Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие; ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос.
А это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы. Все это происходило с ними, как образы, а описано в наставление нам, достигшим последних веков…
Четыреста лет назад стрельцы в Москве подожгли усадьбу Федора Никитича Романова.
Самого Федора Никитича насильно постригли в монахи и заключили тогда в Антониево-Сийский монастырь…
Жену «замчали» в Заонежский Толвуйский погост…
Дочку Татьяну и сына Михаила сослали в Белоозеро…
Братьев тоже сослали…
Александра Никитича Романова – в Усолье-Луду на Белом море…
Михаила Никитича – в Пермскую землю…
Ивана Никитича – в Пелым…
Василия Никитича – в Яренск…
Еще более жестоко поступили с челядью. Многих холопов Романовых подвергли страшным пыткам…
Считается, что расправа с Романовыми была вызвана болезненной подозрительностью Годунова и предлогом послужил ложный донос о заготовке Федором Никитичем Романовым ядовитых «кореньев».
Это не совсем так.
Стрельцы действительно искали у Романовых коренья, но не те, что были предназначены якобы для изготовления отравы, а вполне реальные корни задуманного заговора, который должен был ввергнуть Русь в ужасы Смуты…
Увы…
Сыск ничего не дал.
Григорий Отрепьев успел скрыться с романовского двора.
Со стороны, из глубины переулка, наблюдал он; как пылает усадьба его благодетелей. Жутковато переливались в темноте всполохами пожара его глаза – первого царя со двора Романовых…
Глава I
Шурьё
Если возвести стену между прошлым и настоящим, не будет будущего.
Возвышение Романовых началось 13 декабря 1546 года, когда Иван IV Васильевич объявил митрополиту Макарию, что решил жениться.
«Великому Князю исполнилось 17 лет от рождения, – пишет Н.М. Карамзин. – Он призвал Митрополита и долго говорил с ним наедине. Митрополит вышел от него с лицом веселым, отпел молебен в храме Успения, послал за боярами… Еще народ ничего не ведал, но бояре, подобно Митрополиту, изъявляли радость. Любопытные угадывали причину, и с нетерпением ждали открытия счастливой тайны.
Прошло три дни. Велели собраться Двору: Первосвятитель, бояре, все знатные сановники окружали Иоанна, который, помолчав, сказал Митрополиту: «Уповая на милость Божию и на Святых заступников земли Русской, имею намерение жениться: ты, отче, благословил меня. Первою моею мыслию было искать невесты во иных Царствах; но, рассудив основательнее, отлагаю сию мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтись нравом с иноземкою: будет ли тогда супружество счастьем? Желаю найти невесту в России, по воле Божией и твоему благословению». Митрополит с умилением ответствовал: «Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца небесного». Бояре плакали от радости…»
16 января 1547 года в Успенском соборе Ивана IV Васильевича венчали на царство, а 3 февраля «царя всея Руси» обвенчали с юной Анастасией, дочерью вдовы Захарьиной.
Так получилось, что после свадьбы зашумели на Москве пожары…
12 апреля погорели Китай-город и Торг, а 20 апреля пожары забушевали уже за Яузой. Но главные пожары были впереди, и, словно бы предвещая их, зазвенела земля – упал с колокольни Благовещенского собора большой колокол. Еще появились на Москве «сердечники» – чародеи, «вынимавшие из людей сердца»…
И вот наступил страшный день – 24 июня…
«Загорелся храм Воздвиженья Честного Креста, – говорит летописец, – за Неглинной, на Арбатской улице, на Острове, и бысть буря велика, и потече огнь я кож молния, и пожар силен промче во един час Занеглименье. И обратися буря на град больший»…
«Больший град» – это Кремль. Вспыхнули кровли на палатах и деревянные избы, в огне погибла казна, оружейная палата, царская конюшня. Сгорел расписанный фресками Андрея Рублева Благовещенский собор.
Святитель Макарий руководил спасением особо чтимых икон из горящих храмов, потом огонь окружил и митрополита, отрезая пути к отступлению, и пришлось спускаться из Тайницкой башни на веревках. Веревка лопнула, святитель «разбился»…
Опустошив Кремль, пожар с новой силой набросился на уцелевшие районы города. Железо там «яко олово разливашеся, и медь я ко вода растаяваше». Всего сгорело в июньском пожаре 25 тысяч дворов, погибло около двух тысяч жителей.
И поползли, поползли распускаемые князем Скопиным-Шуйским и дядей молодой царицы Григорием Юрьевичем Захарьиным слухи, что виновниками пожаров являются Глинские.
