Феникс
Давным-давно жил человек, у которого было все. И бесценные изумруды, ограненные искусными руками. И хрустальные сосуды, серебряные, золотые и яшмовые чаши. У него были кресла, украшенные слоновой костью, и столы из редкостного сандалового дерева. Мозаичные полы, стены из цветного мрамора из Африки, Греции и с Востока. К обеду ему подавали рыбу, которая была не по карману даже самому императору, языки фламинго, мозги соловьев и другие восхитительные гастрономические шедевры, радующие не только желудок, но и глаз. Из отверстий в потолке на гостей сыпались благоуханные розовые лепестки. Богач восседал на подушках из китайского шелка, сделанных для него в Александрии, выкрашенных ослепительной алой краской из Тираса и вышитых жемчугом. Ему прислуживали специально обученные рабы, некоторые из них служили для услаждения глаз, другие для забавы. Один раб напоминал хозяину имена его новых друзей, другой каждый час сообщал точное время, третий в жару отирал ему пот со лба тонким платком. Когда хозяин путешествовал, одни рабы несли его, другие бежали впереди, расталкивая толпу на римских улицах. Они писали за него, выполняли поручения, развлекали, делали все дела, следили за дворцами, огромными пастбищами, гаванями, торговыми складами. Рабов было так много, что богач даже не знал, сколько их в его огромном доме в Риме. У него было все это и еще многое другое. Он мог купить все, что пожелает.
Вы, вероятно, подумаете, что такому человеку должно все скоро наскучить, подобно тому, кто на пиру съест слишком много. Можно предположить, что он устанет от жизни и будет искать чего-то нового, но это не так. Каждый день, блаженно закрывая глаза, пока искусные руки рабов массировали и увлажняли его благовонными маслами, богач размышлял о своем богатстве, испытывая удовольствие. Каждую ночь он засыпал под вышитыми одеялами, с радостью думая о роскошных вещах, которыми владел, великолепных дворцах своих нахлебников, знатных друзей, которые злорадно перешептывались за его спиной, но униженно искали его благосклонности, словно и у него были высокородные предки. И это почти правда, потому что он женил сына на девушке из знатной, но обедневшей семьи. Богач часто говорил себе, что у него больше нет желаний и его ничто не пугает, кроме излишней полноты и стеснения в дыхании. Но раб, лечивший его, был настроен оптимистически, и он слишком дорого стоил, чтобы пренебрегать его мнением.
Причина удовлетворенности богача крылась в его прошлом, о котором он никогда не говорил вслух, но часто вспоминал. Правда в том, что когда-то он сам был рабом и не имел ничего, служа лишь игрушкой в руках жестокого хозяина. Его спина еще хранила удары кнута. Врач маскировал их, и богач всегда ходил в термы в одиночку, чтобы позорные следы никто не увидел.
Любовница бывшего раба освободила его и оставила все свое состояние; но даже в хорошие времена, когда хозяин уже умер и раб стал вести все дела хозяйки, у него по-прежнему не было ничего своего. Он униженно льстил этой толстой старой женщине, но теперь многое изменилось – он был богаче десяти таких женщин, и свободные люди пресмыкались перед ним.
По характеру богач не был жесток, но ему доставляло удовольствие держать рабов в страхе, как когда-то обращались с ним. Поэтому Марку, его личному слуге, приходилось часами стоять у двери спальни своего господина, приложив ухо к замочной скважине и взволнованно прислушиваясь к изменениям в размеренном храпе, к малейшему шуму или движению. В обязанности Марка входило без вызова появляться в спальне в тот самый миг, когда господин желал встать, и горе слуге, если он замешкается, что нередко случалось. Не составляло большого труда приказать высечь раба, поэтому лампа постоянно дрожала в руке Марка, когда он проскальзывал в покои своего господина. Однако в это утро старик проснулся со сдавленным криком, пытаясь избавиться от тяжести в груди, которая не давала ему дышать. Он не произнес ни слова, пока Марк раздвигал ставни, впуская в комнату солнечный свет, и щелчком пальцев призвал двоих кудрявых рабов-близнецов с ароматной водой, чтобы хозяин мог вымыть руки, и вином, чтобы он мог прополоскать рот.
