Глава 1. Накануне великих перемен
Последняя схватка Византии и Ирана
В западной части Евразии, от Амударьи до Атлантического океана, в V–VI вв. господствовали две примерно равновеликих державы: Византийская империя и Сасанидский Иран, боровшиеся друг с другом за господство на Ближнем Востоке. Силы были примерно равны, и решительных перемен в политической ситуации в этом регионе не происходило.
Ситуация изменилась в начале VII века. Между Ираном и Византией с 588 г. существовал выгодный для Византии мирный договор, который Иран соблюдал до начала VII в.
Византия при Маврикии переживала политический и экономический кризис. Огромный бюрократический аппарат требовал больших расходов, дорого обходилась армия, состоявшая из разноплеменных наемников, которым безразличны были интересы Византии. Увеличение налогов вело к восстаниям в провинциях, особенно крупным в Египте. Недовольство населения усугублялось преследованиями инаковерующих, как христиан-монофизитов, наиболее многочисленных в Египте и Сирии, так и иудеев. Управлять отдаленными провинциями из центра было сложно, и Маврикий пошел на отказ от главного принципа административной структуры империи – разделения военной и гражданской власти, объединив в руках двуединого губернатора, экзарха, власть над Северной Африкой со столицей в Карфагене. А это был верный путь к распадению империи. Более того, он намеревался завещать различные части империи своим четырем сыновьям. Положение Византии усугублялось стремлением славян продвинуться вглубь Балканского полуострова.
В этой обстановке Маврикий сократил на одну треть жалование войску а осенью 602 г. решил в целях экономии оставить войско, удерживавшее границу по Дунаю, зимовать в этом холодном краю, предполагая, что оно само прокормится на месте. Это оказалось последней каплей. Войско взбунтовалось, провозгласило императором центуриона (сотника) Фоку и под его командованием пошло на Константинополь. При появлении мятежников в городе произошло восстание. Маврикий был схвачен и казнен вместе с сыновьями.
Фоке не удалось внести умиротворение в общество. Неспособность навести порядок он компенсировал жестокостью. Сложившейся ситуацией воспользовался шахиншах Ирана Хосров П. Он был обязан Маврикию помощью при восшествии на престол, и это было прекрасным поводом для вмешательства в дела своего соседа. При его дворе появился некий человек, признанный при дворе сыном Маврикия, и Хосров двинул свое войско на Византию, выступая как мститель за законного императора. Активные военные действия начались в 604 г. на границе Византии и Ирана в Северной Месопотамии, у хорошо укрепленного городка Дара. После ее падения военные действия перенеслись на запад к границам Малой Азии, но добиться решительного перелома в войне Хосрову не удалось. Неожиданный удар в спину Фока получил от экзарха Карфагена, переставшего поставлять зерно, а в 608 г. этот удар усугубился захватом Египта племянником экзарха, Никитой, – теперь оттуда прекратились поставки зерна в Константинополь. В 610 г. карфагенский флот под командованием Ираклия, сына экзарха, появился в Эгейском море. Когда он подошел к Босфору, противники Фоки из партии «зеленых» опустили цепь, преграждающую вход в бухту Золотой Рог, и Ираклий смог войти в сердце Константинополя. Горожане восторженно встретили его. Фока пытался бежать, укрылся в одной из церквей, но был схвачен и казнен вместе с сыном и несколькими верными ему приближенными. 5 октября 610 г. Ираклий был провозглашен императором, и Византия снова оказалась объединена одним центром.
Положение от этого не стало легче. Византийская армия продолжала терпеть поражение от иранцев, прорывавшихся иногда до Босфора, а на западе славяне и авары захватили весь Балканский полуостров. Ираклий взял командование на себя, но это не помогло: в сражении под Антиохией он потерпел поражение и отступил к Константинополю, а персы, продолжая наступление в Малой Азии, вторглись в Сирию и Палестину. Им охотно помогали евреи, мстившие византийцам за кровавую расправу с восстанием 609 г. Персы осадили Иерусалим, который упорно сопротивлялся три недели и был взят благодаря измене одного из евреев, показавшего слабое место в обороне. Ворвавшись в город, персы устроили беспощадную резню, убивая не только защитников, но и женщин и детей. Было убито около 14000 человек, и множество уведено в плен. Среди трофеев, увезенных в Сасанидскую столицу, были и христианские святыни.
В 619 г. персы заняли Египет. Ираклий оказался зажатым в Константинополе между персами и аварами. Положение казалось безвыходным, и Ираклий решил бежать в родной Карфаген, благо византийский флот был хозяином в Средиземном море. Он погрузил на суда имперские сокровища для доставки в Карфаген, но буря потопила эти суда, а константинопольская верхушка во главе с патриархом, не желавшая перевода столицы из Константинополя, удержала его от бегства.
Ираклий попал, казалось бы, в безвыходное положение: не хватало денег на жалование войску, из-за затруднений с доставкой зерна пришлось прекратить раздачу бесплатного хлеба беднякам, однако именно в этот момент он проявил себя энергичным правителем. Заключив перемирие с аварами, Ираклий сосредоточился на войне с персами и начал реформировать армию. Он увеличил численность кавалерии и лучников, сделав ее более мобильной, и перешел в наступление. Одновременно он провел реформу административного устройства Малой Азии, разделив ее на фемы со стратегом во главе. Фемы становились чем-то вроде самоснабжающегося военного округа.
В 624 г. Ираклий во главе новой армии совершил поход на области Армении, подчиненные Сасанидам, в район озера Ван и предпринял рейд на город Гандзак в Азарбайджане[2], где находился главный храм зороастрийцев, и уничтожил его в отместку за Иерусалим.
В 626 г., когда Ираклий в союзе с хазарами осаждал Тбилиси, персидский полководец Шазрвараз внезапно быстрым маршем вышел к Босфору. Одновременно с запада к Константинополю подошли авары. Падение столицы казалось неизбежным. 7 июля авары начали ее штурм с суши и моря, но гарнизон и флот при участии горожан отбили штурм. Раздосадованный аварский хакан тут же снял осаду и ушел. Персидский полководец не пошел на риск переправы через Босфор, имея в тылу армию Ираклия, и отступил.
