Тяжелая работа
Лялька спала беспокойно. Голова вспухала от опять обрушившихся мыслей. Казалось, что они влетели, распахнув запертую дверь, за которой столпились за дни тишины разума.
«Что мне говорить? И чем он может мне помочь? Как мне объяснить все, что со мной произошло? И кому нужны чужие проблемы? Кто я такая, чтобы тратить на меня время?»
Лялька всегда знала цену времени жизни. Не любила людей, которые претендуют на внимание, если были ей не интересны. Это не мешало в прошлом работать, как это теперь принято говорить, топ-менеджером в сфере молодежной политики, а потом в бизнесе. Она была достаточно прагматична, могла отстраниться и уйти от назойливого общения, если личность, как ей казалось, не заслуживала того. Добродетелью терпимости не обладала. Правда, умудрялась делать это в меру деликатно, но границы своего личного пространства охраняла. Близко к себе допускала тех, кого полюбила. Уж если впустила, так впустила. И никогда ничего не делала наполовину. Ирча всегда говорила: «У тебя середины нет. Меры ты не знаешь». Это так и было. Иронизируя над собой, определила: ее метод познания мира и способ общения с ним – это ограниченный во времени фанатизм. Ей всегда претила фальшь, и честность она считала наименее энергозатратной, а, значит, наиболее предпочтительной формой отношений. Предъявляя себя миру такой, какой была, с щенячьей наивностью полагала, что и остальные поступают так же. И только с годами поняла – так работает механизм ее мировосприятия, но это не повод требовать того же от окружающих. Они – другие.
Измучившись в полудреме, утром встала разбитая, но прежняя – злость на себя, как ни странно, вернула волю к жизни. Она не знала, чего ждать от предстоящей встречи с отцом Амвросием и решила успокоиться – будь что будет. На утренней стояла спокойная и пустая. Одними глазами наблюдала за священниками, изредка поглядывая на ее, как она для себя уже определила, икону. Боялась разменять глубокое внутреннее чувство, которое испытала накануне. А после трапезы, отговорившись от послушания, не без внутреннего трепета вошла в храм.
Там, как обычно после службы, несколько послушниц драили церковную утварь, счищали воск с подсвечников, натирали до блеска позолоту и смазывали кисточками маслом. Отца Амвросия видно не было, и она опять присела на свою излюбленную скамеечку. Удивительный храм! Почему-то именно здесь она ощущала какое-то невероятное спокойствие. Или так в любом храме, просто она этого не замечала?
Отец Амвросий появился из-за алтарной стены и направился прямо к ней.
«Какой красивый и… монах. Да его к нам в Славногорск, мои бы подружки на дуэли перестрелялись», – подумала Лялька. И тут же ужаснулась – уж больно неуместной показалась влетевшая в голову мысль. Она встала.
– Доброе утро, а точнее день, – как- то просто произнес отец Амвросий. – Как вам у нас? Да вы присаживайтесь, – и он сел на скамью поодаль.
– Мне здесь нравится. Я не часто бываю в монастырях и в храмы хожу не часто, а точнее редко, но здесь мне как-то легко. Нет, даже не легко. «Легко» – не то слово. Мне здесь как-то особо.
– Вы же из Славногорска? Просто у нас сейчас две группы паломников – из Екатеринбурга и из Славногорска. Летом нас много посещают. Из разных мест. Некоторые приезжают по нескольку раз. Иногда живут неделями. Говорят, что здесь легче разобраться в себе, найти путь к себе настоящему.
– И как они этот путь находят? – в ее голосе прозвучала тайная надежда.
– По-разному. Но все сходятся в одном: здесь загадочным образом приходит понимание истинного значения событий, произошедших в жизни, истинный смыл событийного ряда, я бы так сказал. А от этого готовность принять свое прошлое, простить и отпустить свои обиды, подняться над суетой житейской и понять, куда двигаться и что делать.
– И у всех получается?
– Статистику не ведем, – он улыбнулся. – Храм принимает всех. А вот кто с чем уезжает, знать не дано. И я не возьму на себя смелость говорить о многих. Единицы раскрываются, и не все могут, находясь здесь, сразу осознать, что же они получили. Мы стараемся помочь каждому. Но разве любой готов принять помощь?
– А что нужно, чтобы быть готовым? – она с надеждой заглянула ему в глаза.
– Нужно быть открытым и честным – перед собой, перед Всевышним. И стремиться стать лучше, чище. Думаете все, кто это декларируют на словах, на самом деле этого хотят? Вы ведь замечали, что больше всего человека ранит жестокая правда о себе? Надо обладать смелостью, чтобы увидеть себя таким, каков ты есть… – он не отвел взгляд.
– Покаяться? Видела я уже и кающихся, и рыдающих. – Лялька хмыкнула и опустила глаза.
– А вы когда-нибудь причащались? – спросил он буднично, словно между делом.
– Нет, что вы, – в ее голосе – испуг с растерянностью, словно, он спросил: «Вы же уже слетали на Луну?»
– А вы примите причастие. Здесь, у нас. А слезы в храме тоже бывают разные. Есть слезы искреннего раскаяния и вселенской боли, есть артистически-ритуальные слезы, когда рыдает эго, освобождая совесть слезопролитием, есть слезы освобождения… Не всегда слезы – показатель искренности и веры. Но причастие – это таинство. Это – огромная работа верующего над собой, это, если хотите, – шанс, который Господь дарует человеку через церковь и ее священнослужителей, – он был спокойно убедителен.
– Я не готова.
