© Елена Королевская, 2018
ISBN 978-5-4490-7629-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О времена, о нравы…
Окраина Москвы. Одна тысяча девятьcот девяностый год.
Во дворе обычной заштатной двенадцатиэтажки, вокруг единственного сохранившегося элемента детской площадки – песочницы – собирались местные мамочки. Их дети ковырялись в грязном песке, а они, сидя тут же на обшарпанной лавчонке, самодовольно, как какое-то особенное мужское достоинство, обсуждали тему, которую можно было бы назвать так: «Чей муж более привередлив, придя с работы».
– Ой, девчонки, вот мой, когда возвращается, да если еще и устал – всем хана! Лучше и не соваться. Вот если чайник не на плите, да еще чтобы непременно кипел в тот момент, когда он заходит, то все – крику не оберешься, так меня приложит, – упивалась своим несчастьем одна из них.
– Да, да, бедная ты, – тут же завистливо подхватывали остальные с озабоченными выражениями на лицах.
– Но я терплю, что поделать, хоть и сама порой за день так устаю, – вздыхала «героиня» и без перехода продолжала: – А у нас теперь новый кухонный гарнитур из рогожки… и нижние, и верхние шкафы – вся кухня полностью… Мой где-то отхватил!.. Надо беречь, я каждый день лазаю, протираю, чтобы не дай бог!
– Ох, ах, прям целый гарнитур? А у нас только мойка и разделочный стол…
Или:
– А нашей кухне уже лет пятнадцать, наверное, – выражали восхищение собеседницы столь удачным и дорогим приобретением.
– Как же тебе с мужем повезло! – звучал главный вывод этого обсуждения.
Вторая из мамочек в свои двадцать четыре года уже родила подряд двоих детей и была беременна третьим. Сама она была из лимитчиц, взятая замуж из соседней общаги, расположенной через дорогу от дома мужа, что называется, окна в окна. Туда местные парни, и ее будущий муж в их числе, ходили удовлетворять свои мужские потребности в женской ласке. Эта мамочка была из везучих, потому что за многие годы она стала одной из тех немногих, о которых все слышали, но никто не видел, и кому реально посчастливилось из общежития переехать официальной женой к мужу в московскую драгоценную квартиру. И чтобы уже точно закрепиться в этой трехкомнатной малогабаритной квартире родителей супруга, претворяя в жизнь совет собственной деревенской мамы, она не стала откладывать в долгий ящик – и осчастливила мужа тремя детьми подряд.
– А что… зато отстрелялась и все, – радостно она сообщала всем почти каждый раз, как выходила на улицу.
Подруги неуверенно поддакивали, но никто из них, будучи москвичками, не заговаривал и о втором ребенке – не то что о третьем, особенно в эти голодные для страны годы.
– А мы вот скоро поедем к моим, на море, под Одессу, свежий воздух, фрукты! Наедимся! Отдохнем! От родичей привезем «закаток», домашней колбасы, – воодушевленно делилась деревенская…
Это был весомый аргумент в ее пользу для признания почти что равной им, «коренным москвичкам»… аж во втором поколении. Время стояло голодное, магазины встречали покупателей пустыми полками, отоваривались все по продуктовым талонам, отстояв многочасовые очереди, а о море и вовсе не мечтали.
Для тех, кто не в курсе тонкостей жизни тех лет, поясняю, что талоны – это бумажные карточки, которые выдавались на месяц в количестве стольких штук, сколько в семье по месту прописки было зарегистрировано человек. На талон можно было приобрести определенное количество продуктов: один килограмм сахара, три куска мыла и так далее. Были товары, которые продавались только в районе проживания и при предъявлении паспорта с пропиской. Даже имея деньги, купить продукты, а тем более качественные продукты, было очень непросто. Поэтому иметь в друзьях людей, способных хоть что-то достать из дефицита сверх положенного по талонам, было очень необходимо.
