Глава 8
Суздаль, XVII век
Покровский женский монастырь
Старица Ольга перебирала в памяти день за днем, год за годом своей злосчастной жизни. Может, всему виной – опасный «трофей»? Где, каким образом раздобыл его датский королевич? Почему передал на хранение ей, велел спрятать, сберечь, покуда он за ним не вернется? А как он может вернуться, если умер? Вот уже и ей пора собираться в неведомый путь…
Самозванец искал усердно, весь дворец царский перевернул вверх дном, весь прежний дом Годуновых перерыл. В сумрачных Кремлевских палатах ему было не по себе: по углам опочивальни таились тени, в парадных залах показывались призраки мертвых государей, наводили тоску, предрекали жуткий конец «бесовского правления». От того много пил Дмитрий, закатывал пиры, развлекался с женщинами, но Ксению от себя не отпускал, держал в отдельной светлице. Вваливался к ней в темноте пьяный, страшный, выкатывал глаза, хрипел:
– Надумала, боярышня, али упираешься? Жизнь твоя вот у меня где, – сжимал короткую руку в кулак. – Не отдашь трофей, р-раздавлю!
В подтверждение своих угроз хватал что-нибудь железное, гнул, бросал ей на колени.
– Нет у меня ничего, – твердила Ксения. – А ежели бы и было, так ворами, татьми раскрадено. Дворец наш московские люди по твоему навету разорили, с них и спрашивай. И другие боярские подворья нашей родни громили. Все выгребли! Неужто, Бельский с Басмановым[14] не донесли?
Самозванец угрюмо сдвигал брови, сердито плюхался на пышное ложе:
– Снимай с меня сапоги! Видишь, царь устал…
Проснувшись наутро, он долго ходил в одной рубахе, пил квас и ругал Ксению, требовал признаться, где спрятана реликвия Иоанна Шлезвиг-Гольштейнского.
– Мертвому власть без надобности, а нам пригодится!
Ксения получила хорошее образование. Отец нанимал для нее иноземных учителей, она много читала. Ей было известно, что принадлежность к царской крови являлась для правителя вопросом жизни и смерти. Вот и расстрига не зря назвался царевичем Дмитрием, якобы, не убиенным, а чудесно спасшимся. Люди падки на чудеса – поверили. Сам польский король Сигизмунд и папский нунций[15]признали его наследником Ивана IV. Без диавола не обошлось…
– Не знаю никакой реликвии, – отпиралась царевна. – В глаза не видала!
– Ты, дочка конюшего, царю смеешь не покоряться?
Как ни бесился Дмитрий, как ни запугивал Ксению, та стояла на своем. Если и была у датчанина реликвия, ей про то не ведомо. И куда он ее подевал, одному Богу известно. Тайну сию герцог унес в могилу вместе с ее счастием…
Самозванец потерял терпение.
– Вот, гляди… – тыкал он ей под нос письмо от Юрия Мнишека, отца панны Марины. – Какие упреки из-за тебя сношу! Есть у меня неприятели, распространяющие дурную молву обо мне. Слушай, что польский пан пишет: «Любя вас как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица, дочь Бориса Годунова, живет вблизи вас, то по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее удалить и отослать подале».
Ксения на то сжала губы и отвернулась. Иногда расстрига, продавшийся нечистому, не брал над ней верха, а в другой раз она была не в силах ему противиться. Не иначе как напускал он на нее колдовского туману, и она теряла волю, сдавалась на милость зверя.
– Господу предаюся, – смиренно промолвила царевна. – Пусть он решит мою судьбу.
– Я твой повелитель! – гремел Дмитрий. – Я тебе приказываю!
– Он карает, Он и милует… А ты – беглый монах… берегись гнева Божия…
Как в воду глядела Ксения. Не знал самозванец, какая позорная гибель ему уготована. Измывался над царской дочерью, будто она последняя простолюдинка. Отослал ее в монастырь, чтобы насильно сделали ее инокиней Ольгой, а сам отправил в Самбор свадебные подарки для невесты и будущего тестя – сундуки с тысячами злотых, с золотыми дублонами. Марине послал шкатулку, полную драгоценностей из русской казны, чистокровных коней, золотые бокалы, соболиные шкурки. Под Москвой разбили для ее свиты роскошные шатры, а для въезда в столицу гордой полячке была пожалована карета, украшенная серебром и царскими гербами, запряженная дюжиной коней серых в яблоках…
Ксении надели на голову монашеское покрывало. Высокомерную Марину ждал брачный венец… Чей жребий завиднее, не угадаешь.
