Воспоминания и размышления
Матросские часы она рассмотрела – ничего особенного, просто большой корпус из потемневшего металла, на циферблате вверху микроскопическая тонкая царапинка, а циферблатов, к слову, два! Ну и что? Их много может быть, часы ведь разные бывают.
Она снова завернула их в потемневшую дешевую бумагу, на которой расплылось одно единственное слово «Шмелев?», написанное ровным отцовским почерком. Бумага уже была похожа на рваную тряпку, но на ней еще можно было рассмотреть это слово.
Кто такой Шмелев?.. Эх, папа-папа…
На улице была то ли зима, то ли весна, какая-то предвесенняя погода, несмотря на то, что пришел март. И так тоскливо Лере было от этих почти сумерек, от желтеющих на черной земле окурков, от маленького серого двора без солнца. Нет, он ей в принципе нравился – именно потому что маленький, и парк рядом, и церквушка, и центр города где-то близко… Но – не в эту погоду.
А потом пошел снег и очень скоро засыпал скучный двор и желтые окурки, а Лера все сидела над документами, причем в мозгах ее не переставая крутилась фамилия «Шмелев».
Галка важно ходила по перилам балкона, прокладывая на них дорожку. И тут Лера вспомнила – да-да, это тот мужик, с которым отец работал и даже дружил в последние несколько лет. То ли заместитель начальника котельной, то ли инженер…
Внезапно стало зябко и захотелось в ванну. Она любила напустить горячей воды (кто-то что-то говорил про пользу контрастного душа, – нет, только горячая ванна способна успокоить непрочные кисельные нервы), бросить в нее доллар в виде пахнущего заморским раем нектарина или, на худой конец, апельсин, и залечь в ванну думать. Или читать.
Всегда вместе с ней в розовое теплое нутро ванной комнаты приходили коты, по очереди становились на краешек огромной ванны и пили горячую воду. Если кто-то не успевал зайти, то потом начинал скрестись и проситься. Лера вздыхала, вставала, перегибалась и, держась за белый бок стиральной машины, открывала дверь. Кошка всовывала квадратную мордочку, не спеша протискивалась своим грациозным трехцветным телом, а хвост уже скользил сам по себе, нисколько не опасаясь, что его прижмут дверью. Немыслимая самоуверенность!
Запрыгивала она на стиралку так, как будто взлетала – вот она на полу, а вот уже вверху. Затем бесцеремонно закидывала вверх заднюю лапу и начинала умываться. Чистоте цветного шерстяного пятачка кошкиного тела могла бы позавидовать любая операционная. Кошка любила чистоту и, как могла, показывала это окружающим – как только они ее гладили, она дергала спинкой и принималась умывать «загрязненные» чьими-то руками участки шкурки. Кот был попроще – попил из ванны горяченького, и на корзину с грязным бельем. Спать.
Как назло, в голову ничего не лезло, как будто это была не голова, а кастрюля, наполненная до отказа ленивыми голубцами. Как могло это произойти? Почему он пошел на рыбалку один? Почему не доплыл до берега, когда лодка перевернулась, хоть плавать умел отменно? Что могло произойти ночью в лодке, плывущей в тридцати метрах от берега? Даже перевернувшись, она все равно держала бы на воде хоть десять мужчин, и даже не умеющих плавать!
Кому мешал сильный, добрый, красивый и, самое главное, совершенно безобидный и не желающий никому зла мужчина?
Можно лежать в ванной до тех пор, пока вода остынет совсем, можно лежать и думать. Толку?!
История не была похожа ни на какую другую хотя бы тем, что в ней погиб человек, который был самым дорогим для нее, самым нужным и любимым. Ситуация была очень простой и прозрачной, и винить в ней никого не получалось – сам пошел на рыбалку, сам перевернулся в лодке, сам не смог выплыть. Все!
Но Лера все никак не могла поверить в то, что он САМ.
Кошка продолжала вылизывать свои лапы и уши, казалось, что уши вот-вот отвалятся от усердных стараний. Лера представила себе кошку без ушей, не получалось…
А получалось только одно – часы на черном ремешке, завернутые в пожелтевшую и некогда немного размокшую бумагу с фамилией Шмелев, написанной отцом. Что-то в этом было не так, и Лера усиленно думала – что?! И тут она вспомнила.
