Книга I. Пиковая дама
Свет мой, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи.
– А теперь, – сказал голос, – следующее. «Все – единое Я, это Я – мировое Я. Единение с неведением, происходящее от затмения света Я, исчезает с развитием духовности».
– А эта бредятина откуда? – спросил я. Я не ждал ответа. Я был уверен, что сплю.
– Изречения из «Упанишад», – ответил с готовностью голос.
– А что такое «Упанишады»? – Я уже не был уверен, что сплю.
– Не знаю, – сказал голос.
Я встал и на цыпочках подошел к зеркалу. Я не увидел своего отражения. В мутном стекле отражалась занавеска, угол печи и вообще много вещей. Но меня в нем не было.
– В чем дело? – спросил голос. – Есть вопросы?
– Кто это говорит? – спросил я, заглядывая за зеркало.
…Все, что случилось далее, было похоже на страшный сон… перед нами в неясном свете фонарей возникло чудовище. Оно стояло перед нами неподвижно. Хотя вряд ли это можно было назвать неподвижностью. Серный дым окружал его полупрозрачной пеленой. За головой его то появлялся, то пропадал блеклый ореол, и тогда стоящие дыбом волосы его вспыхивали… Оно все время меняло облик и как бы переливалось внутри черного силуэта. Страшная морда его двоилась, и руки его при движении утончались и вытягивались. Разглядеть его не удавалось из-за испарений и пляшущего света, от которого красными угольками вспыхивали глаза… Защищаться нечем – вот он, тот свет, куда попадают грешники… Мелькнула сумасшедшая мысль: все-таки пришелец… Я вскрикнул и потерял сознание.
Очнулся я на холодке… Мы вскрыли последний конверт и прочли его при свете фар.
«…Что же вы там нашли? Не огорчайтесь, дорогой Владимир Андреевич, в вас меньше всего чего-либо дьявольского. Просто вы нашли первое на свете зеркало. Вот и все. Может быть, оно было кривое…»
Пролог
(За пятьсот лет до начала описываемых событий…)
– Заклинаем: откройте дверь и выдайте нам еретичку и богоотступницу!
– Нет! Не впущу! Отец, помоги мне!
– Бруно, отойди… Не смей, мальчишка! Немедля убери нож! Хочешь разделить ее незавидную участь?
– Но они убьют ее, отец! Убьют ни за что! Она не ведьма!
– Немедленно откройте или мы сломаем двери!
– Отец, пусти! Пусти меня! Нет!
Они пришли за мной. Отодвинув занавеску, я вижу тени, надвинутые на лбы черные капюшоны, свет факелов. Неужели конец? Неужели я погибну – вот так, только начав жить?
Зеркало. Нужно спрятать зеркало. Вот сюда, в стол под трюмо. Где мои карты? Как руки дрожат, мне страшно… Выберу три карты. Раз, два, три… Теперь смешаю. Готово. Это лучше любых замков. Они не откроют ящик, пока не выложат этот аркан. А взломают ящик силой – так и найдут внутри только осколки. Если суждено, пусть тайна зеркала умрет вместе со мной. Я не позволю им забрать Бруно, моего бедного Бруно…
Тяжелый удар сотрясает дом – видимо, они все-таки выбили входную дверь. Слышу топот тяжелых ног, крики. Дверь моей комнаты распахивается, и в проеме появляются в точности такие лица, какие и ожидаешь увидеть в такую минуту: разгоряченные, исступленные, полные сознания собственной правоты, примитивной животной ненависти и одновременно страха – все-таки ведьму пришли брать. Ну как превратит во что или порчу наведет? Не бойтесь, глупые. В жизни никому не пожелала зла и даже сейчас вам его не желаю. Знаю, что не виноваты. Вам приказали – вы и делаете. «Я не буду сопротивляться и пойду с вами сама», – хочу сказать я, но не успеваю, потому что они уже здесь. С криком и хохотом грубо хватают меня, стараясь сделать побольнее. Тело реагирует само – дергается в жалкой попытке освободиться. Тут же в ответ на это кто-то сильно бьет меня в лицо и сразу после этого еще сильнее по затылку. Темнота, накатывающая после второго удара, милосердно прерывает дикую боль от первого. «Приняли голубушку», – слышу я чей-то удовлетворенный басок, прежде чем окончательно проваливаюсь в бездонный черный колодец…
(За тринадцать лет до начала описываемых событий…)
Кровати отодвинули ближе к стенам. Постелили на пол покрывала. Уселись в тесный круг, зажгли свечу. Притихли.
– Не стоит нам тут сидеть, – прошептал Валёк. Поежился. – А если вожатые застукают? Опять ор поднимут: «Вон из палаты девочек! За день не натрепались? Чем вы тут занимаетесь, а?»
– Не застукают, – буркнул Борька. – Перестань трястись. Им не до этого. Заняты… Я видел – в тихий час Гриша с Сан Санычем ходили за территорию. Вернулись с пакетами, пакеты звенели. Какой вывод? Все вожатые сейчас тихо пьянствуют. Им не до нас.
– А как же наша Лена? – недоверчиво спросила Вера. – Мне кажется, она не пьет…
Боря усмехнулся:
– Точно, не пьет. Лена на лодочной пристани, с физруком целуется.
– Да ну-у-у? – Вера хихикнула, украдкой покосилась на Лешу, покраснела и порадовалась, что в темноте этого никто не увидит.
– Можете сходить проверить. Я их с балкона полчаса назад видел… А потом в лес гулять пошли…
– Да ты просто Шерлок Холмс, приятель! Мегагигасупермозг! – Леша в шутку потрепал Борьку по голове; тот недовольно вывернулся и огрызнулся:
– В отличие от некоторых я просто использую голову по назначению.
– Ладно-ладно, не кипятись, – Леша примирительно поднял руки. Незаметно переместился чуть ближе к Вере. – Ну тогда… Кто начнет? Только давайте рассказывать по-настоящему страшные истории, а не фигню для детсадовцев про летающую Черную руку.
– Я, – Катя затрясла рукой, словно прося вызвать ее первой к доске. – Я начну. Знаю одну клевую страшилку. Короче, слушайте… Была тут девочка одна. Двадцать лет назад или тридцать, не знаю. Вот. Пионерка. Давно, короче. Влюбилась в мальчика из старшего отряда. Другого пионера. Это самое. А он ее не любил. Вообще. Короче, она так страдала, что взяла и повесилась в пятом корпусе. Закрытом. Вот. С тех пор туда никого не селят. Потому что дух. Это самое. Там бродит ее дух и ищет своего любимого. И статуя пионерки без башки, которая в гнилом пруду, короче, тоже оживает по ночам. Вот.
– Не страшно, – сказал Борька. – В пятый корпус никого не селят, потому что он закрыт на ремонт. Никаких духов там нет.
– Короче, ты просто зануда, – огрызнулась Катя и взобралась на кровать, подальше от всех. – Тогда рассказывайте сами!
– А мне страшно, – пробормотал Валёк. – Я лучше пойду…
Встал, опасливо оглядываясь, поддернул пижамные штаны, отворил дверь палаты и тихо прикрыл за собой.
– Теперь давайте я. – Вера поерзала на месте, устраиваясь поудобнее. – Есть такая легенда о Пиковой даме…
За окном ветер посвистывал в проводах. Ровно шумели деревья. Рассохшаяся форточка скрипела от порывов воздуха. Слегка погромыхивало: похоже, собиралась гроза. По стенам метались крупные темные тени. Свеча потрескивала и чадила.
– …И потом надо задать ей один вопрос. Дама ответит на него чистую правду. И потом быстро-быстро стереть нарисованные ступеньки, чтобы она не вышла наружу. Даже если начала спускаться – все равно стереть. Начиная с ближней. А то… – Вера сделала многозначительную паузу. – А то задушит. Голыми руками. Или еще что-то плохое случится…
– А я слышала, – Катя свесилась с койки, – что надо, это самое, сказать ей свое заветное желание. Только честно, вот. И она его выполнит. А если обманешь, скажешь ерунду типа «хочу конфет или приставку», то убьет тебя, короче. Задушит или как – не знаю, но убьет. Вот.
– А я слышал, что никакой Пиковой дамы не существует, – флегматично проговорил Борька.
– Не интересно – не слушай, – отрезал Леша. – А мне интересно.
– Да ладно, – фыркнул Борька. – Знаю я, какая дама тебе на самом деле интересна… – И умолк, увидев, как к его носу приближается угрожающий кулак.
– Давайте вызовем ее, – предложила Вера, чувствуя, как все внутри замирает от дерзости идеи и от близости Леши. – Вызовем Пиковую даму. Вот и проверим, существует она или нет.
– Я немножко боюсь, – призналась Катя. – Но мне интересно.
– А мне – нет. – Борька резко поднялся на ноги. – Я спать пошел.
– Думаешь, она не явится? – спросила Вера.
– Не явится. Не верю. Ничуть. Ни в Пиковую даму, ни в Красную руку, ни в Синюю пионерку, ни в вожатых с отрезанными бошками… Развлекайтесь на здоровье, детки.
Ушел в свою палату. Бухнулся на кровать, отвернулся лицом к стене. Дураки безмозглые. Кретины. Идиоты. Пусть делают что хотят, ему-то какая разница? И Леха туда же – развесил влюбленные уши, как лопух. Что он в ней нашел? Красивая, глупо спорить… Не растрепанная швабра, не дылда, не толстая – все в меру. Глаза – так просто космос. И все равно. Разве можно сравнить? То – девчонка, а то – настоящая мужская дружба. Появилась девчонка – друг побоку. Если вообще был другом… Можно и кулаком погрозить, и Шерлоком Холмсом обозвать. Ну и пожалуйста. Ну и подумаешь…
Подскочил от раската грома. Вздохнул. Повернулся на спину. Услышал, как скрипнула дверь, взвизгнули пружины соседней кровати.
– Борька, спишь? Бо-о-орь… Я же вижу…
– Нет. Не сплю.
– Эй… Слушай, хорош дуться.
– Да не дуюсь я. Вызвали свою Даму?
– Ага…
– И что, пришла она?
– Ага…
– Да ладно. – Борька сел на кровати. – Перед девчонками выделывайся сколько влезет, а мне не надо заливать.
– Серьезно. За окном гром, молнии, ветер – страшно, аж жуть. А мы все сделали по инструкции. Нарисовали дверь на зеркале, сказали трижды – мол, Пиковая дама, приди, и тут ка-а-ак грохнет, молния – во, на полнеба, свечка погасла, паленым завоняло, а в зеркале как будто что-то зашевелилось… Ну а потом пришла дама.
– Лешик! Какая, к черту, дама?
– Обыкновенная дама. Только не Пиковая, а в белой простыне. Дверь – с ноги, и как заорет: «А ну-ка быстро по кроватям! Что за безобразие! Мальчики в палате девочек! Хоть бы в последнюю ночь вели себя прилично! Одни на дискотеке напились и весь корпус заблевали, другие пожар собрались устроить! Свечку жгут! Дымом воняет! Вон отсюда немедленно!»
Ну и как на него сердиться, когда он так уморительно корчит рожу, изображая разгневанную вожатую? Борька не выдержал и заржал в голос:
– Ленка, что ли, вам явилась?
– Ага. Злая, как черт… То ли под грозой промокла, то ли с физруком не сложилось. Может, он целуется не очень хорошо. Забавно вышло. – Леша бухнулся в кровать, задрав ноги на стену. Чуть тише проговорил в потолок: – А я… а еще я Веру поцеловал.
– Ясно.
– Опять надулся… Я же вижу. Как хомяк. Думаешь, небось: «Пропал калабуховский дом».
– Чего? Какой еще дом? Не угадал. Не это я думаю. – Борька расслабленно заложил руки за голову и слегка улыбнулся. – Думаю, Валёк Ленке на вас стуканул.
– Да ладно?
– Серьезно. А ты не замечал? Всю смену так. Чуть что – сразу к ней, пока никто не видит. Когда мы за территорию в киоск бегали. И когда гуляли ночью – тоже. Помнишь, он с нами тогда не пошел: я инвалид, ножка болит, на сучок накололся… Ага… К Ленке ходил язык почесать. Его за это в тихий час купаться отпускали.
– Ну и зараза, – фыркнул Лешка. – А я не замечал.
– И почему я не удивлен? Не замечал, потому что смотрел немножко не туда…
– Ну, хватит, хватит. – Лешка пересел на Борькину кровать, хлопнул его по плечу. – Давай лучше этого доносчика пастой намажем, как уснет. У меня есть тюбик – ядреная такая, аж глаза щиплет. Сам один раз попробовал – и все, выбросить хотел… К счастью, не выбросил. Лучше бы, конечно, намазать его подлый стукаческий язык или тупой подхалимский мозг, но можно ограничиться и рожей…
Борька окончательно расплылся в улыбке. Друг остается другом. Все хорошо – как в старые добрые времена.
– Заметано!
(Примерно в то же время…)
– Пап, а пап, почему меня так зовут?
– Как?
– Гретой…
– Ты же знаешь, в честь бабушки. Ее так звали, поэтому мы и тебя так назвали… Вот что, детка, давай ешь. Нечего за столом разговаривать!
Грета какое-то время старательно ковыряет вилкой в тарелке.
– Пап, а можно меня по-другому переназвать?
– Зачем?
– Девчонки дразнятся: Гретка-креветка… Можно я буду Марина? Или Наташа?
– Грета Витальевна, не говори глупостей! У тебя самое замечательное имя. Редкое, запоминающееся. Бабушка твоя была очень добрая и очень красивая. Все ее любили. Ты вырастешь, тоже станешь такой же красивой, и все будут тебя любить. Кушай, детка, не отвлекайся.
Грета снова ковыряется в тарелке. Перспектива того, что все будут ее любить, даже противные девчонки, которые теперь дразнятся, ей нравится. Но имя все равно смущает. У всех имена как имена – Лена, Света, Зульфия. Ну, Зульфия понятно – она приехала откуда-то с юга. А она-то всю жизнь в Москве живет. Почему же она Грета?
– Пап, а бабушка что – нерусская была?
– Почему же, – усмехается отец, – самая что ни на есть русская. Из деревни Ладыкино Рязанской области.
– Почему же ее тогда Гретой назвали?
Отец улыбается, смотрит на дочь, даже откладывает газету.
– Это дед Никанор учудил, прадед твой. Упрямый был. Вечно с бабой Тасей воевал, все по-своему поставить норовил. Когда у них первая дочка родилась, он ее хотел Марьей назвать в честь бабки своей. Да только бабка та была, как сказывают, мягко говоря, не особо красивой. Вот баба Тася наперекор мужу взяла и записала дочку Любовью, чтоб была красивая, как актриса Любовь Орлова… Да, дед на нее сильно осерчал, но ничего не поделаешь – тогда все строго было: как записали, так и будет на всю жизнь. Через пару лет рождается у них вторая дочка, мама моя, значит. Договорились ее Ириной, что ли, назвать. И вот дед берет документы, идет в сельсовет, возвращается оттуда с бумагой, выкладывает ее перед бабкой и говорит: «Пляши, Таисия, все по-твоему вышло. Хотела актрису – получай еще одну. Я ее Гретой записал, чтобы как Грета Гарбо была». Уж как его бабка упрашивала, только он ни в какую. Так мать всю жизнь Гретой Никаноровной и проходила. И, между прочим, именем своим редким гордилась. Баба Тася ее в детстве Галей звала, а она ее все время поправляла: «Мам, я никакая не Галя, я Грета!» Гордая была, вся в деда. И очень красивая. Это все признавали. Может, ей и правда имя помогло… Вот так-то, дочка. А ты говоришь – Марина. Ладно, кушай давай.
Грета какое-то время молчит, переваривает рассказ отца. Потом решается на вопрос:
– Пап, а что такое сельсовет?
– Хм, как бы это тебе объяснить… Ну, это раньше в каждой деревне был такой главный дом. Вот как у нас в районе управа. Понимаешь?
Грета кивает. Чего ж непонятного, когда вон она – управа, в двух кварталах от их собственного дома. Мимо нее всегда проходишь, когда идешь в магазин за мороженым.
