тайный союз против вашей державы. Что мы им сказали? Нет, нет и еще раз нет. Ромея не хочет войны с Русью. Русь нам не враг, да и будь она нашим врагом, мы не стали бы с вами воевать. Мы побеждаем наших врагов не силой, а любовью и цивилизованностью. Халиф арабский, могущественный Кутейба, побывав в гостях у императора, был так восхищен великолепием Вечного города Константина и разумностью созданного нами порядка, что отказался от войны с нами. Однажды, юный князь Ингвар, ты посетишь нашу страну и сам убедишься, что мой народ несет миру свет и добро. Бог свидетель, что я говорю правду!
– Ага, на мою землю вы уже принесли и свет, и добро! – раздался чей-то громкий голос.
Посол вздрогнул. В гриднице стало тихо, и в этой тишине отчетливо прозвучал голос Хельгера:
– Кто это сказал?
– Я! – Один из гостей князя поднялся со своего места. – Я это сказал, нахарар[12] Давид Таренаци из Гегарда, слуга своего царя, великого Ашота Первого Багратуни!
Армянский воин был в числе дружинников, приглашенных на пир. Хельгер сразу узнал его. И еще он заметил, что армянин с нескрываемой ненавистью смотрит на византийского посла.
– Ты оскорбляешь посла, – сказал Хельгер суровым тоном.
– Это сиятельный посол императора ромейского оскорбляет тебя, великий князь, и всех нас, – с горячностью выпалил Давид. – Он говорит тебе о любви и цивилизованности. Пусть расскажет, как цивилизованные ромеи уже который год пытаются захватить наши земли. Пусть расскажет о набегах диких сельджуков, подкупленных ромейским золотом. Пусть расскажет, как вели себя императорские войска, захватив Татван! Я знаю это наверное, а не понаслышке. В Татване были мои родственники – мой брат Вартан и сестра Наринэ. Они погибли, когда византийцы взяли город.
– Я не в ответе за поведение наших солдат, – произнес посол, нисколько не смутившись под гневным взглядом армянина, – и уж тем более за поведение варваров-сельджуков. Война есть война. Мне жаль, что твоя семья пострадала, воин. Я никого не хотел оскорбить. Если бы ты знал о судьбах мира больше, ты понял бы, что сам Господь Бог держит нашу руку во всех войнах. Нам Создателем даровано право – нести народам свободу и истинную веру. Вы же, армяне, отвратились от веры Христовой, впали в ересь монофизитства, ищете союза с нечестивыми измаильтянами – арабами, вот Бог вас и покарал нашими руками.
– Ложь! – выпалил Давид, теряя над собой власть. Цепкие руки дружинников схватили его за руки, плечи, полы архалука, а он пытался вырваться, чтобы добраться до посла. Тот же стоял невозмутимый, и лишь в глубине его глаз вспыхивали недобрые искры.
– Взгляни-ка, великий князь киевский, – сказал он, когда Давида Таренаци все-таки сумели усадить на место, – вот тебе и ответ, почему наша Богом хранимая империя вынуждена держать могучую армию и флот. Нас окружают варвары, которые, подобно обезьянам, тщатся подражать нам во всем. Они строят храмы по подобию наших, пользуются нашими знаниями, подгоняют свои законы под законы империи, копируют на свой лад наше военное дело и наши каноны в искусстве и литературе. Но истинная сущность этих дикарей тут же проявляется воочию, стоит им выпить лишний кубок вина!
– Я не варвар и не обезьяна! – загремел армянин. – И не тебе высокомерно говорить о народе, который раньше вас, ромеев, принял христианство. Не был бы ты послом, я бы тебе показал!
– В самом деле? – Посол впервые за вечер засмеялся. – Когда я ехал в земли руссов, я будто предвидел такую встречу и потому взял с собой своего слугу. Верно ты говоришь, варвар, – я посол и не могу ответить тебе на твои оскорбления, сделанные к тому же в доме твоего господина. Но мой слуга постоит за мою честь. Так принято в моей стране. Думаю, на Руси обычай такой же. Позволишь ли, князь?
– Позволю, – Хельгер гневно посмотрел на армянского воина. – Оскорбление, нанесенное послу в моем доме, нанесено мне. Посмотрим, как рассудят боги.
– Я согласен! – воскликнул Давид. – Свою честь и честь моего народа я буду защищать конным и пешим, с оружием или без оружия. Выбирай, посол, способ, каким мне лучше убить твоего слугу!
– Кто говорит об убийстве? – Посол поклонился Хельгеру и с неожиданной улыбкой сказал: – Не гневайся на своего дружинника, князь, лучше позволь ему отстоять свою честь, о которой он так сокрушается, а заодно и потешить нас зрелищем своей удали. В моей свите есть неплохой кулачный боец. Пусть твой дружинник сразится с ним в честном бою. Победитель получит награду от меня и от тебя. Честное состязание – лучший способ решить спор. Ты согласен?
– Слово гостя – закон. – Хельгер вновь метнул свирепый взгляд на Давида Таренаци. – Победитель получит награду. А проигравшего вымажут медом, вываляют в перьях и провезут по Киеву на осле задом наперед. Зови своего бойца, почтенный Софроний!
– Позови Маркела! – шепнул Софроний одному из сопровождавших его аколитов, а затем протянул кубок кравчему. – Вина! Хочу выпить за мудрого и справедливого князя Хельгера и его достойного наперсника князя Ингвара! Слава!
– Исполать! – грянули дружинники, поддержав тост патриция.
– Бог любит сильных и праведных, – сказал Софроний, осушив кубок, заглянул в серые грозные глаза Хельгера. – Пусть Бог подаст победу сильному!
