Глава 9
Очередной день закончился для Лация так же спокойно, как и все предыдущие. Тихое дуновение ветра со стороны холмистой равнины, за которой, по словам хунну, располагалась большая пустыня, было уже не таким тёплым, как раньше. Дни становились прохладнее, хотя ночью ещё можно было спать под открытым небом и не кутаться в шкуры, но наступление осени чувствовалось во всём: хунну пригоняли свои стада поближе к стоянке, женщины валяли шерсть и делали из неё войлок, укладывая вторым и третьим слоем поверх шестов; невысокие травы в степи и предгорьях пожелтели и перестали пахнуть разными ароматами цветов; рыбы в поймах стало меньше, и солнце садилось теперь за вторую вершину горы, а не за первую, как летом, и, к тому же, быстрее.
В этот день римляне, как всегда, устало вернулись к палаткам-гэрам своих хозяев. Атиллу встречали Саэт и крики малышей, а Лация – Павел Домициан, который научился валять шерсть и этим всё лето отрабатывал своё проживание в жилище лули-князя. Услышав шум у входа, он, кряхтя, вышел им навстречу и стал расспрашивать, как прошёл день. Но рассказывать было нечего, и они быстро замолчали, каждый устало думая о своём.
– Может, пойдём посидим на камне? – неожиданно предложил Павел Домициан. – Внутри так душно. А у меня есть лепёшка. Саэт дала днём. Я не успел съесть, – соврал он, и Лаций сразу догадался, что слепой певец хочет поговорить. Ему редко доставалось много пищи, и он уже давно не ел вдоволь. Только вечером друзья делились с ним своей едой и ещё на праздники приносили куски мяса. Но это было редко.
Выйдя из гэра, они молча сидели на широком тёплом камне, вытянув ноги и жуя сухой хлеб.
– Строить ещё долго, – наконец, произнёс Лаций. – На наши склады уйдут месяца два. До зимы, может, и успеем. На стены, ров и заграждения – год, не меньше. Потом надо будет дом для Чжи Чжи делать. Много работы… – он устало откинулся спиной назад и зажмурился. Тепло медленно проходило сквозь длинную шерстяную рубашку и приятно нежило кожу.
– Я понимаю, – вздохнул Павел Домициан. – Но ты же не об этом думаешь, – он замолчал, глядя вдаль своими белёсыми глазами.
– Не об этом.
– Вот видишь! И я – тоже. Прости, что в Парфии не поддержал тебя. Но здесь я умираю. Больше не хочу тут оставаться! Не хочу! – неожиданно с искренней болью в голосе произнёс Павел. – Я здесь за год всего два раза пел. Всего два раза! Скоро совсем вши заедят, и дым горло прожжёт. Не могу, когда они свои костры внутри разжигают. Горло першит, нос забивает… Умру я тут… – еле слышно закончил он.
– Мы давно не приносили дары нашим богам, – не зная, как утешить друга, ответил Лаций.
– Боги забыли нас!
– Не знаю… Как отсюда вырваться? Лошадей нет. Дороги мы не знаем. А без лошадей и проводника никуда не уедем. Я только строю с утра до вечера. И тоже терплю. Ведь даже если лошади будут, куда мы поскачем?
– Куда угодно, – с отчаянием произнёс слепой певец. – Лишь бы вырваться отсюда. Не поверишь, я готов на всё… я себя чувствую, как связанный.
– Поверю, почему не поверю? Сам такой.
– И ещё у меня стали болеть зубы. Саэт приносила раньше какую-то траву и варила по вечерам. А сейчас её к волам отправили. Я с детьми сижу, ты видел, на верёвке их держу, чтобы не отползали. И никаких трав теперь нет.
– Потерпи немного, – сочувственно произнёс Лаций. – Завтра Атиллу отправим за травами и ветками. Ещё служанок Тай Сина спрошу. Они ко мне хорошо относятся. Может, что-то подскажут. Потерпи, прошу тебя. Не знаю, почему, но сердце подсказывает мне, что скоро всё изменится, – он старался вложить в эти слова как можно больше теплоты и искренности, чтобы Павел Домициан поверил ему, но сам Лаций не верил ни единому своему слову. Нет, он не отчаялся, но надежда в его душе по-прежнему оставалась запертой внутри толстых стен безысходности, которые с каждым днём становились всё неприступнее. – Пой для детей, может, это поможет?
