Глава 4. Чудо-машина
А в это время тот самый трактор, который, так, кстати, попался по дороге нашим знакомым, продолжал свой путь сквозь пургу. На самом деле, это был не трактор, а огромный военный вездеход МС-220Ю, один из тех экспериментальных образцов, которые с блеском прошли испытания, но в серию почему-то не пошли. Какое-то время он пылился на заводском складе рядом с десятками таких же, как он и мог бы окончить там, потихоньку ржавея, свою механическую жизнь, но в один прекрасный день появился усатый прапорщик в летной форме и забрал его с собой в одну из секретных воинских частей на Северном Урале, дислоцировавшуюся тогда близ перевала, названного позднее именем Дятлова. Может быть, кто о таком слышал.
С тех пор вездеход провернул там массу всевозможных военных дел. Возил, таскал, переплывал. А сейчас вез оттуда секретный груз куда-то на юг, на границу с Казахстаном. Управляли машиной два человека. Правду сказать, управляли, можно было с большой натяжкой. Потому что ни руля, ни каких-нибудь рычагов внутри видно не было. Да и сами водители сидели как-то перпендикулярно к пути следования. Их кресла, расположенные по краям кабины, разделялись деревянным кожухом, закрывавшим двигатель и он был, так красиво заставлен бутылками и закусками, как будто конструктор специально спроектировал его под стол. Экипаж на пути следования у знакомого пасечника очень удачно обменял бочку солярки на коробку импортного спирта «Рояль» и скучное по всем прогнозам задание превратилось в увлекательное путешествие. Атмосфера в кабине была праздничная, играло радио, и стоял густой смог от папирос.
– Ты, Васек, тогда еще мамкину сиську сосал, а я уже прапорщиком был, – откусив изрядный кусок от луковицы, начал свою очередную правдивую историю водитель с пышными буденовскими усами. – Тогда у нас еще только начиналась эта муть с лошадями-парашютистами.
– Как это парашютистами?.. С лошадями-саперами может?.. – не вынимая папиросу изо рта, спросил второй водитель.
Он был явно младше по возрасту и по званию, что было видно из почтительного отношения к товарищу. В кабине было не очень жарко, и к тому же поддувало из открытой форточки, но парни сидели в одних полосатых майках-тельняшках, и определить их конкретные звания было затруднительно.
– Ты, баклан, слушать будешь или базарить? – взгляд усатого резко наполнился неподдельным гневом, как это обычно бывает у очень пьяных людей. Но потом также резко потеплел, и он отеческим тоном начал разъяснять:
– Проект кони-саперы номер Г,.. по-моему, 323 начался сразу после проекта номер В223 – кони-парашютисты. Его в 73-м зарубили, а коней целое стадо осталось. Вот Профессор, чтобы их в расход не пускать и решил из них саперов делать… Все только их и помнят, за то, что они клуб в Хомутовке взорвали. А кони – парашютисты ничего плохого не сделали, вот их и забыли.
– А, припоминаю, что-то слышал. Уж не те ли это, Петрович, кони, что Правительственную комиссию обосрали?
– Точно, Васек! – усатый обрадовался так, как будто эти кони были его родными братьями.
– Расскажи, Петрович. Как это? Не уж-то прямо генералов?..
Петрович любил рассказывать, тем более эта история ему очень нравилась. Он с удовольствием вытер сальные от колбасы руки об усы и хитро подмигнул приятелю:
– А, давай еще по маленькой, потом расскажу.
Молодой, мельком взглянув на дорогу, набулькал в стаканы спирта. Они выпили, поморщились и усатый, занюхав все той же луковицей, начал рассказ:
– Я тогда, вот как ты, молодой был, только умный…
Молодой замычал что-то набитым ртом и протестующее замахал руками, но усатый, не обращая на это внимания, продолжал:
– В этой серии получилось три мерина. Два года их растили, обучали. Все шло прекрасно. Профессор нарадоваться на них не мог. Наконец-то все шло, как он хотел. Кони летают, учебные бомбы в цель мечут. Красота… Но тут, как назло, начальник части, полковник Черепнюк помер, закусали ядовитые зайцы. Шел параллельно такой проект. Полковник нажрался и полез к ним в клетку погладить, а у них скорпионьи хвосты с жалами… Ну так вот, значит, склеил он ласты, и вместо него прислали этого гандона Кирцмана из штаба армии… Ты его не знаешь, он недолго прокомандовал. Такой маленький, лысый, подполковник. Везде свой нос совал… Как пришел, начал везде свои порядки заводить. Отбой – подъем по часам. В казарме не курить. Каждый день учения. В общем, всех за-бал. Сам чуть выше стола, а фуражка у него была, неверно, около метра в диаметре. Так вот кто-то ему к ней датчик наведения и прицепил.
