2. Варвары у ворот
Я – камера с открытым объективом.
В июле 1931 года Эндре сел на поезд и уехал из Будапешта. Только в начале сентября после долгого кружного путешествия он прибыл в Берлин. Одинокий юноша, которому еще не исполнилось восемнадцати лет, внезапно почувствовал себя очень уязвимым. Он долго разыскивал Эву Бешнё и в конце концов нашел ее – она жила в крошечной квартирке[19].
– Как ты сюда попал? – удивилась Эва.
Эндре не путешествовал автостопом и не добирался до Берлина каким-то другим романтическим способом. Чтобы вслед за Эвой попасть в Берлин, он умело «приторговывал» своей еврейской идентичностью. «Эндре всегда был очень умным, – вспоминает Бешнё. – Он обнаружил, что еврейская община Будапешта отправляет одаренных студентов учиться за границу, обратился к ним за грантом, и они приняли его заявление». Но условия, на которых был предоставлен грант, не позволяли ему направиться из Будапешта прямо в Берлин; для этого ему пришлось переезжать из одной принимающей еврейской семьи в другую. Только миновав Прагу, Вену и Дрезден, он наконец оказался в Берлине…
Когда Бешнё спросила, что он собирается делать в Берлине, он ответил, что приехал изучать политологию в знаменитой Немецкой высшей школе политологии (Deutsche Hochschule Für Politik), и 27 октября должным образом зарегистрировался на зимний семестр. Но Эндре был слишком беспокойным и любознательным, слишком жаждал нового жизненного опыта, чтобы просиживать на бесконечных лекциях, и вскоре начал пропускать занятия.
Первые месяцы в Берлине жить было нетрудно. Небольшие суммы прислали ему родственники, ежемесячно подкидывали денег родители… Но позднее, когда мировая экономика окончательно погрузилась в депрессию после биржевого краха 1929 года, ателье Фридманов потеряло многих клиентов, и Юлия прекратила посылать те несколько марок в месяц, которые ему позарез были нужны. А когда после осени пришла суровая зима, Эндре начал осознавать, что такое настоящая нужда. По словам его двоюродной сестры Сьюзи Маркиз, он скоро настолько оголодал, что стал воровать телячьи котлеты у собаки своей хозяйки фрау Боэн[20]. Задолжав за жилье за несколько недель, Эндре сбежал от хозяйки, тем более что она начала подозревать, куда исчезают обеды ее любимой таксы…
К началу 1932 года Эндре понял: чтобы продолжать учебу и не голодать, нужно где-то зарабатывать деньги. Поскольку молодой человек собирался заниматься журналистикой, он начал серьезно относиться к фотографии. «По ходу учебы, – писал он в 1953 году, – мои родители перестали присылать мне деньги, и я решил стать фотографом. Это занятие было ближе всего к журналистике для любого человека без знания языка»[21]. (По-немецки он пока еще говорил с трудом.)
Эндре попросил Эву Бешнё помочь ему найти работу в агентстве или в фотостудии.
– Интересно, – размышлял он вслух, – а фотографией можно заработать себе на жизнь?
– Ну как ты можешь! – возмущалась Эва. – Фотография – это не профессия. Это призвание!
– Да ладно! Скажи лучше: это интересно?
– Да! Получаешь большое удовольствие.
Эва Бешнё знала нескольких людей, которые могли бы помочь Эндре найти работу. Ей показалось, что лучше всего было связаться с фотографом Отто Умберсом, он же Умбо[22], экс-шахтером, который окончил Высшую школу строительства и художественного конструирования – Баухаус, а теперь руководил отделом портретов и рекламы в престижном агентстве Dephot (сокр. от Deutsche Photodienst, «Немецкий фотосервис»). Бешнё позвонила Умбо и спросила, нет ли у него работы для одного «очень умного мальчика». Умбо попросил отправить «мальчика» к нему, чтобы на него посмотреть. Когда Бешнё снова увиделась с Эндре, он уже работал в фотолаборатории Dephot в качестве ассистента: заливал в бачки проявитель и закрепитель, развешивал для просушки отпечатки и одновременно изучал начала экспозиции и печати.
Эндре пришлась по душе захватывающая и динамичная атмосфера фотоагентства. Чудовищно сжатые сроки, невероятные темпы, постоянная погоня за снимками и сюжетами – гонка в Dephot была безжалостной. И, хотя формально Эндре должен был работать за гроши в лаборатории, вскоре он постепенно включился и в другую деятельность: помогал организовывать съемки и выполнял обязанности администратора в главной конторе агентства. Он был безумно загружен работой, которая никогда не кончалась: Dephot снабжал своими фотографиями многие из выходивших тогда 2500 немецких газет и периодических изданий и минимум десяток берлинских газет с еженедельными иллюстрированными приложениями.