Они снова замолчали. Со стороны лагеря слышался обычный шум: хунну ели, пили и кричали, обсуждая одну единственную тему – свои стада. С разных сторон доносились хлопающие, ухающие и скрипящие звуки, что-то шлёпало, трещало и падало – шум в большом кочевье обычно затихал не сразу после захода солнца, а когда сытые мужчины, наконец, добирались до женской половины и бросали остаток сил на продолжение рода. Эти звуки были уже другими и нередко сопровождались ссорами. Обычно это происходило, когда муж выбирал не жену, а рабыню. В тёплые ночи хунну занимались любовными играми не только внутри жилищ, но и снаружи, прямо под открытым небом, возле гэров или чуть дальше, рядом со своими стадами. Лаций много раз ловил на себе любопытные взгляды рабынь Тай Сина, но даже молодость их лиц и страсть в глазах не вызывали в нём приятного желания женского тела. Почти все женщины хунну были низкорослые и ширококостные. У них были крепкие плечи и бёдра, а талия полностью отсутствовала. Короткие и мускулистые ноги ничем не отличались от мужских, а руки – тёмные и иногда даже волосатые, с сухими, мозолистыми ладонями и широкими, натруженными костяшками пальцев – не вызывали никакого желания. Но неприятней всего были тоненькие, в юности похожие на пух, усики над верхней губой, которые со временем превращались в редкие усы. Расцветая к двенадцати – четырнадцати годам, девушки хунну сразу же выходили замуж за тех мужчин, которых заранее выбрали для них родители, и уже через два-три года превращались в единообразных безликих существ, которые наравне с волами и мулами таскали грузы, быстро старея и умирая от многочисленных неизвестных болезней.
Лаций вздохнул и закрыл глаза. Тепло камня приятно грело спину, голод ненадолго отступил, и ему хотелось ещё немного побыть в этом странном состоянии нежного одиночества. Вдали слышались крики выходящих на охоту ночных животных и шуршанье травы. Издалека донеслись тихие равномерные удары, как будто кто-то стучал палкой по земле. Лаций не обратил на это внимания, но Павел Домициан неожиданно привстал и позвал его:
– Ты слышишь? – тревожно спросил слепой певец.
– Что? – нахмурился он, но оторвал от камня только голову, повернувшись в его сторону.
– Ты слышишь стук копыт?
– Копыт? – переспросил Лаций и прислушался. – Ты думаешь, это лошади? – наконец, сказал он через некоторое время.
– Конечно, лошади! Кто-то скачет. Сюда. Надо быть осторожным. Это могут быть плохие люди.
– Кажется, их немного… – пробормотал Лаций.
– Да, ты прав, – взволнованно согласился Павел Домициан. – Думаю, не больше десятка.
– Ночью они не нападают. Так что это не враги. Скорей всего, свои, из этого племени. Другие обычно не рискуют. Ночью здесь никто не воюет.
– Ты говоришь уверенно. Но я всё равно боюсь, – вздохнул слепой певец. – Пойдём лучше к гэрам. Там спокойней.
– Отсюда будет лучше видно. Луна светит ярко. Всё видно. Скоро они покажутся у реки. Так что мы первые всё увидим.
– Это ты всё увидишь, – недовольно произнёс Павел. – А я только услышу.
– Я тебе всё расскажу. Только сиди тихо. И молчи. Смотри, вон они! – взволнованным шёпотом добавил он, увидев у реки десяток силуэтов всадников на лошадях.
– Куда смотри? Это ты говори! – возмущённо прошептал Павел. – Ну же! Говори, говори, – схватив его за руку, попросил слепой певец. Но Лаций вынужден был какое-то время молчать, потому что говорить было не о чем – всадники переходили реку вброд, и на фоне отблесков в воде он видел пока только какие-то неясные очертания. Ему удалось сосчитать их. Всадников было двенадцать. Когда они поднялись на берег, от камня их отделяло не более двадцати шагов. Но даже на таком расстоянии Лацию не удалось ничего увидеть. Когда они проехали, он с сожалением прошептал:
– Кажется, у них острые шапки с разрезами для ушей, как у рыжих варваров.
– И всё? А почему не было слышно звона мечей и ножей? Ты слышал, как тяжело храпели лошади? Долго скакали… Они большие или маленькие?..
– Хм-м, ты слышишь лучше, чем я вижу, – вынужден был признаться Лаций. – Зачем спрашиваешь, если я не могу ответить? Пошли в лагерь. Здесь уже становится холодно.
– Пойдём. Помнишь, Саэт говорила, что вчера один буйвол подвернул ногу? Может, его убили и сегодня будет мясо… – с надеждой произнёс Павел Домициан.
– Ну, и что? Нам всё равно достанется только запах, – раздражённо пробурчал Лаций, чувствуя, как голод снова скручивает пустой желудок. Однако спокойно поесть и поспать ему так и не пришлось.