Говорили, что это бабка царя Анна Глинская со своими детьми и людьми «волхвала: вынимала сердца человеческие да клала в воду, да той водой, разъезжая по Москве, кропила, и оттого Москва выгорела, а у самих Глинских усадьбы не пострадали в огне».
26 июня в Москве уже не пожар вспыхнул. Восстание…
Убили дядю царя – князя Юрия Глинского. Михаил Глинский бежал в Литву. Хотя мятежную чернь царь и велел покарать, но зачинщиков бунта не тронули, предав, как пишет Н.М. Карамзин, одному суду Божию…
Еще тверже, еще увереннее встали у престола царские шурьи – Юрьины-Захарьевы…
Отметим, что это был первый совместный проект Шуйских и Юрьиных-Захарьевых-Романовых. На протяжении ближайших десятилетий этим родам предстоит действовать то сообща, то друг против друга, но все время в пространстве возле трона, борясь за место у трона и за сам трон.
И Шуйским, и Романовым суждено сидеть на русском троне…
Их противостояние завершится в 1612 году в Варшаве, где встретятся в польском плену царь Василий Шуйский и патриарх Филарет Романов. Василий Шуйский, завершая правление своей династии и саму династию, умрет в польской тюрьме, а Филарет (Романов) вернется в Москву, где начнет со своим сыном Михаилом правление династии Романовых…
Но это еще впереди, а пока Юрьины-Захарьевы только еще утверждаются возле трона…
Как говорят историки, утверждались они в борьбе с «мятежным господством бояр» за царское единовластие, «чуждое тиранства и прихотей»… Заметим, что борьба эта с самого начала была не совсем чистой…
Любопытно и другое…
Возвышение династии Юрьиных-Захарьевых совпало с началом реформ Иоанна IV Васильевича Грозного.
Правда, тогда реформы назывались «переменами» в царе.
«Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и все я не каялся, наконец, Бог наслал великие пожары, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой…»
Тринадцать лет «смирялся дух» грозного царя, тринадцать лет рядом с ним была царица Анастасия.
«Предобрая Анастасия, – извещает нас летопись, – наставляла и приводила Иоанна на всякие добродетели»…
Есть, однако, и другие суждения.
Андрей Курбский, к примеру, сравнивает Анастасию с Евдокией, женой византийского императора Аркадия, устроившей злые гонения на Иоанна Златоуста…
Так это или иначе, судить трудно, но влиянием на царя Анастасия действительно пользовалась. Об этом свидетельствует стремительное возвышение шурьев, пользующихся все большим и большим влиянием на государя.
1553 год – великий год царствования Иоанна Грозного. Это год третьего похода Ивана IV Васильевича на Казань. В походе участвовало 150 тысяч человек.
2 октября Казань пала…
1553 год можно считать и годом крещения рода Захарьиных-Юрьевых в дворцовой борьбе за власть, которую повели шурьи с «ближним окружением» царя – Алексеем Адашевым, протопопом Сильвестром и их окружением.
Немного в нашей истории деятелей, относительно которых, по словам биографа, «нельзя подобрать, кажется, свидетельства не в его пользу».
Но Алексей Адашев был именно таким человеком. И в этой оценке его едины и современники, и историки…
«И был он, – говорит о нем Андрей Курбский, – общей вещи зело полезен, и отчасти в некоторых нравех, ангелом подобен»…
«Сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелию царя и погиб с нею…» – утверждает Н.М. Карамзин.
С этим человеком, по праву считающимся образцом древнерусского филантропа и гуманиста, и схлестнулось шурье в борьбе за влияние на царя.
После взятия Казани Адашев советовал царю постоять там с войском до весны, чтобы окончательно усмирить татар, мордву, башкир и черемисов, но Анастасия была на последних месяцах беременности, и царь, как горестно сообщает Андрей Курбский, «совета мудрых воевод своих не послушал, послушал же совета шурьи своих, они бо шептаху ему во уши, да споспешитца ко царице своей, сестре своей…»[1].
4 октября Иван IV Васильевич заложил в Казани церковь во имя Благовещения Богородицы и вернулся с войском в Москву.
Казанского победителя встречало такое множество народа, что поля не вмещали людей…
«От реки от Яузы и до посаду и по самой град по обе страны пути бесчислено народа… велиими гласы вопиющий, ничтоже ино слышати токмо: «Многа лета царю благочестивому, победителю варварьскому избавителю христьянекому».