В конце 627 г. Ираклий снова совершил бросок из Армении на юг, в сторону Ниневии. Стоявшая там двадцатитысячная иранская армия была разгромлена, и 12 декабря Ираклий двинулся на Дасткарту на Дияле. Хосров бежал в Ктесифон, оставив Ираклию сокровища своих дворцов. Ираклий двинулся вслед за ним, но был остановлен недалеко от столицы и удалился в Азарбайджан. Внешняя угроза для Хосрова миновала, но придворная знать, возмущенная позорным бегством шаханшаха, составила заговор, свергла Хосрова и посадила на трон его старшего сына Кавада (Шируйе). 29 февраля Хосров был казнен; Кавад заключил мирный договор, обязавшись вывести войска из Египта и Сирии, вернуть всех пленных и возвратить захваченную добычу.
Летом 629 г. Ираклий направился в Сирию и Палестину, чтобы навести там порядок после хозяйничания персов. Венцом торжеств по случаю освобождения Сирии и Палестины было возвращение в Иерусалимский храм Гроба Господня христианских святынь, увезенных персами, и воздвижение креста на куполе храма. Это событие 14 сентября было увековечено в церковном празднике Воздвижения. Была поставлена завершающая точка в двадцатипятилетней войне. С большими жертвами, с большой кровью был восстановлен статус-кво. Вновь подтвердилось равенство сил двух великих держав.
После великих бедствий трудно было предположить, что поражение пятитысячного отряда византийских войск под Газзой 4 февраля 634 г. от арабов, пришедших из глубины Аравийского полуострова, было прелюдией гораздо больших перемен в судьбах Ближнего Востока.
Аравия на рубеже VI–VII вв.
Аравия – самый большой в мире полуостров, площадью 3 млн кв. км, находясь в тесном территориальном контакте с Византией и Ираном, тем не менее долгое время оставалась в стороне от борьбы двух великих держав, если не считать мелкие государственные образования, появлявшиеся и распадавшиеся на севере полуострова: Набатейское, Пальмирское, Хатрское, а позднее – Гассанидское и Лахмидское. Возникновению государства, которое охватывало бы всю территорию полуострова, препятствовали природные условия.
Аравийский полуостров – гигантский осколок Африканского материка. Западный край этой плиты смят в горные складки, возвышающиеся местами более чем на 3000 м, которые круто обрываются к Красному морю и полого снижаются к востоку. Узкая приморская полоса носит название Тихама, а горные цепи вдоль Красного моря – Хиджаз; южнее 20° с. ш. Хиджаз переходит в горную область Эль-Асир. За ней в гористом южном углу полуострова находится Йемен, а вдоль южного, океанского, побережья тянется Хадрамаут. Обширное центральное плоскогорье Аравии, Неджд, с востока окаймлено невысокой горной цепью Тувайк и дугой широкого (до 120 км) разлома с рядами продольных параллельных уступов, вздыбленных в сторону Неджда и наклоненных в сторону залива. Пространство между ними заполнено песками пустынь Нефуд и Дахна. Узкая полоска Дахны на юге переходит в огромную безжизненную пустыню Руб-эль-Хали («пустая четверть»), не знающую дождей (около 10 мм в год). Молодые горы Аравии тектонически активны, здесь нередки землетрясения и вулканические извержения. Последнее мощное извержение, зафиксированное историками, произошло в 1256 г. около Медины.
Вся поверхность Аравии, за исключением низменной равнинной части на востоке полуострова, изрезана глубокими каньонами древних рек, вади, которые наполняются водой только на несколько часов после дождей, когда по ним несутся мощные потоки (сайл – сель). Крупнейшее из них, ар-Рима (ар-Рума), пересекающее центр Неджда с запада на восток, тянется на полтысячи километров, достигая местами ширины 5–6 км. Дно больших вади ровное, заполненное мелким галечником и песком или глиной. Его можно использовать для орошаемого земледелия, задерживая дождевую воду на обвалованных участках или у устья боковых ущелий. В руслах вади сравнительно высок уровень почвенных вод, и даже в засушливое время можно докопаться до воды. Близость увлажненного слоя определяет и более богатую растительность. Поэтому к большим вади привязываются пути перекочевок и караванные пути.
Климатические условия Аравии VI–VII вв., видимо, мало отличались от современных, с той только разницей, что почти голые ныне горы сохраняли в ту пору древесную растительность, богаче была саванная растительность равнин и, соответственно, богаче животный мир. Страусы, дикие ослы, различные антилопы, львы и гиены – обычные персонажи арабской поэзии того времени. Возможно, что в наиболее безлюдных районах сохранялись еще дикие верблюды. Охота тогда имела гораздо большее значение. Подавляющая часть Аравии получает ничтожное количество осадков – менее 100 мм в год, а примерно 1/6 ее территории, практически не знающая дождей (менее 25 мм), вообще необитаема. Только в Йемене, в зоне муссонных дождей, существовали тропические леса, из которых вытекали небольшие речки. Однако и здесь прибрежная равнина суха и бесплодна, и речки пересыхают в ней в сухое время года.
В Йемене возможно земледелие без искусственного орошения. Многовековым трудом йеменских земледельцев склоны гор были превращены в систему террас, обеспечивающих равномерное распределение дождевой воды, а в предгорных равнинах были созданы сложные ирригационные системы с монументальными каменными плотинами, задерживавшими паводковую воду вади. По уровню интенсивности земледелия Йемен можно поставить в один ряд с такими древними ирригационными цивилизациями, как Месопотамия и Египет.
В этой части полуострова, составляющей всего около 8 % его территории, концентрировалась по крайней мере половина его населения, то есть около 3,5 млн оседлых жителей, горожан и земледельцев. Здесь насчитывалось не менее десятка крупных городов с населением 15–25 тыс. человек, с монументальными общественными и жилыми зданиями и мощными оборонительными стенами. Общее же число городов Йемена пока не поддается учету, тем более что крупные селения по типу застройки мало отличались от городов. Ремесленная продукция Йемена – ткани, изделия из кожи и металлов – обеспечивала потребности почти всей остальной Аравии.