– Ну вот, сельсовет – это как управа. Только в деревне.
– Пап, а кто такая эта Грета… Гарба?
– Актриса такая американская была. Давно, до войны еще. Очень красивая.
– Красивее, чем мама?
– Что ты, как же может быть кто-то красивее, чем мама, – смеется отец.
Красивая актриса из Америки, думает Грета, – это хорошо. Будет что девчонкам ответить на их дразнилки.
– Пап, а почему ты мне раньше про эту Гарбу не рассказывал?
– Не знаю. Мала была еще, не поняла бы.
– А теперь я большая? – Шестилетней Грете уже давно кажется, что она совсем взрослая, но приятно, что и отец это, наконец, заметил.
– Конечно большая. Вон какая выросла. А все потому, что кушаешь хорошо… Так что хватит разговоров за столом, давай ешь.
– Ну, па-а-ап, я больше не хочу…
– Вот и отлично. Не хочешь – заставлять не будем. Марш из-за стола, и не забудь помыть руки! – отец снова скрывается за газетой.
Ну, марш так марш. Грета слезает со стула и плетется в ванную. А все-таки какой замечательный получился обед! Сколько папа всего интересного рассказал. И Гарба эта загадочная. Жаль, что разговор окончен, столько еще всего хочется спросить. Но Грета знает – когда отец отсылает из-за стола, лучше на кухню больше не возвращаться. Однако можно ведь спросить и еще у кого-нибудь…
– Ксюш, кто такая Грета Гарба?
– Актриса такая древняя, – отвечает сестра, не прекращая что-то писать в тетради.
– Ксюш, а какая она?
– Не волнуйся, на тебя не похожа… Гретка, не видишь, я занимаюсь!
– Ну, Ксю-ю-юш…
– Ладно, только отстань! – Сестра встает из-за стола, снимает с полки стопку журналов, достает один из них, листает, потом дает Грете. – Вот она, твоя Грета Гарбо. Недавно совсем статью про нее читала, вот, видишь, здесь. Нравится?
Фото в журнале черно-белое, на нем женщина со странной прической в красивом платье и странной шапочкой на голове, похожей то ли на лыжную, то ли на купальную.
– Нравится, – говорит Грета. – Ксюш, а можно я журнал возьму? Я потом обязательно отдам.
– Ладно, бери. Хоть совсем забирай. Я уже просмотрела, да и нет там ничего интересного… Все, Грет, пожалуйста, иди сама поиграй. Мне заниматься надо.
Сама так сама. Грета идет в прихожую, где висит большое зеркало. Смотрит на себя. Смотрит в журнал, где женщина в шапочке. Нет, не похоже. Нужно над собой поработать. Грета берет расческу и начесывает волосы, чтобы стояли, как на фото. Результат ее не вполне удовлетворяет, но так уже значительно лучше. Такого красивого платья у нее нет, зато вот он, Ксюшин шарф, в который можно так замечательно завернуться. Чего-то еще не хватает… Она влезает в Ксюшины туфли – туфли огромные, но такие красивые! И последний штрих. Шлепая туфлями, она идет в ванную и берет купальную шапочку. Возвращается к зеркалу, натягивает шапочку, но не совсем как при купании, а чтобы начесанные кудри торчали, как на фото. Теперь все замечательно! Она вертится перед зеркалом и так и эдак, представляя себе, что она актриса на сцене. Собственное отражение ей так нравится, что она даже тянется к нему, чтобы его поцеловать. Прикасается к зеркалу, и тут вдруг ей кажется, что стекло теплеет и отражение отвечает ей на поцелуй живым поцелуем. Она отскакивает и видит, что в зеркале вместе нее отражается настоящая Гарба с фото – улыбается загадочной улыбкой, словно зовет к себе. Это уже слишком.
– Па-а-апа! – Грета в ужасе бросается к отцу на кухню. Конечно, шарф запутывается в гигантских Ксюшиных туфлях, и она со всего разбегу грохается на пол. От внезапной боли, обиды и страха слезы сразу хлещут в три ручья. Такой, рыдающей на полу в коридоре, ее и обнаруживают выскочивший из кухни отец и выбежавшая из комнаты сестра.
– Опять мои вещи брала! – возмущается Ксюша.
– Да ладно тебе, – говорит отец, подхватывая Грету с пола и убаюкивая, как маленькую. – Дочка, что случилось-то? Ты цела? Сильно ушиблась?
Грета мотает головой:
– Папа, там в зеркале… эта… Гарба! Прогони ее, пожалуйста!
– Конечно прогоню! Смотри, раз, два, три… Видишь, никого нет. Только мы с тобой, да Ксюха.
Грета с отцовских рук опасливо косится в зеркало. И правда, никакой Гарбы.
– Эх ты, фантазерка моя, – треплет ее отец по купальной шапочке. – Вытирай-ка скорее свои слезки… И знаешь что, не пойти ли нам за мороженым? Как тебе такая идея?
Грета радостно кивает. Слезы тут же перестают течь. Мороженое – это отличная идея. И даже собственное имя ей теперь, пожалуй, тоже нравится. Она видела, что похожа на Гарбу. Она вырастет и станет такой же красивой. Она станет актрисой, и все будут ее любить. И дразниться никто не будет. А теперь – за мороженым!
Глава 1. Открытие
…Трон между двумя белыми колоннами. На троне женщина в красной мантии и зеленом плаще. В левой ее руке весы, в правой – меч. Глаза ее широко открыты, взгляд прожигает насквозь. Сейчас она примет решение, и никто не уйдет от ее суда.
Это Высший Аркан Таро Справедливость, который многие по ошибке именуют также Правосудием. Вам кажется, что вы узнали женщину с весами. Вы думаете, что это Фемида, богиня правосудия. Но Фемида слепа, как и Фортуна. На глазах ее повязка – символ одновременно неподкупности и безразличия, того, что закон превыше всего.
Нет, перед нами не Фемида. Это ее дочь Дике, богиня правды и справедливости. В отличие от матери она ясно видит, чтó следует делать. Весы и меч в ее руках – это две стороны ее натуры: точность и строгость. Ее весы всегда находятся в равновесии между правом и долгом.
Карта Справедливость в раскладе Таро – это напоминание и обещание. Напоминание об ответственности и обещание воздаяния. Если карта легла в прямом положении, то справедливость непременно будет восстановлена. Потому что мир в конечном итоге справедлив – он отвечает добром на добро, злом на зло, равнодушием на равнодушие. Все мы рано или поздно получаем по заслугам.
Перевернутое же положение карты указывает на то, что, вероятно, скоро нам преподнесут довольно жестокий, болезненный и унизительный урок. Он не доставит удовольствия, хотя, возможно, и пойдет на пользу. Придется столкнуться с последствиями собственных действий, ведь что посеешь, то и пожнешь! Не на кого пенять, если урожай окажется горьким. Впрочем, Справедливость всегда предоставляет шанс: исправь допущенные ошибки – и еще сможешь насладиться покоем в будущем. Перевернутая Справедливость также может предупреждать о том, что скоро вся наша жизнь окажется во власти некой недоброй силы или человека, пожелавшего взять правосудие в свои руки.
Справедливость обещает нам время неожиданных открытий. Мы узнаем, что в мире все обстоит совсем не так, как казалось раньше, да и сами мы на поверку оказываемся совсем не такими, как думали о себе прежде. Тот, кто взыскует у судьбы справедливости, должен быть готов к тому, что первый счет предъявят ему самому. Будь честен – с самим собой, с теми, кого любишь, с теми, кто оказался рядом. Прими на себя ответственность за собственные решения, не пытайся перекладывать вину, тогда, возможно, и награда тебя не минует.
Ты хотел узнать истину – так получай ее! Тебе больно, потому что иллюзии исчезли? А чего ты ожидал от Справедливости? Прими мир таким, какой он есть, и задумайся, как жить дальше. Но если захочешь, если найдешь в себе силы что-то изменить, не забудь сначала отдать старые долги. И тогда, возможно, женщина на троне улыбнется тебе. Ведь не одна Фортуна умеет улыбаться. У Справедливости свое чувство юмора. Вот только мы далеко не всегда готовы его оценить…
Такси миновало старый корпус МИИГАиКа, свернуло в Нижний Сусальный переулок (короткий отросток, завершающийся тупиком с переходом в метро и к пригородным поездам Курского вокзала) и, не доезжая до конца, юркнуло налево, сквозь открытый по случаю сегодняшнего большого приема шлагбаум «Армы». Проехав по территории еще метров сто, остановилось. Антон расплатился и, стараясь не попасть итальянским ботинком из тонкой кожи в предательскую январскую лужу, вышел. С удовольствием распрямился, стряхивая оцепенение, втянул ноздрями холодный вечерний воздух и, как всегда в такие моменты, почувствовал себя восхитительно живым, бодрым и готовым к действию. Он отлично сознавал, что причиной этого являются не столько бодрящий воздух и хорошее настроение, сколько три таблетки (две синенькие и одна розовая), которые он принял перед выходом из дома, но относился к этому вполне философски. Он также знал, что через некоторое время и неизвестно сколько бокалов и стопок действие этих трех таблеток кончится, и тогда настанет черед следующих двух (коричневой и еще одной розовой), которые ждут своего часа в кармане безупречного дизайнерского пиджака. И это его также вполне устраивало. Попробуйте-ка в сорок шесть, да еще при таком нездоровом образе жизни поддерживать себя в тонусе без стимуляторов.
От природы Антон был жаворонком. Однако те времена, когда он вскакивал в шесть утра и сразу бросался к мольберту, обуреваемый желанием писать, давно прошли. Жизнь модного московского художника идет по иному расписанию. Встает он поздно, потому что накануне вернулся среди ночи, если не под утро. Потому что богатые и знаменитые по-настоящему живут как раз вечерами и ночами. Вот почему такое расписание – признак успеха. Доказательство того, что он не только сумел подняться на вершину, но и вот уже десять лет продолжает удерживаться на ней, что, как известно, гораздо сложнее.
«Портрет (холст, масло) от Антона Соколова – лучший подарок самому себе. Это зримый образ ваших достижений. Ваше истинное лицо. Фамильные ценности, переходящие из поколения в поколение. Ваше послание миру и грядущим векам…» Вероятно, вы слышали эту рекламу на радио, видели на билбордах. Много ли имен современных художников вы сможете назвать? Вряд ли больше пяти, если вы только не профессиональный художник или искусствовед. И среди них непременно будет имя Антона Соколова. Скорее всего, вы не видели ни одной его картины, а имя встречали в светской хронике, но ведь важна лишь узнаваемость бренда. Она определяет уровень продаж.
Он не считал, что продался, что разменял свой талант на известность и коммерческие заказы. Во-первых, потому что не был изначально особо высокого мнения об этом самом таланте. А во-вторых, потому что ему не было стыдно за свою работу. Это была честная работа, и он делал ее действительно хорошо. Антон Соколов умел писать портреты и любил писать портреты. В его активе были твердая, набитая годами упражнений рука, мастеровитый академический мазок, достаточно среднее (в этом он также всегда отдавал себе отчет) чувство цвета – поэтому цвета на его портретах всегда были благородными, чуть приглушенными, и впоследствии это стало восприниматься как часть его фирменного стиля. Но, помимо этого, присутствовало и еще нечто – слабое, едва уловимое, однако всегда различимое, если поставить рядом работы настоящего мастера и крепкого ремесленника с Арбата. Не то чтобы большой талант, но все же некая необычная способность, которая была у него всегда, сколько он себя помнил, а всерьез проявилась, пожалуй, в экспедиции по Русскому Северу, куда он поехал после второго курса за компанию с друзьями-этнографами. Он и до этого часто улавливал в лицах людей некий отблеск, словно отражение иного, более возвышенного и чистого образа (а иногда, напротив, чего-то низменного и животного, даже пугающего). Студент художественного училища Соколов считал это работой своего яркого художественного подсознания и использовал в основном для написания точных, слегка обидных и всегда жутко смешных шаржей, которые пользовались большим успехом у его друзей. И вот в заброшенной русской деревне, сидя на перевернутом ведре и на коленке набрасывая черты сидящей напротив местной морщинистой старухи с удивительно спокойными и понимающими глазами, он вдруг понял, как это работает и как можно этим управлять. Голова позирующей старухи на фоне окна выглядела будто на картине в раме или, скорее, даже как отражение в зеркале. И если теперь представить, что рама зеркала находится перед лицом портретируемого, то можно увидеть – мысленно, конечно, мысленно, – отражением чего является это лицо. В данном случае перед воображаемым зеркалом он увидел бюст гордой римской патрицианки II века, хорошо знакомый ему из курса истории искусств. Черты римлянки, подсказанные памятью, соединились с чертами заурядной деревенской старухи – и случилось маленькое чудо. На беглом карандашном портрете старуха вышла очень похожей на себя, но при этом казалась намного более живой, сильной, значительной, помолодевшей и одновременно более спокойной и мудрой. Словно древняя и прекрасная языческая богиня на секунду вошла в это дряхлое тело, преобразила его и взглянула из слезящихся глаз своим вечно молодым взглядом. Это была несомненная удача, лучшее из того, что он нарисовал за год. И при этом, самое главное, он точно помнил, как это сделал. В следующей деревне он попробовал повторить тот же прием мысленной зеркальной визуализации, используя в качестве натуры местного алкоголика Петюню, личность по-своему весьма примечательную, хотя облика и малохудожественного. В мысленном зеркале отразился греческий воин III века до н. э. работы неизвестного эллинистического скульптора, копия XIX века из коллекции копий Музея имени Пушкина (на память Антон никогда не жаловался). Преображенный Петюня, взглянув на собственный портрет, нарисованный заезжим студентом, долго молчал, потом заплакал и пообещал завязать. Навсегда. Всухую. Просил отдать портрет ему, чтобы он мог на него смотреть, если станет невмоготу. Антон портрет не отдал. Он понял, что пошла серия, а с серией шутить нельзя. Из той поездки он вернулся с тридцатью карандашными портретами заурядных деревенских баб, алкоголиков, стариков и старух, при взгляде на которых зрителю хотелось снять перед ними шляпу и встать по стойке смирно. Мастер курса, заслуженный художник РФ Пал Сергеич Колыванов до сих пор Антона никак не выделял, даже, напротив, намекал, что с искусством ему, видимо, не по пути, а хорошему маляру всегда будут рады на стройках Родины. Но теперь, перебрав стопку его новых рисунков, хмыкнул и произнес, как всегда неразборчиво, словно у него каша во рту:
– Ну, значит, на выставку…
Выставка была юбилейная. На открытии ожидался сам мэр. Все работы для выставки были отобраны еще за полгода до того, но Пал Сергеич, неожиданно проявив совершенно не присущие ему напор и энергию, а также подергав за неизвестно откуда взявшиеся ниточки связей, выбил для Антона не просто место на выставке, а даже небольшую такую персональную стеночку, пусть и в скромном самом дальнем уголочке… Нет, нельзя сказать, что наутро после открытия выставки он проснулся знаменитым. Но именно с тех пор его имя вошло в тот список молодых подающих надежды талантов, за которыми рекомендуется следить любителям и знатокам живописи. Всего остального он добился сам при помощи терпения, труда, а также хорошего знания основ маркетинга. День за днем он строил свой уникальный бренд, постоянно совершенствуя свою необычную технику внутренней визуализации и одновременно обзаводясь связями, заказчиками, мастерской, студией, учениками и подражателями и, наконец, художественным салоном и личной галереей со скромной вывеской «Антон Соколов. Портреты современников».