Радость обретения Казанского царства сливалась с семейным торжеством в царском доме. 11 октября царица Анастасия благополучно разрешилась от бремени сыном Дмитрием.
«Как скоро Анастасия могла встать с постели, государь отправился с нею и с сыном в обитель Троицы, где Архиепископ Ростовский, Никандр, крестил Димитрия у мощей Св. Сергия, – пишет об этих днях Н.М. Карамзин. – Насыщенный мирскою славою, Иоанн заключил торжество государственное Христианским (выделено нами – Н.К.): два царя казанские, Утемиш-Гирей и Едигер, приняли веру Спасителя. Первого, еще младенца, крестил Митрополит в Чудове монастыре и нарек Александром: Государь взял его к себе во дворец и велел учить грамоте, Закону и добродетели. Едигер сам изъявил ревностное желание озариться светом истины, и на вопросы Митрополита: «не нужда ли, не страх ли, не мирская ли польза внушает ему сию мысль?» ответствовал решительно: «нет! люблю Иисуса и ненавижу Магомета!» Священный обряд совершался на берегу Москвы-реки в присутствии государя, бояр и народа. Митрополит был восприемником от купели. Едигер, названный Симеоном, удержал имя царя; жил в Кремле…»
Однако, как и бывает всегда, когда правитель стремится заключить торжество государственное Христианским, враг рода человеческого ополчился на Ивана Грозного. Пришли из Казани печальные вести о восстании «луговых» людей и гибели вместе со своим воеводой войска Бориса Салтыкова, выступившего на усмирение бунтовщиков.
От огорчения Иван IV Васильевич серьезно занемог «огненным недугом»…
Братья царицы, то ли действительно опасаясь, что царь не выживет, то ли развивая интригу, предложили ему: написать духовную и потребовать, чтобы все бояре, а главное, двоюродный брат царя – удельный князь Владимир Старицкий – присягнули их племяннику, младенцу Димитрию.
Трудно сказать, насколько сам Иван Грозный опасался своей смерти… Скорее всего, и опасения были, было и желание испытать бояр, но главное, очень хотелось избавиться от опеки слишком мудрого Алексея Адашева, слишком прозорливого протопопа Сильвестра… Мысль шурьев Ивану Грозному понравилась.
Насколько велик был страх перед шурьями, показывает донос окольничего Михаила Михайловича Салтыкова на князя Дмитрия Ивановича Немого-Оболенского, сказавшего Салтыкову:
– Бог знает что делается! Нас бояре приводят к присяге, а сами креста не целовали, а как служить малому мимо старого? А ведь нами владеть Захарьиным.
– Я вас привожу к крестному целованию, велю вам сыну моему Дмитрию присягнуть, а не Захарьиным! – вкрадчиво увещевал бояр Иоанн Грозный. – Но более с вами я не могу много говорить. Дмитрий и в пеленах для вас есть самодержец законный, но коли вы не имеете совести, то будете ответствовать Богу…
– Мы не целовали креста, – попытался отговориться осторожный князь Иван Михайлович Шуйский, – потому что государя не видели перед собою… Как присягать, если государя тут нет?
Ну а отец царского любимца Алексея Адашева окольничий Федор Адашев отговорок искать не стал.
– Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, мы усердствуем повиноваться, – сказал он. – Другое нас заботит… Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины – Данила с братиею. А мы ведь от боярского правления уже в твое малолетство беды видели многие…
Шум возник немалый.
Князья Иван Федорович Мстиславский, Владимир Иванович Воротынский, Дмитрий Палецкий целовали крест Дмитрию. А с ними и Иван Васильевич Шереметев, и Михайла Яковлевич Морозов, и дьяк Иван Михайлович Висковатый, и, конечно же, Захарьины – Данило Романович и Василий Михайлович.
Беспрекословно присягнул, к огорчению Захарьиных, и Алексей Адашев, разгадавший направленную против него интригу.
Однако Захарьины поспешили донести царю, что принимал присягу Алексей Адашев с неохотою, а протопоп Сильвестр и вообще попытался защищать от нападок бояр князя Владимира Старицкого.
Это известие и огорчило Иоанна Грозного, и порадовало…
Обидно было, что любимцы, которых он и поднял к вершинам государственного управления и которые только ему и обязаны были всем, что имели, с неохотою поддержали его… Ну а порадовало тем, что теперь у него появилось моральное право избавиться от опеки, отдалиться от высокомудрых друзей… На что нужны друзья, когда рядом шурьи есть?..
