Виталий Каплан
(Род. 1966)
Звездою учахуся
Метель кончилась, мутные бурые облака разошлись, сползли к горизонту, освободив пронзительно-черное, усыпанное льдинками звезд небо. В лучах фонарей, точно обрывки елочной мишуры, посверкивал свежевыпавший снег. Конечно, это ненадолго, скоро опять вернется слякоть, снег скукожится, расползется серой кашей, – но пока что морозец набирал обороты. Михаил Николаевич поежился в своей тоненькой, «на рыбьем меху», куртке. Твердила же Марина: надевай дубленку, простынешь. Но в тяжелую дубленку не хотелось. Про себя он называл ее «скафандром» и всячески старался оттянуть неизбежное.
Надо было торопиться. Хоть транспорт и ходит в эту ночь до двух, но и служба-то, оказывается, затянулась. Михаил Николаевич этого не заметил – рождественская утреня, как и в прошлые годы, выдергивала душу из привычного потока времени, и все становилось иным – ярким, солнечным. Точно прошлись влажной тряпкой, вытерли накопившуюся пыль. Даже травой запахло, хотя откуда здесь летняя трава? Вот хвоя – другое дело, перед иконостасом стояли невысокие, затейливо украшенные елочки, да пол в храме был выстелен темно-зелеными ветками. Но почему-то вместо положенных «мандарина, корицы и яблок» грезилось что-то июльское, горячее, пронзительно-настоящее. А что именно – он понять не мог.
И лишь после Причастия, после отпуста, после целования креста, пообщавшись с многочисленными знакомыми, Михаил Николаевич кинул взгляд на часы. Ну надо же! Без четверти два! Еле-еле домчаться до метро. Это если в хорошем темпе. А если опять напомнит о себе сердце? А что делать? Обещал же он Марине. Ведь так и не ляжет, бедная.
На занесенной свежим снегом улице было безлюдно. Лишь редкие цепочки следов тянулись вперед, в сторону площади, где метро и автобусы. Видимо, наиболее практичные прихожане, рассчитав время, ушли сразу после отпуста. А другие живут рядом, в пределах пешей ходьбы.
И еще здесь было удивительно тихо. Далеко, со стороны проспекта, слышалось что-то машинное, но как бы и не всерьез. И ветер, хищно завывавший вечером, теперь увял. Лишь снег скрипел под подошвами, предвещая хоть и недолгие, но все же настоящие морозы.
Конечно, он опоздал. В два часа едва-едва лишь проявились огни площади. Там горела малиновым пламенем буква «М» – большая и бесполезная. Не мог столичный мэр расщедриться хотя бы до половины третьего? А, чего уж теперь!
Машину поймать? Было бы на что… Как на грех, денег в кармане ноль с копейками. Не подумал, не положил…
Вернуться в храм? Тоже вариант. Просидеть в тепле до утра, даже чаю горячего выпить. Но Марина… Самое скверное, что и не позвонить, дома телефон вторые сутки молчит. А ремонтников дождешься… Как потянулись с католического Рождества пьяные недели, так и продлятся до старого Нового года. Давно надо было купить ей мобильный. Но казалось – зачем? Есть же городской номер, почти бесплатный. Тем более она уже никуда и не выходит.
А теперь что ж, кусай локти. Вот тебе и праздничное настроение! Ведь изведется же вся…
Оставалось одно – идти пешком. Путь, конечно, неблизкий, часа полтора займет, а то и больше… Но в любом случае он сэкономит как минимум пару часов. Два часа ее нервов, глотания таблеток, скачков давления. Может, она все-таки хоть немного поспит? Увы, он слишком хорошо знал свою жену.
Ну да ничего, Господь не оставит. Тем более в такую ночь. Рождество же! Мысленно произнеся молитву о болящих и другую – о путешествующих, Михаил Николаевич неспешно двинулся вперед. Бежать незачем, силы надо экономить. Да и мороз, в случае чего, сам подгонит, заставит шевелиться. Вон уже и уши начинает пощипывать.
– Слышь, Костыль, тормозни! – распорядился с заднего сиденья Репей. – Давай лоха подберем. Замерзнет, жалко.