О падении самозванца инокиня Ольга узнала из послания Шуйского. Вскоре после ее пострига, когда свадебные торжества были в разгаре, а новый царь давал балы, танцевал и веселился с молодой женой, в Москве зрел боярский заговор. По приказу Шуйского ударили в набат на Ильинке. Толпа вооруженных саблями и бердышами[16] людей кинулась «на злого еретика». Дмитрий выпрыгнул из дворцового окна, пытаясь спастись…
Вскоре все было кончено. Тело убитого самозванца приволокли на Красную площадь, сорвали одежду. Три дня труп посыпали песком, мазали дегтем и «всякой мерзостью», потом похоронили на кладбище для упившихся и замерзших.
По какой-то причине могущественный покровитель, с коим расстрига заключил договор, подписанный кровью, отвернулся от него. И тут же все окружающие «прозрели» и сообразили, что «царь» не тот, за кого себя выдает…
Небывалые для той поры морозы вдруг побили посевы на полях, а над могилой Отрепьева показывались странные огни, слышались звуки бубнов и пения. «Бесы расстригу славят», – шептались москвичи. Тело самозванца немедленно достали из-под земли, сожгли, смешали пепел с порохом и выстрелили из пушки в сторону Польши, откуда тот явился…
Инокиня Ольга была обласкана Шуйскими. Прах ее родителей и брата торжественно перенесли из убогого монастыря в Троицкую лавру. Она ехала за погребальной процессией в закрытых санях и громко рыдала.
По сему случаю она изъяла из тайника, известного ей одной, память об Иоанне Шлезвиг-Гольштейнском – загадочный «трофей», который увезла во Владимирскую Княгинину обитель…
Москва. Наше время
Матвей оторвался от чертежей и взял трубку.
– Куда ты пропал? Антонину Федоровну убили! – сообщила Астра. – Соседку Ульяны Бояриновой! Ты где?
– У себя в бюро…
– Теперь у нас есть труп! – сердито провозгласила она. – Дождались!
– Я ничего такого не ждал…
Он отодвинул бумаги и взглянул на часы – скоро обед. В окна его кабинета било солнце, под потолком монотонно гудел кондиционер. На улице, вероятно, жара. Какой труп?
– Только что позвонил Тарханин, сказал, что тетя Тоня умерла – скатилась с лестницы в темноте и разбила голову, – тараторила Астра. – Та самая старушка с первого этажа! Горелкина! Помнишь? Она еще поила меня чаем и…
– А-а! Ну, да. Ее фамилия Горелкина?
– Он считает ее смерть насильственной. Тетя Тоня давно жила рядом с Бояриновыми, знала покойную мать Ули и ее саму с детства. Игорь Сергеевич обвиняет нас в том, что мы опоздали. Кто-то убрал опасного свидетеля.
– Свидетеля чего?
– Понятия не имею… – призналась она. – Мне надо было не дома сидеть, а ехать на Тихвинскую, наблюдать за этой Ульяной, настоящей или мнимой. А ты запретил!
– И не жалею, – отрезал он. – Ты бы и старушку не спасла, и себя под удар подставила.
– Тарханин целые сутки молчал, надеялся от меня услышать трагическую новость. Потом не выдержал и позвонил. Спросил, чем я занимаюсь. А я торчу в четырех стенах без всякого толку! Как будто ответ придет сам собой.
На самом деле Астра иногда предпочитала размышления действиям. Хаотичные движения еще больше все запутывают – такая тактика скорее подходит преступнику, чем сыщику. Дичь петляет, охотник идет по следу. Но если след потерян, лучше остановиться и подумать.
– Ты не обязана дежурить у подъезда госпожи Бояриновой.
– Знаешь, какая мысль не дает мне покоя? Что Антонину Федоровну убили из-за меня! Кто-то увидел нас вместе и решил не рисковать. Однако, в чем же риск, не пойму?
– Постой… Может, старушка действительно упала с лестницы? В ее возрасте…
– Нет! Сдается мне, это не несчастный случай.
– А что говорят родственники? – вздохнул Матвей. – Полиция?
– Надо ехать на Тихвинскую. Давай, собирайся. Я жду.