Между тем, удельный князь Владимир Андреевич Старицкий прямо отрекся целовать крест.
– Знаешь сам, что станется на твоей душе, – сказал ему Иоанн Грозный. – Если не хочешь креста целовать, мне до того дела нет.
И когда ушел брат, обратился Иван Васильевич к боярам:
– Бояре! Болен я, мне уж не до того, а вы, на чем мне и сыну моему Димитрию крест целовали, потому и делайте. Если станется надо мною воля Божия и умру я, то не забудьте, на чем вы мне и сыну моему крест целовали. Не дайте сына моего извести, лучше бегите с ним в чужую землю, куда Бог вам укажет…
Теперь уже и самые упорные противники Захарьиных-Юрьевых сообразили, что дело нечисто и надобно бояться не шурьев, а царя, который, выздоровев, припомнит, кто супротивничал его воле… На этот раз отправились присягать все. И там-то, в передней избе, и ждало дол год умов очередное унижение. Князь Иван Турунтай-Пронский даже заплакал, увидев, кто стоит у креста.
– Твой отец, – сказал он Воротынскому, – первый изменник был, а ты теперь к кресту приводишь!
– Я изменник, – отвечал Воротынский, – а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его, царевичу Димитрию; ты прямой человек, а государю и сыну его креста не целуешь и служить им не хочешь.
Турунтаю оставалось только молча поцеловать крест.
Похоже, что Захарьины уже и не рады были своей затее. Больно круто заворачивалось дело.
Иоанн Грозный заметил этот страх и сказал, обращаясь к ним:
– А вы, Захарьины?! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы\
Не рискну трактовать эти слова, как пророчество, но некий магический смысл явно присутствует в них.
Из причудливой смеси царевичей Дмитриев (первого и второго), Лжедмитриев (первого и второго) и выплавлялась династия первых мертвецов…
Иоанн Грозный выздоровел. Исполняя данный во время болезни обет, он отправился с царицею и сыном Дмитрием на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь.
Вначале царь заехал в Троицкий Сергиевский монастырь и провел здесь три дня, беседуя с Максимом Греком.
Преподобный попытался отговорить государя от столь дальней поездки.
– Аще, – сказал он, – и обещался ехати, просить святого Кирилла о заступничестве перед Богом, но обеты таковые с разумом не согласны. И вот почему… Когда доставал ты прегордое и сильное басурманское царство, немало христианского воинства храброго тамо от поганых падоша. Жены и дети осиротели, и матери обнищали, во слезех многих и скорбех пребывают. Будет гораздо лучше наградить их и устроить, собрав в царственном граде, чем исполнять неразумные обряды. Бог везде сый, все исполняет и всюду зрит недреманным своим оком…
Долго беседовал преподобный Максим с Иваном Грозным о том, что не только святого Кирилла душа, но души всех прежде бывших праведников, которые изображены на небесах и которые предстоят теперь Престолу Божиему с очами духовными самого острого, особенно сверху, зрения, молятся Христу о всех людях, живущих на земле, особенно о тех, кто раскаивается в грехах, кто по собственной воле отвращается от беззаконий своих к Богу, ведь Бог и святые Его внимают молитвам нашим не по месту их творения, но по нашей доброй воле и по усмотрению.
– Если послушаеши меня, – сказал преподобный, – здрав будеши и многолетен со женою и отрочати…
Но замкнуто было сердце царя для слов святого. Шурья «нашептаху ему во уши», что Максим Грек говорит так, исполняя заказ «ближнего круга» – Алексея Адашева и протопопа Сильвестра.
Между прочим, историки тоже замкнули свой слух для глаголов святого, доверившись «нашептанным» словам Захарьиных-Юрьевых. Даже Н.М. Карамзин пишет, что Максим говорил «вероятно, по внушению Иоанновых советников».
Между тем, как сообщает Андрей Курбский, преподобный Максим Грек не успокоился. Через пресвитера Андрея Протопопова, князя Ивана Мстиславского, постельничего Алексея Адашева и его, князя Андрея Курбского, велел передать царю главное свое предсказание…
«Аще, – рече, – не послушаеши мене, по Бозе советующаго, и забудеши крови оных мучеников, избиеных от поганов за правоверие, и презриши слезы сирот оных и вдовиц, и поедеши со упрямством, ведай о сем, иже сын твой умрет и не возвратится оттуды жив».
Но и эти слова святого прошли мимо загороженных шепотом шурья ушей Иоанна Грозного.