– К чему не готова? – улыбнулся отец Амвросий. – Я и не предлагаю это сделать сейчас. На это, действительно, нужно некоторое время. Или вы не готовы встретиться с самой собой? А как же стремление постичь глубинную суть людей, вещей, явлений? – спросил с полуулыбкой.
И тут Ляльку проняло во второй раз. Она удивленно-обезоружено посмотрела на этого человека в монашеской рясе. Как, каким образом ему ведомо о ней, как ей казалось, глубоко личное, почти забытое и, точнее, перекрытое событиями ее жизни последних месяцев? И сразу всплыло воспоминание двухлетней давности. Заработав поначалу своего молочно-товарного бизнеса приличные деньги, Лялька не упустила возможность съездить в туристическую поездку в Израиль. Прямые рейсы из соседнего города позволяли на недельку «припасть к экзотике Святой земли», как она говорила своим подружкам. И эта формулировка, казавшаяся ей такой оригинальной тогда, почему-то теперь резанула своей бравурностью на грани кощунства.
Иерусалим ее потряс. У нее и сейчас стоит перед глазами панорама бело-розового города в лучах заходящего солнца, ослепляющее золото купола мечети, потрясающий вид на Масляничную гору и площадь пред Стеной плача. Куда девалась усталость после многочасовой экскурсии по старому городу и посещения Храма Гроба Господня! Она вытащила пакетик с многочисленными записочками всех своих родных и подружек и подошла к Стене плача. Сначала суетно-делово разыскивала расщелину, куда можно было бы их пристроить, не потревожив уже находящиеся в стене. Удалось! Потом, как бы сбросив с себя бремя ответственности, остановилась. Ей хотелось всеми своими чувствами и мыслями оказаться здесь и сейчас. Рядом стояли девушки, женщины, девочки. У некоторых были открыты книги, они что-то читали, шевеля одними губами. Некоторые совершали телом колебательные движения с легким полупоклоном в довольно быстром ритме. Казалось, никто ни на кого не обращает внимание.
Свою записочку она писала накануне. Да и записочкой это назвать сложно – три странички, вырванных из блокнота, были испещрены пожеланиями мелким убористым почерком. Лялька попробовала извлечь из памяти что-то наиболее значимое. И… не смогла. Мысли расплывались, как кисель. Воля вышла из нее, а тело, совершенно неосознанно начало совершать такие же колебательные движения, как и у других, стоящих с ней рядом. От неожиданности она испугалась. А испугавшись, решила, что пора возвращаться к месту сбора группы. И двинулась спиной вперед, оставаясь лицом к Стене плача, как это и делала основная масса женщин. Потом здорово разозлилась на себя – почему предательский страх так часто является ее реакцией на неожиданность!
Просьбы и пожелания были обо всем: глобальном и личном. Но прошли недели, месяцы, а в памяти четко осталось всего три: понять истинную суть людей, вещей, явлений, почувствовать и пропустить через себя две важнейшие энергии, определяющие многое, если не все в мире людей, – энергию больших денег и большой любви.
Как, в силу каких причин и обстоятельств отец Амвросий смог понять, прочувствовать, прямо-таки считать с нее одно из них? Такое миллиметровое совпадение до точного выбора ее формулировки? Свои переживания у Стены плача она посчитала глубоко личными, практически интимными, и никому о них не рассказала. Даже своим дражайшим подружкам, ограничившись тезисом, что в Иерусалиме, как нигде, чувствуешь, что это – Святая земля.
– Что я должна сделать, чтобы причаститься? – с робостью первоклассницы спросила Лялька.
– Сначала надо исповедаться в своих грехах и прегрешениях. Отстоять вечернюю службу, подержать пост – не вкушать скоромной пищи. Можно поголодать. Вы уже четвертый день в монастыре и уже две недели в паломнической поездке, так что завтра поутру можно к исповеди и причастию.
– А в каких грехах надо исповедаться и как это делать? – «первоклассница» уточняла сложность задачи.
– Чтобы было проще, откройте и почитайте Заповеди Господа нашего Иисуса Христа. Лучше, если вы на бумаге изложите то, что считаете греховным в вашей жизни. Будьте лаконичны – важно понять суть греховного действия, характер силы, которая за ним стоит. Поначалу сам человек определяет, что он открывает и признает греховным. Не зря же к исповеди люди идут за отпущением грехов. Грех – груз на вашей душе. Никто из живущих не может решить за вас, что вас обременяет, в чем вам исповедоваться. А для Господа изначально ничто не является тайной.
– У меня все в жизни наперекосяк… Вероятно, я – великая грешница, – она упала духом.
– Не страдайте манией величия. Едва ли вы изобрели нечто в этом смысле, чего уже не было в истории человечества. «Что было прежде, то и будет впредь, а то, что было, человек забудет. Покуда существует эта твердь, вовек под солнцем нового не будет». Помните, из Екклесиаста?
– Помнить можно то, что знал. Слышала в общих чертах. А это – не знание, – злясь почему-то на себя, Лялька начала защищаться, хотя никто на нее не нападал, и, как нередко это делала в обычной повседневной жизни, стала выпускать иголки.
– Вы не нервничайте, – с сочувствием он посмотрел на нее, – мы еженедельно принимаем исповедь десятков людей. Но я вас понимаю, это трудно сделать впервые, тем более в неюном возрасте. Вы должны знать, что тайна исповеди священна. И, поверьте, вы уже готовы к этому. Я наблюдаю за вами с начала вашего появления здесь. Но исповедь и причастие – дело исключительно добровольное. Передайте, что я освободил вас от послушания на сегодня. У вас нынче другая, гораздо более тяжкая работа.