Роковые иллюзии. Глава 5. Охота за «хромым» (Джон Костелло, 1993)

«Любой вид шпионажа, – утверждал Орлов в своем «Пособии», – в равной степени противозаконен с точки зрения тех стран, против которых он направлен»¹. Несомненно, вспоминая о начале своей карьеры разведчика-«нелегала» весной 1933 года, он отдавал себе отчет, что занялся тогда новым, более опасным делом, которым были нелегальные операции. На предыдущих должностях Орлов был «легальным» резидентом в стране и руководил работой резидентуры в качестве официального сотрудника персонала посольства или советского торгпредства. Теперь же ему предстояло руководить работой тайной сети агентов и скрывать свою подлинную личность, въехав в иностранное государство по фальшивым документам и проживая там на нелегальном положении.

«Советские офицеры надевали на себя личину бизнесменов или лиц других профессий, скрывая свою личность с помощью фальшивых иностранных паспортов и других ухищрений»²,– так писал Орлов, исходя из собственного опыта, хотя он и не упоминает о том, что сам когда-либо принимал участие в такой деятельности. Характер его нового назначения в качестве «нелегала», направленного со специальным заданием во Францию, отражал изменения в методах проведения советскими секретными службами зарубежных операций по сбору разведданных. Как показывают архивные документы НКВД, до конца 20-х годов руководство большинством таких операций за границей осуществлялось из советских посольств и торговых представительств. Однако налет в 1927 году английской полиции на служебное помещение англо-советского торгового общества «Аркос» в Лондоне повлек за собой ряд провалов, в результате чего последовало выдворение из Великобритании всего персонала советской дипломатической миссии. Из служебных кабинетов «Аркоса» было вывезено несколько грузовиков захваченной документации, она оказалась бесполезной для английской контрразведки. Главную роль сыграли перехваченные телеграммы посольства СССР, чей шифр англичанам удалось «расколоть». Из телеграмм было видно, что советские дипломатические и торговые миссии использовались в качестве прикрытия для операций по сбору разведданных³. Ущерб, причиненный делом «Аркос», а также проведенным несколько ранее нападением на советское консульство в Шанхае и разоблачением в апреле того же года коммунистической шпионской сети во Франции, вынудил Москву критически пересмотреть как шпионские операции за рубежом, так и системы шифровки. В целях защиты дипломатической информации Советский Союз ввел систему зашифровки телеграфной переписки с помощью одноразовых блокнотов, которая с тех пор использовалась также и разведкой.

По словам Орлова, «советскому правительству было желательно одно: реорганизовать свои разведывательные операции на чужой территории таким образом, чтобы в случае провала какого-нибудь агента следы не приводили в посольство СССР и чтобы советское правительство имело возможность отрицать любую с ним связь»⁴. Поэтому в начале 30-х годов советские разведслужбы стали практиковать новый способ действий, основывающийся на так называемой «нелегальной» резидентуре, которая была полностью отделена от советских посольств и торговых представительств. «Нелегальный» аппарат действовал тайно, под прикрытием иностранного гражданства, пользуясь своим собственным каналом связи с Центром в Москве. Подобная организация операций оказалась настолько успешной, что, по словам Орлова, она была принята на вооружение также и советской военной разведкой. «Подпольные резидентуры постепенно взяли на себя большую часть деятельности разведки за границей», – писал Орлов. Он отметил при этом, что «легальные» резидентуры не были ликвидированы полностью, поскольку руководители советской разведки изменили свои намерения, решив, что советской разведке будет выгодно наблюдать за событиями в стране через две не зависимые друг от друга агентурные сети, чтобы иметь возможность сверять информацию, полученную от одной из них, с данными, полученными от другой⁵. Но «легальным» резидентам было приказано воздерживаться от рискованных операций, которые могли бы нанести ущерб престижу Советского Союза.

Таким образом, 30-е годы стали золотым десятилетием так называемых «великих нелегалов» благодаря новаторским усилиям Орлова и его товарищей, которые приступили к выполнению задачи создания подпольных агентурных сетей по всей Европе.

«Подпольные резидентуры были наделены широкой свободой действия и имели обширную сферу деятельности», – отмечал Орлов. Отличие «нелегальных» операций от «легальных» заключалось в том, что на «офицеров советской разведки, ответственных за тайные агентурные сети, уже не распространялись иммунитет сотрудников советского посольства и привилегии дипломатического паспорта, а кроме того, они были лишены возможности пользоваться услугами дипломатической почты, с помощью которой добытые секреты можно было без проблем переправлять в Москву»⁶. Это подвергало сотрудников разведки более значительному личному риску.

«Переход советской разведки на подпольные методы работы совершался не без труда», – вспоминал Орлов. Помимо утраты дипломатической неприкосновенности и гарантий, что в случае провала правительство СССР начнет заявлять энергичные протесты, чтобы добиться их освобождения, возникала еще одна проблема – проблема нехватки офицеров разведки, которые бы достаточно хорошо владели иностранными языками, чтобы сойти за граждан зарубежных стран. Чтобы решить ее, ОГПУ – НКВД приняли серьезную программу подготовки кадров. Она предусматривала приобретение офицерами легальных профессиональных или коммерческих навыков для прикрытия, которое дало бы им возможность провести многие годы в стране, где предстояло работать.

Разведчикам также требовались новые удостоверения личности. Решение этой задачи входило в обязанности паспортной группы Иностранного отдела ОГПУ – НКВД. Ее сотрудники должны были раздобыть и подправить подлинные паспорта иностранцев, эмигрировавших в Советский Союз, или изготовить фальшивые паспорта иностранных государств. Для того чтобы сделать паспорта, которые могли бы выдержать скрупулезную проверку сотрудниками службы иммиграции, требовалось изготовить соответствующие штампы, обложки и документацию. Для этого привлекались самые высококвалифицированные специалистыграверы. Но как бы искусно ни была изготовлена подделка, ее можно было обнаружить, наведя справки относительно номера и серии паспорта в регистрационных службах страны происхождения. Именно по этой причине все советские заграничные резидентуры получили задание добывать – путем обмана или подкупа сотрудников паспортных отделов – подлинные экземпляры паспортов. Особую ценность для советской разведки представляли американские паспорта. Это объяснялось не только тем, что престиж Соединенных Штатов заставлял полицию европейских стран относиться к ним с уважением, но и тем, что неумение его владельца говорить на чистом английском языке не вызывало подозрений, поскольку Америка была приемной родиной многочисленных русских и других европейских эмигрантов⁷.

Подобно многим советским «нелегалам», Орлов путем ловкой махинации обзавелся подлинным американским паспортом. Одним из способов, объяснял он, было получение фотокопии свидетельства о рождении ребенка, умершего в младенчестве, возраст которого приблизительно соответствовал возрасту разведчика. Требовалось всего лишь два свидетеля, которые подтвердили бы личность претендента на получение паспорта, дав нотариально заверенную клятву, что знают его в течение пяти лет. К заявлению на получение паспорта прилагались документы о натурализации недавно прибывшего иммигранта того же возраста и с теми же исходными данными, которые не составляло труда «позаимствовать» за некоторую мзду и выдать за собственные документы разведчика. Этим методом воспользовался и сам Орлов для получения своего американского паспорта в ноябре 1932 года, когда он побывал в США с якобы официальным визитом, организованным компанией «Дженерал моторс»⁸.

