Вы здесь

Родная кровь. Глава третья. Черти в тихом омуте (Сергей Майдуков, 2017)

Глава третья

Черти в тихом омуте

1

Ей до сих пор снилось, что все осталось по-прежнему. Дозы, дорожки, ломки, кумары, лихорадочные поиски денег, поиски вен… Она просыпалась в холодном поту и долго лежала, убеждаясь, что на самом деле все не так, что она живая, не одурманенная, не использованная каким-нибудь барыгой, купившим ее за гроши, потому что именно этих грошей не хватало для вожделенного укола.

Думала ли восемнадцатилетняя Мария, куда заведет ее увлечение Кастанедой и общение с продвинутыми молодыми людьми, когда впервые попробовала марихуану и пейот? Нет. Она расширяла сознание, верила, что соприкасается с высшими силами, и все больше охладевала к жизни обычной, серой, пресной, скучной.

Ей не было и девятнадцати, когда она совершила свое первое кислотное путешествие с помощью марки, пропитанной ЛСД. К этому времени она не только курила «травку», но и ела веселые конопляные печеньки и начинала утро с таблетки экстази.

А потом был первый укол. И первый отходняк. И первая ночь, проведенная черт знает где, черт знает с кем. Бессильный гнев родителей, клятвы завязать, перерезанные вены, уходы из дома, приползания на коленях, ворованные вещи, украденные карточки, проданные по дешевке телефоны, новые клятвы и ложь, ложь, ложь…

Новая жизнь Марии была пропитана ложью, как грязью, и грязью, как ложью. К двадцати двум годам она узнала, как выглядят лобковые вши и чем отличается хламидиоз от триппера. В двадцать четыре сделала аборт. В двадцать пять потеряла сразу два зуба.

К этому времени она и думать забыла про наставления Дона Хуана и волшебные свойства дымка. Волшебство давно закончилось. Остались тоска и ощущение бесконечного падения в беспросветную пропасть – все ниже, ниже и ниже.

Мария не думала, что когда-нибудь выберется из этой бездны. Да и стремления такого не было. Все желания стали маленькими, куцыми и сводились к одному: уколоться, спрятаться от реальности, раздобыть денег и опять уколоться. Мария опустилась, подурнела, стала неразборчивой в еде и связях. С одинаковым равнодушием натягивала на себя всякую рвань, потому что собственный внешний вид перестал ее волновать. Если она и старалась выглядеть более-менее пристойно, то лишь для того, чтобы иметь возможность разжиться очередной дозой. Родители скоропостижно скончались от сердечного приступа, один за другим, а прежние знакомые вычеркнули ее из своей жизни. Она осталась совершенно одна и, право, совсем не сожалела об этом. Никто не ломал кайф.

И вот настала та ночь, переломная. Мария проснулась на матрасе в съемной квартире и ужаснулась, вспомнив, что не запаслась дозой. Неужели мучиться до утра? Неужели опять изматывающие судороги, из-за которых хочется, чтобы тебе отрубили ноющие руки и ноги? Этот тошнотворный страх перед каждым звуком, каждой тенью? Колотящееся сердце, которое то проваливается в желудок, то закупоривает горло… Кошмарные видения, злобные голоса, чужие глаза, поблескивающие в темноте…

Перерыв содержимое сумки и все свои вещи, Мария расплакалась. Ей не было и тридцати, а она уже не хотела жить. Точнее, не представляла себе жизни без одурманивающего яда, разливающегося по жилам. Она была трупом. Без мыслей, без чувств, без желаний. Ее не было.

Где же тот Бог, которого она искала в молодости? Где полеты души и мысли? Ничего не осталось, совсем ничего. Пустота и мрак. Безнадежность.

Из состояния, в котором находилась Мария, было два выхода. Умереть – быстрее или медленнее, как получится. Или начать жить, жить по-новому.

Но где взять для этого силы? У Марии их совсем не осталось. Она была выжжена изнутри до остывших углей, до золы. Кто раздует в ней огонь снова? Ведь осталась же какая-то искорка, пусть совсем крохотная?

