Высокопосаженные лица
– По правде говоря, сэр, я ничем не могу вам помочь, – признался адвокат, присутствующий в камере в виде виртограммы. – Взяли вас с поличным, и не по первому разу, открещиваться бессмысленно. Полные восемь лет.
– А-а… Успокойся. – Сидевший на шконке Фишер махнул рукой.
– Даже если признать факт и выказать раскаяние, никаких поблажек не получите.
– Да я уже понял. Не страшно. Сам сказал: не впервой.
– Большинству трудно это принять. – Адвокат ухмыльнулся. – Что, будем оформлять сделку?
– Будем, конечно.
– Хорошо. Секунду… Вот текст, прочтите и подпишите, если всё верно.
– Угу… Угу. Готово.
– Благодарю. Увидимся на заседании.
– Скоро?
– В течение часа.
Фишер кивнул. Когда адвокат исчез, арестант улёгся, заложив руки за голову.
– Интересно, куда упекут?..
Всё, что он говорил, записывались в ячейки вспомогательной памяти.
– …Неплохо бы домой, в Бес-Смертную. Разве я не рассказывал про Бес-Смертную?… Ну, тогда давайте обо всём по порядку. Как у отпетого преступника, шансов попасть в муниципальную тюрьму у меня нет: неисправимые там не нужны. Кроме казённых, в Лос-Анджелесе есть три частных спецучреждения, на нашем брате зэке делают деньги: Сладкоземелье, Бес-Смертная и Высокий Замок. Сладкоземелье – худший вариант из всех, настоящий филиал ада на земле. Что же там, спросите вы? Огромная сахарная плантация, настоящая, как в вестерне, и там, как в старые времена, от зари до зари пашут чёрные ребята. Насчёт белых у хозяина Сладкоземелья есть пунктик: он берёт себе только насильников, педофилов и им подобную мразь – берёт и устраивает им сладкую жизнь в стаде злых чёрных мужиков, ха-ха-ха. Арестантские легенды гласят, что когда-то одному из таких отморозков попалась то ли жена, то ли дочь хозяина, отсюда-то у него к ним такая ненависть. Впрочем, я-то ничем таким себя не запятнал, и бояться его мне нечего.
Охнув, Фишер поднялся на ноги и прошёлся по камере, разминая пальцами шею.
– Бес-Смертная… Это даже не тюрьма в привычном смысле, я имею в виду, это не столько-то блоков с камерами в одной ограде. Всякий, кто бывал в Лос-Анджелесе, или Сан-Хосе, или Сан-Франциско, видел безымянные круглосуточные автомастерские под чёрными вывесками – это и есть филиалы Бес-Смертной. Нынче не обязательно собирать всех в одной бочке, можно разливать и по маленьким банкам. У Мистера Бессмертие зэки живут там же, где и работают, «семьями» по восемь-десять человек. Так и я мотал прошлый срок на углу Сент-Нильсен и Седьмой. В нашей «семейке» было по двое белых, чёрных, жёлтых и латиносов и один еврей – так, салатом, всегда; никогда не собирают в одну кучку зэков одной расы, чтобы они не столковались между собой. Конечно, иногда и кое-где и чёрные могут сдружиться с белыми, но обычно расовые различия дают о себе знать. У нас тоже было именно так… Чем зэки занимаются в свободное от разборок время? Как и во всякой автомастерской, ремонтируют и подкручивают тачки; как правило, китайские или индийские, естественно, безо всяких лицензий и отступных. Больше того, где-то в Заброшенных Штатах у хозяина есть собственные заводики по производству запчастей, шин и прочих расходников. Вернее, говорят, что они есть, но подтвердить или опровергнуть это с доказательствами я не могу… А, самое главное: почему Бес-Смертная? Потому что при всех тёрках, которые возникают между зэками, ни один не сможет убить или покалечить другого: сиделец – слишком ценная производственная единица, чтобы им разбрасываться. На входе каждому в голову внедряют специальное приложение: оно следит за твоим состоянием и, когда ты начинаешь злиться или нервничать, воздействует на болевой центр в мозгу; злишься сильнее – тебе больнее. На раз остужает самые горячие головы.
Устав стоять, подследственный снова плюхнулся на койку.
– И, наконец, Высокий Замок. Узилище для интеллиго, я хочу сказать, лиц умственного труда. Ну как – умственного… Одно время ходили, да и сейчас ходят слухи, что Замок-де – тюрьма для учёных, которые там днём и ночью корпят над всякими высокотехнологичными штучками-дрючками. Что чуть ли не весь послеразвальный прогресс, вся имплантроника, термоядерная энергия и прочее – их рук дело. И я сам, когда был молодой и глупый, верил в эту муру, но потом задумался: много ли в Америке учёных, залетевших по тяжким и особо тяжким статьям?.. Вот именно. А в Высоком Замке, на самом деле, чалятся всякие отбросы богемы: киношники, писаки и тому подобный бесполезный сброд. И работают они там, соответственно, по своему профилю, но какой именно продукт сделан в тюрьме, найти трудно: хозяин Замка предпочитает не палить свою контору… Как будто это кого-то волнует, в наше-то время. Я и сам мог бы там работать, кстати… Только что-то не тянет. Я уже высказывал вам своё мнение на этот счёт, не хочу повторяться. Хочу спать. – Фишер вернулся в то же положение, в котором начинал наговаривать текст. – Это, кстати, важно: выспаться перед покупкой, потому как хозяин такой возможности не даст… Покупка? Покупка – это передача свеженького зэка из предварительного заключения оконечному частному пенитенциарному учреждению, акт купли-продажи в чистом виде: хозяин покупает его у государства за немаленькую сумму. Я же не просто так сказал, что труд зэка стоит дорого, хотя и дешевле, чем труд вольного человека. Ну, да ладно, об этом в следующий раз, а на сегодня всё. До новых встреч.