Американский паспорт Орлова на имя Уильяма Голдина был получен путем подачи фиктивного заявления с помощью тайного советского агента в Нью-Йорке, работавшего под псевдонимом «Саунд». Орлов, вполне возможно, вспоминал личный опыт, когда писал об «одном советском офицере» разведки, рвавшемся испытать свою новую личину сразу же, как только ступил на борт судна, на котором возвращался из Нью-Йорка в Европу в конце 1932 года⁹. Он припомнил два случая, которые научили «этого самого офицера НКВД» сначала усердно поработать дома, чтобы «отшлифовать» свою легенду, прежде чем он сможет выступить в новой роли американца.

Советскому офицеру, путешествующему под чужим именем, писал Орлов, показалось вполне уместным в ответ на вопрос кого-то из сидящих за карточным столом на пароходе о его профессии назваться «меховщиком». Это оказалось ошибкой, потому что нью-йоркские дамы засыпали его вопросами о «ценах на разные сорта норки». От цифр, которые он взял с потолка, «у дам просто глаза на лоб полезли», и они стали избегать его, заподозрив, что он «либо вор, либо сумасшедший»¹⁰. Второй случай, описанный Орловым, произошел после того, как пароход прибыл в Шербур и офицер добрался оттуда до Парижа. Там он зарегистрировался в «Гранд-отеле» по своему новому американскому паспорту, объясняясь на французском языке, которым хорошо владел. «Клерк-регистратор по воле случая оказался американцем из Бруклина; он был рад приветствовать соотечественника по-английски и задал пару вопросов о том, как прошло плавание». От неожиданности разведчик растерялся и пробормотал какую-то «неопределенную фразу по-английски, которую клерк не понял». Попытка выпутаться из сложившейся ситуации закончилась полным конфузом, и, как писал Орлов, он выписался из отеля на следующее утро, сдал свой американский паспорт на хранение в посольство СССР и подал в Московский центр заявление на трехмесячные курсы английского языка.

Хотя описанные Орловым случаи отдают курьезными байками, ходящими в среде разведчиков, он справедливо указывал, что из опыта этого неназванного офицера следовало извлечь урок о том, что «нелегал» обязан в разумных пределах владеть языком и располагать сведениями о городе, откуда он якобы родом. Однако, судя по его личным наблюдениям, «при тщательном расследовании даже в самой хорошей легенде всегда обнаруживаются слабые места¹¹». Вот почему секретные оперативные работники имели постоянно действующую инструкцию «покидать поле боя», если узнавали, что власти взяли их под наблюдение. По признанию Орлова, все «нелегалы» вроде него, которые раньше работали в качестве «легальных» русских граждан, имели «ахиллесову пяту» – уязвимое место, которое сам он называл «серьезным политическим просчетом со стороны НКВД». Они подвергались риску, потому что их перевоплощение могло быть разоблачено, если их узнавали старые знакомые или бдительные служащие пограничных пунктов. Орлов приводил в качестве примера случай со своим бывшим коллегой Дмитрием Смирновым, бывшим «легальным» резидентом НКВД в Париже, где он занимал должность секретаря советского посольства. Проезжая через Польшу с греческими документами, он был опознан бдительным польским пограничником как человек, который всего год назад пересекал границу, направляясь во Францию с советским дипломатическим паспортом¹². Хотя знание английского у Орлова оставляло желать лучшего, он все-таки мог обойтись им как владелец американского паспорта, тогда как прикрытие Смирнова разлетелось в пух и прах, потому что он не знал ни слова по-гречески. Тем не менее, как отмечал Орлов, у Центра часто не было иного выбора, и он был вынужден идти на такой риск. Ощущалась острая нехватка старших офицеров вроде него, обладающих «хорошей подготовкой, опытом работы и выносливостью, необходимой для секретной службы». Тут, несомненно, присутствовала определенная доля самолюбования. Он выразил свою мысль следующим образом: «Опасная секретная работа окружена в Москве таким ореолом героизма, что многие из руководителей разведки, невзирая на свою предшествующую работу за границей в официальной должности, стремятся получить связанное с риском назначение, считая это делом чести»¹³.

Весной 1933 года Центр выбрал Орлова как одного из наиболее опытных оперативных работников для руководства претенциозным планом внедрения во французский генеральный штаб. Это было ответственное поручение. Часть советских разведывательных операций во Франции перешла в руки «нелегалов» в 1927 году, то есть в тот самый год, когда произошел частичный провал широко раскинувшейся советской разведывательной сети, возглавляемой французским коммунистом Жаном Креме. В результате французская «Сюрте женераль» активизировала свои контрразведывательные действия против подпольных операций Москвы во Франции.

В течение четырех лет они безуспешно разыскивали Креме, коренного русского, скрывавшегося под дюжиной вымышленных имен, самым невероятным из которых было «генерал Мюрей». Пламенный большевик с закалкой старых ленинцев ушел «в подполье» благодаря способности говорить по-французски как крестьянин из Оверни. «Поль Анри Альбер Буассона» оказался неуловимым агентом разведки Красной Армии, который снабжал Центр самыми разнообразными военными чертежами и образцами нового оружия, пока наконец его не поймали и не осудили за шпионаж в 1931 году. Размах советских операций во Франции увеличился после 1933 года, когда приход Гитлера к власти в Германии, в результате чего коммунисты были объявлены вне закона, вынудил Москву перенести из Берлина в Париж свой разведывательный центр в Западной Европе¹⁴.

Инициатором перехода к подпольным операциям был Артур Артузов, в прошлом начальник контрразведки (КРО), который в 1930 году сменил Триллисера на посту руководителя Иностранного отдела. Он вложил в реорганизацию зарубежных операций отдела всю изобретательность, которой отличались блестяще проведенные операции «Трест» и «Синдикат», одним из главных творцов коих он был. Поэтому, когда дело дошло до подготовки Орлова к первой подпольной операции, Артузов лично добавил рукой мастера последние штрихи к оперативному плану, прежде чем представить его в марте 1933 года Вячеславу Менжинскому, председателю ОГПУ.

Содержание плана было настолько секретным, что Артузов принял чрезвычайные меры (даже для такого умеющего хранить тайны учреждения), чтобы ограничить доступ к нему лишь тех лиц, кого это непосредственно касалось. Машинистки и канцелярские работники были исключены. Как показывают документы, оперативные приказы писались в целях безопасности от руки и по причине их секретности не регистрировались. Из-за этого им не присваивался ни официальный архивный номер, ни гриф секретности. Однако заглавие документа говорит само за себя: «Разработка Второго бюро французского генерального штаба и его агентуры в СССР».

Главным объектом Орлова был разведотдел, легендарное «Второе бюро». Его задание определялось следующим образом: «Проведение вербовок в его важнейших отделениях». Они были перечислены в порядке приоритетности: северо-восточный отдел, который руководил резидентурами, «непосредственно работающими против СССР и расположенными в прилегающих к Союзу странах», и технический отдел, «где были сосредоточены личные дела источников»¹⁵. В оперативном плане содержался список членов нелегальной группы Орлова в составе четырех человек под псевдонимами, начиная с его собственного («Швед») и кончая псевдонимом его жены («Жанна»):

1. Резидент – «Швед»

2. Помощник – «Длинный»

3. Связист – «Экспресс»

4. Сотрудник по технике и местной связи – „Жанна“». Их оперативная база, или резидентура, располагалась «в прилегающем к Франции швейцарском городе». Было решено, что до дальнейших указаний Орлов будет выступать в роли американца, намеревающегося пройти курс лечения в одном из санаториев, которыми славился район вокруг Женевского озера. Полагали, что трех месяцев Орлову будет достаточно для «совершенствования английского и французского языков, а также для оформления связиста и семьи»¹⁶. Связь с Центром была организована через шифровальщика советского консульства в Милане, сообщения которому должен был доставлять курьер под псевдонимом «Экспресс».

