Раздел I
История римского права (краткий очерк)
Какое торжество готовит древнт Римъ?
Куда текутъ народа шумны волны.
Мысль автора предпослать сравнительному анализу римского и современного уголовного права историю развития первого дышит не оригинальностью, а рядовой практичностью. Слишком значителен оказался собственный путь античных юристов и нравственно-правовой шлейф от него в культуре всего мира: от микроскопической Roma civitas, борящейся за этническое выживание через войны и огромные колониальные приобретения,[11] – к могуществу, владычеству и расцвету Древнего Рима – а от многовекового величия к падению Западной, наиболее динамичной части империи, и к медленному угасанию Восточной. А завершает этот путь (пока) восторженная рецепция античного клада в феодальной Европе и ситуативные взгляды современников. Многое смешалось на этой исполинской дороге. Соседствовали и сменяли друг друга обычаи, религиозные догмы и закон, писаные правила жизни и тайны понтифексов, внутригосударственные и международные порядки[12], либеральные установки и варварская жестокость, частные и публичные начала… Генезис этих фрагментов юридического регулирования был неровным, с рывками и откатами. Если же помнить и учитывать то печальное обстоятельство, что нормативные памятники и научные трактаты древней эпохи почти не сохранились для сегодняшнего анализа, то исторический экскурс прямо-таки просится в строку. Иначе современник многое не поймет, в противном случае (без временного среза) метания римско-византийской власти в области уголовного права покажутся необъяснимыми, тогда. – при статичном постижении отрывочных законодательных правил прошлого – нынешний исследователь так и останется в плену осознанных противоречий.
Для считывания и постижения римского права нужна историческая экспертиза. Благодарной памяти, как и всему сущему, требуется движение (эта вечная юность Вселенной – по К.Э.Циолковскому) за отражаемым объектом. Многократно прав был известнейший отечественный романист, когда утверждал, что “только тот юрист стоит на высоте своего призвания, у которого достаточно развито историческое чувство и для которого право является не мертвым собранием сухих логических формуя, а одной из жизненных сил, которые определяют правила деятельности человеческого общества” [7]. Да и вообще скажем искренне: запах истории восхитителен!
Источниковедческая партитура предполагает в первую голову нормативные памятники[13], а затем уж литературные сочинения, бытописания и прочие останки некогда могущественной культуры, сохраненные своевольным и взыскательным этносом. Собственно нормативные источники могут быть поделены на два класса: официальные и неофициальные. К первому разряду относятся законодательные акты (в современном понимании), более или менее кратко изложенные на монетах, скульптурных монументах, медных досках, папирусах и т. д. Дорн сообщает, что в XVIII–XIX веках были найдены несколько медных досок, на которых сохранились следующие “законы времен Римской республики”:
1. Lex Tharia agraria (643 г.) – possesiones agripublicae.
2. Lex repetundorem – о взяточничестве.
3. Lex Rubria de gallia Cisalpina (705 г – ab urbe condita). В этом законе Цезарь установил правила судопроизводства в Северной Галлии.
4. Lex Julia mancipalis (709 г.).
5. Lex Tudela Vespasiana (700 г.)”.[14]
С давних пор и по сей день романисты, историки и прочие архивариусы пропагандируют как факт, что впервые на Аппенинах законодательство было введено Нумой Помпилием (2-й легендарный царь Рима). А вообще будем помнить, что “появление закона в истории каждого народа представляет весьма важный момент пробуждения социальной мысли, вступления на путь сознательного и планомерного социального строительства” [8]. Вероятно, единственным источником римского уголовного права до середины V века до н. э. были обычаи (просто mos) или обычаи предков – (mores majorum). Части из них суждено было попасть в поле внимания зарождающейся публичной власти и стать обычным правом[15], а позже и войти в официальные писаные источники.
Самый известный и изучаемый нормативный памятник римлян – Законы XII таблиц (Leges XII tabularum) – в подлиннике до нас не дошел, предположительно был утрачен во время галльского нашествия на Великий Город (тогда Рим подвергся сожжению). Не без оснований считается, что аппенинцы быстро восстановили свою национальную гордость в идеальной точности; вся читающая публика помнит свидетельство Цицерона, что каждый юный римлянин изучал и знал наизусть Leges XII tabularum.
Поучительна история принятия этого памятника – не в ней ли кроются истоки подобной бесподобной любви народа к своему национальному законодательству. Научная традиция приписывает одной из временных побед плебса в вечной борьбе с патрициями роль причины появления Leges XII tabularum.
На знамени римского пролетариата сверкало требование доступности права.[16] Таинственность юридических правил и процедур, отсутствие писаных законов позволяли знати долгое время притеснять низы. Глухое недовольство и роптание консолидировалось в итоге в главное требование – создать и довести до сведения каждого простые правила жизни, закон. Инициатива римской бедноты более 10 лет умело гасилась патрициями, но, наконец, в 454 году до н. э. три посланца Аппенин были командированы в Грецию для знакомства с законами Солона. Возвращение депутации на родину состоялось через три года, а через год (450 год до н. э.) народное собрание приняло первые 10 таблиц, подготовленных специальной комиссией (Decemviri legibus scribundis). Понадобился еще один трагический год (диктаторское поведение очередной группы децимвиров и их свержение), чтобы базовый памятник права дорос до дюжины таблиц.[17] В самом законе уголовному праву были посвящены только 2 раздела – 8-я и 9-я таблицы.
Параллельно с писаным правом продолжает азартно работать вместо (а чаще – впереди) закона административная юстиция. Общим и обширным источником уголовного права являются решения/узаконения различных магистратов – coercitio. “В 130 г. юрист Сальвий Юлиан на основе обобщения или сведения воедино преторских эдиктов составил так называемый “Постоянный эдикт” (Edictum perpetuum). Окончательный текст этого эдикта был утвержден сенатом и санкционирован императором Адрианом. Впоследствии юристы, в том числе Павел, Ульпиан и другие, написали множество комментариев к этому эдикту, которые также следует отнести к источникам права” [9].
После принятия Законов XII таблиц уголовное законодательство развивается бурно: плебисциты, постановления сената (сенатусконсульты), преторские эдикты. Особенно усердствуют Цезарь Август и Сулла (Corneliae). При их живейшем участии появляются следующие антикри-минальные законы: Lex Julia de ambitu; Lex Julia de republica; Lex Julia de vi privata; Lex Cornelia de sicariis et delictis, de fassis; Lex Cornelia de majestate; Lex Cornelia de injuris, de adulteris; Lex Cornelia repetundarum и пр.
Кульминацией правдоискательства, персоноцентризма и гражданских свобод в современном звучании, но в эпоху рабовладения стал Lex Valeriae de provocatione. По этому закону исполнительная власть не имела право на исполнение смертных приговоров (poena capitalis) или телесных наказаний (verbera), если осужденный будет апеллировать о справедливости к народу (provocatium ad populum). Роль народа исполняли собрания – комиции.
С наступлением императорского периода абсолютизм настырно реализует себя и в сфере правотворчества. Конституции властелина объявляются действующим правом (leges), а прежнее республиканское законодательство – jus antiquum. Параллельно угасает роль обычаев: по конституции Константина 319 года обычаи уже не могли противоречить общим правовым предписаниям. Акты императорской власти, служившие источниками права, медленно развивались, совершенствовались и выливались в следующие формы:
а) oratio principis – издание постановлений от имени Сената[18];
б) edicta – публичное объявление или оглашение новых нормативных актов страны (как видим, данное полномочие главы государства дожило до наших дней);
в) decreta – решения императора по конкретным гражданским и уголовным делам, параллельно и вместо судов (последующие столетия юридического развития сузили это право до уровня помилования – индивидуальной щадящей коррекции отдельных правоприменительных решений, не ставящих под сомнение их законность);
г) mandata – частные инструкции территориальным чиновникам, содержащие общие правила. Обычно выдавались руководителям присоединяемых к империи местностей и содержали запрет на принятие взяток от управляемого населения.[19] [10].