А тут домашнее варенье, соленья и даже колбаса, и «подруга» могла тебе все это привезти и продать по сносной цене! За свою деревенскую хватку и продуктовое богатство, которое было в то время понадежней любой валюты, она и была в фаворе у «коренных москвичек», хотя ее муж всего лишь простой автослесарь в троллейбусном парке, и его достижениями по улучшению семейного быта она похвастаться не могла. Еще более гордо, чем о доме под Одессой, новая москвичка, не уставая, рассказывала о том, чего они добились в вопросе расширения жилой площади: их семью поставили на государственную – бесплатную – очередь на получение квартиры в Москве! Она не сомневалась, что всего через каких-то лет десять-пятнадцать квартиру им непременно дадут. Ну а ради такого счастья эти лет десять-пятнадцать можно потерпеть и всемером поютиться на пятиметровой кухоньке, принимая пищу в порядке установленной очереди.
Ничего страшного она не видела и в том, чтобы прожить свои молодые годы с мужем и тремя детьми-москвичами в двух десятиметровых комнатах. Почему в двух? А в третьей, восемнадцатиметровой, остались проживать родители мужа, которые, конечно, по ее мнению, свое уже пожили, поэтому вполне могли бы и даже были обязаны, будь они по-настоящему любящими бабушкой и дедушкой, уступить эту комнату внукам, а сами переехать в меньшую, а лучше вообще вернуться в деревню, из которой когда-то приехали по тому же лимиту в Москву, тем самым освободив место новому поколению. Родители мужа, конечно, знали об этих ее высказываниях, ведь всегда найдутся «добрые люди», готовые раскрыть глаза «незрячим», и отвечали ей взаимностью. В разговорах со своими друзьями – родителями этих же подружек – они ядовито высмеивали невестку, ее деревенский говор, манерность, рвачество и нахальные требования к ним. Друзья родителей мужа новой москвички делились в семьях со своими детьми – молодыми мамочками, а те между собой, и сплетни гуляли по кругу, обрастая каждый раз новыми ужасными подробностями. Однако ж она чуть ли не единственная из всех невесток называла родителей мужа, при этом приниженно и льстиво глядя им в глаза, «мама» и «папа», а они в ответ ее «доченька». А вот самого мужа, как ни странно, называла «Длинный». Этой кличкой его звали между собой пацаны еще с тех времен, когда приходили к ним в общагу. И она упорно продолжала называть Олега в разговоре с приятельницами-мамочками его кличкой, почему-то рассчитывая, что этим покажется им более своей. А ее московские подруги, в свою очередь, не упускали повода позлословить и на эту тему о ней, ну конечно, или в ее отсутствие, или всего лишь каждый раз, пока она шла к детской площадке.
– Во, лимитчица наша идет, сейчас «гыкать» начнет, – посмеивались они между собой, вдобавок с удовольствием обсуждая ее вызывающе открытые наряды: – Опять обтянула грудь, того и гляди, сиськи выпадут, – язвили «доброжелательницы».
Светка, так звали лимитчицу, была настоящая украинская красавица, с большой грудью и осиной талией, ростом за метр восемьдесят, и вполне могла бы претендовать на участие в модных конкурсах красоты, тогда только набирающих обороты в СССР. Но «добрые московские подружки» за Светкин высокий рост плюсом к «лимитчице» называли ее по аналогии с мужем «длинная» или за ее украинское произношение – просто «Галка». На лавочку же она всегда садилась Светульчиком и расцелованная в обе щеки ее «искренне» соскучившимися по ней со вчерашнего дня приятельницами. Участвуя в сегодняшней беседе, Светульчик гордо рассказывала, что для возвращающегося с работы мужа она готовит не только ужин, но и подогревает тарелки, как в ресторане! А уж готовит она столько разных вкусностей, чтобы мужу, уплетая их, и пожаловаться-то было некогда.
Светке в отличие от избалованных московских девиц, как «скромно» говорила она, «не пристало раздражать мужа». Все дружно соглашались, что у нее нет на это прав, и что очень хорошо, что она и сама это понимает. Поэтому за такое понимание своего места в «элитном московском обществе» милостиво прощали «длинной» ее красоту.