После той первой серии он никогда больше не рисовал простых заурядных людей. Главной бизнес-идеей для него стал слоган известной французской марки «Вы этого достойны!». Антон продавал людям возможность увидеть и показать окружающим себя преображенного. Однако если преобразить таким образом можно каждого, тогда, простите, за что же здесь платить? Подобная услуга просто обязана быть эксклюзивной. Кроме того, он больше никогда не выкладывался по полной. Изменения на портретах стали строго дозированными. Преображенный облик не должен укорять заказчика (смотри, каким бы ты мог стать, если бы захотел, если бы не свернул, не сдался, не опустился…) или призывать его к свершениям (смотри, чего ты можешь достичь!). Портрет должен льстить оригиналу, но тонко, едва заметно. И он больше не ожидал появления отражения в мысленном зеркале как наития, как некой скрытой истины, которая является ему неизвестно откуда, словно пророку или оракулу. Он научился управлять своими видениями, вызывать последовательно все новые варианты отражений (хотя каждое следующее всегда казалось чуть бледнее предыдущего и требовало больших усилий для фокусировки), пока не появится нужное. Такое, которое понравится и польстит заказчику. Все эти бредни о Художнике, который равен Творцу, присягает Истине и Сам Себе Свой Высший Суд, придумали, как известно, романтики в начале девятнадцатого века. А до того художники знали свое место. И Леонардо, и Рембрандт, и Моцарт работали не ради чистого искусства. Они творили по заказу и верно служили своим заказчикам, послушно исполняя их прихоти и указания. Что ж, Антон не видел ничего зазорного в том, чтобы оказаться в такой компании. Ну и, конечно, он больше не писал портреты карандашом, потому что карандашные портреты смотрятся дешево и несолидно. Холст, масло – это на века. Такой портрет ставит тебя вровень с теми, кто столетиями взирает на зрителей с полотен великих мастеров.
Так или иначе, вот вам промежуточный итог столь блестящей и правильно сконструированной карьеры. Самый, без ложной скромности, известный и желанный портретист Москвы прибыл на самую эксклюзивную и закрытую для непосвященных светскую тусовку этой зимы, где собирается не просто найти каких-то новых заказчиков, но намерен блистательно заарканить самую крупную дичь из всех, что водятся в этой скромной части света. А почему? Вероятно, потому что он, скромный и знающий свое место художник Антон Соколов, этого достоин.
Само по себе открытие еще одной арт-галереи в Москве редко является важным культурным и светским событием. Но в данном случае важно было не то, что открывают, а то, кто это делает. Владелицей и куратором новорожденной галереи «АртАрмА» была Мария Малахова, постоянная подруга и, как все чаще поговаривают, будущая, третья по счету, жена Наиля Ашманова – одного из могущественнейших и богатейших людей страны, чье состояние, распределенное между сотнями фондов и инвесткомпаний, не мог отследить и в полной мере оценить даже вездесущий «Форбс». Более того, сегодня сам Наиль будет приветствовать ее гостей вместе с ней в роли хозяина вечеринки. Маше, наконец, удалось от него этого добиться. Жребий брошен, Рубикон перейден. Развод, раздел имущества и грядущая новая свадьба олигарха в явном виде стали на повестку дня, приведя высшее общество в состояние предельной ажитации. Сегодня здесь будут все. Естественно, лишь те, кто удостоился приглашения. Среди них непременно будут многие заказчики Антона, как бывшие, так и будущие. Но сегодня у него другая цель – Наиль Ашманов. Только портрет человека такого уровня позволит Антону превзойти свой нынешний статус художника для богатых и знаменитых и достичь заветного амплуа придворного художника для истинных властителей и хозяев этой страны. Ему нужен лишь небольшой шанс, и сегодня такой шанс должен представиться. Залогом тому – договоренность с Машей (в обмен на некую услугу, о которой мы здесь не будем распространяться) о том, что в удобный момент она организует ему пятиминутный разговор с Самим. Здесь, на открытии. Нужно только дождаться удобного момента.
Предъявив на входе в галерею приглашение, Антон спустился в гардероб, сдал свое легкое пальто и подошел к зеркалу, чтобы убедиться в том, что все в порядке и он готов к своей сегодняшней миссии. Результатами краткой инспекции собственной внешности он остался доволен. Недаром многие глянцевые журналы, несмотря на возраст, называют его одним из самых интересных холостяков Москвы, намекая на то, что сердце его свободно и у прелестных дебютанток есть шанс его завоевать. Удачный имидж, который не смогли испортить даже упорно распространяемые желтой прессой слухи о его многочисленных краткосрочных и некрасиво завершающихся романах с совсем молоденькими светскими тусовщицами, а также периодических и все учащающихся запоях и кутежах. Слухи, кстати, правдивые.
Единственное, чего Антон действительно боялся в этой жизни, – потерять свой пусть небольшой, но очень полезный талант. Он точно знал, потому что подробно исследовал и неоднократно проанализировал, как работает машинка зеркального преображения у него в голове. Не знал только, почему она работает, чтó является источником вдохновения. А ведь любой источник может рано или поздно иссякнуть. Можно ли его чем-то подпитать? Как продлить и поддержать свои творческие способности? Однажды, довольно давно, когда был он еще достаточно молод и совсем не так знаменит, случилось ему влюбиться и получить от предмета своей страсти отказ, причем в достаточно оскорбительной форме. С горя он, естественно, напился. А на следующий день, приступив к работе, вдруг почувствовал, что доступ к мысленным отражениям и управление ими даются ему чуть легче, чем обычно. Этот случай и еще несколько подобных самонаблюдений явились причиной того, что Антон вдруг свято уверовал в расхожую идею о том, что настоящий художник должен быть вечно влюблен, желательно трагически, переживать бурные страсти и постоянно подпитывать свой талант алкоголем и наркотиками. Казалось бы, столь типичный богемный путь добровольного саморазрушения никак невозможно совместить с регулярными упорными упражнениями по совершенствованию своей техники и долгосрочными планами по построению художественной бизнес-империи. Но однажды решив, что это необходимая часть творческого техпроцесса, Антон подошел к организации своей тайной порочной жизни как к очередной бизнес-задаче. Для реализации ее ему требовались постоянный поток девушек для кратковременных бурных и трагических любовных отношений, а также узкий круг преданных друзей и надежные места для совместных попоек и кутежей, где они могли бы происходить максимально скрытно, не бросая тень на репутацию. Друзья нашлись, места отыскались, средств хватало. С девушками было несколько сложнее, но со временем, методом проб и ошибок, он нащупал идеальную схему.
Главная закавыка состояла в том, что девушка должна по-настоящему влюбляться в него, а он в нее, иначе боль и переживания при разрыве не будут достаточно сильными. Умудренная жизнью зрелая женщина здесь не подходит – вряд ли она сможет так быстро влюбиться и выдать всю необходимую гамму чувств за отпущенные ей три недели (таков оказался подобранный им идеальный цикл интенсивного любовного переживания). Значит, это должна быть очень-очень молодая девушка, переживающая, желательно, первую свою настоящую влюбленность – влюбленность в него, художника, яркого, талантливого и притягательного взрослого человека (естественно, все в рамках закона – никаких несовершеннолетних! Этих еще проблем не хватало!). Сначала Антон экспериментировал на студентках-первокурсницах. Потом, когда выбился в стан богатых и знаменитых, проще оказалось перейти на молодых тусовщиц – они сами слетались к нему, привлеченные его деньгами, славой и незаурядным обаянием. Нужно было только выбирать. Он выбирал красивых и необычных. А из них – тех, в ком было это наивное ожидание чуда: вот сейчас, сейчас все произойдет, фея взмахнет своей палочкой, появится прекрасный принц, жизнь станет невообразимо замечательной и останется такой навсегда. Именно такая девушка всегда готова влюбиться в первого встречного и всецело отдаться этому чувству. Именно такая девушка потом предельно остро переживает момент, когда часы бьют двенадцать и карета превращается в тыкву.
Трехнедельный любовный цикл Антон делил для себя на вдох и выдох. Вдох – не больше недели, короткий, резкий, чтоб распирало от счастья и хотелось летать. Выдох более плавный, тягучий, чтобы погружение в пучину отчаяния казалось медленным, но неумолимым и бесповоротным. Каждый раз все это происходило по-разному, но финальная сцена выяснения отношений всегда получалась безобразной, наполненной криками, взаимными обвинениями, оскорблениями, истериками с обеих сторон, мольбами вернуться, попробовать начать сначала, снова обвинениями, обещаниями, мольбами, оскорблениями. Иногда это с перерывами продолжалось несколько дней. Он не мог работать. Она вообще выпадала из жизни, потому что за последние недели он и стал ее жизнью. Они доводили друг друга до точки кипения. До последней черты. До взрыва. Пока оба вдруг не понимали, что за этим последним выбросом пара из остатков ненависти и любви дальше уже ничего нет. Все закончилось. Они совершенно чужие и посторонние друг другу люди. Все выгорело в душе, и больше там уже никогда и ничего не расцветет.
На этом этапе, чувствуя себя совершенно разбитым и опустошенным после катастрофического завершения очередного любовного цикла, Антон исчезал из города и уходил в запой. Таблетки и наркотики мешались с алкоголем. Пьяный бред перемежался с приступами самоуничижения и раскаяния. Специально отобранные друзья, знатно гулявшие на его деньги, делили с ним эти дни, попутно следя за тем, чтобы он чего с собой лишнего не сотворил, а также за тем, чтобы информация о происходящем не просочилась за пределы их узкого круга. Из запоя его выводили аккуратно, но твердо, соблюдая заранее установленные сроки. Через несколько дней после исчезновения он возвращался в город, к обычному распорядку своей работы и светской жизни. О недавно произошедшем напоминали лишь темные круги под глазами, да еще необычайная легкость, с которой ему работалось, словно его творческие батарейки и вправду подзарядились новой энергией от тех интенсивных чувств, которые он испытал.
Кстати, со времени последней такой подзарядки прошло уже несколько месяцев. Антон все чаще подумывал, что пора озаботиться поисками новой любви. И вот сейчас, стоя в гардеробе галереи «АртАрмА» и глядя на себя в зеркало, он решил, что тянуть с этим больше не стоит. Когда ему понадобится максимальный творческий потенциал, он должен быть во всеоружии.
Из гардероба Антон поднялся в фойе, где как раз сейчас происходила собственно церемония открытия. Сияющая и раскрасневшаяся хозяйка находилась на небольшом подиуме с микрофоном вместе с еще двумя ключевыми персонами вечера. Одним из них был Дмитрий Гузман, лидер объединения актуальных молодых художников «Авалон», которого Антон хорошо знал в лицо, хотя личных встреч с агрессивно-занудным провозвестником «новой живописной искренности» старался по возможности избегать. Его присутствие означало, что Маша остается верна себе и ее новая галерея будет продолжать поддерживать именно эту группу современных художников, в раскрутку которой она уже и раньше вложила немало средств, щедро выделяемых ей Наилем. К сожалению, художественное направление, продвигаемое Гузманом и горячо поддерживаемое Машей, в профессиональных кругах считалось в значительной степени маргинальным, поскольку располагалось достаточно далеко как от понятной массам академической живописи, так и от того, что в наше время во всем мире обозначается термином «современное искусство». Видимо, Маша понимала (или кто-то ей вовремя подсказал), что открывать новую галерею одной лишь выставкой «Авалона» значило рисковать провалом, несмотря на культовый светский статус мероприятия. Нужно было уравновесить милых ее сердцу актуальных творцов чем-то более классическим, интересным для публики. Но как при этом не поступиться своими художественными вкусами и принципами? В итоге было найдено решение, которое выглядело как вполне достойный компромисс: галерея «АртАрмА» открылась с двумя экспозициями – постоянной и временной. В залах, расположенных в правом крыле, царил «Авалон», зато в залах левого крыла расположилась приглашенная экспозиция предметов из коллекции знаменитого частного музея, но не художественного, а музея средневекового быта.
Владельцем музея был некий итальянский профессор, страстный и всемирно известный коллекционер старинных бытовых предметов, связанных с европейской культурой и историей. В основном предметы относились к позднему средневековью и возрождению, хотя встречались и более ранние, и более поздние. При этом ценность их заключалась не в художественных достоинствах, а в провенансе. Даже простой медный таз приобретает необычайную ценность, если можно доказать, что им пользовался для умывания, например, один из римских пап во времена Авиньонского пленения. Что уж говорить о подлинном мече прославленного нюрнбергского палача Франца Шмидта, латной перчатке Генриха II, которая доказанно была на нем в день рокового рыцарского турнира, стоившего ему жизни, или зеркале из кабинета Марии Медичи. Большинство предметов, конечно, не было замешано в столь драматических событиях, но само по себе замечательно воссоздавало атмосферу времени и позволяло прикоснуться к истории. Не имея постоянного места расположения, эта культовая коллекция медленно дрейфовала по миру вслед за своим владельцем, явно занимавшимся, несмотря на свою профессорскую степень, каким-то достаточно прибыльным и не очень публичным бизнесом. Большинство предметов коллекции профессор либо получил по наследству, либо сумел разыскать и добыть сам. Иногда, хотя и нечасто, он продавал или покупал предметы на аукционах, не столько через «Кристис» или «Сотбис», сколько через старинный парижский «Друо». Это позволяло косвенно оценить стоимость всей коллекции, и оценка эта вызывала уважение даже среди тех, кто мог себе позволить покупать яйца Фаберже. Постоянно перемещаясь по прихоти своего владельца, нигде не задерживаясь дольше нескольких месяцев, скромный частный музей неизменно вызывал фурор у местной публики. В России эта коллекция ранее никогда не выставлялась. Что и говорить, выбор был удачным – такая экспозиция не могла не привлечь внимания пресыщенной московской тусовки.
В тот момент, когда Антон появился в фойе, речь Гузмана, как всегда витиеватая и чрезмерно затянутая, как раз закончилась, и Маша представляла публике второго из находящихся с ней на подиуме мужчин – своего дорогого гостя, профессора Бруно Дельгалло, владельца и куратора знаменитого музея средневекового быта, чьей экспозицией она счастлива открыть выставочную часть своей галереи. Приветственная речь профессора отличалась похвальной краткостью и даже с учетом того, что он говорил по-итальянски, а затем каждую его фразу еще раз по-русски произносила стоящая рядом переводчица, заняла в три раза меньше времени, чем выступление предшествовавшего оратора. Профессор отметил, что счастлив впервые представить свою коллекцию столь взыскательной и утонченной московской публике. Сообщил, что всегда питал симпатию к России. Вспомнил, как первый раз побывал здесь, правда, без коллекции, еще во времена Советского Союза, сохранив самые замечательные воспоминания о русском гостеприимстве. В заключение, резонно заметив, что русское средневековье в плане быта весьма существенно отличалось от привычного ему европейского, он заявил, что крайне заинтересован в приобретении любых серьезных предметов российской старины с доказанным провенансом. Если у кого-либо из присутствующих имеется, например, посох, которым Иван Грозный убил своего сына, то он с радостью обсудит возможность приобретения такого замечательного артефакта. Портреты Ленина, балалайки и матрешки просьба не предлагать – их он достаточно скупил в прошлый свой приезд. Публика с радостью оценила шутку иностранного коллекционера и сопроводила его спуск с подиума шумными и искренними аплодисментами.
Хозяйка галереи тут же быстро закруглила вводную часть, еще раз поблагодарив главного спонсора, который при этих словах приветственно помахал публике рукой. Официальное открытие галереи завершилось под вспышки многочисленных телефонов и фотоаппаратов торжественным разрезанием символической ленточки у входа в зал, где начиналась коллекция заезжего музея. Маша под руку с Наилем, окруженные толпой приближенных и журналистов, двинулись в обход по залам экспозиции. За ними неспешно потянулись остальные присутствующие, влекомые в равной степени интересом к дорогостоящей старине и наличием фуршетных столов, установленных по случаю открытия в середине каждого зала. До того официанты в фойе и первом зале разносили только напитки, а это, как известно, способно лишь раздразнить аппетит. Сам Антон успел за время произнесения речей незаметно для себя опустошить уже два бокала и сейчас держал в руках третий.