За пределами Йемена и горных районов Хадрамаута земледелие без искусственного орошения, как и ныне, возможно было лишь в отдельных пунктах, где выпадало достаточно осадков или высокий уровень почвенных вод позволял культивировать финиковые пальмы без полива. В большинстве же случаев в мелких оазисах, разбросанных по всей территории Аравии, посевы под дождь сочетаются с дополнительным поливом из колодцев или запруд, скапливающих дождевую воду. Площадь этих оазисов совершенно ничтожна по сравнению с необозримыми пространствами песчаных и каменистых пустынь, безотрадных голых гор и скал и солончаков – менее одной тысячной всей площади, поэтому Аравия всегда воспринималась как царство кочевников-бедуинов и их верных помощников – верблюдов.
О верблюде стоит сказать особо: без него весь образ жизни обитателей Аравии и степень освоения ее кочевниками были бы другими. Он – незаменимое средство передвижения в условиях жары, безводья и скудного подножного корма. Аравийский одногорбый верблюд, дромадер, способен обходиться в жару без питья 4–5 суток и нести до четверти тонны груза, верховой верблюд беговой породы способен за сутки пробежать 120–130 км, а на коротких дистанциях развивает скорость до 20 километров в час. Ни в одном из этих отношений лошадь не в состоянии конкурировать с верблюдом, поэтому ее использовали лишь в военных целях и как престижное верховое животное. В походах воины ехали на верблюдах, а на коней пересаживались только перед боем. Кроме того, земледельцы использовали верблюдов как тягло на пахоте и для подъема воды из колодцев. Верблюд обеспечивал хозяев молоком, шерстью, кожей и мясом. Правда, рядовым бедуинам нечасто приходилось забивать их на мясо, так как, судя по современным аналогиям, количество их в одной семье в среднем не превышало десятка. Больше было поголовье овец и коз. Таким же незаменимым спутником жизни, как верблюд, для бедуина, для жителей оазисов была финиковая пальма, снабжавшая их плодами, и древесиной, и листьями, которые шли на различные поделки. Пальму считали стоящей между растительным и животным миром, а то обстоятельство, что они делятся на женские и мужские особи, приближало их к человеку; существовало даже убеждение, что разнополые пальмы могут испытывать влечение друг к другу и чахнут при разлуке. Достоинством пальмовых рощ, кроме высокой урожайности (не менее 50–60 ц с га), было то, что в ее негустой тени можно было выращивать зерновые и овощи. Повредить пальму считалось тяжким проступком, и уж никак не могло быть, как в известном стихотворении М. Ю. Лермонтова, чтобы караван, остановившийся на ночлег под тремя бесхозными пальмами, без раздумья срубил их для костра.
Определить численность кочевого населения чрезвычайно трудно. Исходя из разных подсчетов, можно предположить плотность кочевого населения в степных и полупустынных землях примерно 1,5 чел./кв. км, что даст примерно 3 млн кочевников.
И все же население Северной и Центральной Аравии не было сплошь кочевым. Крупным земледельческим районом была Йамама, представляющая собой семисоткилометровую цепь небольших оазисов, особенно плотную на севере. По подсчетам путешественников первых десятилетий нашего века, в южной части Йамамы имелось не менее 3500 га орошаемых земель, которые составляли лишь часть того, что имелось в древности. Это доказывается существованием на рубеже древности и средневековья в ныне пустынном районе южнее вади ад-Давасир большого города, столицы Киндитского царства в III в., что позволяет думать, что в раннем средневековье площадь орошения южной Йамамы была больше, чем в начале нашего века. Особенно много орошаемых земель было в лучше обеспеченной водой центральной части Йамамы. Не будет грубой ошибкой предполагать, что в раннесредневековой Иамаме было около 25 тыс. га орошаемых земель. К этому надо добавить 15–20 тыс. га в Омане, примерно столько же в крупных оазисах Хиджаза, Неджда и Бахрейна (таких, как Иасриб, Таиф, Тайма и др.) и до 10 тыс. га в двух-трех сотнях мелких оазисов в тех же областях. Всего в Аравии за пределами Йемена и Хадрамаута было по меньшей мере 75 тыс. га орошаемых земель, которые могли обеспечить существование 300 тыс. земледельцев.
Впрочем, механическое деление жителей Аравии на оседлых и кочевников не совсем точно: непроходимой границы между ними не существовало. Здесь имелось много типов смешанного хозяйства: кочевники, имеющие небольшие участки обработанной земли около источников воды, служащих водопоем для скота; племена, часть которых кочевала, а часть в основном занималась земледелием, не прерывая родственные связи и обмениваясь продуктами; в то же время жители оазисов сами имели скот, пасшийся в степи. Чистые кочевники составляли подавляющее большинство только в особо пустынных районах.
Итак, если брать Аравийский полуостров в целом, то большинство его населения (более 4 миллионов) было земледельческим и только 3 миллиона – по преимуществу кочевым. Это должно приниматься во внимание при оценке уровня развития социально-экономических отношений в Аравии накануне рождения ислама. Если же учитывать арабоязычное население Заиорданья, Сирии и Приевфратья, то удельный вес носителей оседлой культуры окажется еще выше. Главное, пожалуй, заключается даже не в том, какой процент населения Аравии был оседлым, а в том, что кочевой мир Аравии находился не на периферии цивилизованного мира, как другие большие регионы обитания кочевников, а в его окружении. По крайней мере 18 веков через пустынный (вернее, в то время саванный) центр Аравии осуществлялись торговые связи наиболее развитых стран древнего и средневекового мира, берега Персидского залива были покрыты торговыми колониями. Кочевники так или иначе были частью всего древневосточного мира.
Население Аравии вследствие ее географической изолированности было чрезвычайно стабильно, ни о каких вторжениях в нее больших инородных масс в историческое время неизвестно – движение шло только из Аравии, – а мелкие этнические группы, попадавшие сюда случайно извне, ассимилировались и бесследно растворялись в основной массе. Однако само население Аравии издревле делилось на две большие этнические группы: обитателей Южной Аравии, носивших в раннем средневековье собирательное название «химйариты», и в основном кочевое население остального полуострова, которое соседи (по крайней мере с VII в. до н. э.) называли «арабами».