– Лизий! – наконец проскрипел старик. – Уф! Приведите ко мне Лизия! – Он попытался приподняться на локте, но не смог. Ворча, он оперся на предусмотрительно подставленную руку Марка и выпрямился, так что его короткие ноги свесились с кровати. – Слышишь, ты, лентяй? Приведи моего предсказателя!
– Ваш раб уже побежал за ним, господин, – произнес Марк, который никогда не входил к старику, предварительно не расставив за дверями гонцов, готовых выполнить любую его прихоть, – а пока, если пожелаете…
– Дай мне вина! У меня пересохло в горле! – Старик сердито отхлебнул большой глоток и выплюнул вино на пол. – Ничего, рабы вытрут!
С недовольным ворчанием он позволил Марку привести в порядок его тунику, которую никогда не менял до полудня, и приказал ему достать из шкафа все плащи, какие только там были, в надежде, что какой-нибудь из них придется ему по вкусу.
– Зеленый! – наконец рявкнул он, прекрасно зная, что зеленый плащ был испачкан в вине и его нельзя было носить.
Предвидя это, Марк уже приготовил точно такой же плащ, а первый приказал слуге отвезти вычистить в Рим. Марк достал чистый плащ и раскинул его перед своим господином.
– Хозяин, – осмелился произнести слуга, заметив нетерпеливый жест старика, – ученый Лизий стоит перед вашими дверями, ожидая дальнейших приказаний.
– Пусть подождет, – проворчал старик, – и все-таки я надену коричневый. Я что, должен весь день сидеть здесь без сандалий?
Старик окунул руки в воду и вытер их о волосы рабов, отказавшись от полотенца. Его плохое настроение, бывшее следствием сна, постепенно рассеивалось, как и сам сон. Все знают, что сны приносят удачу или несчастье, и пока воспоминания еще свежи, неплохо бы посоветоваться с умным человеком. Старик вскоре сдался, как и предчувствовал Марк.
– Хорошо, пусть Лизий войдет.
Лизий вошел в комнату без промедления, однако не выглядел запыхавшимся. Это был высокий человек с бородой и волосами, выкрашенными в иссиня-черный цвет. Он носил просторные белые одежды, а на груди – большой нефритовый орнамент с вырезанным на нем причудливым демоном с четырьмя головами и множеством рук. Лизий медленно и величественно склонил голову, словно бог, благосклонно внимающий молитве.
– Да сопутствует тебе удача, великодушный Феликс, не зря ты наречен счастливым. Пусть все твои сны сулят счастье.
В обязанности Лизия входило предсказывать своему хозяину удачные дни, толковать сны, гадать по полету птиц, составлять гороскопы, читать линии на ладони и заниматься любым видом предсказаний, какое только становилось модным. Он искренне верил в свое ремесло, которое изучал в Александрии, где магия Египта и учения Греции странным образом переплетались с восточными тайнами, холодящими кровь. Однако, невзирая на свои нелепые верования, Лизий был отнюдь не глупцом. Он понимал, что от него ждут не только лести, но и ободрения. Потому не жалел денег и платил Марку и доктору-рабу, а также многим другим. Лизий знал, что можно сказать старику, а что утаить. Сейчас он ласково произнес:
– Когда я в одиночестве размышлял в своем саду, внутренний голос сказал, что меня зовет Феликс. И вот я здесь.
Старик пронзительно глянул на него, польщенно, но немного недоверчиво:
– Эти твои внутренние голоса! Какой в них прок, если они не могут привести тебя ко мне быстрее? Мне приснился такой сон! Я отчетливо помнил его, когда проснулся, а теперь почти забыл. Внутренний голос! Если бы он привел тебя к моей двери, когда я проснулся, от него было бы больше пользы.
– То, что ты забыл, уже не важно. То, что осталось, знак свыше, – Лизий погладил свой амулет, обнажив резное агатовое кольцо, – но больше не трать время, иначе забудешь все.