Пир продолжился. Греческий посол как ни в чем не бывало отвечал на вопросы молодого Ингвара, который расспрашивал его о Константинополе. Хельгер невольно прислушивался к разговору. Грек охотно рассказывал юноше о знаменитых зданиях столицы Ромеи и как бы невзначай повел разговор об укреплениях Константинополя.
– Взять наш Богом хранимый город невозможно, – говорил он. – Стотысячная армия готов простояла под стенами Константинополя три года. Тогда полегло семьдесят тысяч готов, а король Аларих ничего не добился. Город защищают четыре кольца стен высотой в сорок локтей, девяносто шесть восьмиугольных и четырехугольных башен, а еще высокий вал, устроенный так, что к стене нельзя подтащить стенобитные машины. Бухта Золотой Рог запирается кованой стальной цепью, которую невозможно разбить. К тому же Божественный басилевс держит постоянно в Константинополе тридцатитысячную армию. Но главное – нас защищает сам Бог. Он благоволит к моему народу и не допустит, чтобы город, заложенный блаженным Константином, стал добычей варваров.
– Княже, подавать четвертую перемену? – шепнул огнищанин Хельгеру, заставив князя вздрогнуть.
– Подавай. И романеи пусть принесут побольше…
Слуги вносили в гридницу лебедей и фазанов в оперении, ендовы с вином, огромные блюда с редкими восточными фруктами, но пирующих еда больше не интересовала – все ждали начала поединка между ромейским бойцом и новым дружинником Хельгера. Сам Давид между тем с завидным аппетитом поглощал тушеные оленьи потроха, заедая их пирогами. Изучающие взгляды дружинников и самого князя его, казалось, нисколько не смущали.
Когда в гридницу вошел ромейский боец, за столами сразу сделалось так тихо, что стал различим шум капель смолы, падавших с факелов на пол. Во-первых, чужеземный атлет оказался чернокожим. Среди ратников Хельгера были воины, уже видевшие африканцев во время набегов на византийские земли; для большинства русских дружинников человек с черной кожей был чем-то невиданным. Во-вторых, Феодор Маркел, телохранитель Софрония, был настоящим великаном. Сидевшие за столами воины были люди ражистые, могучие и в большинстве своем рослые, но только рыжий норманн Витгейр мог бы похвалиться таким же ростом – но не телосложением. Маркел был словно специально создан богами ради того, чтобы нагонять ужас. Торс византийца был грудой железных мускулов, увенчанной маленькой бритой головой со свирепым лицом, покрытым шрамами; ноги напоминали колонны, выкованные из черной бронзы. Маркел поклонился Хельгеру, потом послу и встал посреди гридницы, вызывающе глядя на дружинников и скрестив на своей необъятной груди ручищи с громадными кулаками.
– Вот мой боец, – сказал Софроний. – Если твой дружинник не струсил, то можно начать потеху.
– Я готов! – неожиданно для всех объявил Давид Таренаци, залпом осушил ковш с вином, вытер рот и бороду рукавом архалука и встал из-за стола.
– Что ты творишь? – не выдержал сидевший рядом с армянином Влад Вороня. – Не сдюжишь…
– Можешь поставить на него свою серебряную гривну, – сказал Давид. – Эй, я иду!
Армянский воин встал напротив византийца; он был на две головы ниже соперника, и по рядам дружинников прокатился вздох – не то сокрушенный, не то удивленный. Однако Давид быстро расстегнул и сбросил свой шелковый архалук, потом снял расшитую рубаху, обнажившись по пояс. И тут всем стало ясно, что легкой победы византийскому бойцу не видать. Армянский богатырь хоть и не выглядел так же внушительно, как Феодор Маркел, но сложение имел геркулесовское. Лишь посол Софроний презрительно фыркнул, бросив на Давида Таренаци короткий взгляд.
– Ставлю сто золотых солидов на своего бойца, князь, – сказал он Хельгеру. – А сколько поставишь ты?
– Столько же, – не колеблясь, сказал киевский князь.
– Благодарю тебя за веру твою, княже, – произнес армянин и поклонился Хельгеру.
Маркел между тем достал из мешочка на поясе пару длинных кожаных ремней и принялся неторопливо и тщательно обматывать ими свои ладони. Такие же ремни поднесли Давиду Таре-наци, но он покачал головой. Хельгер тихонько выругался; чужеземный воин вел себя неразумно. Ремни защищают кулаки бойца от случайных повреждений. В бою с таким чудовищем мелочей быть не может…
Чернокожий богатырь покончил с ремнями, еще раз поклонился, на этот раз только послу, и сказал по-гречески;
– Его убить или только покалечить?
– Убей его, – велел Софроний.
– Княже, – внезапно обратился к Хельгеру Давид Таренаци. – Что мне сделать с этим мужем? Просто расквасить ему физиономию или забить до смерти?
Ответом армянину был неудержимый хохот дружинников. Один Софроний не смеялся – он понял, что этот странный дружинник говорит не только по-латински и по-русски, но еще и по-гречески.
– Ты победи его, – сказал Хельгер, которого и забавляла и сердила бесшабашная отвага армянского воина. – А уж как ты это сделаешь, не моя забота! Начинайте, во имя богов!
Противники разошлись по углам прямоугольника, образованного пиршественными столами, и какое-то время стояли неподвижно, видимо, собираясь с духом. Византиец двинулся вперед первым. Выйдя в центр гридницы, он встал в боевую стойку – руки согнуты в локтях и подняты вверх до уровня плеч, корпус развернут боком к противнику, ноги широко расставлены. Давид осторожно двинулся ему навстречу, закрыв левой рукой лицо, а правую вытянув вперед. Все, затаив дыхание, следили за перемещениями бойцов.