Была в компании мамочек еще одна девушка – Ира, которая единственная из всех получала не просто высшее образование, а второе, никому не нужное в то время, высшее образование. Учеба в институте среди местной молодежи считалась никчемной тратой времени. Страна трещала по швам, «вшивая интеллигенция» была не в чести и зарабатывала, если зарабатывала вообще, чистые гроши. Только-только начинались годы дикого капитализма, когда каждый хотел жить здесь и сейчас. И если не все, то многое решалось силой и напором. А деньги водились либо у бандитов, либо у фарцовщиков, а еще у людей, приближенных к системе распределения чего-либо. Любой товар в то время был дефицитным: от носков до бытовой техники.
Муж Иры считался нормальным мужиком. Он закончил ПТУ (профессионально-техническое училище. – прим. автора) и работал водителем на собственном грузовичке «Газель», обеспечивая жену и ребенка, пока та «развлекалась в институтах». Их семья у москвичек была на отдельном счету, потому что у них, единственных из всей компании, была своя, пусть и однокомнатная, но квартира! Правда, на первом этаже, и поэтому без балкона. А от того белье Ире приходилось сушить в ванной комнатке, что крайне неудобно, и о чем подруге неоднократно, конечно, «сожалея» о таком ее несчастье, напоминали остальные мамочки. Безусловно, они понимали, как ей повезло – жить в своей квартире уже сейчас! Но все же у Иры с мужем квартирка так и будет однокомнатной и без балкона, а вот у них в квартире, которую они непременно когда-нибудь заполучат либо по очереди, либо после смерти родителей, комнат будет не одна и балкон как необходимый элемент бытовых удобств обязательно будет присутствовать. И это автоматически, пусть и в будущем, выводило их на более высокий социальный уровень, чем у Иры сейчас, что, видимо, и позволяло подругам смиряться с ее теперешним превосходством. К тому же Ира была молчалива, а в ее семье явно правил патриархат, в чем подругам не приходилось сомневаться, видя Иру в солнечных очках в любое время года. К тому же Ира преимущественно молчала, так и в данной беседе не участвовала, она выступала в роли благодарного слушателя, ведь что она могла сказать, когда с ней и так все было ясно.
– Умная, умная, – говорили про нее «подружки», – а дура, раз муж так часто прикладывает. Это ж чем его надо так злить-то? – недоумевали они и смаковали подробности, бурно обсуждая, за что и как он ее приложил в этот раз.
Саму Иру при этом они никогда ни о чем не спрашивали, тактично делая вид, что ничего не замечают, и тепло расцеловывая при встрече, впрочем, как и всех.
Но самой колоритной среди всей этой компании была Таня. Это была девушка довольно плотного, даже полного телосложения, с кожей, покрытой рытвинами от перенесенной ветрянки, носом картошкой и несоразмерно полными губами на фоне маленьких, узких и очень ядовитых глаз. У нее были широкие, низко посаженные бедра на полных коротких ногах и единственное, но яркое украшение – большая, красиво выпирающая грудь. Среди местных ее звали «подстилка». Жила она с мамой и бабушкой в двухкомнатной малогабаритке. Была Таня громкая и разухабистая, очень заразительно смеялась и отпускала точные, хлесткие, приправленные матерком замечания в адрес окружающих.