Фишер сохранил запись. Хотя из камеры нельзя было выйти в Сеть, чтобы добавить её к дневнику, но возможно получится сделать это на пересылке: файл мизерного объёма, плёвое дело.
Спать долго ему не дали, минут через сорок из ниоткуда возникли давешний адвокат и судья.
– Мистер Фишер! Время.
– Да-да-да-да…
– Судья Калифорнийской республики Шифман, – представился новый виртографический посетитель камеры. – Уильям Френсис Фишер, вы признали себя виновным в совершении угона транспортного средства с целью продажи.
– Да, ваша честь…
– Суд учитывает это обстоятельство. Ввиду того, что вы уже привлекались к ответственности за аналогичные преступления, вы приговариваетесь к восьми годам тюремного заключения. Решение окончательное и не подлежит обжалованию. Отбывать наказание вы будете в частном исправительном учреждении по запросу, без права отвода… Осуждённый, вам понятен приговор?
– Да, ваша честь.
– Судебное заседание объявляется закрытым, – без особой патетики объявил судья и исчез.
– Счастливо оставаться, дружище.
– Ага, и тебе не хворать… Шутник ёбаный.
Фишер встал в центре камеры, подняв правую руку, будто держа судейский молоток.
«Вам понятен приговор?.. Судебное заседание объявляется закрытым!»
Он солидно, с оттягом, долбанул воображаемым молотком воздух, записав динамику движения так же, как и голос, посредством имплантатов-сенсоров. Этим же способом он записал четыре короткие сценки: «зэк в ожидании покупателя», «зэк в Сладкоземелье» – тут Фишер, в меру разумения, попытался изобразить уборку тростника; «зэк в Бес-Смертной» орудовал гаечным ключом, «зэк в Высоком Замке» – жонглировал. Поразмыслив, Фишер изобразил ещё и адвоката с его «ничем не могу помочь», чтобы вставить его в начало. В простенькой программке, которой для работы хватало мощности мозга и проращённых на нём сопроцессоров, Фишер привязал захваченные движения к карикатурным человечкам из своей коллекции, собрал примитивные декорации и поместил в них «актёров», добавил свет и планы7. Вышел ролик на шесть сцен и полторы минуты экранного времени.
На всё про всё ушло без остатка остававшееся до отбоя время, несколько часов – убить его и было целью. Впрочем, ролик Фишер сохранил.
Обычно – по крайней мере, так получилось в прошлый раз – с передачей вновь осуждённых не тянули, но сегодня покупатель не торопился. Можно было даже подумать, что за персону Фишера идёт торг, но он с усмешкой отогнал эту мысль.
С вымученной усмешкой.
Перевалило за полдень. Раздатчик принёс арестантам обед; Фишер без особого интереса заглянул в свою коробку.
– Ну-с…
– Фишер, Уильям!
– Здесь!.. – крикнул кто-то.
– Здесь! – крикнул настоящий Фишер.
– За тобой пришли, – сообщил охранник.
– Эм… Пайку можно взять?
– Нет. Оставь. – Решётчатая дверь распахнулась. – На выход.
– Оставить так оставить… – Прежде чем выйти, Фишер включил подогрев на упаковках всех блюд, чтобы одноразовые батареи разрядились.
– Лицом к стене. Стоять. Ноксмен, Кевин!
– Здесь!..
…Всего из камер предварительного заключения взяли троих, но покупателей было двое, у каждого за спиной – внушительный бот-конвоир.
– Уивер, Хьюго – ко мне.
Чернокожий Уивер тяжко вздохнул и не спеша поплёлся к тюремщику, тот расплылся в радушной улыбке, но ненадолго:
– Шустрее, мальчик! Пока солнце светит, ниггеры прытки!
– За потолком его не видно, начальник.
Покупатель сличил с эталонами отпечатки пальцев, сетчатки глаз и генотип зэка. Убедившись, что перед ним действительно Уивер, тюремщик велел ему идти за собой, бот погромыхал в замыкании.
– Ноксмен, Кевин Томас, ко мне, – потребовал второй тюремщик. Процедура аутентификации повторилась в точности. – Фишер, Уильям Френсис, ко мне. – Покупатель пользовался отдельным прибором только для анализа крови, для двух других тестов хватало собственных модифицированных глаз и специальных приложений. – Хорошо. Теперь возьмитесь за ручки.
– Что?!.. – выдохнул Ноксмен.
– Ты слышал, что. Возьми его за руку и не отпускай, и оба за мной.
– Чёрт…
Фишер и Ноксмен, переглянувшись, с одинаково брезгливыми лицами взялись за руки и в ногу пошли за покупателем, бот тоже поймал шаг.