Внезапно Маркел взревел и прыгнул вперед. Удар, направленный армянину в лицо, не достиг цели, но Таренаци попятился назад, уперся спиной в один из поддерживавших кровлю терема резных столбов. Лицо византийца растянулось в свирепой гримасе. Маркел пошел вперед, стремясь заключить противника в тесном углу на стыке двух столов. Но Давид оказался необыкновенно проворным – вывернувшись из-под убийственного удара, он выскочил за спину византийца и коротко и резко ударил Маркела по корпусу. Чернокожий боец вскрикнул, больше от неожиданности, чем от боли, развернулся лицом к противнику и пошел в атаку. Его удар левой рукой едва не угодил Таренаци в лицо. Отпрыгнув в сторону, армянин выпалил:
– Ва! Настоящий вол – тяжелый и глупый!
Маркел пружинящим шагом двинулся на противника; правый кулак византийца описал короткую дугу и задел плечо Таренаци. Со стороны это могло показаться легким прикосновением, но на самом деле удар был так силен, что Давид едва удержался на ногах. Он быстро перегруппировался, ушел из-под очередного удара и вновь оказался за спиной у черного богатыря. Тогда византиец применил прием, который много раз помогал ему с одной атаки выиграть поединок: отведя правый кулак к щеке, он опустил левую руку вниз, будто прикрывая корпус, а сам неожиданно нанес удар с разворота правой ногой. Таренаци показалось, будто его лягнула лошадь: удар пришелся в левую сторону груди, послышался хруст ребер. От боли потемнело в глазах. В последний миг Давид успел увернуться от убийственного удара в челюсть, нырнул византийцу под руку и сам ударил коротко и резко, целя противнику в лицо. Удар получился больше похожим на тычок, но Маркел покачнулся и попятился назад. Глаза у него будто подернулись пеленой. Несколько мгновений он стоял в растерянности, потом попробовал разбитую губу пальцами, выплюнул кровавую слюну и с рычанием пошел на армянина. Хитрый и коварный удар левой рукой Давид отразить не успел – кулак Маркела угодил не в голову, а в плечо, но этого было достаточно, чтобы дружинник Хельгера отлетел на несколько шагов и врезался в стол. С торжествующим воплем византиец бросился на соперника, пытаясь нанести ему удары ногами. Один из ударов попал в цель, и Таренаци отлетел к дверям в гридницу, однако с легкостью поднялся и встал в боевую стойку. Нос у него был разбит, кровь стекала по усам и бороде, но армянский воин выглядел вполне боеспособно.
– Иди сюда, валух греческий! – выпалил он. – Я тебе покажу, как мужчины дерутся!
Сказал – и сам пошел вперед. Меткий удар его левой руки пришелся по правому бицепсу византийца, а когда Маркел попытался провести ответную атаку левой рукой, Таренаци уклонился от него, обманул противника ложным выпадом в лицо и нанес удар в солнечное сплетение. Чернокожий богатырь захрипел, начал хватать ртом воздух, и тут же получил меткий удар в лицо, сломавший ему нос. Армянин отскочил назад, будто приглашая своего обескураженного противника атаковать. Маркел вытер льющую из носа кровь, перевел дыхание и с рычанием пошел вперед. Он обрушил на Таренаци настоящий ливень ударов, но все они почему-то не достигали цели: армянский воин с удивительным проворством уворачивался от них. А потом сам вдруг наддал снизу правой, да так, что византиец на какое-то время совершенно потерял ориентацию. За эти мгновения Давид наградил его несколькими точными ударами, один из которых рассек Маркелу левую бровь. Теперь на византийца и вовсе было страшно смотреть – весь залитый кровью, с перекошенным распухшим лицом, он напоминал адское чудовище, а не человека. Отчаявшись поразить противника ударом руки, Маркел начал атаковать ногами, прижимая верткого армянина к княжескому столу. Удары византийца колебали воздух не хуже крыльев мельницы, и многие из зрителей невольно втягивали головы в плечи, наблюдая за боем. Но Таренаци уже не боялся ромейского гиганта. Улучив момент, он ударил византийца в живот, а потом, не дав противнику опомниться, провел несколько точных ударов в голову. Оглушенный и потерявший ритм дыхания Маркел лишь бестолково размахивал руками в надежде достать врага – но не достал. Он еще успел увидеть, как Таренаци бросился вперед, и кулак армянина угодил ему прямо в ухо. Раздался громкий хруст, и Феодор Маркел беззвучно опрокинулся назад, с грохотом повалив лавку, стол и разбросав посуду и кушанья. Он еще попытался подняться, но сил больше не осталось, и византийский боец потерял сознание.
– Ва! – воскликнул Давид. – Вот так бьют мужчины!
Он не сразу понял, что в гриднице стало очень тихо, и все взгляды обращены на него. У его ног лежал бесчувственный чернокожий гигант, а Давиду все еще казалось, что поединок не кончен. Но потом в его сознание вошел голос князя Хельгера:
– Лепо! Чистая победа!
Кто-то поднес Давиду ковш вина, и победитель выпил его залпом, жадно, проливая вино на волосатую грудь. Дружинники хлопали армянского богатыря по плечу, пожимали руки, поздравляли, и в их глазах были восторг и изумление. А затем Таренаци услышал негромкий голос Софрония:
– Славный был бой! Ты победил, армянин.
Византиец несколько раз хлопнул в ладоши, потом сделал знак аколиту с большим ларцом в руках. Из ларца Софроний извлек кожаный мешок с золотом и бросил к ногам Хельгера.
