История четвертая
Два племянника. – Перчатка Марсилия. – Сарацинская броня и сарагосские шлемы. – Дозор Оливье. – «Позор бегущему!» – Три призыва к Роланду. – Олифан и Дюрандаль. – Святые страдальцы. – Тень Ганелона. – Аэльрот, Фальзарон и другие. – «Вот бой так бой!» – Явление Альтеклера. – Три меча. – Две бури.
Гремят в Сарагосе барабаны. Три дня и три ночи скликал Марсилий своих подданных. Все званы к сарацинскому правителю – от старого альгалифа до юного сына правителя: князья и герцоги, эмиры и бароны, альмасоры и виконты. Четыреста тысяч войска собрал Марсилий.
На самую высокую башню Сарагосы подняли язычники идола: и стар и млад молятся Магомету, просят у него помощи в войне и защиты от могучих мечей франкских воинов. Помолившись, оседлали басурмане коней и дорожных мулов и отправились вослед уходящему войску Карла. Вот уже добрались они до реки Сегры, вот уже скачут по земле Сарданье, вот уже видят, как в окружении отвесных скал золотом блещут под солнцем вражеские знамена. Вот и Аспра, горный проход в Пиренеях. Здесь, при входе в ущелье, на краю Ронсевальской долины, встали на страже двенадцать франкских пэров со своим немногочисленным войском. Пусть невелика дружина, но не занимать ей ни мужества, ни отваги.
Надеются сарацины, что во главе двенадцати франкских пэров увидят Роланда, королевского племянника. Тогда и племянник Марсилия Аэльрот решил попытать удачу – торопит мула, погоняет его древком, кричит со смехом Марсилию:
– Вам, государь, служил я долго и верно – сколько бедствий я претерпел ради вас, сколько пережил поражений и одержал побед! Прошу вас, государь, даруйте мне первый бой с Роландом, и я, коль поможет мне в том Магомет, сражу заносчивого франка своим копьем! А тогда вся Испания снова будет нашей.
Снял Марсилий перчатку и передал ее племяннику. Аэльрот же, взяв перчатку, сказал еще спесивей:
– Велик ваш дар, государь, однако нужны мне еще и соратники. Изберите мне двенадцать бойцов, и тогда мы перебьем двенадцать франкских пэров, и ни одной живой души не останется в Карловом арьергарде!
Подъехал к Аэльроту брат Марсилия Фальзарон.
– Дорогой племянник, – вскричал он, – я вместе с вами готов к бою. Горе франкской страже, если мы ударим заодно по этой горстке безумцев!
Затем прискакал африканец Корсали, повелитель берберов, смелый, коварный воин.
– Я никогда не отступлю, – сказал он Аэльроту, – даже если мне посулят все богатства мира.
– И я! – закричал Мальприм, славившийся тем, что мог бежать быстрее скакуна. – И я готов немедля отправиться в Ронсеваль. Если встретится мне там Роланд, то всю оставшуюся жизнь будет рыдать Карл по своему племяннику!
А эмир из Балагета, гордый, красивый и отважный воин, подъехал к своему повелителю и сказал ему:
– Государь, пустите и меня в Ронсеваль. Не миновать смерти Роланду, а вместе с ним погибнут Оливье и все пэры. Король Карл давно выжил из ума, он стар и слаб и не станет после этого с нами воевать. Мы же вкусим мир в нашем доме!
Поблагодарил Марсилий своего эмира за такие смелые речи. Тут же рядом оказался еще один знатный правитель мавров – альмасор из Морианы, что на самом севере Испании. Этот языческий вельможа был известен своим подлым и коварным нравом.
– Я! Я поведу дружину к Ронсевалю! – закричал он царю. – Я встречусь с Роландом и убью его!
А затем и другие воины Марсилия окружили Аэльрота.
– Будьте спокойны, государь, – воскликнули они. – Наш Магомет сильнее святого Петра. Мы верны Магомету, и он нам поможет! Все мы сойдемся с Роландом в Ронсевальском ущелье, не уйдет он оттуда живым!