– Мы похожи на педрильную семейку, – заметил Ноксмен вполголоса.
– Молчать.
Путь из пропускника был недолгим. На стоянке перед полицейским участком покупателя ждал взятый напрокат фургон, естественно, расцвеченный виртографической рекламой своей фирмы.
– Забирайтесь.
– Мы поедем в кузове, сидя на полу?
– Да, как животные, – кивнул тюремщик.
– Вообще-то, это нарушение наших прав.
– Ваши права, мистер Ноксмен, остаются здесь; когда откинетесь, тогда и заберёте. Быстро в машину!
– Ладно-ладно! Ладно…
Ноксмен забрался в кузов, Фишер заскочил следом и сразу же уселся в углу, скрестив ноги по-турецки; последним залез бот. Покупатель закрыл дверь, оставив троицу в темноте.
– Разговаривать-то можно? – Ни бот, ни тюремщик, который, несомненно, видел и слышал всё через сенсоры своего механического подчинённого, ничего не ответили. – Браток, так ты понял, куда мы едем?
– Не называй меня «браток». Приедем – увидим.
– А ты недружелюбный.
– Ни одно трепло хорошо не кончило.
– Ясно… – процедил Ноксмен.
Покупатель вёл быстро и ровно. Фишер сверился с навигацией: их везли на северо-запад. Не в Сан-Франциско ли? Пока на этот счёт можно было только пожать плечами. Выход в Сеть оставался заблокированным, видимо, тюремщик во время проверки закинул заглушку.
– Билл?
– Что?
– Ты по первому разу к частнику?
– Нет. Прошлый срок мотал в Бес-Смертной.
– И как там?
– Повеселее, чем в казённом доме, но и потяжелее.
– В каком смысле?
– Вкалывать всегда тяжелее, чем отдыхать.
– А-а. Ну да… А за что тебя?
– Так, попался.
– Понятно… Эх, вот и я тоже попался…
– В тюрьме виноватых нет, любой сиделец подтвердит.
Тем временем, тюремщик свернул на запад: или вариант Сан-Франциско отпадал, или просто на пути встретилась пробка.
– Да, кстати… Ты, случайно, в художественной сфере не работал когда-нибудь? Ну, там, кино, театр?
– Режиссёрские курсы оканчивал.
– А я – актёрские, и даже снялся в паре сериалов.
– То-то мне показалось, что имя знакомое…
– Правда? – Ноксмен оживился.
– Нет. Шучу. Да. «Толки таксистов».
– Точно! И «Зоопарк».
– Этот не видел. Да и «Баек» только пару эпизодов. Не понравилось.
– Да?.. Ну-у, всё равно приятно, что хоть кто-то обо мне слышал. Только вот, ты киношник, я киношник – к чему бы это?
Через стенки фургона послышался нарастающий гул. Фишер разочарованно вздохнул.
– К перемене мест.
Они проехали ещё немного. Когда покупатель распахнул двери, гул превратился в оглушительный грохот: гремели толстыми лопастями винтокрылы8, одни взлетали, другие по-самолётному заходили на посадку. Тюремщик высадил зэков у ещё одного такого; судя по зарешёченным иллюминаторам, аппарат специально предназначался для перевозки заключённых, возможно, он и принадлежал тюрьме. Освободившийся фургон самостоятельно покатил к себе на базу. В пассажирском отсеке винтокрыла оказались четыре кресла с зажимами для рук и ног; Фишеру и Ноксмену пришлось расположиться в них, бот занял специальный насест у передней стенки отсека, а тюремщик отправился в пилотскую кабину.
– Значит, Высокий Замок.
– Очевидно.
– Будем любоваться Западным побережьем сверху. Красиво, наверное. – Ноксмен почти натурально изобразил присутствие духа, его выдавали только глаза, полные чёрной тоски.
Загудела и начала раскручиваться турбина, а за ней и несущий винт, поднялся несусветный грохот. Ноксмен пытался его перекричать и активно жестикулировал прикованными руками; Фишер отрицательно помотал головой, тогда его спутник в последний раз шевельнул ладонью и угомонился.
Аппарат оторвался от стеклосфальта площадки и, увлекаемый тянущими винтами, начал одновременно набирать высоту и скорость. Земля вскоре скрылась за нижней кромкой иллюминаторов, но с помощью навигатора можно было увидеть, что они летят почти строго на запад и постепенно набрали скорость двести пятьдесят миль в час; правда, так быстро винтокрыл нёсся лишь несколько минут. Имплантроника вдруг заработала с перегрузкой, у Фишера загудела голова, вид Ноксмена говорил, что и у него тоже. Впереди замаячила тень чего-то крупного; когда винтокрыл сделал левый разворот, мимо иллюминаторов промелькнула серебристая фасеточная поверхность какого-то купола.
Они были в десяти тысячах футов над уровнем моря, но их рейс явно заходил на посадку. Серебристый купол навис сзади; винтокрыл с еле слышным жужжанием выпустил шасси и коснулся колёсами какой-то площадки. Задняя аппарель опустилась, зажимы разомкнулись, над выходом вспыхнула зелёная надпись «покинуть машину».
