Глава 1. Гутины
Начало девяностых. Первая в мире страна рабочих и крестьян повержена и медленно умирает. Мерзавцы, погубившие ее, прорвались к власти и делят еще теплую тушу. Все остальные предоставлены сами себе и творят, что хотят. Голод, холод, беззаконие…
Сергей Сергеевич Гутин или Серега, как его все называют, всю жизнь проработал инженером на военном заводе. Двадцать с лишним лет на одном и том же, как у Христа за пазухой. Карьеры не сделал, но оклад свой, умноженный на разные коэффициенты всегда получал регулярно, плюс премии, а также детские садики, санатории и прочие бесплатные блага. Даже квартиру получил, как раз, перед перестройкой.
А сейчас холодная война закончилась. Оружие побежденным делать запретили, завод сидит без работы. Увольнять, вроде, не увольняют, но и дел никаких, зарплаты и уж, тем более, премий тоже не дают.
Когда-то шумное здание КБ опустело. Кто поумнее уехали на историческую родину, кто пошустрее разбежались по разным кооперативам. Остались только самые верные заводчане, кому больше идти некуда. В Серегином отделе, например, из шестнадцати человек осталось всего пять. Из них две деда, которым одному год, другому полгода до пенсии и Маргарита на седьмом месяце беременности. Сегодня, кстати, все три на больничном. И еще недавно студента из института по распределению прислали, но в последнее время и он куда-то пропал и уже недели с две не появлялся.
Так что Серега сегодня в комнате один, к нему пришел Петро – Петр Витальевич, приятель со второго этажа, они сидят за столом в тени кульмана и ностальгируют:
– А помнишь, Петро, как мы в восемьдесят…, не помню каком, твой полтос обмывали?..
– Ну, а как же? В восемьдесят втором, каком еще? В феврале тогда еще Леня ласты склеил… Да… – Петро сделал важное лицо, – Знатный был банкет… Две тыщи с лишним прогуляли. Одного только коньяка три ящика куплено было…
– Да брось… Ты в прошлый раз, вроде, тыщу говорил, а до этого, вообще, четыреста? – Серега еще промолчал из деликатности, что и коньяка на столах он что-то тоже не припоминает.
– Да пошел ты!.. Две тыщи! Лопни мой глаз! – завелся с пол-оборота бывший юбиляр. Оба еще не обедали, а голодные люди, как известно, очень вспыльчивые. – Да у меня и чек сохранился. Могу показать…
Они с минуту поперепирались на эту тему, после чего Серега, как принимающая сторона решил уступить:
– Ну, ладно, ладно, Виталич… Это, может, я тебя с Семенюком перепутал… Ну да, конечно… Извини, Петро, – и чтоб замять инцендент, спросил весело: – А помнишь, как еще Вована потеряли?
– А-ха-ха! – охотно забыл все разногласия Петро, – Как же, как же…
– Вот ведь комик был… Залез, главно, в женский туалет. Все домой уже собираются, Танька, жена с ног сбилась ищет, а его нет нигде. В милицию звонить уже хотела, а потом одна девка из официанток и говорит, что у них в туалете на третьем этаже перед кабинкой чьи-то мужские ботинки стоят. Все туда, дверь сломали, а он там на полу, костюм снял, аккуратненько на бачок повесил, носки на батарее, унитаз обнял и спит… – оба заржали.
– Вот алкаш был… Где он теперь?
– Вован-то? Так давно уж загнулся. Года два назад… Говорят, не то что-то выпил.
Оба, как по команде, с грустью посмотрели на стоящую между ними на столе трехлитровую банку, до половины налитую мутной желтой жидкостью.
Им сегодня повезло. Завхоз Тереньтьич попросил помочь. Рулон чертежной бумаги килограммов триста спускали по лестнице с четвертого этажа (лифт уже месяц, как сломался), а потом запихивали в чебурашку к какому-то хмырю. Часа два кожилились, зато заработали литр смеси для чистки плат, СБС – спирт с бензином. Не гранд шампань, конечно, но после соответствующей обработки пить можно. Согласно заводскому рецепту, они добавили воды, тщательно взболтали, помыли руки, приготовили закуску и сидели ждали, когда отстоится и можно будет опохмелиться.
– Хватит уже, давай сливать.
– Да куда!?.. Рано, – Витальевич посмотрел на часы. – Восемь минут всего прошло.
– Ну и нормально… Прозрачная уже?
– Кончай… Пусть хотя бы час постоит…
– Чего!?.. Час!? – Серега чуть не заплакал. – Вот Тереньтьич – ворюга!.. За бумагу, поди, миллион с коммерца снял, а нам спирта нормального пожалел.
– Да когда он нормальный-то был? Вспомнил… Не ссы, пил я эту бодягу сколько раз, и, как видишь, живой. Только нужно все по технологии делать.
– Ну да, ты же технолог. А я то и забыл, – настроение у Сереги резко испортилось. Обед кончался, а у них все еще не в одном глазу. Он поднялся и подошел к окну.
Их здание стояло напротив КПП и ему с высоты открывалась вся картина постигшего завод бедствия. На занесенной снегом дороге перед воротами скопилась длинная вереница грузовиков с различными материальными ценностями, ждущих проверки на выезд. Первым в очереди стоял МАЗ-длинномер, выше бортов нагруженный железным прокатом. Мужик с заметным даже с четвертого этажа носом, видимо, хозяин груза, о чем-то спорил с караульной. Толстая тетка с карабином через плечо рукой в перчатке без пальцев сердито тыкала то в накладные носатого, то на его неестественно распухшую машину, а тот, воровато оглядываясь, совал ей в карман что-то очень похожее на банкноты. Наконец его аргументы сломили сопротивление стражницы, она перестала жестикулировать, отделила от пачки его бумаг свой листок и, сунув куда-то за пазуху, махнула рукой невидимой за грязным стеклом будки КПП подельнице. Обмерзший сосульками шлагбаум поднялся, и длинномер медленно пополз на свободу. Его место занял новый, такой же перегруженный чем-то, стыдливо прикрытым брезентом, и из кабины выскочил похожий мужик…
– И что мы с тобой, Петро, ни какое товарищество не организовали?.. С ограниченной безответственностью… – вздохнул Серега и отвернулся. – Сейчас торговали бы себе. Тут купил, там продал. Красота…
– Мне-то на пенсию летом, а вот ты, не знаю, какого хрена тут делаешь?
Серега вздохнул еще глубже. Конечно, он понимал, что здесь давно уже нечего ловить, и с таким же успехом, но с большим удовольствием он сидел бы дома у телевизора, но жена всю жизнь мечтала видеть его начальником. А сейчас, по ее мнению, он был близок к этому, как никогда. Два вышеупомянутых деда, как раз и были начальником их отдела и его замом. Ему нужно было только подождать…
– Ну что там?.. Не пора еще?
