Библиотечное собрание как информационный ресурс исторической науки
Личные книжные собрания в исследовательской деятельности отечественных историков XX в.: традиции и современность
Personal Book Collections in Research Activities of Russian Historians of the XX c.: Traditions and Present
УДК 930
Л.А. Сидорова,
L.A. Sidorova
Аннотация: статья посвящена изучению личных библиотек российских историков XX в. как важнейшего атрибута научно-исследовательской деятельности. В ней раскрывается мотивация историков при формировании своих книжных собраний, особенности их составления, хранения и использования. Отмечено развитие данной традиции в условиях новых информационных возможностей.
Abstract: the article is devoted to the study of personal libraries of Russian historians of the twentieth century as the most important attribute of research activities. It reveals the motivation of historians in the formation of their book collections, particularly their preparation, storage and use. It noted the development of this tradition in the context of new information opportunities.
Ключевые слова: историческая наука, библиотековедение, отечественные историки XX в., С.Ф. Платонов, А.Е. Пресняков, С.Б. Веселовский, М.В. Нечкина, личные библиотеки, научная повседневность, новые информационные возможности.
Keywords: historical science, librarianship, Russian historians of the twentieth century, S.F. Platonov, A.E. Presnyakov, S.B. Veselovsky, M.V. Nechkina, personal libraries, science daily, new information capabilities.
Существенные изменения, произошедшие на рубеже XX–XXI вв. в сфере хранения и распространения информации, в том числе и по гуманитарным дисциплинам, поставили в повестку дня создание электронных каталогов библиотек, оцифровку книг и документов. Все это, вместе взятое, способствует облегчению доступа исследователя к имеющимся научным собраниям. Однако новые информационные возможности не умаляют пиетета к книге, традиционного для сообщества российских историков.
Характеризуя собирательный облик историков XX в., нельзя не заметить, что большинство из них, а тем более их самые яркие представители – книжники, знатоки литературы, как исторической, так и общегуманитарной и художественной. Первенствующая роль, которую играли книги в жизни и профессиональной деятельности историков, ставила перед ними задачу составления собственных библиотек. Конечно, их количественный и качественный состав существенно разнился в зависимости от личных предпочтений историков, их материальных и бытовых возможностей. Такие частные собрания складывались на протяжении многих лет, требуя значительных усилий, внимания, и конечно же их формирование было сопряжено со значительными расходами.
Дневники, письма, воспоминания российских историков характеризуют своих создателей как подлинных библиофилов, знатоков, ценителей и собирателей книг. В этих документах отчетливо проявляется профессиональная мотивация в деле создания личных библиотек, отражен процесс их складывания и пополнения, показаны возникавшие при этом препоны, искушения и трудности.
Александр Евгеньевич Пресняков, один из ведущих русских историков и впоследствии советских историков «старой школы», являлся истинным знатоком и ценителем книг. Его становление как историка-профессионала было неотделимо от собирания рабочей научной библиотеки. На избранной стезе первостепенное место он отводил личному книжному собранию. Будучи студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, А.Е. Пресняков регулярно писал матери и в своих посланиях подробно рассказывал об учебе, жизни в столице и, очень часто, о книгах, что читал и которые находил и приобретал для собственной библиотеки.
Книжный вопрос занимал его постоянно и был для него одновременно источником и радости, и переживаний. «Зарвался я немного с книгами, это нехорошо, но что делать! Горбатого могила исправит. Больше не буду. Но ведь это насущная потребность. А в этом году я хоть и много купил, но в оправдание скажу – купил с большим выбором, вещи классические. Быть историком и не знать великих своей специальности неудобно» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 138], – писал студент Пресняков своей матери 11 апреля 1894 г.
В письме четко отразилось восприятие начинающим историком наличия собственной библиотеки как необходимого и непременного элемента профессионального становления и роста. Также выявлен главный принцип ее комплектования, основанный на оценке научной значимости купленных изданий.
Приведенный фрагмент письма недвусмысленно дает понять, что библиофильский пыл А.Е. Преснякова вызывал справедливые опасения у его матери, обеспокоенной возможными осложнениями с бюджетом сына, иногда превышавшим выделявшиеся семьей средства. Именно с этим связано наличие оправдательных ноток, явственно прозвучавших в строках молодого человека.
Проблема финансов была не в меньшей степени актуальна, чем вопросы отбора книг и размещения личных библиотек. Дневниковые записи и переписка русских историков пестрят упоминаниями о денежных затруднениях, вызванных приобретением научной литературы.
Действительно, поход на знаменитый книжный развал у Сухаревой башни был реальной угрозой для семейного бюджета: приехавший в июне 1883 г. в Москву из Петербурга Сергей Федорович Платонов сетовал, что он там книг «не покупал, а по лавкам не ходил. Рукописи – все раскольничьи служебные и стоят “синенькую”, “красненькую” (бытовавшее название денежных купюр достоинством 5 и 10 руб. – Л.С.) – словом, приступу нет» [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 12].
О таких же проблемах, но, в силу возраста, гораздо меньшего масштаба, писала в своем дневнике 16-летняя гимназистка Милица Нечкина. Проявившая к тому времени неподдельный интерес к истории, прежде всего к законам ее движения, и социологии, будущий академик М.В. Нечкина 26 мая 1915 г. сетовала на невозможность приобретения нужных ей книг. Она рассказала, как манили и дразнили ее воображение прилавки с книгами в Казани, где жила и училась в то время. «Каждый раз, проходя по Воскресенской, останавливаюсь перед витринами книжных магазинов и представляю, что все выставленные книги принадлежат мне, – поверяла М.В. Нечкина свою мечту дневнику и продолжала: – Я испытываю прямо наслаждение, представляя это. Не смейтесь! Ведь это единственный выход для того, кто не имеет денег покупать книги» [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 71]. В тот описанный ею день ее особенное внимание привлекла книга «Историология. Теория исторического процесса», опубликованная в том же 1915 г. Н.И. Кареевым (в дневнике она ошибочно назвала его «проф. Карповым»). «На этой книге стоит внушительное для меня 1 р. 50 коп., я вздыхаю и прохожу мимо», – подводила она неутешительный итог [Там же].