Им предлагали выйти на узенький, обнесённый ажурными перильцами пирс, висящий прямо в воздухе. Ноксмен, дико вытаращив глаза, отрицательно мотал головой. Фишер тоже медлил, пока его плечо не сжала больно механическая четверня – вытянувшийся со своего места бот свободной рукой указал на выход и подтолкнул пассажира. Выскочив, Фишер поспешно схватился за перила: казалось, тугие потоки воздуха от винтов вот-вот сдуют сначала робу, а потом и её обладателя вниз. Ноксмен упирался до последнего, а когда бот всё-таки вышвырнул его, как таракан подполз к перилам и обнял первую попавшуюся стойку, а вторую обхватил ногами. Винтокрыл, захлопывая аппарель, полетел прочь; механический грохот сменился посвистом ледяного ветра.
– Я боюсь высоты! – истерично выкрикнул Ноксмен.
Фишер ошалело осматривался по сторонам. Побережья не было видно, даже на горизонте, хотя они улетели не так уж далеко; небо было везде: бесконечная голубизна простиралась в стороны, вверх – и вниз; только за спиной горел на солнце серебряный купол, как оказалось, дирижабля. Пейзаж, конечно же, был более чем наполовину иллюзорным, графический сопроцессор надрывался, отрисовывая грандиозного масштаба виртограмму; воспроизведение шло принудительно, и отключить его было невозможно. Сам дирижабль, похожий на летающую тарелку размером со стадион, по-видимому, был настоящим, а пирс с посадочной площадкой, на котором оказались зэки, был его единственной выступающей частью.
– Пошли отсюда, пока не замёрзли!
– Куда?!
– Вон вход! – Фишер указал на зияющий в гладкой стенке круглый проём.
– Далеко!
– Да тут шагов тридцать, от силы!
– Я боюсь! Я не сдвинусь с места! – заявил Ноксмен, хватаясь ещё крепче.
– Ну и хер с тобой!
Фишер переступил через попутчика и направился к люку. За ним оказался коридор с закруглёнными стенками без каких-либо деталей – ни других люков, ни светильников, ни чего-либо ещё; сплошная матовая серебристая, чуть шероховатая на вид поверхность, скрученная в трубу. Проём за спиной Фишера затянулся точно таким же материалом; он попытался дотронуться до этого серебра, но буквально в полудюйме от стенки пальцы ожгло нестерпимым жаром, примерно как от раскалённой плиты.
– Ещё одна иллюзия… Помните, что я говорил вам о Бес-Смертной? Здесь что-то вроде того, только более художественно. Видно, хозяин Высокого Замка когда-то мечтал стать дизайнером, но понта хватило только завести тюрьму.
Иллюзорная мембрана начала наползать, словно поршень, требуя пройти по прямому, как ствол пистолета, коридору до самого конца. Пока Фишер шёл, перед его глазами с бешеной скоростью титров в конце фильма прокрутился немаленький текст – правила внутреннего распорядка. В конце тоннеля оказалась не очень большая камера-пузырь из всё того же серебристого «материала», в которой присутствовали двухъярусные нары, столик, параша и диковатого вида парень. Последний при появлении Фишера просиял, но через секунду вернулся к своему занятию, а он расхаживал туда-сюда, глядя в себя и беззвучно шевеля губами, и обмахивал себя растопыренными ладонями, как веерами. Новичок покачал головой.
– Приветствую. Фишер, Билл.
– Да-да-да… – Старожил одновременно покивал и отмахнулся. – Извини, дружище, сейчас не до тебя. Кстати, на твоём месте я бы прилёг.
– Вот как?
– Да. Нет времени объяснять. Тридцать секунд до эфира.
Фишер, хмыкнув, запрыгнул на верхнюю полку.
– Ложись внизу. Пятнадцать секунд.
– Так там же твоё место.
– Поверь мне! Десять, девять…
Фишер соскользнул вниз и уселся на смятой шконке.
– Четыре, три, две, одна, эфир.
Неожиданно вселенная Фишера перестала существовать.
…Когда абсолютное ничто рассеялось, он лежал на полу камеры на спине, с ногами под койкой. Сокамерник склонился над ним и оценивающе, с некоторым сочувствием, разглядывал.
– Как ощущения, дружище?
– Отлично… Как будто на мне танцевали…
– На самом деле, когда тебя, – сосед Фишера на мгновение закрыл лицо ладонями, – зашорили, ты свалился на пол и довольно долго дрыгался. Новички частенько так делают, когда им отключат чувства.
– Значит, мне надо бы поблагодарить тебя за заботу, а?
– Было бы здорово. Впрочем, обойдусь. А вот подняться с пола точно надо.
– Да, верно…
С помощью сокамерника Фишер выбрался из-под нар и уселся на них, тотчас же со стоном обхватив голову.
– Ты, говоришь, Билл?
– Да.
– А я Фил, Филипп Гибсон, или просто Гибс. Будем знакомы, а то времени не было.
– Будем. – Фишер пожал протянутую руку. – Что это было-то вообще?
– Я выходил в эфир. Я здесь работаю комментатором, под псевдонимом Мериканесь, комментирую всякие политические сообщения. Видел, может быть?
– Не интересуюсь.