– Семнадцать минут… Только что смотрел.
– Да что это еще такое!?.. В какой это книге написано, что именно час ждать надо!? – истерично завопил Серега. – Что Менделеев или там Складовская-Кюри проводили опыты с этой дрянью и доказали научному миру, что шестьдесят минут надо ждать, а не семнадцать?..
Его приятель в это время, положив голову подбородком на столешницу, завороженно глядел на жидкость и даже не шевельнулся в ответ.
Серега раздраженно плюнул в мусорную корзину, сел на свое место и тоже уставился на банку. В ней шел восстановительный процесс. Дурацкая испорченная какими-то язвенниками жижа, подчиняясь законам природы превращалась в два хороших и нужных продукта. Более легкий бензин всплывал, а утяжеленный водой спирт тонул. Желтый слой вверху, бесцветный внизу и между ними мутный, который становился все тоньше и тоньше.
– Вот так и мы с Зойкой, жили-жили сорок лет и разбежались, – горько вздохнул Петр Витальевич. – Дети уехали и, оказалось, что и не было между нами ничего больше…
– Да-а-а… – понимающе пропел Серега, – А я о другом подумал, Виталич. Вот был наш СССР. Сколько там всяких было республик намешано, и вроде крепкая была страна… А вот партии не стало, оставила она людей в покое и все мигом разлезлось.
– Да тебе в депутаты надо, ишь какие мысли у тебя правильные.
– Обязательно… Вот сейчас капнем и начну над программой работать…
Тут снаружи дверь кто-то дернул, потом сильнее, и не сумев открыть, начал энергично трясти туда-сюда. Они, конечно, подпирали ее стулом, но, как выяснилось, не надежно. Не прошло и пяти секунд, как бесцеремонный посетитель расшатал и преодолел их преграду:
– А, КаГеЧеПисты, закрылись! – Саня, инспектор из Отдела кадров влетел в распахнутую дверь и, бодро пробежав между рядами столов, просунул свою наглую рожу к ним за кульман. – Бухаете? Проклятые нарушители дисциплины!
Он застиг Витальевича за процессом медленно-медленного опускания драгоценной банки под стол.
– Тьфу на тебя, придурок! – тот уже почти донес ее до пола. – Убью… – начал он, сделав свирепое лицо, источать какую-то угрозу, но внезапный прострел в поясницу помешал ему, – Ой!!!…
– Убьет тебя, если стряслось… Он такой!.. – закончил за приятеля Серега и, поспешно забрав у того груз, аккуратно, как сапер тикающую мину, стал возвращать на стол.
– А вы что перепугались-то?.. По привычке что-ли? Так сегодня везде бухают. А что еще делать-то? – ухмыльнулся Саня, по красной физиономии и по неестественной веселости которого было видно, что знал он это не понаслышке.
– Вали отсюда, гандон. Мы тут не пьем, а научные опыты ставим, – Петро, превозмогая адскую боль распрямился, чтобы побыстрее удостовериться, что внезапное вторжение незваного гостя не нанесло ущерба ходу процесса. – И как, бля, этот прихлебатель знает, где какая халява подается!?..
– Да, ладно ты, Виталич… – нисколько не обиделся Саня. От выпивки его можно было отогнать разве только палкой и то, если с гвоздями. Он принял вид серьезного ученого и приблизил лицо к сосуду:
– Ну что ж, нормально все идет… Дистиллированной разбавляли?.. Одобряю… Минут через пять, думаю, можно сливать. Трубка-то есть?
Виталич, открывший было рот для последующих гонений на халявщика, осекся на полуслове. Как сливать-то, они не подумали.
– Ну вот!.. Вот же!.. – Санино лицо расплылось в радостной улыбке. – Куда вы без Александра Семеновича?.. Закусочку, вижу, приготовили, – он приподнял журнал «Знание сила», скрывающий тощие бутерброды с морской капустой, – стаканчики, – кивнул на две разнокалиберные кружки с одинаково коричневым от чая нутром. – А самое главное забыли… Ну ничего, Александр Семеныч вас в беде не бросит, щас принесет, – и так же стремительно, как и ворвался, исчез в дверях.
– Блин! Этого клоуна нам только не хватало…
– Да ладно, Петро… Хрен с ним… Пусть выпьет немного, говна не жалко… Хоть новости последние узнаем.
– Да уж, конечно, щас его пушкой не отогнать. А пошлем, растрезвонит всем, еще больше придурков набежит…
– Что не закрываетесь- то? – пулей вернувшийся Саня сделал бдительное лицо и, плотно закрыв за собой дверь, старательно подпер ее стулом, – Неразумно, господа КеГеЧеписты. Халявщики кругом.
– Сам ты КеГеЧеПист, – поморщился Виталич. – Раз уж упал на хвост, веди себя прилично.
– Сорри, мой генерал. С этой секунды перед вами само приличие… – Саня достал из кармана красный резиновый шланг. – Вот ваша трубка, кстати, своя собственная… У бабушки от кислородной подушки отрезал… А также… Ба-бааам!.. – пропел он туш и торжественно поднял над головой какой-то пакетик, – чтобы вы больше не говорили, что Александр Семенович – халявщик…
– Что такое?! Наркотики?!.. – встрепенулся Виталич, – Неет! Вали с ними отсюда! Мы не употребляем…
– Фу, генерал! Как можно!?.. Вы безнадежно отстали от моды. Сейчас бензосмесь с наркотиками уже никто не пьет… Только с Инвайтом. Вот, рекомендую: самый дифицитный, грушевый, – он поднес яркую картинку Витальичу к самому. носу. – Прошу удостовериться, все в рамках закона. «Просто добавь воды», как говорится, или в нашем случае бензина.
– Мудозвон, он и в Африке мудозвон, – отвернулся Виталич, нахмурившись.
– Вот в Африке ни разу не был… В Канибадаме был, в Нагайбабакском районе был и даже мимо деревни Мышегробово проезжал, а вот в Африке не был, – парировал доморощенный комик и, заметив, что шутка не прошла, решил зайти с другого конца: – Кстати, как там наш пациент? – сделав из большого и указательного пальцев подобие монокля, он начал внимательно наблюдать сквозь него за ходом процесса в сосуде, – Ну что же, я бы сказал, что операцию можно начинать. Как вы считаете, коллеги?
– Давно пора, – радостно согласился Серега.
– А я думаю, рано, – недовольно пробурчал Виталич, – В отходы много уйдет…
Мутная полоска между слоями спирта и бензина, и в самом деле, была довольно-таки толстовата.
– Так ты же сам говорил, час, – в голосе Сереги читалось раздражение. – Сколько уже прошло?
– Сорок три минуты…
– Можно и подождать, конечно, но Александр Семенович смысла в этом не видит, так как знает секретный способ очистки, доставшийся ему по наследству от бабушки.