– Мой заклад, князь, – сказал он. – Сто солидов твои.
– Нет-нет! – с улыбкой ответил князь. – Я не возьму деньги с посла. Мне довольно одной победы.
– Ты унижаешь меня, – возразил Софроний с обиженной гримасой. – У нас не принято отказываться от честного выигрыша. От себя прибавлю десять солидов для победителя. Он потешил меня своим искусством. А это, – и грек показал на бесчувственного Маркела, – унесите прочь с моих глаз!
Достойное поведение посла вызывало восхищенный шепот русичей, и Хельгер пригласил всех продолжить трапезу. Однако Софроний Синаит продолжал стоять, когда возбужденные гости расселись за столы.
– Что-нибудь не так, почтенный посол? – спросил Хельгер.
– Я подумал, что пора от забав переходить к главному, ради чего я приехал в твои земли, князь, – ответил патриций. – Твое гостеприимство и славное застолье совершенно затуманили мой разум, и я совсем позабыл, что должен вручить тебе дары моего повелителя.
– Ты уже вручил их сегодня, когда я принял тебя! – со смехом сказал киевский князь.
– Не все, – возразил грек. – Пришла пора главных даров.
Один из слуг Софрония, повинуясь жесту господина, почтительно подал патрицию длинный сверток, аккуратно обернутый серебристой хорезмской парчой. Посол развернул ткань, и Хельгер увидел длинный прямой меч в алых ножнах, богато отделанных самоцветами. Рукоять меча была из литого золота.
– Меч дамасской работы, подарок моего императора для тебя, славный князь киевский! – провозгласил посол под одобрительные возгласы дружинников. – Надеюсь, тебе представится случай испытать в победоносной сече остроту и крепость этого джавахира. А для твоего воспитанника, благородного Ингвара-Рогволода, у меня есть другой дар, не менее ценный. Император Лев Шестой Мудрый прослышал о том, что благородный Ингвар собирается жениться, и прислал свадебный подарок. Конечно, такие подарки принято дарить в день свадьбы, но император искренне надеется, что его дар приблизит твое счастье, князь Ингвар.
Дамасский меч был настоящим сокровищем. Но то, что извлек Софроний из продолговатого золотого футляра и показал собравшимся, вызвало всеобщее восхищение. Никому из гостей Хельгера до сего дня не приходилось видеть такой искусной ювелирной работы. Пятиконечный золотой медальон, подвешенный на массивной затейливо скрученной цепи, поражал совершенством отделки и ажурным точением лучей. Юный Ингвар как зачарованный смотрел на драгоценную вещицу. Даже суровый Хельгер не смог удержаться от улыбки, наблюдая, как свет играет на долах медальона. Дар ромейского императора был поистине чудесной вещью.
– Клянусь Перуном, ничего краше я не видел! – воскликнул Ингвар, не задумываясь над тем, что его восторги по поводу подарка имперский посол может расценить как проявление неуместной алчности. – А ты, Хельгер?
– И я не видел, – признался норманн. – Это подарок, достойный императора Ромеи!
– Внешняя красота этого медальона ничто в сравнении с его чудесной силой, – сказал Софроний. – Ибо это украшение прославлено чудесами, сотворенными им. Его носил сам блаженной памяти император Константин в ту пору, когда он воевал с нечестивым Максенцием. И хоть нет на этом медальоне алмазов и сапфиров, ценность его велика. Я слышал, этот знак наделен силой защищать своего владельца и даровать ему победу над врагами. Он приведет тебя к славе и могуществу, князь Ингвар. Отныне ты владеешь этой реликвией.
– И я принимаю дар твоего императора с благодарностью и радостью, – заявил Ингвар и, прежде чем Хельгер что-то успел предпринять или сказать, надел его на себя.
– Рановато еще носить подарок к свадьбе, – заметил Хельгер, неодобрительно посмотрев на юношу.
– Я лишь выказал уважение к императору Ромеи! – возразил Ингвар, но медальон не снял.
– Я хотел сказать, что подарок подразумевается как свадебный, – заметил Софроний. – А скоро ли сама свадьба?
– На Руси молодых женят осенью, после того как убирают урожай, – сказал Хельгер.
– Значит, ждать недолго. Мы, римляне, сумеем преподнести достойные дары и невесте славного Ингвара. Позволено ли мне узнать, кто счастливая избранница будущего князя киевского?
– Дева, которая станет достойной супругой моему воспитаннику, – уклончиво ответил Хельгер и прикрикнул на слуг: – Почему ковши пусты? Пора выпить за здоровье высокородного посла ромейского!
– Исполать! – взревела дружина. Засуетились слуги, загремели ковши, забулькал мед в глотках. Хельгер бросил быстрый взгляд на византийца. В глазах Софрония Синаита было торжество, они больше не были пустыми и отстраненными. Справа от Хельгера счастливый Ингвар рассматривал висевший у него на шее драгоценный медальон. И Хельгеру, многоопытному вещему мужу, повидавшему на своем долгом веку всякого, прошедшему через невиданные и непостижимые испытания, внезапно показалось, что драгоценная вещица что-то ему смутно напомнила. Но вот что? До самого конца пира Хельгер не раз и не два возвращался мыслями к медальону на шее своего воспитанника и пытался выхватить из памяти то, что там, казалось, неуловимо присутствовало и могло подкрепить смутную тревогу старого князя. Он пытался вспомнить – но не смог.
Над ночной степью прокатился высокий тоскливый вой. Араха зажмурился, бросил в горевший перед ним костер еще горсть порошка. Пламя немедленно окрасилось в синеватый цвет, и по ущелью поплыл белый дым с запахом степных трав. Глаза старого колдуна широко открылись, губы зашевелились, бормоча что-то на неведомом языке.