Съемки в Dephot организовывал Симон Гутман, невысокий очкарик с безграничным запасом энергии, гений по части придумывания сюжетов и историй. Именно он в 1928 году основал это агентство, надеясь на прибыль от быстрого роста числа иллюстрированных журналов в Германии. К тому времени, когда Эндре начал работать в Dephot, среди фотографов агентства уже числилось нескольких уважаемых фотожурналистов, например Феликс Ман, который с 1929 года работал в Müncher Illustrierte Presse за гарантированную тысячу марок в месяц. Возможно, Эндре уже работал в Dephot, когда Ман сделал свою самую знаменитую фотосессию «Один день из жизни Муссолини». Сегодня эти снимки считаются классикой раннего фоторепортажа, фоторассказом, в котором блестяще и тонко показана суетность и абсурдность жизни Дуче[23].
К лету 1932 года Эндре ушел из Немецкой высшей школы политологии, формально ради учебы в которой он приехал в Берлин, и стал помогать Ману и другим фотографам в проведении съемок повседневной городской жизни. Нередко мэтры просили его сменить пленку в маленьком фотоаппарате – это была одна из первых моделей знаменитой камеры «Лейка» (Leica)[24]. Фотокамеры «Лейка» сделали возможным невозможное: благодаря объективам с высокой светосилой и шторно-щелевыми (фокальными) затворами удалось довести выдержку до 1/1000 секунды. Это позволило фоторепортерам Dephot делать снимки в условиях низкой освещенности, не привлекая сложное и дорогостоящее осветительное оборудованиеi.
Позаимствовав на время в офисе Dephot новую фотокамеру Leica, Эндре быстро научился выжимать из этой техники максимум возможного. Для практики фоторепортажа не было лучшего места и времени, чем Берлин начала 1930-х годов, представлявший собой диковинную смесь из политических и культурных крайностей. В те годы в Берлине училась Жизель Фройнд, будущая звезда немецкой фотографии. Позднее, после бегства из Германии со спрятанными снимками жертв политики Гитлера, она подружилась с Эндре. «Столица молодой республики, – вспоминала она, – была центром всех немецких художественных и интеллектуальных движений. Берлинский театр стал знаменитым благодаря пьесам Бертольда Брехта, Эрнста Толлера и Карла Цукмайера, а также режиссерским работам Макса Рейнхардта и Эрвина Пискатора. Немые фильмы, снятые на студии U.F.A (Universum Film AG) Фрицем Лангом, Эрнстом Любичем и другими режиссерами, получили международную известность»[25].
К 1932 году Берлин превратился в поле битвы левых и правых за будущее Германии. 4 июня 1932 года был распущен Рейхстаг, на 31 июля были назначены общенациональные выборы. 15 июня был отменен запрет на деятельность штурмовых батальонов SA (Sturmabteilung), полувоенной нацистской организации, и Германия погрузилась в бездну политического насилия. В Берлине сотни людей погибали в уличных баталиях, которые проходили в рабочих районах. К середине июля гражданская война грозила охватить всю страну. Все политические партии, кроме воюющих нацистов и коммунистов, требовали восстановления правопорядка. В Берлине было объявлено военное положение.
На выборах в Рейхстаг 31 июля национал-социалистическая партия получила большинство мест; за нее было подано 13 745 000 голосов. Иными словами, средние и высшие классы Германии поставили на Гитлера, отчасти из-за широко распространившегося страха перед коммунистическим восстанием. Казалось, коммунисты быстро набирали поддержку рабочего класса – они увеличили свое представительство на 12 мест и стали третьей по величине фракцией в Рейхстаге с 89 депутатами, но, конечно, не могли противостоять 320 депутатам-нацистам.
Именно в эту осень, в разгар политической неразберихи в Германии, в судьбе Эндре произошли первые большие изменения. Однажды в лаборатории Dephot, проявляя при красном свете очередные материалы, он увидел невероятно экзотические образы. Это были завораживающие картины Индии, какой ее увидел Харальд Лехенперг[26], один из самых бесстрашных репортеров Dephot. Вдохновленный увиденным, Эндре ворвался в кабинет Гутмана и стал с жаром рассказывать ему, какие превосходные фотографии ему только что довелось обрабатывать. Оценив его страстность, Гутман решил взять шефство над Эндре и через несколько недель послал его на первое крупное задание.
27 ноября Эндре пробрался на копенгагенский стадион Sportpalast и стал ждать, когда перед большой толпой появится объект его первой съемки. Гутман попросил его сфотографировать выступление Льва Троцкого с лекцией «О значении русской революции». Пока Троцкий говорил, Эндре отбежал назад и сделал несколько зернистых снимков главного сталинского врага, выступавшего перед большой аудиторией. Когда Троцкий замолчал, стадион разразился громкими аплодисментами, а Эндре увидел Троцкого очень одиноким и уставшим. Бурные овации не имели отношения к содержанию речи. Собравшиеся, в основном студенты, приветствовали человека, которого уже преследовали сталинские убийцы, которого отвергала одна страна за другой и который находился в отчаянном поиске убежища. Когда Троцкий уходил со сцены, казалось, что над ним витает смерть.