Химйариты, создатели древней цивилизации Йемена, говорили на языке, относящемся к южносемитской группе, а обитатели степной Аравии – на другом языке, относящемся к северосемитской группе. Несмотря на наличие большого фонда общесемитских корней и взаимопроникновение лексики в ходе многовековых связей, взаимопонимание носителей этих двух языков, видимо, было затруднительным. Различия между ними еще больше подчеркивались несходством образа жизни. Поэтому они до VII в. считали себя разными народами.
Насколько можно судить по имеющимся источникам, существовало деление на южноарабские (йеменские, или кахтанитские) племена и североарабские (низаритские). Йемениты в первые века нашей эры расселились по всему полуострову, продвинувшись до Сирии (йеменитами были, например, Гассаниды). Однако это деление было нечетким. Места их обитания были перемешаны, а различия в языке постепенно стирались.
Арабы долгое время не имели собственной письменности. На юге они пользовались южноарабским письмом, а на севере – различными вариантами арамейского. Лишь около V в. на базе арамейского письма вырабатывается собственный арабский алфавит, учитывающий особенности фонетики арабского языка. Установить, где именно он зародился, у Лахмидов или у Гассанидов, пока не удается. Возможно, что в обоих центрах приблизительно одновременно сложились два различных стиля (или почерка) арабского письма. Для нас сейчас важно то, что к моменту, когда арабы вышли на широкую историческую арену, они имели собственную письменность, наличие которой в момент сложения новой религии и государства сыграло огромную роль в формировании средневековой арабской культуры как особого этапа развития культуры Средиземноморья и Среднего Востока.
Впрочем, письменность в домусульманскую эпоху была достоянием очень узкого круга людей: правителей, жрецов, крупных купцов. Главной формой накопления и передачи информации было запоминание и устное воспроизведение. Особую роль в этом играла поэзия. Стихи – короткие экспромты и большие, хорошо обработанные поэмы – были не просто формой выражения чувств автора, но большой общественной силой, прославляя и фиксируя подвиги соплеменников, насылая проклятия на врагов и оплакивая умерших. Нередки были случаи, когда поэты играли роль современных дипломатов, разрешая межплеменные конфликты в поэтическом соревновании; та сторона, чей поэт, по всеобщему признанию, наиболее убедительно показал права соплеменников, признавалась победительницей. Поэт, ша‘ир (в этом слове еще сохранялись отголоски первоначального смысла «ведун», «вещий»), казался современникам причастным к иным, высшим, силам, которые внушают ему необычную, поэтическую речь.
В кочевом мире сложилась своеобразная форма племенных эпосов: рассказ о героических событиях прошлого в виде стихотворных отрывков, перемежаемых прозаическими пояснениями, связывающими их в единое повествование. Обычно это был рассказ о каком-то одном дне сражения или иного происшествия. Записанные в конце VIII в. арабскими филологами, они получили название аййам ал-араб («дни арабов»). Аййам, как и чисто поэтические сборники – «диваны», служат для нас основным источником сведений о жизни и представлениях домусульманских кочевников Аравии, но поэзия своеобразно преломляет окружающий мир и порой может обмануть исследователя, если он начнет буквально понимать ее образный язык.
Социально-экономические отношения в Аравии V–VII вв.
Долгое время в нашей науке появление ислама слишком прямолинейно связывалось с процессом разложения у арабов родоплеменного и сложением классового общества, хотя многим было ясно, что оценивать уровень социального развития кочевников в отрыве от соседних земледельческих цивилизаций неверно. Классовое общество в Южной Аравии к VII в. имело по крайней мере двухтысячелетнюю историю и прошло примерно те же фазы развития, что и общества других древних цивилизаций Востока. К сожалению, наши сведения о нем основываются лишь на различных посвятительных, мемориальных и строительных надписях, которые дают достоверную, но очень специфическую информацию.
Насколько мы можем сейчас судить, наиболее характерным процессом, протекавшим в Южной Аравии в интересующее нас время, было падение значения самоуправляющихся общин – ша‘бов, объединявших население городов и их сельских округ, на которых держались древнейеменские государства. Типологически они однозначны античным полисам или древневосточным городам-государствам. В VI в. объем компетенции ша‘бов и их глав сократился. На первое место выходят представители высшей царской администрации: кайли, наместники, мактавы. Постепенно кайли вытесняют глав ша‘бов, кабиров («великих»), а одновременно исчезает царская власть, охватывающая весь Йемен. Ша‘бы сохраняют роль как форма ограниченного самоуправления мелких административно-политических единиц, но, видимо, ша‘бы больших городов уже не распространяют свою власть на сельскую округу.
Падение роли городских общин, превращение городов-государств в города, подчиненные стоящим над ними правителям, находящимся вне этой общины, сказалось не только в экономике (запустение ряда ирригационных систем, прекращение монументального строительства), но и во внешнеполитическом положении Южной Аравии, которая не имела возможности противостоять усиливающемуся нажиму кочевников и установлению их политического господства. Здесь основным принципом социальной организации были кровнородственные отношения при коллективной (родовой или племенной) собственности на пастбища.
Кровнородственные коллективы образовывали сложную генеалогическую систему, связи внутри которой отчасти заменяли политическую организацию, а отчасти были политической организацией, закамуфлированной псевдородственной связью. Наименьшая ячейка, сыновья одного отца, именовалась (вполне естественно и для нашего слуха) «сыновья такого-то» (например, «сыновья Хашима» – бану Хашим), точно так же и более крупная ячейка (с внуками и правнуками) именовалась по деду, прадеду и так далее, до больших объединений в десятки и сотни тысяч человек. На первых ступенях, примерно до 10–12-го поколения, все эти бану соответствуют реальной генеалогии, а затем начинается выпадение промежуточных звеньев, появляются легендарные предки, призванные придать реально существующим неродственным объединениям и союзам силу общности порождения. Для обозначения групп и объединений различного уровня в арабском языке не было специальных терминов. Слово «племя» (кабила) употреблялось лишь для противопоставления кровнородственных групп кочевников территориальным общинам-ша‘бам; понятия вроде ашира, бану, батн выражали не различные ступени объединений, а различные линии родственных связей и взаимных обязательств на уровне рода и, может быть, разные хронологические слои. Так, батн («чрево») первоначально явно означал группу родственников по материнской линии, а в VI–VII вв. – по отцовской.