В любом случае, пока хозяева вечера окружены плотным кольцом прессы, подобраться к ним не стоит и мечтать. Придется присоединиться к большинству гостей, медленно перемещающихся по музейной половине галереи, терпеливо дожидаясь возможности подойти поближе к экспонатам, чтобы без помех прочитать самое интересное – таблички с историей каждого предмета. В другое время Антон и сам с удовольствием завис бы здесь часа на два-три, ведь каждый такой предмет заслуживает отдельного внимания. Вот хотя бы эта люстра из оленьих рогов, сделанная в Германии в конце четырнадцатого века и после этого столетиями принадлежавшая герцогам д’Эсте, последним из которых оказался Франц Фердинанд д’Эсте, тот самый племянник императора Австро-Венгрии, чье убийство послужило толчком к началу Первой мировой войны. Более того, как утверждала табличка с провенансом, люстра не только принадлежала Францу Фердинанду, но некоторое время висела в его личных покоях в чешском замке Конопиште, где он много лет прожил со своей женой, чешской графиней. Затем Францу Фердинанду, страстному охотнику, убившему за свою жизнь более 270 тысяч зверей (трудно поверить, но каждое убитое животное его егеря с немецкой педантичностью заносили в списки, и эти списки дошли до наших дней), пришла в голову идея сделать аналогичную, но гораздо более пышную люстру из рогов оленей, добытых им собственноручно. Данная идея была реализована его придворными мастерами (фотография прилагалась), после чего новая люстра заняла место старинной, а старинная была отправлена на дворцовый склад. Оттуда после аншлюса Австрии в 1938 году ее забрал и вывез один из офицеров вермахта, впоследствии направленный служить во Францию, где в какой-то момент он продал ее местному антиквару, не сознавая ни древности, ни подлинной цены предмета.
– Рад, что вас заинтересовала моя коллекция, – услышал Антон женский голос и только спустя секунду осознал, что это через переводчицу к нему обращается тот самый профессор, Бруно как-его-там, незаметно очутившийся у него за спиной.
Вблизи он показался старше – от сорока до пятидесяти, но не удивительно, если и все шестьдесят. Кто их поймет, нынешних европейцев. Лицо было не просто характерно итальянским и породистым – оно словно сошло с какой-то картины эпохи Возрождения, которую профессор так любил. В черных волосах резко выделялась седина. Профессор вполне приветливо улыбался, только улыбка эта почему-то совсем не затрагивала глаз. Взгляд у него был, скорее, оценивающий и какой-то неуютный.
– Замечательный экземпляр, – сказал он, указывая на витрину с люстрой. – Сама история. Я нашел ее в Лионе в очень плохом состоянии. Не представляете, сколько времени потребовалось, чтобы проследить весь ее путь и найти все нужные подтверждения. – Профессор аж поцокал языком от возмущения плохим состоянием такого ценного предмета. Переводчица цокать не решилась.
– Да, очень интересно, – подтвердил Антон на всякий случай по-английски. Он не любил общаться с иностранцами через переводчиков и вполне резонно рассчитывал, что профессор владеет английским как минимум не хуже него.
– Маэстро Соколов, – продолжил профессор, столь же естественно переходя на английский, – я видел несколько ваших картин. Эти портреты крайне любопытны. С удовольствием побеседовал бы с вами как-нибудь о вашей оригинальной технике письма.
Насколько Антон мог судить, английский собеседника отличался безупречным оксфордским произношением. Да и сам он вдруг стал гораздо меньше похож на итальянца, а в лице словно появилось что-то характерно английское – этакий безупречный джентльмен, занятый непринужденной светской беседой. Вот ведь что иногда делает с лицами перемена освещения, подумал Антон. Он и сам с удовольствием общался с забавным итальянцем, тем более так неожиданно оказавшимся поклонником его творчества. Вот только сейчас его все-таки больше интересовало, где находится пара хозяев приема, Маша и Наиль, и как бы ему их не упустить. Поэтому, понимая, что ведет себя вполне невежливо, он, поддерживая разговор с профессором, тем не менее то и дело слегка поворачивался, пытаясь высмотреть их из-за профессорского плеча. Профессор это, естественно, заметил и поинтересовался, что так беспокоит его собеседника. Антон честно ответил, что договорился о встрече с хозяевами вечера, а потом потерял их из виду. Профессор холодно улыбнулся:
– Насколько я знаю, они сейчас заняты важным разговором в соседнем зале, и еще минут пятнадцать их лучше не отвлекать. Однако я могу вам посоветовать, чем заняться в эти пятнадцать минут. Обратите внимание на коллекцию зеркал в зале номер шесть. Думаю, для вас это будет особенно интересно. Прощайте, маэстро, с вашего позволения, я должен уделить внимание и другим посетителям.
За секунду до того как профессор, поклонившись, отвернулся, Антон случайно взглянул ему в лицо и неожиданно наткнулся на такой жесткий и пронизывающий взгляд, что бессознательно сделал слишком большой глоток из своего бокала и даже слегка закашлялся. Профессор явно на что-то намекал, упомянув зеркала сразу после разговора о его технике написания портретов. Но откуда он мог знать? Нет, это просто совпадение. Да и неважно сейчас, чтó он там себе думает. Приближался самый важный момент вечера, ради которого он сюда приехал.
Распрощавшись с итальянцем, Антон заглянул в соседний зал и увидел, что профессор был прав, – Наиль вполголоса беседовал с несколькими очень серьезными людьми; Маша безропотно стояла рядом, потупив взор и не пытаясь как-либо привлечь к себе его внимание. Это означало, что Антону в текущий момент тем более ничего не светит. Пройдя мимо них, он зашел в соседний зал, при входе в который таблички гласили: «Коллекция игровых предметов», «Коллекция зеркал». Действительно, почему бы не последовать совету владельца музея, раз уж все равно главное дело пока откладывается.
Пройдя в зал, Антон обнаружил, что это относительно небольшая комната, в которой, видимо, по этой причине, даже не было фуршетного стола. И одна ее стена полностью занята зеркалами. Здесь были маленькие ручные зеркальца, ручки которых напоминали гарды шпаг или мечей. Висели настенные зеркала побольше, от старинных металлических до явно более современных стеклянных. Рамы многих из них были богато инкрустированы, другие были совсем простыми. На зеркалах не было ни почернений, ни патины – ничего такого, что приходит нам на ум при словах «старинное зеркало». Все зеркала сияли ясными отражениями ярко освещенной комнаты и казались выпущенными совсем недавно. Однако рядом с каждым из них висела неизменная табличка с провенансом. В углу стояло кокетливое трюмо в стиле Марии-Антуанетты. Антон не удивился бы, если бы ей оно и принадлежало. Но прежде всего внимание привлекало самое большое из настенных зеркал: размером где-то полтора на полтора метра, в тяжелой металлической раме, по стилю относящейся, скорее, уже не к средневековью, а к веку уже восемнадцатому, если не девятнадцатому. Возможно, зеркало было слегка искривлено (хотя искажений в отражении и не было заметно), потому что в нем отражалась практически вся комната, за исключением самых дальних углов. Положение зеркала в центре экспозиции, видимо, означало какую-то особую значимость и важность данного экспоната. Но таблички с провенансом рядом с зеркалом сразу почему-то не обнаружилось. А когда Антон подошел поближе, чтобы ее отыскать, его внимание от самого зеркала отвлекло то, что в нем отражалось. Точнее, то, чего в этом отражении не было. Когда он входил в зал, в зале было не так уж много, но все-таки и немало посетителей – человек десять, как ему показалось. Сейчас же в зеркале отражалась совершенно пустая комната. Все посетители, видимо, успели выйти. В комнате остался лишь он сам, да еще одна-единственная женщина, стоящая за его спиной.
Немолодая, худая, в глухом черном платье до пола, такого вызывающе несовременного покроя, что оно, скорее, напоминало плащ. Она стояла метрах в двух за его спиной и внимательно смотрела ему в лицо, точнее, в его отражение в зеркале. Над бледным лицом женщины волнами поднималась замысловатая прическа из черных с проседью волос, то ли старомодная, то ли, напротив, ультрамодно-футуристическая – разве сейчас разберешь? Само лицо обладало каким-то неуловимым сходством с недавно виденным и оттого запомнившимся лицом профессора. Тот же средиземноморский тип. То же первое впечатление, что она словно сошла с картины кого-то из художников Возрождения. Только вот изображена на этой картине была бы не обычная горожанка и не жена знатного вельможи. Скорее, то была бы одна из символических картин, которые так любили писать в средневековье, олицетворяющих аллегорию Справедливости, Правосудия или Возмездия. Или изображение Сивиллы, всезнающей прорицательницы, если художник предпочитал библейский сюжет. Возможно, в молодости она была очень красива, но эти морщины, эти жесткие складки у рта, нахмуренные брови… И этот взгляд – вроде бы точно такой же, как у профессора: холодный, пронизывающий, изучающий, чуть презрительный. А потом вдруг становится ясно: нет, не такой. Взгляд-то – безумный! Зрачки неимоверно расширены, веки дрожат, словно в сильнейшем напряжении. Такое лицо может привидеться в кошмарах. Такое лицо только в кошмарах и может привидеться. На него не хочется, невозможно смотреть. И одновременно нельзя оторвать глаз. Нельзя даже пошевелиться.
Женщина продолжала молча смотреть на него, и Антон почувствовал странное оцепенение во всем теле. Ему показалось, что ноги сейчас сами, против его воли двинутся с места и куда-то его понесут… И тут из его онемевших пальцев выскользнул бокал, который он давно осушил, но, как оказалось, все еще держал в руке с момента разговора с профессором. Бокал упал на пол и разбился с тем неприятным звуком, с которым обычно бьются настоящие дорогие бокалы. Этот звук словно разбудил Антона, и он немедленно обернулся, чтобы встретиться со странной женщиной лицом к лицу. Но никого перед собой не обнаружил.
Зато оказалось, что комната вовсе и не пустела – все посетители были по-прежнему здесь, только разбрелись по тем углам зала, которые ему в зеркало как раз были не видны. Вот только женщина, стоявшая только что у него за спиной, исчезла, будто ее и не было. Наваждение какое-то, подумал Антон и решил на всякий случай взглянуть в соседних комнатах – куда могла деться эта странная сумасшедшая. Возможно, она опасна. Нужно кого-то предупредить.
Но тут, выйдя из зала с зеркалами, он обнаружил нечто гораздо более важное, что немедленно вытеснило странную женщину из его мыслей. Разговор Наиля с его партнерами как раз закончился, и Маша, увидев Антона в дверях, приглашающе махала ему рукой, чтобы он скорее подходил, пока никто не успел снова завладеть августейшим вниманием. Антон быстрыми шагами двинулся к ним, и этих нескольких шагов ему вполне хватило, чтобы полностью собраться и настроиться на разговор.
– Наиличек, это Антоша Соколов, помнишь, я тебе о нем говорила, – проворковала Маша, собственнически прижимая локотком руку своего спутника и одновременно тем самым привлекая его внимание.
– Как же, как же, наслышан, – откликается Наиль, протягивая руку. Рука крепкая, но ухоженная. Антон протягивает свою, и они обмениваются рукопожатием. Первое рукопожатие, вообще первые секунды контакта с человеком – это всегда самое главное. Не осознавая того, мы всегда составляем свое общее мнение о новом человеке за первые три секунды знакомства. И потом это мнение уже обжалованию не подлежит – за редкими, крайне редкими исключениями. Первое впечатление, первое прикосновение и особенно первые слова, которые говорит наш новый знакомый, способны либо навсегда расположить нас к нему, либо, напротив, навсегда отвратить. Что ж, Антон собирался как раз сейчас произнести нужные слова, которые должны, обязаны стать началом большой и такой полезной дружбы…
В тот вечер он больше не видел этой странной женщины и не вспоминал о ней, поскольку большая охота завершилась максимально успешно, так, как он и не рассчитывал, – Наиль фактически сам попросил написать его портрет. Договорились даже о сеансе позирования, правда, не в ближайшие дни, а после того как Ашманов вернется из деловой поездки. Тем лучше – будет время подготовиться.
На радостях Антон расслабился и вместо бокалов начал собирать с подносов стопки. А что, это ж понижать градус нельзя, повышать-то можно! Перестав фокусироваться на поставленной задаче, он тут же обнаружил в уже изрядно поредевшей толпе посетителей в фойе массу хороших знакомых. Образовалось несколько вариантов дальнейшего приятного продолжения вечера. Он выбрал клуб «Орбита». Поехали туда небольшой компанией, однако сразу по приезде обнаружилось, что клуб битком набит его лучшими приятелями и приятельницами. Собралась тусовка человек двадцать – все добрые ребята, талантливые, успешные. Антон с умилением смотрел на них. Танцевали, пили, трепались. Настроение было отличное. Правда, в какой-то момент вдруг показалось, что все это иллюзия, картонный балаган, пир во время чумы. Разом навалилась усталость, свинцовая тоска, мир окрасился в серые тона. Однако Антон вовремя сообразил, в чем дело, и вышел в туалет попудрить носик. Двух таблеток (коричневой и розовой) как раз хватило, чтобы мир снова засверкал всеми красками ночного клуба. Он вернулся за столик, накатил еще, и почти сразу же из общей людной тусовки выкристаллизовалась и явно пошла на сближение симпатичная девушка Рита – как выяснилось, хорошая знакомая его хороших знакомых. Рита была спортивная, смешливая и эрудированная. Она не только хорошо танцевала, но даже знала, что такое палимпсест. Это окончательно его покорило, и действие немедленно переместилось к нему домой, в комнату над студией, где уже не было никаких лишних приятелей и не было никакой лишней одежды, а были только они с Ритой. И он об этом ни на секунду не пожалел, поскольку и в постели Рита оказалась такой же спортивной, отзывчивой и зажигательной, как в танце. Потом они заснули.
Утром (точнее, следующим днем) он проснулся в своей постели и обнаружил рядом смутно знакомую шумно сопящую женщину, от которой сильно несло перегаром. Все ее тридцать пять, если не сорок, были толстым слоем несмытой вчерашней косметики написаны у нее на лице. Порывшись в памяти, он выудил имя Рита, примерил к лежащему в постели телу и пришел к выводу, что подходит. Тихонько, стараясь не разбудить спящую Риту, он выполз из-под одеяла, натянул халат и направился в ванную, размышляя по пути о том, что, видимо, действительно пора завести очередной настоящий любовный роман, раз он уже на такое начал кидаться. Зашел в ванную, сбросил халат, но в первую очередь двинулся не в душ, а к раковине, чистить зубы – была у него такая привычка. Терпеть не мог это состояние по утрам, когда просыпаешься, а во рту словно кошки насрали. Остервенело, долго надраивал зубы и сплевывал пену, пока не удостоверился, что не ощущает ничего, кроме привычной мятной свежести. Выпрямился – и тут, взглянув в зеркало, обнаружил, что, оказывается, все это время Рита стояла у него за спиной и смотрела, как он чистит зубы. Это было так интимно, словно они уже сто лет муж и жена. От этой мысли его затрясло, захотелось наорать на нее, прогнать из ванной, даже ударить. Замахнувшись, он повернулся к ней и, от неожиданности потеряв равновесие, больно ударился плечом о край шкафчика. Никакой Риты там не было. В ванной вообще никого не было, кроме него. Он проверил дверь – дверь была заперта, что и неудивительно: он всегда запирает за собой ванную и туалет, даже если в доме никого нет. Так с детства приучили родители.
Он снова накинул халат и на цыпочках вернулся в комнату. Рита спала в прежней позе. Только дыхание ее стало еще более шумным, и в нем все явственнее проступали периодические всхрапы. «Что же это со мной?» – подумал Антон. Достал из кармана халата таблетки, потом вдруг посмотрел на них с новым подозрением. А если эти глюки как раз от таблеток? От спиртного с ним никогда ничего такого не бывало, максимум головная боль. Вот прямо как сейчас. Утреннее настроение было испорчено окончательно. Он без особых церемоний разбудил Риту и прозрачно намекнул ей, что ему пора уходить, и ей, соответственно, тоже нужно оперативно собраться и отбыть из расположения данной части. Рита повела себя вполне адекватно, лишь попыталась напоследок сунуть ему визитку со своим телефоном, но уже через двадцать минут дверь за ней захлопнулась, а визитка, естественно, отправилась в мусорное ведро. Антон с облегчением перевел дух – хоть здесь никаких лишних проблем. И все-таки, что это было только что в ванной? Многолетний утренний распорядок требовал после чистки зубов принять душ, но в ванную возвращаться не хотелось. Вот не хотелось, и все. Решительно. Хоть режьте. Для начала Антон зашел в туалет. Сделал свои дела, спустил воду. Потом, нерешительно замешкавшись и тут же обругав себя за это, все-таки зашел в ванную. Огляделся. Ванная выглядела подозрительно нормально. Нарочито медленно настроил воду, залез в душ.