Старик поежился и протянул к Лизию руки:
– Я почти ничего не помню, кроме птицы, серебряной птицы размером с человека. Помню, что ее перья светились, так что мне пришлось закрыть глаза. Помню ее имя, кажется, феникс, есть такая птица? Так я ее назвал…
Старик замолчал, увидев, что Лизий возвел к небу руки и закатил глаза. Его рот принял форму буквы «О» от удивления, которое было частично наигранным. Казалось, Лизий потерял дар речи, а потом заговорил, задыхаясь:
– Феникс? О великая богиня Исида, о Осирис, о Феб! Видеть во сне сказочную птицу! Видеть во сне величайшее чудо, которое появляется раз в сто лет и только в Египте. И он еще спрашивает, что такое феникс!
– Очень хорошо, – продолжал старик, переходя прямо к делу, – итак, в Египте есть замечательная птица по имени феникс. Очень хорошо. Но что это значит?
– Откуда мне знать? – Лизий был искренно взволнован. – Чтобы разгадать этот сон, потребуется помощь богов. Могу только сказать тебе, Феликс счастливый, что это самая большая удача в твоей жизни. Это означает новый подарок судьбы. Посмотрим…
– Подарок судьбы! – Старик вытянул ноги и оперся о локоть, пытаясь вспомнить, о чем он мечтает и чего не может иметь. – Но у меня уже есть все.
Лизий лукаво глянул на старика:
– В золотые годы, когда Август закрыл храм бога войны, чтобы обозначить воцарение мира, именно тогда видели феникса. Говорят, те, кто увидит эту птицу, будут жить богато до тех пор, пока она не появится вновь, через сотню лет. Благородный Феликс, разве ты не достоин такого дара?
Если что и терзало старика, обладающего несметными сокровищами, так это подозрение, что его жизнь подходит к концу. Его постоянно беспокоила странная боль в груди, и даже успокоительные слова доктора не могли разубедить его. Он тут же ухватился за эту возможность, как и предполагал Лизий, но практичность не позволяла ему предаваться мечтам. Старик произнес:
– Но это не все. Мне приснилось, что серебряная птица села на мое плечо. Она была такая тяжелая, словно статуя из храма. Она придавила меня, слышишь, придавила! Я не мог дышать. Марк подтвердит, что я не мог даже говорить, когда проснулся. Я думал, что умираю.
– Тебя ошеломило нежданное счастье, – спокойно произнес Лизий. Доктор посоветовал ему не обращать внимания на жалобы старика на тяжесть в груди. – Видеть феникса! О любимец богов! Если бы это счастье было даровано мне! О счастливейший из смертных!
Дальше все пошло как обычно: Лизий остался наедине со своим волшебством и книгами, заявив, что для разгадки такого необычного сна потребуется много времени. Он даже не присоединился к старику в его поездке из загородного дворца в Рим, потому что потом собирался примчаться к нему со всех ног и сообщить ошеломляющие вести. Именно таким путем Лизий набивал себе цену.
Старик был так богат, что хотя и совершал ежедневные прогулки перед наступлением жары, но всегда мог остановиться в одном из своих дворцов, где на зимних пастбищах паслись тысячи овец, которых рабы сгоняли с холмов с наступлением холодов. В другой раз он останавливался в имениях, управляемых рабами, где к праздничным столам выращивали павлинов, перепелок и жирных гусей и собирали мед к зиме. Большую часть года имения управлялись рабами, но старик всегда помнил, что только твердая рука хозяина обеспечивает прибыль. Поэтому он осматривал свиней, наблюдал, как доят коз, следил за сбором сена. Хвалил, бранил, обсуждал качество удобрений, погоду, урожай, оливки и, конечно, вино. Итальянские вина были известны всему миру, и купцы получали за них баснословную прибыль.