Любопытно, что в дальнейшем М.В. Нечкина возвратилась к этой дневниковой записи. На полях после слов «прохожу мимо» Милица Васильевна приписала карандашом: «И прекрасно» [Там же]. Сделанное добавлениепояснение весьма симптоматично. Оно показывает, во-первых, ее отношение к концепции, предложенной Н.И. Кареевым, и то, что ожидания, связанные с содержанием его труда, после знакомства с ним не оправдались. Во-вторых, в нем отразился принцип научной утилитарности, разделявшийся многими историками и предполагавший наполнение домашней библиотеки по преимуществу книгами, к которым предполагалось обращаться неоднократно.
Возвращаясь к денежному фактору формирования историками своих частных книжных коллекций, следует отметить его вневременной характер. И в конце XIX в., и в начале XX в., и в его советский период он оставался для большинства историков значимым. Так, подытоживая впечатления о событиях прошедшей недели, за 23–29 октября 1927 г., историк-марксист С.А. Пионтковский рассказал о своих поисках книг в московских букинистических лавках. Они часто оказывались для него удачными, но всегда весьма затратными. «Дерет с меня за книги невероятно, правда, дает экземпляры хорошей сохранности» [Дневник историка С.А. Пионтковского, 2009. С. 92], – описывал он свои взаимоотношения с одним из букинистов.
Однако историки находили способы разрешать возникавшие проблемы. В дореволюционной практике бывали случаи, что научную литературу, цены на которую были весьма значительны, брали в кредит, постепенно возмещая ее стоимость книгопродавцу.
Об одном из таких эпизодов сообщал А.Е. Пресняков, рассказывавший о покупке с рассрочкой фундаментального двухтомного труда (в четырех книгах) В.С. Иконникова «Опыт русской историографии». Эта книга на некоторое время оставила его, «благодаря библиомании», как он сам характеризовал свою увлеченность созданием личной библиотеки, на безденежье: за нее он остался должен 10 руб. [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 55]. Отчитываясь перед родителями в превышении трат из выделявшегося ему бюджета, он в оправдание приводил слова своего учителя, С.Ф. Платонова, назвавшего эту книгу «не только необходимой, но просто неизбежной» [Там же].
Как только финансовая сторона дела улучшилась, пополнение личной библиотеки было продолжено А.Е. Пресняковым с неменьшим энтузиазмом. Получив впервые (как оставленный при Петербургском университете для подготовки магистерской диссертации) единовременно 300 руб., он в письме к матери так говорил о своих намерениях в отношении этих денег: «Я их, по всей вероятности, с вашего разрешения, ухлопаю на книги, потому что на те 100 р. удалось приобрести весьма незначительную часть того, что нужно. Это дьявольски дорогая вещь, особенно иностранные книги и издания!» [Там же. С. 119].
Такие «неизбежные» издания составляли ядро домашних собраний историков. Их приобретение имело ключевую важность для исследователей, так как в своей работе они к ним неоднократно обращались. Одной из таких книг для историков русского феодализма стало, например, «Сошное письмо» Степана Борисовича Веселовского, изданное в Москве в 1915 ив 1916 гг. в двух томах.
Сразу же по выходе первого тома С.Ф. Платонов чрезвычайно высоко оценил это фундаментальное исследование. В своем дневнике в записи от 3 февраля 1915 г. автор «Сошного письма» передал весьма лестный для него отзыв своего петербургского коллеги. В нем было сказано, что «у нас в Петрограде “молодежь” обзавелась Вашей книгой и смотрит на выход ее как на событие». С.Ф. Платонов отнес монографию С.Б. Веселовского к разряду трудов, на многие годы входящих в научный обиход историков. По его мнению, «такую книгу надо не прочесть один раз, чтобы составить себе определенное мнение, а изучить (курсив мой. – Л.С.)» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 91]. Естественно, наличие подобных монографических исследований в собственных библиотеках было продиктовано профессиональной целесообразностью.
Библиофильский азарт и необходимость соразмерять его с финансовыми возможностями побуждали историков к поиску наиболее выгодных условий покупки книг. Они обменивались такими сведениями между собой. Так, Георгий Васильевич Форстен, профессор Петербургского университета, основоположник российской школы скандинавских исследований, вокруг которого сложился широкий неформальный кружок студенческой молодежи, рекомендовал своим младшим коллегам и ученикам получать иностранные книги через Петербургский университет. Там существовала практика продавать книги «по печатной цене, с 15 % скидки и без цензуры», притом «с правом платить, когда вздумается, в течение года (т. е. сводить счеты к каждому январю)». «Это удобно, соблазнительно и прековарно» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 124], – оценил и прокомментировал эти преференции А.Е. Пресняков и, однако, не преминул ими воспользоваться.
Однако был и бесплатный вариант пополнения личных библиотек. Речь идет, конечно, о дарении книг, что было и остается одной из добрых традиций сообщества российских историков. «Я свою книжку многим роздал и разослал чуть ли не 60 штук. Всем университетским, товарищам, начальству Публичной библиотеки, etc.» [Там же. С. 101], – писал А.Е. Пресняков после выхода в свет его первого научного исследования «Царственная книга, ее состав и происхождение». Эта работа молодого историка была отмечена золотой медалью и опубликована в Ученых записках Петербургского университета [Чирков, 2001. С. 485]. Автор получил 300 экземпляров в виде отдельной книжечки в 52 страницы. Часть из них он пустил в продажу, отдав книгоиздателям, не гонясь за выгодой: «Корят меня, что очень уж дешево. Да не все ли равно» [Александр Евгеньевич Пресняков. С. 101]. Другие экземпляры с гордостью и удовлетворением раздаривал, одновременно подтрунивая над владевшими им чувствами, сравнивая себя с персонажем гоголевского «Ревизора»: «Пусть знают, что есть на свете Петр Иванович Бобчинский» [Там же].
Дарение книг в ряде случаев выступало как элемент воспитания молодого поколения историков, включения их в корпоративную культуру, что, в свою очередь, лишний раз стимулировало последних к собиранию собственных библиотек. Михаил Михайлович Богословский, непревзойденный знаток эпохи Петра Великого, 13 сентября 1915 г. в своем дневнике сообщал о визите к нему домой оставленных для приготовления к профессорскому званию выпускников Московского университета А.А. Новосельского и И.Ф. Рыбакова. «Пробеседовал час и подарил им свою книгу и оттиски статей» [Богословский, 2011. С. 77], – записал он в тот день о встрече с магистрантами.