д) rescriptum или epistola – своеобразное толкование верховного лица, имеющее нормативную силу; письма, в которых содержится ответ на просьбу/вопрос подданных – частных лиц либо чиновников.
Рост товарно-денежных отношений и миграционных процессов не только изменил социальную структуру Римского государства, но и множил противоречия между динамичной жизнью и быстро стареющим правом. Административная юстиция уже не спасает. Власть маневрирует – в качестве временного выхода предлагает руководствоваться комментариями юристов[20].
Но настоящим апофеозом кодификационных усилий Рима, приведших к созданию весьма совершенного свода нормативных правил, стал кодекс византийского императора Цезаря Флавия Юстиниана (правил с 527 по 565 гг. н. э.)[21], называемый с XII века Corpus Juris Civilis. Готовился в течение нескольких лет специальной комиссией под руководством Трибониана. Безжалостное время сохранило его не полностью, цельная рукопись отсутствует, причем официального издания последней части Свода (Новеллы) нет вовсе – имеются только частные списки. Codex Justinianus состоит из 4 частей:
а) Institutiones (базируются на сочинениях Гая, имевших в основном учебное предназначение и получивших юридическую силу для правоприменителей по Указу 533 года. Сам император любил первую часть свода и называл ее totius legitimae scientae prima elementa);
б) Digesta seu Pandectae – представляют собой цитаты 39 известнейших юристов античности из почти 2000 источников тех лет (состоят из 50 книг, разбитых на 9132 фрагмента. Впервые опубликованы в 533 году. В Дигестах аккумулирована практически вся юридическая литература Рима I–III веков н. э. Они составляют самую важную, капитальную часть Юстинианова сборника. Собственно уголовному праву посвящены 8-я и 9-я книги Дигест. Император именовал пандекты proprium et sauctissimut templum justitiae)[22];
в) Codex – собрание императорских конституций из 12 книг, начиная с императора Адриана (уголовному праву посвящена одна – 9-я книга. Вступил в силу в 529 году, а в 534 году вышел в обновленной редакции);
г) Novellae – конституции Константина, изданные во время и после работы комиссии Трибониана над первыми тремя частями свода (по естественным причинам в официальный сборник включены не были, а дошли до наших дней в неполном объеме (всего 168 новелл) и большей частью на греческом языке. Вдохновитель завершения сего египетского труда подчиненных не увидел: “При Юстиниане составлены были только три первые части; последняя сведена в одно целое уже после его смерти” [11].
Утрата большинства законодательных памятников буйной римской эпохи во многом восполнена неформальными источниками – трудами литераторов, историков, грамматиков. Таковы комедии Тита Макция Плавта (сохранились 20 из 21) и Публия Теренция Афра, которые, несмотря на проэллинское начало, оставили нам свидетельства жизненного уклада именно Рима III–II веков до н. э., в том числе юридических порядков. Комедиографы позволяли себе и иронические выпады; Теренций вкладывает в уста Сира, одного из героев пьесы “Самоистязатель”, следующие слова: “Но верная у нас на это есть пословица: “Злу высшему равна законность высшая” [12]. Храбро пролагал дорогу светским нравам и праву в борьбе с религиозными догмами (fas) выдающийся римский поэт и философ Тит Лукреций Кар (9555 гг. до н. э.)[23], а его современник Гай Валерий Катулл клеймил в стихах за казнокрадство Мамурру, друга Цезаря.
Особо ярким творцом, пропагандистом и применителем римского права республиканского периода был Марк Туллий Цицерон (106-43 гг. до н. э.). Юрист, оратор, политик, государственный деятель общенационального масштаба (консул) с трагической судьбой, Cicero наиболее известен своими публичными речами. В них есть многое – и предложения к изменению законов, и толковый комментарий, и связь права с нравственностью, и обычная житейская страсть. А его речь в защиту Тита Анния Милона содержит рецепт, попытка введения которого в российское уголовное законодательство о необходимой обороне имела место совсем недавно: “Есть такой закон, не нами писанный и не нами рожденный… и закон этот гласит: если жизнь наша в опасности от козней, насилий, от мечей разбойников или недругов, то всякий способ себя оборонить законен и честен” [13]. Федеральным законом от 1.07.1994 года зашита от опасных для жизни посягательств объявлялась свободной от каких-либо ограничений, допускалась реакция в самой крайней форме, с использованием любых средств. Эта новелла фиксирует признание бессилия современного Российского государства в борьбе с преступностью. Вспомнили о старинном рецепте римского права: ignoscitur ei qui sanguinem suum qualiter redemptum voluit (тот подлежит оправданию, кто защищает собственную жизнь).
Ценные записи о юридических порядках огромного Римского государства оставили нам историки Полибий (“Римская история по-гречески”), Тит Ливий (“История от основания Рима”), Гай Юлий Цезарь (“Записки о галльской и гражданской войнах”), тенденциозный Публий Корнелий Тацит (История, Анналы) и Гай Саллюстий Крисп (Заговор Катилины, Война с Югуртой, История). Последний, в частности, справедливо замечает, что, “когда царская власть, сперва служившая сбережению свободы и возвышению государства, обратилась в грубый произвол, строй был изменен – римляне учредили ежегодную смену власти и двоих властителей. При таких условиях, полагали они, всего труднее человеческому духу проникнуться высокомерием”. (“Заговор Катилины”). Именно он впервые заговорил о массовых убийствах политических противников Суллой посредством проскрипций (букв.: объявления; списки людей, подлежащих уничтожению).
Быт и нравы римской провинции в изящной психологической упаковке рисует Луций Апулей (“Метаморфозы”); связь богатства, жадности и распутства с преступностью уличал Децим Юний Ювенал (“Сатиры”). В это же время творил свои эпиграммы избранник Тулии – музы комедии и эпиграммы – Марк Валерий Марцалл, а легендарный Овидий провел в изгнании последние десять лет своей жизни за лирические издевательства над моральным законодательством Августа (“Наука любви”). Художественно изображали юридические нравы Рима на пороге новой эры Публий Вергилий Марон (“Буколики”, “Энеида”, “Георгики”) и Квинт Гораций Флакк (“Оды” и другие произведения которого дошли до нас в полном объеме). Тогда же философствовал и подвергал критическому моральному анализу законодательные устои империи Луций Анней Сенека (“Трагедии”, “Нравственные письма к Луцилию”, трактаты), за что Клавдием отправлялся в ссылку, а по приказу другого властелина – Нерона – вынужден был самолично принять смерть.
Строго говоря, историко-правовая литература тех лет практически отсутствует. Исключениями выглядят: Liber singularis enchiridi (сочинение Секста Помпония времен владычества Адриана) и Origines – энциклопедия всех наук севильского епископа Исидора (630 г.), в которой нашлось место и римскому праву.
Более обширны, известны, значимы и постоянно комментируются труды юристов римской эпохи. Большая часть из них, как уже было отмечено, вошла в Дигесты. Полностью сохранились, отысканы в светских дворцах и религиозных хоромах сочинения Ульпиана – Tituli undetrignita ex corpore Ulpiani, Павла – Sententiarum receptarum ad filium libri quanque и Гая – Institutionum commentarii quattuor. На их основе, собственно, и произошел позднее европейский шквал рецепции.