«Личное фото «Экспресса» посылается в Милан», – объяснялось в оперативном плане Орлова. «Для наших сношений шифровальщик в Милане снабжается особым шифром, – указывалось там. – Для экстраординарных случаев, не могущих быть предвиденными (заболевание «Экспресса», провал его и т. п.), явкой к шифровальщику будут пароль «Я к вам с приветом от Владимира Федотова» и предъявление ассигнации однодолларового достоинства № А 60884782Д»¹⁷. Вена назначалась запасным пунктом связи, пароль был тот же, но предъявлялась другая банкнота – № X 25782760В.

Орлов должен был иметь как свой подлинный американский паспорт на имя Уильяма Голдина, так и австрийский – на имя Лео Фельдбина. Хотя направление «нелегалов» за границу с семьями было явлением необычным, для жены Орлова было сделано исключение из-за больной дочери, а также потому, что Мария была членом группы. Она с Верой путешествовала по австрийскому паспорту на имя Маргариты Фельдбин. «Экспресс» должен был воспользоваться американским паспортом на имя Арнольда Финкельберга, а помогать ему должен был бывший электромонтер по лифтам с Лубянки Александр Коротков. Для своего первого оперативного задания он получил псевдоним «Длинный» и уже находился в пути, направляясь в Швейцарию. Для избежания строгого паспортного контроля на пограничных железнодорожных станциях планировалось, что курьеры воспользуются специальными туристскими билетами, которые избавляли от необходимости проходить такие проверки. Это помогло бы также сократить стоимость операции, поскольку на общие расходы нелегальной группы Орлова, названной «Экспресс» по имени курьера, было ассигновано всего 1500 долларов в месяц.

Внедрение группы «Экспресс» во «Второе бюро» планировалось осуществить с помощью бывшего работника французского генштаба, который отличался огненно-рыжей бородой. Ему был присвоен псевдоним «Каду», Орлов называл его не иначе как «Рыжая борода». Он был завербован в 1932 году другим советским нелегалом, работавшим во Франции, Теодором Малли. «Каду» утверждал, что с помощью одного унтер-офицера по фамилии Лагранж начальник «Второго бюро» был у него «в кармане». Как показал Орлов в ЦРУ в 1965 году, он узнал в Москве, что Пагранж написал для своего начальника несколько компрометирующих писем и устроил так, чтобы они вместе с другой разоблачительной корреспонденцией попали в Москву. Однако «Рыжая борода», по-видимому, стал слишком самоуверенным и оступился. Ему угрожало разоблачение в декабре 1932 года, и тогда Центр приказал тайно вывезти его из Франции в Москву, где он продолжал быть ценным источником информации¹⁸.

С выходом из игры «Каду» резко сократился поток ценной развединформации в Москву из самого сердца французского генштаба. Однако он оставил там своего коллегу, который, как он заверил Центр, «с готовностью поможет» советской разведке, если удастся установить с ним контакт. Французский перебежчик дал его подробное описание, привлекая особое внимание к его заметной хромоте. Имя этого сотрудника также было известно, но у «Каду» не было ни его адреса, ни каких-либо других данных. В ожидании сотрудничества со стороны этого сочувствующего француза Орлов присвоил ему псевдоним «Приятель», который употреблял в своих секретных отчетах Московскому центру.

Для ведения операции «Экспресс» Орлов под именем Уильяма Голдина должен был въехать во Францию по полученному незаконным путем американскому паспорту. Этот подлинный документ выдержал бы самую придирчивую проверку, тогда как о самом Орлове этого сказать было нельзя. Его слишком хорошо знали в русских эмигрантских кругах в Париже благодаря контактам, установленным в период работы там в 1926–1928 годах в качестве сотрудника советского торгпредства. Именно по этой причине в качестве базы для его подпольной группы была выбрана Швейцария. Но прежде чем взять на себя роль переезжающего из страны в страну американского бизнесмена, Орлову пришлось подучить английский и французский языки. Поэтому в конце весны 1933 года он отправился в Вену, где большую часть времени посвящал «шлифовке» английского языка. Он брал частные уроки у одного английского профессора, с которым у него в дальнейшем пересеклись дороги с самыми неприятными последствиями. Этому англичанину Орлов представился как русский, проживающий в Австрии по советскому паспорту на имя Льва Николаева в пансионе «Шлосс» по адресу Гаупштрассе, 27, в пригороде Вены Гинтербрюль. 13 июня 1933 г., завершив курс изучения языка, он отправил шифротелеграмму Артузову: «1 июля перехожу на новое положение и выезжаю на место работы. Швед»¹⁹.

27 июня Орлов выехал в Прагу в сопровождении «Экспресса». Там он и его курьер забрали свои новые «книжки», как назывались иностранные паспорта на тогдашнем жаргоне в советской разведслужбе. Это было обычной практикой. Нелегальный оперативник никогда не отправлялся прямо в то государство, в котором ему предстояло работать, но ехал в какую-нибудь промежуточную страну либо по своему русскому паспорту, либо по временному иностранному, который не считался достаточно безопасным для постоянного проживания. Там он забирал новый паспорт, который пересылался в эту страну дипломатической почтой на адрес советского посольства. Именно в промежуточной стране происходило «полное перевоплощение» агента. Орлов описывал этот процесс таким образом: «Он стряхивает с себя старую личину, заметает все возможные следы, берет фальшивый паспорт и становится новым человеком». Оттуда он «пускался в плавание», направляясь в страну своего назначения²⁰.

Перевоплощение Орлова в Уильяма Голдина, гражданина США, произошло в Праге. Затем он выехал в Женеву через Берлин, где встретился с одним немцем, пользовавшимся псевдонимом «Шталь», который был агентом местной резидентуры НКВД. Орлов обнаружил, что «Шталь» жаждет уехать из Германии. Будучи евреем, он считал, что теперь, когда к власти пришли нацисты, ему будет все труднее: он находился в определенной опасности, возникшей из-за той роли, которую сыграл в успешной операции, когда удалось раздобыть секрет процесса изготовления промышленных алмазов. Роль «Шталя», как одного из промежуточных звеньев в этом деле, повлекла за собой полицейское расследование. Он заверил Орлова, что не намерен покориться нацистскому правосудию. «Шталь» сказал, что в ближайшее время уедет в Париж, и предложил свои услуги, заверив, что получил ценную разведывательную информацию. Орлов сообщил в Центр, что «Шталь» «через своего старого знакомого Рыбникова, владельца книжного магазина в Париже на улице Ланжер, 3, нащупал одного офицера якобы северовосточного отдела французского генштаба»²¹.

Орлов явно не доверял ни «Шталю», ни его информации, однако он не мог позволить себе отвергнуть его предложение «дать наводку». С одной стороны, Орлова, как офицера разведки, получившего определенное задание, несомненно, искушала возможность вступить в контакт с источником, который, возможно, привел бы его к цели; тогда как, с другой стороны, у него были веские основания не доверять «Шталю». Вдобавок к тому, что он потребовал крупное вознаграждение, агент имел дурную репутацию у своего курирующего офицера в Берлине. Об этом Орлов упомянул в сообщении Центру:

«Что касается использования «Шталя» вообще, то я должен под влиянием некоторых обстоятельств отметить, что, если бы я располагал хотя бы одним вербовщиком (или настоящим местным человеком), я бы от него отказался. Обстоятельства заключаются в необычайной озлобленности (открыто выразившейся при нашей последней встрече) против товарищей, которые им руководили»²².