– Зря!.. Это я о твоём отношении к политике. Впрочем, неважно особенно, здесь… Так вот, здесь можно разговаривать о всякой всячине, включая своё прошлое, но вот видеть работу друг друга нельзя, и рассказывать о ней можно не больше, чем я сейчас. Всё-таки мы работаем с информацией, так ведь? Когда ты будешь работать, а ты будешь, отключаться буду я.
– Понятно.
– Ты, кстати, по какому профилю?
– Кино.
– А конкретнее?
– Режиссёр.
– О-о! – Гибс, как и давеча, озарился восторгом. – Я тоже! А сколько снял картин, какие?! Я не помню твою фамилию, но я здесь давненько, может, я просто пропустил!
– Ничего ты не пропустил. Я только отучился и снял диплом.
– А он как назывался?
– Не помню.
– Как можно не помнить такие вещи?!.. А я вот курсов не оканчивал, но снял две: «Горечь законности» и «Чёрное солнце пустошей».
– Молодец.
– Не видел, да?..
– Не видел.
– Жаль… Но я могу пересказать. Если хочешь, конечно.
Фишер вздохнул.
– Слушай, я вижу, что ты дружелюбный и общительный, но давай не сегодня. Я что-то выдохся.
– Понимаю, понимаю… – Гибс заложил руки за спину и принялся расхаживать по камере. – Это здешняя практика: интровертов и экстравертов обязательно садят вместе, чтобы не снюхались. Понимаю, понимаю… – Знаток здешних практик покивал сам себе и продолжил челночную ходьбу.
На следующий день, наверное, в то же самое время – Фишер не мог сказать точно, потому что все его приложения, включая часы, и записи за ночь исчезли из памяти – Гибс снова выходил в эфир. Второй в жизни сеанс депривации9 Фишер перенёс уже гораздо лучше, во всяком случае, не свалился на пол и не катался, ударяясь всякими местами о предметы обстановки. А минут через пять после возвращения на территорию света, он вдруг услышал металлический голос:
– Уильям Фишер.
– Да-а? – Новичок машинально взглянул наверх, откуда к нему обращались.
– Через минуту к тебе придёт посетитель с вопросами. Ты должен ответить.
– Угу… – Фишер скривился и покачал головой. – Гибс?
– С тобой что, говорил Директор?!
– Ну, если вот этот бас с потолка его, то да.
– Хм, везёт!.. Я прилягу, пожалуй.
– Да, я как раз об этом.
– Ну, меня-то жизни учить не надо! – горделиво сообщил Гибс, забираясь на верхнюю полку.
– А в чём моё-то везение, можно узнать?
– Ты ещё слишком мало здесь, чтобы понять.
Когда минута истекла, прямо через серебристую стенку в камеру прошёл человек в тюремной робе. Если Гибс был на восемь лет младше Фишера, то этот выглядел на столько же старше.
– Приветствую, неудачник.
– От неудачника слышу.
– И не поспоришь. – Гость усмехнулся. – Гарланд Эллисон.
– Фишер, Билл.
– Я знаю. Говорят, ты работал по угонам?
Фишер кивнул.
– Без посторонней помощи?
Ещё один кивок.
– Я не специалист, но говорят, что в одиночку этот бизнес ведут или очень крутые профи, или придурки. Кто ты?
– Раз в тюрьме, значит дурак. – Фишер ухмыльнулся.
– Или просто придуриваешься. Ты точно работал один, или всё-таки с подельниками, но молчишь?
– С чего бы мне с тобой откровенничать, подсадной?
Эллисон со вздохом поднял глаза кверху.
– Клиент демонстрирует принципиальность.
– Иметь принципы – это хорошо, – одобрил Директор. – До тех пор, пока принципы не поимеют тебя.
Эллисон, хмыкнув, отвернулся. Через пару секунд Фишер вдруг нашёл себя на полу, покрытым испариной: болезненный спазм – вроде прострела в спине, но гораздо сильнее – прошёл по всему телу и сбросил новичка вниз.
– Раз ты здесь – значит, бывалый. Какая ходка?
– Третья…
– И какой тогда смысл кобениться, как щенку? – В голосе Эллисона прозвучало искреннее недоумение; он чуть ли не всплеснул руками.
– Я понял… – заверил Фишер, с трудом взбираясь на шконку.
– Ты ещё не в курсе, поэтому поясняю: работа здесь – это праздник, которого нужно дождаться или заслужить. Это привилегия. Ты только сутки как прибыл, а с тобой уже разговаривают – невероятная удача.
– Ненавижу трепачей.
Эллисон хмыкнул.
– Если знание – сила, то информация – пища. В Высоком Замке интровертов нет… Зато у меня есть несколько вопросов, и мне нужны на них ответы.
– Валяй. – Фишер махнул рукой.
– Старики ещё живы?
– Живы.
– Расскажи мне о них.
– А при чём здесь… Ладно. У отца бизнес, он держит три автомастерские, работает по лицензии с «Ямато». Мама, благодаря этому, не работает нигде.
– Ты оканчивал ТКТ Калифорнийского университета.
– Верно. Со второго раза10.
– Как так вышло?