– Эрлик! Эрлик! Эрлик! – вздыхал старик, глядя в огонь невидящим взглядом. – Пришло время ступить на Сумеречную тропу. Велика мудрость Эрлика! Наши враги отомкнули Круг, и теперь твой гнев, Эрлик, падет на их дома, на их стада, на их жен и детей. Глупые руссы приняли Знак Беды. Теперь Сумерки поглотят их. Пришла пора выпустить Стаю. Пришла пора начать травлю, Эрлик!
Вой повторился, на этот раз на него откликнулись еще несколько тварей, прячущихся в ночи. Араха снова зажмурился, будто сытый довольный кот, протянул костлявые руки к огню. Он смотрел в пламя и видел в нем искры того могучего пожара, который скоро пожрет ненавистные русские города. Он слушал вздохи ветра и различал в нем жалобные предсмертные крики руссов. Велик Эрлик, бог хазар! Скоро исчезнет племя врагов, и солнце и луна еще тысячу лет будет всходить над дворцами Итиля.
– Мы победили, господин мой Эрлик! – шепнул старик, наклонившись к огню. – Это хорошая ночь. Ночь полнолуния. Сегодня Стая возьмет след русской волчицы…
Софроний Синаит был доволен собой. Так доволен, что, едва оказавшись в отведенных ему покоях в княжеском тереме Вышнеграда, тут же потребовал от слуги налить ему вина. Потом другой слуга помог ему снять пропахнувшую потом и дымом хламиду и тунику из тонкого льна, облачиться в свежие одежды. А затем пришел Евсевий, его секретарь.
– Что с Маркелом? – первым делом осведомился патриций.
– Он на нашем корабле, деспот. Твой врач осмотрел его. Боюсь, Маркел долго не сможет выполнять обязанности твоего телохранителя. Этот варвар сломал ему нос и челюсть.
– Клянусь спасением души, я недооценил этого дикаря. – Софроний отпил вина из кубка. – Маркел, верно, в обиде на меня?
– Он твой слуга, деспот. И, как верный слуга, делал то, что ему было приказано. Ты велел ему проиграть поединок – он проиграл его. Правда, выглядит он слегка ошеломленным. Никто не мог предположить, что у армянского дикаря будет такой мощный удар.
– Странно, что армянский аристократ оказался при дворе киевского князя. Уж не ищет ли царь Ашот Армянский союзников против Хазарин или против нас?
– Не думаю, деспот. Он сидел с дружинниками. Посла так не сажают.
– Верно, я как-то упустил это из виду… Передай Маркелу, что я его щедро награжу. Благодаря его искусству спектакль для варваров получился даже эффектнее, чем я ожидал.
– Ты добился своего, деспот?
– Я добился всего, чего хотел. Хельгер принял дары. Он чувствует себя победителем, и он горд и доволен собой. Сегодня у руссов праздник, и мы приглашены принять в нем участие. Ты встретился с нашим человеком?
– Да, деспот. Я как раз собирался тебе рассказать о нашем разговоре.
– Тебя никто не видел?
– Никто. А если и видел, что за беда? Для непосвященных я всего лишь негоциант, которого интересует только одно – прибыль. Оцени мою смекалку, деспот: благодаря моим стараниям, наш корабль вернется в Херсонес с хорошей партией воска, меда и зерна на борту.
– Где ты встречался с человеком Василия?
– В порту. Там есть неплохая корчма, где проводят время заезжие купцы. Не думаю, что в толпе булгар, армян, арабов и норманнов я сильно выделялся.
– Перескажи мне ваш разговор, – потребовал патриций.
– Говорили мы недолго. Я затеял с булгарскими купцами разговор о здешних ценах, тут он к нам и подсел. Заговорил со мной о Константинополе и будто невзначай подал условленный знак. После этого я угостил его медом. – Евсевий усмехнулся. – Наверное, со стороны мы выглядели забавно. Я всеми силами пытался показать, что не понимаю языка руссов, а человек Василия старательно делал вид, что не знает греческого.
– Что он тебе сказал?
– Не знаю, важно это или нет, но по Киеву ходят упорные разговоры, что Хельгер всерьез задумал женить своего воспитанника. По русским обычаям юноша, женившись, становится совершеннолетним. Возможно, Хельгер хочет передать ему киевский престол.
– Это я знаю. Что еще?
– За последние три месяца в Киев дважды приезжали послы от венгерского короля. О чем с ним говорил Хельгер неизвестно, но одарил он венгров очень щедро. Полагаю, киевский князь пытается заключить с венграми союз. Или сосватать за Ингвара одну из дочерей их короля.
– Меня интересуют планы Хельгера. – Софроний допил вино. – Я видел этого варвара, и он заинтересовал меня. В нем живет дикая и необузданная сила. Это настоящий воин. С начала своего правления он беспрерывно воевал и будет воевать дальше. Вопрос только – с кем?
– Полагаю, поход Хельгера на болгар был бы нам очень выгоден.
– Более чем выгоден. Но Хельгер не из тех людей, которых легко обмануть. Мне сегодня показалось, что он что-то заподозрил, когда его воспитанник надел на себя медальон. Что-то было в его лице.
– Прости меня, деспот, но верно ли, что эта вещица и в самом деле обладает какой-то таинственной силой?
– Вздор, Евсевий. Обычный кусок золота. Просто дикари придают магии слишком большое значение, а наше дело – заставить их поверить в эту магию. Пусть считают, что римский дар даст им особую силу. Быстрее увязнут в войне с соседями. Войны варваров нам только на руку. Однако я устал. Скоро рассвет, и моя голова раскалывается. Этот твой собеседник в корчме больше ничего тебе не рассказал?