Состав объединений, которые мы обычно называем племенем, не был стабилен: в них принимались со стороны индивидуально или целыми родами на правах адаптированных членов чужаки, которые носили название халиф (слово совершенно иного корня, чем халиф – «заместитель» Мухаммада, так как в этих одинаковых в русской передаче словах различные по звучанию звуки. Бывшие рабы, отпущенные на свободу, включались в состав рода на правах «покровительствуемых» (мавла, мн. ч. мавали). К этому следует добавить различные союзы, равноправные и неравноправные, вызывавшие переход от генеалогических связей к политическим.
Во главе племен стояли вожди, сейиды, приобретавшие свое главенствующее положение благодаря личному авторитету или богатству, а чаще и тому и другому. Ни о каких формах избрания сейидов, так же как о народных собраниях, сведений не имеется. То же можно сказать и о племенных судьях.
Неразвитость внутренней организации племен в сочетании с остатками материнской линии счета, полиандрии, свободы расторжения брака со стороны женщины производят впечатление большой примитивности бедуинского общества V–VII вв. Появление же государственных образований кочевников (Киндитов, Гассанидов, Лахмидов), выделение племенной верхушки, присваивающей лучшие пастбища в форме хима («заповедных земель»), усиление неравноправных отношений между чужими и родственными племенами можно было бы считать началом разложения этого примитивного общества, однако есть немало доказательств того, что общество Центральной и Северной Аравии, являясь частью структуры большого переднеазиатско-аравийского региона древних цивилизаций, сохраняло в то же время в силу специфики кочевого хозяйства примитивные формы организации, основанные на родственных связях. Так и образуется странное смешение архаичных форм брака и племенной организации с наличием собственной письменности, с развитой торговлей и товарно-денежными отношениями, с существованием богатой поэзии, явно не соответствующей мышлению примитивного общества, хотя и оперирующей предметами и обстановкой примитивного быта. Поэтому в любой исторический период мы можем обнаружить признаки разложения родоплеменного строя, но затем встречаться с ним снова и снова.
Это – проблема, к которой историкам придется возвращаться неоднократно, мы лишь хотим здесь показать, что условия, в которых рождались новая религия и новое мировое государство, были не так уж просты и однозначны, как это может показаться.
Верования
В религиозном отношении Аравия представляла собой такую же пеструю картину. В Южной Аравии намечалась постепенная унификация пантеона, превращение городских божеств в общейеменские, выдвигается в качестве главного бог Луны Алмаках, превращающийся постепенно в единого владыку неба и земли, часто обозначаемого одним эпитетом рахманан («милостивый»). Параллельно с этим процессом трансформации политеизма в монотеизм в Йемене получают распространение сложившиеся монотеистические религии Ближнего Востока: иудаизм и христианство. Будучи теологически более разработанными, они ставили преграду дальнейшему самостоятельному развитию южноарабского монотеизма. Христианство и иудаизм проникли в Южную Аравию практически одновременно. В начале VI в. принятие иудаизма правителем Йемена Зу-Нувасом выдвинуло на первый план именно эту религию, но затем вмешательство христианской Эфиопии привело к победе христианства, которое, впрочем, тоже не стало господствующей религией йеменцев.
Христианство проникло в арабскую среду и в Северной Аравии: в византийских пределах арабы исповедовали христианство монофизитского толка, в сасанидских – несторианского, который принесли к ним гонимые из Византии несториане. Несомненно, отдельные проповедники должны были проникать и в Центральную Аравию, но, насколько нам известно, они не смогли завербовать последователей своих религий. Все это, вместе взятое, должно было способствовать знакомству арабов-язычников с отдельными положениями христианской догматики и мифологии.
Гораздо дальше проникал в Аравию иудаизм. Иудейские колонии имелись во многих оазисах Хиджаза и Неджда, но мы не знаем, были ли это евреи, переселявшиеся в Аравию, или арабы, давно принявшие иудаизм.
Основная часть Аравии была царством язычества. Здесь продолжали жить остатки древних общесемитских верований, зафиксированных в Ветхом завете и в религиях других ранних семитских культур; имена многих божеств арабского пантеона известны с древности. Во главе его стоял Эл (Ил, ал-Илах, ал-Лах), большим почтением пользовались женские божества ал-Лат (форма женского рода от ал-Лах), ал-Узза («великая») и Манат, воплощавшая в себе идею неотвратимости судьбы. Их культ зафиксирован от крайнего севера до юга Аравии. Наряду с этим было распространено почитание камней, скал и деревьев. Иногда они имели самостоятельное значение, но часто считались воплощением указанных божеств. Кроме того, у каждой семьи был свой идол-покровитель; связывались ли они с культом предков, мы не знаем. Четких представлений о судьбе человека после смерти, о бессмертии души у арабов-язычников не имелось.
Как правило, вокруг храмов и святилищ выделялась «священная территория» (хаджр или харам), где всё – люди, животные и растения – считалось неприкосновенным, здесь же находились храмовая сокровищница и алтарь для жертвоприношений. Человеческие жертвы к VII в уже не приносились, хотя раньше имели место.
Большую роль в религиозных представлениях арабов играли джинны, которые представлялись посредниками между людьми и миром богов, с которым человек не может иметь непосредственного контакта. Эти духи, добрые и злые, по воле божеств внушают людям мысли и поступки, открывают им сокровенное и наущают к злому. Обычных людей они посещают время от времени, но есть люди, через которых они вещают остальным, – это аррафы («провидцы») и кахины («прорицатели»), они предсказывают будущее, ищут пропавшее, угадывают скрытое. В каждом племени был свой арраф или кахин, некоторые пользовались славой за пределами своего племени, и к ним издалека приезжали за советами. Поэты также считались вдохновленными из этого мира, промежуточного между людьми и богами.