Душ всегда действовал на него благотворно. Сначала теплая вода расслабляла и успокаивала. Потом, помывшись как положено, по старинке, с мылом и мочалкой, и дважды вымыв голову, он врубал холодную, и после первого шока волна бодрости разбегалась по всему телу. Туман в голове расчищался, и грядущий день представал перед ним таким, как всегда (ну или почти всегда), – зовущим увлекательным приключением, полем боя, которое ждет, чтобы его завоевали. Помог душ и на этот раз. Утренние странности и страхи словно водой смыло. Вылезая из душа, он еще на всякий случай с опаской кинул взгляд в зеркало, но там все было как обычно. Никаких посторонних женщин. И тогда он приказал себе просто забыть, выкинуть этот эпизод из головы. И тренированное сознание охотно подчинилось.
На самом деле он не соврал Рите – ему действительно надо было на работу. Только не в студию, к холсту (об этом сейчас даже думать не хотелось), а в офис при галерее «Антон Соколов. Портреты современников», где на сегодня были назначены несколько встреч. И одна из них должна была уже пятнадцать минут как начаться. Ничего, подождут. Антон быстро оделся, спустился в студию и оттуда прошел через внутренний двор дома в галерею. Вот так он удобно устроился – практически в центре Москвы, а от дома до офиса двадцать шагов. Буквально двадцать. Потому что он этого достоин.
День, несколько странно начавшись, окончательно выправился и понесся обычным экспрессом. Проведя две встречи в офисе, Антон вдруг почувствовал голод и третью встречу, с полного согласия собеседника, перенес в соседнее кафе, где они плодотворно обсудили дела за обедом из трех блюд с немалыми порциями, почему-то стыдливо именуемым в меню бизнес-ланчем. После этого Антон вернулся в галерею и еще немного пообщался с разными людьми по телефону. Неминуемо приближался тот час, когда, по традиции, он должен был вновь удалиться в студию, чтобы писать. Чего ему сегодня категорически не хотелось. Однако, заглянув в свое расписание, он обнаружил, что именно на сегодня на это время он записан к своему стилисту Грише Сапрыкину, а значит, творческий сеанс, увы, придется пропустить.
Гришу он посещал регулярно. Гриша был очень странным типом (как, впрочем, и все топовые московские стилисты), но обладал, надо признать, безупречным вкусом и мастерством своим владел в совершенстве. А мастерство Антон привык уважать. Это Гриша придумал нынешний стиль Антона и постоянно помогал его поддерживать и развивать. Одному художнику трудно угодить другому – непременно возникнут художественные разногласия. Но у Гриши с Антоном не было разногласий, и за это Антон его искренне ценил… хотя и продолжал числить вместе с остальными стилистами по ведомству зазнавшихся сотрудников сферы обслуживания.
Стыдно в этом признаться, но время, которое он проводил в парикмахерской, пардон, салоне, полностью расслабившись и отдав себя в руки Гриши и его девочек, Антон воспринимал как настоящий отдых. Вот и на этот раз, едва усевшись в удобное кресло, он прикрыл глаза и сразу унесся мыслями в какие-то приятные дали, ощущая фоном, как порхают вокруг головы ловкие пальцы, слыша, как пощелкивают, иногда тихонько позвякивая или посвистывая, ножницы. Иногда подключается урчание или жужжание машинки. Но вот уже снова звонко щелкают ножницы. Вжик, вжик, пауза. Вжик, вжик, пауза. Пауза. Пауза. Пауза. Почему вдруг стихли привычные успокаивающие звуки? Курить они, что ли, отправились? Чувствуя себя несколько глупо – зачем сидеть в зеркале с закрытыми глазами, если тебя никто не стрижет и волосы не сыплются на лицо, – Антон открывает глаза. В зеркале отражается мастер, стоящий за креслом и застывший с занесенными над его головой большими ножницами. Антон хочет спросить Гришу, почему он прекратил работать, но тут же понимает, что это не Гриша… Это она! Та самая женщина из галереи! Ее прическу, платье и безумный напряженный взгляд нельзя не узнать. И тут же – еще одним ударом по пошатнувшемуся чувству реальности – проясняются и резонируют утренние воспоминания. Сегодня утром в ванной он видел вовсе не Риту. Там была она! И вот теперь она стоит, наклонившись над ним, беспомощно сидящим в кресле, и держит, нет, что там, из последних сил с тем же ожесточенным напряжением удерживает огромные ножницы. Они рвутся к его горлу, словно взбесившийся пес. Вот сейчас она спустит их с цепи, и ему конец. От ужаса он дергается в кресле, пытаясь увернуться, в тот же момент ножницы лязгают в каком-то миллиметре от виска.
– Ты совсем сдурел?! – басом орет Гриша, от неожиданности совершенно позабыв про свой манерный фальцет. – Я же мог тебя убить!
Антон моргает. Конечно, это Гриша стоит за креслом. И это его ножницы – никакие не гигантские, а самые обычные – только что испортили результат почти уже завершенного часового труда, криво откромсав весьма заметный клок волос у левого виска. Потому что ему, Антону, что-то привиделось, и он начал дергаться, словно психованный.
– Ну что теперь делать? Как это исправить? Я прям не знаю, – Гриша серьезно удручен, но к нему уже вернулись его обычные вычурные манеры. – Придется еще часа два колдовать. И что я скажу следующим клиентам?
– Гришань, извини, – говорит Антон, – мой косяк. И вообще, все не так уж плохо получилось, даже оригинально. Давай оставим так, а в следующий раз поправим. Поеду я, пожалуй, домой. Надо отдохнуть, а то, видишь, уснул, а потом проснулся и дернулся.
– Ладно, – обиженно тянет Гриша. – Посиди еще пять минут. Я хоть чуть-чуть подровняю.
И Антон остается в кресле. Только глаза больше не закрывает и сидит напрягшись, стиснув зубы – сторожит, контролирует свою реальность. Но с реальностью в салоне больше ничего не происходит. И до дома он добирается вполне спокойно, без происшествий. А приехав, падает на кровать и лежит неподвижно, словно если он сам не будет двигаться, то и с ним ничего плохого не случится. Когда взрослая реальность рушится, к нам возвращаются детские страхи и детские привычки.
Долго-долго он лежит так, и в его голове нет ни одной мысли, кроме тоскливого: «Что это со мной? За что это мне?» Кровь стучит в висках и отдается шумом моря в опустевшем резонаторе черепа. И наконец из этого шума рождается некое подобие ответа. Зеркало. Антон вскакивает, словно подброшенный пружиной, и начинает мерить комнату быстрыми шагами. Ему кажется, что это переход от бездействия к хоть какому-то действию, и в какой-то мере это действительно так. Под ритм шагов посетившее его наваждение начинает обретать какую-то разумную структуру. Зеркало. Не просто зеркало, а большое зеркало. Каждый раз, когда он видел эту женщину, он видел ее в большом зеркале. Первый раз – на открытии галереи, в большом старинном зеркале. Второй раз – в достаточно большом зеркале в собственной ванной. Третий раз – в зеркале в парикмахерской, также немаленьком. А с чего все началось? С разговора с профессором! Это чертов итальянец велел ему посетить зал с зеркалами. И особо еще, с нажимом так, намекнул, что именно ему, Антону, это просто необходимо. И при этом взгляд его, если вспомнить, ведь точно такой же, как у женщины, которую он там, в зале увидел. А что он вообще помнит про эту женщину? Темный силуэт, бледное лицо, сходство с картинами Возрождения. Основное – это как раз безумный взгляд. А взгляд-то профессора! Вот вам и гипотеза вырисовывается, ясная, без всякой там мистики и психических отклонений. Профессор – гипнотизер. Во время разговора он загипнотизировал Антона или как-то иначе что-то ему внушил. Такое вполне возможно. Антон читал про подобные, как их там по-научному, суггестивные методики. В обычном разговоре опытный суггестор может легко закодировать человека на выполнение любых действий, вплоть до убийства или самоубийства. А спусковым крючком является какая-нибудь невинная фраза или картинка, иногда предмет. В случае Антона это любое большое зеркало, увидев которое, он должен увидеть в нем кого-то с взглядом профессора. Весь остальной облик женщины он, вероятно, сам домыслил – сыграло художественное воображение. Темный силуэт, бледное лицо – ну кого еще можно увидеть в зеркале? Антон даже рассмеялся от облегчения, настолько логично все получалось. Вслед за облегчением накатили злость и решимость. Нужно немедленно разыскать шутника-профессора и велеть ему снять с Антона этот, как его, ментальный блок. Он даже схватился за телефон, чтобы звонить поганке Машке, которая свела его с проклятым профессором, но тут же на него накатила очередная волна, на этот раз страха. А что если профессор вовсе не шутник? Что если трюк с женщиной в зеркале – это не розыгрыш, а реальная бомба, заложенная в его подсознание? Пока она, являясь ему, всегда молчит, но вот однажды возьмет и скажет: убей президента! Или: взорви станцию метро! Профессор-то иностранец. Вполне может оказаться агентом какого-нибудь Моссада или ЦРУ. Или того хуже. Тип лица средиземноморский, денег немерено. Мало ли, что он представляется итальянцем. Вполне может оказаться на поверку и арабом. Новым Усамой бен Ладеном. Ездит со своим музеем по всему миру, кодирует людей на совершение терактов, а потом в один прекрасный день подаст сигнал – и произойдет новое 11 сентября, только в мировом масштабе. Тысячи одновременных терактов в сотнях городов. И совершать их будут не идейные смертники-джихадисты, которых легко вычислить, а известные члены общества, богатые и знаменитые, те, на кого ни за что и не подумаешь. Возможный сценарий? Очень даже! Антон со стоном отбросил телефон, вновь закружился по комнате. Что делать, что делать, что делать?! Обратиться в компетентные органы? И что я могу им сказать? Что раскрыл мировой террористический заговор, опираясь на свои видения в ванной? В лучшем случае они надо мной посмеются, в худшем – решат, что у меня паранойя. А разве это не паранойя? Может быть, может быть… Но, как известно, если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят. Женщину-то в зеркалах он видит, это факт. И с профессором разговаривал. Факт. Все сходится. Но в органы обращаться нельзя. Что же делать? Что делать?..
Нужно как-то выиграть время, чтобы все спокойно обдумать и решить. Какое-то время без визитов этой ведьмы из подсознания. Как этого добиться? А очень просто! Профессор-то на поверку оказывается не так уж и умен. Конечно, зеркала есть повсюду, и каждый раз, натыкаясь на них, он, Антон, должен вспоминать о женщине в черном. Но зеркала-то можно спрятать, завесить, разбить, в конце концов! И тогда, если не выходить из дома, профессору до него не добраться. Мой дом – моя крепость. Я превращу свой дом в крепость!
Радуясь возможности хоть что-то сделать физически, Антон бросается в первую очередь в ванную, к зеркалу, в котором утром видел женщину у себя за спиной. Бурлящая энергия охватившего его беспокойства требует немедленного выхода. Если бы, заглянув в зеркало, он сейчас снова увидел там даму в черном, то непременно разбил бы его на мелкие кусочки. Но зеркало спокойно и обыденно, отражает лишь его собственную ошалевшую физиономию. Поэтому Антон просто берет большое банное полотенце и завешивает зеркало так, чтобы полотенце держалось надежно и не упало само собой. Получается достаточно аккуратно и даже эстетически вполне симпатично. Все-таки он художник, его функция – привносить в окружающий мир красоту и порядок. Похвалив себя за то, что не утратил чувство юмора, Антон выходит из ванной и, методически перемещаясь из помещения в помещение, совершает обход всего дома, всюду завешивая или убирая зеркала.
Пока он занят этим, мы позволим себе отвлечься лишь на минуту, чтобы лишний раз восхититься тому, сколь тонко и причудливо работает наше подсознание, стремясь даже в минуту опасности угодить или польстить нашему самолюбию. Перед нами Антон Соколов, сорока шести лет. Человек несомненно сообразительный и наблюдательный, эрудированный, с живым воображением художника. Он видит женщину в черном, которая несколько раз появляется за его спиной в зеркале. Казалось бы, о чем тут гадать? Любой советский пионер, который хоть раз бывал в пионерском лагере (а Антон там как раз бывал, и не раз), знает эту историю наизусть. Но как можно поверить, что такое и в самом деле происходит с тобой? Сейчас, когда ты давно вырос, заматерел, добился успеха, когда у тебя столько планов и надежд. Ты живешь в предсказуемом понятном мире, который стремишься полностью контролировать, и это тебе практически всегда удается. И тут вдруг такое происходит с тобой ни с того ни с сего. Проще уж решить, что ты элементарно сошел с ума на почве переутомления и нездорового образа жизни (что, конечно, правда, правда). Но верить и в это ох как не хочется. Ведь это же полное крушение всех планов и надежд, шесть букв, вторая «и». Стóит оказаться один раз в психушке – и все: прощай, репутация, прощай, бизнес, прощайте, годы труда, упорного совершенствования и продвижения. И вот из недр подсознания является спасительная версия о том, что во всем виноват некий заезжий иностранец, профессор-гипнотизер с очень странным взглядом. Вам это ничего не напоминает? Ну конечно. Вечер на Патриарших прудах. Никогда не разговаривайте с неизвестными. Аннушка пролила масло и так далее, и так далее. Если бы кто-то рассказал ему такую историю, Антон первый указал бы рассказчику, откуда, из какого всем известного архетипического источника взялась эта версия. И пожурил за неоригинальность мышления. Но в нынешнем своем состоянии, чувствуя себя затравленным и сбитым с толку, он хватается именно за эту версию как за спасительную соломинку. А почему? А потому что подсознательно считает себя фигурой значительной. Важной частью мироздания. Тем, чьи неприятности если и случаются, то определяются на самом высшем уровне. И если чья-то злая воля вмешивается в ход его жизни, то это не иначе как сам Князь тьмы в одном из известных своих обличий. Потому что он этого достоин. В смысле, достоин этого, а вовсе не того, чтобы его жизнь и карьеру погубила какая-то пошлая безграмотная старуха из детской страшилки. Разве нет?
Антон завершает обход дома. Все зеркала нейтрализованы. Он чувствует некоторое удовлетворение, словно ему удалось сделать пусть и незначительный, но удачный ход в партии, которую он до этого решительно проигрывал. Ему хочется немного вознаградить себя, и он подходит к бару. Тянет на себя дверцу-столик и уже в последний момент замечает в открывающемся пространстве бара, сзади, за бутылками, зеркало. Дергается, чувствуя, что все-таки попал в западню… Но ничего страшного не происходит. Возможно, зеркало в баре недостаточно большое, однако ничего странного в нем не наблюдается. Тем не менее, отругав себя за невнимательность (обо всех зеркалах вспомнил, даже на внутренних дверцах шкафов, а вот о зеркале на задней стенке бара забыл!), он тут же принимается за дело. Бутылки извлекаются из бара, временно размещаясь на полу, заднее зеркало, которое сложно завесить, тупо заклеивается непрозрачным скотчем. Вид бесстыдно стоящих на полу бутылок не просто напоминает о желании выпить, но делает это желание острым и нестерпимым. Не время для тонких вин и изысканных ароматов бренди. Антон хватает с пола бутылку водки, срывает крышку и присасывается к горлышку, разом вливая в себя добрую треть. Дыхание перехватывает, тепло разливается по телу, напряжение немного отпускает.