– Ничего, деспот. Так, болтал о всяких пустяках, нахваливал себя. Хвастал, что сам князь киевский Олег ему доверяет.
– Олег?
– Так славяне называют Хельгера. Я передал ему деньги от Василия и взял с него расписку, что он их получил. На прощание он поклялся всеми их богами, что будет и дальше сообщать нам обо всем, что творится в Киеве.
– Скоро в Киеве начнут твориться очень необычные вещи, – пробормотал Софроний.
– Что ты сказал?
– Ничего. Мне уже грезятся сны наяву.
– Понимаю, деспот. Позволишь ли мне удалиться?
– Иди.
Евсевий поклонился и вышел. Софроний велел слугам покинуть опочивальню, с наслаждением раскинулся на широком ложе, покрытом великолепными мехами. Вино и усталость сделали тело неподъемным, глаза закрывались сами собой. Патриций еще успел подумать, что наступающий день принесет новые испытания – ему, потомку римских императоров, снова придется изображать восторги по поводу варварского гостеприимства. Однако Хельгера обижать нельзя. Придется терпеть. Тем более что старый дикарь необыкновенно проницателен. Он что-то заподозрил, когда увидел медальон. Что-то почувствовал Надо постараться рассеять его сомнения. Очень постараться.
Софроний закрыл глаза и заснул крепким сном.
III
Вокруг был лес, древний и священный. Огромные сосны выплывали из клочковатого сизого тумана, в котором тонул шум его шагов. Земля под ногами была черная, будто выжженная. Потом он услышал топот множества мягких лап, и доносился он со всех сторон. Сразу появилось чувство опасности. Он потянулся к своему мечу, но с удивлением и страхом обнаружил, что меча с ним нет.
Белоснежная волчица появилась в следующую секунду. Она выскочила из тумана и встала прямо перед ним, словно позволяла ему себя хорошенько рассмотреть. Его глаза и глаза зверя встретились, и странно – он не ощутил страха, хотя знал, что встреча с белым волком не сулит ничего хорошего. В белых волках живут духи Севера, которые редко бывают расположены к человеку.
Волчица мягким прыжком бросилась к нему и села на задние лапы у его ног. В ее янтарных глазах он прочел то, чего никак не ожидал увидеть во взгляде дикого зверя – мольбу о помощи. Чего может бояться белая волчица в лесу, посвященном асам?
Топот в тумане стал громче, послышалось глухое рычание. Волчица прижалась к земле, оскалила клыки в злобной гримасе. Он увидел, как в тумане замелькали зловещие тени, а потом увидел и самих пришельцев из Мглы, почувствовал их зловоние. Его и волчицу окружили черные псы с человеческими головами.
«Убей их!» – прочел он мысли волчицы. Но как их убить? Ведь меча у него нет. Теперь он умрет без меча в руке, никогда не попадет в Валгаллу!
«Убей их!»– повторила волчица, прижимаясь к его ногам.
Он не может их убить, потому что безоружен. Он не может ответить ей. Язык его не слушается, тело будто вросло в черную землю, а кровь застыла, словно этот вязкий белесый туман растворился в ней, подобно яду. Страшные псы уже рядом, их взгляды, полные кровавого безумия, обращены на него. Потом он видит, как черная стая, рыча и разбрызгивая смрадную пену с оскаленных клыков, бросается на волчицу.
Тень упала на него, и Хельгер открыл глаза. У ложа стоял Энгельбрект, его старый товарищ еще по ромейским походам. Утро было славным, яркий солнечный свет заливал опочивальню князя, но лицо Энгельбректа почему-то было мрачным.
– Проснулся? Вставай, тебя ждут новые неприятности, – сказал он.
– Вещий сон, – пробормотал Хельгер, сел на ложе. – Ты всегда был вестником радости.
– Волхвы прислали за тобой, – отвечал Энгельбрект. – Требуют, чтобы ты немедля явился к ним.
– И только-то? – Хельгер почувствовал неожиданное облегчение. – Сегодня Велесов день. Верно, поэтому я им нужен. Чего молчишь?
– А что мне сказать? Посланник мне ничего не сказал. Волхвы хотят говорить с тобой. Только вот на вечевой площади толпа собралась – чуть ли не весь город. Говорят, волхвам было знамение страшное.
Хельгер не стал медлить. Набросил поверх рубахи суконный плащ, опоясался мечом, с помощью подоспевшего слуги натянул сапоги. Второй слуга подал ему чашу с медом, но Хельгер сердито сверкнул глазами:
– Рассолу дай или взвару! Или просто воды.
У крыльца терема уже стояли оседланные кони – Энгельбрект позаботился. Когда-то Хельгер легко взлетал в седло, теперь ему требовалась помощь. Взяв десять гридней сопровождения, князь выехал из Вышнеграда.
Энгельбрект сказал правду: вечевая площадь была заполнена людьми. Увидев князя, киевляне рванулись к нему. Хельгер видел их испуганные глаза, слышал крики:
– Княже! Княже пресветлый! Защити!
– К волхвам-то едешь, княже? Тады сам все узришь!
– Страх-то какой! Такого на земле полянской никогда и не бывало!
– Княже, рятуй![13] Избави от напасти!
Со всех сторон к князю тянулись руки; мужчины потрясали кулаками, женщины поднимали над головой своих младенцев, чтобы Хельгер мог их видеть. В их глазах был ужас и тревога. Хельгер и сам ощутил сильное беспокойство. Творилось что-то непонятное. Он проехал по живому коридору, все больше мрачнея.