– Это от той, которая от удушья умерла? – Витальич кивнул на трубку.
– Нет от другой, но и та тоже может, если в ближайшее время шланг не вернем…
– Спасать надо бабушку, Петро… Кончай формализм разводить.
– Кстати, господа депутаты, поскольку мнения электората разделились, нам возможно прийти к консенсусу, прибегнув к голосованию, – репортажи с различных партийных съездов и пленумов были тогда в стране самыми популярными шоу и их бюрократическая лексика с успехом использовалась разными остряками. – Кворум у нас имеется…
– Ну, мудозвон… – Виталич не выдержал, улыбнулся. Трубы у него горели не меньше чем у собутыльников, и он сдался: – Да мне что больше всех надо что ли?.. Пора, так пора… Давай свой шланг.
– Желаете сами, генерал? Пожалуйста… Однако, не царское это дело. Я, как самый ненужный на этой подводной лодке, могу сделать эту грязную работу… Вы не против?..
– Да, ради Бога, больно надо, – Виталича кривляния инспектора очень раздражали, особенно на голодный желудок.
– Давай, давай, Санек, начинай уже, – Серега поставил пустую банку, в которой напиток изначально принесен был от Тереньтьича, на пол.
– Плачу наличными… Отлично!… – Саня причесал пятерней волосы, зачем-то заправил и без того мятый пиджак в штаны и, держа шланг двумя пальцами на вытянутой руке, стал на цыпочках приближаться к столу. Серега прыснул от смеха. Виталич тоже ухмыльнулся:
– Ну, клоун!..
– Молчать, когда работает невероятный мистер Джевахарлар Неру!.. Вы закроете ему чакры!..
Артист обрадовался наконец, что нащупал контакт с публикой и продолжал уже на волне вдохновения. Он решил превратить банальное переливание в яркий спектакль из жизни заклинателей змей. Извиваясь и приплясывая, как индийская танцовщица, он опустил один конец воображаемого пресмыкающегося в банку, а другой запихал в рот.
– Не дунь только, придурок, – всерьез испугался Витальич.
Саня плавными танцевальными движениями стал его успокаивать.
– Может хватит, Махмуд Эсамбаев, выделываться!.. Скоро уже рабочий день закончится, – не вытерпел тот.
Заклинатель бросил гневный взгляд в его сторону, выкинул еще пару коленец и, резко втянув в себя жидкость из сосуда, набрал полный рот.
Тут в представлении произошла заминка. Весельчак прекратил дергаться и застыл на месте с вытаращенными от ужаса глазами. Вместо того, чтобы просто наполнить шланг и опустить его в банку на полу, он решил при этом вперед всех отведать живительной росы. Видимо, давно не имел дел с бензиновыми растворами и позабыл, как отвратительны они на вкус.
– Глотай, чудик. – заржал Виталич. – Не смей выплевывать добро.
– Давай, давай, Санек… Что остановился на самом интересном месте?.. – Серега начал подбадривать друга хлопками в ладоши.
Но тому было не до танцев. Рот жгло, ядовитые пары не давали дышать. Самое простое было бы выплюнуть эту дрянь, но это значило потерять лицо. Немного повращав выпученными глазами, Санек решился и сделал судорожный глоток…
На это было больно смотреть… Виталич приблизил к дергавшемуся в рвотных порывах лицу артиста крупный кулак:
– Только наблюй тут, сука!..
Это возымело действие, бунтующий пищевод шутника расслабился, и яд успешно проскочил в желудок.
– О!!! Бля!!! – Саня размазал ладонью обильно хлынувшие из глаз слезы. – Крепкая, падла!!!
– А то!.. – Витальичу понравилось завершение шоу, – Это тебе не шербет, или что вы там у себя в Индии пьете?
– Ты, это… того… – Серега показал на зажатую в руке у Санька трубку и все еще пустую банку…
– А… Я, я, натюрлих, – небольшой химический курьез не отбил у Сани любовь к перевоплощению. Наоборот, новая порция алкоголя, поступившая в его и без того воспаленный мозг, родила в нем новый образ. Сейчас он стал писающим мальчиком, приставил недавнюю змею к соответствующему месту и, изобразив на лице наслаждение, начал облегчение. В совокупности с бодро побежавшей струей получилось очень похоже. Но зрителей это уже не интересовало. Они склонились на верхней банкой. Витальич придерживал шланг у самого дна, а Серега просто контролировал.
– Ну, что там на палубе?.. – новая статическая роль стала надоедать Сане – Не пора выключать? – на палубе молчали. – Э, алле, что сдохли там? Не пора? Спрашиваю…
– Вот, бля, связались с идиотом… Ссы спокойно, я сам выключу, – пробурчал Виталич, наступал ответственный момент.
– Все, – заорал Серега.
– Рано…
– Желтую уже сосет…
– Рано…
– Да ты чо?!.. Хватит нам… вытаскивай!..
– Вот щас в самый раз, – Виталич, как заядлый рыбак, выдернул шланг.
Саня дождался окончания струи, весьма натурально стряхнул последние капли и сделал вид, как будто спрятал шланг в трусы. Виталич улыбнулся во весь рот и отдал ему второй конец:
– Молодец. На, отнеси быстрей своей бабушке. Только концы не перепутай, – настроение у него явно улучшилось.
– Э-эх, – Серега радостно потер ладони, аккуратно взял вожделенный сосуд и поставил на стол.
Напитка получилось почти полная банка, граммов восемьсот. Это было хорошо. Но вот выглядел он, мягко говоря, не очень аппетитно.
– Надо было раньше выключать, – он поболтал пальцем в банке, разгоняя радужные пятна, плавающие по поверхности, вынул его, понюхал и произнес с легким разочарованием: – Даже не девяносто пятый…
– Эй, артист, ты как себя чувствуешь? Живот не крутит? – Витальич внимательно посмотрел на подозрительно притихшего Санька.
– Нормально, – вяло ответил тот.
– Что за ответ?.. Где твой искрометный юмор?
– Да пошел ты… – отмахнулся от него инспектор, он и в самом деле был какой-то бледноватый.
– Ты нам обещал секретный способ очистки… Так давай, самое время.
– А… Это пожалуйста, – Саня достал из кармана зажигалку, поднес к банке и крутанул колесико. Никто не успел ничего сообразить, как бензин вспыхнул, и оранжевое пламя взметнулось до потолка.
– Ты что творишь, урод!?.. – Серега с Витальичем в панике забегали вокруг костра.
– Спокойно, коллеги, – начал их успокаивать Санек, – Бензин сгорит, пламя станет синим, закроете банку, и оно погаснет.
– Банка то стеклянная, идиот!!!