Что, собственно, считать римским правом? – только на первый взгляд сей вопрос кажется наивным (для гоголевского Петрушки) либо кощунственным (для адептов черно-белых определенностей). На тысячелетней юридической дороге менялись, и существенно, объемы и границы римского права. Формирующаяся светская власть поначалу сильно зависела от старинных обычаев (mos) и культовых правил (fas). Монополизировав управление и создав первичное квиритское право, знать столкнулась с противодействием плебса; народ учредил республику с надеждой оседлать законодательные кресла. Плебсу удалось добиться важного – записи архаичной смеси, то есть обычного, светского и сакрального права в Leges duodecim tabularum (Законах XII таблиц). Значит, во-первых, римское право не сводимо только к светским, либо только к писаным законоположениям.
Рано возникшая и энергично культивировавшаяся идея индивидуализма (utilitas singulorum) не позволила пропасть в общественном союзе интересам отдельной личности. Римское право подразделялось на частное (jus privatum – наследственное, имущественное, семейное) и публичное (jus publicum – государственное, уголовное, финансовое). Рим, возглавлявший западную ветвь юридической цивилизации, все время искал гармонию общинного и личного начал. Следственно, во-вторых, полновесное представление о римском праве не может ассоциироваться с какой-либо одной частью единого целого.
На Аппенинах с большим историческим опережением была пройдена еще одна грань юридического развития: от национального покровительства к фритредерству. Движимые наживой, дети Меркурия (торговцы) рушили убогие квиритские нормы. Под их напором национальное право Рима стремительно расслаивалось на внутреннее (jus civile) и международное (jus gentium)[24]. Эти две ветви правового регулирования длительное время путешествуют рядом, что приводит к параллелизму процедур, правил и понятий. Таковы:
а) удовлетворение от преступления (res reddere) судом рекуператов (при наличии договора) или фециалами (при отсутствии договора);
б) сосуществование двух форм экстрадиции – межобщинной (noxae deditio) и внутриквиритской (noxae datio);
в) сходство процедур объявления войны по фециальному праву с возбуждением юридического производства (leges actiones);
г) соседство клятвы и залога в международном и внутреннем праве, имеющих на первой стадии одно название – sacramentum;
д) обращение к богам и ко всему народу как к свидетелям. Отсюда, в-третьих, следует непреложный вывод: и генетически, и по содержанию римское право представляет нерасторжимый союз международного и внутреннего права[25].
Обычно “наука делит римское право на две части: 1) право чисто римское и 2) право греко-римское. Гранью между ними считается правление Юстиниана (527–563), ибо своим собранием законов он возвел римское право на высшую ступень развития, а после него право уже разрабатывалось на других основаниях” [14]. Этот классификационный водораздел важен, нуждается в учете и оценке. Аппенинская и эллинская ветви общей юриспруденции чувствительно расходятся: если италийцам свойствен строгий практицизм взаимоотношений, то древние греки более расположены к идеализму, что сделало их учителями античного мира в области философии и искусства. Рим сверкал захватническими походами и республиканскими порядками, Византия же вошла в историю веротерпимостью и абсолютной властью монархов; западная часть олицетворяет молодость и искания нового, восточная – сибаритство и старческое угасание, проедание общего юридического багажа… Однако кодификации суждено было случиться на Востоке, там же формально и очень долго продлевалась юридическая жизнь по старым корням. Из песни слова не выкинешь. В-четвертых, Рим и Константинополь – две грани единого, целого и неповторимого римского права. Наконец, в-пятых, важнейшими ингредиентами римского права были наука и практика; законодательство зачастую плелось в хвосте событий, общие юридические правила ковались на марше, в походе. Власть не поспевала с правотворчеством за приращением территорий и меняющейся социальной структурой, а потому канонизировала нормативные находки магистратов и толкователей[26]. Юридическое ремесло поэтому пользовалось огромным уважением в империи, что навсегда запечатлено и в юстиниановом своде.
Итожим: римское право – это многомерное явление. Его обследование может претендовать на полновесность и истинность лишь в том случае, если потомки не брезгуют всеми гранями юридического наследия: естественным и положительным (государственным) правом; союзом обычая, религии и закона; личностной и общинной направленностью; международной и национальной линиями развития; западной и восточной ветвями правовой культуры; законодательным, правоприменительным и доктринальным срезами.
Периодизация римской государственности и права, в интересах данной работы, имеет по преимуществу прикладной характер. Поставив задачу краткого изложения правовых установлений Рима, мы тем самым обрекли себя на сгущение информации, на этапизацию прошлого. Надо сказать, что в этом вопросе степень единодушия романистов различна по отношению к государственности и праву. Развитие государственного механизма от Roma civitas к Римской империи практически безоговорочно делится на три фазиса. Если лидеры исторической школы (проф. Майнцского университета Густав Гуго и его преемник, проф. Берлинского универсиета Карл Фридрих фон Савиньи) усматривали четыре стадии юридического роста Римской империи (младенческий – от основания Рима до издания Законов XII таблиц; отроческий – до конца республики, время писаных законов и активного правотворчества; возмужания – от Цицерона до Александра Севера, время классической юриспруденции; старческий – эпоха упадка, от Севера до Юстиниана), то в XIX–XX веках господствует трехчленная классификация: царский, республиканский и императорский периоды. Намного сложнее обстоит дело с периодизацией собственно правового развития:
а) К.Г Федоров и Э.В.Лисневский выделяли два основных периода в развитии римского права – предклассический (II–I вв. до н. э.) и классический (I–III вв. н. э.)[27];
б) есть большая группа сторонников трехэтапного правового пути римлян. Так, О.Жидков и Н.Крашенинникова видели три стадии и государственности, и права Рима, но временные границы и названия им предлагают разные. В частности, правовой путь разбивается на три ступени: древнейший (VI – середина III в. до н. э.), классический (середина III в. до н. э. – конец III в. н. э.) и постклассический (IV–VI вв. н. э.) периоды[28];
в) четырехзвенная классификация отстаивается О.А.Омельченко[29], Е.О.Харитоновым[30] и В.А.Савельевым[31]. Можно предположить, что сторонниками четырех этапов в развитии римского права были И.Б.Новицкий и И.С.Перетерский; не давая периодизации, они писали о четырех исторических системах права – квиритском (или древнейшем, цивильном) праве, преторском праве, праве народов и праве естественном[32];
г) наконец, пять самостоятельных и различающихся друг от друга ступеней в генезисе римского права усматривают Д.В.Дождев (архаический – предклассический – классический – постклассический – юстиниановский периоды)[33] и Е.А.Скрипилев[34].
Нам представляется предпочтительным трехэтапное видение римского правового пути. И причины этого выбора следующие: а) научные взгляды на правовую периодизацию приноравливаются в большей мере к частному, а не публичному праву; б) они противоречивы, и завершения дискуссии пока не видать; в) публичное право всегда и везде более строго увязано с государственной идеологией и судьбой государственной машины, чем частные отрасли права; г) государственная история Рима единодушно делится учеными на три периода; д) в дореволюционной отечественной романистике более распространенный характер имела трехэтапная классификация (К.Неволин и др.).
В силу этих данных, а также того обстоятельства, что настоящий вопрос не имеет для нашей работы принципиального характера, изберем для обобщенной оценки римского юридического наследия трехэтапную классификацию (царский, или древнейший, период, республиканская, или классическая, эпоха, императорский, или постклассический, этап). Положим эту модель периодизации права в основу нашего рассказа о прошлом, прислушаемся поэтапно к “трепетанию юридической мысли” (Тит Ливий) на Юге Европы, в очаге европейской цивилизации.