У входа в святилище, перед кругом костров, их встретили старшие волхвы – облаченный в белое старый Pax, верховный жрец Сварога, чернобородый кряжистый Свар, жрец Перуна и костлявый, закутанный в овчины Борут, жрец Велеса. За их спинами встали толпой младшие волхвы. Князь сошел с коня, обменялся со жрецами церемонным поклоном. Несколько мгновений все молчали. Первым заговорил Хельгер.
– Что у вас стряслось? – спросил он сурово.
– Ступай за нами, – велел Pax.
Князь вслед за волхвами вошел в святилище – площадку на вершине холма, окруженную дубовым частоколом, на кольях которого белели черепа жертвенных животных. Хельгер почувствовал сильный запах разложения, который не мог перебить даже дым костров, в который младшие жрецы постоянно подбрасывали ароматные смолы и травы. Жрецы ввели его в круг, образованный вырубленными из цельных деревьев изображениями богов и подвели к идолу Велеса. У подножия идола лежали трупы жертвенных овец, над которыми гудящим облаком роились мухи. Хельгер глянул и поморщился от омерзения. Животы овец были распороты, внутренности выглядели так, будто две недели пролежали под палящим солнцем, и кишели мириадами червей. Из-за этих червей казалось, будто овечьи потроха шевелятся сами собой.
– Что это за мерзость, поглоти меня Хель! – воскликнул князь.
– Знамение, княже, – сказал Pax.
– Я не понимаю.
– Когда мы нынче утром по обычаю принесли этих овец в жертву Велесу, то увидели то, что сейчас видишь ты, – сказал Борут.
– Это невозможно, клянусь Одином! Эти овцы были живы утром? – Хельгер похолодел. – Не могли они жить с этим внутри!
– Однако это так, – покачал головой Pax. – Смертельная гниль, пожирающая нас изнутри, завелась в нашей земле. Боги предупреждают о грядущем ужасе.
– О каком ужасе ты говоришь, жрец?
– Не знаю. Одно мне ведомо: великое зло придет в наши дома. Кто защитит нас от него, княже?
– Если это зло из плоти и крови и с мечом в руке, то я, – ответил Хельгер. – А с демонами бороться я не умею. Это ваша забота. Или не для того существуют волхвы, чтобы при помощи тайных обрядов оборонять русскую землю от злых сил?
– Так, княже. – Pax склонил голову в знак одобрения.
– Тогда чего вы хотите? Для чего показали мне эту пакость? – Хельгер плюнул на смердящие туши овец. – Коли хотите принести жертву, я дам вам скотину из моих стад.
– Ты не понимаешь, княже, – проскрипел Борут, сверкнув глазами. – Велес не принял нашу жертву. Это знамение. Знак Беды.
– Знамение, знамение! Заладили одно и то же. – Хельгер шагнул к выходу из святилища. – Есть ли моя вина в том, что Велес не хочет принимать ваши подношения? Если есть, скажите о том прямо. Я воин и не понимаю языка иносказаний.
– Не горячись, княже, – ответил Pax. – Мы и сами пока не знаем, что за напасть пришла в нашу землю. Мы будем гадать и дадим тебе ответ.
– Вот это другой разговор! Клянусь Одином к Перуном, моими богами, мне нужна ясность. Если в Киеве угнездилась черная измена, я выжгу ее огнем. Если ворожба тайная – тут уж ваша власть и ваше слово. И говорю тебе, Pax – успокой народ! Люди испуганы. Невместно нам слухи страшные распускать.
– Князь! – крикнул Pax вслед Хельгеру, когда князь уже был в воротах святилища. – Сон твой говорит тебе, что ты должен поступать решительно и быстро.
– Сон? – Хельгер удивленно посмотрел на старого волхва. – Откуда ты знаешь о моем сне?
– Я увидел в твоих глазах, – сказал Pax. – Иди, делай свое дело!
– Что там, конунг? – спросил Энгельбрект Хельгера на обратном пути в Вышнеград.
– Смерть, – мрачно ответил Хельгер и больше ни слова не произнес до самого Вышнеграда.
Ингвара киевский князь нашел в сокольне, где молодой князь вместе с двумя юношами из младшей дружины развлекался, прикармливая охотничьих птиц кусочками мяса. Хельгер вошел в сокольню с таким видом, что Ингвар сразу понял – случилось что-то нехорошее.
– Ты с самого утра тут? – спросил Хельгер.
– Да. – Ингвар протянул руку в перчатке так, чтобы белый кречет, подарок хазарского Кагана, смог перебраться с руки на стальной обруч. – Что-то не так?
– Ступайте, – велел князь молодым дружинникам, дождался, когда они уйдут. – Я хочу поговорить с тобой о будущей свадьбе.
– Слушаю тебя.
– Ты женишься еще до окончания лета.
– Но мы же хотели…
– Не перебивай. Я сегодня же пошлю за твоей невестой. Если все пойдет, как надо, мы сыграем свадьбу сразу по ее прибытии.
– К чему такая спешка, Хельгер?
– Волхвы так хотят. Я говорил с ними.
– Ты стал слушать русских волхвов?
– Волхвам было знамение. Велес не принял жертву.
– Не принял жертву? – Лицо юноши покрыла заметная бледность. – Быть того не может, Хельгер! Если боги не принимают подношения, то это…
– Дурной знак, знаю. Я был на Священной горе и видел сам. Живых овец, предназначенных Велесу, поразил червь. Нас ждут испытания, о коих пока никто не догадывается.
– Что же сказали тебе волхвы?
