Собака – тоже человек
Зимой, в шесть утра, на улице все еще темно, и за витриной парикмахерской всегда горит тусклый свет, а в допотопном кресле, перед зеркалом, сидит, развернувшись лицом к двери, маленький, седой старичок – хозяин парикмахерской – Дани Крафт.
Так на афише значится: «ДАНИ КРАФТ. СТРИЖЕТ И БРЕЕТ».
Из рекламы можно отметить еще одну, пожелтевшую от времени, бумажку. На ней сообщается, что хозяин понимает русский язык.
Иногда, в теплое и погожее утро, Дани Крафт стоит на улице, у двери своей парикмахерской и приветствует каждого проходящего мимо.
Мне он сказал однажды вот что:
– Зачем надел петлю на животное? Собака – тоже человек.
Он сказал это, а я сразу полюбил Дани Крафта за сказанное. Так полюбил, что однажды сел в кресло перед мутным, по краям, зеркалом его парикмахерской.
– Стричься, бриться? – спросил Дани, включая «праздничную» люстру под потолком.
– Стричься, – сказал я. – Уже побрит.
– Это тебе только кажется, – приглядываясь к моей поредевшей шевелюре, определил Дани Крафт. – Наша щетина не хочет покидать хозяина. Бог нас не любит с голым лицом. У еврея щетина, как правило, резиновая.
– Не понял, – удивился я.
– Она боится бритвы и прячется, – объяснил Крафт. – Не хочет бриться. Ты снял щетину аккуратно, а через пять минут снова небрит. Я всегда бреюсь дважды, с паузой.
– Хорошо, – кивнул я, тронув ладонью щеку. – Пауза есть – бреемся.
Через месяц снова опустился в кресло салона Дани Крафта.
Пустую завязку той, нашей беседы исключим. В конце процедуры, после стрижки, разговорились о мастерстве.
– У меня простой девиз работы, – сказал Крафт. – Молодой должен уйти отсюда красивым, а старый – молодым.
– Сделай меня сразу молодым и красивым, – попросил я.
– Это невозможно, – покачал головой Крафт. – Ты в парикмахерской, а не в цирке.
Возраст – ему было трудно работать. Руки начинали дрожать в самый неподходящий момент. Но Дани Крафт – мастер настоящий – трудился в минуты невольной слабости «на автомате».
Во время третьей стрижки узнал, что репатриант он давний – с 1974 года, а до переезда «ударно трудился» в лучшей парикмахерской города Гомеля.
– Нас отпустили сразу, – сказал Дани. – Той лохматой стране не нужны были парикмахеры. Я даже обиделся, как быстро меня отпустили. И сказал жене Берте, что обиделся. А жена Берта сказала так: «Кому ты нужен, Даниил, кроме жены и детей». А теперь дети совсем взрослые, а Берта умерла… Выходит, я никому не нужен? – Он даже перестал щелкать ножницами, и внимательно посмотрел на меня в зеркале.
– Ерунда, – бодро возразил я, возомнив себя великим утешителем. – Ты нужен любому, кто заходит в твою парикмахерскую.
– С каждым днем все меньше таких, – вновь приступил к работе Дани. – Старые клиенты уходят туда, откуда не возвращаются, а новые ко мне не торопятся. Ты видел, какие сейчас роскошные салоны строят?
– А кто тебе мешает свою парикмахерскую отреставрировать? – спросил я. – Посмотри: стены обшарпанные, кресло музейное, в зеркало твое только по центру смотреть можно.
– Ты прав, – не обидевшись совершенно, кивнул Крафт. – Знаешь, и деньги на ремонт есть, и человек я не жадный, а боюсь чего-то, сам не знаю чего… Вот думаю: изменю я здесь все, а зайти в новое помещение не смогу. Чужое оно будет. Понимаешь?
– Нет, – сказал я. – Ты, Дани, мастер настоящий, но как алмаз без шлифовки. Можешь стать брильянтом, а не хочешь.
