Глобализация и «размывание суверенитета»
ЕЩЕ В 1970-Х ГОДАХ в научно-исследовательских кругах отмечалось, что государства уже не играют столь доминирующей роли, как в предыдущие периоды истории и что возросло значение других – транснациональных, негосударственных – акторов и соответственно транснациональных отношений в противовес межгосударственным. Тогда это явление описывалось прежде всего как феномен роста комплексной взаимозависимости государств и народов1. Понятие взаимозависимость было своего рода предтечей понятия глобализация, к которому стали особенно активно прибегать в 1990-х гг.
При этом не следует забывать, что взаимозависимость в 1970-х гг. рассматривалась не только в экономическом измерении, но и в политико-военном и военно-стратегическом, поскольку большая часть политического класса ведущих стран мира, прежде всего США и СССР, осознала реальность возникновения в этот период военной истории ситуации взаимного ядерного сдерживания, как стали говорить тогда, «ядерного пата». Глобализация не привела к исчезновению положения взаимного ядерного сдерживания, хотя и значительно изменила его политический характер (при практической неизменной оперативно-стратегической и технической составляющих ядерного сдерживания)2.
Сам процесс роста взаимозависимости государств мира начался по крайней мере в конце XIX – начале XX в., но был прерван Первой мировой войной и Октябрьской революцией 1917 г. в России, а затем, конечно, Второй мировой войной и был деформирован последовавшей в послевоенный период холодной войной3. (Однако внимания заслуживает и другая точка зрения некоторых отечественных и зарубежных авторов, в соответствии с которой следует различать собственно процесс глобализации как сравнительно новое явление и процесс интернационализации, начавшейся значительно раньше.)
В наиболее общем виде глобализацию можно различать как процесс и как идеологию; последняя часто на деле носит весьма агрессивный характер, имеющий свою политическую производную4. Многие исследователи отмечают, что глобализация, особенно за счет развития телекоммуникационных сетей, создает новую иерархию власти и влияния в мировой политике, в том числе в пользу негосударственных акторов мирополитической системы.
В экономике нарастающая глобализация проявляется в росте международной торговли, опережающем рост ВВП всех стран, в увеличении масштабов и темпов перемещения капиталов, создании и развитии транснациональных корпораций (ТНК). Как отмечается в серии разработок ИМЭМО РАН, на почве углубляющегося международного разделения труда и революции в сфере транспорта и телекоммуникаций в последние десятилетия произошел скачок в развитии ТНК, зародившихся еще в начале прошлого столетия. Торговое «взаимосцепление» национальных хозяйств дополнилось новыми прочными узами – международной собственностью на основные производственные фонды. Создание международной производственной сети на основе прямых заграничных инвестиций открыло возможности для быстрого размещения мощностей по выпуску стандартизованной продукции в различных регионах мира.
Вслед за упрочением торговых и промышленных связей между странами мира стал стремительно формироваться мировой финансовый рынок, который превратился в средство мобилизации свободных мировых денежных ресурсов и их инвестирования в различные производственные и финансовые объекты. Экономика каждой страны (как экспортирующей капиталы, так и принимающей прямые иностранные инвестиции) становится все более транснациональной.
Характер финансовых рынков за последние 20–30 лет изменился самым радикальным образом. Благодаря бурному развитию телекоммуникационных сетей, вычислительной техники (и особенно программного обеспечения) стало возможным объединить основные мировые финансовые центры в глобальную систему торговли ценными бумагами. Созданы условия для мировой интеграции фондовых бумаг и внебиржевых рыночных активов. Формируется всемирный рынок акций, на котором операции происходят практически круглосуточно5.
Движение обменных курсов, курсов акций, процентных ставок стало взаимосвязанным, взаимозависимым, подлинно мировым – глобальным. Процесс «делания денег» в финансовой сфере за последние 10–12 лет приобрел еще более автономный по отношению к мировой экономике характер, чем это было прежде. Однако он потребовал и больших масштабов вложений, большей изобретательности и большей степени готовности к риску, создания все более изощренных технологий, опирающихся, в частности, на возможности глобальных информационных систем6.