Отсутствие четких догматических представлений открывало широкие возможности для проникновения в это аморфное мировоззрение идей более развитых религий, способствуя религиозно-философским раздумьям.
Важнейшим общеисторическим вопросом является исследование закономерностей появления новых религиозных систем. Несомненно, что каждому уровню развития общества соответствует свой уровень идеологического развития, своя система мировоззрения, одной из форм которой является религия. Пример Средиземноморья как будто бы свидетельствует о том, что определенному уровню развития общества соответствует появление монотеизма, на этом основании рождение христианства связывают с кризисом античного общества, а появление ислама – с разложением общинно-родовых отношений и сложением классового общества. Однако во всемирном масштабе такая зависимость прослеживается хуже: Индия и страны Дальнего Востока не знали монотеизма, а иудейский монотеизм зародился задолго до кризиса античного общества. Поэтому мы вправе задать вопрос, в какой степени рождение ислама связано с коренными изменениями в структуре аравийского общества и в какой объясняется влиянием более развитых идеологий, почему, наконец, аравийскому обществу понадобилась новая религия, а не принятие уже имевшихся. В какой-то степени мы попытаемся ответить на него, рассматривая конкретную историю рождения ислама.
Топография и население Мекки на рубеже VI–VII вв.
Неоднородность природных условий и порожденные ею различия социально-экономических и политических форм существования населения Аравии определило такое же разнообразие религиозных верований. В Йемене со стабильным земледельческим населением и непрерывной культурной традицией в V–VI вв. намечалось формирование монотеизма путем создания иерархии богов-покровителей различных городов-государств и выделение главного божества с тенденцией превращения его в единственного вседержителя. Таким становился бог луны Алмаках или Рахманин (ар-Рахман). Это не исключало, конечно, существования местных культов. Этот процесс монотеизации йеменсого пантеона был прерван в V в. вторжением более теологически разработанного христианства, а затем сменившего его по политическим причинам иудаизма. Отдельные группы иудеев (или иудаизированных арабов) существовали и в оазисах степной Аравии, самая большая из которых находилась в оазисе Йасриб (Медина). В конце концов после завоевания Йемена на рубеже VI–VII вв. в нем перемешались христианство, иудаизм и местные религиознее представления с верой в Рахмана как верховного божества.
На севере Аравии, в зоне политического и культурного влияния Византии и Ирана, среди значительной части арабов, кочевников и полукочевников утвердилось христианство различных направлений. На большей же части Аравии господствовали различные формы язычества, от примтивного фетишизма и анимизма с поклонением неодухотворенным объектам – приметным скалам, камням и деревьям, до почитания небожителей семитского пантеона. Насколько можно судить по обрывочным упоминаниям домусульманских культов и обрядов, у этих богов не было монументальных храмов. У каждого племени или группы племен были свои святилища. Вокруг наиболее почитаемых существовали заповедные территории, где нельзя было охотиться и где мог укрыться преследуемый. Такие заповедные места назывались хима или хаджр. При этом у каждой семьи были свои идолы или фетиши, к которым обращались за помощью в трудные моменты, но и особого почтения к ним не питали, могли их побить или наказать как-то иначе, если они не помогали.
Миру богов и добрых духов покровителей, как мы говорили, противостояли джинны – сверхъестественные существа в человеческом облике, которые могли и помешать, и помочь людям, и еще более опасные шайтаны (от греческого «сатан»). Проникновение такого персонажа в пестрый мир аравийского язычества неудивительно. Аравия не была изолирована от внешнего мира, через нее шли не только торговые караваны, но и проповедники различных ветвей христианства и иудаизма, внося в умы аравитян новые для них понятия. И сами аравитяне выезжали в Палестину, Сирию, Йемен и даже в Эфиопию, общаясь с иноверцами, что могло порождать у них синкретические религиозные идеи. Все это сочеталось с характерной для язычества терпимостью к чужим культам, возможностью наряду со своими племенными покровителями обращаться и к чужим богам.
В этих условиях неудивительна возможность появления культовых центров, привлекавших широкий круг иноплеменников, почитавших одновременно и своих богов или духов-покровителей. В VI в. в Западной Аравии таким универсальным культовым центром стало святилище в Мекке, паломничество к которому совершали жители обширной полосы Хиджаза от Йасриба (Медина) до границы Йемена.
Вади Мекка, одно из бесчисленных ущелий, перерезающих горную цепь Хиджаза, по которым во время дождей проносятся бурные потоки, уносящие зараз чуть ли не годовую норму осадков, отпущенных природой этим местам, производит безрадостное впечатление: полукилометровой ширины долина с крутыми, скалистыми берегами. Даже в те отдаленные времена, когда саванная растительность была богаче, это место было трудно признать привлекательным для постоянного поселения, тем более что вокруг него по вади Марр аз-Захран и на востоке выше в горы имелось немало мест, лучше обеспеченных водой и богаче растительностью. Но здесь, на полпути от Палестины до Адена, издавна находилась религиозная святыня арабских племен – возможно, с того времени, когда большой черный метеорит упал на глазах пораженных очевидцев и стал объектом поклонения. Предания, зафиксированные мусульманской традицией, свидетельствуют о том, что, когда в середине V в. часть племени курайш под предводительством Кусаййа вытеснило отсюда племя хуза‘а, здесь уже существовал примитивный храм Ка‘ба.
Вокруг Мекки с ее храмом и расположенных поблизости других мест поклонения, о которых мы скажем ниже, на 15–18 км к западу и востоку и на 8–10 км к югу и северу простиралась «священная территория» – ха́рам (не путать с харам – «запретное»), где все живое находилось под покровительством божеств, нельзя было проливать кровь и запрещалась даже охота (это не касалось жертвоприношений и забоя скота для обитателей харама). Курайшитское предание приписывало установление границ харама Мекки также Кусаййу Существование там постоянного поселения не упоминается, а если оно и было, то состояло из беспорядочно разбросанных примитивных круглых хижин с коническими крышами. Постепенно сменявшие их прямоугольные постройки с плоскими крышами поначалу встречались с осуждением. С Кусаййем, вероятно, пришло несколько сотен соплемеников, но лет через сто, при его правнуке Хашиме, с которого начинаются более достоверные сведения о курайшитской Мекке, в ней насчитывалось несколько тысяч жителей.