Римское право: от простых квиритских правил до распада империи. Первый, царский этап – эпоха сотрудничества и соперничества светского права (jus) с обычаями (mos) и fas (священное или откровенное, религиозное право). Тут боролись консервативное и прогрессивное начала. Родовые обыкновения с упорством воспроизводились общиной в форме молчаливого согласия (usus consuetudo), без записи и потому назывались jus non scriptum. Пока они имеют равную силу с законом и образуют с ним единое положительное право (jus positivum).
Царский (древнейший) период – эпоха господства сакральных норм и сакральной юстиции. К преступлениям религиозного свойства относились нарушения весталками обета целомудрия, патроном своих обязанностей перед клиентом, клятв, присяги и межевых знаков. Покровом таинственности было надежно окутано само судопроизводство. Жрецы (понтифексы) составляли служебный календарь и держали его в секрете. Лишь они знали приемные (dies fasti) и неприемные (dies nefasti) дни для разбирательств. Лишь в разрешенные дни творилось официальное правосудие, когда жрец мог объявить страждущим заветные слова: do, dico, addico (даю право, принимаю решение, присуждаю победу в споре).
Об этом свидетельствовал Тит Ливий: при отсутствии писаных книг, общеизвестных эдиктов, знание формул юридических сделок и процессов представлялось тайной наукой pontifices; календарь, имеющий важное процессуальное значение, действительно был точно известен только им одним (jus civile reconditum in penetralibus pontificum – Liv. 9, 46,5).
Понтифексы монополизировали и важную по тем временам функцию предсказаний в отношении важнейших начинаний Roma civitas[35], и регулирование межплеменных сношений. Последние регулировались в основном fas, а не jus: призыв богов в свидетели, обрядное бросание окровавленного копья на сопредельную территорию в случае объявления войны и пр.
Нарушитель религиозных догм и запретов (homo sacer) подлежал двойному и удвоенному покаранию; ему мстили и за нарушенный покой общины, и за (для) разгневанных богов. Одновременная религиозная и светская опала (sacratio capitis) была тяжкой. Оскорбитель fas лишался имущества в пользу соответствующего храма (conservatio bonorum) и мог быть беспоследственно убит любым лицом – соплеменником или чужеродцем. Да и вообще “многие преступления, которые мы теперь отнесем к уголовному праву, прежде обнимались сакральным правом или частным гражданским, как, например, кража, увечье, против которого применялось jus talionis, имевшее обширное применение в царском периоде” [15].
В области уголовного права и процесса безраздельно властвовали самооборона и расправа с преступником на месте: “Если совершивший в ночное время кражу убит (на месте), то пусть убийство (его) будет считаться правомерным”, – указывалось в таблице VIII [16]. Такая практика не только не считалась предосудительным делом, но и даже приветствовалась общественным мнением и официальной властью: vim vi repellere licere, idque jus natura comparator. Все преступления делились на два разряда:
а) частные, против личности (parricidium) – воровство, грабежи, убийства, уничтожение или повреждение чужих вещей и пр.;
б) публичные или политические (perduellio) – бунт, государственная измена, помощь военному противнику Рима, поджог, лжесвидетельство, насильственное сопротивление власти и пр.
Первая категория расследовалась специальными должностными лицами (quaestores parricidii), производство по второй группе преступлений зависело от усмотрения принцепса: он мог самостоятельно реализовать следственные и судебные функции, а мог поручить разбирательство особым судебным следователям – duumviri perduellionis.
В заключение отметим, что на излете первого периода развития римского права свободные общинники выторговали себе привилегию на провокацию. Вердикт duumviri perduellionis по уголовным делам мог быть обжалован (и в этом случае не подлежал исполнению до получения итогов апеллирования) в куриатские комиции, то есть народные собрания. Чернь искала защиты от несправедливостей и преследований у соплеменников, законодателей, в гласных процедурах.
Республиканскую (или классическую) эпоху в контексте нашего исследования иногда именуют плебейским правом, что частично справедливо. Provocatio ad populam упрочивает свое положение в области уголовного судопроизводства окончательно. Нервное противостояние знати и черни дало свои плоды еще в одном: после очередного ухода из столицы обиженного плебса (467 г.) Гортензий издал закон, по которому плебисцит был уравнен в юридической силе с другими источниками права (ut eo jure, quod plebs statuisset). Наконец, сменилась форма правления: царский престол заняли ежегодно сменяемые магистраты (вначале они назывались преторами, позже – консулами).
Безусловный нормативный центр республиканского периода – Leges XII tabularum, в котором уголовное право представлено не густо (8-я и 9-я таблицы). Этот законодательный памятник знаменует только рассвет положительного права. Публичные правила уже главенствуют, но родовые порядки пока тоже сильны. Частная месть (vindicta privata) медленно вытесняется общественной карой (vindicta publica). Денежная пеня уживается с талионом, право на провокацию к народу – со смертной казнью и членовредительными наказаниями, республиканский дух – с варварскими казнями, преследующими идею устрашения (утопление в кожаном мешке вместе с обезьяной, собакой либо змеей, praecipitium – сбрасывание головой вперед с высокого моста, отрубание ног – pedis abscissio, сталкивание вора-раба с Тарпейской скалы[36].
Восьмая таблица дает основание говорить о делении всех преступлений на несколько сортов, но в первую очередь на посягательства против личности (injuria) и против собственности (furtum). В свою очередь преступления против личности классифицировались по закону также на два разряда: обида словесная (injuria verbalis) в форме пасквилей (carmen famotum) или публичных оскорблений (ouentare); обида физическая (injuria realis) – побои, увечья.
Уголовно-правовые нормы во фрагментах 8-й таблицы содержат блистательную (во многом и по сей день) реакцию государства на хищения. Воровство (furtum) обязательно увязывается с корыстным мотивом (эта установка достигла уровня учебного знания, о ней писал Гай – Inst. Lib.IV, параграф I), в противном случае содеянное квалифицировалось как обида, деяние против личности. Средиземноморское законодательство откликалось и на такую сложную проблему, как причинение вреда собственнику при отсутствии признаков завладения (захвата) вещью. Такие ситуации – поездка на лошади далее оговоренного места, пользование предметом залога и пр. – твердо охватывались понятием furtum.[37]
Очень подробно дифференцирована в Leges XII tabularum ответственность за furtum:
а) по времени – дневное (furtum diurnum) и ночное (furtum nocturnum) воровство – первый подвид влек телесное наказание и рабство у потерпевшего (addicitio), а второй подкреплялся правом на немедленную расправу с преступником[38];
б) по признакам субъекта – различно каралось воровство, произведенное свободным римлянином, рабом (смерть) либо несовершеннолетним (розги);
в) выделялось явное (furtum manifestum) и неявное (furtum nec manifestum) воровство, причем последний вариант преследовался весьма мягко – двухкратной денежной пеней от стоимости похищенной вещи;
г) существовала еще одна дифференциация, не воспринятая потомками. Мы позволим называть нижеприводимые ситуации особыми формами прикосновенности к чужим преступлениям, хотя древнеримские юристы причисляли их к furtum. Это: furtum oblatum – воровство, при котором похититель передает украденный предмет другому лицу, надеясь таким образом уйти от ответственности, и эта вещь обнаруживается у невольного или настоящего помощника, и furtum conceptum – воровство, доказанное нахождением вещи у лица, которое не имеет ничего общего со злодеем;
д) наконец, уголовная ответственность приноравливалась и к потерпевшему. Рим более тщательно оберегал аппенинское имущество, чем союзнические вещи, расположенные в провинциях. Хищение государственного достояния в метрополии именовалось peculatus, а для аналогичных действий на окраинах империи пришлось приспособить уголовно-правовое понятие repetundae, которое вначале охватывало только взяточничество.[39]
Преступления против личности и собственности почитались как crimina privata. Но уже получили развитие и публичные деликты – crimina publica. Пожалуй, можно выделить три группы таких посягательств. Первая именовалась бы сегодня государственными преступлениями, и к ним без особой натяжки следует отнести подделку монет, участие в запрещенных союзах и ночных сходках, применение недозволенных приемов во время выборов (преступное искание должности или подкуп – ambitus), сопротивление магистратам и в первую очередь трибунам, использование фальшивых весов и пр. Но главное антигосударственное преступление в республиканский период именовалось de majestate.