Он не сразу ответил на мою банальную образность, да и заговорил как-то нехотя:
– Мы с мамой из эвакуации вернулись в сорок шестом году. Мне как раз пятнадцать лет исполнилось. Пришли к своему старому дому, а там уже наши соседи – Оноприенки – живут. Хорошие люди, старые знакомые. Они нам обрадовались и сказали, что помещение сразу освободят, потому что всегда уважали моих дедушку и бабушку, погибших от фашиста, и в память моего отца, павшего смертью храбрых в боях за Советскую родину… Нас с мамой оставили ночевать, а утром мама сказала: «Посмотри, Данька, стены вроде наши, а внутри даже запах не наш. Нет, не буду я здесь жить, не смогу. Да и зачем нам двоим такой большой дом».
– Призраков она боялась, горькой памяти, – сказал я.
Дани Крафт усмехнулся.
– А здесь, ты думаешь, в этих стенах, их нет, призраков-то?
– Может, и есть, – сказал я. – Только они не стригутся и не бреются. Кассу с ними не сделаешь.
Он не ответил. Задумался. Лишь освободив мою шею от простыни, сказал так:
– Мастер, да, – ты правильно сказал. А теперь растолкуй, почему людям этого мало? Почему им еще побелка свежая нужна? Да я в своем плохом зеркале лучше клиента вижу, чем мои соседи на целой выставке новых зеркал. Разве не так?
– Дани, – поднимаясь, сказал я. – Это старый и пустой спор. Человеку приятно сидеть в уютном, чистом и красивом помещении. И с этим ничего не поделаешь.
– И что твоему человеку важнее? – сердито продолжил Крафт. – Красота эта для вида или качество обслуживания?
– И чистота и качество, – сказал я.
– Так не бывает, – вздохнул Крафт. – Помнишь, ты хотел уйти от меня молодым и красивым? Что я тебе сказал?
– Ты сказал, что это невозможно именно в моем случае, – сказал я. – Но у скольких людей есть еще на это шанс.
– Может быть, – неопределенно пожал плечами Дани Крафт. – Может быть.
Так получилось, что месяца два не заходил к старому парикмахеру. А когда появился на том углу, увидел, что в салоне Крафта начат капитальный ремонт.
Я тогда подумал: сяду скоро в новое кресло перед чистым и новым зеркалом и скажу хозяину, что теперь начинается у него вторая жизнь и от клиентов отбоя не будет.
Сделали ремонт быстро, и недели через две парикмахерская открылась во всем своем великолепии. Теперь там стояли два кресла, а не одно, но за креслами этими не было старого мастера.
Вошел, спросил у молодого парня, скучающего в углу за низким столиком с журналами, куда подевался Дани Крафт.
Он сказал, что понятия не имеет. Дело они с женой купили. Где живет прежний владелец, не помнит. Адрес и телефон есть в договоре, но все документы у него дома.
Тут появился обросший клиент, и парень приступил к работе. Мне тогда показалось, что мастер он никудышный, а может быть, только показалось это.
Адрес Крафта дали мне в соседней овощной лавке.
– Привет! – сказал старик, широко распахнув дверь. – Видел, я тебя послушался. Теперь там не парикмахерская, а музей красоты.
– А ты здесь, – сказал я.
– Как видишь, – не стал спорить Дани. – Что мне делать в музее?.. Да ты проходи.
В салоне небольшой квартиры было полно призраков старых вещей.
– Нет, – сказал Дани. – Сначала и не думал продавать… А потом… День там поработал – не мое. Все не мое! Понимаю, что дурь старческая, глупость, а не мое… Вот продал молодым… По дешевке отдал, хорошие ребята… Из Винницы… Не получился из меня брильянт в оправе.
И тут я увидел, что уголок свой из старой парикмахерской Дани Крафт не выбросил, а перенес полностью к себе домой. Вот кресло допотопное, вот тумба и зеркало, тусклое по краям.
– Ладно, – сказал я. – Некогда мне, извини. Я к тебе постричься пришел.
– Это ты правильно сделал, – обрадовавшись, засуетился Дани. – Это ты молодец. Ты смотри, я сюда свет хороший провел… У меня тут все в полном порядке для старого клиента. Мы еще поживем!
– А куда торопиться? – сказал я, усаживаясь в продавленное, неудобное кресло с вытертым бархатом подлокотников.
– Как собака твоя? – спросил Крафт, вытащив из тумбы чистую простыню, расправил ее, взмахнув, как белоснежным, но победным знаменем. – Снял удавку с шеи?
– А как же, – ответил я. – Собака – она тоже человек.