В то воскресенье на стадионе Sportpalast не только у Эндре была фотокамера «Лейка», но сделанные им снимки, безусловно, оказались самыми драматичными. А главное – он находился всего в нескольких шагах от героя своего фоторепортажа. С технической точки зрения его фотографии были далеки от совершенства, но обладали тем, что позднее стало его фирменным знаком: личным характером и насыщенностью образа. Вернувшись в Берлин, Эндре обнаружил, что журнал Der Welt Spiegel занял его фотографиями целый разворот, а мелким кеглем внизу страницы были напечатаны опьяняющие слова: «Aufnahmen: Friedmann – Dephot» (Фото: Фридман – Dephot)[27].
Впрочем, первый успех Эндре мало помог улучшить его трудное финансовое положение. Он часто оставался без гроша и потому начал посещать кафе Romanisches, где собирались эмигранты. Здесь можно было «на пробу» ухватить что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе за счет своих приятелей-венгров. День ото дня их становилось в Берлине все меньше и меньше. Летом уехала из Берлина его подруга Бешнё. «Улицы уже захватили штурмовики в коричневых рубашках [SA], – объясняла она потом она свой поступок. – Всюду в городе бродили полчища нацистов, и у каждого с ремня свисал кинжал. Меня начал терзать страх»[28].
Эндре остался, он не хотел возвращаться в Венгрию, где фашистский режим вице-адмирала Хорти активизировал преследования евреев и демократов. Итак, пока интеллектуалы и художники бежали из Берлина, бездомный Эндре бродил по городу, часто спал в парках и в подъездах и наблюдал, как Гитлер приходит к власти.
30 января 1933 года советники президента Гинденбурга убедили его назначить Гитлера канцлером. Когда на охваченный хаосом Берлин спустились сумерки, повсюду раздавался лязг кованых сапог. Он становился все громче и громче. Эндре увидел, как по улицам идеальным строем прошли нацистские штурмовики, которые держали в руках пылающие факелы. Так они праздновали приход к власти австрийского ефрейтора. Тысячи штурмовиков, новая элита Германии, выдвигались из Тиргартена, маршировали через Бранденбургские ворота и двигались вниз по Вильгельмштрассе. Слова их любимой походной песни «Хорст Вессель» разносились по всей Германии. Занявший рейхсканцелярию Гитлер купался в эти дни в лучах невероятной славы.
Нацистская революция загипнотизировала немецкий народ. Гитлер обещал немцам национальное возрождение, рабочие места, обещал возродить немецкую гордость и сокрушить декадентские силы, породившие отвратительную Веймарскую республику с засилием гомосексуалистов, коммунистов и евреев. После триумфа Гитлера Эндре стало ясно, что в Берлине ему нельзя оставаться ни дня, иначе рано или поздно его арестуют и скорее всего отправят в концентрационный лагерь. А если он заснет в «неправильном» подъезде или натолкнется на группу пьяных молодчиков из Гитлерюгенда, то они и ножом могут пырнуть, и забить до смерти…
27 февраля исчез в бушующем пламени Рейхстаг, и вместе с ним улетучились все надежды на демократическое будущее Германии. На следующий день Гитлер запретил коммунистическую партию, которая, по его словам, организовала поджог Рейхстага, и объявил в стране чрезвычайное положение. Началась история Третьего рейха. Еще дымились развалины Рейхстага, когда в стране было арестовано более 4000 коммунистических активистов, большое число социал-демократов и либеральных лидеров. Штурмовики отрядов SA Эрнста Рёма врывались в дома и на месте убивали «подозреваемых в подрывной деятельности». «Счастливчиков» пытали и избивали, прочих отправляли в первые концентрационные лагеря.
Эндре наконец решил покинуть Берлин и связался с еврейской организацией, которая помогла ему в числе первых выбраться из города[29]. Едва получив деньги на билет, он сразу же сел в поезд на Вену. Среди десятков тысяч людей, бежавших в эти дни из нацистской Германии, были многие из светил науки и искусства XX века: Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Бертольт Брехт, Василий Кандинский…
В Вене Эндре на несколько недель остановился у фотографа Dephot Харальда Лехенперга. Но фашизм шел за ним по пятам: через неделю после пожара Рейхстага австрийский канцлер Энгельберт Дольфус также установил в стране тоталитарный режим. К июню 1933 года Эндре вернулся в Будапешт, где обнаружил, что Юлия, Дежё и его старший брат Ласло по-прежнему шьют костюмы и платья, но едва сводят концы с концами.
На несколько недель Эндре нашел работу в туристическом агентстве Veres – он фотографировал для него местные достопримечательности. Но к концу лета ему снова отчаянно захотелось уехать из Венгрии. За время его отсутствия венгерские левые были безжалостно раздавлены, и перспективы стать на родине профессиональным фотографом стали совсем туманным. С очевидностью, следующим пунктом его путешествия должен был стать Париж, в котором тысячи других венгерских евреев уже нашли убежище от фашизмаii.