Повсюду до земли свисали тяжелые виноградные лозы, аккуратно прикрепленные к стволам вязов, повсюду готовились к сбору урожая. Был ежегодный праздник всех рабов, которые работали как скотина, не получая вознаграждения. Однако виноград собирали с песнями и танцами, то тут, то там пили дешевое вино и закусывали простой пищей. По такому случаю выдавали зимнюю одежду и порой освобождали из тюрем узников, чтобы они тоже могли присоединиться к празднику. Старику нравился этот обычай не из сочувствия к грубым рабам, а потому, что их тяжелая жизнь являла собой приятный контраст с его существованием. Поэтому, как только наступало время сбора урожая, он прерывал свою поездку, чтобы принять участие в празднике.
День угасал. Давильщики винограда, с забрызганными до бедер волосатыми ногами, исполняли дикие танцы на траве под пронзительный свист самодельной свистульки. Женщины бережливо собирали разбросанные крошки хлеба, оливки, луковицы и корки твердого козьего сыра, а маленькие дети, с раздутыми от обильного угощения животами и вымазанными в виноградном соке щеками, запихивали в рот куски вареной капусты, пропитанной восхитительным ароматом соленой свинины. Все смеялись, болтали на простонародной латыни и множестве других языков. Каждая лохматая девчонка, в которой только начинала просыпаться женщина, была, словно королева, окружена толпой поклонников.
Старик рано поужинал и теперь обсуждал дела со своим управляющим; его слух приятно услаждали звуки варварской музыки. Он даже кивал головой в такт хоровому пению и улыбался про себя, недоумевая, как он, кто был знатоком музыки и владел самыми талантливыми музыкантами, может находить удовольствие в примитивной дикарской мелодии.
– Это самая последняя партия рабов-германцев, – заметил управляющий, услужливо пытаясь развлечь своего господина, – один из них действительно неплохо поет. Это как раз он.
В такт монотонной мелодии сейчас пел один голос, довольно мелодичный на слух. В песне была печаль, но не плач, не смирение и не слабость, а странная трогательная мольба о чем-то недосягаемом и прекрасном. Все это выражалось очень естественно в простейшей форме, где музыка вполне соответствовала стихам.
– Действительно неплохо! – согласился старик, оторвавшись от отчетов управляющего. – Естественно, он не имеет представления о настоящей музыке. Да и откуда? Но действительно неплохо. – Богач напряженно слушал, жестом приказывая замолчать взволнованному управляющему, который суетливо извинялся и пытался заставить певца замолчать.
Снова вступил хор. Старик пожал плечами и вернулся к работе. Однако через мгновение он оттолкнул кресло и сказал:
– Мы могли бы полчасика посмотреть на это веселье. Рабы будут завтра лучше работать, если сегодня хозяева окажутся в хорошем настроении.
– Я как раз хотел предложить это господину, – закивал управляющий, возбужденно потирая руки в стремлении угодить, – рабы будут вам благодарны. Они не такие уж дикари, уверяю вас.
Работники снова пели, но свистулька замолчала, и все собрались маленькими группками на траве, совершенно не проявляя грубых замашек дикарей. Не было слышно оглушительного смеха, не видно разудалой рукопашной борьбы, беготни, прыжков или настоящей драки. Даже дети молча сидели рядом с матерями, хор тихо и монотонно пел, а перед оливой, чей изогнутый ствол отбрасывал на траву могучую тень, танцевал человек.
– Это он, – прошептал управляющий, чуть не подталкивая локтем хозяина, – выглядит странно, у него такие густые волосы. Почти белоснежные, а не соломенно-желтые. Они называют его Зигмундом или что-то в этом роде, но для меня это слишком. Я зову его Флавием. Волосы не рыжие, скорее серебристые на солнце. Мне кажется, этим пленникам всегда лучше давать простые латинские имена. Так у них не остается никакой надежды, и ими легче управлять. Кроме того…
– Замолчи!
– Прошу прощения, мой господин. Я только…
– Скажешь еще слово, – прошипел старик, – и я продам тебя, словно старую рухлядь. Дурак!