Не испугавшись грозного пророчества, Иван IV Васильевич велел ехать в Песношский Николаевский монастырь. Там, в Дмитрове, уже ждали суда, на которых и поплыли реками Яхромою, Дубною, Волгою, Шексною в Кирилло-Белозерский монастырь…
Назад в Москву возвращались уже через Ярославль и Ростов…
Возвращались в слезах…
Везли тело умершего в дороге царевича Дмитрия.
Мы выделили названия городов, потому что эти города напрямую связаны с «Дмитриевским» периодом предстоящей русской истории. Словно грозное эхо пророчества преподобного Максима Грека звучит повторение этих имен в годы Смуты…
Забегая вперед, скажем, что местное почитание преподобного Максима Грека началось еще в конце XVI века после чудесного спасения на войне царя Федора Иоанновича, многие поклонялись мощам старца, но прославление состоялось почти четыреста лет спустя – в 1988 году…
Задержали прославление семьдесят лет большевистской власти и триста лет правления Романовых, основатели династии которых так старательно пытались развести – и развели! – своим шепотом преподобного с царем, святость с властью.
Попробуем разобраться, что же произошло тогда.
Иоанн Грозный, следуя своеволию и нашептыванию Захарьиных-Юрьевых, пренебрег благословением святого и, не вняв даже его пророчеству, потерял сына царевича Дмитрия, которому, между прочим, уже присягнули все как царю.
И «не стало царевича Дмитрея, назад едучи к Москве, и положили его в Архангеле, в ногах у В.К. Василья Ивановича»… – говорит Никоновская летопись.
Царевич Дмитрий был первым сыном Иоанна Грозного.
Последним сыном тоже был царевич Дмитрий. Его убьют в Угличе. Одни считают, что произошел несчастный случай и царевич сам себя зарезал, упав на свой ножичек во время игры, другие – и таких историков большинство! – полагают, что было совершено убийство. Одни винят в этом преступлении Бориса Годунова, другие – таких очень мало! – Романовых.
Об этом убийстве разговор впереди, а пока скажем, что на престоле ни одному из настоящих Дмитриев не суждено было сесть. Сел на русском престоле назвавшийся царевичем Дмитрием человек со двора бояр Романовых – Григорий Отрепьев…
Такое невозможно рассчитать и устроить, но и отнести такое к категории случайного тоже не получается. Жесткая и неумолимая закономерность прослеживается в смене кандидатов на царский престол…
Царевич-младенец, которому уже была принесена боярами присяга, умирает по предсказанию святого…
Царевич-отрок, которого убили, чтобы открыть – Годуновым или Романовым? – путь к Престолу, прославлен как святой…
Самозванец, объявивший себя царевичем, усевшийся на русском троне…
Власть… Святость… Обман…
Призрачность власти…
Кажущееся бессилие и неизбежное торжество святости…
Неодолимость лжи и обмана, которая неизбежно рассыпается в результате в прах…
Можно бесконечно выстраивать подобные ряды, вглядываясь в череду этих Дмитриев нашей истории.
Это не случайность. Это знак… Знак той истории, которая создается вопреки всем интригам и своеволиям…
И бессмысленно рассуждать, что, дескать, напрасно Захарьины-Юрьевы побуждали Иоанна Грозного принуждать бояр и удельных князей к той присяге…
Может быть, и не напрасно…
На судьбе Захарьиных-Юрьевых-Романовых, кандидатов в первые мертвецы, присяга племяннику отразилась очень благотворно. Эта интрига еще сильнее приблизила их к Иоанну Грозному.
Ну а смерть, что ж…
На все, как говорится, воля Божия…
Иногда и обида делает сердце зорким.
В каком-то дивном озарении печально знаменитый князь Андрей Курбский назвал Захарьиных-Юрьевых клеветниками и нечестивыми погубителями всего Русского царства.
Он говорил это, основываясь на собственных наблюдениях за ними и пользуясь весьма ограниченным материалом начального периода правления Иоанна Грозного…Что же дало ему основание для такого вывода? Интрига, связанная с присягой царевичу Дмитрию?
Едва ли…
Курбский был слишком умен, чтобы не понимать, что многие царедворцы, оказавшись в положении Захарьиных-Юрьевых, повели бы себя таким же образом.
Кроме того, на положении страны эта присяга никак не отразилась…
Ответ, как нам кажется, надо искать в происходившей тогда в окружении Ивана Грозного борьбе за стратегию внешней и внутренней политики России на будущее.