Мария сжалась в комок, зажмурилась и взмолилась: убей или спаси! Делай со мной, что хочешь, только не оставляй такой, какая я сейчас!

Нет, это была не молитва. Даже не бессловесный крик. Это был отчаянный вопль, пронзивший вселенную. Мария почувствовала, что ее услышали, когда тело покрылось холодными мурашками, а в груди стало так горячо, словно там зажглась и раскалилась докрасна некая точка, разрастающаяся с каждым вздохом. Ощущение было такое, как если бы она осталась не только без кожи, но и без тела. Только голова лежала на подушке. В лоб, чуть выше бровей, упирался и давил призрачный палец, волосы на темени шевелились и, кажется, потрескивали, как от электричества.

А потом все закончилось. Мария снова стала сама собой. Равнодушная и опустошенная, она вытянулась на матрасе и заснула.

Ничего не изменилось, никто не помог, поняла она утром. По-прежнему хотелось вколоть себе дозу, лучше двойную. Мария отправилась в ванную и долго мылась, как делала в тех случаях, когда шла зарабатывать к отелю или на трассу. Оделась. Позавтракала. Взяла телефон и позвонила тетке.

– Тетя Лена, ключи от нашего дома у вас? Не возражаете, если я сейчас заеду? Нет, нет, не беспокойтесь, никто ничего продавать не собирается. Не нужны мне документы, тетя. Что? Никаких сборищ, никаких оргий. Я одна туда поеду…

Мария не соврала. Увидев ее, осунувшуюся, бледную, худющую, тетя Лена всплеснула руками и заплакала.

– Ох, что бы Ниночка сказала, если бы увидела тебя такой, Маша… А папа твой? Он же так гордился тобой, столько надежд на тебя возлагал…

– Они видели меня такой, – невыразительно произнесла Мария, старательно двигая онемевшими губами. – Поэтому и ушли так рано. Чтобы больше не видеть. Но лучше поздно, чем никогда, да, тетя Лена? Я уезжаю. Мне нельзя оставаться в городе.

– Надолго? – спросила тетка, которая поверила племяннице окончательно и бесповоротно.

– Пока вся дурь не выйдет, – был ответ. – Год, два, три. Сейчас не знаю. Там видно будет. Главное – уехать. Прямо сейчас.

Была зима, загородный дом родителей промерз насквозь, в нем давно никто не жил, кроме мышей-полевок, которые ютились там исключительно ради тепла, потому что поживиться было нечем. Однако тетка не стала возражать и убеждать Марию отправиться в деревню позже, когда пригреет солнышко и можно будет грядки засеять. Вместо этого она загрузила машину продуктами, сама отвезла племянницу и вручила ей деньги.

– Доверяю тебе, – сказала она на прощание. – Не уверена, что в другой раз опять получится. Поэтому постарайся… Нет, не поэтому. Просто постарайся. Я так понимаю, это у тебя последний шанс, Машенька.

– Да, – подтвердила Мария. – И я его не упущу.

По правде говоря, она не до конца верила себе и своему слову, но оказалась сильнее, чем думала. То ли некая высшая сила ее поддержала, то ли открылись внутренние резервы, не важно. Главное, что Мария выстояла, продержалась. День и ночь. Потом неделю. Потом месяц. Потом год, даже полтора. Так и осталась жить в родительском доме на околице деревушки со смешным названием Пеньки.

Сказать, что Мария ни разу не пожалела о принятом решении, было бы большим преувеличением. Но тяга к наркотикам постепенно ослабевала, и девушка становилась свободной. Ей уже не хотелось умереть. Она надеялась, что этого никогда не повторится.

2

Когда бочка наконец наполнилась, солнце поднялось над краем леса, и сразу потеплело.

– Все, Кузьминична, – доложила Мария, сбрасывая кофту и завязывая ее на талии. – Принимай работу.

Она специально взялась за работу пораньше, чтобы успеть сбегать на озеро, а потом еще и огород прополоть до того, как припечет по-настоящему. Статейками в электронных изданиях не прокормишься. Приходится и картошку сажать, и соления заготавливать, и грибы собирать.