– Посмотрите, государь, – сказал один, – какой у меня длинный и острый меч. Против него не устоять Роландову Дюрандалю!
– А вот мой меч! – закричал другой. – Посмотрите, как светятся кровавым светом рубины на его рукояти, а скоро и клинок будет красен от франкской крови!
– Мое оружие не хуже, – бахвалится третий, – и уж коли я встречусь с Роландом, то с боем добуду его Дюрандаль и опозорю спесивых пэров!
Обрадовался Марсилий, услышав дерзкие слова своих бывалых воинов. Собрал он сто тысяч войска, и вот, во главе с пэрами-сарацинами, стало оно готовиться к бою.
В густом лесу, спрятавшись кто за стволом, кто за кустом, надели мавры доспехи. Крепка сарацинская броня, легки сарагосские шлемы, прочны валенсийские щиты, остры вианские мечи – хоть и ковали их во французском городе Виане, но не мавров будут они усмирять, а самих франков! А вот и копейные значки – алого и желтого цветов, чтобы узнавали друг друга в сражении храбрые языческие воины. Быстро сошли арабы с дорожных мулов и вскочили на коней.
Бьет в глаза южное солнце, сияют доспехи, созывают мавров к бою звонкие трубы.
Наконец донесся шум до французского арьергарда. Граф Оливье возвратился с дозора и говорит Роланду:
– Не миновать нам сражения. Видать, замышляют что-то неверные!
– Ну что же, – гордо ответил Роланд, – слава Богу! Послужим нашему королю, побьемся за великого Карла!
Оливье взошел на высокий холм, глянул на долину, а она вся кишмя кишит сарацинским войском.
– Собрат мой! – позвал доблестный Оливье королевского племянника. – Вы слышите этот шум? Вы видите эти щиты и шлемы? Тяжкий бой ждет сегодня французов!
– Не струсим! – весело откликнулся Роланд. – Слуга всегда рад послужить своему господину, вассал всегда готов претерпеть за своего сеньора. Будем же без страха рубиться с маврами, чтобы не сложили о нас позорных песен!
С высокого холма далеко окрест видна Ронсевальская долина. Вот уже встал над ней лес копий. Сверкает золото несметных доспехов, не сосчитать языческих полков.
– Граф, – сказал в тревоге Оливье, – не простое это воинство. Кажется, всю Испанию посадил на коней Марсилий. Окружены мы со всех сторон, и я догадываюсь, по чьему наущению: всему виной Ганелон, коварный предатель. Это он назначил нас в арьергард и отдал в руки поганых язычников!
– Граф, – ответил ему Роланд, – Ганелон мой отчим, и я не могу позволить вам его бранить. Даст Бог, победим язычников, и я сам буду судить предателя!
– Там тьма сарацинов, – продолжал между тем в еще большем смущенье Оливье. – Остры их копья, крепки мечи. Чует мое сердце – выпадет на нашу долю бой, которого еще никто никогда не видывал.
– Позор бегущему! – откликнулись франки. – Будь проклят, кто дрогнет перед неприятелем! Все погибнем, но никто не предаст!
– Мала наша рать, – сказал Оливье. – Собрат Роланд, возьмите ваш рог, возьмите ваш славный Олифан, трубите в него скорей. Услышит Карл, повернет свои войска, придет нам на помощь!
– Не дай Господь! – с гневом воскликнул Роланд. – Я еще не безумец, чтобы покрывать позором себя и всю милую Францию! Нет, не в рог я буду трубить, а мечом рубить стану я недругов, пусть мой Дюрандаль окрасится по рукоять их кровью. Ручаюсь вам, граф, суждена им погибель!
– Не стыдно звать на помощь, коли оказались мы в западне. Посмотрите, сколько кругом язычников. Покрыла их рать овраги и горы, холмы и низины. За каждым кустом по сарацинскому воину, за каждым деревом притаился всадник. Трубите скорее в рог, милый Роланд!