С бутылкой в руке он забирается на кровать, закуривает. Итак, зеркал вокруг нет, и пока ему ничто не угрожает. Время выиграно. Его нужно употребить на то, чтобы придумать следующий ход. Но для этого нужно очистить сознание, перестать думать о женщине в черном. Ха, попробуйте о чем-то не думать по заказу. Известный эффект. Сами знаете – именно об этом вы все время и будете думать. Антон решает прибегнуть к медитации. Когда-то он немного увлекался всякими восточными практиками, правда, недолго. Западные аутотренинг и НЛП показались ему ближе и удобнее. Но теперь ему хочется противопоставить проклятому наваждению что-то не менее древнее и могущественное. Он тушит сигарету, отставляет бутылку на тумбочку и садится прямо на кровати в позу лотоса. Ну, если честно, то полулотоса – суставы-то уже не те, что в молодости. Кладет кисти на колени, смыкает пальцы. Расслабляет тело, набирает воздух в легкие, не забывая делать вдох правильно, сначала животом и уже потом грудью, и затягивает на одной ноте такое знакомое, успокаивающее, настраивающее на медитацию «Ом-м-м-м-м-м-м…». Плавно закрывает глаза – и тут же натыкается на яростный взгляд с бледного ведьмовского лица: образ женщины из галереи немедленно возникает перед его мысленным взором. «Ом-м-м-м-м-м-м…» превращается в «О-о-о-о-о-ох!». Судорожно распахивая глаза, Антон хватает бутылку с тумбочки, жадно присасывается к ней. Достает новую сигарету, снова закуривает.
Идея с медитацией провалилась. Но ведь надо же что-то делать. Нужно как-то прогнать чертову ведьму из своих мыслей. Что способно напрочь перебить любые навязчивые мысли? Гениально! Как это он раньше не додумался! Ему нужен секс. Немедленно. Секс – лучший переключатель. Вас могут терзать любые заботы и волнения, но стоит заняться сексом, и все они уходят. Так устроила мудрая эволюция, потому что продолжение рода важнее, чем самосохранение. Главное – успеть передать потомкам свои гены. И неважно, если даже ты через минуту погибнешь. Главное – то, ради чего ты появился на свет, ты уже совершил. Поэтому в минуту опасности так обостряется желание. Поэтому мысли о сексе перебивают все остальные – по крайней мере, собственно во время секса. И вот почему ему прямо сейчас, немедленно нужна женщина!
Антон хватается за телефон, открывает список контактов, но палец над экраном вновь зависает в нерешительности. Кого он может сейчас позвать? Последний любовный цикл был давно, и теперь постоянной девушки у него нет. О всех бывших не стоит и думать – он расставался с ними так, что если он даже приползет к их дверям на коленях и будет умолять о помощи, они не откроют. Есть, конечно, несколько хороших подруг, в основном замужних, с которыми он периодически встречается. Такая необременительная дружба, не лишенная приятных моментов. Скорее всего, кто-то из них сейчас свободен и мог бы приехать. Но что будет, когда они окажутся здесь, в его перевернутой вверх дном квартире с завешанными и заклеенными зеркалами? Вместо секса они станут о нем беспокоиться и предложат поговорить, ведь они считают себя его подругами. А потом они станут сплетничать, и это очень опасно, потому что они из своих, из высшего круга, а сплетни здесь расходятся мгновенно. Нет, это невозможно. Нужен кто-то случайный, чужой. Такие одноразовые перепихоны у него случались регулярно. Идешь в клуб, снимаешь девушку, потом забываешь о ней. Вот только идти в клуб сегодня нет ни сил, ни возможности. Да там элементарно опасно – наверняка зеркала повсюду. Первый раз Антон пожалел, что никогда не сохранял контакты своих случайных партнерш. Стоп! Есть идея!
Антон кидается на кухню, к мусорному ведру, роется в нем. Обычно педантичный и аккуратный в быту, из-за последних событий он не выбрасывал мусор уже несколько дней. Наконец с криком «Эврика!», что по-древнегречески, как известно, означает «Нашел!», он выуживает из объедков смятый квадратик картона. Это визитка Риты, которую она пыталась всучить ему утром. В качестве профессии обозначено «фэшн-консультант». Ну конечно, что же еще. Он набирает номер. Рита отвечает сразу. Он говорит:
– Это я, Антон. Приезжай, ты мне нужна. Приезжай прямо сейчас.
Она соглашается, не задавая лишних вопросов, и это хорошо. Слава богу и «Яндекс-такси», она приезжает через пятнадцать минут. Он встречает ее внизу у двери, сразу ведет наверх, в спальню, подталкивает к кровати:
– Раздевайся!
– А поговорить? – криво улыбается она.
– Потом! Все потом! – кричит он и набрасывается на нее.
Он возбужден до предела, стояк невозможный. Он практически насилует ее, раз за разом засаживает, жестко, с максимальной амплитудой, вбивая в нее и вытряхивая из себя весь ужас и кошмар, в который за два дня превратилась его жизнь. Она сначала в шоке. Потом пытается сопротивляться, но он сильнее. Потом она подчиняется, подстраивается, врубается в ритм и даже начинает энергично подмахивать, пружиня ногами, но это ему сейчас не нужно. Он обхватывает ее руками, сковывает движения, наваливаясь всем телом, и она покорно принимает его. Он мощно разряжается в нее и тут же чувствует, как и ее сотрясает оргазм. Он падает с нее, откатывается в сторону, замирает. Закрывает глаза – там чудесное ничто. Никаких женщин с горящим взглядом, просто темнота. Он чувствует благодарность и немного раскаяния.
– Что это было? – тихо спрашивает Рита.
– Чем ты недовольна? – огрызается он. – Ты же кончила!
– Бедный мой, – говорит она и кладет ему руку на лоб.
Он лежит, по-прежнему закрыв глаза, и эта рука и этот тихий голос отчего-то напоминают о детстве, когда он болел, а мама сидела у его кровати. Ему вдруг становится так жалко себя. Он остался один, совсем один, и когда пришла беда, даже некому рассказать, некому пожаловаться.
– Знаешь, – говорит он, – ты не сердись на меня. Я не всегда такая сволочь. Просто в последние дни со мной что-то происходит…
– Я знаю, – говорит она. – Ты хороший. Талантливый. Сильный. У всех бывает черная полоса.
– Нет, – перебивает он ее. – Это не просто черная полоса!
И вдруг слова сами собой потоком начинают извергаться из него. Он разом вываливает на нее всю эту историю – с момента встречи с профессором до момента, когда он ей позвонил. Замолкает, чувствуя странное облегчение. Она сидит на подушках, смотрит на него.
– Ну и что мне теперь делать? – спрашивает он, словно и в самом деле надеется, что она откуда-то знает правильный ответ.
– Если хочешь, – осторожно говорит она, – я знаю одного психоаналитика. Он очень помог одной моей подруге…
– Заткнись! – вопит он в бессильной ярости.
Ему снова хочется ударить ее, вместо этого он изо всех сил лупит по подушке. Подушка улетает к двери. Все напрасно. Любая близость – иллюзия. Она ни черта не поняла. Зачем только он ей все рассказал.
– Убирайся! – кричит он. – Чтобы ноги твоей здесь больше не было! И не вздумай никому об этом рассказывать!
Он больше ни секунды не может видеть ее и поэтому, схватив с пола еще одну бутылку, убегает в ванную, с грохотом захлопывая за собой дверь. Садится на край джакузи, включает воду. Смотрит на аккуратно занавешенное зеркало, запрокидывает голову, и вот уже бульканье водки, обжигающей горло, сливается с басовитым журчанием водяных струй.
Среди ночи он просыпается – в воде, в мокром халате, с пустой бутылкой в руке. Его немедленно рвет, долго, до желчи. Прямо в роскошную ванну, в которой он лежит. Хорошо еще, что он не успел наполнить ее до конца. Хотя бы не утонул. Он выбирается из джакузи, сбрасывает облеванный мокрый халат, наклоняется к раковине, полощет рот, потом долго, с пристрастием чистит зубы. Плетется в комнату и рушится на кровать. Закрывает глаза. Никаких женщин в черном. И он мгновенно снова вырубается.
И все-таки она приходит к нему во сне, преследует. Он бежит от нее через зеркальный лабиринт, ударяясь о твердые холодные зеркала, пробивая их всем телом, и они рушатся с приятным мелодичным звоном. Дзинь-дидидинь! Дзинь-дидидинь! Стоп, да это же мой собственный телефон звонит. Антон с трудом разлепляет глаза. Шлепает рукой по тумбочке в поисках телефона, не глядя подносит к уху.
– Антон Петрович, – зудит телефон в ухо голосом его собственной персональной помощницы Марины. – У вас что-то случилось? Господин Шаповалов уже десять минут ждет вас в студии. Мне передать ему, что сеанс отменяется?
Вот черт, лихорадочно соображает Антон. Это сколько же я проспал? Блин, да какая разница! Не важно, сколько проспал, а важно, чтó именно он чуть было не проспал. Речь шла о сеансе позирования, который он еще на прошлой неделе назначил одному из ключевых клиентов – Сергею Васильевичу Шаповалову, префекту одного из московских округов. Такого человека стоит злить только в том случае, если ты уже мертв, а он пока не мертв. Может быть, безумен, но все еще жив. И если он еще собирается как-то разобраться со своей жизнью и вернуть ее в прежнее русло, то ради этих грядущих светлых дней стоит сделать над собой усилие и не разочаровывать такого достойного заказчика.
– Передай, что буду через пять минут. Проси прощения за задержку, я приду и все ему объясню, – кричит Антон в трубку и опрометью мчится в ванную.
В ванной пахнет рвотой, нужно вызывать уборку, но сейчас заниматься этим некогда. Быстро споласкивает лицо, возвращается к себе, натягивает свежую майку, штаны, рабочую рубашку. Ссыпается по лестнице вниз, на секунду останавливается у двери, пытаясь вспомнить, что он сделал вчера вечером со стоящим при входе ростовым зеркалом, но отступать уже некуда, и, натянув на лицо дежурную приветливую улыбку, он входит в студию.
Шаповалов сидит в привычном кресле для позирующих клиентов, заполняя его всей своей бегемотоподобной тушей. Свет из наклонных окон, специально прорубленных в крыше, как всегда идеально ложится на его лицо. Лицо, как и следовало ожидать, недовольное.
– Антон Петрович, – цедит он, – ты знаешь, сколько стоит мое время?
– Сергей Васильевич, не вели казнить, вели миловать. Случилось кое-что серьезное, но я уже все разрулил. Я вас раньше не подводил, и впредь, обещаю, ничего подобного не случится.
– Ладно, – ворчит говорящий бегемот в кресле, – все равно уже приехал к тебе. Давай малюй, что ли.
Антон споро выкатывает на стандартное место заготовку начальственного портрета, начатую на предыдущем сеансе. Перекладывает заранее подготовленные помощницей принадлежности – кисти, краски, палитру. Привычно вглядывается в лицо позирующего, потом переводит взгляд на набросок на холсте. Погружает кисть в краску, готовится нанести первый мазок. Сейчас он сосредоточен. Все вчерашние треволнения забыты. Какой там секс – работа! Вот настоящий переключатель для увлеченного своим делом мастера! Сегодня он планировал поработать над областью глаз. Это ключевая зона на лице. Именно она во многом определяет то, как воспринимается портрет зрителем. Помните у Гоголя – портрет, словно живой, следит взглядом за несчастным героем. А всего лишь известный трюк – такая иллюзия возникает, если расположить зрачки строго по центру. Гораздо труднее добиться передачи взглядом определенного настроения, мысли, чувства, внутреннего достоинства. Тут важны нюансы: наклон и прищур глаз, морщинки, напряжение глазных мускулов. Антон любил и умел рисовать глаза. И это тоже был один из его маленьких секретов: преображая лицо, он в минимальной степени изменял глаза, и тогда, узнавая собственный взгляд, клиент принимал лесть портрета за истину. Сеанс продолжался сорок пять минут (на пятнадцать минут его опоздания меньше запланированного). За это время Антон ни разу не вспомнил о зеркалах или женщине в черном. В конце сеанса Шаповалов, как всегда, спросил, можно ли взглянуть, как продвигается работа, а Антон так же традиционно ответил, что незавершенные работы смотреть нельзя. Префект, кряхтя, выбрался из кресла и исчез за дверью парадного входа. Слышно было, как Марина в прихожей вскочила и бросилась его провожать. Антон подошел к неоконченному портрету, чтобы еще раз взглянуть на результат сегодняшних трудов, – и замер как вкопанный. На едва намеченном портрете Шаповалова с его узнаваемыми рыхлыми чертами, большим носом, широким лбом под шапкой густых седых волос резким пятном выделялась детально прорисованная зона глаз. Только глаза были не шаповаловские, вечно хитро прищуренные, складочно-отечные. Проступая из-под маски префекта, на Антона яростно взирали широко распахнутые глаза безумной ведьмы из зеркала. Получается, вот что он так упоенно рисовал весь этот битый час.
Антон осел на стул. Да уж, если он больше не может рисовать, не управляет своим даром, значит, это действительно все. Конец. Пора сдаваться в дурку.
– Антон Петрович, на сегодня больше ничего не запланировано. Я вам еще нужна? – оказывается, Марина уже вернулась, проводив сановного клиента, и теперь стоит рядом с ним, ожидая указаний. А какие тут могут быть указания?
– Нет, Марина, спасибо. Ты свободна… И кстати, знаешь что? Отмени-ка все встречи на эту неделю. Пожалуй, пора мне уехать из Москвы, проветриться. И ты тоже съезди куда-нибудь.
Марина кивает – не в первый раз. Она всех предупредит, и никто не будет волноваться, что он куда-то пропал. К таким ситуациям она уже привыкла – если шеф говорит, что хочет проветриться, значит, намечается очередной плановый загул. Галерея будет продолжать работу в обычном режиме, но студия будет закрыта, офис тоже, а значит, и она может насладиться небольшим незапланированным, но хорошо оплачиваемым отпуском. Все-таки в работе на капризного и непредсказуемого гения, помимо недостатков, есть и свои преимущества.
– Значит, я пошла?
– Да, иди. И закрой там все снаружи.
– Хорошо, до свидания!
– До свидания.
Слышно, как ее каблучки стучат за дверью. Она собирает свои вещи, выходит, запирает замки парадного входа. Слышно, как гремят, опускаясь, внешние жалюзи. Все. Тишина.
Антон сидит и тупо смотрит на портрет префекта с глазами безумной фурии. Смотрит. Смотрит. Никаких мыслей нет, он только знает, что сидеть и смотреть – это все, на что он сейчас способен. Через некоторое время он замечает, что совсем стемнело. Тогда он встает, включает свет и возвращается на свое место возле портрета. Он еще не понимает, чтó будет делать дальше, но чувствует, как какая-то смутная решимость начинает крепнуть в нем. Что-то постепенно закипает внутри. Бесчувствие и апатия постепенно вытесняются пришедшей из глубины души молодой, азартной злостью. Вот, значит, как. Ей мало зеркал. Мало снов и кошмаров. Она пришла на его территорию. В его студию. На его холст. Отлично! Она проникла на портрет – так будет ей портрет! Здесь не ее – его царство. Здесь он – царь и Бог! Он – творец и разрушитель. Его мастерство, его дар – это его щит и меч, других у него нет. Это последний рубеж его внутренней обороны. Здесь, на этом рубеже он и вступит с ней в свой последний и решительный бой. Он ее напишет. Он вглядится в нее, исследует ее, выявит ее секрет, покажет этот секрет всему миру – и после этого она потеряет свою власть над ним!
Антон достает подрамник с чистым холстом, новый комплект кистей, на секунду замирает – и потом сильными уверенными движениями набрасывает очертания той самой рамы старинного зеркала из коллекции проклятого музея, а в раме темный силуэт платья, белое пятно лица, обрамленного замысловатой высокой прической. Нос, скулы, тонкие губы, морщины, нахмуренные брови и, наконец, эти горящие глаза с их безумным напряженным взглядом. На секунду отходит, чтобы взглянуть на текущий результат своей работы. Общее сходство, несомненно, схвачено. Однако жизни и тем более страсти в портрете нет. Нет тайны. Нет загадки, наваждения. Пока что это годится разве что в качестве иллюстрации к той самой детской страшилке. Но он и не рассчитывал, что все будет так просто. Не таков был его план. Только теперь и начинается самое главное.