Такие беседы выполняли важнейшую функцию по сохранению и передаче научных традиций в сообществе русских историков. Попутно заметим, что они проходили, как правило, в кабинете ученого, среди собранных им книг и рукописей, сама обстановка которого располагала к исследовательской деятельности.
А.Я. Гуревич вспоминал, как в годы учебы в МГУ в середине 1940-х гг. ему, как и некоторым другим его сотоварищам, посчастливилось бывать в доме А.И. Неусыхина, одного из авторитетнейших советских медиевистов. Александр Иосифович, писал он, «педагог […] был великолепный, возился с нашим семинаром, с каждым из нас, у нас проходили регулярные встречи». Если на занятиях в университете А.И. Неусыхин не успевал обсудить поставленные вопросы полностью, он не отказывал студентам в возможности продолжить беседу, перенеся ее во внеурочное время. «Вечером, – рассказывал А.Я. Гуревич, – конечно, предварительно договорившись, разрешалось прийти к нему домой, на Малую Бронную, в его малюсенький кабинет, заполненный книгами и рукописями, – когда-то это была комната для прислуги». В кабинете стояли всего «столик и два стула – один для А.И., другой для посетителя». Однако теснота этой «профессорской кельи» не препятствовала возникновению долгих и плодотворных научных бесед. Напротив, она как бы концентрировала внимание на научных вопросах, отсекая все лишнее. «Тут, имея в руках текст источника в оригинале, подробно обсуждали работу, представленную студентом, – вспоминал А.Я. Гуревич о своих встречах с учителем, обстоятельных и неторопливых. – Обсуждали часами, столько, сколько А.И. считал нужным для того, чтобы все прояснить и объяснить» [Гуревич, 2004. С. 22].
Книжные собрания были, как правило, самыми ценными долями из всего нажитого многими историками имущества. С.Ф. Платонов, ходатайствуя перед графом С.Д. Шереметевым, председателем Археографической комиссии и членом Государственного совета, о материальной помощи видному историку и историографу, профессору Киевского университета В.С. Иконникову, писал: «До меня дошли слухи о болезни глаз у Владимира Степановича. Он должен оставить кое-какие работы и будет стеснен в средствах (!!). По скромности он ничего просить не будет; но мечтает, что казна купит его библиотеку (которую он ценит, говорят, в 30.000) и оставит ее ему в пользование до кончины. Нельзя ли, граф, помочь ему? Это ведь подвижник. Никто не заслуживает более внимания с высоты престола среди всех наших ученых» [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 155].
Через несколько дней С.Ф. Платонов повторно обратился к С.Д. Шереметеву, не оставляя попытки изыскать способ поддержать коллегу по историческому цеху. «В деле В.С. Иконникова словесный путь – единственно возможный», – полагал С.Ф. Платонов, надеясь на то, что граф «решит просить прямо монарха». Сам же он испрашивал разрешения Шереметева рассказать «об обстоятельствах и нуждах Владимира Степановича» председателю Русского исторического общества великому князю Николаю Михайловичу, имея в виду возможность помощи и с этой стороны, но, однако, не слишком рассчитывая, что было бы «поступлено “по-Екатеринински”» [Там же. С. 156–157]. Платонов имел в виду факт покупки императрицей Екатериной II библиотеки знаменитого французского писателя и энциклопедиста Д. Дидро. После продажи библиотека продолжала оставаться в доме своего бывшего владельца вплоть до его смерти, а сам Дидро был назначен библиотекарем и хранителем книжного собрания, получая за это ежемесячное вознаграждение.
Этот план, как и предвидел С.Ф. Платонов, поддержки не нашел. Однако решение В.С. Иконникова сделать свою библиотеку общественным достоянием было твердым и неизменным. В 1918 г. он передал ее в дар Публичной библиотеке Академии наук УССР, в которой это книжное собрание составило отдельный фонд. К тому времени библиотека историка насчитывала 20 тыс. книг и 3 тыс. брошюр [Киреева, 1975. С. 200].
В отношении историков к своим книжным собраниям соображения практического свойства нередко уступали стремлению сохранить их для следующих поколений исследователей. В одном из писем жене А.Е. Пресняков писал: «Если у нас несколько детей будет, я непременно составлю завещание о библиотеке, потому что это наследство духовное, а не материальное. Лучше жертвовать ее целиком на сторону, чем трепать ее как “наследство”» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 424].
В дар библиотекам и научным учреждениям были переданы личные коллекции многих отечественных историков. Библиотека академика М.В. Тихомирова подарена академическому центру в Новосибирске, книжное собрание историка русского феодализма Н.В. Устюгова также стало общественным достоянием. Научный кабинет Института российской истории РАН, например, пополнился книгами, в свое время принадлежавшими М.С. Волину, М.В. Нечкиной, Ю.А. Полякову и др.
Формирование личных библиотек не могли остановить даже чрезвычайные обстоятельства. В трудной, полной лишений, более чем скудной обстановке начала 1920-х гг. С.Б. Веселовский, первый раз за постреволюционные годы получив единовременно значительную сумму денег (13,5 млн руб. жалованья в Московском университете за апрель 1922 г. и 75 млн руб. из Комиссии по улучшению быта ученых), тут же приобрел «госиздатовских книг по истории революции» на 4 950 000 руб. В списке расходов историка они заняли место наравне с таким жизненно необходимым продуктом, как ржаная мука, пуд которой был куплен за 5 млн руб. [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 70–71].
Книжные собрания требовали много места, зачастую заметно тесня другие вещи в комнатах историков. В бытность студентом А.Е.Пресняков сообщал в письме к матери, что нового у него только то, что он «разорился на шкаф». «За 30 руб. купил большой (1 аршин % ширины и 10 вершков глубины!) и очень хороший ореховый шкаф» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 44], куда намеревался поставить все прибывающие книги.