– Не дай Господь! – вновь ответил тот. – Я не позволю, чтобы пошел слух, будто из-за каких-то мавров поднял я к небу свой славный рог. Много, говорите, сарацинов? Что ж, дадим им великий бой! Хватит у нас отваги, хватит и умения. На славу поработает мой меч, плохо придется испанцам, никто из них не уйдет от смерти и позора!
В третий раз воззвал Оливье к Роланду:
– Друг и побратим! Перед нами не горстка врагов, но огромное войско. Возьмите ваш зычный рог, позовите императора! Еще не поздно, еще услышит он призыв. Нет в том срама ни вам, ни вашим воинам. Взгляните вверх: там, близ Аспры, исчезают последние ряды императорских войск. Уйдут – и останемся мы один на один с погибелью.
– Не дай Господь! – в третий раз ответил Роланд. – Безумны ваши речи, сударь! Вечный позор тому, чье сердце дрогнет от испуга, – мы же не трусы. Не мы, а мавры примут смерть на поле брани!
На яркой перевязи висит священный Олифан, рог Роланда. Стал он знаменит во всей Франции еще с тех пор, когда ходил Карл Великий в Константинополь, к греческому императору Гугону.
Тогда устроил именитый грек пиршество в честь франкского короля. Разгорячились воины от обильного обеда и крепкого вина и стали хвалиться, кто из них и каким образом может победить Гугона, чтобы тот признал себя вассалом Карла. А в это время внутри пустой колонны пиршественной залы спрятался шпион и, когда отправились франки отдыхать, рассказал обо всем, что услышал, греческому императору. Посмеялся Гугон и на следующий день устроил для франков испытание.
Первым делом привел он самого сильного воина своей армии, одетого в две кольчуги и в двойной шлем, и подвел его к императору Карлу.
– Вчера вечером, – сказал он, – вы похвалялись, что одним ударом можете разрубить пополам моего рыцаря и его коня. Боюсь, вы переоценили ваши силы!
Однако, едва греческий воин вскочил в седло, Карл выхватил из ножен свой Жуайёз и недолго думая одним махом разрубил и двойной шлем, и две кольчуги, и самого рыцаря, и седло, и, наконец, коня. Подивился Гугон такой мощи, помрачнел и повернулся к Оливье:
– Ну а вы, граф, говорили, что можете одним камнем перекрыть реку и затопить весь город. Хотел бы я взглянуть, как вы это сделаете!
Оливье уже смекнул, к чему клонит Гугон. Выхватил он свой меч, подбежал к могучей колонне, что поддерживала каменный свод дворцовой залы, и одним ударом перерубил колонну пополам. Угол дворца так и обрушился в королевский сад, перекрыл в нем реку, и вода хлынула на городские улицы.
Испугался Гугон, побледнел, повернулся к Роланду и сказал:
– Ну а вы похвалялись, мол, можете так сильно дунуть в рог, что все двери в городе соскочат с петель…
Не успел грек закончить, как Роланд поднял свой Олифан и дунул в него с такой силой, что от звука рога двери просто повылетали из домов, а у самого Гугона оказались опаленными усы и борода, после чего император более не сомневался в могуществе франков и добровольно признал себя вассалом Карла. Грек получил прозвище Гугон Безбородый, а королевский племянник и его лучший друг прославились на весь мир.
…Разумен и мудр Оливье. Горяч и бесстрашен Роланд. Равны они друг другу в доблести и мужестве. Видит Роланд: близок бой, стал рыцарь гордым и лютым, будто душа льва или леопарда вселилась в него.
– Не зря же император оставил нас тут с нашим войском! – вскричал он. – Нет, ни один франк не знает страха, а уж нам с вами совсем негоже выказывать робость. Вот мой священный Дюрандаль: если погибну, пусть тот, кто будет им владеть, скажет: «Никогда не был трусом державший сей меч в руках!»