Взвесив все «за» и «против» относительно использования «Шталя», Орлов преодолел свои сомнения, решив, что важность задания перевешивает его личные колебания и оправдывает использование агента. Поэтому он назначил на 10 июля встречу с ним в Париже, оставив время для организации оперативной базы в Женеве, как это предусматривалось. Именно об этом решении ему пришлось пожалеть, когда несколько месяцев спустя стал понятен подлинный характер игры, которую вел «Шталь».

По прибытии в Париж Орлов почувствовал все отрицательные стороны того, что он пять лет назад работал в этом городе на легальном положении. Эпизод, рассказанный без указания имен в «Пособии», показывает, как ему пришлось на горьком опыте убедиться, что в городе произошли неизбежные изменения, которые он не учел, – например, закрытие его любимого ресторанчика. Там повествуется о том, как один советский офицер разведки договорился с Москвой, чтобы оттуда телеграфировали другому резиденту и назначили ему встречу в ресторанчике Дюваля. Когда он пришел на встречу, оказалось, что на том месте, где некогда находилось это заведение на улице Мадлен, размещалась выставка-продажа пианино. В результате расспроса первого встречного полицейского обнаружилось, что ресторан был закрыт много месяцев назад.

«Удивительно, – сказал полицейский советскому офицеру. – Вы уже второй турист за последние пять минут, который расспрашивает меня об этом заведении». И он указал на человека, пришедшего на встречу, который читал театральную афишу всего в десяти шагах от них²³.

В первом сообщении Орлова в Москву из Парижа, по-видимому, описывается похожий случай и обнаруживается растущее беспокойство по поводу надежности агента. В письме говорится, что он не направился прямо на место встречи, а сначала побродил по узким улочкам в округе. Только убедившись, что поблизости нет подозрительных личностей, которые могли бы оказаться французскими полицейскими или сотрудниками контрразведки из «Сюрте женераль», он вошел в кафе и сел за столик. Оттуда он мог наблюдать за противоположной стороной улицы, где, как планировалось, в назначенный час должен был появиться пришедший на встречу агент.

«Шталь», по словам Орлова, появился примерно в назначенное время на указанной стороне улицы, пройдя по ней справа налево, как было сказано в инструкции. Пристально отыскивая глазами какие-либо признаки напряженности в лице или походке «Шталя», Орлов не обнаружил ничего подозрительного. Однако он из предосторожности предпочел выждать еще пару минут и только потом поднялся с места. Убедившись, что за «Шталем» нет наружного наблюдения, он выскользнул из боковой двери пивной и быстро нагнал агента.

«У меня есть кое-что интересное для вас, – заявил «Шталь», по словам Орлова, с несколько преувеличенно важным видом. – Помните, я говорил вам об одном офицере генштаба? Он заходит в библиотеку «Маяк» за советскими журналами и газетами. Сестра владельца библиотеки, Нина Гарницкая, познакомила меня с ним»²⁴.

По предложению Орлова они пересекли улицу и зашли в другое кафе неподалеку, чтобы продолжить разговор. За стаканом вина «Шталь» объяснил, что «намеченного» объекта звали Владимиром Александровичем Рыковским и что он – бывший офицер-белогвардеец. Украинец из Полтавы, ставший французским гражданином, он был, судя по описанию, высоким грузным человеком около 40 лет с крупным крючковатым носом, необычайно маленькими ушами, темными волосами с проседью и небольшой плешью. «Он говорит тихо и медленно, но уверенно, – рассказывал Орлову «Шталь». – Нина сказала мне, что по вторникам и пятницам он заходит в библиотеку за советской военной периодикой и сидит там с 11 утра до часу дня. Я приехал туда в указанное время, и она представила нас друг другу, поскольку я тоже эмигрант»²⁵.

«На каком основании вы решили, что он работает в генеральном штабе?» – спросил Орлов. На это «Шталь», по словам Орлова, ответил, что «все материалы по разведке в Советском Союзе сосредоточены в его руках. Он является связующим звеном между центром французской разведки в СССР и парижским центром, я имею в виду генштабом.

Его начальник – француз в ранге капитана. Он ездит в «роллс-ройсе» и по некоторым признакам живет выше своих средств»²⁶.

«И что, Рыковский действительно рассказал вам все это при первом знакомстве?» – спросил Орлов, получив в ответ: «Не он, а Нина Гарницкая». Библиотекарша, которая, судя по всему, познакомилась с этим чело веком некоторое время назад, сообщила «Шталю», что «Капитан» является частым посетителем ее библиотеки. В подтверждение сказанного «Шталь» протянул Орлову сложенный вдвое клочок бумаги, на котором был написан адрес Рыковского: «Улица Морен, 12, Монжером (под Парижем), телефон 87»²⁷.

«Мне кажется, что такой человек согласится работать только за деньги, хотя с уверенностью пока ничего нельзя сказать», – писал Орлов. Он сообщал также, что предостерег «Шталя» и рекомендовал ему быть осторожным²⁸.

Орлов обратил внимание на то, что упоминание о деньгах заставило «Шталя» пуститься в пространное объяснение своей настоятельной потребности в денежном авансе. Он сказал, что его собственность в Германии, включая домик в деревне, была конфискована нацистами и что он вынужден покрывать огромные расходы в связи с обустройством нового дома в Париже. В заключение он разразился страстным монологом, утверждая, что занял крупные суммы, чтобы откупиться от тех, кто знал о его связи с Москвой, и что «в противном случае они бы продали меня со всеми потрохами»²⁹.

Несмотря на сильное подозрение, что его агент, возможно, плачется о своей тяжелой судьбе, чтобы вытянуть деньги, Орлов решил, что у него в данных обстоятельствах нет иного выбора, кроме как передать ему приготовленный конверт. В нем находилась увесистая пачка французских банкнот, составлявших значительную часть той суммы в 1500 долларов, которая была предназначена на финансирование операций за текущий месяц. Подозрения Орлова относительно «Шталя», возникшие после первой встречи, были настолько велики, что заставили его предпринять дальнюю поездку в Милан в предусмотренный пункт связи. Он передал подробное сообщение о своих опасениях относительно «Шталя», попросив сообщить ему все, что Центру известно о человеке по фамилии Рыковский³⁰.

Возвратившись в Париж и придя на вторую встречу со своим агентом, Орлов узнал, что «Шталь» говорил с Рыковским от имени «одного своего друга», который якобы был видным нацистом и хотел получать информацию об СССР от французов. Рыковский не мог сразу же помочь ему, однако, по мнению «Шталя», его реакция была многообещающей. Он сообщил также, что получил внештатную работу от генштаба, которая заключалась в тщательном просмотре объявлений, публикуемых в советской печати, которые, как предполагалось, могли содержать зашифрованные сообщения. «Шталь» пустился в многословные заверения, что, по его мнению, Рыковский может стать очень ценным советским источником, и снова попросил Орлова дать ему еще денег. На следующей встрече, которая состоялась через несколько недель, «Шталь» заявил, что Рыковский уже готов поставлять французские документы, но что он настойчиво требует взамен информацию о Советском Союзе, которой располагает Германия. И снова «Шталь» потребовал дополнительную крупную сумму за услуги³¹.

Подозрение, что «Шталь» водит его за нос, подтверждалось, однако Орлов признавался Центру, что он все еще не решается пойти на разрыв с агентом, потому что с начала операции прошло почти два месяца, а его поиски «Приятеля», как средства внедрения во французский генштаб, продвигались черепашьим шагом. Пока он не получит из Москвы запрошенную им информацию о Рыковском, ему не хотелось бы рисковать разрывом со своим жадным агентом, который, тем не менее, был единственной нитью, способной, возможно, привести к цели. Он, однако, открыто высказал беспокойство по поводу отсутствия у него прогресса в операции «Экспресс».