Через два года он опять рассказывал о своих стараниях уместить накопленные книжные богатства в объемах имевшейся у него мебели. По всей вероятности, емкости «большого орехового шкафа» были исчерпаны и книги, расцененные им как ненужные, заняли комод, вытеснив из него белье в какой-то небольшой шкафчик. «Ох уж эти книги. Я просто подавлен ими» [Там же. С. 144], – повторял А.Е. Пресняков слова, говоренные в таких случаях всеми историками-библиофилами, испытывая, впрочем, как и остальные, скорее гордость и удовлетворение от своей растущей библиотеки.
Вопрос о том, куда же поставить новые пополнения для домашних собраний, не терял остроты и много десятилетий спустя. Разве что в условиях тотального советского дефицита приобретение книжных шкафов сопровождалось еще и дополнительными трудностями. Академик М.В. Нечкина дала подробное описание перипетий затеянных ею усовершенствований и разборки домашней книжной коллекции, снабдив его огромным количеством восклицательных знаков. «6 октября 1978 г. Куплена… кабинетная стенка “Сокол” – просто чудом!» – поставила первый восклицательный знак Милица Васильевна. «Помог шофер нашей базы Валентин Иванович, мебельный перевозчик, – продолжила она свой рассказ. – Купили стенку (которую вообще нельзя “достать”) на улице Сталеваров, в мебельном магазине». «Вместо шкафа куплена кабинетная стенка – 3 шкафа рядом!!» – ликовала М.В. Нечкина, поставив уже два восклицательных знака. Однако в этой бочке меда оказалась и ложка дегтя. «Но – увы! – высокие книги не умещаются!» – посетовала она.
Новая мебель предопределила основательную разборку всего книжного собрания. В телеграфном стиле М.В. Нечкина сообщала: «Уборка всех “верхов” письменных столов в городе (в свете принятого плана действий!!) и классификация стопок. (На предмет включения в ожидаемый шкаф!) Проведена! Помог новый шкаф!» Вслед за систематизацией московского собрания последовала и большая перепланировка дачной библиотеки Милицы Васильевны [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 137].
К подбору книг для личных коллекций историки относились очень внимательно, стараясь не превращать их в собрание бесполезных изданий. Чтобы не допустить неоправданного разрастания библиотек, они время от времени проводили ревизию накопленных книжных богатств: «Разобравши свою библиотеку, я содержание ее одобрил. Надо продолжать в том же духе. Дребедени почти нет, и козлища забрели случайно» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 48].
Одновременно отмечались случаи рационального применения предложенных к продаже частных библиотек, собранных их обладателями без определенной системы и представлявших собою скорее хаотическое скопление книг. 27 марта 1918 г. С.Б. Веселовский рассказал в дневнике, как он использовал подобный книжный развал. «Купил у Гобермана за 650 р. библиотеку, если так можно назвать груды случайно сваливаемых много лет в одно место книг, и всю неделю разбирал их, – отметил он и со свойственным ему практицизмом подвел итог проделанной работе, принесшей пользу его личному собранию: – Нашел много ценного для своей библиотеки, а остальное распродаю. Надеюсь выручить затраченные деньги и получить несколько сот томов в свою библиотеку за труды» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 96].
Большое внимание историки уделяли систематизации личных библиотек. С этой целью составлялись описи, книги часто снабжались экслибрисами. Будучи студентом, А.Е. Пресняков принял участие в составлении карточного каталога для библиотеки одного из своих университетских наставников, ЕВ. Форстена. «Провозились – 3 барышни, один мой товарищ и я – с 11 утра до 9 вечера и все-таки не кончили. Вчера они без меня заканчивали. Библиотека большая и интересная», – подводил он итог проделанной работе [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 149]. Для своих книг А.Е. Пресняков создал каталог «в книжке с алфавитом» [Там же. С. 49].
Уже упоминавшийся граф С.Д. Шереметев, известный в том числе и своей коллекцией книг и рукописей, в мае 1910 г. обратился к С.Ф. Платонову с просьбой помочь в поиске подходящей кандидатуры для описания библиотеки в его имении Михайловское. С.Ф. Платонов рекомендовал ему Б.Д. Грекова, в то время магистранта Петербургского университета, которого охарактеризовал как «человека знающего и основательного, скромного и даже застенчивого». «Он с удовольствием возьмется за дело и ставит лишь одно условие: возможность купанья, необходимого для его здоровья. Я думаю, что Вы, граф, снисходительно улыбнетесь, прочтя эти строки. Вероятно, такое условие очень легко достижимо» [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 135].
Отношение историков к своим библиотекам было вообще очень серьезным. Их обладатели думали не только о пополнении книжных полок, но и о сохранности собранных книг. Так, в этих целях в годы Гражданской войны С.Б. Веселовский половину библиотеки «сдал на сохранение В.М. Хвостову в Научный институт» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 120].
Наличие научной библиотеки, как и собственного кабинета в квартире, воспринималось как норма, стандарт жизни русской профессуры. Вероятно, в немалой степени революции октября 1917 г., занявшейся в числе прочего уплотнением «буржуазных» квартир, мы обязаны тому, что историки стали детально описывать свои жилищные условия. «Сегодня я в последний раз пишу в своем кабинете, в котором работал пять лет», – отметил Ю.В. Готье в дневнике 21 марта 1918 г. Весь следующий день прошел у него в суматохе с переносом вещей из освобождаемых комнат. «К вечеру более или менее убрались, имея уже не пять комнат, а три, и начали новую полупролетарскую жизнь. Жильцы въехали вечером; пока кажется, что будем ладить» [Готье, 1997. С. 124], – читаем запись, сделанную по горячим следам. Через год пространство сузилось до двух комнат, в которых еле помещалась часть имущества, необходимая семье историка для жизни. «Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т. е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики», – восклицал Ю.В. Готье [Там же. С. 226].
Работа в собственном кабинете, с использованием личной библиотеки была сама собою разумеющейся для историков поколения «старой профессуры». Вне их пределов научные занятия казались им малопродуктивными. Находясь в Москве, петербуржец С.Ф. Платонов писал В.Г. Дружинину, что он много читал, но диссертацией не занимался: не хотелось, да и неудобно для него было работать без собственной библиотеки [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 11].