Архиепископ Турпен взлетел на пригорок и пришпорил коня.
– Рыцари, – начал он, обращаясь к франкам, – могучий Карл оставил нас здесь на страже. Умрем за своего государя и за свою веру! Посмотрите, полон дол сарацинским воинством, близок смертный бой. Обратитесь же к Богу с молитвой и покайтесь в своих грехах. Если суждено будет вам погибнуть, то попадете сразу в цветущий рай и будете причислены к святым страдальцам!
Пали на колени франки, и Турпен благословил бойцов святым крестом.
Вновь сели на коней франкские рыцари, вновь надели все свои боевые доспехи: готовы к бою бароны, готова дружина.
И тогда молвил Роланд своему другу Оливье:
– Вы правду сказали, граф, – обрек нас на гибель проклятый Ганелон. Взял он за предательство деньги и дары, пусть за это воздаст ему наш король. Мы же сквитаемся с сарацинами по-своему – мечами и копьями!
Хорош конь у Роланда – сильный, быстрый и яростный. Недаром зовется он Вельянтифом – Зорким и Бдительным. К лицу графу его боевые доспехи. На остром копье играет белый значок, вьется по ветру бахрома, сверкает под солнцем стальное острие. Горд Роланд лицом, красив станом. Следом за ним скачет его побратим Оливье. По другую руку от Роланда пришпоривает скакуна юный Эмери Нарбоннский. Оставил он в далекой Нарбонне красавицу жену и маленьких своих сыновей – что-то их ждет впереди, если погибнет отважный рыцарь? Но нет в его сердце и тени страха – вместе с Роландом и Оливье оглядывает он любовно своих людей: все как на подбор, все верны ему и полны отваги.
– Друзья, – вскричал Роланд, – такую мы возьмем здесь добычу, какую не брал еще ни один из королей!
– Что ж! – откликнулся Оливье. – Будем уповать на Господа. Не захотели вы трубить в Олифан, теперь никто не придет нам на помощь.
– Собратья! – молвил Эмери. – Держите строй, крушите басурман, рубите сплеча, помните боевой клич Карла!
И тогда из конца в конец по всему франкскому воинству волной прокатился клич: «Монжуа! Монжуа!..»
Кто хоть раз в бою слыхал этот клич, тот видел тех, кому неведомы страх и отчаяние. Погнали франки своих коней. Теперь им осталось одно – рубить сплеча, разить врагов. Но и сарацины не робеют. Грудь в грудь сошлись на бранном поле мавр и франк – и началась невиданная доселе битва.
Первым из первых бросился в бой племянник Марсилия Аэльрот. Выехав из строя язычников, зло и дерзко закричал он франкам:
– Трусы! Кто из вас осмелится со мной сразиться? Предал вас Карл, отдал в наши руки. Глупец ваш король! Сегодня он простится со славой, лишится правой руки, и падет позор на вашу Францию!
Услышав его слова, преисполнился Роланд ратного гнева. До того разъярился, что, не глядя на полчища врагов, бросился в гущу неверных, пустил в галоп гордого Вельянтифа и, с копьем наперевес, устремился прямо на Аэльрота. Тот и глазом моргнуть не успел, как Роландово копье с такой силой вонзилось в язычника, что раздробило его щит, раскололо доспехи, вошло между ребер и насквозь пронзило ему грудь. Сбросил Роланд Аэльрота на траву – из того и дух вон! Отважный граф склонился над мертвецом, выдернул из неподвижного тела меткое копье и воскликнул:
– Презренный! Ты захотел осрамить нашего короля, но Господь за каждую ложь воздает по заслугам! Нет, не глупец наш император и не предатель. Прав он был, когда доверил нам прикрывать отход его войска. Друзья! Не погибнет сегодня слава Франции, но еще более укрепится. Вперед, франки! Наша правда – с нами!