Некоторые исследователи предполагают, что разногласия между Захарьиными и Адашевым начались, когда решался вопрос, с кем вести войну.
«Адашев и Сильвестр не одобряли войны Ливонской, – пишет Н.М. Карамзин, – утверждая, что надобно, прежде всего, искоренить неверных, злых врагов России и Христа; что ливонцы, хотя и не греческого исповедания, однакож христиане и для нас не опасны; что Бог благословляет только войны справедливые, нужные для целости и свободы государств. Двор был наполнен людьми преданными сим двум любимцам; но братья Анастасии (выделено нами – Н.К.) не любили их, также и многие обыкновенные завистники, не терпящие никого выше себя».
Это подтверждается и другими историками. Алексей Адашев настаивал на войне с Крымом, в то время как выходцы из Пруссии Захарьины всегда, подобно стрелке компаса, указывающей на север, ломились к Балтийскому морю, зачастую вопреки реальным интересам и возможностям Руси.
Как показало самое ближайшее будущее, трудно было найти более сложный и более мучительный для России путь, чем тот, который избрал Иоанн Грозный в результате интриг Захарьиных-Юрьевых…
Разумеется, роль их тут преувеличивать не надо.
Иоанн Грозный с каждым годом все более совершенствовался в искусстве «перебирания людишек», и смешно было бы надеяться, что он будет относиться как-то иначе даже и к своему любимому шурью.
Чтобы удержаться у власти, Романовичи должны были научиться угадывать тайные помыслы грозного царя и требовать осуществления именно их, а не каких-то других планов.
Тем более что подошло 13 июля 1560 года, когда в день Собора Архангела Гавриила, словно в напоминание о пожарах, бушевавших в Москве в год свадьбы Иоанна Грозного и Анастасии Захарьиной, снова загорелся Арбат…
Анастасия так испугалась повторения «свадебного» пожара 1547 года, который тоже начался в церкви Воздвижения на Арбате, что слегла.
7 августа царицы не стало…
Но Романовичи уже постигли все тайны дворцовой жизни и, угадывая, что государю хочется освободиться от стесняющей его добродетельности Алексея Адашева, саму смерть сестры сумели использовать для окончательного свержения фаворита Грозного…
Они уверили царя, что это протопоп Сильвестр и Алексей Адашев и извели своими чарами царицу Анастасию…
«Что мне от вас бед, всего того не исписати, – писал Иоанн Грозный Андрею Курбскому. – А и с женою вы меня про что разлучили? Только бы у меня не отняли юницы моей, ино бы Кроновы жертвы не было».
Иоанн Грозный через несколько дней после потери тридцатилетней «юницы» начал вести переговоры о сватовстве к Екатерине – сестре Сигизмунда-Августа, а когда сватовство не удалось, женился на дочери черкесского князя Темрюка, принявшей в крещении имя Марии.
Эта стремительность в устройстве свадебных дел не очень-то сходится с переживаниями Ивана Грозного по поводу потери «юницы» и заставляет заподозрить, что его горесть была рассчитана на публику, и выказывалась она, когда уже «воскурилось гонение великое», чтобы оправдать жестокость расправы с прежним любимцем.
Имения Адашева описали на государя, а самого его заключили в тюрьму и начали розыск, закончившийся истреблением всех Адашевых и их родственников. Любопытно, что, когда митрополит Макарий[2] потребовал призвать и выслушать обвиняемых, Данила Романович Захарьин со своими приспешниками сумел убедить всех, что Сильвестр и Адашев «…ведомые сии злодеи и чаровницы велицы, очаруют царя и нас погубят, аще придут!». В результате удалось так запугать бояр, что Адашева и не допрашивали, а осудили заочно вместе со всей его многочисленной родней.
Так прирастало после кончины царицы Анастасии влияние Захарьиных-Юрьевых Романов. Н.М. Карамзин утверждает, например, что, хотя и оставались Захарьины-Юрьевы возле Иоанна Грозного во все время правления, но в кровь опричнины они не замарались.
«Никиту Романовича Юрьева уважали как брата незабвенной Анастасии и дядю государева, любили как вельможу благодушного, не очерненного даже и злословием в бедственные времена кровопийства»…
Может быть, это и верно, но с той только оговоркой, что все ужасы правления Иоанна Грозного отчасти благодаря интригам Захарьиных и начались. Именно тогда, когда удалось окончательно устранить от царя сторонников протопопа Сильвестра и Алексея Адашева, и приблизились к трону Алексей Данилович Басманов и сын его Федор, Афанасий Иванович Вяземский, Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов…
Ну а влияние Романовичей и их место у трона упрочилось…
Теперь они были родными дядьями наследников престола, царевичей Ивана и Феодора… В 1562 году, когда по указу Ивана Грозного при семилетнем царевиче Иване образовали регентский совет, в него вошли и Романовичи.