Отчет, направленный Орловым в Москву 5 сентября 1933 г., дает яркую картину всего многообразия проблем, с которыми сталкивались советские «нелегалы», действовавшие на территории противника, и отражает методику и жаргон того времени. Содержание документа выходило за пределы того, что когда-либо допускал Орлов – осторожный оперативник НКВД – в смысле критики своих вышестоящих начальников. В нем указывалось, что он близок к тому, чтобы отказаться от выполнения задания. В отчете пояснялось, что его группе необходимы услуги француза, чтобы вербовать местных агентов, «для развода», как выразился Орлов, и чтобы подвинуться с мертвой точки в этой сложной операции внедрения. Он писал в Центр:

«Кроме «Шталя» – человека неопытного в моей новой области, чужого в данной стране, я не получил для развода хотя бы одного подлинного француза, через которого я мог бы ориентироваться, прощупывать новые знакомства, не запугивая людей с первого же момента иностранным подданством и внешностью. Не имея такого человека, мне на первых порах приходится самому выполнять роль тайного агента, но значительно хуже среднего француза, т. к. а) я иностранец во Франции, и б) «фирмы» (прикрытия) не имею. Сделок я ни с кем не заключаю. Я на положении американца, «предпочитающего отдых в Европе потере денег под ударами американского кризиса» и только.

Я пытался сойтись с некоторыми людьми. Удачи не было. Познакомился с одним дипломатическим работником – немцем в Лиге Наций, Хенсслером. Он дать ничего не может. Познакомился с женой парижского архитектора Альтмана (муж – сын знаменитого художника). Она была любовницей де Монси четыре года тому назад. Обработать ее легко, но каково ее влияние на де Монси теперь? По всем данным, слабое. Считать же определенным успехом завязку с Рыковским нельзя. Вот почему я считаю своим долгом бить перед вами тревогу уже сейчас, по истечении двух месяцев. Так как мне тяжело тратить валюту при организации дела, не дающего уверенности в успехе, я прошу вас обсудить следующие варианты:

1. Передать: «Экспресса» (хорошего связного, подлинного иностранца); «Длинного» (освоившего языки и умеющего «носить» паспорт), его жену (знающую отлично немецкий и французский языки) – в уже оправдавшую себя организацию, а меня отозвать обратно; или 2. Подкрепить меня хотя бы одним надежным французом из другой какой-либо нашей группы; или 3. Рискнуть одним мною целиком (обезопасить остальных моих людей) и дать мне человека Малли («Каду»). Он может засыпать, но может и дело сделать; или 4. Резко сократить смету, чтобы в случае неудачи моего предприятия валютные потери не были бы слишком ощутимы.

Любое из ваших решений будет для меня законом.

Швед³²

Псевдоним Орлова послужил поводом для того, чтобы товарищи называли его в разговоре «Швед», хотя он никогда не бывал в Швеции и не имел к ней никакого отношения. Ссылка на «человека», завербованного его товарищем «нелегалом» Малли, была принята во внимание Москвой. Когда в начале 1934 года Орлов получил ответ Центра, он узнал, что высокие расходы на операцию не принимались в расчет руководством НКВД, преисполненным решимости усилить на него давление с целью ускорить реализацию плана внедрения во «Второе бюро». Поэтому Центр согласился удовлетворить просьбу о дополнительном помощнике, сообщив Орлову, что его группу решено усилить за счет агента с псевдонимом «Джозеф» вместе с другим французским агентом, доказавшим свою надежность, который значился в досье лишь как В-205³³.

Однако некоторые из полученных сообщений вызывали тревогу: они касались предположительного знакомого «Шталя» из французского генштаба, Рыковского. Центр сообщил, что «его имя неизвестно «Каду». Разведка «Второго бюро» не имеет агентов в Париже (то есть работающих в Париже). Контрразведка «Второго бюро» вообще не имеет агентов, а работает через «Сюрте женераль». Рыковский едва ли является членом персонала «Второго бюро» и уж в любом случае не является офицером»³⁴. В приписке от Малли отмечалось, что, «согласно архивным материалам об английских агентах, в Турции в 1928 году некто Рыковский работал для Кристи по русскому направлению»³⁵. Это привносило дополнительный тревожащий элемент в данную дилемму, поскольку Кристи был офицером МИ-6, возглавлявшим «паспортное бюро посольства Великобритании в Афинах [и] работавшим оттуда на Турцию и СССР»³⁶.

Получив эту тревожную информацию из Москвы, Орлов несколько изменил свой план с учетом двух возможностей. Как он уже сообщал в Центр, или Рыковский был не тем, за кого себя выдавал, и «Шталь» был агентом британской разведслужбы, или «Шталь» выдумал историю о том, что Рыковский является сотрудником французского генштаба, чтобы тянуть из него деньги. Он отложил предполагавшийся откровенный разговор со «Шталем» после того, как агент на очередной встрече ошеломил его сообщением, которое обещало, по-видимому, новый поворот событий. На сей раз «Шталь» объявил, что ему удалось познакомиться с маршалом Петэном, французским героем времен Первой мировой войны, чья упорная оборона Вердена спасла Францию от наступления немцев в 1916 году. Он рассказал Орлову, что «Маршал», как он упоминался в телеграммах НКВД, представил его Пьеру Тетинжеру, представителю правого крыла в палате депутатов, который был редактором газеты «Женесс патриот»³⁷.

Новые знакомства «Шталя» представляли особый интерес для Орлова и для Москвы, поскольку эта группа представителей правого крыла поддерживала яростно антибольшевистские цели широких кругов белоэмиграции в Париже, проникновению в ряды которых была посвящена отдельная советская операция. Операция Центра была направлена против лидеров Русского общевоинского союза, так называемого РОВС, которые составляли ядро эмигрировавших из страны ветеранов, боровшихся против Красной Армии во время Гражданской войны. После похищения в 1930 году генерала Кутепова средь бела дня с перекрестка парижских улиц его преемник на посту главы РОВС бородатый царский генерал Евгений Миллер стал информатором «Второго бюро».

Он также был главным объектом внимания советской разведки, пока тоже не исчез в результате еще одного сенсационного похищения в 1937 году, организованного НКВД³⁸.

Цепочка знакомств, которые, как утверждал «Шталь», он сумел завязать, представляла большой интерес для Орлова и для Центра, тем более что «Шталь» сообщил, что Тетинжер представил его одному офицеру «Второго бюро» по имени Кюржесс. Последний связал его с одним из своих коллег по имени Жюно, описанным агентом Орлова как «капитан с орденом в петлице». Он не только пообещал «Шталю» помочь получить документы о французском гражданстве, но и заявил, что высказываемые «Шталем» антибольшевистские взгляды и его готовность помочь офицерам, принадлежащим к правому крылу, делают его желанным гостем в секретном офисе «Второго бюро», расположенном поблизости от Люксембургского сада. «Шталь» рассказал Орлову, что он уже побывал не менее десяти раз в этом офисе, секретный вход в который находился в доме № 75 по Университетской улице. Консьерж в этом доме получил указание в любое время пропускать его в кабинет на первом этаже слева от входной двери, небольшое окно которого выходит прямо на улицу³⁹.