Его появление связано с закономерным формированием другого национального феномена – majestas populi Romani (величие царственного народа). Закономерным потому, что эта политико-правовая конструкция быза заказана самой жизнью – территориальными приращениями и крепнущим политическим могуществом Рима, консолидировавшими нацию, да республиканскими порядками. Первоначально субъектами de majestate признавались только высшие должностные лица: сенаторы, магистраты. Позже понятие этого преступления расширилось до уровня perduellio, увеличилась и палитра субъектов. С переходом к монархической форме правления начались атаки на общенациональную икону (majestas populi Romani), и первым здесь был Сулла. “Знаменитый диктатор, – писал дореволюционный романист, – отождествил себя с государством, то есть совершающий преступление de majestas, совершал его не против народа, не против государства, а против личности диктатора”. И далее: “Следовательно, природа преступления de majestate была извращена Суллой, и после него никто не отважился восстановить настоящее значение этого преступления: со времени Суллы majestas принадлежит тому, кто стоит во главе государства, но не народу” [17]. Сегодня это суждение если не оспаривается, то уточняется: утверждается, что нет нормативных подтверждений коварных помыслов Суллы и его последователей. “Величие императора не подменяет собой величия Римского государства и народа, а является составной частью этого величия… с эпохи Юлиев-Клавдиев и до IV в. lex Julia maiestatis не претерпел существенных изменений с точки зрения как толкования самого понятия crimen maiestatis, так и сферы действия данного закона. Несмотря на то, что процесс отделения fas от ius, божественного от человеческого, начался еще с так называемой ромуловой эпохи, эти понятия по-прежнему тесно переплетались в законе об оскорблении величия, а процессы об оскорблении по-прежнему носили не только политический, публичноправовой, но и сакральный характер” [18].
Другими категориями публичных деликтов в республиканский период числились посягательства на нравственность (сводничество, кровосмешение, гомосексуализм, многомужество, прелюбодеяние, или, по-современному, изнасилование, внебрачное сожительство с замужней женщиной) и преступления против религии (обыкновенное святотатство, но не богохульство). Христианство со штатом поводырей еще только утверждало себя в империи, а потому защита от оскорблений возлагалась на самих небожителей. Римляне на рубеже эпох искренне верили в то, что боги оборонятся и сами: deorum injuriae, diis curie.
Вообще республиканский период унаследовал от предыдущего этапа одну мерзкую вещь – почти полную неопределенность в вопросах уголовного права. За пределами скромного текста Leges XII tabularum публичные и частные деликты находились в полной власти, а точнее, во власти произвола магистратов. Их деятельность по справедливости оценивается двояко, но в большей мере положительно. Ведь постоянные судебно-следственные комиссии вытеснили из уголовного судопроизводства неповоротливые народные комиции и очень сильно преуспели в дополнениях к законам (настолько, что современники откликнулись специальным понятием nudum jus Quiritium – голое право, обесцененное правотворческой активностью преторов и эдилов). Вступая в должность, преторы и эдилы делали публичные объявления о тех правилах и принципах, которым они будут следовать при рассмотрении споров. Они и назывались эдиктами. При этом начинающий магистрат, по традиции, обещал ценить и практику своих предшественников; эта преемственность именовалась edictum tralaticim. Несмотря на официальный запрет творить или отменять действующее право (praetor jus facere non potest, praetor jus non potest), магистраты брали на себя смелость правотворчества.
По мнению И.А.Покровского, “первой во времени была quaestio de repetundis (комиссия по взяткам и вымогательствам должностных лиц, учрежденная законом Calpurnia в 149 году до н. э.)” [19]. Главное – начать. Позже воспоследовали комиссии по разбоям и убийствам, фальшивомонетничеству, о похищении чужого имущества, об отравлениях, о посягательствах на величие римского народа и проч.
Законы о комиссиях содержали и понятия соответствующих преступлений. Медленно формировалась база для общенациональной кодификации, на историческом горизонте ожидалось появление нового Ликурга.
Императорский (постклассический) период традиционно отождествляется с расцветом jus gentium. Этому способствовали несколько обстоятельств, важнейшими из которых можно считать географические размеры Римской империи и обусловленное ими место ее в культурной жизни античного мира, мировую торговлю, смещение политического центра на Восток, особенно же – правотворческую деятельность преторов. “Римляне не занимались ни промышленностью, ни торговлей (это делали рабы и иностранцы). Они должны были войти в отношения hospitum с римлянами или со всем Римским государством. С разрастанием империи появляются в Риме жители покоренных провинций: они называются peregrini, а не hostes, как говорится об иностранцах еще в Законах XII таблиц” [20]. Вот с ними и работали преторы перегринов, вот для них и ширящегося торгового оборота родилось jus gentium.
Несмотря на малую продолжительность (в пределах двух веков), императорская эпоха выполнила свое историческое предназначение: была проведена кодификация; смерть Юстиниана и успехи варваров на Западе не прекратили развитие римской юриспруденции – почти десять веков она упражнялась на просторах Византии. В самом начале этого этапа еще существовал симбиоз старого законодательства (jus antiquum), преторских разработок (jus vetus) и действующих императорских конституций (leges) как равнозначных источников. Позже и навсегда законотворчество переходит в монополию верховной власти.
Самыми крупными новациями третьего этапа развития римского уголовного права нужно признать следующие:
а) прирост знаний о субъективной стороне преступления породил еще одну форму вины – неосторожность. Culpa заняла срединную позицию между умыслом (dolus) и непреследуемым случаем (casus);
б) в чреве говорящей и советующей юриспруденции образуется понятие покушения (conatus), увязываемое с пониженной уголовной ответственностью;
в) список привычных преступлений (crimina legitima) пополняется новоязами (crimina extraordinaria), в число которых попадают оскорбление христианства, клятвопреступление, вытравление плода;
г) в рамках второго института уголовного права – наказания – “развивается чрезвычайно сложная и суровая, порою даже варварская, система кар” [21], а именно: ссылка с потерей прав (aquae et ignis interdicto) и без такового отягощения (deportatio in insulam); каторжные работы в рудниках (condemnatio ad metallum) – и над всем этим витает дух мщения и устрашения;
д) с появлением постоянной армии в правоприменительный оборот входят воинские преступления (утрата оружия на поле брани, оскорбление военачальника, измена неприятелю);
е) абсолютистская власть с могучим чиновничьим аппаратом ищет прокорм, увлекается штрафными санкциями, особенно конфискацией имущества. Как сообщает в изложении первоисточника П.Н.Галанза, “при некоторых императорах в этом отношении царил такой произвол, что испуганные сенаторы и всадники спешили назначить императоров своими наследниками, дабы спасти себя от печальной участи” [22].
Становление и расцвет римской юридической науки. По давней научной традиции первыми аппенинскими юристами полагают понтифов, что весьма похоже на истину. Нормативный набор общества на заре государственности еще невелик, состоит по преимуществу из обычаев и других обрядностей, которых мало, но для поддержания фундаментальных жизненных ценностей достаточно. Их обслуживает штат специальных сторожей и толкователей – жрецов. Они выделяются общиной почти инстинктивно, для применения и сохранения традиционных правил жизни, добытых прежде за счет трагических опытов и жертв. Ведь “в примитивных обществах традиции представляют собой наивысшую ценность для общины, и ничто не имеет такого значения, как конформизм и консерватизм ее членов. Цивилизационный порядок требует строгого соблюдения обычаев и следования знаниям, полученным от предшествующих поколений. Любая небрежность в этом ослабляет сплоченность группы и подвергает опасности ее культурный багаж…” [23].