Даниил Романович умер 27 октября 1564 года, и место царского дворецкого занял его младший брат, любимый шурин царя Иоанна Грозного – Никита Романович Юрьев-Захарьин.
Он был дважды женат.
Первый раз на Варваре Ивановне Ховриной, но она умерла 18 июня 1552 года, и Никита Романович женился во второй раз – на княжне Евдокии Александровне Горбатовой-Шуйской.
От первого брака сыновей не было[3], зато Евдокия Александровна Горбатова-Шуйская, на которой Никита Романович женился в 1555 году, подарила любимому шурью Иоанна Грозного шестерых наследников.
Появление первых детей Никиты Романовича совпало по времени с наиболее масштабными успехами (укрепление Казани, взятие Астрахани, Полоцка…) правления Иоанна Грозного…
Никитичи были детьми русских побед Иоанна Грозного…
И это не просто поэтическая метафора, но и констатация реалий той жизни, когда успешность течения государственных и ратных дел многое определяла в успешном течении частной жизни сановников… Отзвуки победных литавр слышатся в судьбах Никитичей и Никитичен…
Анна вышла замуж за князя Федора Ивановича Троекурова…
Евфимия – за князя Ивана Васильевича Сицкого…
Марфа – за двоюродного брата царицы Марии Темрю-ковны, князя Бориса Канбулатовича Черкасского…
Ирина – за Ивана Ивановича Годунова…
Анастасия – за боярина, князя Бориса Михайловича Лыкова.
Запомним этот список…
Фамилии зятьев Никиты Романовича будут встречаться каждый раз, когда речь пойдет об осуществлении романовских планов…
Пятеро[4] сыновей Никиты Романовича: Федор, Александр, Михаил, Иван, Василий – еще при царе Федоре закрепили свое высокое положение…
Боярин Федор Никитич – будущий патриарх Филарет, был необыкновенно красив, осанист и служил, как утверждают современники, образцом для подражания московским щеголям…
Александр Никитич, получивший великолепное образование, уже в двадцать лет сиживал «в кривой лавке» во дворце во время приема послов, был он на Соборе, избиравшем в цари Бориса Годунова, который и пожаловал его в бояре, а потом сослал умирать в Усолье-Луду на Белом море…
Михаил Никитич, окольничий, был высоким и отличался удивительной силой. Когда его привезли в Нароб, жилища для него не нашлось, и пристав приказал сторожам рыть яму прямо на том месте, где они остановились. Валил снег. Шестеро стражников пихали тяжелую кибитку и не могли сдвинуть с места. Тогда Михаил Никитич вылез и «в порыве горести» схватил возок и отбросил его от себя шагов на десять. Это происшествие так поразило наробцев, что они особенно тщательно укрепили настил над вырытой ямой, в которую и поместили несчастного ссыльного. В этой яме и просидел Михаил Никитич, не покидая ее ни в дождь, ни в страшные морозы, целый год, а потом умер, и на могиле его «израстоша два древа кедри – едино у главы, второе же у ног».
Ивана Никитича в бояре пожаловал уже Григорий Отрепьев, когда венчался на царство. Иван Никитич входил в печально знаменитую семибоярщину, участвовал он и в возведении на престол своего племянника – Михаила Федоровича Романова…
Василий Никитич до ссылки успел дослужиться только до стольника… Был он смел, отважен и непокорен… Когда стрелецкий сотник Иван Некрасов, по дороге из Яренска в Пелым, начал выговаривать, дескать, «кому Божиим милосердием, и постом, и молитвою, и милостыней Бог дал царство, а вы злодеи изменники хотели достать царство ведовством и кореньем», Василий Никитич оборвал его.
– Свята та милостыня, что мечут по улицам, добра та милостыня, – дати десною рукою, а шуйца бы не слыхала»…
За непокорство и держал его стрелецкий сотник в цепях и в дороге, и в избе в Пелыме. В цепях, прикованным к стене, и умер он…
Эти Никитичи и начали называть себя не Захарьиными, не Юрьевыми, а Романовыми. Старшему из них – Федору – предстояло возвести на престол своего сына Михаила – первого царя Романова.