В современной мировой экономике при изменении ситуации на финансовых рынках информация распространяется практически мгновенно. Тысячам инвесторов и их агентов приходится принимать решения о перемещении капитала в реальном масштабе времени. В результате этого они не имеют возможности для проведения предварительного анализа экономической ситуации в целом. Это, с одной стороны, резко повышает требования к профессиональной квалификации, экономическому и политическому кругозору тех, кто такие решения принимает, и с другой – увеличивает масштаб последствий от принятых решений, особенно для тех стран и для тех субъектов хозяйственной деятельности, которые не обладают сильными механизмами контроля такого рода воздействия. Скорость и гибкость в реакции на поступление новой информации7 становятся все более важными для обеспечения дееспособности политических партий, хозяйствующих субъектов, индивидуумов.
Хозяйственное сближение стран, взаимооценка имеет как позитивные, так и негативные последствия. Помогая в ряде случаев быстрее продвигаться по пути экономического роста, экономическая взаимозависимость одновременно сделала каждую страну весьма чувствительной к внешним воздействиям. Функционирование экономики любой страны все больше зависит от внешних факторов. (Сразу же следует отметить, что степень чувствительности страны к внешнему воздействию зависит не только от масштабов ее экономики, степени ее диверсифицированности, но и от политики, проводимой государством и «политическим классом», деловой элитой.)
В мировом экономическом пространстве все более важную роль стали играть негосударственные транснациональные центры принятия стратегических экономических решений – транснациональные (многонациональные) компании, корпорации (далее ТНК), транснациональные банки, международные инвестиционные фонды и т. п. Множество таких частных субъектов внедряются в сферу хозяйственной деятельности национальных правительств и вносят коррективы в их политику. Более того, самые крупные из них способны влиять на финансовую и иную конъюнктуру мирового хозяйства в целом[1].
Одна из новых черт мировой экономики в условиях глобализации – резко возросшая скорость возникновения и распространения кризисов на финансовых рынках. Они сопровождаются самыми тяжелыми политическими и социальными последствиями для реального сектора экономики, для сотен миллионов людей. Это наиболее наглядно проявилось во время азиатского финансового кризиса 1997–1998 гг. Портфельным инвесторам, тысячам операторов различных финансовых компаний свойственна гипертрофированная реакция на информацию о негативных изменениях на том или ином рынке, в той или иной стране. Такая реакция – феномен скорее психологический, рефлекторный, чем плод разумно обоснованных оценок[2]. Правда, одновременно мобильность мировых финансовых ресурсов создает для страны и регионов возможность более быстрого, чем раньше, выхода из кризиса.
Финансовые рынки, становясь все более автономными в реальной экономике, имеют свою специфику и закономерности, непонятные многим традиционным экономистам. Более того, эти рынки стали неподвластны юрисдикции многих отдельных, в том числе и крупных, государств. Глобализация финансовых рынков подчиняет своему влиянию даже те страны, которые слабо на них представлены в силу отставания в развитии от лидеров8.
Это имеет прямое отношение и к России. Наиболее значительно ее связь с мировыми финансовыми рынками до недавнего времени выражалась прежде всего в огромном внешнем долге, во многом унаследованном от Советского Союза9. В связи с этим большую роль в экономике России стали играть отношения с Международным валютным фондом (МВФ), а также с Лондонским и Парижским клубами кредиторов. МВФ, предоставляя России кредиты, стал выставлять все более жесткие и детальные условия, выполнение которых де-факто весьма значительно ограничивало суверенитет страны. Как отмечает заместитель руководителя Администрации Президента РФ В.Ю. Сурков, России приходилось ежегодно утверждать федеральный бюджет в МВФ10.
МВФ в отношении восточноевропейских стран, и особенно России, проводил особо активную политику давления, целью которой была максимальная либерализация, «разгосударствление» экономики, что на деле не соответствовало по многим параметрам и практике ряда наиболее развитых государств11. Как отмечает нобелевский лауреат американский ученый Дж. Стиглиц, одним из оснований этой политики была презумпция того, «что государство с неизбежностью неэффективно»12. По словам Стиглица, «даже если в работе рыночного механизма возникают проблемы, государственное регулирование неизбежно ухудшит дело, следовательно, лучший курс заключается в том, чтобы просто предоставить все самокоррекции рыночного механизма»13.