Все встало на свои места. Непрерывное пение хора являлось своего рода варварской поэмой, а танец переводил, объяснял значение слов. Подобными танцами уже увлекались на римской сцене, однако даже самые талантливые не могли сочетать красоту и легкость в равной мере. Возможно, великолепие этому зрелищу придавали заходящее солнце, серебристые волосы и необычное место. Старик даже потер глаза, словно для того, чтобы отогнать сон. Повернул прочь, коря свою глупость. Этот юноша будто парил в воздухе. Старику пришло в голову, что он никогда не видел пантомимы, которая была бы ему непонятна, и теперь ясно представилась история пленения юноши духом дерева, его заточение в стволе оливы, разрывание связывающих пут и освобождение. Но однако какое странное место для гения! С таким же успехом можно найти прекрасную вазу в куче мусора, вазу тончайшей работы, стоящую целое состояние, если только она не разбита.
Но может ли такая ваза остаться целой? Разве на этой совершенной спине не остались следы бича, а руки не осквернили следы цепей? Этот идиот управляющий! Баснословная ценность этого прекрасного раба, при условии его безупречного обучения, почти ослепила старика. Странно, но Феликсу еще ни разу не приходилось любоваться чем-то действительно совершенным, таким, чему нельзя найти сравнения. Этот юноша уникален, а обладание им делает человека необыкновенным, возвышает его над другими людьми. Как он высоко подпрыгивает в воздух, будто парит, и опускается на землю легко, словно перышко! А этот голос, настоящее серебро, только не хватает мастерства. Но сколько огня и страсти!
– Приведите танцора ко мне!
Старик не захотел досмотреть танец до конца, он не думал ни о чувствах своего нового приобретения, ни о других своих рабах, которые в страхе сидели на земле, каждую минуту ожидая свиста бича над головой по прихоти хозяина. Стражники схватили молодого человека. Пение прекратилось. Люди поднялись на ноги, дети заплакали. Старик холодно оглядел раба, подмечая в уме каждую деталь: борода едва-едва пробивается, легкая, словно пух, цвет лица будет очень хорош, когда сойдет грубый загар и если увлажнить кожу специальными маслами. Черты тонкие, но не без изящества, особенно в профиль. Голубые, взволнованные глаза. Родинка на левой щеке, ее можно замаскировать.
– Разденьте его и медленно поверните!
На теле ни одной отметины, к счастью для управляющего.
– Откройте ему рот!
Да, зубы белые и здоровые.
Старик знаком приказал стражникам вернуть юноше тунику и бесстрастно наблюдал, пока тот одевался. Богача удивило его необычное волнение, которое, казалось, уже привязало его к новому приобретению.
– Германец? – спросил старик, прикрывая волнение нарочитой грубостью тона. – Из какого племени?
– Эсты. – Странные голубые глаза смотрели с вызовом.
Один из стражников дернул юношу за ухо:
– Говори «господин», грязный раб! Отвечай уважительно!
– Оставьте его! – рявкнул старик. – Убирайтесь отсюда оба! – Он никогда не слышал об этом племени, неудивительно, что это неземное существо принадлежит к нему. – А другие?
– Хатты. – Юноша развел руки в стороны, жестом показывая, что эти два племени жили далеко друг от друга. Оно и к лучшему!
– Очень хорошо. А чем ты занимался среди своих эстов? Музыкант?
Юноша смотрел на старика с недоумением. Очевидно, его познания в латинском языке были более чем скромными, и он то ли не понял вопроса, то ли подыскивал слова.
Старик медленно повторил:
– Кем ты был в своем племени?
– Я был воином! – Юноша гордо вскинул голову.
Старик удивился:
– Но ты же пел и танцевал!
Юноша презрительно пожал плечами:
– В нашем племени только воины.
– Гм… Что ж. А как насчет того, чтобы стать богатым и знаменитым? Больше никакой тяжелой работы, никаких наказаний, хорошая одежда, собственные рабы. – Старик тщетно пытался увидеть радость на лице юноши. – Я отвезу тебя в Рим, найму тебе учителей…
Юноша окинул взором сельские дома, заходящее солнце, примятую траву и своих товарищей по несчастью, грубых, грязных рабов. Он промолчал, снова пожал плечами и задержался взглядом на четырех германцах из чуждого ему племени, которые говорили на его родном языке.