Потребовалось на это почти тридцать лет…
И были эти годы, когда Романовы восходили на престол, может быть, самыми страшными в истории России…
Корни и стебли…
Род, из которого вышла царская династия, происходил от Андрея Кобылы, выехавшего со своим братом Федором Шевлягою из Пруссии в XIV веке…
Пятый сын Андрея Кобылы был боярин Федор Кошка, оставивший четверых сыновей. У старшего из них, Ивана Кошки, тоже было четверо наследников, последний из них, Захарий, дал своему потомству наименование Захарьиных.
Сыновья среднего сына Захария, Юрия, носили название Захарьиных-Юрьевых. Роман Захарьин-Юрьев и был отцом царицы Анастасии и брата ее Никиты. Сыновья его, Никитичи, звались уже просто Романовыми…
Кобылины… Кошкины… Захарьины-Юрьевы… Романовы…
Поражает легкость, с которой меняются эти прозвища…
Она сродни решительности, с которой изменяли свои фамилии революционеры.
И как тут не вспомнить снова уже поминавшийся нами разговор A.C. Пушкина с великим князем. A.C. Пушкин, рассуждал, что наиболее революционно настроены в России дворяне.
– Кто были на площади 14 декабря? – сказал Пушкин. – Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много… Nous, qui sommes aussi bons gentilhommes que I'Empereur et Vous.J
Великий князь, как замечает сам Пушкин, был очень любезен и откровенен…
В чем заключалась его откровенность, высказанная в ответ на весьма сомнительный комплимент поэта, что и император, и великий князь являются хорошими дворянами, поэт не говорит, но как-то, видимо, эта откровенность приводила к ключевым пушкинским словам:
– Vous etes bien de votre famille, tous les Romanof sond revolutionnaires et niveleurs[5].
– Спасибо… – сказал великий князь, – так ты меня жалуешь в якобинцы! благодарю, voila une reputation qui me manquait…[6]
Говоря о Романовых – революционерах и уравнителях, Пушкин не знал, какой жестокой насмешкой будут казаться его слова нам, живущим два столетия спустя…
Романовым еще суждено было пройти путь к своей Голгофе, но и тот, что они прошли к власти, был сходен с путем, которым прошли русские революционеры.
Не об этом ли говорит в «Борисе Годунове» предок поэта, Гаврила Пушкин?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там – в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды – где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изнанье…
И в словах этих, как и во всей драме, почти нет исторического вымысла…
Александр Никитич Романов был сослан в Усолье-Луду на берегу Белого моря, где и скончался в 1602 году.
Василий Никитич Романов умер 15 февраля 1602 года в Пелыме…
Иван Никитич Романов, сосланный в Пелым, три месяца был прикован к стене.
Михаил Никитич Романов умер в земляной яме в Ныробе Чердынского уезда.
Кажется, что речь идет не о родоначальниках царской династии, а о самых настоящих революционерах. Впрочем, ведь и с захваченной ими Россией Романовы поступили как самые настоящие революционеры…
Вглядываешься в события истории и поражаешься не столько ее причудливости, сколько прихотливой закономерности случайностей…
Все Никитичи – в том числе и родоначальник царской династии – от второго брака.
Их могло и не быть, но они рождаются и рождаются, как мы говорили, в период наиболее ярких успехов Иоанна Грозного (от взятия Казани до начала Ливонской войны)…
Интересно и то, что «демографический взрыв» в семье царского шурья совпадает с прекращением (после кончины Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой) чадородия в царской семье, с долгой полосой политических и военных неудач…
Учитывая, что речь идет не просто о семьях, а о династиях правителей России, одна из которых (Рюриковичи) завершается, а другая (Романовы) начинается, не отметить этого совпадения нельзя.
И тут надо снова вернуться к вопросу о выборе Романовыми фамилии.
В принципе, если уж не хотелось братьям называться ни Захарьевыми, ни Юрьевыми, можно было назваться Никитиными… Они же были сыновьями Никиты Романовича. Но родоначальник будущей династии и его братья, самоотверженно помогавшие ему, взяли для фамилии имя деда, а не отца.
И это тоже понятно.
Федору Никитичу Романову (патриарху Филарету) хотелось, чтобы династия будущих царей начиналась от царицы Анастасии… Хотелось, чтобы все помнили, что они были рождены братьями (двоюродными) последнего царя из династии Калиты. И все это верно, за исключением того, что новая династия начиналась от царицы…
Нет… Она начиналась возле царицы…