Именно давление МВФ не дало в 1999 г. провести даже скромную налоговую реформу в России – путем снижения налога на добавленную стоимость. В результате налоговое бремя не только не ослабло, но даже усилилось, так как был введен налог с продаж, а НДС остался прежним. Это являлось одним из тормозов в обеспечении устойчивого экономического роста, в выводе из «тени» значительной части российской экономики. МВФ, предоставляя России кредиты, стал выставлять все более жесткие и детальные условия, выполнение которых де-факто весьма значительно ограничивало суверенитет страны.
Такого рода давление оказывалось и на ряд государств, которые добились (в отличие от России или восточноевропейских стран, входивших в социалистический лагерь) высоких результатов на мировом капиталистическом рынке. Ярким примером этому служит то давление, которое испытала на себе Южная Корея, когда в 1990-х гг. ряд компаний этой страны (действовавших в тесном взаимодействии с южнокорейским госаппаратом) стали рассматриваться в США и Западной Европе как все более серьезные деловые конкуренты.
Академики О.Т. Богомолов и А.Д. Некипелов правы, указывая на причинно-следственную связь между процессом глобализации, с одной стороны, и нарастающим стремлением многих стран обеспечить в этих условиях свой суверенитет – с другой. Они отмечают: «Глобализация понижает эффективность макроэкономической политики государств, уменьшая способность национальных правительств собирать налоги и финансировать «государство благосостояния», контролировать инфляцию и валютный курс. Она приводит к значительной неустойчивости внутренних рынков, урезая конкурентные преимущества национальных продуцентов. Обеспечение приемлемой прибыли в жесткой глобальной конкурентной среде достигается нередко ценой ухудшения экологических стандартов… Неудивительно, что обеспечение суверенитета своего государства приобретает для многих стран, особенно развивающихся, особое значение. Иллюстрацию к этому дает финансовый кризис в Юго-Восточной Азии. Так, например, предоставление финансовой помощи МВФ странам, застигнутым этим кризисом, нередко обусловливалось принятием последними далеко не самой рациональной, а порой и просто губительной политики»14.
Сегодня главные схватки в мире разгораются не только за политический контроль над той или иной территорией, но и за «стратегические точки» в управлении международными финансовыми, а также информационными потоками. Основные игроки на этом изменчивом поле – крупные банки и финансовые корпорации, часто действующие при явной или завуалированной поддержке государства.
В первом десятилетии XXI в. снова все более важную роль начинает играть борьба за контроль над основными путями транспортировки энергоносителей (наряду с обострившейся борьбой за доступ к месторождениям нефти и природного газа, которые на обозримую перспективу сохранят свою весьма высокую долю в мировом энергобалансе)15. При выборе маршрутов прокладки нефте– и газопроводов учитывается не только их непосредственная экономическая обоснованность и степень политической стабильности в странах, по территории которых пролегает маршрут, но и то, как они вписываются или не вписываются в более общие геополитические схемы тех или иных государств и коалиций16.
Одной из центральных для политических заявлений лидеров многих государств, начиная с Соединенных Штатов Америки, стала тема «энергетической безопасности»17. (В 2005 г. тема «международной энергетической безопасности» была названа одной из центральных для «восьмерки» на 2006 г., когда председательство в этой организации переходило к России18.) В вопросах энергетической политики в последние годы соображения безопасности стали все больше перевешивать чисто экономические соображения, оценки тех или иных проектов по критерию «стоимость – эффективность». Факторы безопасности (в том числе политико-военного порядка) создают для бизнеса ситуацию высокой степени неопределенности19. Цена на нефть во все большей мере в последние 2–3 года определяется политическими рисками, а не сугубо экономическими факторами. (Нельзя закрывать глаза на то, что сфера международной энергетики характеризуется традиционно высокой степенью конфликтности для различных стран и групп стран, которая явно повысилась в силу комплекса причин в последние годы20.)