Поскольку воспроизводство человека на родовой ступени осуществляется еще бессистемно и без материальных обязательств, кругозор и жизненный срок пралатинян коротки, много времени отнимает биологическая борьба за выживание, а слабая (стадная) социальная организация не позволяет содержать за счет общества постоянные контролирующие и карательные органы, тогда на помощь призвана идея о святости установившихся порядков. Посему расцветают мифы и легенды, культивируются маски, символы, ритуалы, татуировки, церемониальные танцы и прочие иррациональные и полуиррациональные приемы. Человеческие по происхождению правила (jus) получают религиозную окраску и санкцию (fas). Их главное назначение – консервация норм коллективного выживания, внутренний мир в общине.
Древнее латинское общество, как бы мы его не рассматривали (только латинские gens, жившие на Палатинском холме – Roma quadrata, их объединение в Семихолмие – Septimontium – или с сабинянами, как насильственный союз с этрусками и пр.), трансформировалось из первобытного человеческого стада в спасительный род, “благодаря продолжительной практике экзогамии и устранению начала кровного возмездия в отношениях его членов между собою. Этим двум причинам оно обязано тем, что сделалось замиренной средой” [24]. Функция замирения до создания касты юристов принадлежала понтифам и старейшинам.
Но приходит время, когда “первичный защитительный слой социальных институтов, – т. е. обычные нормы, обычаи, – истончается, перестает быть надежным, и возникает нужда в конструировании второго, теперь уже юридического щита” [25]. Попутное овладение азбукой Таута (древнейшая письменность) позволяет перевести разрозненные ритуальные действия во внятные писаные правила. Рядом с земными, информационными, прагматичными нормативами появляется новый слой управленцев, испытывающих пиетет перед jus, а не fas. Это – юристы.
Если обычаи и традиции созидаются медленно, а главное, стихийно-эмоционально, то право куется и меняется быстро, на глазах и при участии обывателей. В отличие от религиозно-нравственных порядков, консервирующих старые ценности, право ориентировано на иной вектор – будущее: в нем целесообразность безжалостно подавляет прежние догмы; оно раскрепощает хозяйственные инстинкты и энергию. Социальная открытость, сухость и логическая стройность права должны были привести к разрыву с таинственностью управления, демонстрируемой понтифами.
И это случилось быстро. Помпоний оставил потомкам свидетельство того, как право окончательно оторвалось от жреческого контроля. Поступок сродни прометеевскому будто бы совершил Cnaeus Flavius (Кней Флавий), сын отпущенника и писец легендарного создателя римского водопровода и цензора Аппия Клавдия. Последний якобы составил tabula Fastorum, то есть юридический календарь, а также формулы самых распространенных исков и привел их в строгую систему. Писец же похитил у патрона юридическую правду и передал ее народу. Это случилось в середине V века до н. э. С тех пор о первой открытой юридической книге римлян говорят как о jus civile Flavianum.
Это было только начало. Далее события развивались быстро и еще более бесцеремонно по отношению к служителям культа. По lex Ogulnia коллегия жрецов перестала быть полностью закрытой кастой; в нее мог попасть даже плебей. Прошел век после подвига Флавия, и Секст Элий (Sextus Aelius Catus) издает новое собрание основных юридических формул страны, что сегодня назвали бы уточненным и дополненным комментарием. Наконец, в республиканский период случилось невероятное – главой жреческой коллегии (pontifex maximus) стал плебей Тиберий Корунканий (Tiberius Coruncanius). Видимо, происхождение дало о себе знать; Корунканий переступил через особый барьер. До него юристы вели прием клиентов только наедине – publice professum neminem traditur (Pomponius, & 35). Tiberius Coruncanius primus de jure publice respondebat, то есть первым начал давать советы публично. “Таким образом, – писал Брунс-Ленель, – каждый мог познакомиться с практикой применения права. Так установилось в некотором роде публичное обучение “тайной науке”[40]. И далее: “Гражданское правоведение со времен Гнея Флавия перестает уже быть тайной наукой и постепенно выходит из компетенции коллегии понтифов; начиная с 7 ст. от оси. Г., она приобретает характер самостоятельной науки… С тех пор подобная деятельность стала обычной. Ей отдавался всякий, кто чувствовал призвание и способность к ней; помощью ея добывалось народное уважение и любовь” [26].
По мнению Дорна, “способами распространения юридических познаний в массе граждан служили в первом и втором периоде:
1) jus Papirianum, собрание царских законов Папирия;
2) jus Flavianum, сборник исковых формул Аппия Клавдия;
3) jus Aelianum;
4) публичная деятельность жрецов” [27].
Расцвет публичной римской юриспруденции, разумеется, приходится на республиканскую эпоху. Обвинительные и защитительные речи в народных комициях, горячее обсуждение многочисленных provocatio, перманентные столкновения плебса с патрициями, становление административной юстиции, азартный поиск лучших форм правления, обмен правовой информацией с Грецией и пр. обстоятельства способствовали высокой престижности юридического промысла. Первоначально аппенинские юристы ограничивались консультациями, позже приняли на себя обязанности поверенных, но право судебной речи долгое время делилось между знающими дело юристами и непрофессиональными мастерами слова – ораторами. Постепенно красноречие становится важнейшим требованием и для юридической деятельности. “Красноречивым будет тот, – вещал Марк Туллий Цицерон, – кто на форуме и в гражданских процессах будет говорить так, что убедит, доставит наслаждение, подчинит себе слушателя” [28]. Республиканские власти опекают и поощряют юристов. Помпоний сообщает об одном из таких обласканных талантов, Гае Сципионе Насике, что он получил от Сената почетное прозвище optimus и ему был подарен дом на большой дороге (via sacra) исключительно с той целью, чтобы проходящие мимо люди имели возможность слышать даваемые им консультации – respondae.
Широко известной общим местом в знаниях о римском праве является цицероновская классификация юридической работы в римском обществе периода республики:
а) in cavendo – составление исковых заявлений, выдача практических инструкций для участия в судебных баталиях;
б) in respondendo – всевозможные разъяснения и поучения общего характера, образчик доктринального толкования (было принято давать respondo во время прогулок);
в) in scribendo – письменная форма разъяснений по различным правовым вопросам.
С развитием юридической практики в тех условиях, когда нормативная основа представляет собой архаическую смесь mos, fas и jus, является нужда в системных обзорах права. Это делается постепенно, причем процессуальные комментарии опережают материально-правовые. Как писал знаток источников римской эпохи, “уголовное право излагалось обычно в форме толкований к отдельным законам, именно, к квестиционным уставам; систематическое его изложение было еще недоступно писателям. Напротив, уже появились систематические сочинения по уголовному судопроизводству (de judiciis publicis) и отдельным вопросам его (de delatoribus, de poenis)” [29].
С победой светского права множится и численность служителей Фемиды. Закономерно образуется потребность в обучении новичков юридического цеха. Образовательные усилия старшего поколения в условиях усложняющегося законодательства и увеличивающегося количества interpretatio выливаются в две основные формы: теоретическую, или institutio – совместное чтение и разъяснение нормативных источников, а также практическую, или instructio – присутствие на консультациях учителя.