Со сходной проблемой столкнулся Б.Д. Греков, откомандированный осенью 1916 г. в Пермь для преподавания в открывшемся там Отделении Петроградского университета. «Стал я заниматься здесь шведским языком: беру уроки у своего товарища, – писал он 19 октября 1916 г. в письме своему учителю Д.М. Петрушевскому. – Занятия эти дают мне моральное утешение в бескнижье. Музыка и шведский язык – единственное утешение» [АРАН. Л. 33]. Начало работы в Перми Борис Дмитриевич напрямую связал с появлением у него жилья и доставкой из столицы его личной библиотеки. «С 4-го ноября я, можно сказать, уже устроился, так как 4-го пришли мои книги и попали в мою собственную комнату, приобретенную мною накануне только, – рассказывал он Д.М. Петрушевскому о своем житье-бытье на новом месте в письме от 23 ноября 1916 г. – До этого времени я все скитался. Сейчас понемногу и работаю. Написал отчет о Соловецком монастыре, готовлю рецензию на С.Б. Веселовского (имеется в виду труд С.Б. Веселовского “Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства”, изданный в двух томах в 1915–1916 гг. – Л.С.) в “Рус[скую] мысль”. Давно обещал, но книг не было» [Там же. Л. 36]. Нахождение в провинциальном городе делало вопрос о собственных книгах еще более острым, так как местные библиотеки и книжные магазины просто не обладали необходимыми наименованиями научной литературы.
Как и их предшественники, историки советской формации также испытывали дискомфорт в отрыве от своих личных собраний. Например, М.В. Нечкина, по свидетельству ее учеников, многие книги приобретала в двух экземплярах: один для дома и один для дачи, чтобы не испытывать нехватку необходимых книг при частых переездах за город и обратно. В ее дачном саду на Николиной Горе была устроена специальная журнальная беседка. В ней все стены были сплошь заставлены комплектами периодики.
Можно сказать, что ее мечта иметь собственную библиотеку, которая служила бы ей для «приобретения больших, глубоких и основательных познаний во многих, в очень многих науках» и которая, полагала Милица Васильевна в самом начале своего творческого пути, «…уж ни в коем случае не исполнится» [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 76], осуществилась в полной мере.
Рассуждая о столь сильно желаемом книжном собрании, она коснулась даже эстетической стороны библиофильства. М.В. Нечкина рассказала о том, какие чувства вызывали у нее предполагаемые тома личной библиотеки. 31 октября 1915 г. на страницах дневника она призналась, что издания из общественных библиотек не могли доставить ей то счастье, что ей давали «собственные, красивые, толстые, красиво переплетенные книги» [Там же]. Осознавая нереальность своих библиофильских грез, М.В. Нечкина примирилась, казалось бы, с необходимостью пользоваться общими фондами. Нужные книги для работы, полагала она, можно взять из библиотеки, как и поступала, беря «некрасивые, тонкие, не переплетенные». М.В. Нечкина была согласна, что такое предубеждение «глупо», и одновременно признавалась, что внешний облик книги влиял даже на ее работу с ней: «Я так люблю красивую внешность в книгах, что, когда ее нет, мне неприятно, больно, тяжело читать» [Там же].
Собранными в своих библиотечных коллекциях книгами многие историки делились с другими исследователями, давая им возможность использовать их для научной работы. По свидетельству С.В. Бахрушина, С.Б. Веселовский одинаково охотно, с искренним удовольствием открывал свои коллекции и друзьям, и случайным знакомым, и молодежи. Сергей Владимирович с благодарностью вспоминал, как историк распахнул перед ним «все богатства своего собрания копий и богатейшей своей библиотеки» [Бахрушин, 1995. С. 151].
«Надо бы мне сегодня же побывать […] и у Степана Борисовича Веселовского», – писал в письме к жене А.Е. Пресняков, добавив, что, хотя и не воспользовался любезным предложением коллеги остановиться в принадлежавшем тому доме на Арбате, он попросит «у него позволения пользоваться для занятий его библиотекой, особенно “Полным собранием российских летописей”» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 785].
Таким образом, книги и личные книжные собрания являлись неотъемлемой частью профессионального быта российских историков прошлого века и важнейшей частью атмосферы их научного творчества и духовной жизни. Библиофильство было одной из традиций сообщества российских историков. Ей продолжают следовать и многие современные историки.
Вместе с тем информационный бум XXI в. вносит свои особенности во взаимоотношения российских историков с книгой. Создание собственных рабочих библиотек остается в научной повседневности ученых как продолжение традиции, но не только. Покупка научной литературы связана также с проблемой комплектации центральных библиотек: далеко не все книги появляются в них, существует проблема с поступлением книг из регионов и из-за рубежа.
Особую актуальность для исследовательской деятельности историков приобретает наличие электронных каталогов научных библиотек и электронных копий книг из их фондов. Они стирают временные и территориальные границы между книгой (научной информацией в широком смысле слова) и ученым. В определенном смысле современные технологии превращают фундаментальные книгохранилища в личные библиотеки историков, которые получают возможность работать с ними практически в формате собственных домашних собраний. Эта развивающаяся новая информационная среда создает благоприятные условия для творческой активности историков.
Академик С.Ф. Платонов’. Переписка с историками: В 2 т. Т. 1: Письма С.Ф. Платонова. 1883–1930. М.: Наука, 2003. 388 с.
Александр Евгеньевич Пресняков. Письма и дневники. 1889–1927. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. 967 с.
Архив Российской академии наук (АРАН). Ф. 493. Оп. 3. Д. 54.
Бахрушин С.В. Из воспоминаний // Проблемы социальной истории Европы: от античности до нового времени. Брянск: Брянский гос. пед. ун-т, 1995. С. 141–174.
Богословский М.М. Дневники (1913–1919): Из собрания Государственного Исторического музея. М.: Время, 2011. 800 с.
Готье Ю.В. Мои заметки. М.: ТЕРРА – TERRA, 1997. 592 с.
Гуревич А.Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004. 288 с.
Дневник историка С.А. Пионтковского (1927–1934) / Отв. ред. и вступ. статья А.Л. Литвина. Казань: Казан, гос. ун-т, 2009. 516 с.