Возвращаясь к роли новейших технологий, следует отметить, что они, опираясь на достижения общественных наук (социологии, социальной психологии, психолингвистики и др.), все больше ведут к увеличению доли в экономической деятельности того, что направлено не на преобразование окружающей среды, создание различных машин и механизмов, а на преобразование человеческого сознания, как индивидуального, так и коллективного. Именно эта сфера предпринимательской деятельности, одним из ярких примеров которой является рекламный бизнес, в последние 15–20 лет стала одной из наиболее прибыльных и динамично развивающихся21.
В качестве новых факторов мирополитического процесса выступают не только транснациональные корпорации, но и различные неправительственные международные организации, которые, как считается, в условиях глобализации все активнее «замещают» государства-нации. Они действуют особенно активно в гуманитарной сфере. Более того, даже отдельные лица в современную эпоху влияют на ход и характер мировой политики22.
Некоторые западные и отечественные авторы считают, что одной из черт, характерных для большинства неправительственных организаций, является то, что они действуют прежде всего на основе общих, «разделяемых ими либеральных норм и ценностей».
В последние 10–12 лет многие как иностранные, так и российские политики, политологи и ученые (главным образом находившиеся в рамках традиции неолиберализма) высказывали мнение, в соответствии с которым перспективы сохранения в современных условиях суверенных государств (государств-наций) значительно сузились. Немало научных трудов и публицистических выступлений было посвящено вопросу о «размывании суверенитета». В них утверждалось, что в современном глобализирующемся мире в результате появления новых негосударственных акторов мировой политики он-де становится своего рода архаизмом. Выдвигается тезис о том, что в нынешней мирополитической системе на смену суверенным государствам-нациям в качестве основных игроков приходят не имеющие четкой национально-государственной идентичности транснациональные корпорации. Так ли это на самом деле? Еще в 1970-х гг. некоторые исследователи обратили внимание на то, что подавляющая часть транснациональных корпораций, проводивших операции глобального характера, в своей основе так или иначе имела определенную государственно-национальную окраску собственности и менеджмента. Тогда, как, впрочем, и сейчас, среди ведущих ТНК преобладали компании с доминированием американского капитала. Надо иметь в виду и то, что любой член руководства транснациональных компаний обладает определенным гражданством и должен отвечать соответствующим требованиям лояльности по отношению к своему государству, хотя понятно, что степень этой лояльности в реальной жизни может широко варьироваться в зависимости от соотношения интересов конкретной корпорации и государства.
Многие государства по ряду важнейших направлений деятельности транснациональных корпораций (прежде всего в сфере безопасности в ее традиционном понимании) регулярно осуществляют контролирующее и корректирующее воздействие[3].
Одним из ярких примеров этого служат меры американского государства, направленные на ограничение поставок некоторых современных технологий американскими ТНК в Китай, несмотря на коммерческую выгодность подобного рода поставок. Это же относится и к фактическому запрету на приобретение Китайской национальной нефтяной компанией (CNOOC) в США в 2005 г. компании «ЮНОКАЛ». В этой сделке китайцам было отказано, несмотря на наличие разветвленных партнерских связей китайских и американских нефтяных компаний, несмотря на очевидную экономическую и управленческую логику такого приобретения.
Китайская сторона при этом предлагала купить «ЮНОКАЛ» за 18,5 млрд. долл. – на 1,3 млрд. долл. дороже, чем ее ближайший конкурент в этой сделке «Шеврон-Тексако». В заявлении Китайской национальной нефтяной компании было сказано, что причиной отказа от ее намерения купить американскую нефтяную компанию было «беспрецедентное политическое давление» со стороны США. (В ходе обсуждения этой сделки в Конгрессе США рядом членов Конгресса был поставлен вопрос о том, что она будет противоречить интересам национальной безопасности Соединенных Штатов23.)