Виталич сватил с полки какой-то толстый справочник и бросился закрывать им банку, но не успел. Стекло лопнуло раньше, не выдержав перепада температур, горящая жидкость хлынула на стол, и Серегины бумаги, разбросанные на нем еще с советских времен, вспыхнули, как порох. Виталич едва успел убрать оставшийся бензин от огня. Бегом отнес его подальше в угол, схватил там чайник и начал лить из него на пламя, а Серега, сорвав с себя пиджак, стал хлестать им по пылающему столу. Но от их судорожных усилий пожар не становился слабее, наоборот огонь перекинулся на соседние столы…
Спас положение сам поджигатель. Он сбегал в коридор, принес огнетушитель и начал поливать все вокруг вонючей пеной. Через пару минут катаклизм был побежден.
– Ох ты, блин! Совсем забыл, у меня же дела… – Саня бросил пустой баллон на пол и, стараясь не смотреть в глаза друзьям, побыстрей выбежал из еще дымящегося кабинета. – Пока, мужики.
– Ну и я тоже наверное пойду, – протянул мокрую руку Сереге Витальич. – Я вспомнил, мне отчет еще доделать надо… Давай…
– Давай, – пожал ее Серега. Взял двумя пальцами один из листиков морской капусты от размытых струей огнетушителя бутербродов, положил в рот, выплюнул и рассеянно произнес: – И я тоже, наверное, пойду… Давно пора…
Серегина жена – Клара Карловна, в отличии от мужа, дождалась когда руководящая должность упадет ей в руки. В связи с перестройкой в их универмаге продавать стало нечего и некому, поэтому многие уволились, и ее мечта исполнилась, из простого товароведа она превратилась наконец в главного, правда, сейчас единственного на весь магазин. Сначала сильно обрадовалась, даже банкет организовать собиралась, но когда поняла, что подчиненных у нее от этого не прибавилось, слегка подразочаровалась. Но настроение, все равно, последние дни у нее было приподнятое.
Универмаг располагался в самом центре города, и их директор Аббас Закабасович не зря мутил со всякими там акциями. В конце концов здание стало принадлежать ему одному и, он смог продать половину его какому-то банку. На месте, посередине торгового зала, где пролегала граница, новым хозяевам именно сегодня понадобилось возводить стену. Они нагнали для этого тучу иностранных работников, а те устроили на месте работ настоящую войну с натуральными обрушениями, химическими атаками, перестрелками из перфораторов и оккупацией туалетов. Совершенно пустой до этого магазин наполнился жутким грохотом, строительной пылью, едкими запахами и нахальными черными рожами. Если раньше какие-то потенциальные покупатели и забегали к ним хотя бы погреться, то сейчас и это стало невозможно. Поэтому Аббас Закабасович решил закрыть магазин и отпустить всех до понедельника в неоплачиваемый отпуск.
Всвязи с каникулами придя домой пораньше, Клара Карловна была очень удивлена. Еще и трех часов не было, а муж ее, который в жизни никогда раньше шести с работы не появлялся, сидел в гостиной на краешке дивана и, скромно поджав ноги, смотрел на нее глазами срущей собаки.
– Ты чего это дома, негодяй? – так она изредка называла мужа, когда не имела к нему никаких особенных претензий, – И не пьяный… Что случилось?
– Да так ничего…
– А телевизор что, сломался?
Зомбоящик у них обычно работал постоянно, как батарея центрального отопления.
– Работает… почему…
– А что не включаешь?..
– Да что-то не хочется…
– Вот еще чудо… Уж не заболел ли?..
Она подошла и положила ладонь ему на лоб.
– Температура нормальная… А что это ты какой-то обгорелый? Волосы и ресницы все… – она приблизила к нему обильно напудренное лицо, – И бензином воняет… А… Машину разбил, гад!!! Говорила я тебе, не ездить, говорила, что гололед седня!.. Ах ты ж паразит, да как же я сейчас ее ремонтировать буду… Денег совсем нет, запчасти такие дорогие! Да что же делать-то теперь!?.. Вот ведь навязался, гад, на мою голову!.. – моментально воспламенилась она, потом осеклась, – А нет… – вспомнила, что только что, когда подходила к дому, видела их Москвича у подъезда целым и невредимым. – А ну, говори щас же, сволочь, что натворил!!!
Муж молчал. Она замахнулась на него рукой и открыла было рот для последнего предупреждения. Но Серега ее упредил:
– Клара, кажется, меня уволят, – решился вымолвить он наконец, и на глаза его навернулись слезы.
– За что это?..
– Я тут совсем ни причем… Это Санек и Виталич устроили пожар на моем столе в кабинете, а подумают на меня, – и он торопливо начал выкладывать, как все было.
Клара Карловна, рассеянно слушая его подробный рассказ, зазевала было, но тут ее отвлек условный стук по батарее. Кто-то звонил.
– Так тебе и надо, алкаш проклятый! – грубо перебила она несправедливо пострадавшего мужа, поспешно набросила пальто и понеслась вниз на третий этаж.
– Кажись тебя, Кларша… – соседка Пантелеевна, распахнув настежь входную дверь, в одной руке держала трубку, а другой отчаянно манила соседку вступить в диалог с кем-то на том конце провода.
Самой Пантелеевне звонить было некому и звонков ждать было не от кого, так как была она одинока и к тому же глуха, как тетерев. Но редкий в те годы гаджет имела, так как являлась инвалидом и еще кем-то там. За это все здоровые, но бестелефонные соседи ее уважали, почтительно приветствовали, интересовались делами и предлагали чем-нибудь помочь. Квартирка ее всегда была полна гостями, и даже имелось некое подобие жениха.
– Алле, – придав голосу максимальную томность, проворковала Клара Карловна в трубку.
Она давно ждала звонка от одного дерзкого нахала с работы, (не будем уточнять кого, так как он все еще не свободен). Но в ответ из трубки раздались только треск и хрюканье.
– Мама, ты что ли?.. – едва скрывая разочарование, спросила она. Это снова был не он, а судя по качеству связи, мать из деревни. – Але, алле… Тебя не слышно, мама… Что случилось?
Громкость треска и хрюканья увеличилась.
– Да нет, не не слышно, а не понятно, что говоришь… Сплошные помехи… Перезвони, – она положила трубку.
– Мать что ль опять? – подергала ее за рукав стоящая в двадцати сантиметрах от нее Пантелеевна.
– Ага, она, – прокричала ей в самое ухо Клара Карловна. – Плохо слышно, сейчас перезвонит.
– Да ты что!?.. Перитонит!?.. Это что еще за страсть такая?.. Вот у мово батюшки, царство ему небесное, так был опендицит… Так ведь чуть не помер болезный, пожарники даже в область его возили… Фелшар тогда ему и говорит…
Тут ее воспоминания прервал телефон, запрыгав по тумбочке и противно задребезжав. Пантелеевна на правах хозяйки схватила его первая.
– На проводе, – ответила она важно и тщательно прислушалась.
– Да, это меня… Снова мама, – Клара Карловна попыталась отнять у старухи трубку.