Причиной, по которой Орлов сначала поверил «Шталю», была секретная информация, полученная от бывшего офицера французского генштаба, который теперь был консультантом Центра в Москве. Согласно сведениям, полученным от перебежчика «Каду», основная штаб-квартира генштаба находилась в доме 235 по Университетской улице, однако он подтвердил, что у «Второго бюро» самые секретные отделы были расположены на той же улице в доме № 75. Орлов сообщил в Москву, что он намерен использовать эту внутреннюю информацию для проверки «Шталя», согласившись воспользоваться его предложением визуально подтвердить потрясающую удачу, которой агент добился, получив доступ в офисы отдела контрразведки генштаба.

«Сегодня мы со «Шталем» условились, что ровно в четыре часа он изнутри из окна будет глядеть на улицу, – сообщил Орлов Центру в начале января 1934 года. – Время назначено мною. Он ожидает, что я пройду в этот час по улице, чтобы убедиться, что он там. Конечно, пройду не я, но убедиться в его постоянном доступе туда любопытно. Если бы можно было «Шталю» доверять, то его усилия следовало бы расценить положительно. Но у меня имеются доказательства, что самого «Маршала» он не видел (недель 6 тому назад), а видел лишь Миллера, который свел его с домом № 75»⁴⁰.

В назначенный день не Орлов, а «Экспресс», его курьер из «нелегальной» группы, которого «Шталь» не знал, прошелся мимо дома № 75 и увидел его выглядывавшего в окно. Теперь, когда он явно получил доказательство того, что германский агент действительно выполнил свои обещания, Орлов был готов поздравить его. Однако от передачи еще одной существенной суммы денег его спасло сообщение Центра, которое в самый последний момент разоблачило ловкий трюк, на который, несмотря на свою проницательность, Орлов чуть было не попался. И в данном случае именно информация, полученная от «Каду», спасла Орлова от того, что могло бы стать самым большим просчетом во всей его карьере. Центр сообщил, что знакомые «Шталя» Жюно и Кюржесс неизвестны «Каду», хотя, как ему кажется, Кюржесс – это, возможно, офицер разведки Колберт Тюржис, который мог, несколько изменив свое имя, использовать его в качестве псевдонима. От того же «Каду» была получена дополнительная неопровержимая информация о внутреннем расположении дома № 75 по Университетской улице, которая представила в совершенно ином свете утверждения «Шталя» о том, что он проник в святая святых «Второго бюро». Судя по описаниям «Каду», слева от входа находилась маленькая комнатка со столом, за которым консьерж усаживал посетителей для заполнения бланков на предоставление пропуска в здание. В двух метрах от двери этой комнатушки находилась большая стеклянная дверь, ведущая в разведывательный отдел.

За нею, если подняться на три ступеньки, пересечь небольшую лестничную площадку и пройти через дверь, расположенную слева, то, опустившись по лестнице, можно было попасть в большую комнату. Именно в этой комнате, по словам «Каду», обычно принимали, а иногда и арестовывали информаторов, которым «Второе бюро» имело основания не доверять⁴¹.

Эта информация заставила Орлова в корне изменить оценку того факта, что «Экспресс» своими глазами видел «Шталя» в окне комнаты, расположенной на нижнем этаже дома № 75. Орлов не забыл также и о том, что «Шталь», несмотря на свои важные новые знакомства во «Втором бюро», никогда больше не упоминал о том, как у него продвигается обработка Рыковского. Он решил, что ему следует прямо указать агенту на несоответствия в его истории, и его решение наконец поговорить начистоту еще более укрепилось после получения им сообщений от своих агентов, держащих под тщательным наблюдением вход в дом № 75 в надежде установить контакт с «Приятелем», хромающим сотрудником. В результате многих недель наблюдения не только не удалось выявить ни одного подобного сотрудника, но и подтвердилось также, что вход в дом № 75 использовался преимущественно гражданским персоналом уборщиков помещений. Хотя «Каду» подтвердил, что секретная дверь соединяла разведывательный отдел со зданием генштаба, она была открыта только в рабочие часы и не использовалась в качестве общего входа. Малли, который пока не мог присоединиться к Орлову в Париже, утверждал, что появление «Шталя» в окне нижнего этажа никак не является доказательством того, что его принимали в разведотделе «Второго бюро»⁴².

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Орлова в отношении «Шталя», было получение им информации о том, что его агент обратился в торговое представительство СССР в Париже с предложением продать «важное изобретение». По словам тайного агента НКВД по имени «Розанн», который работал в сотрудничестве с бывшими коллегами Орлова по торговому представительству, «Шталь» хотел получить крупную сумму денег за секрет превращения обычной бумаги в водонепроницаемую. Орлов сердито сообщил в Москву: «Всю эту историю с торгпредством он затеял за моей спиной, думая, что, поскольку я отрезан от наших официальных организаций, ему удастся тайно от нашего органа втереть очки торгпредству и подзаработать»⁴³.

После такого тревожного разоблачения Орлов решил, что ему не следует больше откладывать окончательный разговор начистоту со «Шталем». Судя по его отчету, он начал с того, что попросил немца описать маршала Петэна. Несмотря на то, что «Шталь» умудрился дать совершенно неправильное описание одного из наиболее известных людей Франции, он еще попытался возражать, заявив, что не имеет никакого значения, видел ли он настоящего человека или «подставу», потому что, по его словам, сам он верил, что это был маршал. Он пытался защитить свою позицию, сказав, что, кем бы ни был этот человек на самом деле, он дал ему возможность проникнуть во «Второе бюро». «Ведь вы видели меня в окне дома № 75, не так ли?»⁴⁴

В ответ на вопрос Орлова о том, чем он, собственно, очаровал дом № 75, «Шталь» заявил, что он дал этой «фирме» два описания очень важных газов, применяемых в военных целях, со знанием дела воспользовавшись термином, которым пользуются сотрудники НКВД. «Когда я спросил, может ли он дать нам копии этих докладов, он ответил, что эти копии лежат у него дома и мы можем получить их в любое время, – сообщал Орлов. – Когда мы за ними явились, он под всякими глупейшими предлогами их не дал. Таковых, видимо, не существует»⁴⁵.

Понимая, что хитрый «Шталь» пытается увернуться, Орлов сам прибег к блефу. Он заявил, что, как ему стало известно, собственность «Шталя» в Германии не была конфискована нацистами, как он ранее утверждал. Явно потрясенный такой хорошей осведомленностью Орлова, «Шталь» признался, что выдумал историю о конфискации, чтобы ему посочувствовали и возместили ущерб. Признание выявило подлинный характер его намерения обмануть советскую разведслужбу.

Орлов сообщил о результатах в Московский центр и рекомендовал «ликвидацию» «Шталя». В этом контексте данный термин означал скорее прекращение всех связей, а не физическое уничтожение, для обозначения которого в то время применяли термин «расчет», означавший устранение агента, обманувшего НКВД⁴⁶. Москва без промедления дала согласие.

Избавив свою группу от агента-двурушника, Орлов преисполнился решимости наверстать потерянное время, удвоив усилия группы по отысканию путей внедрения во «Второе бюро». «Получив, наконец, от вас в последнем письме подтверждение наших донесений, что № 75 изолирован от учреждения, мы перешли к детальному наблюдению за парадным входом главной аллеи, – сообщил Орлов в Москву в начале 1934 года. – За последние десять дней мы установили адреса двух хромых, однако проверка их фамилий на табличках квартир показала, что это не „Приятель“»⁴⁷.