Возвращаясь к появившимся в последние годы идеям десуверенизации, следует отметить, что та или иная трактовка суверенитета государства часто была и остается определенным идеологическим или политическим инструментом, имела, как теперь принято говорить, непосредственный операционный смысл. Российский исследователь А. Кустарев в своем обзоре работ западных политологов, посвященных «кризису государственного суверенитета», обоснованно пишет, например, что изучение реально действующих в мировой политике тенденций, которые действительно заставляют искать новые формулы суверенитета, имеет «сильный проектно-оценочный оттенок» и явно адресовано действующим политикам и юристам24.
Во многих работах резкое ослабление в условиях глобализации роли государства как главного субъекта системы мировой политики связывается с десуверенизацией государств, пропагандируется тезис об универсальном характере этого явления. В качестве одного из основных аргументов приводится европейская интеграция – создание Европейского экономического сообщества, трансформировавшегося в 1992 г. в Европейский союз (ЕС), и его значительное расширение в последние годы за счет приема новых членов. Географически локальная в масштабах планеты тенденция – развитие европейской интеграции – выдается за всемирную закономерность. Однако этот тезис не подтверждается развитием событий в большинстве других регионов мира. Да и в рамках самого ЕС интеграция реализуется отнюдь не однозначно.
Авторы, придерживающиеся такого рода подхода, тему десуверенизации современных государств тесно увязывают с проблемой активного распространения демократии по всему миру.
Однако с тех пор как понятие «демократизация» стало использоваться во внешнеполитических целях (особенно США и их последовательными союзниками среди европейских стран), его смысл постепенно менялся, а содержание трансформировалось. Вот как пишет об этом российский ученый А.Д. Богатуров: «Демократизация фактически представляет собой идеологию американского национализма в его своеобразной, надэтнической, государственнической форме. Подобную «демократизацию» США успешно выдают за идеологию транснациональной солидарности»25.
Идея существования связки глобализация – десуверенизация – демократизация лежит в основе активной политики воздействия на внутриполитические процессы формально суверенных государств. Такими идеями обосновывают «гуманитарные интервенции» в обход решений ООН, «экспорт демократии» – даже и насильственным путем, в нарушение существующих норм международного права. Во внешней политике США курс на «распространение демократии» является характерным не только для первых лет XXI в., он был таким и в 1990-х гг., а в принципе имеет значительно более глубокие исторические корни.
Начиная с 1993 г. принципы этой политики были сформулированы в обращении президента США У. Клинтона к Генеральной Ассамблее ООН, докладе госсекретаря США У. Кристофера в Колумбийском университете, выступлении помощника по национальной безопасности Э. Лейка в Центре международных исследований Джонса Гопкинса и в речи представителя США в ООН М. Олбрайт, произнесенной в Университете национальной обороны США26.
В последние несколько лет проявились весьма немаловажные расхождения в подходах Соединенных Штатов и ряда европейских стран к методам распространения демократии. В американской политической элите возобладала готовность использовать для этого военную силу, что и было продемонстрировано в ходе американо-английской операции в Ираке. В западноевропейских государствах доминирует отрицательное отношение к применению военной силы в ситуациях, подобных иракской27. Элиты стран Центральной и Восточной Европы, находясь в значительно большей зависимости от США, чем большинство западноевропейских государств, соответственно и в большей мере солидаризируются с американским «политическим классом». Это дало основание министру обороны США Дональду Рамсфелду заявить о «двух Европах» в рамках Европейского союза – о «старой Европе» (отождествляемой прежде всего с Францией и Германией, выступившими против американо-английской агрессии в Ираке) и о «новой Европе» (странах, подобных Польше, которые были недавно приняты в ЕС, элиты которых поддержали военную акцию США). Новые идеологемы «демократизации» были восприняты и в политической элите ряда стран на постсоветском пространстве.
Об отношении России к политике проталкивания «демократизации» в странах СНГ говорится, в частности, в интервью министра иностранных дел РФ С.В. Лаврова газете «Трибуна»: «Поощрение внепарламентских методов борьбы, попытки «экспорта демократии» в страны СНГ с их неустоявшимися государственными структурами и правовыми системами, непростой внутриполитической и экономической обстановкой чреваты дестабилизацией и новыми конфликтами»28. Руководитель внешнеполитического ведомства подчеркнул, что у России другая позиция: «Мы твердо исходим из того, что демократия должна утверждаться в каждой стране на собственной национальной почве и на правовой основе»29.