– Я позабочусь, чтобы с ними хорошо обращались, – пообещал старик, – им будут давать легкую работу, поселят их в хорошем доме… Я отправлю их в Байи к своему садовнику. Тебя будут учить музыке, которой ты никогда и не слыхивал. Ты будешь жить так, как захочешь, будешь иметь все, что пожелаешь. Я дам тебе…
Но старик говорил напрасно. Молодой человек наморщил лоб, пытаясь подыскать нужное слово, и не обращал внимания на обещания старика. Какое-то мгновение хозяин ждал ответа своего раба. Наконец тот заговорил:
– В Рим? Я буду свободным?
– Чушь! – Старик внезапно обозлился. – Эй, ты! – Теперь он обращался к управляющему. – Я завтра уезжаю. Посадить его в повозку вместе с другими рабами. Как ты назвал его?
– Флавий, хорошее латинское имя. Если бы я знал, что господин…
– Флавий! Словно простого рыжего варвара! Так не пойдет. – Старик снова подумал о серебряной птице и с внезапной уверенностью сказал: – Я назову его Фениксом. Пусть ночью в тюрьме выучит свое новое имя. Надеюсь, он поймет, кто тут раб, а кто господин. Уведите его.
Так в жизнь старика нежданно-негаданно вошел Феникс. Нужно было найти учителей греческого, латыни, пения, музыки, классического танца, даже мифологии и стихосложения. Нужно было составить распорядок дня Феникса, отобрать рабов, которые будут делать ему массаж, одевать его, придавать его внешности более цивилизованные черты, обучать его манерам, следить за его диетой. Кроме того, старик был озабочен отзывами учителей и тем, как воспримет Феникс свою новую жизнь.
Но учителя были в восторге, а Фениксу новая жизнь, кажется, пришлась по душе. Вокруг было столько прекрасного и неизведанного, так много новой музыки, столько новых знаний, что Феникс совсем не ощущал себя игрушкой в руках богача. Он очертя голову бросился в омут музыки и танца, которые даже в цивилизованном мире не потеряли былой прелести и очарования.
Феликс без устали наблюдал за своим новым приобретением большей частью для того, чтобы отвлечь мысли от гнетущей тяжести в груди. Наконец доктору пришлось запретить ему жирную пищу. Не в состоянии принимать участия в пирах, богач перестал их давать, и его гостям приходилось обедать в другом месте. Странно, но богач чувствовал себя очень одиноким не из-за отсутствия друзей, а из-за недостатка внимания со стороны своих нищих нахлебников. Он каждый день наблюдал за танцевальными уроками Феникса, все больше убеждаясь в своем везении и наметанном глазе. Через пару месяцев все слуги поняли, что Феникс стал любимцем хозяина, не считая пары самых близких друзей.
Среди тех, кто ревновал к Фениксу, больше всех сердился Лизий, который оказался в тени из-за необычного сна хозяина. Наконец Лизий совсем потерял голову и передал одному из поваров яд, чтобы отравить Феникса. Но он не предполагал, что среди слуг всегда найдутся люди, готовые предать любого, лишь бы угодить хозяину. Лизий позабыл об этом, и его уличили. Привязанность старика к своему рабу, бывшему лишь безгласной игрушкой, обернулась ослепляющей яростью против Лизия. Слугам устроили пристрастные допросы. Начались пытки. Лизий, который был свободным человеком, не нашел лучшего выхода, как сбрить свою слишком заметную бороду и бежать, оставив слуг и подарки, которые ему когда-то сделал старик. Он ничего не добился, зато лишился многого, но самой большой потерей для старика стало то, что он утратил уверенность в себе. Теперь богач относился к Фениксу еще более по-собственнически, боясь найти у него хоть малейший недостаток. Становится ли его голос грубее, или это только кажется? По-моему, сегодня он хуже танцевал. У него плохое настроение? Вместо того чтобы любоваться гибкими движениями юноши, слушать его с каждым днем все более крепнущий голос, Феликс принялся выискивать на лице раба выражение радости или недовольства. Феникс научился жаловаться и получать то, чего хотел.