– А ну… – отмахнулась от нее та и повернулась спиной. С минуту послушав одним ухом, перенесла к другому. Это помогло, она развернулась и, радостно улыбаясь во весь беззубый рот, протянула телефон соседке:
– Опять тебя, кажись… – и погрозила корявым пальцем: – Ой, что-то часто тебе, девка, седня названивают,
В трубке был слышен тот же самый треск, но хрюкали уже гораздо спокойнее.
– Мама, все хорошо?.. Ты здорова?
К треску добавился свист, а в хрюкании стали читаться утвердительные ноты.
– Ну и, слава богу!.. Приехать?
Те же ноты.
– Когда?.. Могу завтра… Как тебе?
К треску и свисту прибавились звонкие щелчки, а хрюканье превратилось в радостный кашель.
– Хорошо, мама, договорились… Жди, завтра к вечеру… Целую.
Перемены, к счастью, не успели докатиться до их бабушки – мамы Клары Карловны и Серегиной тещи в ее далекую деревню. Там, несмотря на смену политического строя, как и прежде, всходило солнце, пели петухи, куры несли яйца, а корова Машка давала по ведру молока каждый день. К тому же наступила зима, и пришла пора резать кабанчика. О чем старушка и пыталась сообщить дочери.
И вот, назавтра в пятницу, позавтракав морской капустой с майонезом, они выехали из города, и еще не стемнело, как их «Москвич» уже сигналил перед массивными, почерневшими от времени бабушкиными воротами.
Когда-то большая зажиточная деревня Колбасиха к закату социализма окончательно пришла в упадок. Расположенная у красивой реки, с богатыми полями и пастбищами, но на отшибе от других населенных пунктов, она захирела без хорошей асфальтовой дороги. Старая, грунтовка осенью и весной из-за дождей раскисала, превращаясь в непроезжую пашню, сообщение с деревней на долгое время прерывалось и бывало возможно только по реке. Тогдашнее областное начальство, чтобы не строить новую дорогу из-за одной деревни, воспользовавшись модной в то время компанией, сделало ход конем и занесло ее в число неперспективных. Так многолюдное село лишилось своей школы, магазина и фельдшерского пункта. Постепенно закрылись клуб и библиотека, а также отменен хоть маленький, но все же иногда ходивший автобус. Не выдержав такого удара, большинство жителей покинули насиженные места и подались из села ближе к цивилизации. А в большой, когда-то веселой деревне остались только черные покосившиеся избы и заросшие бурьяном огороды.
Но бабушка не сдавалась и не хотела бросать большой добротный родительский дом, в котором выросло несколько поколений ее предков. «Здесь родилась, здесь и умру», – вздыхала она. Жила и из последних сил продолжала в одиночку содержать солидное хозяйство.
И вот старушка, как только сквозь вытаянный ладонью кругляшок на промерзшем окне заметила их «Москвичонок», пробирающийся по бескрайней снежной равнине, наскоро набросила телогрейку, выскочила на улицу, и дорогие гости из тесной машины сразу же попали в ее крепкие объятия. Она звонко расцеловала каждого, тщательно рассмотрела, держа на вытянутых руках, убедилась, что все в порядке, смахнула невольную слезу и без лишних расспросов отвела в специально истопленную к приезду баню… Таков был ритуал.
Баня у тещи была знатная. Порядком промерзший в холодной машине зять мигом скинул одежду и радостно бросился в парилку. Даже толстенная, почерневшая от времени дверь не могла скрыть его счастливых вскрикиваний и довольного кряхтения. Клара Карловна же, не понимавшая подобных развлечений, тем более, таких от которых могла пострадать ее новая, жестко залакированная прическа, не мылась, а просто сидела в предбаннике – делала вид, чтобы не обидеть мать.
Старушка же в это время накрыла на стол, последний раз критически окинула его взглядом и уставшая, но довольная собой села на лавочку поджидать. Немного портил ей настроение своим запахом привезенный гостями в подарок ядовито-зеленый кримпленовый жакет. Но она должна была надеть его, чтобы сделать дочке приятное. Но это была мелочь в сравнении с предстоящим прекрасным вечером.
Настоящие ценители знают, что красота и сила русской деревенской кухни в ее простоте. Натуральные продукты, простые специи, элементарная кулинарная обработка. Сельским жителям нет времени на долгие манипуляции. Кухонные помещения, как правило, тесны и неудобны, а скромный рукомойник в виде ведра с дыркой не располагает к мытью большого количества посуды. Продукты для блюда режутся на куски, складывается в чугунок, заливаются водой, солятся, если найдется перец, перчатся и специальным ухватом ставятся в печь. Повар вместе со всеми занимается своими делами, косит траву или окучивает картошку, а когда приходит время обеда или ужина, достает готовое блюдо и, пожалуйте к столу. То же самое с соленьями и вареньями. Нарвал чего-нибудь в лесу или огороде, засыпал солью или сахаром, запихал в бочку или в банку и забыл до зимы. Бывают, конечно, и исключения, типа пельменей или самодельной колбаски, но это только по очень большим праздникам.
Самым первым оценившим великолепие бабушкиной сервировки был большой усатый таракан, сидевший на старинной позеленевшей иконе в переднем углу комнаты. Его мнения, разумеется, никто не спрашивал, хотя обзор с его места был наилучший. Массивный стол, стоящий здесь уже несколько веков, ломился от яств. В самом центре возвышалось блюдо дня – огромный, только что из печи, чугун с грудинкой от того самого убиенного вчера кабанчика, с картошкой. Далее вокруг по часовой стрелке располагались: квашеная капуста в большой дубовой лохани, глубокая суповая миска соленых груздей и тарелка с маринованными опятами, обильно сдобренные густой домашней сметаной, значительный кусок копченого сала, на деревянной разделочной доске, блюдо с солеными огурцами и помидорами, гора жареных на топленом сливочном масле пирожков с ливером. Немного особняком, на краю стола на красивой, правда, с кое-где отколотой эмалью тарелке живописно лежали домашняя колбаса и самодельный окорок, а рядом в плетеной корзинке толсто нарезанные куски недавно испечённого хлеба. Все перечисленное божественно благоухало, не перебивая в прочем острый химический запах подстеленной под все это новой цветастой клеенки.
Клара Карловна первая появилась в дверях комнаты и, взглянув на стол, всплеснула руками:
– Ну, зачем, мама?.. И мясное…. Ведь пост в самом разгаре.
В стране, как раз в это время, веру в Светлое Будущее сменяла вера в Бога, и было модно поститься, креститься и стоять в различных всенощных бдениях.
– А ты не ешь, – старушка окинула подозрительным взглядом, пришедшую из бани совершенно сухую, с нетронутыми пластмассовыми кудрями на голове дочь. – Я это не тебе, а Сереге. Ты его там у себя, своими постами, поди, заморила совсем.