Характерная для кочевников высокая социальная значимость генеалогии, усугубленная особым вниманием к Мухаммаду и его племени, сохранила нам имена и многие детали взаимоотношений нескольких сотен мекканцев, живших на протяжении по крайней мере полутора веков до 20-х годов VII в., и это позволяет достаточно живо представить жизнь этого своеобразного центра и составить генеалогическое древо, помогающее разобраться во взаимоотношениях многочисленных родов курайшитов. Дом Кусаййи, находившийся к западу от Ка‘бы, превратился к этому времени в «дом собраний» (Дар-ан-надва) (рис. 1).
Дорога вдоль русла вади, проходившего к востоку от Ка‘бы, стала главной улицей поселения. Около Ка‘бы на ней возник рынок, превратившийся постеленно во второй по важности центр города. Все селение располагало двумя-тремя колодцами, и снабжение водой паломников становилось серьезной задачей для мекканцев. Оно было почетной обязанностью членов семьи Кусаййа, а после – его потомков. По мере роста города возникала необходимость пробивать новые колодцы. Наконец, около 530–540 гг. правнук Кусаййа, Абдалмутталиб, расчистил древний священный колодец около Ка‘бы, знаменитый Замзам, который, видимо, с древности был главным источником воды в этой безводной местности.
Рис. 1. Мекка в начале VII в.
Особое положение Мекки, обеспечивавшее безопасность ее жителям и посетителям, большое стечение людей разных племен в месяцы паломничества (седьмой месяц года – раджаб и последний месяц – зу-л-хиджжа), естественно, способствовали превращению ее в торговый центр. Представление о том, что развитию коммерческой деятельности курайшитов способствовало особо удобное положение Мекки на скрещении торговых путей, не соответствует действительности: такой центр мог с большим успехом сложиться во многих других местах того же участка караванного пути вдоль берега Красного моря.
Но и один только статус неприкосновенности территории не мог обеспечить развития Мекки как торгового центра: при наличии того же статуса до курайшитов вокруг Ка‘бы не сложился торговый центр. Видимо, в конце V–VI в. произошли такие изменения в направлении экономических связей, которые позволили курайшитам включиться в мировую торговлю и, используя преимущества святого места, обеспечить себе процветание.
С середины V в. начинается развитие Мекки как торгового центра, которое связывают с именами четырех внуков Кусаййа, будто бы разделивших между собой четыре направления торговых связей: с Сирией, Месопотамией, Йеменом и Эфиопией. Их успеху способствовало вовлечение бедуинских торговых путей в долю прибыли от торговли. Но никаких конкретных сведений об организации этой торговли не сообщается. Торговля послужила мощным толчком к повышению благосостояния мекканцев, росту их числа и развитию Мекки как города.
Теперь мы можем посмотреть, как функционировало в Мекке то сообщество, которое обычно называют племенем.
Прежде всего, следует отметить отсутствие фигуры вождя и сведений о народном собрании, которое выбирало верховного руководителя хотя бы в критической обстановке. Мы знаем о существовании совета курайшитов (ал-мала, ан-надва), но не знаем ни одного случая, когда бы этот совет решал важный для всех курайшитов вопрос, например, объявление войны или заключение мира. Возможно, никакого совета с определенным составом и не существовало, а случались организационно не оформленные совещания старейшин родов.
Статус Дар ан-надва был своеобразен; это здание имело общегородское значение (в нем хранилось знамя, заключались договоры, скреплялись различные соглашения, совершались браки и возрастные обряды посвящения), однако считалось собственностью рода абдаддар.
Важнейшие функции общеплеменного значения были рассредоточены между наиболее влиятельными родами, в основном среди потомков Кусаййа. Кроме чисто храмовых обязанностей род абдаддар имел привилегию нести в походе знамя курайшитов, асад осуществлял руководство в совете, тайм – судейство, махзум – организацию походного войска, ади – внешние сношения, сахм распоряжался храмовыми имуществами. Однако не исключено, что в начале VII в. эти функции выполнялись конкретными представителями соответствующих родов.
Конкретная власть принадлежала главам родов, обычно старейшим в роду или наиболее авторитетным из старшего поколения. Авторитет зависел и от состоятельности, и от реальной значимости, т. е. прежде всего от многочисленности мужского потомства. Соответственно, власть эта была чисто патриархальной, семейной.
Для понимания ситуации в Мекке важно, что племя как политический организм, стоящий над отдельными родами, отсутствовало. Соотношение сил между родами постоянно менялось, и для поддержания стабильности приходилось прибегать к союзам внутри самой Мекки и заключать их с соседними племенами.
Политические союзы курайшитов дополнялись узами свойства. Многие курайшиты брали жен из соседних племен и выдавали своих дочерей в другие племена. Впоследствии курайшиты, продолжая брать жен из других племен, стали реже выдавать своих дочерей за иноплеменников, считая их ниже себя.
Мекка как культовый центр
Что же представляла собой Мекка как культовый центр в конце VI в. и какую роль в нем играли курайшиты? Главной святыней, как уже говорилось, была Ка‘ба, квадратная постройка, ориентированная углами на странам света со входом в северо-восточной стене. Ка‘ба с тех пор несколько раз перестраивалась и меняла свой облик. Судя по средневековым сообщениям, она была сложена из рваного камня без раствора и достигала высоты 15 локтей (7,5 м).
Главным объектом поклонения был черный камень, вложенный в южный угол Ка‘бы на высоте полутора метров. В древности был еще один камень, в восточном углу, пропавший при перестройках.
Паломники, входя на священную территорию Мекки (харам) (рис. 2) надевали чистую полотняную одежду (ихрам), которая налагала на них определенные ограничения. Представители племен, особо почитавших Ка‘бу, могли пользоваться собственной одеждой, а те, кто впервые совершал хаджж, из других племен, должен был брать ее у курайшитов или совершать обход Ка‘бы без одежды.