Естественный попутчик юридического образования – литература. И.А.Покровский выделял несколько ее разновидностей:
а) учебники, то есть системное изложение материала (institutiones). Здесь непревзойденным мастером был и остается Гай (Gaius), о котором почти ничего не известно. Достоверно одно: жил и творил он во II веке н. э., а известность и слава пришли позже, через два столетия;
б) комментарии законов (если юристы излагали свое понимание правовых памятников в полном и системном виде, их сочинения назывались libri juris civilis, а если речь шла только о части нормативного акта или об отдельном вопросе, то сочинения именовались libri singulares);
в) regulae – краткие юридические афоризмы;
г) responsa – аналитические разборы юридических дел;
д) definitiones – определения юридических понятий и институтов;
е) epistola – переписка между юристами;
ж) монографические сочинения, что было редкостью [30].
Наступление императорского периода ознаменовалось заметной переменой в содержании юридической деятельности: правоведы удаляются от политических споров и публичных выступлений, а сосредоточиваются на комментариях и выработке практических рекомендаций. Абсолютизм поощряет подобное почтительное поведение. Это был золотой век римской юриспруденции. На правовом небосклоне заблистали имена Папиниана, Павла, Ульпиана, Модестина. Первый состоял на службе у императора Септимия Севера, титуловался почетным прозвищем splendissimus – блистательнейший и слыл большим мастером решать сложные правовые ребусы. Второй служил у второго Севера – Александра и прославился юридическим сборником, обращенным к сыну (Septentiarum libri V). Ульпиан и Модестин занимали должности префектов, были авторами нескольких работ и славились точными убедительными аргументами.[41]
Перед нападением варваров Римская империя с трудом управляется с огромным хозяйством. Пухнет официальное законодательство, растут противоречия между метрополией и провинциями, административная юстиция подгоняет национальное право под необходимость мирового товарообмена и сосуществования (jus gentium). Ученый мир Рима отчаянно пытается навести элементарный порядок в правовых построениях. Общее число комментариев, компиляций и пр. научной продукции стало угрожающим… В воздухе запахло кодификацией. “Понимая, что государство основывается не только на силе оружия, но и на праве, Юстиниан решил провести кодификацию всего римского права: источников, содержащих jus, и источников, содержащих leges. Особенно он хотел устранить различия между jus vetus и jus novum (древним римским правом, содержащимся в трудах классических правоведов, и новым правом, проистекающим из конституций римских императоров), создав таким образом единую правовую систему и стремясь с ее помощью вернуть стабильность римскому государству” [31]. На пути к ней римские императоры провели значительную работу в области юридического производства:
1. Еще в 130 году юрист Сальвий Юлиан свел воедино известные ему преторские эдикты в одну книгу – Edictum perpetuum (постоянный эдикт). Труд был замечен и оценен властями: сенат, а затем император Адриан канонизировали его как важнейший источник права.
2. Октавиан Август приказал считать разъяснения авторитетных юристов его периода данными как бы от его имени – persona furtan ex autoritate eius (principis).
3. Император Тиберий и его последователи даровали отдельным римским правоведам особую правотворческую привилегию (responda prudentium); их разъяснения объявлялись обязательными для судов и магистратов.
4. Постепенно произошел естественный отбор самых выдающихся представителей юридической науки. Император Константин в 321 году попытался вмешаться в академические споры и критически отозвался в своем законе о нападках Павла и Ульпиана на Папиниана. Он же, но в 327 году, сделал выбор уже в пользу Павла; именно его сентенциями надлежало руководствоваться судьям.
5. Прошло еще 100 лет, и Lex Allegatoria (закон о цитировании императора Валентиана III от 426 года) отдает предпочтение сразу пяти корифеям: Папиниану (Acmilius Papinianus), Павлу (Julius Paulus), Ульпиану (Domicius Ulpianus), Модестину (Herennius Modestinus) и Гаю (Gaius) – Papiniani, Pauli, Gaj, Ulpiani atque Modestini scripta universa firmanus. Именно их мнение объявлено истинным, а среди всех первый – Папиниан. Магистраты и судьи были обязаны ссылаться на мнения давно умерших юристов, поэтому в юридическом мире стали говорить о “сенате мертвых” [32].
6. После такой селекции последовал завершающий аккорд. Как только окончилась кодификация, юристам, ученым и практикам было приказано смотреть только вперед, зафиксированные в институциях, Дигестах и конституциях правила Цезарь Флавий Юстиниан объявил непреложными и не подлежащими сомнению. В конституции “Об утверждении Дигест” сказано буквально следующее: “И никто не должен осмеливаться сравнивать то, что было в древности, с тем, что ввела наша власть, ибо многое изменено для пользы дела…(10). Преклонитесь перед этими законами и соблюдайте их, оставив в покое предыдущие. И да не осмелится кто-либо из вас сравнивать их с прежними или искать разноречий между прежними и новыми: ибо все, что здесь установлено, мы признаем в качестве единственного и единого, что должно быть соблюдаемо (19)” [33].
Конечно, не все было образцовым в высказываниях и практической деятельности римских юристов. Известный писатель III века Марцеллин сообщает о двух древних “жрецах правды” (Требаций и Касцелий), которые безнравственно торговали своими знаниями, брались за оправдание даже случаев матереубийств, что по тем временам было неслыханным делом. Совсем как у нас, хотя и значительно позднее: “Прежде совсем не было адвокатов, а были люди, носившие название “ябедников”, “приказных строк”, “крапивного семени” и т. д., которые ловили клиентов по кабакам и писали неосновательные просьбы за косушку. Нынче и в Т. завелось до десяти “аблакатов”, которые и за самую неосновательную просьбу меньше красненькой не возьмут” [34]. Возможно, по этой причине Ф.М.Достоевский именовал адвокатов России XIX века “нанятой совестью”[42].
Однако скажем искренне и главное: достижения аппенинской юриспруденции и в том числе ее научного сегмента намного превосходят ее темные стороны и пороки. Римской юридической науке обоснованно приписывают и особый художественный талант[43], и личную самоотверженность, и запредельную для частнособственнического общества порядочность. Красивые и трагические примеры такого рода приводит 3. М. Черниловский: “Офилий, друг Цезаря, откажется от привлекательной политической карьеры ради занятий правом, Нерва Старший, пользовавшийся огромным влиянием при дворе принцепса, покончит самоубийством, разуверившись в воссоздании республики, гениальный Папиниан даст себя казнить Калигуле, отказавшись написать апологию убийства Геты, брата-соправителя императора, и т. д.”[44].
Рецепция: причины, ход и последствия. Об этом социально-правовом и культурном феномене мирового размера написано и сказано довольно много благодарных и восторженных слов, использованы меткие характеристики (юридический Феникс; событие, по значению сопоставимое с зарождением и распространением христианства; великий инстинкт цивилизации и пр.), уточняются сроки и границы юридической колонизации, отводки от единого римского корня ищутся в национальных законодательствах[45]. Сделано достаточно много историками, лингвистами, юристами: поле вспахано. Это освобождает автора от необходимости большегрузных описаний. Сосредоточимся на главном.
1. Безусловно, Риму было что передавать, и он имел право на-следователя. Говоря современным языком, он олицетворял геополитический центр античной эпохи и даже больше – служил в то время синонимом всего культурного мира. Завоевательные войны и круговорот народов, постоянное приращение территорий и последующее давление на национальные перегородки, внеэкономическое увеличение внутреннего богатства и попытки его производительного использования – все это множило проблемы государственного управления и права. К традиционному национальному сплаву (mos, fas, jus civile) усилиями судов и магистратов ладилось мощное прибавление – jus honorarium. В тиглях римской юриспруденции образовался сухой остаток, именуемый jus gentium. Формально свидетельство о его рождении содержится в эдикте императора Кара-каллы от 212 г. н. э. о распространении римского гражданства на всех жителей империи. Но, как правильно отмечал И.А.Покровский, этот нормативный акт “уже ничего не решал: jus gentium… прижилось на римской почве” [35].