Теща когда-то была замужем за идейным революционером Карлом Энгельсовичем (урожденным Терентием Федоровичем), после долгой отсидки в лагерях за шпионаж сосланным в их глухую деревню на поселение. Профессиональный атеист, он сумел внушить ей критическое отношение к религии.
– Как же можно, мама! В Пост наш организм и разум очищается от всего грешного и плотского. Набитый мясом желудок мешает нам понять истину, которую…
– Так я зря старалась? – оборвала старушка поучительную тираду дочери, в ее глазах забегали недобрые огоньки.
Но как раз, в этот момент, появившийся из бани красный, еще дымящийся, с прилипшим ко лбу листом Серега не дал разгореться религиозному спору. Его взгляд восхищенно пробежал по столу, но не найдя чего-то важного, вдруг потух.
– Ах, я дура старая!..
Бабка звонко хлопнула себя по лбу ладонью и скрылась в сенях, погремела там чем-то и через секунду вернулась с огромной бутылью, наполненной мутной жидкостью. Глаза Сереги вновь разгорелись и даже сильнее прежнего.
– Мама! – укоризненно замотала головой Клара Карловна. – В Пост мы с Сережей…
Взгляд у Сереги опять начал тухнуть.
– Бля!.. – рявкнула старушка, не дав ей договорить. – Еще раз скажешь при мне это слово,.. – она гневно повращала глазами, подбирая подходящее наказание, – … мигом у меня домой отправишься… пешком… А уж мы с Серегой выпьем без тебя… спокойно, – как бы опомнившись, уже ласково закончила она, передавая бутыль зятю.
Теща была хоть некрупной на вид, но нрав имела суровый, и Клара Карловна решила, что будет разумнее временно прекратить поститься, к тому же стоявшее напротив ее блюдо с окороком выглядело о-очень соблазнительно. Она сменила тему и пропела, расплывшись в сладчайшей улыбке:
– Мамочка, этот кардиган так тебе идет, просто чудо!.. Встань-ка я погляжу… А чего юбку не надела?
Этот жуткий костюмчик, не заинтересовавший покупателей даже своей старой, еще советской ценой, довисел до того, что лучше в универмаге уже ничего не осталось, и Кларе Карловне пришлось взять его в счет зарплаты.
– А, мама?..
Теща не отвечала, давая понять, что все еще обижена на дочку. Она сосредоточенно крутила ручку старого деревянного телевизора, стоявшего на комоде. Там сквозь черно-белую рябь время от времени показывалась хлопающая беззвучно губами голова непонятного пола. Добившись относительно устойчивого изображения, старушка внезапно треснула телевизор кулаком по фанерному боку. Вышеупомянутый таракан от неожиданности даже упал с иконы, а голова запела дребезжащим женским голосом. Эта маленькая победа подняла бабке настроение, и она игриво спросила у переминавшегося с ноги на ногу с бутылью в руках зятя:
– А ты что, Сергунь, никак тоже постишься?
Серега так отрицательно закрутил головой, что та чуть не оторвалась.
– Да нет, конечно, тетя Фрося!.. Вы же меня знаете!..
Вообще-то тещу звали Ефросинья Христофоровна, но заметив неподдельные мучения зятя при произношении этого не простого звукосочетания, она сама предложила ему более простой, хотя и не совсем генеалогически верный вариант – тетя Фрося.
– Дык, наливай тогда, наконец, твою бога душу мать!
Она жестом показала на три граненых стакана, образца девятьсот тринадцатого года, трогательной группкой, стоящие на краю стола. Серега на всякий случай вопросительно глянул на жену. Та воздела глаза к потолку: мол, делайте, что хотите. Воодушевленный такой необычной добротой, он мигом набулькал грамм по сто в каждый стакан, два галантно подал дамам, один взял сам.
– Ваше здоровье, девушки, – произнес с чувством, чокнулся с каждой, проникновенно заглянув в глаза, и рывком забросил в себя налитое. Не дрогнув ни одним мускулом лица, не спеша, положил пальцами в рот скользкий груздь, пережевал и откинулся на спинку стула, ощущая, как огненная жидкость распространяется по телу.
– Орел! – восхитилась теща.
– Алкаш проклятый! – беззлобно заметила жена.
Ей тоже понравился трюк с семидесятиградусной материной самогонкой. Была продемонстрирована отшлифованная годами работы на заводе техника питья, позволявшая проталкивать в организм различные производственные жидкости. Пущенная умелой рукой струя, минуя разные чувствительные рецепторы, попадала точно в широко раздвинутое горло и дальше уже без всяких препятствий скатывалась в желудок.
Девушки тоже отпили понемногу и деловито засуетились, раскладывая пищу по тарелкам.
– Так, все-таки, мама, как поживаешь-то, как хоть твое здоровье-то? – возобновила беседу Клара Карловна.
Теща, слегка захмелев, подобрела и, бросив взгляд на запихивающую в рот крупный кусок колбасы дочь, решила ее простить.
– Живем помаленьку, слава Богу, помирать пока не собираемся. Спина вот только отваливается, весь день на ногах, баню топила, на стол собирала, в погреб только раз двадцать за день лазала, хотела дочке угодить… А у нее, видишь ли, пост…
Старушка опять сделала обиженное лицо.
– Прости, мама, спасибо, конечно, за такую красоту. Но если бы ты постилась и не ела столько жирного, то меньше бы уставала. Ведь поститься это полезно. Ведь в Пост…
– Да ты, я смотрю, не унимаешься!!! – прошипела старуха, лицо ее резко побагровело, для придания себе более грозного вида она стала подниматься со стула. – Да я!!! Да ты!!!…
Она замахала руками, и из ее рта вместе с матерными ругательствами полетели клочки недожёванной капусты…
Но внезапный гром, грянувший со стороны комода, не дал разгореться ссоре.
– Блин, телевизор упал. Я только локтем тихонько тронул… – пробормотал Серега и испуганно втянул голову в плечи.
Дочь и мать в едином порыве, позабыв про былые разногласия, метнулись к месту падения.
– Насрать тебе в руки, гад!.. Как же это локтем?.. Да в нем центнера полтора будет, – сокрушалась бабка, ощупывая, как хирург пациента, лежащий вниз экраном ящик. – Мы с Арнольдовной его еле-еле туда вдвоем засунули.
– А!.. Нажрался, гнида! – жена подняла с пола желтого мраморного вождя мирового пролетариата без головы и руки указывающей путь к Коммунизму. – Сломал!.. Папина любимая статуэтка. Ее ему сам Киров подарил! – вспомнила она детство и, едва сдерживая слезы, решительно замахнулась на мужа увесистым остатком.
– Тихо, все! – бешеным голосом закричала бабка, чем возможно предотвратила бытовое убийство. – Молчать!..