Примерно через месяц после похорон сервант с отцовскими бумагами и блокнотами уже вынесли во времянку, и когда Лера в последний раз открывала его, там царил полный бардак. Бумаги лежали в таком беспорядке, как будто их специально оттуда выворачивали, скопом, чтобы найти что-то конкретное.
А еще… вскоре мать, еще не пришедшую в себя, уговорили навести порядок в книжном шкафу, беспокоясь о ее психическом здоровье. Потому что она делать что-либо просто отказывалась, все сидела в большой комнате недавно построенного отцом дома и смотрела в окно. Надо же было ее как-то отвлечь, вот и отвлекли.
Перед тем, как занять ее каким-то образом, книжные полки еще раз просмотрели, благо, там были просто книжки, еще Лерины. Спортивные костюмы, брюки и рубашки, майки и свитеры, мастерки и носки – остались в другом, одежном шкафу.
И мать стала перебирать и протирать книги, и на самой верхней полке обнаружила этот небольшой сверток – часы в пакете. После этого с ней снова сделалась истерика. Когда Лера увидела это, даже сплюнула в отчаянии. Ну, все же пересматривали, все! Каким-то образом часы, завернутые в бумагу с отцовским почерком и помещенные в полиэтиленовый пакет, попали за «Мастера и Маргариту»! И тогда она просто забрала эти часы с собой, чтобы мать еще раз, не дай Бог, не наткнулась на них. Бедная мать, сломанная смертью отца!
Лера включила неожиданно горячий душ и, прошипев нехорошее маленькое слово, выскочила из ванны как ошпаренная, возможно, и в самом деле ошпаренная!
Во времянке точно искали часы. Но кому нужны это часы? Они старые, и ценность представляли только для отца – как память о матросском прошлом, просто как винтажная вещь.
А если их искали и не нашли, кто-то один запрятал их за книгу в надежде, что кто-то другой не найдет.
Вода в ванной не остывала по той причине, что все время лилась из крана, горячая, изгоняющая озноб из тела. Точно так же, как она лилась, размеренно и настойчиво снова и снова возникали воспоминания.
Вот они собрались за столом: сестра с постоянно льющимися по щекам слезами и огромным, как красная груша, носом, брат, у которого глаза напоминали застывающий цемент, и она, Лера.
– Уже ничего не исправить, – сказал брат, – мы ему уже ничем не поможем, мы можем только проводить его в… – он не договорил, но было понятно, что здесь должны следовать всем известные слова «в последний путь», только это прозвучало бы банально и даже пошло. И он не стал говорить. Он просто распределил роли – Лера смотрит за матерью и сестрой, он сам идет в спорткомплекс, где работал отец, и распоряжается подготовкой похорон.
Все правильно, все так и должно быть. Лера знала, что брат все сделает, как положено, и была благодарна ему, он мужчина, в конце концов, он как раз и должен быть всех трезвее и практичнее.
С самого детства брат был эталоном, кумиром, учителем и еще бог знает кем для нее. Он отвечал на все ее вопросы, и его мнение было для нее самым правильным и самым главным. Еще тогда, очень давно, когда семья жила в маленьком домишке, купленном отцом по дешевке возле Минского моря, Лера думала о том, что ее муж должен быть именно таким, как ее брат – умным, добрым, сильным и красивым. Она была уверена, что так и будет, но в жизни все вышло по-другому… Да и брат оказался на поверку другим. Не сотвори себе кумира…
Жара в тот день не отступала, открытые окна были занавешены простенькими гипюровыми занавесками, которые нисколько не шевелились – солнце палило, и ветер с моря, видимо, не мог уже сражаться с ним, не получалось. Мать, получившая изрядную дозу успокаивающих таблеток и уколов, неподвижно сидела в спальне, лицо у нее было серым, глаза – безумными, говорить она не могла.
Мать на самом деле была женщина-кремень, она всегда все делала по-своему и других вынуждала делать именно так, как хотелось ей. И никто не мог помешать этому, только отец, да и то в очень редких случаях.