– Ничего путного. Они будут вопрошать богов и предков о том, как быть дальше.
– Тебе не след слушать их. Ты без них можешь заглянуть в будущее. Мыслю я, ты и сам в ворожбе зело искушен.
– Был искушен. А теперь я стар. Мне почти шестьдесят, и дух мой тяготится в немощном теле. Скоро придет мой час, тело мое положат на краду,[14] а дух встретится в Валгалле с твоим отцом. Что я скажу ему при встрече? Что оставил тебя холостым? Ты должен жениться, чтобы стать князем киевским и моим преемником. Пришла пора забыть о забавах и принять на себя заботы княжеские.
– А я и не против жениться, – со смехом ответил Ингвар. – Коли невеста хороша собой, я хоть завтра объявлю ее своей женой перед лицом богов. Я давно хотел поговорить с тобой об этой Хельге, что ты мне сватаешь. Говорил ты мне, она из Пскова. Давно ли ты сам ее видел?
– В прошлый мой приезд во Псков, три года тому. В ту пору ей едва минуло тринадцать.
– Три года. Сейчас ей шестнадцать, стало быть, как и мне. Да только за время минувшее могла она испортиться.
– О чем ты?
– Подурнеть могла. Девушки – они как цветы полевые; сегодня цветет, а назавтра вянет.
– Хельга не могла подурнеть. Она дочь своей матери и своего отца.
– Знаю я, что воевода Ратша ее отец. Коли она в него пошла статью и лицом, сразу говорю тебе – не женюсь!
– Хельга пошла в покойную мать. А ее мать была редкой красавицей. Уж поверь мне, я хорошо знал ее.
– Давно хочу спросить тебя, Хельгер, – почему ты зовешь эту девушку Хельгой? Она ведь не норманнка, русская. А имя норманнское. В чем причина?
– Мать ее была норманнкой. Так-то во Пскове все зовут ее на русский манер Ольгой, как меня здесь, в Киеве, величают Олегом.
– Тогда растолкуй мне вот еще что, Хельгер, – а почему я не могу жениться на деве более знатной? Слышал я, что дочери на выданье есть и у великого конунга датского, и у короля венгров. К чему мне жениться именно на Хельге?
– Это мое решение, – раздраженно ответил князь. – И не спорь, по-иному не будет. Твоей женой будет Хельга.
– А если она мне не глянется, что тогда?
– И тогда ты станешь ее мужем.
– Клянусь Одином! – В глазах Ингвара вспыхнул гнев, юноша невольно сжал кулаки. – Это несправедливо. Ты хочешь женить меня на уродине и не объясняешь, зачем это нужно! Ты что-то знаешь, Хельгер, и не желаешь мне о том говорить, так?
– Нет, не так. – Хельгер приблизился к юноше, положил ладони ему на плечи. – Поверь мне, сынок, Хельга совсем не уродина. Она хороша собой, и ты скоро сам это увидишь. А тайны в моем выборе нет никакой. Просто я знаю эту девочку с детства, знал ее отца и мать. С отцом Хельги мне довелось сражаться во многих походах. Мать Хельги была моей родственницей и притом редкостной красавицей. Я ее очень любил. Хочу, чтобы дочь ее обрела достойную долю.
– Раз так, – Ингвар виновато посмотрел в суровые глаза пестуна, – то я, пожалуй, встречусь с ней.
– Свадьба – большое событие, к ней надо хорошо подготовиться. Направь свои помыслы на будущую свадьбу, а невесту я тебе доставлю, слово Хельгера! – Старый норманн с неожиданной нежностью потрепал Ингвара по щеке. – Вы будете счастливы, и у вас будут славные и сильные дети. Уж поверь мне!
«Конечно, я никогда ничего тебе не скажу, Ингвар-Рогволод, – думал Хельгер, возвращаясь в свои покои из сокольни, где он оставил Ингвара с его ловчими птицами. – Я не скажу тебе, что ты вовсе не сын Рюрика, а безродный смерд, найденный мной на пепелище Белоозера. Я не скажу тебе, что твой брак с Хельгой – это единственный способ вернуть дочери то, от чего так бездумно отказался ее отец. Я не расскажу тебе про мой сон. Ты не видишь будущего, а я его вижу. Грядет великая битва, и белой волчице суждено в ней участвовать. И горе мне, Хельгеру, сыну Осмунда, горе тебе, Ингвар-Рогволод, если подле нас с первого дня будущей битвы не окажется эта волчица!»
Войдя в свой покой, Хельгер сбросил пропыленный плащ и велел слуге позвать Олу. Воевода явился через несколько минут.
– Пусть воины, которых ты привел вчера из Чернигова, придут ко мне немедля, – сказал Хельгер. – Армянин этот как?
– Ведун осмотрел его. Одно ребро треснуло, да нос сломан. Более ничего серьезного. Славный он боец, клянусь Тором. И весьма искусный.
– Хорошо. – Хельгер знаком отпустил воеводу и, уже когда Ола покинул княжеский покой, добавил, вслух высказав свою мысль: – Значит, он должен справиться с моим поручением.
Галера шла под парусом; капитан Галат решил дать гребцам отдохнуть, да к тому же с утра дул ровный северный ветер. Софроний Синаит стоял на палубе и смотрел на Киев, утопающий в зелени. Он покидал столицу руссов с облегчением; князь Хельгер позволил ему отбыть, не принуждая участвовать в языческих торжествах. Еще утром Евсевий сказал, что по Киеву ползут слухи, будто на Священной горе явилось волхвам какое-то дурное знамение. Неужели началось то, о чем предупреждал его Василий?
Конец ознакомительного фрагмента.