– Вот и умница, дочка, – проскрипела Анфиса Кузьминична, которую жизнь согнула буквой Г, да так и не позволила распрямиться. – Вечером заглядывай, молочка налью.

– Спасибо, – поблагодарила Мария, которой не терпелось помчаться по своим делам.

Ноги у нее были загорелые, крепкие. После здоровой жизни на свежем воздухе они снова сделались резвыми, как в детстве. Не стоялось им на месте.

– Беги, беги, – махнула сухой лапкой старушка. – Почитаешь-то когда? Заманила своим Робинзоном Кукурузой, да и бросила. А я сиди и гадай, чего с ним дальше приключилось…

– Почитаю! – звонко крикнула Мария.

Уже из-за забора.

Дорога до озера занимала обычно минут десять бегом или двадцать – шагом. Мария редко ходила, предпочитая не тратить времени понапрасну. Его и так было в обрез. Жизнь в маленькой деревне на отшибе не позволяет долго раскачиваться и бить баклуши. Дел всегда невпроворот. Родители, когда покупали дом, а потом доводили до ума (отец работал в управлении, возводившем многоэтажки, так что перебоев со строительными материалами не было), мечтали, что станут отдыхать здесь от городских хлопот, а вышло наоборот. Вкалывать в Пеньках приходилось куда больше. А ведь тогда о зимовках здесь и речи не было.

Воспоминания о маме и папе заставили Марию перейти на шаг. Слезы застилали глаза. Она считала себя виновницей их смерти. Врачи говорили, что у родителей сердце было слабое, но если бы не беспутная дочь, они бы еще долго протянули. Это она их доконала. Совсем не жалела, только о себе думала. Дрянь, дрянь!

Остановившись, Мария подошла к березе, обняла ее, прижалась лбом к гладкой, прохладной коре. Дерево помогло. Душевная боль понемногу улеглась, сменившись обычной и привычной уже печалью.

Прежде чем углубиться в лес, Мария оглянулась, как поступала всегда, поднявшись на этот пригорок. Отсюда была видна вся деревня, приткнувшаяся возле серповидной излучины Северинки: что-то около полутора сотен крыш, половина из которых сиротливо догнивала под открытым небом, оставшись без хозяев. Остальные дома тоже постепенно приходили в упадок, потому что жили в них дряхлеющие старики, которым становилось все труднее обихаживать самих себя, не то что управляться по хозяйству.

Когда-то деревня Пеньки входила в состав совхоза-миллионера «Заветы Ильича» и специализировалась на скотоводстве. Заливные луга на той стороне реки вмещали в себя стада меланхоличных коров, драчливых годовалых бычков и лошадиные табуны, обеспечивая местное население шампиньонами, так и прущими из щедро унавоженной земли. Планы выполнялись и перевыполнялись, в молодых семьях рождались дети, Пенькам сулили собственную школу, асфальтовую дорогу до самого шоссе и постоянный мост вместо понтонного, сносимого каждым весенним паводком.

Потом, как водится, счастье, которое казалось таким близким, пропало подобно солнцу, скрывшемуся за стеной туч. Было и сплыло. Дорогу не достроили, вместо снесенного моста пришлось пользоваться бродом, единственный магазин в Пеньках закрыли, электричество стали давать по расписанию. Скот зарезали, все относительно молодые жители подались в иные края, старики мерли как мухи. Печи топили дровами и хворостом, завезенный хлеб скупали мешками, в райцентр выбирались раз в несколько месяцев, про существование почты забыли. До большого промышленного города Латунска было каких-нибудь десять километров, но прямой дороги туда не было, так что это незначительное расстояние превращалось для пеньковцев в световые годы.

Глядя на деревню, Мария испытывала благодарность и грусть. Здесь она заново обрела себя, укротив своих демонов, но вскоре придется уехать отсюда и вернуться в город. Потому что нельзя прятаться от соблазнов и трудностей, иначе они сами найдут тебя в самый неожиданный момент. Страусиная политика никогда не идет на пользу. Лучше встречать испытания с поднятой головой и открытыми глазами. Только так можно справиться с ними.

Конец ознакомительного фрагмента.