Последующие века аппенинский продукт проходит жизненную обкатку. Итог экспертизы оказался блистательным: вечное (по Цицерону) право Рима было награждено еще одним благозвучным эпитетом – естественное право (jus naturale). Итак, могущество Рима и наличие передовой системы права создали объективную возможность внешних юридических заимствований, обеспечили возврат к римскому праву даже после разрушения римской государственности.
2. Падение великой державы случилось в 476 году, а еще через столетие, в 568 году лангобарды оторвали от империи и ее материнскую часть – Италию. Для римского права, естественно, наступили трудные времена. На Востоке, с Константинополем в центре, индивидуализм и прагматизм юридических конструкций соперничали и медленно уступали общинным настроениям, нравственным и философским традициям эллинов.[46] Этот процесс можно охарактеризовать как медленное угасание классического римского права. На Западе ситуация была еще сложнее: “Когда Римское государство пало в борьбе с германскими народами, с ним легко могло погибнуть и римское право. Так и было в Германии и Англии, где римское право исчезло вместе с римской народностью и культурой. Но в Италии, Франции и Испании все романизированное население, конечно, не могло быть ни уничтожено, ни изгнано, ни даже только подавлено. Завоеватели довольствовались лишь приобретением верховной власти и части территории, оставляя римскому населению, преимущественно в городах, его прежнее положение и его прежнее право” [36].
Были и другие обстоятельства, способствовавшие временной, до лучшей поры, консервации римских правовых порядков: во-первых, традиционализм церкви, которая в окружении безбожников продолжала управлять паствой и культовыми учреждениями, рядить и мирить спорщиков с помощью старого нормативного наследия – ecclesia vivit lege romana; во-вторых, вечная тяга самообольщения, жажды титулов и наград[47], которая увеличивается благодаря близости к престолу. Германские вожди, увидев и осознав размеры богатства и истинного величия покоренных народов, стали называть себя преемниками прошлого, объявили о создании Священной Римской империи. Прошлое, сохранившееся право тем самым получало индульгенцию на жизнь; в-третьих, сами завоеватели весьма снисходительно отнеслись к правовым чувствам бывших римлян и предоставили им возможность выбора между старым законодательством и нормами германского права (принцип личного подчинения праву). Разумеется, подарок был незамедлительно принят.
3. Интеллектуальная почва для возрождения римского права уснащалась и учеными раннефеодальной Европы. Это их подвижничество и азарт позволили отыскать в археологической пыли останки некогда великой культуры, осмыслить их реальную цену и возможность повторного использования, разбудить интерес современников к внешне никчемным архивам. Первый всплеск ностальгии случился в начале XII века; вокруг преподавателя Болонского университета Ирнерия образовался кружок единомышленников, прозванных глоссаторами (glossatores – толкователи). Их объединило стремление к изучению правовых источников римской эпохи. Научные страсти вылились в следующие формы: обозрения общего характера, своеобразные вступления к законам (summae) и объяснения отдельных норм (brocarda). При этом научный комментарий записывался на полях первоисточника (marginales) либо, если позволяло место, между строками (interlineae). Длительная натужная работа скоро достигла предела насыщения.
Со второй половины XII века на арену вступают постглоссаторы, или комментаторы. Содержание научных работ по возрождению римского права меняется: в центре внимания оказываются не источники права, а труды предшественников (glossarum glossas scribunt); предпринимаются попытки обобщений, выработки правовых категорий, чего прежде чурались. Наибольший успех выпал на долю Accursius (11821260), который составил полный комментарий к Юстиниановскому своду по материалам глоссаторских упражнений Болонской школы. Его труд получил название “glossa ordinatoria” и всеобщее признание. Дело доходило до того, что “все те места, которые в нем не были комментированы, не получали применения… Отсюда произошла пословица с характером юридического правила: неглоссированное не должно быть применяемо (quod non agnoscit glossa, non agnoscit curia)” [37].
Вскоре чисто юридический подход к римскому наследию исчерпал себя и даже стал надоедать: “.В связи с тем, что комментаторы взяли за основу схоластику, очень скоро в обществе юристов стали ненавидеть как крючкотворов, софистов и обманщиков, прячущихся за судейский субъективизм и громкие фразы о jus naturale и aequitas” [38]. Интерес был восстановлен через несколько веков усилиями историков права: Куяция (Jacobus Cujacius), жившего и творившего в 15221590 гг. во Франции, – швейцарца Готфрида (Jacobus Gohtfredus, 15871622), – профессора Майнцского и Геттингенского университетов Густава Гуго (1764–1844), – и его преемника, знаменитого профессора Берлинского университета Карла Фридриха фон Савиньи, – а позже Иеринга с книгой “Дух римского права”. Историческое течение получило очень быстро название школы “элегантной юриспруденции” за изысканный стиль письма, mos docendi gallicus. Свою лепту в возрождение римского права внесли гуманисты и просветители всех мастей, задыхавшиеся в тисках инквизиционных и феодальных вообще порядков, а также адепты естественно-правовой школы (Гроций, Гоббс, Гельвеций, Локк, Руссо, Монтескье и пр.).
4. Лишь на этой интеллектуально-просветительской подкладке могло случиться массовое возвращение к истокам римской юридической культуры. Но, что важнее и первичнее, – при наличии соответствующих социально-экономических причин, вызревании исторических условий и субъективных предпосылок. Все это счастливо сошлось в один узел в феодальной Европе XV–XVII веков. Старинное римское право в наилучшей мере способствовало развитию товарообмена и производства, объективно противостояло феодальной раздробленности и юридическому беспределу, давало королям готовый инструмент для установления режима абсолютной власти, из-за своей письменной формы выигрышно смотрелось в сравнении с обычаями кельтов и галлов[48]. Наконец, и это обстоятельство признается всеми, средиземноморские порядки на голову превосходили юридические правила средневековой Европы; разрыв был настолько зрим, что изумленные европейцы прозвали импортированный “продукт” писаным разумом (ratio scripta).
5. Наибольших размеров рецепирование достигло в Германии, властители которой считали себя правопреемниками некогда могучей Римской державы. Этому способствовала и идея национального единения страны. По статуту общеимперского суда (Reichskammer-gericht) в его состав включались только легисты (знатоки римского права), а его решения в первую очередь должны опираться на римское, а затем на национальное германское право. Вообще легисты оказались самыми деятельными и преданными помощниками королевской власти на пути к абсолютизму и общегосударственной законности. Это их усилиями цивилистические порядки римской эпохи были инкорпорированы в законы германских земель и дожили до нового времени – лишь в 1900 году Германия стала жить по собственному общеземельному Гражданскому уложению.
Разумеется, объемы заимствования отдельных отраслей римского права были различными: зависели и от востребованности, а еще больше – от уровня их первоначальной разработки на Аппенинах. Так повелось, что уголовному закону принадлежит здесь не первая роль. В большем почете заимствование брачно-семейных и гражданско-правовых нормативов. Вообще в мире существует какой-то непознанный патриотизм и исключительная национальная нетерпимость (автономность, самость) в карательных вопросах. Унификация проникает в эту область государственного управления в последнюю очередь и с большим трудом, оставляя профессионалам и любителям только возможности для сравнений. Да и сравнительное правоведение с его “сквозным характером” и ролью подготовительной стадии для унификации “пока в меньшей степени используется в публичном праве с его подвижными властными институтами и в большей мере – в частном праве с его диспозитивностью, равенством сторон и устойчивым сходством институтов” [39].