– Мне хочется выйти. Я не могу танцевать в доме, когда весь лес покрыт ковром белых анемонов, а деревья зеленеют. Здесь тепло и пахнет городом. Я хочу в лес.
– У нас есть сад, – произнес Феликс извиняющимся голосом. – Он один из самых больших во всем Риме и самый лучший. Одни мои нарциссы…
– Деревья, подстриженные в форме животных! – презрительно рассмеялся Феникс. – Посыпанные гравием дорожки! Изгороди! Я хочу в лес!
В конце концов старик, прислуга, все учителя и рабы Феликса собирали вещи и переезжали на старую виллу старика, где Феникс мог ездить на муле или в сухую погоду танцевать на траве. Старик простудился и чуть не умер. Потом Феникс привязался к двум маленьким мальчикам, которые играли на дороге, и захотел взять их в дом. Он задумал привезти их в Рим вместе с матерью, грязной работницей с фермы, которой нечего было делать в городском доме. Следующим капризом Феникса был большой изумруд, который он пожелал купить за любую цену, не имея ни малейшего представления о деньгах. Старик не очень заботился о капитале, но все же враждебно пробурчал:
– Неужели ты даже не благодарен мне?
– Очень благодарен, – холодно произнес Феникс. Но его глаза были устремлены на изумруд, а не на хозяина.
Теперь, когда его прихоть была удовлетворена, он танцевал со страстью и легкостью неземного существа, так что даже ревнивый глаз хозяина не находил к чему придраться. Веселье Феникса продолжалось до тех пор, пока он не увидел коня, которого во что бы то ни стало желал заполучить.
Старик похудел. Теперь его на прогулке поддерживали два раба. Однако зрение у него было по-прежнему острым. Когда Феникс опять загрустил, старик первым заговорил с ним.
– Что? – сурово отрезал он, снова указывая рабу на его место. – Что теперь? Чего еще ты хочешь?
На лице Феникса изобразилось изумление, в то время как слуги продолжали растирать его полотенцем.
– Хочу? Что я могу хотеть? – Он лениво пожал плечами. – У меня есть все.
Ответ был довольно резким и обидным.
– Но желания-то у тебя все равно остаются, – проворчал старик, – и ты продолжаешь просить. Иногда я размышляю, может, ты делаешь это нарочно, чтобы мучить меня. Если бы это было так, я раздавил бы тебя, словно муравья. Предупреждаю…
Феникс заставил отступить слуг и выпрямился, высокий и сильный; его красивое тело блестело, умащенное дорогими маслами, пышные волосы были уложены по последней моде, весь его облик был смягчен, осанка горделива, однако глаза по-прежнему глядели с вызовом. И никто больше не мог назвать его варваром.
– Никогда не думал, что ты будешь журить меня за мои маленькие радости, но, если ты находишь их слишком дорогими для своего раба, забирай их. – Феникс сорвал с пальца изумрудный перстень и протянул его старику. – Запри его в своих сундуках. Прибавь его к своим бесчисленным сокровищам. Мне он не нужен.
Старик ничего не ответил, но почувствовал, как лицо покрылось потом, а по кончикам пальцев пробежал ток. Больше всего его бесило сознание того, что он не может заставить себя причинить вред этой красивой игрушке, швырнув ненужный ему изумруд в море. Владея половиной мира, он ощутил себя несвободным, рабом самого себя и Феникса. От этих горьких мыслей старику стало не по себе: он схватился за сердце и чуть не упал, хватая воздух посиневшими губами, пока рабы бегали за доктором и пытались влить в него немного вина.