– Не мешало бы сначала пообедать…
Но Астра слышать не желала о еде. Чувство вины лишило ее аппетита. Молодое лицо девушки в военной форме с санитарной сумкой через плечо стояло у нее перед глазами. Надо было пройти всю войну и вернуться невредимой, чтобы стать жертвой какого-то негодяя…
Сын Антонины Федоровны произвел на Астру отталкивающее впечатление: закормленный розовощекий толстяк безуспешно пытался изобразить скорбь. Его жена, крашеная брюнетка с недовольным лицом, одетая во все черное, фальшиво заламывала руки. Двое их детей-подростков жались в углу на диване, исподлобья поглядывая на гостей. В квартире царил дух смерти – пахло еловыми ветками и ладаном, зеркала были занавешены. У фотографии покойной горела желтая церковная свечка.
– Мы из комитета ветеранов, – представился Матвей. – Принесли деньги…
Пять минут назад по этому поводу у них с Астрой возникли разногласия.
– Вдруг, придут из настоящего комитета? – шептала она, стоя в гулком парадном. – Как мы будем выпутываться?
– Предоставь это мне, – сказал Матвей. – Мы же не брать пришли, а давать. Вряд ли кто-то станет проявлять неуместную дотошность!
Толстяк молча взял у него из рук конверт и сунул в карман брюк. Его жена сопроводила деньги настороженным взглядом.
– Мы бы хотели попрощаться с покойной…
– Тело еще не привезли, – вполголоса объяснила брюнетка. – Оно в морге. Проводилось вскрытие! Соседи вообразили, будто мы причастны к смерти мамы. Вызвали полицию… нас допрашивали, как преступников. К счастью, мы провели тот вечер все вместе, за праздничным столом. Друг мужа отмечал день рождения. Не то бы на нас свалили бог весть что!
Видно было, что она давно собиралась выплеснуть перед кем-нибудь накопленное негодование.
– Неслыханная наглость! – вторил ей супруг. – Кощунство! Как им могло прийти в голову!
– Может быть, стоит подключить наших адвокатов? – предложил Матвей.
– Зачем? – вскинула брови брюнетка. – Все уже выяснилось. Никаких следов насилия на теле мамы не обнаружили. Она просто упала с лестницы и сильно ушиблась. Рядом валялась плошка с остатками кошачьей еды.
– Мама была такая сердобольная! – подхватил толстяк. – Жалела приблудных котов, подкармливала их, чем могла. А соседи ворчали на нее, им, видите ли, не нравился запах! Коты… пардон… писали на половички, поэтому мама вынуждена была выносить им еду во двор. Вечером, когда никто не видит…
– Мы хотим подать иск на сотрудников ЖЭКа, – злобно кривила губы его жена. – Они должны следить, чтобы подъезды были освещены. Пусть компенсируют нам моральный ущерб!
– Да! Пусть компенсируют… Маму уже не вернешь, но им будет наука! Чтобы другие не пострадали.
Не дождавшись приглашения, Астра присела на стул. Матвей остался стоять.
– У Антонины Федоровны были враги? – спросила Астра. – Мог кто-нибудь желать ей смерти?
– Из-за котов?! Не думаю, – покачал головой толстяк. – С соседями маме не повезло, но чтобы убить… нет, они на такое не способны.
Он выглядел лет на пятьдесят, с пробивающейся сединой, отягощенный лишними килограммами, одышкой и придирчивой, требовательной женой. Похоже, она держала его и детей в ежовых рукавицах.
– Откуда ты знаешь? – прошипела брюнетка. – Чего им стоило толкнуть старушку в спину? Много силы не надо. Поди, докажи, что она не сама упала…
Астра прикинула, во сколько лет эта претенциозная дама женила на себе толстяка. Он тогда был уже не молод. Возраст погибшей Антонины Федоровны позволял ей иметь правнуков, а детям Горелкиных едва исполнилось четырнадцать-пятнадцать. Они казались погодками.
– Вы поможете нам с транспортом? – спросил толстяк. – На похоронах будет человек двадцать, не больше. Одного автобуса хватило бы…
– Я попробую договориться, – пообещал Матвей, делая Астре знаки, что пора уходить. – Но вы все-таки позвоните в военкомат. Они обычно выделяют автобус для таких целей.
Они вышли из квартиры удрученные. Ничего нового узнать не удалось. Во дворе, на той самой лавочке, где Астра познакомилась с покойной Горелкиной, сидела женщина в летнем сарафане, с коляской. В коляске спал ребенок…
– Ты чувствуешь? – спросила Астра.
– Что?
– Чей-то взгляд…
Матвей сосредоточился на своих ощущениях. Ему действительно показалось, будто за ними кто-то пристально наблюдает…