– Что за дачик еще?
– Да, мизерный такой, – Петрович показал размер, с четверть своего прокуренного, корявого ногтя. – Из навозных жуков их делали, на ультракаких-то волнах работал. Для скрытной установки на цель. Кони по ним учились… Ну, так вот… Кто же знал, что комиссия из Москвы, по коням-парашютистам, ожидается. В этот же день и пожаловали три генерала и штук десять полковников, не считая разной мелочи. Прямо из вертолета и на полигон. Погода была солнечная, стол накрыли им прямо в поле. Сидят, едят, выпивают, ждут представления…
Кирцману не терпелось полковника получить, вот он и поторопился отрапортовать, что мол все готово, а бомбометание было еще плохо отработано. Профессор еще возмущался бегал по части. Но делать нечего, поздняк метаться. Поэтому подняли коней в воздух без боекомплекта, просто полетать. Ну так вот… Летают они, летают, а у этого мудака на фуражке датчик работает. Кони кружат, ничего не понимают: цель на поле, а бомбить нечем. Тут вожак у них, рыжий, не помню, как звали, и принял решение, метать, что есть. Зашел, как учили, со стороны солнца, обосрал всю комиссию и на исходную… Внизу замешательство, ничего не понимают. Тут друзья его подлетают, желудки опустошают. Метятся Кирцману по фуражке, а ветер, да и какая кучность из такого оружия, попадают прямо по белым генеральским мундирам. Тут все бежать к вертолету, а рыжий с друзьями идут на второй заход. И из малого калибра по отступающему неприятелю. В общем, разделали всю комиссию, как бог черепаху. Скандал был жуткий. Проект закрыли, бомбардировщиков в расход, а Кирцмана, говорят, даже за государственную измену судили. Три месяца следователь из госбезопасности по части бродил, искал причины, но ничего не накопал. Состав тогда у нас крепкий служил, не то, что сейчас… А рыжего жалко, толковый конь был.
– А как они летали? На парашютах что ли?
– Нет, это название только такое «парашютисты». А так, крылья у них были, как у летучих мышей. Их с бразильскими летучими собаками скрещивали. Они еще лысые получались, все время мерзли, и в намордниках постоянно ходили, чтоб кровь друг у друга не пить. В общем, были у Профессора с ними и проблемы.
Тут усатый вспомнил про службу и взглянул в окно.
– А ты, что за дорогой не следишь!?.. На приборы когда последний раз смотрел?.. Ну-ка наливай, давай.
Они не очень беспокоились за свое продвижение, потому что их вездеход шел сам по проложенному ими еще на базе маршруту. Он был оснащен секретным тогда, экспериментальным навигатором, подобным современным ДжиПиЭс, только ориентирующимся не по спутникам, а по магнитному полю Земли. В серию его не пустили из-за больших погрешностей, да и громоздкий был, полмашины занимал. Но на их огромном вездеходе места было навалом, а по степям и тундрам, где они обычно ездили, большей точности и не надо было. На счет дорог они тоже не парились, так как не было такой поверхности, по которой их аппарат не прошел бы. А их задача, как водителей, была простая: не упиться до смерти и следить в окно, как бы на какую-нибудь избушку, не нанесенную на карту, не наехать, или с поездом или еще с кем не столкнуться… Было, конечно, и ручное управление, но им редко кто пользовался.
Молодой, посмотрел закрыв один глаз рукой, чтобы не двоилось, на большой циферблат по самому центру приборной доски и доложил:
– Скоро прибудем, Петрович. Пишет через час ноль две. Может, остановимся перед забором, поспим пару часиков? А то я кривой, как сабля.
– Не ссы, салага. Там вряд ли это заметят. Насколько я знаю полковника Закидайлова, они такие праздники, как Новый год, за месяц отмечать начинают. Давай-ка лучше еще по стаканчику.