Он берет только что написанный портрет ведьмы из зеркала и переносит его на кресло. Ставит туда, где несколькими часами ранее ему позировал грузный префект. Берет новый подрамник с чистым холстом. Теперь замысел ясен. Первый портрет ведьмы он использует вместо натуры. И, глядя на него, напишет новый портрет – преображенный! Он использует против нее свой дар, свой трюк, свою способность проникать в суть людей при помощи тренированного художественного воображения. Привычным усилием воли он представляет, что нарисованная рама зеркала находится не за ведьмой, а перед ней, и потом мысленно поворачивает сцену, чтобы увидеть, чьим отражением она является… В тот же момент жар опаляет его лицо, а перед мысленным взором проносится вереница каких-то неясных образов: худая изможденная девочка лежит в постели и смотрится в старинное ручное зеркальце; нет, это мужчина лежит в постели, его лицо и тело покрыто страшными язвами, похоже, он умирает; странное светящееся дерево растет на площади безлюдного города; красивый старинный город лежит в руинах после землетрясения… Снова жар и корчащееся в огне лицо прекрасной молодой женщины. Удар и темнота.
Он открывает глаза. Оказывается, он упал со стула и лежит там же – перед пустым холстом на втором подрамнике. Он поднимается, отряхивается, смотрит на портрет, стоящий на кресле для позирования. Ему кажется, что ведьма на портрете улыбается. Ладно. Никто и не обещал, что будет легко. Он вновь сосредотачивается и мысленно повторяет свой зеркальный трюк, стараясь на этот раз зафиксировать только одно изображение – молодую женщину в огне. И это ему удается. Пока мысленный контакт с воображаемым зеркалом не пропал, он быстро, резкими мазками, в несвойственной себе манере, набрасывает на втором холсте ее лицо. Портрет получается… и в то же время не получается. Черты лица мерцают и размазываются, словно на лицо одной девушки одновременно накладываются черты другой. Но к этому он тоже готов. Это он уже видел раньше. Это означает, что вслед за первым приходит второе отражение, чуть слабее, чем предыдущее. Он умеет управлять этим процессом – так он искал подходящий прообраз для портретов своих клиентов. Только раньше он всего лишь листал последовательность воображаемых отражений лица заказчика, пока не найдет нужное, а теперь он хочет успеть запечатлеть каждое из отражений ведьмы – в том порядке, как они открываются ему. Он хватает новую заготовку и судорожно набрасывает вновь открывшиеся женские черты. Едва успевает схватить, запечатлеть самое основное, как новое отражение приходит ему на смену. Оно еще чуть слабее, и от него требуется еще чуть больше напряжения, чтобы его удержать. Но он не обращает на это внимания. Главное – успеть. И он пишет, пишет. Не разбирая, использует все, на чем можно писать, все, что подворачивается под руку. Когда заканчиваются подрамники с пустыми холстами, он, не замечая того, пишет поверх уже готовых портретов, стоявших в углу студии в ожидании отправки. Лихорадка открытия истины о чем-то сокровенном и крайне важном просто сжигает его. Он уже давно не может стоять на ногах. Он и сидит-то с трудом. Глаза его слезятся, руки дрожат. Все тело горит, как в огне. Он мысленно тянется к ней из последних сил, но за очередным – он давно сбился со счету – уже совсем призрачным отражением ему больше не открывается ничего. Темнота. Тупик. И вдруг – снова удар, словно со всего размаха влетел в бетонную стену.
Придя в себя, он обнаруживает, что лежит посреди своей студии. Портрет дамы в зеркале по-прежнему стоит на кресле. А вокруг него разбросаны десятки женских портретов, скорее, набросков, хотя есть и неплохо проработанные. Чтобы охватить всю эту картину целиком, он встает и начинает раскладывать портреты рядами на полу. Рядов получается неожиданно много. В центр он помещает исходный портрет ведьмы в зеркале. Потом, пошатываясь, лезет на высокую стремянку, которую иногда использовал при работе над полотнами крупного размера. Укрепившись наверху стремянки, он вглядывается в сотворенную им мозаику. Отсюда разложенные на полу портреты напоминают осколки разбитого зеркала, в котором отражается одно и то же женское лицо. В то же время он начинает понимать, что лица-то совсем разные. И притом знакомые. Вот только откуда он их знает? Еще несколько секунд сознание отказывается признавать очевидное, но потом пелена спадает, и он разом узнает их всех. Это не просто какие-то женщины. Это его женщины. Все те, кого он любил и растоптал, чтобы поддерживать огонь своего дара. С кем спал по дружбе и дружил в спальне. Весь его чертов донжуанский список, за исключением, может быть, каких-то уж совсем случайных эпизодов, о которых он и сам не помнит. Даже Рита, с которой он и виделся-то всего два раза, была здесь. Самый плохо прорисованный портрет в нижнем углу мозаики. Вероятно, это она и была тем самым последним призрачным отражением, за которым больше не было новых отражений. Теперь понятно, почему. Чертова ведьма опять провела его! Окончательно побила на его собственной территории. Вместо своих отражений она подсунула ему образы из его собственного прошлого. Что это – просто жестокая издевка победителя над проигравшим или она что-то хотела ему этим сказать? Как это понимать? Если все они – ее отражения, то кто она, черт побери, такая? Не иначе как сама богиня Изида, вечная женская сущность, явившаяся отомстить ему от имени всего женского рода за его прегрешения. Да нет, это уже полный бред.
Стремянка вдруг заходила под ним ходуном – это разом задрожали все его бесконечно усталые мышцы. Предельно осторожно, рискуя свалиться и переломать себе все кости, он все-таки спустился со стремянки. И тут же сел, прислонившись к стене. Ноги больше не держали его. Он чувствовал себя так, словно сутки напролет работал без сна и отдыха, без еды и, главное, без питья. Голова кружилась. Во рту все пересохло и потрескалось. В горле словно открылся прямой портал в пустыню Сахару. Самое смешное, что проведенное в студии время легко можно было оценить по количеству написанных портретов. Даже если на каждый портрет у него уходило не более двадцати минут, то он явно работал без перерыва больше двадцати часов. Он вытянул из кармана мобильник – дата на экране подтверждала, что он где-то потерял целый день. После всего, что с ним произошло, это открытие не вызвало даже тени удивления. Подумаешь, написал за сутки семьдесят портретов своих бывших женщин. Обычное дело. Просто он очень устал. И еще очень хочет пить. Сначала ему казалось, что усталость победит и тогда он наконец-то сможет уснуть. Но победила жажда. Она заставила его встать и на трясущихся ногах повела наверх, по лестнице, а потом через спальню в кухню, где он схватил из холодильника первую попавшуюся бутылку (это оказался апельсиновый сок) и, давясь и обливаясь, высосал ее всю. Потом ему под руку попалась бутылка боржоми, и ее он тоже выпил не отрываясь, из горла, удивляясь щекотке в носу от злых пузырьков. Потом в голове слегка прояснилось, и только тогда стало ясно, сколько там еще тумана. Явилась первая здравая мысль: «Раз у меня упадок сил, нужно выпить кофе. А потом что-нибудь поесть».
Антон включил кофеварку. Дождался сигнала, подставил чашку. Взял чашку с горячим ароматным кофе (от одного запаха уже легче думается!) и, держа ее в руке, полез в холодильник за молоком. И вот это была ошибка. Потому что рядом с молочным пакетом на полке стояла эмалированная кастрюля с черт знает каким содержимым, о котором он совсем забыл, и оно, соответственно, наверняка уже давно испортилось. Он понял, что это ошибка, сразу – в тот же момент, как в блестящем кастрюльном боку, словно в кривом зеркале в комнате смеха, гротескно отразилась его собственная физиономия. И тут же поверх этого кривого отражения проступило знакомое лицо с безумным взглядом. Оно почему-то, вопреки всем законам оптики, вовсе не было искажено. Взгляд ведьмы прожигал его насквозь, чего-то молчаливо требовал, тянул к себе…
– А-а-а, твою мать! – завопил Антон от дикой боли: на этот раз он выронил и опрокинул на себя чашку свежесваренного кофе.
Дверца холодильника захлопнулась, контакт прервался. Обожженная нога адски болела. Штаны были бесповоротно испорчены. Кофе он так и не выпил. Зато в голове что-то внезапно щелкнуло, и все частички загадочного пазла окончательно встали на свое место.
Он с самого начала ошибся, решив, что дело в зеркалах. Кастрюлька не была зеркалом, но он увидел в ней отражение ведьмы. Значит, дело не в зеркалах, а в отражениях!!! Вот где ее территория! Это все объясняло. Ничего удивительного не было в том, что она могла приходить к нему не только в зеркалах, но также и во снах и даже в картинах. Ведь все это в некотором смысле отражения! Отражения реальности – неважно, в чем или в ком. Вот что на самом деле имел в виду гребаный профессор. Его, Антона, дар, его особое художественное видение тоже ведь напрямую связано с отражениями. Конечно, он не смог победить ее на своей территории, потому что это была и ее территория, только очень-очень маленькая ее часть. Она, вероятно, владеет и управляет ею столетиями. Она знает об этой отраженной реальности все – то, о чем он даже и не начал еще подозревать, гордясь тем, сколько всего знает и умеет, как замечателен и оригинален его талант. Она имеет полное право ненавидеть его, смеяться и издеваться над ним. Однако, пожалуй, при последнем контакте он не чувствовал ни ненависти, ни издевки. Было какое-то требование. Скорее… она его звала. Да, точно звала. Теперь он явственно вспомнил, что когда он увидел ее в первый раз – там, в галерее, – то тоже чувствовал нечто схожее: оцепенение, тягу, какой-то зов. Тогда все прервалось из-за разбившегося бокала, как теперь из-за опрокинутой чашки кофе. Еще одно буквальное отражение в этой истории… вот только вариант с чашкой оказался существенно больнее. Обожженная нога настоятельно требовала к себе внимания.
Чертыхаясь, он поплелся в ванную. Осторожно стянул штаны. Достал из шкафчика мазь от ожогов. Намазал, морщась от каждого прикосновения. Присел на край ванны, вертя тюбик в руках и задумчиво глядя на занавешенное полотенцем зеркало. Положил тюбик на край раковины. Потянул за полотенце, еще раз, потом резко дернул. Полотенце слетело, чудом не потащив за собой зеркало, однако зеркало уцелело и снова было открыто. Антон встал перед ним и заглянул. Зеркало не отразило ничего необычного. Разве что необычным был он сам – изможденный, небритый, со странной асимметричной прической, маскирующей вырванный клок волос на виске, с ввалившимися лихорадочно горящими глазами. Но на этот раз он хотел увидеть в зеркале не себя. Он больше не желал прятаться и убегать. Он стремился увидеть ее… и поговорить. С ней. С владычицей отражений. С хозяйкой того искусства, которому он посвятил жизнь, но, видимо, не узнал и сотой доли того, что следовало. Если она хочет его смерти – пусть. Возможно, это даже справедливо. Пусть забирает эту никчемную жизнь. За всех тех женщин. За то, что годами продавал свой талант в обмен на место в кругу богатых и знаменитых. Но сначала они должны поговорить.
Чувствуя себя глупо, он постучал по зеркалу. Замер, ожидая ответа. Ответа, естественно, не было. Прокашлялся. Еще раз заглянул в зеркало.
– Эй, – сказал он шепотом, – ну давай уже, выходи. Я здесь. Я готов. Я все понял. Я жду тебя… Блин, ну не помню я, что там положено говорить. Кажется, Пиковая дама, приди… Ну где же ты?
Ответа не было.
– Давай же! Где ты? Приходи уже, сука!!! – заорал он и стукнул кулаком по зеркалу. Брызнули осколки, рука окрасилась чем-то теплым и красным.
Но перед самым этим моментом – возможно, ему это только почудилось – все же мелькнуло в зеркале нечто. Словно на яркое изображение освещенной ванной слабым мазком наложилось иное изображение – комнаты со стеной из зеркал, мужчины, стоящего перед зеркалом, и женщины в черном, стоящей у него за спиной.
Так вот куда она меня звала, понял он. Вот где она меня ждет и где ждала с самого начала. Это было так просто и настолько очевидно, что он даже удивился, как он мог этого не понять, как мог этому сопротивляться.
Теперь он уже не спешил. Аккуратно перебинтовал руку, а заодно и обожженную ногу. Тщательно оделся – в тот же костюм, в котором был, казалось, так давно, а на самом деле каких-то пару дней назад, на открытии галереи. Рубашку, правда, надел чистую. Даже ботинки почистил. Как-никак, он собирался на важное свидание.
Вызвал такси, дождался сообщения «У подъезда вас ожидает машина…» и спокойно вышел, не забыв запереть за собой дверь. Сел в такси, назвал адрес «Армы», откинулся на заднем сиденье, провожая взглядом удаляющуюся светящуюся вывеску «Антон Соколов. Портреты современников». Такси свернуло за угол, и вывеска исчезла из виду.
Глава 2. Ночь музеев
…Над небом голубым, среди пенящихся белых облаков – наши старые знакомые: лев, бык и орел, волшебные существа из чистого золота. На них взирает такой же золотой ангел. Все они крылаты, перед каждым – раскрытая книга. А между ними – нет, не город золотой, а гигантское колесо. Древнейшая магическая рулетка, размеченная загадочными символами. Слева от колеса – змея с тем же золотым отливом, вот только крыльев и книги она лишена. Сверху на колесо давит стальной серо-голубой сфинкс, сжимающий в лапах меч. Снизу его подпирает раскаленный докрасна демон с человеческим телом и собачьей головой.
Это Колесо Судьбы – карта Таро, находящаяся во власти Фортуны. Символы на Колесе исполнены глубокого смысла для всякого, кто готов читать в небесах и картах тайные послания своей судьбы. Непосвященному может показаться, что это обычная роза ветров, указующая на наши земные стороны света (север – восток – юг – запад). Но нет. Восемь букв на этом Колесе: тетраграмма имени Божьего на иврите (Йод – Хе – Вав – Хе) и четыре латинские буквы. Если читать по часовой стрелке, они сложатся в слово TARO, но если двигаться против часовой, то и латинские буквы сложатся в сакральную тетраграмму – TORA. Однако и это еще не все. То, что казалось нам стрелками розы ветров, на самом деле – алхимические символы ртути, серы, воды и соли. Именно их дополняют фигуры ангела, быка, льва и орла, в которых посвященный легко угадает символы четырех евангелистов – Матфея, Луки, Марка и Иоанна.
На старинных изображениях этой карты вы также можете увидеть рядом с гигантским Колесом еще и микроскопические фигурки людей: одних Колесо возносит вверх, к славе; других безжалостно сбрасывает вниз, в пучину несчастий.
Весь наш мир подобен этому Колесу. С одной стороны, вечно меняется, никогда не стоит на месте, нет в нем ничего надежного, ничего постоянного. С другой стороны, нет ничего нового под солнцем. Все возвращается на круги своя. И удача, и несчастье не вечны. Все перемелется, все пройдет.
Вот только не следует надеяться на справедливость. Бессмысленно спрашивать, за что это нам. Заслуги и прегрешения больше не в счет. Колесо Фортуны – это вам не колесо Кармы. Под этим знаком нашей судьбой распоряжается равнодушный случай. Слепому Року все равно, кто выиграл, кто проиграл. Это просто вращается Колесо. И когда Колесо заносит тебя высоко, когда достигаешь вершины, не забудь, что там тебя ждет сфинкс с мечом, всегда готовый разить налево и направо.
Под знаком Колеса нужно покориться неизбежному. Не сопротивляйтесь переменам. То, что неумолимо надвигается на вас, произойдет в любом случае. Остается лишь пытаться разгадать скрытый смысл происходящих событий, замечая и интерпретируя окружающие нас символы.
Колесо Фортуны всегда предвещает переломный момент. Кончается какая-то часть вашей жизни и начинается новая. Повлиять на это вы не можете. Остается только встретить перемены лицом к лицу, чтобы справиться с теми вызовами, которые они несут. Возможно, именно сейчас вы найдете то самое дело, которое предназначено вам судьбой. И неважно, мечтали вы об этом или всеми силами старались избежать. Какое-то неожиданное и даже пугающее событие может внезапно вывести вас на новый путь, даже если до этого вы собирались жить совершенно иначе.
В прямом положении эта карта иногда предсказывает неожиданную улыбку судьбы, которую, впрочем, легко принять за ее насмешку. Нечто неожиданное и даже чудесное может случиться с вами просто потому, что вы окажетесь в нужное время в нужном месте. Вы этого не планируете, но в какой-то момент Колесо поворачивается для каждого.