Дневники академика М.В. Нечкиной // Вопросы истории. 2006. № 6. С. 131–146. Дневники С.Б. Веселовского 1915–1923, 1944 годов // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 89–117.
«И мучилась, и работала невероятно»: Дневники М.В. Нечкиной. М.: РГГУ, 2013. 828 с.
Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 1.4. 1–2. Киев: Тип. Имп. ун-та св. Владимира, 1891–1892. 1540 с.; т. 2. Ч. 1–2. Киев: Тип. Имп. ун-та св. Владимира, 1908. 1956 с.
Киреева Р.А. А.Л. Иконникова и ее записки по историографии // История и историки. Историографический ежегодник за 1973 г. М.: Наука, 1975. С. 189–213.
Пресняков А.Е. Царственная книга, ее состав и происхождение. СПб.: Тип. И.Н. Скороходова, 1893. 52 с.
Чирков С.В. Пресняков Александр Евгеньевич (1870–1929) // Историки России. Биографии. М.: РОССПЭН, 2001. С. 485–491.
Личные книжные коллекции ученых в собрании Научной библиотеки Государственного музея истории религии как информационный ресурс для исследований в области истории
Private book collections of scientists in the collection of Scientific Library of State Museum of History of Religion as an information resource for research in history
УДК 026.072+069.5
А.В. Панеях,
A.V. Paneyah
Аннотация: в статье Научная библиотека Государственного музея истории религии (ГМИР) представлена как единственная в России и странах СНГ профильная библиотека по истории мировых и национальных религий, религиозных течений и как информационный ресурс для научных исследований в данной области. Рассмотрены судьбы двух значимых личных библиотек (крупнейшего специалиста по истории русского масонства Н.П. Киселева и директора Музея истории религии в 1946–1955 гг., исследователя сектантских религиозных движений В.Д. Бонч-Бруевича), поступивших в нее. Высказана мысль о перспективности их выделения в качестве отдельных коллекций в фондах научных библиотек.
Abstract: Scientific Library of State Museum of History of Religion (GMIR) is presented as the only one in Russia and the CIS countries specialized library on the history of world and national religions, religious movements and as information resource for scientific research in this area. There is examined there fate of two important private libraries received_(of a major scholar in history of Russian freemasonry N.P. Kiselev, and director of Museum of History of Religion in 1946–1955, researcher of sectarian religious movements V.D. Bonch-Bruevich). There was expressed an idea of prospects of their allocation as separate collections in funds of scientific libraries.
Ключевые слова: историческая наука, история науки, библиотековедение, Научная библиотека Государственного музея истории религии, личные библиотеки ученых, Н.П. Киселев, В.Д. Бонч-Бруевич, книжные коллекции, история религии.
Keywords: historical science, history of science, librarianship, Scientific Library of the State Museum of the History of Religion, personal libraries of scholars, N.P. Kiselev, V.D. Bonch-Bruevich, book collection, history of religion.
Научные библиотеки, особенно отраслевые, сформированные специалистами в данных областях, – неоценимый информационный ресурс для научных исследований. Это в полной мере относится к Научной библиотеке Государственного музея истории религии (ГМИР) – единственной в России и странах СНГ профильной библиотеке по истории мировых и национальных религий и религиозных течений. В ее уникальном фонде (около 190 000 ед. хр.) хранятся труды широчайшего охвата – хронологического (с древнейших верований и культов, религий Древнего мира до современных) и географического (все страны и ареалы, национальные и конфессиональные общности). Предметная область также обширна – труды общего характера (по истории, социологии, психологии отдельных религий и по сравнительному религиоведению) и исследования по частным вопросам (библеистики, истории церквей, агиографии, религиозной символики и т. п.). В составе библиотеки – редчайшие книги церковной старославянской печати и библии на разных языках, изданные в разных странах, богословская периодика духовных академий и семинарий, религиозно-философские сочинения русских философов начала XX в. (в том числе прижизненные издания), уникальная подборка атеистической литературы 1920—1930-х гг. Много редких и ценных изданий XVII–XVIII вв., а также книг с экслибрисами, автографами, дарственными и владельческими надписями, рукописными пометами исторических и религиозных деятелей. Уже одни только рукописные включения в книги представляют огромное поле деятельности для историков.
Комплектование книжных фондов происходило разными путями. В первые годы после образования Музея истории религии (МИР) и, одновременно, его научной библиотеки многие институты, музеи, библиотеки передавали в МИР непрофильную для них литературу. Сюда поступала литература из расформированных учреждений (Центрального антирелигиозного музея в Москве, Императорского Православного Палестинского общества), из монастырей и духовных академий, из частных коллекций. Руководство МИР предпринимало специальные усилия, чтобы приобрести ряд личных библиотек известных ученых.
Остановимся подробнее на собирательской деятельности В.Д. Бонч-Бруевича, директора МИР в 1946–1955 гг. Этот эрудированный интеллигентный человек, книголюб и библиофил считал создание библиотеки и рукописного отделения важнейшими делами по музею. Его не останавливали отсутствие помещения и стеллажей, библиотекаря, крохотный штат музея и его загруженность другими музейными и научными работами. Главным было – собрать редкие книги и тематические книжные коллекции и осуществить замысел создания самой крупной в Советском Союзе библиотеки для специалистов в области истории религии. В этом ему помогали его обширные связи и научный подход к делу. В.Д. Бонч-Бруевич хорошо знал научную литературу, был любителем и знатоком редких и ценных изданий, увлеченным собирателем книг. В вопросах комплектования библиотеки МИР он руководствовался не текущими задачами и планами музея, а установкой на формирование максимально полного собрания литературы по истории всех религий и религиозных движений. Понимая, что изучать эту область истории невозможно вне историко-культурного контекста, он собирал труды по общей истории, этнографии, археологии, искусствоведению, литературоведению, философии. Основополагающими в его деятельности были соображения такого рода: «заберите лучше больше, чем меньше», «теперь это величайшая редкость».
В.Д. Бонч-Бруевич высоко ценил личные библиотеки ученых: сформированные специалистами, они являлись ценными информационными ресурсами по конкретной исторической проблеме. Он настаивал на сохранении их целостности при включении в книжные фонды МИР, полагая, что анализ их структуры, авторских и владельческих помет в сочетании с анализом документов представляет интерес и для историков науки. Рассмотрим его роль в судьбе двух личных книжных собраний, которые с большим трудом удалось получить для библиотеки МИР.