Сторонники «десуверенизации» в соответствии со своей концепцией настроены на пересмотр таких базовых понятий, как государство и государство-нация, система международных отношений, патриотизм, право наций на самоопределение, национальные интересы, национальная безопасность и др.
Как это ни парадоксально на первый взгляд, матрица «антисуверенитета» де-факто присутствует и в идеологии и практике экстремистских исламистских организаций, проповедующих идею халифата и выступающих против существующей мирополитической системы, основными элементами структуры которой остаются суверенные государства-нации30. Примечательно, что основной формой деятельности экстремистских организаций, использующих террор (терроризм) в качестве средства политической и идеологической борьбы, является сетевая транснациональная организация. Террористические акции и противодействие им приобрели в последнее время столь масштабный характер, что стали еще одним новым фактором, влияющим на существующий миропорядок. Как пишет Э. Соловьев, «если государство в самом деле воюет с негосударством, то феномен своеобразной «приватизации» войны (одной из сторон. – А. К.) действительно существует». Это, в свою очередь, как считает данный автор, означает существенный поворот в эволюции международных отношений, мировой политики и, возможно, наносит наиболее чувствительный удар по принципу государственного суверенитета, ибо «негосударственный актор оказывается – как минимум в общественном восприятии – вровень с самой мощной державой мира: «США – против “Апь-Каиды”»31.
Необходимо постоянно иметь в виду возрастающую угрозу приобретения экстремистскими организациями, использующими террористические методы, ядерного оружия (или других видов оружия массового поражения). «Ядерный терроризм» – это, несомненно, одна из важнейших проблем современной мировой политики, масштабы и глубина решения которой пока явно неадекватны. Решение этой проблемы, безусловно, потребует многосторонних усилий в международном сообществе, формирования соответствующих международных механизмов, которые, как представляется, все еще неадекватны той угрозе, которая имеется в этой сфере. (В том числе необходимо и общее для партнеров по «антитеррористической коалиции» максимально корректное, адекватное определение терроризма32.)
Сотрудничество в этой сфере должно быть по-настоящему равноправным и взаимовыгодным. Но таковым оно может быть только тогда, когда более мощный и богатый партнер (каковым на данном отрезке истории мировой политики являются США) с большим вниманием относится к интересам, мнению другого партнера, не пытаясь извлечь никаких односторонних преимуществ из собственно сотрудничества в данной конкретной сфере (что, надо откровенно признать, случалось крайне редко в истории международных отношений и мировой политики).
Значительная часть американской политической элиты на протяжении уже всего периода после ликвидации отношений холодной войны, распада Организации Варшавского договора и Советского Союза демонстрирует стремление ослабить позиции России в мировой политике по целому ряду параметров33. Это проявляется в том числе в политике расширения НАТО на восток, в активных действиях против политики интеграции на постсоветском пространстве, проводимой Россией совместно с рядом других государств – бывших республик Советского Союза. Такая политика, безусловно, негативно влияет на уровень доверия между двумя государствами и народами, между госструктурами, в том числе теми, которые занимаются проблемами борьбы с экстремистскими организациями, использующими террор ради реализации своих целей. Между тем высокий уровень доверия между партнерами по «антитеррористической коалиции» крайне необходим именно в сфере предотвращения актов террора с использованием ядерного оружия и других видов оружия массового поражения.
С новым пониманием транснациональных процессов, места и роли государства в системе мировой политики связано появление и новой трактовки безопасности, в частности возникновение концепций «общественной безопасности» (societal security) и «человеческой безопасности» (human security)34. Эти концепции в последние годы привлекли значительное внимание – их особенно много в странах Европейского союза. Там говорят о «парадигматическом изменении», переходе от доминирования принципа национальной безопасности (national security) и соответственно международной безопасности (international security) к принципу транснациональной, субнациональной и индивидуальной безопасности35. Весьма примечательно то, что ни в США, ни в Индии, ни в Китае идеи такой трактовки безопасности не получили сколько-нибудь широкого развития и распространения в политическом классе этих стран36.