– В школе я баловался видеомонтажом. Ну, знаешь, как некоторые парни играют на гитаре, некоторые гоняют на гироскутерах…
– Ну-ну, – Эллисон повертел ладонью, – дальше.
– Ну вот. Отец решил, что я талантище в этой сфере, и отдал меня на курсы режиссёров. Отец любит кино. Он хотел, чтобы я прославил нашу фамилию на все Разобщённые Штаты, но законным способом. – Фишер усмехнулся.
– А ты сам не хотел?
– Я люблю тачки, с детства. Я частенько бывал в мастерских у отца и думал, что со временем приму у него бизнес. Он решил иначе. Учёба… Не очень шла. Вся эта дурацкая теория – кому она нужна? Да и тусовка тамошняя мне не нравилась, совсем. Я вышел на один нелегальный автосервис и подрядился там работать.
– …И за это схлопотал первый срок.
– Да. Один год.
– Отчего же было не устроиться легально?
– Корочек не было. Их и сейчас нет.
– Понятно. Значит, в тюрьме ты пересмотрел свои взгляды на мир кино?
– Не то чтобы. Сам факт посадки натолкнул на мысль, что я делаю что-то не так.
– Очень тонко намекнул, – усмехнулся Эллисон.
– Ага. К тому же, и это главное, отец поставил непременное условие: если я хочу унаследовать наше предприятие, то я должен доучиться. Видимо, надеялся, что это изменит меня в лучшую сторону. И я пошёл.
– Судя по сертификату, учился ты исправно.
– Работал на оценку, как мог.
– Только на оценку?
– Да.
– Это говорит человек, который с удовольствием снимает короткометражечки для своей уютненькой днявочки. – Эллисон уже смеялся.
– Ты на меня подписан?!
– Слава Богу, нет. Я видел только то, что ты не успел выложить, этого вполне хватило для кое-каких умозаключений. Итак, отучился – и?
– …И на вечеринке в честь выпуска решил показать класс, и угнал чью-то тачку. – Теперь рассмеялся сам Фишер. – Итого пять лет в Бес-Смертной.
– Недолго папочка радовался.
– Да уж… У него случился инфаркт. До сих пор стыдно за тот раз…
– Что-то не похоже. Гораздо больше похоже, что ко второй посадке у тебя уже не осталось сомнений, всё ли правильно в твоей жизни.
– Остались, не сомневайся…
– Но ты их преодолел. Отмотал, откинулся – и?
– Вернулся к своему призванию: подпольная мастерская, угоны.
– И много наугонял?
– Доказали одну.
– А на самом деле?
– Сколько доказали – столько и есть. Но, в общем, немного. Меньше десятка.
– Угонял на заказ или на разбор?
– По приколу.
– То есть?
– Я же сказал – я люблю тачки. Они же как девчонки. Они лучше: вроде бы все одинаковые, но в каждой есть своя изюминка. Бывает, просто не можешь устоять перед её обаянием, даже если она не твоя… Со мной это бывало частенько.
– Да-а, ты не придуриваешься, – заметил Эллисон, качая головой. – Здесь тебе самое место.
– Ну, ты меня ещё жизни поучи. Сам-то за что загремел?
– Незаконное лишение свободы, психологическое насилие, пытки, тяжкие телесные.
– Вот как?!
– Да, вот так, – подтвердил Эллисон посеревшим голосом. – Ладно, угонял по любви – потом просто катался, или как?
– Нет, сплавлял. В основном на разбор, но которые приглянулись – перепрошивал и пристраивал целиком. Одна такая меня и подвела…
– Какие приёмчики использовал для взлома?
– Если работать с новыми американками или японками, то нет ничего лучше «призрака в доспехах»: с помощью простейшего червя срисовываешь и примеряешь на себя электронную личину хозяина – и можно садиться и ехать. Со старушками, китаянками или индусками работают обычными старомодными приборами. Иногда просто подгоняют грузовик да уводят машинку на буксире или в кузове, но это уже бригадой.
– А много ли в бизнесе одиночек?
– Начинают, в основном, именно так. Потом, если не залетают или не ловят особый кайф от процесса, переориентируются на нормальную командную работу. В одиночку слишком рискованно.
– А отталкивается это всё от автомастерских…
– В основном, да, среднему угонщику и заказы, и сбыт. Профи экстра-класса работают только со спецзаказами, через решал.
– Угу… Вопросов больше нет. Благодарю за сотрудничество.
– Что, уже всё?
– Да. А ты думал, я тебя три часа буду раскручивать? Мне не для твоего дела новый материал нужно было накопать, а для своего.
– И что тебе за «дело»?
Эллисон вошёл в стену и извернулся, чтобы голова осталась с этой стороны.
– Думаю, ещё увидишь. Чао-какао.
«Можете меня поздравить: я отмотал свой первый месяц в этой богадельне».
Пока Гибс говорил со своими подписчиками, Фишер, лёжа в небытие, по привычке «говорил» сам с собой.