Главной частью обряда хаджа был семикратный обход Ка‘бы по часовой стрелке с прикосновением к камню, символизировавшему соприкосновение с высшими силами, после чего следовала семикратная пробежка поперек долины между холмами ас-Сафа и ал-Марва, на которых стояли какие-то статуи. Память о том, кого они изображали, не сохранилась. Этот этап обряда завершался стрижкой голов и закланием жертвенного животного. После этого паломники надевали обычную одежду.
Рис. 2. Район Мекки в начале VII в.
В этой части обряда хаджа ясен только смысл поклонения священному камню. В чем смысл бега между ас-Сафа и ал-Марва, статуи каких божеств находились на этих холмах, какую роль играла статуя бога-воителя Хубала, находившаяся внутри Ка‘бы, – совершенно неясно. Если добавить к этому статуи каких-то Исафа и Наилы, стоявшие между Ка‘бой и священным колодцем Замзам, то внутренний смысл обряда хаджа станет совершенно неясным. На следующий день после этой части хаджа, получившего в мусульманское время название малого (умра), паломники некоторых племен по дороге в родные места приносили жертвы в своем племенном святилище и там стриглись в знак окончания обряда.
Полный обряд хаджа продолжался на следующий день на восток от Мекки. Паломники, запасшись водой, шли в долину Мины и оттуда к вади Урана, служившему границей харама Мекки, ночевали там, а на рассвете бегом возвращались к Мине, чтобы встретить восход солнца и побить камнями скалу, которая символизировала темные силы. Затем совершалось жертвоприношение, и на этом хаджж завершался. В то же время у горы Арафат, находившейся за пределами харама Мекки, представители других племен совершали моление, о форме и смысле которого нам неизвестно.
До сих пор мы не упоминали ни одной даты проведения паломничества. Новый год у домусульманских арабов явно начинался с зимнего солнцеворота. Об этом свидетельствуют названия третьего и четвертого месяца – раби ал-аввал и раби ас-сани (первая весна и вторая весна), что примерно соответствует марту и апрелю нашего календаря, то есть новый год начинался в день солнцеворота или на следующий день. В этом случае становится понятной идеологическая сущность хаджжа в зу-л-хиджжа, снимающая многие неясности. Изначально это был праздник возрождения Солнца. Первая половина хаджжа – обход Ка‘бы, поклонение разным богам означало моление о возвращении Солнца, обращение ко всем небесным силам. Вторая половина – ночевка у вади Урана, бег на рассвете к Мине, побиение камнями скалы, олицетворяющее темные силы – акт, помогающий возвращению Солнца и празднование радостного события. Возможно, эта часть празднования была связана и с почитанием бога неба и громовержца Кузаха, память о котором сохранилась в народной памяти в названии радуги «луком Кузаха». Если главное паломничество было связано с возвращением Солнца, то другое, меньшее по значимости, паломничество в седьмом месяце, раджабе, вероятно связывалось с летним солнцестоянием.
К сожалению, установление связи главных праздников домусульманских арабов с примечательными моментами положения Солнца не помогает установлению точной хронологии этого периода. Сложность счета времени у домусульманских арабов заключалась в его двойственности. Большой годичный круг с празднованием определенных точек положения Солнца расходился со счетом года по 12 месяцам, определявшимся по фазам Луны. Солнечный год равняется 365,25 суток, а 12 лунных месяцев равняются 354 суткам. Следование счету по месяцам сразу отрывало праздники от тех точек положения Солнца, которые они должны были отмечать. Для согласования лунного года с солнечным нужно было вводить дополнительные дни. Эту важную религиозную задачу выполняли особые знатоки (жрецы?) одного из племен, обитавшего в районе Мекки. Сведения раннемусульманских авторов о том, как проводилась эта корректировка, очень туманны. Вроде бы эти «хранители времени» каждые три года, когда накапливалась разница в 33 дня, объявляли о наступлении дополнительного месяца, который, как и обычный первый месяц года, назывался ал-мухаррам. Таким образом, месяцы в пределах года сдвигались, и их дни невозможно точно привязать к датам нашего календаря. С этой неточностью нам придется примириться при последующем изложении событий.
Положение курайшитов как хранителей святынь возвышало их в глазах остальных племен, почитавших эти святыни. Они оказывались для паломников чем-то вроде хозяев, принимающих гостей с особыми правами и обязанностями. Так, они предоставляли паломникам свою одежду в качестве ихрама, а также должны были обеспечивать едой, питьем и кровом. Эти обязанности постепенно превращались в источник дохода: бесплатное предоставление одежды становилось платным, и еду предоставляли бесплатно только особо благочестивые и богатые люди. Впрочем, в те времена право на расходы ценилось порой выше, чем возможность получения дохода, так как все почетные обязанности хранителей мекканских святынь, так или иначе, требовали расходов. Для покрытия расходов, связанных с оказанием помощи паломникам, в Мекке существовало специальное самообложение – рифада. Кроме того, каждый состоятельный курайшит считал своим долгом превзойти представителей других родов своей щедростью и завоевать дополнительный авторитет.
Все функции, связанные с религиозно-политическим руководством Меккой, примерно до середины VI в. оставались в роду одного из сыновей Кусаййа, Абдаддара. Бану абдаддар были хранителями ключа от Ка‘бы, пользовались привилегией поить и кормить паломников, председательствовать в Дар ан-надва и нести знамя курайшитов. Привилегии отдельных родов вызывали недовольство других. После каких-то столкновений, видимо без жертв, стороны пришли к компромиссу: абдманаф получили право поить паломников, асад – кормить их, а за абдаддар сохранились руководство советом, право нести знамя и хранить ключ от Ка‘бы. Впоследствии, видимо, происходили новые перераспределения почетных функций.
Несмотря на их почти жреческую причастность к мекканским святыням, курайшиты поклонялись также другим святыням и другим божествам, особенно трем богиням – ал-Лат, ал-Уззе и Манат. Это хорошо демонстрируют теофорные имена, то есть такие, которые включали имя какого-то божества в сочетании со словом абд (раб) – Абдаддар, Абдаллат, Абдманат, Абдманаф, Абдал‘узза, Абдшамс. Характерное для язычества признание всех богов, отличавшее религиозную жизнь Средиземноморья до христианства, было свойственно и арабам.