Увидел Фальзарон, брат Марсилия, что погиб его племянник, пришел в неописуемую ярость и, пришпорив коня, бросился на французов. А был этот мавр велик ростом и ужасен лицом – между глаз расстояние больше локтя, всклокоченные волосы развеваются по ветру, на огромном лице застыла страшная гримаса, словно вся человеческая злоба и коварство слились в одном басурманском сердце!
– Смерть франкам! – взревел он. – Позор Франции!
Услышал Оливье крик мавра, пришпорил в гневе своего коня и по всем правилам рыцарского боя нанес Фальзарону удар копьем, по самый копейный флажок вогнав его в тело араба. Не спас того ни валенсийский щит, ни тройная сарацинская кольчуга. Замертво пал на землю брат Марсилия.
– Не страшны нам твои угрозы! – с презрением воскликнул Оливье. – В бой, друзья! Не одолеть нас поганым!
А нечестивец Корсали, повелитель берберов, закричал сарацинским дружинам:
– Воины! Нас не счесть, а франков можно пересчитать по пальцам. Победа за нами! Ни один не вернется к Карлу, бессилен помочь им их император, никто не уйдет от смерти!
Вот кого всей душой ненавидел архиепископ Турпен! Был этот мавр ему отвратителен и своими повадками, и подлыми речами. Припав к луке седла и нацелив на врага копье, бросился Турпен к берберу. От жестокого удара вдребезги разлетелся щит испанского воина. Не усидев в седле, рухнул он под ноги коня и, с копьем в груди, испустил дух.
– Так-то! – воскликнул разгневанный Турпен. – Карл наш сеньор, он нам и честь, и защита, а твоя поганая брехня рассмешит и франкского отрока. Всех ваших трусов ждет та же участь. Смелее, друзья!
Тогда бросился вперед Мальприм, тот самый сарацинский вельможа, что славился быстрым бегом и ловкостью. Щит его украшало хрустальное навершие, чтобы отражать стрелы и копья. Легкая кольчуга с двойной подкладкой прикрывала его верткое, подвижное тело. Длинный меч Мальприма не знал поражений, ни разу не подвел он своего владельца. Помнит Мальприм, что сказал Марсилию – мол, всю жизнь будет рыдать Карл по своему племяннику. Бросился он к Роланду, но наперерез ему выступил граф Эмери Нарбоннский. На тяжелом копье графа, под лезвием наконечника, сверкал на солнце стопор, кованный в виде цветка лилии. Ни у кого из франков нет такого красивого копья – даже на копье Роланда был всего лишь простой султан из перьев, не позволявший острию войти слишком глубоко в тело неприятеля, дабы не застрять в костях, раздробленных метким и мощным ударом.
Вскинул юный Эмери свое славное копье, разбил хрустальное навершие на щите Мальприма, а сам щит лопнул, как пустая тыква, и разлетелся на куски. Конец копья проник через доспехи – и свалился сарацин мертвым. Выдернул Эмери копье из павшего и бросился в сечу.
Под стать собрату оказался и славный граф Жерье: схватился он с гордым и отважным эмиром из Балагета, прямо в живот направил ему свое копье и сбросил на землю бездыханным.
– Вот бой так бой! – весело воскликнул Оливье, увидев, как Жерье расправился с эмиром.
Альмасор из Морианы налетел на герцога Жерена, но тот вовремя увернулся от коварного копья альмасора и, на горе маврам, сшиб его с коня ответным ударом.
– Отлично, герцог! – крикнул Турпен, отбиваясь от язычников.
То тут, то там вспыхивают на поле брани неистовые поединки. Ободренные первыми победами, крушат франки сарацинские полки. Ансеис на ходу проткнул копьем противника, гасконец Аселен разрубил надвое сарацинского пэра, удалец Самсон – другого. Каждый из франков нашел себе достойного противника, никто не дрогнул и не отступил. Только и слышно, как перекликаются друг с другом отважные бароны.
Конец ознакомительного фрагмента.