Поскольку «Шталь» неоднократно вводил в заблуждение Орлова, было маловероятно, чтобы он продолжил поиск сочувствующего французского офицера, не имея подтверждения из независимого источника. Это было лишь самое начало охоты на хромого. В течение последующих нескольких недель люди Орлова следовали по пятам и проверяли адреса восьмерых хромающих мужчин, выходивших из главного входа здания французского генштаба на Университетской улице. И каждый раз оказывалось, что они шли по ложному следу. Наблюдение за зданием штаба навело Орлова на новую мысль, когда его люди узнали, что среди персонала много молодых женщин.

А почему бы, размышлял Орлов, не поискать туда дорогу через одну из них? Он кратко изложил свой план в письме в Центр, предложив, чтобы французский агент В-205, который в то время работал под руководством Малли, рекомендовал пару заслуживающих доверия молодых коммунистов, которые могли бы установить контакт с женским секретарским персоналом «Второго бюро».

Москва сначала воспротивилась вовлечению местной компартии в операцию, чтобы это снова не обернулось неприятностями. Тогда Орлов обратился к Центру, напомнив о том, насколько успешно ранее проводилась аналогичная операция. «Меня крайне огорчило ваше запрещение использовать одного или двух молодых французов для обработки сотрудниц, как это было сделано в деле № 238»⁴⁸. Имена тех, кто был вовлечен в дело, не упомянуты в досье Орлова. Такая операция, убеждал Орлов, могла бы закончиться успешно с одной из секретарш «Второго бюро».

«Нам нужны французы», – убеждал он, уточняя, почему считает, что его план даст желаемые результаты. «Я вовсе не имел в виду, чтобы все они были „земляками“», – объяснял Орлов, стараясь нейтрализовать вопрос об использовании членов компартии, заявив, что он лишь хотел, чтобы они рекомендовали заслуживающих доверия и абсолютно надежных французов⁴⁹. Он утверждал, что в существующей политической обстановке, когда во Франции левое крыло конфронтирует с правым, будет сравнительно нетрудно использовать правые настроения тех женщин, которые работают во «Втором бюро». Согласно его плану, этих французов следовало нацелить на отдельных секретарш «фирмы». Один из путей достижения этой цели заключается в том, чтобы такой человек выступил в роли члена Союза молодых монархистов и, воспользовавшись этим, сыграл на чувствах сторонницы правого крыла, являющейся объектом обработки. Ему следует убедить ее, что «долг каждого роялиста – борьба с социалистической опасностью во французских учреждениях», и нарисовать картину «борьбы не на жизнь, а на смерть против коммунистического зла и особенно против СССР».

Орлов напомнил о недавнем переполохе, вызванном роялистскими демонстрациями на улицах Парижа, и о быстрой смене последних французских правительств перед угрозой фашизма. Такой маневр позволил бы с успехом получать информацию от женщин, которые «не будут запуганы словом „шпионаж“ в пользу другой державы, но которые передавали бы сведения своей же французской партии патриотов»⁵⁰.

На сей раз Центр согласился с планом Орлова, хотя и отказался санкционировать использование французских коммунистов. Имея в своем распоряжении лишь завербованных французов, он был вынужден положиться на агента В-205 в деле обработки выбранных для этой цели сотрудниц секретариата, работавших в генштабе. Как показывают документы, агенту В-205 действительно удалось познакомиться с одной из них достаточно близко, чтобы весной 1934 года начать обработку.

В ожидании того, как развернутся события в связи с основной операцией во Франции, осуществлявшейся под его руководством, Московский центр в декабре 1933 года направил Орлова в Рим⁵¹. Тот факт, что он был секретным агентом, которому поручили контролировать операцию по привлечению одного из членов правительства Муссолини к тайному сотрудничеству с Москвой, свидетельствовал о том, насколько высоко его ценили в Центре. Центр получил сообщение от Бориса Бермана, офицера НКВД, работавшего в Риме под псевдонимом «Ельман», о том, что за соответствующее денежное вознаграждение можно было бы обеспечить услуги в качестве информатора Джузеппе Боттаи, который был видной фигурой в фашистском «Большом совете». Артузов, который в то время возглавлял ИНО, поручил это задание своему верному другу Орлову, поскольку важность потенциального источника сведений требовала, чтобы Сталин был проинформирован об этом лично⁵².

Воспользовавшись своим американским паспортом, Орлов 12 декабря тайно приехал в Рим через Лугано, чтобы лично оценить потенциальный объект вербовки. Возвратившись три дня спустя, он направил Артузову позитивное заключение о вероятном успехе этой операции⁵³. В его «Пособии» содержится рассказ, по-видимому относящийся к личным воспоминаниям, о поездке на уикенд на остров Капри, излюбленное место отдыха людей из римского высшего общества. Гостиница, в которой он остановился, была переполнена, и администратор спросил его, не будет ли он возражать, если за столом будет не один. Его соседом за столом оказался молодой польский дипломат, занимавший пост второго секретаря в посольстве Польши в Вене. У них завязались дружеские отношения, они гуляли, плавали и стали постоянно бывать вместе.

«Конечно, вполне возможно, – вспоминал Орлов, слишком лукаво, чтобы не выдать, что именно о нем шла речь, – что советский разведчик попытался завязать дружбу с польским дипломатом, имея в виду его возможную вербовку в советскую сеть». Однако обработка этого дипломата чуть было не оказалась фатальной для его «прикрытия», когда он неожиданно вновь встретился с ним в самое неподходящее время; Орлова тогда вызвали в Москву для личного доклада об итальянской операции. Чтобы не запачкать свой чистенький американский паспорт подозрительным советским пограничным штампом, Орлов ехал в Москву по своему советскому паспорту. Поэтому он встревожился, встретив польского дипломата, который сел в вагон первого класса «Восточного экспресса» на Силезском вокзале в Берлине, направляясь в Варшаву. Молодой человек обрадовался встрече со своим американским другом. Орлов, воспользовавшись своей прежней легендой, быстро сориентировался и объяснил, что едет в Москву, чтобы пересесть там в Транссибирский экспресс до Токио. Орлов понимал, что в целях спасения своего прикрытия ему придется как-то отделаться от восторженного друга до паспортного контроля на польской границе. Это было нелегко сделать в мчавшемся на всех парах поезде, но ему удалось под каким-то предлогом удалиться из ресторана и затаиться в вагоне третьего класса во время стоянки на границе⁵⁴.

Возможно, Орлову и удалось спасти свое прикрытие, необходимое ему для функционирования в качестве парижского подпольного резидента, но итальянская операция сорвалась. После доклада в Москве и получения от Сталина одобрения операции было решено, что вербовку Боттаи, передав ему ассигнованные для этой цели 15 000 долларов в качестве стимула, можно без риска осуществить во время предстоящего визита министра в Германию. Под предлогом официально организованной встречи с Михаилом Любимовым глава советского торгпредства в Берлине передал итальянцу конверт с долларами США в крупных купюрах. «Когда он увидел, что в конверте всего 15 000 долларов, он решил, что будет благоразумнее пойти к Муссолини и рассказать ему обо всем», – вспоминал Орлов в 1957 году, давая свидетельские показания сенату США. Он рассказывал, что когда дуче заявил «неофициальный» протест советскому послу по поводу попытки подкупа его министра, Сталин отреагировал на это характерным для него образом: «Слишком мало денег – в следующий раз нужно попытаться дать 50 000 долларов»⁵⁵.