Васек налил, они дружно выпили, закусили, и усатый открыл, было, рот для новой истории, но приятель его опередил:
– А вот, Петрович, ты давно служишь, все знаешь, – начал он подхалимским тоном. – Скажи-ка мне, не известно ли тебе, кто тогда студентов на перевале замочил?
С лица Петровича мигом слетело довольное выражение. Он покрутил головой по сторонам, как будто ища, не услышал ли кто.
– А причем здесь я? И зачем это тебе, баклан!?.. Смерти ищешь?
– А чего такого? Просто спросил… А ты не знаешь, так и не знаешь. У нас в части никто не знает. Я думал, может, это наших изделий работа, ведь совсем рядом было-то.
– Ты, такой задумчивый, как дожил-то до своих лет?
Было понятно, что Петрович что-то знает, но набивает цену, напуская секретности. Поэтому Васек решил схитрить.
– Ты-то, Петрович, должен быть в курсе. Все у нас знают, что нет такого секрета, какой был бы не по зубам старшему прапорщику Перетятько.
Петрович сглотнул наживку, откинулся на спинку кресла и важно погладил усы.
– Ты прав, салага. Петрович все знает… Сам Профессор иногда у меня совета спрашивает… Ни один начальник от Петровича ничего не скрывал. Потому как, что касается секретов, Петрович-могила.
Для убедительности он так сильно треснул себя кулаком в грудь, что чуть не вывалился из кресла.
– Нет, такую государственную тайну тебе вряд ли бы доверили.
– Петровичу то доверили, а вот тебе можно ли доверить? – усатый, приблизившись почти вплотную, пристально посмотрел в глаза собеседнику мутным взглядом.
– Ну, не доверяешь, можешь не рассказывать…
Молодой с напускным равнодушием, начал искать на заваленном объедками столе что-нибудь стоящее. Но Петрович был уже на крючке.
– Ладно, ты, Васек, путний пацан. Тебе расскажу. Только поклянись, никому! – усатый сделал страшное лицо и чиркнул желтым ногтем себя по горлу.
– Да, чтоб я треснул!.. Потенцией клянусь.
Удовлетворившись серьезностью клятвы, Петрович начал:
– Врать не буду, свидетелем не был. Случилось это еще до меня. А рассказала это мне жена полковника Черепнюка, начальника части, – лицо его приобрело сальное выражение, он поправил рукой хозяйство между ногами. – Как сейчас помню, уехал он тогда с молодыми на Чебаркульский полигон. На две недели… А я в то время начпрачем был. Молодой, красивый. Усы еще больше были, – он обвел вокруг своих и так не маленьких усов круг радиусом сантиметров двадцать. – А Зойку, Зинаиду Ферапонтовну, жену его я давно заприметил. Ух, сисястая была баба, кровь с молоком!.. Но как подступиться к ней, не знал. И вот, как только полковник уехал, она ко мне в прачечную и приходит,.. сама,.. якобы постираться…
– Подожди, Петрович, ты эту историю уже сто раз рассказывал. Ты про перевал расскажи.
Усатый страшно не любил, когда его перебивали, и хотел было обидеться, но жажда поделиться своей тайной его остановила. И он продолжил уже ближе к запрашиваемому событию, хотя уже и без сальной улыбки:
– И вот после того как, сам знаешь, что было, лежим мы с Зойкой на полковничьей кровати. Я закурил, а она встает и идет за пепельницей… Голая… Идет, задом крутит, а солнце из окна сквозь волосы, сам понимаешь где, просвечивает. Я тут не стерпел, вскочил с кровати и…
– Ты заколебал, Петрович, я это уже слышал, – историю, как Петрович одиннадцать раз за вечер подходил к телу жены полковника Черепнюка, знала наизусть вся часть. Раз, о котором он сейчас рассказывал, был третьим или четвертым из них. – Будешь отвлекаться, не успеешь до прибытия про студентов рассказать.
– Да пошел ты на х-й! – рассвирипел, наконец, усатый. – Я думал ты нормальный пацан, а ты баклан опущеный. Чтоб хоть раз в жизни, тебе хоть слово еще сказал.
Он налил себе полстакана, выпил и даже ничем занюхивать не стал, так злость распирала его изнутри.