Первое из них – крупнейшего специалиста по истории русского масонства, библиографа, палеографа, каталогизатора инкунабул и палеотипов, библиотечного и музейного деятеля Николая Петровича Киселева (1884–1965). В 1920-е гг. он приобрел у В.С. Арсеньева-внука большую часть самой значительной коллекции книг XVIII–XIX вв. по масонству. У него имелось и много других редких изданий, в том числе периодических, по масонству и оккультизму на русском и иностранных языках. В 1948 г. его собрание было обследовано с целью покупки для библиотеки МИР – по поддержанному Президиумом АН СССР ходатайству В.Д. Бонч-Бруевича, утверждавшего: «…замечательны масонские гадания XVIII – нач. XIX вв., по большей части весьма редкие, а редчайшая коллекция книг на русском и иностранном языках по масонству, без которой писать историю масонства, что нам предстоит сделать, нет никакой возможности» [СПФ АРАН. Ф. 221. Оп. 2. Д. 206. Л. 152, 152 об.]. Сам Киселев в 1942–1957 гг. находился в лагерях и ссылке, а его семья очень нуждалась в средствах к существованию. Его жена запросила за все 2500–3000 руб. (по отдельности эти книги стоили значительно дороже). Эксперты оценили собрание как уникальное. Их заключение гласило: «Библиотека Киселева состоит из книг на иностранных языках, по преимуществу старинных, XVII–XVIII вв. в старинных переплетах. Содержание:
Сочинения известнейших религиозных писателей мистико-теософского направления, таких как Якоб Вем, Джон Кордедяс, Пьер Пуаре, Сведенборг, Бенгель, Гаман “Маг на Севере”, Сен Мартен, Дютуа Магобрант, Эккартсгаузен, Юнг, Штиллен и многие др.
Сочинения по отдельным тайным наукам, главным образом по алхимии (герметизму).
Масонские сочинения XVIII – нач. XIX вв. по большей части весьма редкие.
Произведения философских религиозных мыслителей 1 – ой пол. XIX в.: Шуберт, Мейер, Кстин, Кернер, Франк Баздер и др.
Сочинения по спиритизму на иностранных языках и на русском языке, между которыми и журнал “Ребус”, номера за ряд лет в хорошем переплете.
Сочинения по новейшей теософии обоих направлений (английского и германского), между которыми почти полный комплект журнала “Вестник теософии”.
Сочинения новейших оккультистов французского направления (Палюс, Седиридр.)
Книги различного характера по истории религии, философии религии, истории философии» [Там же. Д. 211. Л. 151].
Ознакомившись со списком книг этой библиотеки, зам. директора ГМИР М.И. Шахнович написал В.Д. Бонч-Бруевичу: «Это действительно выдающийся подбор книг по мистицизму. Смею Вас уверить, что такого подбора литературы сейчас нет ни в одной советской библиотеке, я знаю все, что хранится в Публичной, Академии наук и Ленинской, так что это без преувеличения одно из выдающихся собраний» [Там же. Д. 209. Л. 198].
Академия наук СССР в 1951 г. дала согласие на приобретение библиотеки, и ту перевезли из квартиры в Институт истории АН СССР в Москве, где она год пролежала в мешках в подвальном помещении, а потом была перевезена в Фундаментальную библиотеку общественных наук (ФБОН). Переживая за ее сохранность, В.Д. Бонч-Бруевич просил директора ФБОН В.И. Шункова как можно скорее переправить ее вагоном в Ленинград. Однако тот ответил: книги находятся в разных местах складских помещений ФБОН; извлечь их и собрать в единое целое в ближайшее время невозможно, «так как библиотека Киселева была получена без списков и даже без учета их количества, и на самих книгах не имеется ех libris или каких-либо других пометок, указывающих на принадлежность их библиотеке Киселева» [Там же. Л. 134]. Бонч-Бруевич был очень огорчен: «Нужно ли говорить о том, в каком я горе, узнав об участи драгоценной библиотеки Киселева. Вот что значит поручать иметь дело с книгами малокультурным людям: трудно представить, о чем думали отправители книг из Института истории, когда они, очевидно, навалом передали Вам эти книги, хотя я много раз говорил Бакаеву, что эти книги чужие, что они не оплачены, что их надо особо беречь, составить список (теперь придется собирать ее, полагаясь на память сотрудников) – я очень прошу, если возможно, начать с отдела по масонству, собрать эти книги особо бережно. Зайдет жена Киселева, знающая эту библиотеку, она поможет» [Там же. Л. 133].
Вице-президент АН СССР В.П. Волгин дал согласие выплатить за библиотеку Киселева 2500 руб., но для этого надо было оформить акты приема всех книг с обязательной их оценкой комиссией, для чего составить их список. В.Д. Бонч-Бруевич дал указание заведующей библиотекой ГМИР М.Д. Захаровой делать это по мере получения книг из Москвы. Он предупреждал, что библиотека большая, около 1000 книг, очень ценная. В сентябре 1952 г. в Ленинград поступила первая партия (91 книга), в октябре – вторая (56 изданий), в основном комплекты журналов: «Вестник теософии», «Сионский вестник», «Христианские чтения», «Ребус»; в последнем имелись публикации по всем оккультным наукам, начиная с индусских и кончая русскими, и переводы таких произведений.