«На самом деле, всё не так уж плохо. Но скучно, это факт, гораздо скучнее, чем даже в казённой тюряге, не говоря уж о Бес-Смертной. Там тебя могла напрягать публика, но публика напрягает везде, а там запросто можно было уйти от публики к моим девочкам. Здесь нет тачек, нет вообще никакой ручной работы, и умственную работу мне – пока – не доверяют. Впрочем, и публики здесь нет. Гибс – в общем, неплохой малый; даже и не подумаешь, что у него восемь пожизненных. Неудивительно, что его поставили комментатором: уж не знаю, хорошо ли он сечёт в политике, но рот у него не закрывается, бля, ни на секунду. Наверное, ему было бы что рассказать и о трахающихся черепахах. Без него, пожалуй, было бы даже скучновато… Вот по чему я на самом деле скучаю – помимо тачек – так это по вам, ребята. Я бы, наверное, уже полсотни роликов собрал, если бы было чем, но…»
– С возвращением!
– Возникли технические неполадки, продолжим в следующий раз… – пробубнил Фишер, закрыв глаза ладонью. Выход из депривации был не особо-то приятен: свет резал, шорохи глушили, сила тяжести пластала, а лёгкая прохлада пробирала до костей.
– Ты в курсе, что ты болтаешь «во сне»?
– Я и летаю «во сне»… – Фишер медленно уселся и начал растирать виски; после маленького происшествия, случившегося в один из первых дней, он больше не пытался вскакивать резко. В тот раз он, потеряв равновесие, полетел к «стене» и рефлекторно попытался опереться на неё – и та, действительно, оказалась не только «раскалённой», но и «твёрдой» на ощупь; опять же, на рефлексах, Фишер изогнулся так, что едва не сломал хребет. – И, что, внятно говорю?
– Не особо, но кое-что понять можно. Как будто что-то на диктофон наговариваешь.
– Так и есть.
– Но у тебя ведь нет диктофона!
– Так и есть. К сожалению.
– Так почему бы не рассказать всё то же самое мне? Мне было бы интересно.
– Потому что ты – не аудитория. Аудитория – это те, кто внимает, а не те, кто обсуждает.
– Очень странная мысль. Вот мне бы такая аудитория нахер не была бы нужна… – Гибс вздохнул. – Но именно такая она у меня и есть, что тогда, что сейчас… Вернее не так: мои ролики комментируют, но мне показывают только некоторые вопросы, и то, без доступа к поиску что-нибудь особо умное не ответишь.
– Ты думаешь у тебя там миллион безответных комментариев?
– Не безответных: Директор сказал, что на них отвечает кто-то другой из местных жителей.
– Интересное разделение труда…
– …Чёрт, я даже не знаю, сколько у меня подписчиков – а их наверняка немало!
– Тщеславие – грех, – заметил посторонний голос. Фишер вздрогнул, а Гибс так и подпрыгнул.
– Твою мать!.. Эллисон! Твою мать, Эллисон!
– Ты не рад меня видеть? – спросил Эллисон, голова которого торчала из «стены».
– Я тогда обрадуюсь, когда тебя поджарят на электрическом стуле!
– А по-моему, из нас двоих ты заслуживаешь этого гораздо больше.
– Возможно. Но мы оба знаем, что я не уродовал девчонку просто так.
– О-о, да. Всё, за что тебя упекли, ты сделал во имя наци-анального прогресса.
– Заткнись, сука!
Эллисон, который уже просочился в камеру целиком, отставил ногу назад и вскинул кулаки, Фишер с рычанием рванулся к нему… Но через полсекунды оба замерли, обратив взор кверху, потом перевели ненавидящие взгляды друг на друга.
– В другой раз, – пообещал Гибсон.
– Всенепременнейше… Между прочим, я пришёл с подарком, а ты кидаешься на меня, как пёс. Держите. – Эллисон толкнул в пространство небольшой полупрозрачный мячик, который в медленном, словно в невесомости, полёте развернулся и распался на две рамки с текстом; те подплыли к Гибсону и Фишеру.
– Что ещё за «Список девушек»?
– Это синопсис11. Мне интересны ваши мнения, особенно твоё, Фиш.
– Так ты сценарист… – заметил Фишер, взяв в руку виртографический листок.
– Какой ты наблюдательный.
– Я даже читать не хочу… – проворчал Гибсон, жадно впившись глазами в строчки.
«Список девушек». История в духе нуар.
Майк – профессиональный угонщик, классный спец, в последнее время регулярно получает от своего связного, директора автомастерской Николсона, заказы на машины премиум-класса (типа «миража»). Выполнив один из них, он случайно узнаёт от репортёра Хранителя Подворотен, что на угнанной им машине разбилась насмерть красотка из низов. Девушка получила машину в подарок от неизвестного. Углубившись в эту тему, он понимает, что все добытые им люксовые тачки закончили свой путь подобным же образом.
Получив следующий заказ, Майк угоняет нужную машину и доставляет её Николсону, как обычно. Затем он с помощью базы данных автоинспекции выясняет, что некая Люси Макгуайр зарегистрировала на себя полученную в подарок машину той же марки. Майк отправляется к ней и предупреждает об опасности. Сначала девушка не верит ему, но затем он приводит ей подборку новостей на канале ХП и Чёрного Кота, после чего Люси приходит в ужас и заявляет, что никогда больше не сядет за руль этой машины. Выяснить, кто подарил её, Майку не удаётся – со слов Люси, это был некий анонимный поклонник.