Ещё на подходе к гэру Тай Сина он увидел, что у входа толпится много хунну. По интонации и некоторым словам стало ясно, что они говорили о всадниках у реки. Сам Тай Син стоял у коня и что-то говорил склонившемуся в поклоне слуге. Это был кутлуг Ногусэ.
– Кажется, они собираются куда-то уезжать, – негромко произнёс Павел Домициан.
– Почему? – спросил Лаций.
– Главный Тай Син говорит, чтобы позвали его сына и приготовили свежих лошадей. Это неспроста.
Внутри гэра никто ничего не знал. Саэт не успела ещё поговорить со служанками и жёнами лули-князя, а Атилла тоже ничего толком не мог объяснить. Он только разводил руками в стороны и повторял одно и то же:
– Как муравьи прибежали сюда… как муравьи. Бегают, бегают все… как муравьи…
Долгое время ничего не менялось, хунну входили и выходили из гэра, громко спрашивали друг друга о своих стадах, здоровье лошадей и оленей, о том, сколько волов болеет и у кого есть новые верблюды, но за всем этим чувствовались внутреннее напряжение и ожидание чего-то неизвестного. Вскоре к гэру подъехал молодой Модэ Син, сын лули-князя. Сам Тай Син приехал чуть позже, и сразу всё стало ясно. Слуги стали собирать вещи хозяина, готовить лошадей, выносить походный войлок, а Лацию приказали пройти к лули-князю, на его половину. Услужливый кутлуг Ногусэ отодвинул перед ним шкуру, служившую стеной, и с кислой улыбкой кивнул в сторону видневшегося в глубине небольшого костра. Лаций осторожно зашёл, не зная, чего ожидать, но бояться, как оказалось, было нечего. Прискакавшие ночью всадники были посланы Хуханье, чтобы известить своего брата о том, что к нему направляется посол императора Юань Ди. Однако среди прискакавших были несколько человек из других племён кочевников, которые сообщили Чжи Чжи, что перед этим ещё один посол был послан к самому Хуханье и сейчас находится у него в кочевье. Этот посол задержался у его брата, и вместо него отправили другого. Чжи Чжи решил послать Тай Сина с сыном, чтобы оказать достойное внимание послу императора. При этом он приказал ему взять с собой двадцать белых рабов-римлян, чтобы удивить чиновника империи Хань. Для этого их надо было срочно побрить и одеть в светлые одежды. Правителю хунну хотелось, чтобы римляне резко выделялись на фоне его тёмных всадников. Чжи Чжи помнил, какое впечатление произвели на него в Парфии бритые головы и лица белокожих рабов. Так как он сам любил производить впечатление на окружающих, то решил использовать римлян для этого ещё раз. Среди отобранных на скорую руку двадцати человек оказался и несчастный Павел Домициан, который не сопротивлялся и только изредка крутил головой из стороны в сторону, прислушиваясь к разговорам кочевников. К утру всё было готово, и сто всадников хунну вместе с двадцатью рабами выдвинулись на восток, навстречу послу императора Юань Ди.
Сам Чжи Чжи остался на стоянке, в хурээ. Он хотел побольше узнать у приехавших кочевников о своём брате Хуханье. То, что он услышал, неприятно удивило его и даже рассердило. Оказалось, что к нему ехал «простой» посол. Это был молодой сын какого-то губернатора. А у Хуханье в это время гостил сам брат императрицы, который привёз ему подарок от императора – пять самых красивых девушек империи Хань! Это был намёк на здоровое продолжение рода и единение с народом империи. Значит, брата-предателя ценили выше, чем его! Но когда Чжи Чжи об этом узнал, Тай Син со своими людьми был уже далеко. Поэтому вождь хунну решил дождаться их возвращения и уже на месте принять решение, как ответить ханьскому императору.
Шаньюй не знал, что брат императрицы, оказавшись в становище Хуханье у стен Великой Стены, столкнулся с непредвиденными трудностями. Он сразу заметил, что хунну здесь стало значительно больше, чем полагали во «внутреннем дворе» императора. Ему повсюду попадались дети и подростки – в гэрах, между ними, рядом со стадами, на лошадях и у реки. Их было очень много! Хунну становились опасны, потому что жили только за счёт помощи империи Хань и многие из князей и вождей стали роптать. Сначала с ним тайно договорился о встрече один вождь, потом – другой. И всех волновали одни и те же вопросы: отношение императора к Хуханье. Этот народ определённо не мог жить в мире и мечтал о войне и захватнических набегах. Но для того, чтобы разобраться с внутренними противоречиями в этом лагере хунну, брату императрицы надо было время. Поэтому он и отправил императору срочный доклад с просьбой выслать Чжи Чжи второго посла. Таким образом он решил важную государственную задачу и чудом избежал больших неприятностей, которые ему сулила встреча с шаньюем Чжи Чжи.