Она, прислонившись к матерчатому окошечку на боку пострадавшего, услышала там, что-то интересное и, отняв ухо, осторожно похлопала по намозоленному на ящике месту. В ответ оттуда раздался какой-то кашель. Тогда старушка, размахнувшись, треснула туда же кулаком, уже изо всех сил. Из телевизора донеслось: «…курс доллара на завтра пятьсот двадцать рублей…», и задребезжала радостная музыка. Все втроем бросились к телевизору, перевернули его и поставили обратно на комод. По выпуклому экрану плыли какие-то буквы и цифры, и диктор хрипел: «… в Магадане минус тридцать, тридцать пять…».
– Погода, чирей мне на жопу! – расплылась теща в счастливой улыбке. – Ты, Серега, даже сломать ничего, как следует, не можешь.
– А я, может, и не хотел, – заржал зять.
Он много раз был свидетелем ужасающих схваток жены с тещей. Как выяснилось, властность и глупость были фамильные черты, передаваемые по наследству в их семье, особенно, по женской линии. Деспотичная мать с малолетства пыталась сделать из непослушного ребенка существо, которое с полуслова исполняет любое даже самое бессмысленное указание, а тот не мог понять, что лучший выход в его положении, подчиниться или хотя бы сделать вид. Постоянные ругань, оскорбления, порванные нервы, нередко рукоприкладство. Со стороны дико и страшно смотреть. Неизвестно чем бы это все кончилось для маленькой Клары, если бы не приехавшая в деревню посетить могилу брата, бездетная городская тетя. Увидев запуганную исцарапанную племянницу, она все поняла и под тем видом, что в деревне плохая школа, забрала ее с собой. Так Клара с пятого класса переехала жить в город.
В разлуке же едва не погибшая любовь между матерью и дочерью возродилась с небывалой силой, они сильно скучали друг без друга, часто переписывались и ездили в гости. Но едва оказавались вместе, через короткий промежуток времени снова вцеплялись друг другу в глотки.
Сначала после женитьбы Серегу это даже слегка забавляло, но не долго, слишком велик был ущерб, нанесенный сторонам конфликтов, а также вольным и невольным свидетелям. Однако постепенно, поняв механизм этого сумасшествия, он научился с ним бороться.
Он заметил, что мать и дочь, несмотря ни на что, по-своему любили друг друга и после каждой стычки, всегда жалели о произошедшем, недоумевая, как такое с ними могло случиться. Ссора могла вспыхнуть из-за любого пустяка, что-то вдруг щелкало в одной голове, она делала выпад, а вторая не могла не ответить. Далее все нарастало в геометрической прогрессии, и… жуть становилась необратимой. Но Серега заметил, что если обеих как-то отвлечь в ранней стадии конфликта, то можно загасить его в зачатке.
К примеру, когда на сорокалетии Клары Карловны теща прямо за столом придралась к слишком глубокому, по ее мнению, декольте на платье дочери и сделала не совсем тактичное замечание, что-то типа:
– Ты, дочка не ржи так, а то сиськи вывалишь из своего проститутского платья.
Юбилярша обиделась и, в свою очередь, не смогла не ответить:
– Платье, как платье. А ты, мама, прикрывайся рукой, когда говоришь с набитым ртом, или вообще не открывай его пока не вставишь зубы, чтобы не портить другим за столом аппетит.
Горящая спичка в стог сена была брошена. И тогда, как только теща, в гневе вскочив, открыла вышеупомянутый рот для продолжения стычки трехэтажным матерным ругательством, Серега не растерялся и загасил разгорающийся пожар, метко столкнув на коленки сидящей рядом тети Клавы тарелку с огненногорячим борщом. Та истошно завыла, все бросились ее спасать и спорщики в первую очередь… Сереге, конечно, попало, но банкет был спасен, а мать и дитя до конца вечера были предельно вежливы и предупредительны друг к другу.
Надеюсь, теперь понятно, почему после бани наш герой, как только вошел в избу и почувствовал в воздухе электрические разряды, подсел поближе к древнему бабкиному телевизору и даже незаметно положил на пол подушку с тещиного кресла, вдруг поможет. И помогло, ящик упал углом точно на ее середину и цел остался и миссию свою выполнил.
А девушки тем временем еще немного попеняли на Серегу, потом сели за стол, снова выпили, закусили и защебетали о своем, как ни в чем не бывало.
– А правда, Кларка, что в городе Партею закрыли?
Теща никогда в жизни дальше областного центра не ездила и искренне верила, что за ним ничего и нет больше, а мутные картинки по телевизору и дочкины рассказы, всего лишь забавные непроверенные слухи.
– Да мама! Оказалось, что они проклятые семьдесят лет дурили нам голову… Я сама, как узнала, сразу порвала свой партбилет.
Клара Карловна была по жизни, что называется, каждой дыре гвоздь и уж такую заманчивую дыру, как Партия, в свое время, конечно, пропустить не смогла.
– А я говорила тебе, не вступай. Они папку твоего, малохольного, царство ему небесное, ни за что погубили… Не слушаешься мать никогда.
– Так это Сталин погубил, его давно уже из мавзолея выкинули, – заметил Серега, пережевывая капусту.
Он был всем доволен, подсел поближе к большой бутылке, и голова его то и дело запрокидывалась, принимая очередную порцию бабкиного зелья. Жена все видела, но молчала, боясь спровоцировать новую вспышку материнского гнева.
– А Сталин, что не партейный был? Все они суки Сталина дети. И что, дочка, тепереча судить их будут? Ведь столько народа угробили, душегубы проклятые!
– Как же ждите… Все там же и сидят в президиуме, партбилеты, как Кларка побросали… Стали только теперь демократами. А рожи свинячьи те же… Говорят только по-другому, – Серега по убеждениям был нигилистическим анархистом, только не знал об этом.
– Да нет, мама, ты его не слушай. Были и в Партии честные люди. Сейчас они поняли свои ошибки, исправились и ведут страну новым курсом.
– Да что ты говоришь, видать, поэтому пенсию уже полгода не дают.
Ефросинья Христофоровна с детства работала в колхозе, трудилась, не разгибаясь, от рассвета до заката. В войну, когда мужиков и лошадей угнали на фронт, впрягались с бабами в плуг и пахали до кровавой пены изо рта. Выращенный хлеб отдавали фронту, а сами питались мороженой картошкой и корнями лопухов. После войны в таком же ритме вместе со всеми восстанавливали разрушенное хозяйство. Никаких выходных и отпусков отродясь не видали. В кукурузные годы и времена застоя колхозные дела тоже держались в основном на ней и паре десятков таких же, как она, старых гвардейцев, так как молодежь в основном подалась в города или беспробудно пила. Нужно было видеть ее ладони. Огромные, как у мужика, бугристые, все в мозолях с распухшими от непосильного труда суставами.