В перевернутом положении аркан Колесо предупреждает нас о тяжких потерях, о крушении всех планов, о коварных и непредсказуемых ударах Судьбы. Если сможете, лучше притормозите: не стоит сейчас рисковать и затевать какие-то новые начинания, сколь бы привлекательными они вам ни казались. Но, скорее всего, это уже не в ваших силах. Колесо начало свой поворот, и его не остановить.
Наконец, перевернутое Колесо может также предвещать встречу с человеком, который будет некоторое время держать в своих руках нить вашей жизни, всячески стараясь ее разрушить. И с этим вы также ничего поделать не сможете.
Однако ваша личная жизнь обещает в перспективе наладиться. Интересно, насколько сильно это вас утешит?..
«Да уж… Эту ночь я рассчитывала провести совсем не так…»
Грета ничком лежала на холодном полу. Голова гудела и ныла. Глухо, словно через ватное одеяло, до нее доносился торжествующий женский хохот. Покосившись налево, увидела неподалеку обрывок рекламного буклета.
Зацарапала по буклету пальцами. Не смогла оторвать его от пола. Бумага, холодная и гладкая, словно примерзла, и все вокруг – гладкое, холодное, равнодушное – застыло и не двигалось, кроме ее спутников. Вера подвывала. Борис стучал зубами. Алексей шумно дышал. А женщина все смеялась и смеялась, злорадно, торжествующе, победно.
«Рассчитывала провести совсем-совсем не так…»
А как? Пожалуй, прогуляться по галерее, снять интересное видео, легко и без усилий раскрыть тайну, пройтись по ночному городу, а потом – домой… Или к Борьке, если будет настроение… А нет – можно отправиться к себе, он и слова не скажет… Даже, вероятнее всего, домой, в одиночестве: скинуть видео, переслать Максу… Максу, раздери его дракон! А ведь с него-то все и началось. Из-за него они тут и очутились.
Это было неделю назад. Комната Макса, как обычно, была завалена хламом (пивные бутылки, рваная бумага, железки, разноцветные провода, усыпанные фантиками, шоколадными обертками и пачками из-под чипсов). Макс, подвернув под себя правую ногу, как обычно, горбился на хлипком компьютерном стуле. Грета, как обычно, устроилась в кресле и попивала кока-колу. Не как обычно было лишь одно: Макс неотрывно глядел в экран компьютера, а не на Грету, так что вместо привычного очкастого лица она созерцала лишь неэстетичную кривую спину своего партнера по видеоблогу. И это уже начинало реально доставать. Сам позвал, а теперь в молчанку играет. Она решила все-таки привлечь его внимание:
– Видал? У нашего видео «Тайные тоннели тринадцатой ветки» уже двадцать тысяч просмотров. За сутки!
– Ну и что? Подумаешь… – Макс тарабанил по клавиатуре, как дятел; его спина не шелохнулась, только тощие лопатки прыгнули вверх-вниз и снова застыли.
– Как «ну и что?» – нахмурилась Грета. – Сколько времени грохнули! Пока нашли того Игоря, обходчика, ползали с ним по тоннелям по уши в грязи, бегали от полиции, монтировали… А теперь – «ну и что»?
– Гретка-конфетка. – Макс наконец развернулся к ней лицом. – Видишь ли, «Тайные тоннели» мне сейчас совершенно до лампы. Со-вер-шен-но. Я такую историю раскопал – пальчики оближешь, «Лайфньюс» отдыхает. Посмотри-ка. – И он бросил ей на колени тощую пачку распечаток.
Подавив раздражение, Грета отставила стакан с кока-колой и взялась за бумаги.
«Москва. 18 января. RUMORS.RU. Пропал известный своими скандальными похождениями художник Антон Соколов. Родственники и друзья утверждают, что он пошел на открытие галереи „АртАрмА“ (Нижний Сусальный переулок, дом 5) и вскоре после этого бесследно исчез. Впрочем, есть и другие версии. Источник, пожелавший остаться анонимным, сообщил редакции rumors.ru, что Соколов, вероятно, опять уехал в Ново-Мытово предаваться возлияниям и разврату. Так что, скорее всего, опасения приятелей и родни беспочвенны. Жив курилка! Вернется после очередной оргии и продолжит малевать свои бездарные картинки, хи-хи».
«Москва. 16 марта. RUMORS.RU. Уже несколько дней как скрылся из виду Константин Яблоцкий, известный бизнесмен, инвестор, владелец заводов и газет (пароходов пока не прикупил). Источники утверждают, что после того как он посетил галерею „АртАрмА“ в компании двух дам вызывающей наружности, больше никто его не встречал. Впрочем, ничего удивительного в данном факте загадочного исчезновения, вероятнее всего, нет. Ведь на сегодня назначено решающее слушание по бракоразводному процессу Яблоцкого с его четвертой женой. Подозреваем, что наш герой попытался прикинуться мертвым, дабы не делить с супругой незаконно нажитое имущество… Ну а если и правда канул в Лету – туда ему и дорога, проклятому капиталисту и эксплуататору человеческого труда, хи-хи».
«Москва. 27 апреля. RUMORS.RU. Родные разыскивают уборщицу галереи „АртАрмА“ Гульшат Хасипову. В последний раз ее видели на рабочем месте 22 апреля около двух часов дня. Коллеги утверждают, что Хасипова якобы отличается собранностью и дисциплиной и ни за что не позволила бы себе прогулять работу. Хотя можно ли им верить, этим мигрантам? Все они друг за дружку. Рука руку моет, а не только пол, хи-хи».
– Источник – дерьмо, – лаконично сообщила Грета, вернула Максу бумаги и вновь плюхнулась в кресло. – Докатился. Сайт rumors.ru свое название вполне оправдывает – слухи и сплетни. А что за лексика? «Мухосранск», «черножопые», «хи-хи». Где же твоя сенсация, Макс? Утка на утке, уткой погоняет. Кря-кря-кря!
– Смейся-смейся… – Макс, ехидно прищурясь, смотрел на нее сквозь толстые линзы. – А досмеялась – слушай. Источник – дерьмо? Не спорю. Навозная куча. Но вот тебе с трудом добытое алмазное зерно: все описанное – в целом правда. Люди действительно пропали. Уже интереснее?
– Самую малость, – Грета допила кока-колу и заложила руки за голову.
– Ты заметила, что в каждой записи упоминается галерея «АртАрмА»? Истории – как под копирку.
– Само собой.
– Я залез в их архив записей с камер наблюдения. Это было нетрудно. – Макс развернулся, потрещал клавишами и кивнул на экран, где замелькали черно-белые размытые картинки. – И знаешь что? Видел всех – Соколова, Яблоцкого, Хасипову. Проследил за ними. Но видео… видео прерывается. Каждый раз ненадолго, на минутку. Будто помехи. Экран мельтешит. Этакий перец с солью, поняла? Ну вот, смотри! Видишь? Обрыв! Потом картинка четкая – а их нет. Только что были – и как собака языком слизнула. Видишь? Это Хасипова. Четырнадцать часов двадцать три минуты – стоит с ведром в зале номер шесть. Моет пол. Вот разрыв. Двадцать четыре минуты – она пропала. В коридорах нет, в соседних залах – нет. Ведро и швабра – на полу, Хасипова исчезла. И все до единого пропадают в шестом зале с большим зеркалом. Остальные записи в порядке. А здесь… Словно нарочно испорчены… Но зачем…
Заинтригованная, Грета спустила ноги на пол и выжидающе уставилась на Макса:
– Припас что-нибудь еще? Вроде контрольного выстрела?
– Пиф-паф! – Макс изобразил выстрел, подул на указательный палец и совершенно серьезно закончил: – Конечно. Забавное совпадение: помнишь, в начале апреля мы собирали свидетельства очевидцев невероятных явлений?
– Еще бы! – кивнула Грета. – Большинство оказалось выдумками.
– Точно. Не самый полезный опыт. Но я вспомнил, что среди очевидцев была та самая Хасипова. Приходила ко мне. А рассказала вот что. – Макс повернул регулятор на колонке: – Послушай запись.
– (Стук. Шорох.) Уже можно говорить? Запись пошла? Хорошо. Представиться? Ага. Простите, я очень волнуюсь… Хасипова Гульшат Габдулхаевна. Это я.
Пятого апреля, во вторник я работала в «Пиковой даме». Влажная уборка, как обычно. Пошла за водой. В женском туалете случайно посмотрела в зеркало, а там… Так глупо, правда. Не знаю, как сказать… В общем, увидела за собой женщину в черном. Высокая такая, худая. Так жутко стало, мурашки по спине забегали. Я оглянулась – а там никого нет. Еще подумала: вот, Гуля, молодец, сколько можно работать без выходных, совсем шарики за ролики заехали. (Смешок.) Не знаю, что это было. Не понимаю. Может, привиделось, а может, и нет. Одно скажу точно: как приехал в «Пиковую даму» этот итальянец со своей средневековой выставкой – так место словно проклятое стало. Страшно по залам ходить. Холодно. И все время как будто кто-то за тобой наблюдает. Это пригодится для ваших репортажей?
– Пиковая дама! – Грета, вскочив, заплясала. – Я поняла! Это же Пиковая дама за ней приходила!
– Погоди. Это был контрольный в голову. А вот тебе контрольный в сердце! После Хасиповой я стал рыть глубже и нашел последнюю пассию Антона Соколова. Честно говоря, сначала я сомневался, что у нее на самом деле с ним что-то вообще было. Мало ли кто что говорит, особенно о скандально известных знаменитостях. Лет ей многовато, да и не красавица, а он, судя по слухам, больше на малолетках и моделях специализировался. Но то, что она рассказывает… Гляди сама. С середины включу.
Макс запустил видео. На экране ноутбука появилось заплаканное женское лицо.
– …Мы были близки… Ну, вы понимаете… А потом… его словно прорвало. Он стал рассказывать какие-то безумные вещи. Что все время видит в зеркале женщину… Он называл ее дамой. В галерее – дама, в парикмахерской – дама, в ванной… Будто она его преследует. Зеркала везде завесил… Это я сама видела – полотенца кругом. И глаза у него в тот день были совершенно сумасшедшие, а взгляд… тоскливый такой и… не знаю, обреченный, что ли… Мне тогда его очень жалко стало. Я пыталась посоветовать ему психотерапевта… у меня есть хороший знакомый, он бы помог… но Антон и слушать не стал. Внезапно так разозлился, заорал. Велел мне уходить, а сам убежал в ванную и там закрылся… Я надеялась, что смогу его как-то успокоить, чем-то помочь, что мы еще поговорим… но он пропал, просто исчез… Друзья говорят, с ним такое бывает, но я уверена – на этот раз с ним случилось что-то ужасное… Я это чувствую…
Женщина на экране снова принялась рыдать, и Макс нажал на паузу.
– Вот так, дальше уже никаких интересных подробностей. Только слезы и сопли.
– Макс, признайся честно, ты меня разыгрываешь. Такого не может быть…
– Увы, ни слова не придумал. Тетка разводила тут сырость добрых полчаса. Насилу успокоил и выпроводил.
– Макс, – Грета все еще завороженно смотрела на застывший на экране видеоролик, – но если это правда, то это же просто чума!!! Подтвержденные несколькими свидетелями случаи появления Пиковой дамы. И не где-нибудь в Урюпинске. Здесь, в Москве! И не какие-нибудь обкурившиеся подростки, а взрослые серьезные люди. И все это эксклюзивно в нашем блоге. Это полный улет! Мы станем такими знаменитыми, что у нас будут на улице автографы просить. А мы еще подумаем, стоит ли их давать. Максик, ты гений!
– Вот как ты теперь заговорила! – торжествовал Макс. – Ну ладно… А теперь побеседуем о важном. – Сложил губы бантиком и пропищал, пытаясь подражать девчачьему голосу: – Наше видео «Тайные тоннели тринадцатой ветки» уже собрало двадцать тысяч просмотров… Ой, двадцать тысяч один просмотр… Ой, двадцать тысяч два просмотра… Э-э-э! Полегче! Все, сдаюсь! Ай! Ай-яй-яй! Прекрати! Положи на место! Больно-о-о!
Грета хохотала, прыгала, размахивала подушкой, опуская ее на тощую спину, амулеты на ее шее и руках бренчали и позвякивали. Макс прикрыл голову, выудил из кармана грязно-белый платок и воздел его к потолку:
– Уймись, красноволосая, а то пожар устроишь. Ну так что там с тайными тоннелями?
– Ма-а-акс, прекрати! – Грета, запыхавшись, бросила подушку на диван. – Тоннели в прошлом. Последний вопрос: а они не могли сговориться, чтобы устроить мистификацию? Бывало и такое…
– Исключено. Соколов – коренной москвич. Хасипова приехала на заработки. Яблоцкий – тот вообще из Питера. Незнакомые люди.
– Хорошо. Признаю себя ослицей и жду дальнейших указаний. Что будем делать?
Макс задумался, оттянув пальцами нижнюю губу:
– Не знаю… Нужен сюжет. Если дело в Пиковой даме – вызвать ее и выяснить, что за чертовщина там творится. Только вот как, когда… Посетители, камеры, охрана… Залы почти никогда не пустуют…
И тут Грету осенило:
– Слушай, через неделю – ночь музеев! Бесплатный вход. Галерея наверняка будет открыта до утра. Дождемся, пока зал опустеет, и вызовем ее! Пять минут – и дело в шляпе. Сделаешь мне трансляцию камер наблюдения на планшет? Запишем видео…
– Без проблем, – кивнул Макс. – Давай сюда планшет. Только на этот раз пойдешь одна, потому что я в это время буду в Кунгурской пещере ловить синий призрак спелеолога. Говорят, бродит по верхнему ярусу. То ли газовые огоньки, то ли мертвец оживший. Конечно, не Пиковая дама, но я, блин, с местными пермскими ребятами уже месяц как сговорился. Билеты купил, они там оборудование подготовили. Не могу же я соскочить в последний момент. Так что придется нам разделиться. Два сюжета будет, если повезет. Вот увидишь, не двадцать тысяч просмотров, а все сто за сутки наберем.
– Тогда я возьму с собой Борьку, – решила Грета. – Скучновато одной.
– Так бы сразу и сказала: страшно!
– Не страшно, а скучно. Мне компания нужна.
Мистики и потусторонних сих Грета в самом деле не особо боялась. Мистика для человека, ведущего блог о городских легендах, – хлеб с маслом. А вот одиночество – это не ее жанр, потому она и связалась с Борькой. Все друзья удивлялись, почему он? Даже звезды (точнее, гороскопы на сайтах знакомств, которые она от нечего делать периодически проглядывала) говорили, что они совсем не подходят друг другу. Он – вода: тихоня, одиночка, размазня, нерешительный. Слова лишнего не скажет, молчит и молчит. Она – огонь: смелая, яркая, бесстрашная. Почему же она выбрала его? А именно потому, что смелая и свободная. Потому что ей всегда нравилось быть кошкой, которая гуляет сама по себе. Но ведь и кошке временами нужен кот и даже блюдечко молока – только бы к нему не прилагался ошейник. Энергичный мачо с замашками собственника, который будет вечно ревновать и лезть во все ее дела? Нет уж, увольте! А с Борькой ей хорошо и удобно. Он забавный, и в постели очень даже ничего. Но главное – не грузит. Нужен – он рядом. Надоел – безропотно исчезает, пока она его не позовет или сама у него не объявится. Никаких упреков, никаких требований, никаких обязательств. Идеальные отношения. Подружкам, опять же, можно предъявить, чтобы избавиться от надоедливых расспросов – вот он, мой парень, глядите, не хуже, чем у всех. Им-то и невдомек, что, может быть, Борька и ее парень, но Грета – точно не его девушка. Она своя собственная! И это ее вполне устраивает. Борис, конечно, не мужчина ее мечты, но… именно поэтому они и вместе! «Как причудливо тасуется колода», – всплыло отчего-то в памяти. Грета фыркнула и потянулась за телефоном.
Конец ознакомительного фрагмента.