Ту тарелку не бери, в нее я кладу только овощи, в эту кружку ничего не наливай, тут у меня молоко, пол не подметай, его нужно пропылесосить, окна не занавешивай, а то не увижу соседей.
Все, чем могла ей помочь, например, младшая дочь, которая приезжала по выходным, шло, так сказать, насмарку, все было сделано не так. Как хотелось матери. Не то чтобы женщина кремень, командирша-самодурка! Но это ей, конечно, прощалось, мать все-таки.
Но после происшедшего с матерью произошел как бы стопор, и вся ее сила куда-то подевалась.
Почему-то все в те дни казалось Лере значимым, она видела какие-то мелочи, и они магнитом притягивали взгляд, оставаясь где-то внутри, в воспаленном мозгу. На маленькой старомодной тумбочке лежала папина длинная записная книжка с фамилиями и номерами телефонов, написанными четким отцовским и корявым маминым почерком. Из этой книжки брат выискивал тех, кому нужно позвонить и сообщить страшную новость.
Вот стоит старый стул (кажется, такие стулья называют венскими) с круглым сиденьем и гнутой спинкой, на нем еще вчера сидел отец. Вот красный телефон, его диск накручивал отец, когда звонил на свой строительный объект. Все это вокруг видеть было совершенно невозможно, и Лера непроизвольно прикрывала глаза, чтобы не видеть. Наверное, даже когда ей будет столько лет, сколько исполнилось бы отцу этим летом, она все равно не сможет смотреть на эти вещи без боли.
Дальше… дальше все было как во сне.
Итак, получалось, что эти часы кто-то искал, и он их не нашел, потому что они были совсем не там, где он их искал. Да боже ты мой, были б они бриллиантовые или, на худой конец, золотые! Так нет же, самые обыкновенные часы, совсем не современные, с двумя циферблатами (почему-то) и никому не нужные. Никому?..
Но все же кто-то их перепрятал, и это был совсем не тот, кто их искал. А почему же он просто не забрал их с собой?!
Или искали совсем не часы. Тогда что? Боже мой, какая белиберда!
Апельсин был съеден, озноб – изгнан, а ответ, естественно, не найден.
Лера еще раз посмотрела на матросские часы, развернув клочок пожелтевшей бумаги. Часы как часы, снова подумала она, как повторяка-попугай. Нет, что-то здесь не то.
Отец брал их с собой на рыбалку, а потом они оказались в застегнутом нагрудном кармане брезентовой куртки. Может, поэтому и бумага размокла не до конца.
И с какой стати Лере пришла в голову эта мысль, что часы связаны с гибелью отца? Интуиция, что ли? Но отделаться от этой мысли она не могла. Вздохнув, она разгладила бумагу на столе, снова прочла «Шмелев». Стоп, после этого слова стоял вопросительный знак, и теперь получилось еще непонятнее: «Шмелев?». На этом бумага заканчивалась, кто-то когда-то просто сложил ее под словом и аккуратно оторвал. А вторая часть листа, видимо, сгинула бесследно.
Отец работал «на объекте» – так все называли строительство нового спортивного корпуса возле моря. Тогда это был несуразный каркас, облепленный лесами и досками. Какой неадекватный архитектор придумал с одной стороны округлое, с другой – квадратное, а с третьей – треугольное здание, предназначенное в будущем для тренажеров, бассейнов, джакузи и сауны?
Он был простым кладовщиком и занимался тем, что принимал огромные мазы со строительными материалами, записывая аккуратным почерком наименования и объемы. Все всегда было у него записано в точности – сколько, когда и куда поступает. Смешно предположить, что он кому-то когда-то перешел дорогу.
Тогда, тринадцать лет назад, у Леры не было мобильного телефона, и она, приходя к отцу «просто так», располагалась в маленьком кабинетике, и, рассматривая папки с накладными, звонила всем своим знакомым, номера телефонов которых помнила.
Конечно, она могла это делать и из дому, но там было неинтересно, а здесь, где пахло соляркой, деревянными стружками, побелкой и еще бог знает чем, ей было приятно сидеть за отцовским столом под лопастями старомодного кондиционера, и «просто так» набирать номера телефонов. Боже мой, как это было давно!