И вот, по достижению ею шестидесятилетнего возраста, за доблестный труд ей назначили пенсию, двадцать рублей. Мол, отдыхайте, бабуся, ни в чем себе не отказывайте.
Но она ничего другого от государства и не ждала, всю долгую тяжелую жизнь надеясь только на себя. Держала корову, пару свинушек, дюжину барашек и не считано кур и гусей. Обрабатывала соток двадцать огорода. Кормила этим городскую дочь с семьей, ее тетю, алкоголика сына, проживавшего неподалеку, в районном центре и тоже периодически совершавшего набеги на ее закрома. Что оставалось, продавала, а деньги несла в Сберкассу, куда также поступала и ее жалкая пенсия. На верхней полке в кладовке стояла у нее красивая картонная коробка из-под импортных сапог, в которой лежала чистая одежда для похорон и две сберкнижки: одна на предъявителя с суммой три тысячи рублей на ритуальные услуги, а другая на имя дочери. Там сумма перевалила уже за десять. Но про эту коробку, если не считать мышей и тараканов, знала только она и Клара.
– Кстати, мама, вот твои сберкнижки. Поздно я спохватилась, пропали денежки, – дочь грустно вздохнула, вспомнив с каким боем достались они ей, когда она, поняв, что будет со сбережениями в условиях тогдашней свистопляски с ценами, срочно приехала в деревню.
Достала из сумки две засаленные зеленые книжонки и отдала матери. Та, послюнив палец, поспешно пролистала одну потом другую, облегченно замахала руками:
– Фу! Ну, напугала ты меня дочка. Все деньги на месте. Куда они денутся.
– На месте, на месте. Не переживай. Только купить на них для похорон твоих теперь можно разве только лопату. А когда их получить можно будет, и ее не купишь… Инфляция.
– Чего? Какую еще, мать твою, лопату?
– Лопату не знаю, а вот топор за тридцать тысяч, я недавно видел, – вмешался в беседу Серега.
Старушка и сама заметила, что что-то на так с ценами в магазине. Правда, он находился в районном центре, и она в нем с лета не бывала. И Кларка в тот раз приезжала, этим же пугала и все талдычила ей про эту же фуфляцию или ушляцию.
– Так, что же ты не сняла их и не купила себе новую машину или телевизор хотя бы? – новый цветной телевизор – это была тещина голубая мечта, но ей всегда было жаль денег, да и старый хоть плохо, но еще работал.
– И телевизор я видел цветной за полмиллиона… Горизонт… А новая девятка сейчас двадцать миллионов стоит, – не унимался хороший уже зять.
– Вот, вот… Я тогда только от тебя сразу в сберкассу, а там, таких как я, целая толпа, человек тыща. Кричат, толкаются, книжками своими трясут, а банк закрыт, и бумажки даже никакой на дверях нет. Две недели туда ходила, потом рукой махнула… Обманули нас мама, похоже.
– Какой телевизор, какие миллионы? Я всю жизнь на всем экономила. На что меня теперь похоронят?.. – старушка смахнула навернувшуюся слезу заскорузлой рукой. – Не уж-то, опять?..
Ей вспомнился мешок облигаций, которые им выдавали в пятидесятые вместо зарплаты за каторжный труд, и как они с Карлом потом обклеивали ими кладовку, что бы, не выбрасывать зря.
Серега подошел, налил ей в пустой стакан и взял из дрожащих рук сберкнижки. Ошарашенная новостями бабка залпом выпила все до дна, закусила и притихла.
– Чего!?.. – вскрикнул он, долистав одну из сберкнижек до конца. Он догадывался, но такого не ожидал. Пролистал вторую: – И здесь три!.. Почти пятнадцать тысяч!.. Да вы Ефросинья Христофоровна, оказывается, были чертовски богаты… Вот ведь блин!.. Дали бы мне на новую тачку, я бы вас до смерти два раза в месяц в сельмаг возил. Туда и обратно. Туда и обратно…
Теща сидела как каменная.
– Не расстраивайся, мама… Не может такого быть, чтобы государство так нечестно поступило. Спрячь их пока. Придет время, силы демократии построят новое правовое государство, тогда вспомнят о тебе и вернут все до копеечки.
Этот аргумент окончательно доконал бедную старушку. Она закрыла лицо огромными мозолистыми руками и горько зарыдала.
Назавтра гости спали до обеда, а обедневшая теща встала, как всегда, с петухами. Накормила всех своих животных, подоила корову, отделила сливки от молока, наделала творога из простокваши, отобрала яйца у куриц и сделала еще массу полезных дел по хозяйству. Про пропавшие деньги старушка старалась не думать. За свою долгую жизнь она приняла столько ударов судьбы, что научилась не обижаться и не отчаиваться, а бороться и жить дальше. И лишь где-то в глубине души прибавился еще один черный камень обиды на свою богатую, но несправедливую Родину… Но кому до этого дело.
Супруги же, проснувшись, как всегда бывает у тещи, вкусно и обильно пообедали. Объевшийся Серега намеревался было снова вздремнуть часок, но железная рука Клары Карловны выбросила его на мороз помогать матери. Чинили дверь в сарае. Зять держал, а теща приколачивала. Затем он полез на крышу, монтировать привезенную ими в подарок «Чудо антенну». В инструкции, приложенной к изделию, производителем, кооперативом «И. М. Горизонт и К» был гарантирован уверенный прием сигнала в любой точке мира. На самом же деле качество изображения от этого чуда не изменилось, а вот звук в телевизоре пропал окончательно. И, сколько бабка не била несчастного по деревянным бокам, больше не появлялся.
– Антенна здесь непричем, – едко заметила Клара Карловна. – Это этот ирод косорукий его (телевизор) вчера сломал.
– Да, насрать на звук, – махнула рукой теща. – Я этот ящик все равно не смотрю.
На этом и остановились, тем более, что старую антенну Серега при демонтаже доломал окончательно. Далее выяснилось, что на улице слишком холодно, и машина не заводится. Пришлось часа два побегать вокруг нее с аккумулятором и паяльной лампой, пока раскочегарили. Затем еще раз перекусили, загрузили контрибуцию, сердечно попрощались. И когда, наконец, все было готово к отправлению, уже стемнело, и пролетал легкий снежок.
– Может, ночуете? – красноречиво посмотрев на небо, спросила теща. – Утром поедете, какая нужда по темноте тащиться, да еще и снег начинается. Не зря у меня вчерась кости болели.
– Нет, мама, поедем. А то за ночь дорогу вообще заметет, а в понедельник на работу, – сказала, как отрезала, Клара Карловна.
Хотя на самом деле, спешила она из-за очередной серии бразильской мыльной оперы, которая в то время была в диковинку и подавалась только по выходным и из-за розыгрыша лотереи по телевизору, на который она возлагала особые надежды.
– Ну, тогда с богом, – молвила, неверующая старушка, и с чувством перекрестила отъезжающих.