М.Д. Захарова посчитала, что дублеты принимать не следует. Директору пришлось уже не в первый раз объяснять ей: «Вы ошибаетесь, когда негодуете, зачем-де Вам присылают книги те, которые у Вас имеются. В данном случае Вы имеете в виду посылки из ФБОН. Вы, очевидно, совершенно забыли то, что я Вам писал. Все эти присылки относятся к одной (подчеркнуто В.Д. Бонч-Бруевичем. – Л.Я.) библиотеке ученого Киселева, у которого приобретена вся целиком и полностью (подчеркнуто В.Д. Бонч-Бруевичем. – Л.Я.) его библиотека. Там книги все крайне редкие и крайне ценные. С этой библиотекой случилось несчастье. Вместо того чтобы ее целиком и полностью переправить в Ленинград в библиотеку Музея, ее смешали с другими книгами Института истории, к счастью сделав опись всей этой огромной массы книг, и переправили в ФБОН. И только лишь после моего протеста на это безрассудное и неправильное действие стали из этой огромной массы книг постепенно выбирать книги из интереснейшей библиотеки Киселева и пересылать в Ленинград в Музей. Конечно, эта работа делается постепенно, и книги отсылаются те, которые попадутся, и так будет до конца. А то, что у Вас встречаются дубликаты – это не беда. После разберемся и увидим, что с ними делать, а журналы эти очень редки… у него они все целыми комплектами» [Архив ГМИР. Ф. 2. Оп. 1. Д. 311. Л. 55]. К ноябрю поступили 198 книг и журналов на русском языке и 89 – на других языках.
В.Д. Бонч-Бруевич многократно просил заведующую не разрознивать библиотеку Киселева, богатую редчайшими книгами по масонству, а хранить особым фондом, составить библиографические описания, систематизировать и расставить в каталог. Он писал в Ленинград Шахновичу с просьбой вмешаться в ситуацию: «Причем помните, что по масонству там есть книги исключительные, и их надо ценить по действительной стоимости потому, что эта библиотека стоит гораздо дороже, чем 2500 руб. Так что М.Д. Захаровой не нужно вмешиваться в то, что высылается по этой библиотеке: ее приобрел я лично, прекрасно знающий, что заключается в этой библиотеке, как знают это все московские культурные люди, изучающие масонство» [СПФ АРАН. Ф. 221. Оп. 2. Д. 209. Л. 224]. Однако все просьбы о сохранении целостности коллекции не были выполнены. В 1953 г. были получены только 4 книги, в 1954 г. – 11 книг. К концу 1954 г. поступило 178 книг. Выявить остальные не удалось: они попали в общую массу неразобранной литературы, хранившейся в ФБОН. Бонч-Бруевич писал, что дело Н.П. Киселева тянется уже более пяти лет и дальнейшее промедление невозможно, все это время семье не выплачивали за нее деньги. В итоге его библиотека, очевидно, поступила не полностью и в фонде библиотеки ГМИР оказалась рассредоточенной.
Не менее драматична история личной библиотеки самого В.Д. Бонч-Бруевича. В 1927 г. он пожертвовал ее в Рукописное отделение Библиотеки Академии наук СССР (БАН), в которой работал в 1905–1914 гг. Спустя 25 лет (в 1952 г.) выяснилось, что она лежит неразобранной в одном из складов. «Это огромное собрание книг было оценено в 35 000 золотых рублей и вместе с большим количеством рукописей было пожертвовано. Туда входили рукописное собрание XVII в. академика Бера, приобретенное мной у его наследников в 1919 г. Я полагал положить основание большому отделу в Рукописном отделении БАН, специально посвященному вопросам истории религии и атеизма, отраженных как в печатных книгах, так и в рукописных. Так как за 25 лет мое пожертвование пролежало без всякого внимания, и соответствующий отдел не был организован, и книги не были введены в библиотечный каталог общего пользования, то я счел за лучшее теперь передать их в Музей истории религии. Если же удастся отыскать рукописи и рукописные книги, мною в свое время пожертвованные в БАН, то я нахожу необходимым поместить их в Рукописный отдел Музея для общего пользования в целях научного изучения», – писал В.Д. Бонч-Бруевич о своем решении в отчете Президиуму АН СССР за февраль – март 1952 г. [Там же. Д. 203. Л. 13–15].
Он просил дирекцию БАН сохранить его библиотеку в целом виде и считал, что с передачей ее в возглавляемый им МИР трудностей не возникнет. Курировавшая вопрос заведующая библиотекой музея М.Д. Захарова 11 апреля 1952 г. сообщила, что его письмо директору БАН не прочитано и надо ждать решения дирекции БАН. Ответ взволновал В.Д. Бонч-Бруевича: «Очень прискорбно, что мою библиотеку так маринуют. Как же это так, что Д.В. Наливкин более месяца мое письмо не читал? Разве это допустимо? Очень прошу Г.А. Чеботарева (зам. директора БАН. – А.П.)ускорить это формальное решение, ибо ведь хозяин-то книг я: так как они не выполнили условия моего пожертвования, то я вообще могу взять книги обратно. Нехорошо они поступают. Очень прошу Вас помочь мне в этом деле, и книги перевезти в Музей как можно скорей и, конечно, и все, что там найдется еще: там были рукописи. Мне ответьте поскорей – меня этот вопрос сильно беспокоит» [Там же. Д. 311. Л. 4–4 об.]. 30 апреля 1952 г. он вновь отправил запрос: «Пожалуйста, сообщите мне, как обстоит дело с перевозкой моей библиотеки из Библиотеки Академии наук? Перевезли ли ее уже или все еще продолжают ее там солить? Прошу Вас помочь как можно скорее вызволить ее оттуда и перевезти в Библиотеку Музея» [Там же. Д. 311. Л. 9 об.]. В мае 1952 г. М.Д. Захарова известила В.Д. Бонч-Бруевича об ответе Д.В. Наливкина: передать его библиотеку в МИР без решения Библиотечного совета БАН нельзя, поэтому надо ждать. Бонч-Бруевич справедливо возмущался: «Какая удивительная задержка в БАНе. Вот видите там, чтобы выдать книги, пожертвованные мною туда на определенных условиях, надо решение Библиотечного совета, а вот чтобы книги лежали 26 лет неразобранными, без пользы, для этого не требовалось решение Библиотечного совета. Что будешь делать? Приходится терпеть. Узнайте, пожалуйста, какое настроение у Библиотечного совета по поводу моих книг. Передайте им, что я книги им не оставлю. И если будут препятствовать, я войду с ходатайством здесь, в Президиум АН СССР, чтобы эти книги были мне возвращены обратно. Я глубоко возмущен, ибо, когда я передавал библиотеку в БАН, как радовались Срезневской, Ольденбург и другие, а после них все это тянется и тянется, и мне стыдно, что Академия наук могла такую вещь со мной проделать» [Там же. Д. 311. Л. 15 об. – 16].
Конец ознакомительного фрагмента.