Когда Майк приезжает к Николсону за очередным заказом, его хватают быки. На ночь глядя, Майка с мешком на голове доставляют на ковёр к некоему Большому Человеку – тот в данный момент яростно дрочит перед большим экраном, на котором в прямом эфире демонстрируются явно последние мгновения жизни очередной жертвы (это не Люси, хотя машина та же). Девушка в мчащейся на безумной скорости машине вылетает с моста и тонет в море, Большой Человек при этом кончает. Утерев руки, он (это оказывается сенатор Калифорнии Хаус) сообщает Майку, что ему известно о роли последнего в спасении Люси, и что теперь у него есть выбор – продолжать дело или умереть. Майк соглашается работать дальше; теперь он будет работать с людьми Хауса напрямую.
Жизнь Майка идёт своим чередом. Зайдя в очередной раз на канал Чёрного Кота, он узнаёт из комментариев зрителей, что репортёр мёртв.
Однажды, вернувшись домой, Майк обнаруживает там двух женщин за сорок и молоденькую девушку того же типажа, что и Люси, все с оружием. Они представляются служительницами Кабала и сообщают, что последняя разбившаяся на подаренной дорогой машине девушка была «их»: они планировали по всем правилам принести её в жертву тёмным богам, но теперь эта возможность упущена, и кто-то должен за это ответить. Майк с радостью сдаёт Хауса, но Железная Дева заявляет ему, что главный виновник и так известен – и что сам Майк тоже не избежит наказания.
Девушка Дженни – та самая, одна из троицы – ставит на учёт очередную подаренную машину. Она ездит по своим делам, просто катается по городу и так далее.
Зал с экраном в особняке Хауса, который снова занят рукосуйством. Когда Дженни разбивается в лепёшку в лобовом столкновении с грузовиком, Хаус кончает; но после, застав его со спущенными штанами, в зал входят во множестве вооружённые служительницы Кабала, включая Дженни. Железная Дева сообщает Хаусу суть их претензий, после чего его распинают на полу, на свеженарисованной пентаграмме, снимают шкуру до шеи и отрезают голову.
Хранитель Подворотен сообщает на своём канале, что в очередном ДТП с люксовой машиной вместо девушки погиб мужчина-уголовник.
В последней сцене вновь проигрываются кадры «смерти Дженни»: оказывается, что на её месте был управляемый дистанционно против своей воли, одетый в виртографическую личину Майк.
– …Ну, и?
– Гарланд, друг мой, что ж тебе сказать?.. А, знаю: как я и предполагал, это такая же отвратительная хуйня, как и всё, что ты написал в своей ёбаной жизни. – Гибс отмахнулся от текста, как от назойливой мухи, и тот разбился на пиксели и исчез. – Я бы даже сказал, что это эталонная хуйня. Продолжай в том же духе!
– Именно этим я и занимаюсь.
– Удивительно, что тебе это ещё позволяют! Ни один нормальный человек не будет смотреть такое говно!
Эллисон ухмыльнулся.
– Ну-ну. Только факт в том, что кто-то снимает кино, а кто-то – сраный комментатор. Ха, ха, ха.
– Твоё счастье, что тебя отсадили, – прошипел Гибсон, помолчав немного.
– Совершенно согласен… А ты как думаешь?
– Точно, твоё счастье.
– Я про…
– Ах, про это. Ну да: полная бредятина. Зато я понял, для чего ты меня допрашивал.
– Интервьюировал, а не допрашивал, допрашивает тебя детектив в участке. Кстати, хоть какое-нибудь подобие аутентичности в том, что касается твоей профессии, тут есть?
– Подобие – вроде, есть. Насколько можно судить по этому огрызку.
– И то хорошо.
– Не знаю, что там насчёт аутентичности, но сценарий – говно, я уже сказал! Ни логики, ни морали!
– Я тебя понял, Гибс. Твоё мнение очень ценно. Очень!.. Так вот, джентльмены, как вы должны понимать и сами, я не просто так дал вам это почитать. Сценарий уже готов и утверждён, и теперь мне, вернее, – Эллисон многозначительно посмотрел наверх, – нужен человек, который переведёт его в удобоваримую для массового зрителя форму. То есть, нужен режиссёр. Я бы с удовольствием поработал с Джестером, но, к сожалению, мистер Джестер покинул нас.
– Что?! Уже?!
– Да, Гибс. Вряд ли надолго, но сейчас его здесь нет… Так что, кто хочет поработать?
Фишер покосился на Гибсона – того явственно потряхивало. Видимо, в его голове шла нешуточная борьба.
– Не я! – в конце концов, выдал он. – Искусство должно подталкивать человека к высокому! А это… – Гибсон смачно харкнул на пол. Эллисон брезгливо скривился.
– Понятно. Фиш?
– А что я?
– Ты готов?
– Я же ни хрена в этом не смыслю. – На лице Фишера отобразилось искреннее удивление.
– Не прибедняйся. У тебя есть потенциал, и ты можешь работать именно в том направлении, которое нужно. Не хочешь попробовать себя в полном метре?
– Ну-у…
Гибсон, затаив дыхание, пронзал сокамерника взглядом.
– …А, давай, попробуем.
– Вот и славно.
Гибс со свистом вдохнул.
– Я… Я запомню этот момент.
Эллисон захохотал.