Молодой, который мысленно уже перебирал в кармане пачку зеленых, которую ему отвалит знакомый корреспондент за эту историю, испугался, что Петрович обиделся не на шутку.
– Ой, ой прости, Петрович! Прости подлеца. Хочешь, на колени встану, хочешь, тресни мне в нос, – он так умоляюще смотрел усатому в глаза, что тот, итак уже смягченный дозой спирта, сжалился и решил в последний раз простить приятеля.
– Ты, салобон, не дослушал, а я рассказываю: «… делаю я это, сам знаешь что, сзади…»
Молодой воздел глаза к потолку и обессиленно откинулся на спинку кресла. От Петровича не скрылся этот очередной акт вопиющего неуважения, но он сделал над собой неимоверное усилие, чтобы опять не обидеться и продолжил, голосом выделяя ключевое слово:
– …а сам, баклан, смотрю на ПЕПЕЛЬНИЦУ, – молодой напрягся, раньше он про пепельницу ничего такого не слышал. – А она такая необычная, как будто из зверя какого-то… Я и спрашиваю: «Какая пепельница интересная, из кого это такая красивая сделана? – А она отвечает: – Из крококенга».
– Из кого, кого?
– Вот и я также спрашиваю: «Из кого, кого? – А она и отвечает: – Из крококенга, того самого, который студентиков на перевале порешил». Тогда об этой истории никто ничего не знал, я и спрашиваю: «Каких таких студентиков?» Вот она и рассказала, что было такое изделие, смесь крокодила и кенгуру, одно из первых еще. Хотели десантников из них делать. Но что-то там напутали, и получились они жутко свирепые и неуправляемые… А клетки, видать, слабые для таких бугаев были. Вот они, как выросли, прутья сломали и сбежали. Загрызли всех лаборантов и восемь человек из охраны. Студенты эти попались им на пути, потом еще стойбище мансей под корень истребили и стадо оленей двести голов… Наши за ними три дня на вертолете по тундре гонялись, пока не нашли замерзших аж у океана.
– И что за все это было?
– А ничего… Профессор тогда у Москвы в большом авторитете был. Его трогать не стали, а он за Черепнюка впрягся… Повесили все на командира роты охраны, загрызенного вместе с бойцами. Слава богу, он холостой был. Так и заглохло дело… С тех пор у нас и решетки такие везде… А Зойка рассказала мне это все и поворачивается на спину, ногу на ногу закидывает, болтает ей и так нагло на меня смотрит…
– Подожди, Петрович. А что это еще за крококенги такие?.. Сколько их было?.. Большие они?
– Пятеро их было. А какие они не знаю. Зойка тоже не видела. Я потом осторожненько об этом у Профессора спрашивал, так он меня чуть своей логарифмической линейкой не убил. Зажал в углу, линейку к горлу приставил и говорит: «Не был бы ты, сука, ценным работником, прямо здесь бы тебя положил. Не спрашиваю, – говорит: – откуда узнал такое слово, но не дай бог еще раз про это услышу, скормлю, – говорит: – живьем удавам-танкистам»… Я потом месяц боялся, что ночью за мной его санитары придут, но пронесло… Ну так вот, болтает она ногой и нагло, нагло на меня смотрит, мол, слабо тебе, Афанасий, еще раз…
– Не может быть, Петрович. Ты наверняка картинку какую-нибудь или чертеж в лаборатории видел.
– А ты, сука, с какой целью интересуешься… да еще так подробно? – усатый перекинулся через стол и, роняя бутылки, поймал молодого за грудки. – Уж не вражеский ли ты, падла, шпион?
Тот вскочил с кресла и треснулся головой о потолок.
Но их стычку прервал неожиданный толчок и громкий треск снаружи. Это их вездеход прибывал на место назначения и сейчас, протаранив бетонный забор, въезжал на центральный плац Н-ской Ракетной дивизии. Пока они соображали, в чем дело, он снес флагшток, парадную трибуну, доску Почета и уже приближался к столовой. Петрович, отпустил молодого, прыгнул в кресло и начал судорожно искать ногой тормоз, но не успел, раздался зуммер, и машина остановилась сама в метре от окна, из которого на них изумленно смотрели красные лица участников, проходившего там банкета.
– Место назначения, – прозвучал из динамика металлический голос.