После этого случая старик несколько дней пролежал в постели. Однако вскоре он приказал отнести себя в комнату Феникса и весь день хмурый, не произнося ни слова, пробыл там. Погруженный в мрачное молчание, он пытался понять, в чем дело. Как подчинить Феникса, не сломав и не испортив свое произведение искусства? Цепи, пытки, голод оставят неизгладимый след. Старик хмурился, а Феникс лишь презрительно сжимал свои слишком тонкие губы и танцевал с показной неохотой. Наконец он вовсе перестал танцевать, притворившись уставшим. И тогда старик, как всегда, пошел на попятную.
– Ну хорошо, чего же ты хочешь? – Его вопрос потонул в усталом вздохе, и он смотрел на потолок, чтобы Феникс не узрел его поражения. Потому что старик заранее знал, о чем попросит Феникс.
– Не знаю, – Феникс пристально наблюдал за стариком, возможно желая насладиться его поражением, – мне ничего не нужно.
Старик кивнул:
– Вот именно, ничего. – И тихо добавил, словно размышляя вслух: – Тебе никогда ничего не было нужно.
– Это не изумруд, – мстительно произнес Феникс, – не лошадь, не мальчишки-близнецы. За них я просто танцевал.
Богач, сам бывший раб, вновь медленно кивнул и повернулся на подушках посмотреть на Феникса, скривив рот, словно отведал горького плода.
– Если бы я дал тебе свободу, ты бы стал танцевать? Поклялся бы ты танцевать вечно?
Феникс с восторгом и надеждой посмотрел старику в глаза:
– Стал бы я танцевать? – Закинув голову и разведя в стороны руки в древнем, но уже смягченном цивилизацией жесте, он стал похож на атлета с поднятыми в молитве руками. – О, как бы я танцевал!
Не в правилах старика было давать что-то просто так. Поэтому тотчас были подписаны бумаги, на которых Феликс торжественно поставил свою печать. Иначе его проклянут боги, и свои и чужие. В бумагах говорилось, что Феникс должен продолжать изучать музыку и танцевать. Если по прошествии пяти лет он захочет уйти, то его желание будет удовлетворено. Старик втайне надеялся, что через пять лет Феникс станет таким богатым, знаменитым и любимым тысячами людей, что, несомненно, останется.
Феникс все подписал и поклялся. Свобода укрепила его любовь к музыке. Если он когда-то и думал о своей родине или друзьях, то не подавал и виду. Когда вольная была подготовлена, Феникса словно подменили. В его глазах уже не было вызова, и он танцевал, как бог, день за днем и пел подобно птице. Он больше ни о чем не мечтал, кроме музыки и поэзии. Радости и горести его соплеменников, их битвы больше не волновали его. Он, словно завороженный, говорил о золотых годах Греции и Трои, увлекая старика в эти легенды. Когда талант Феникса проявился с полной силой, то ослепил старика, заставив его позабыть про реальный мир. Старик возлежал на подушках, мечтая о славе, которой у него никогда не было, о несметных сокровищах, не принадлежащих ему, о морях и небывалых приключениях, о городах, возведенных не купцами, но романтиками. Так летели месяцы, пока в лесах вновь не зацвели анемоны и деревья не оделись листвой.
И вновь Феникс загрустил, на этот раз против своей воли. Казалось, он понимал, что совершает недозволенное, и пытался остановиться. Он часто стоял спиной к дверям своей комнаты, которая выходила на огороженный колоннами дворик, где росли кусты и раскинулся ковер фиалок.
– Ты хочешь туда. – Старик покачал головой, с грустью возвращаясь к будничной жизни.
– Вот сад, – произнес Феникс с прежней резкостью. Он оглянулся и втянул в себя воздух. – А вот двор.
– У нас есть вилла, – печально улыбнулся старик, – но тебе придется поехать без меня. Я не перенесу этого путешествия.
– Не хочу, – не согласился Феникс, – не хочу оставлять тебя.
– Хорошо, – буркнул старик, потому что был внезапно смущен новой мыслью. Тогда она не доставила ему радости, он начал размышлять над ней позже.
Он подумал, что Феникс говорит правду. Он привык к старику, развлекал его, пытался отвлечь от грустных мыслей, но все же с каждым днем пел и танцевал все хуже и хуже.
Конец ознакомительного фрагмента.