Вскоре после этого итальянского эпизода Орлов обнаружил то, что на первый взгляд показалось еще одной возможностью проникнуть во «Второе бюро». Поскольку предполагалось, что эта возможность возникла по чистой случайности, подобно многим таким возможностям в разведке, Орлов решил воспользоваться информацией, содержащейся в сообщении Александра Короткова, который поступил в Сорбонну, чтобы прослушать курс антропологии, выдав себя за чехословака по фамилии Районецкий. Заместитель Орлова, псевдоним которого был «Длинный», подружился с одним французским студентом, страстным читателем социалистической газеты «Попюлер», который был, по-видимому, настолько беден, что через некоторое время был вынужден бросить Сорбонну. Месяца три Коротков ничего не слышал о своем друге. Затем он вновь встретился с ним, вероятно, совершенно случайно, когда шел по авеню Оперы. Молодой француз рассказал, что с помощью отца своей невесты получил работу фотографа во «Втором бюро», где делал копии карт и документов, хотя зарабатывал он пока все еще слишком мало, чтобы жениться⁵⁶.

Когда Коротков сообщил Орлову об этой встрече, подумалось, что вербовка французского студента могла бы открыть долгожданный доступ к секретам «Второго бюро». Случайный характер этой связи, казалось, исключал возможность ловушки, и, поскольку инициативу должен был проявить Коротков, было, по-видимому, маловероятно, что этот молодой человек является «подсадной уткой». Поэтому Орлов посоветовал своему помощнику продолжить дружбу. Проверка отца невесты показала, что он действительно является бывшим армейским сержантом, работавшим в военном министерстве заведующим канцелярией. Орлов запросил у Центра разрешение приступить к операции и ускорить вербовку. Он поручил Короткову оплатить покупку обручального кольца для невесты француза и пообещать ссудить деньгами в долг, что дало бы возможность молодой чете вступить в брак⁵⁷.

Орлов самонадеянно ожидал из Москвы «добро» на начало операции, как вдруг один сотрудник «Сюрте женераль», который был советским информатором до предыдущего года, когда он не поладил с «легальной» резидентурой, решил возобновить контакт со своим советским куратором. Будучи начальником отдела по борьбе с наркотиками, он имел доступ к секретным служебным архивам. Это он сообщил советским о продажном министре юстиции и передал полицейские протоколы о похищении Кутепова. А теперь этот информатор раздобыл еще один материал: «Сюрте женераль» получила от одного своего тайного агента из французской компартии сведения о том, что некий чехословак, проживающий в Париже и обучающийся в Сорбонне, является советским гражданином и агентом НКВД. «Сюрте» поручила одному молодому сотруднику записаться на тот же курс антропологии и познакомиться с подозреваемым советским агентом.

Как только Москва переслала Орлову сообщение «легального» резидента, он в мгновение ока понял, что «Сюрте» осуществляет контрразведывательную операцию. Впоследствии он признал, что она была «блестяще задумана»⁵⁸. Центр распорядился прекратить вербовку француза и временно выслать Короткова из страны. Как оказалось впоследствии, операция с целью избежания хитроумно расставленной ловушки стала последним делом Орлова во Франции в качестве «нелегала». Судьба, вмешавшись в ход событий, не позволила ему пробыть в Париже достаточно долго для выполнения задания по внедрению во «Второе бюро» французского генштаба.

Однажды солнечным апрельским днем 1934 года, когда Орлов шел по одной из оживленных парижских улиц, кто-то сзади громко окликнул его: «Лева!» Сопротивляясь естественному побуждению обернуться и посмотреть, кто окликает его как Льва Николаева (имя, которое он использовал шесть лет назад, работая в советском торговом представительстве), Орлов ускорил шаги. Как Уильям Голдин, гражданин США, он не должен был обратить внимание на этот оклик. Он надеялся, что поскольку в Париже есть множество русских эмигрантов по имени Лев, то окликнувший его человек ошибся. Однако минуту спустя рука, опустившаяся на плечо, заставила его в смятении замереть, когда, обернувшись, он понял, что человек этот не ошибся⁵⁹.

«Лев, постой, ты что же, не узнаешь старых друзей?»

– спросил неряшливо одетый человек вызывающим тоном. Остановивший его мужчина не был незнакомцем: это был бывший коллега по фамилии Верник, который работал с ним вместе в торгпредстве шесть лет назад, когда Орлов использовал эту организацию в качестве «крыши» в своей «легальной» работе.

Орлов сообщил, что признал знакомство после того, как Верник назвал себя. Тот сообщил, что оставил работу в торгпредстве, чтобы навсегда поселиться в Париже. Он подтвердил то, что Орлову уже было известно: его бывший коллега, бежавший в конце 20-х годов, был заклеймен московскими властями как невозвращенец. Глядя на потрепанную одежду и преждевременно постаревшее небритое лицо, Орлов понял, что жизнь Верника не баловала с тех пор, как он покинул свою работу.

«Может быть, по старой дружбе угостишь меня стаканчиком вина и мы поболтаем», – предложил Верник с надеждой в голосе. Оказавшись в затруднительном положении, из которого, как он понимал, будет не так просто выбраться, Орлов согласился⁶⁰.

Пока они шли к ближайшему кафе, Орлов посчитал, что вряд ли Верник знает о его нелегальном проживании во Франции под видом американца. Возможно, он думал, что Николаев все еще официально числится работником торгпредства. Этой линии и придерживался Орлов во время двадцатиминутного натянутого и трудного разговора, в ходе которого Верник жаловался на свою жизнь. Теперь, по его словам, он убедился, что совершил ошибку, порвав с Советским Союзом, и умолял Орлова помочь ему вернуться на Родину и устроиться там на работу. Чтобы поскорее отделаться от старого знакомого, Орлов пообещал помочь ему. Затем он распрощался, сославшись на неотложное деловое свидание.

Спеша уйти подальше от этого знакомого, Орлов понял, что его работе в качестве «нелегала» во Франции нанесен смертельный удар. Он знал, что побег Верника не мог не привлечь внимания «Сюрте» и что он, вероятнее всего, стал информатором. Следовало, не теряя времени, укладывать чемоданы и уезжать из Парижа. Связавшись со своим заместителем Коротковым, только что возвратившимся в Париж, Орлов уехал в Швейцарию, поручив ему отправить в Москву срочное сообщение такого содержания: «„Швед“ случайно встретился с Верником, собутыльником Юрки Праслова. Он расспрашивал «Шведа», где и что делает «Швед». «Швед» решил на некоторое время уехать из Парижа и посмотреть, как развернутся события».

Сообщения, полученные Москвой из советского торгпредства, были неутешительными. Когда Орлов не позвонил Вернику, как обещал, последний предпринял отчаянные попытки разыскать его, призвав на помощь других советских перебежчиков, и, наконец, даже позвонил в торговое представительство и стал расспрашивать о Николаеве сотрудников, которые были некогда его товарищами по работе. Когда о настойчивости Верника стало известно в Центре, там было решено, что Орлову следует покинуть свою резидентуру. Тем временем, пробыв несколько недель в Швейцарии, он вернулся в Париж в надежде, что его случайная встреча с Верником останется без последствий. Эта надежда не оправдалась, и, смирившись с судьбой, Орлов стал готовиться снова покинуть Францию. 8 мая 1934 г. он отправил в Москву по условленному для чрезвычайных случаев каналу послание следующего содержания: «Сегодня во исполнение вашего указания уезжаю в Швейцарию. „Швед“». Таким образом, не Орлову, а его преемнику выпала честь вербовки «Приятеля».

Из Швейцарии Орлов перебрался в Вену, где его ожидало новое назначение. Он получил приказ переехать из Австрии в Лондон с очередным заданием. Это назначение явилось как бы компенсацией за его невезение в Париже.

В Англии открывалась новая страница оперативной деятельности Орлова (до последнего времени неизвестной), которая, как показывают архивные документы НКВД, ознаменовала вершину успеха его работы в советской разведке.