Костыль недовольно обернулся. После коньяка Репья порой тянуло на благородные глупости. Особенно после хорошего коньяка. У Мумрика был хороший, Мумрик дерьма не держит. Костыль заценил, пускай и совсем смальца. Все-таки не любил он бухим садиться за руль. Мало ли… От ментов, положим, соткой отмажешься, но ведь и конкретно впилиться можно. Вон как Зубной в прошлом году. Правильный пацан был Зубной. Земля ему пухом. «Его пример – другим наука», – выползла из глубины мозгов школьная строчка. Костыль поморщился. Он не любил вспоминать школу. Не самое лучшее было время.
Ничего, вот завалятся они на три дня к Репью на дачу, и там уж он оторвется по полной. Бурый девочек подвезет, с хавкой и бухаловом у Репья всегда порядок. Будет что вспомнить.
– Репей, да на фиг нам этот бомжара? – кисло поинтересовался Шуряк. – Он нам весь салон завоняет.
Шуряка тоже развезло, но совсем в другую сторону, нежели бригадира. Если Репей рвался причинять добро, то Шуряк, напротив, обижался на весь мир и искал, на ком сорваться.
Находилось не всегда, и положение спасали только девки. Если были под рукой.
– Не похож он на бомжару, – возразил Репей. – Типичный лох. Глянь, чистый, бритый. Очкарик. Доцент небось.
– Доцентов давить! – твердо заявил Шуряк. Он не простил академическому миру, что его выперли со второго курса. Хотя, подумал вдруг Костыль, может, ему и повезло. Ну ладно, ну два года в кирзачах, зато жизнь понял и вписался потом в нее, в жизнь. А иначе бы чего? Сидел бы за компом, программки ваял, глаза портил. И за сколько? Двести, триста? Детский сад, штаны на лямках.
Впрочем, сейчас Костыль был солидарен с Шуряком. Подбирать мужика незачем. Пускай топает по своим мужичьим делам и держится подальше от серьезных людей. Однако Репей, которого повело на добро, настаивал, а с бригадиром лучше не заводиться. Костыль знал, что у того шарики порой могут зацепиться за ролики, и тогда случается всякое. Ладно, пес с ним.
Он притормозил джип в двух метрах впереди от скучного дядьки. Тут же Репей распахнул дверцу и призывно замахал руками:
– Слышь, отец, тебе далеко топать?
Дядька обернулся. Репей был прав – на бомжа тот не походил. Прикид, конечно, смешной и явно не новый. Но не воняет. Или так по морозу кажется?
– До Преображенки. – Струйки пара вылетали из мужика вместе со словами. – А что?
– Далекий путь, – усмехнулся Репей. – Ладно, залазь, подбросим. Как раз и по пути.
Мужик на какое-то время задумался – то ли не верил в нежданное счастье, то ли струхнул. Что там за очками делалось, Костыль не видел. А потом, решившись, лох потянул на себя дверцу и полез на заднее сиденье. Здесь, в тепле, окуляры у него вмиг запотели, и на какое-то время он потерял ориентацию.
– Поудобнее устраивайся, – добродушно прогудел Репей. – На всю задницу. Давай, Костыль, двигай.
Тот с готовностью вдавил педаль, и черная морозная тьма, расцвеченная случайными огоньками, потекла мимо них. Да, повезло мужику, что дача у Репья по Ярославке. Крюк бы уж точно делать не стали. Ради какого-то лоха…
– Издалека топаешь? – поинтересовался Репей.
Шуряк, вынужденный перебраться на переднее сиденье, мрачно смотрел вниз. Чувствовалось, что нехорошо ему. Не блеванул бы, опасливо подумал Костыль. Как-то он уж очень быстро наклюкался…
– Да вот после ночной службы домой иду, – отозвался мужик, малость согревшись в жарком салоне.
– И что ж у тебя за служба такая? – прищурился Репей. Костыль видел его ухмылку в зеркальце заднего обзора. – Типа и опасна, и трудна?
– Ну как… – Мужик, похоже, удивился. – Церковная служба. Рождество ведь Христово сегодня. Кстати, с праздником.
– Взаимно, – отозвался Репей. – Мы вон тоже отмечаем. Великий типа праздник. На, прими! – Он достал плоскую серебристую фляжку и протянул гостю. – Давай, за Рождество!
Конец ознакомительного фрагмента.