Всегда считалось, что уж Таня-то точно НИКОГДА не выйдет замуж, так как с ней хоть раз переспал каждый местный парень, включая сегодняшних мужей остальных мамочек. Но замуж она все-таки вышла, и не самая последняя, правда, не за местного, а, как говорили, за армянина. Ее мужа презрительно за глаза называли «черножопым», а в глаза приветливо «брат». У него единственного в их компании на тот момент была личная легковая машина, и он мог достать на рынке, на котором работал мясником, большой дефицит того времени – свежее мясо. Если разговор у мамочек заходил о Тане, то не «плюнуть» в Танину сторону считалось моветоном, но опять же в ее отсутствие. Любимой темой среди подружек было гадать, кто же и когда первым расскажет ее «черножопому муженьку» о развеселом Танином прошлом и что тогда он с ней сделает, учитывая, какие у них там на востоке нравы. А ведь любая из них столько про нее знает, но молчит, вот какое в их сердцах «благородство», а она еще позволяет себе колкости в их сторону – неблагодарная. Когда же Таня приближалась к детской площадке, головы у всех слегка втягивались, глаза опускались, попасть под ее острый язык никому не хотелось, и ее приветствовали с «нежным жаром» и целованием наравне с остальными.
Все мамочки были примерно одного возраста со своими мужьями, максимальной разницей между супругами была разница в два года, в общем, все они были в районе двадцати трех лет. И все, кроме «черножопого» и «длинной», были из общей компании, то есть местные. Они жили рядом, в соседних домах. Сначала они ходили в один детский сад, потом в одну школу, гуляли в одной компании и знали друг о друге всю подноготную. Это была стая, сформировавшаяся по признаку ареала обитания, внутри которой они могли кого-то любить больше или меньше, но все они в нее входили. И как бы они ни ссорились между собой, это были их внутренние, местные разборки. Все они были с одной стороны. Но была часть микрорайона, расположенная на противоположной стороне дороги местного значения. Там уже жили чужаки, у них были свои девчонки и парни, которые исторически, если не враждовали, то конкурировали друг с другом. За встречи с парнем с «другой стороны» местными парнями девушке делался строгий выговор: «Тебе что, своих не хватает?» Чужака-парня запросто могли и побить.
Такая же ситуация была и с девушками: кадрить парня с «другой стороны» было опасно, могли и лицо расцарапать, и «темную» устроить. Всех посторонних воспринимали в штыки.
Переходить дорогу такой стае было опасно. Внутри этого сообщества были приняты свои социальные и поведенческие нормы. Как и в любом коллективе, особенно в их – еще не оторванном от подростковой стадной общности, любое несоответствие принятым среднестатистическим нормам жизни и морали считалось наглым вызовом. Между ними еще сильно было возрастное деление на старших и младших, как это бывает в юные годы, когда пятнадцатилетнему девятикласснику четырнадцатилетний восьмиклашка кажется малолеткой, недостойным его внимания, а шестнадцатилетний десятиклассник – зачастую умудренным жизненным опытом авторитетом.
Их мужья, несмотря на свои двадцать с лишним лет, по-прежнему выше семьи ставили нужды «друганов» и, вопреки наличию детей, довольно активно участвовали в жизни местной молодежи. И от всех «новобранцев» в виде жен или мужей «со стороны» ожидали некоего смирения или даже подобострастия, пока их не соизволят признать и принять в ряды стаи как полноправных членов.
Вечерами после работы абсолютное большинство и свободных, и семейных, оставив детей на попечение бабушек и дедушек, выходило в «колхоз» – так назывались вкопанные рядом, вдоль забора детского садика два стола, которые заменяли местной взрослой молодежи клуб по интересам. За ними компании играли в карты, домино, на гитарах, слушали музыку, общались и выпивали. Зимой, если становилось холодно, то всей компанией переходили в ближайший подъезд, и веселье продолжалось там. Всем живущим, у кого окна квартир выходили на эти столы, что естественно, мешал практически ежедневный полуночный шум, но жаловаться решались единицы, так как если не их дети, то дети их соседей входили в ту или другую компанию. Некоторым аксакалам, время от времени забредавшим в «колхоз» расписать партеечку или выпить стаканчик, было уже за тридцать, самым младшим, как их называли «младшая садовская группа», было от шестнадцати лет. Время пользования столами делилось между компаниями в зависимости от возраста, а значит, статуса.
Такими радостями и интересами жило, наверное, девяносто пять процентов молодежи московских окраин того времени. И на одной из этих окраин и жили главные герои этой книги.