«Жилища богатырей»
Учительница Ксения Герасимовна сказала, что поведёт их на экскурсию. Она ясно сказала «поведёт», но почему-то всем послышалось «повезёт». Наверное, в самом непривычном слове «экскурсия» заложено что-то будящее мысль о дальних землях, незнакомых городах. Стали думать: куда же их повезут? В Смоленск? Там немцы. В Вязьму? Там тоже немцы. В Гжатск? Он эвакуируется. Неужели в Москву?!
Нет, экскурсия предстояла совсем недальняя – на зады села. Тихая гжатская земля, село Клушино и его окрестности не раз оказывались полем ожесточённых битв русского воинства с иноземными захватчиками. А в глубокой старине русские богатыри стояли тут на страже молодого, зарождающегося государства россов.
Прямо за околицей учительница показала ребятам невысокую округлённую насыпь, по которой едва приметно вился выложенный камнем желобок – след древней дороги.
– Эти насыпи называются «жилища богатырей», – объяснила Ксения Герасимовна. – Кто знает: почему?
Ребята молчали.
– Тут богатыри жили? – сообразил Пузан.
– Не просто жили, а Русскую землю охраняли. И друг с дружкой перекликались. – Учительница вскарабкалась на насыпь и, поднеся ладонь рупором ко рту, закричала: – О-го-го!.. Спокойно ли у вас, други-витязи?.. Не тревожит ли рать вражеская?
Ветер взметнул и растрепал её седые волосы, но она будто не заметила, к чему-то прислушиваясь. И дождалась ответа: из бесконечной дали глухо, но твёрдо прозвучало:
– Нет спокоя нам, други-витязи!.. Тучей чёрной ползёт рать вражеская!..
Но, может быть, Юре Гагарину только почудился сумрачный голос далёкого предка?
Ксения Герасимовна сбежала вниз и подвела ребят к могильному кургану за колхозной ригой[1].
– Здесь покоятся русские воины, которые в семнадцатом веке гетману Жолкевскому путь на Москву заступили. Страшная была битва. Воевода Дмитрий Шуйский, царёв брат, чуть не всю рать положил. Но и от воинства гетмана не много уцелело. Жолкевский печалился: «Ещё одна такая победа – и нам конец!» Так оно после и сталось… А вот скажите, ребята, кто ещё через Клушино на Москву шёл?
– Наполеон!.. – враз вскричало несколько учеников.
– Правильно, Наполеон! Вот какое историческое место наше Клушино! – с гордостью сказала учительница.
– Ксения Герасимовна, а Гитлер сюда не придёт? – спросил Пузан.
– С чего ты взял?
– Беженцы говорят, он уже под Гжатском.
– Москвы Гитлеру не видать как своих ушей! – твёрдым голосом сказала Ксения Герасимовна, уклонившись, однако, от прямого ответа…
– Ну а к нам? – настаивал Пузан.
Ответа он не дождался. Из-за леса на низком, почти бреющем полёте стремительно вынесся немецкий самолёт и хлестнул пулемётной очередью.
– Ложись! – закричала Ксения Герасимовна.
Дети распластались на земле, где кто стоял. Им отчётливо видны были пауки свастик на крыльях и чёрные кресты на фюзеляже.
Самолёт пошёл на село. Громко, отгулчиво забили его крупнокалиберные пулемёты.
– «Зажигалки»! – крикнула конопатая девочка Былинкина. – Он кидает «зажигалки»!
Над избами занялось пламя. Столбом повалил чёрный дым.
– Школа горит! – отчаянно крикнул Юра.
Со всех ног ребята кинулись к селу.
– Стойте!.. Куда вы?.. – тщетно взывала Ксения Герасимовна.
Никто её не слушал, и учительница, подобрав юбку, припустила вдогон.
Когда они достигли Клушина, воздушный разбойник, сделав своё чёрное и бессмысленное дело, убрался восвояси. Деревня горела с разных концов. Неподалёку от полыхающего здания школы лежала навзничь, головой в лопухи, молодая женщина.
– Дуня… почтальонша…
То была первая убитая в Клушине, и дети не решались к ней подойти.
Ксения Герасимовна одёрнула на погибшей юбку и прикрыла ей платком лицо.
От конторы подбежали мужики, с ног до головы испачканные глиной, – видать, отлёживались в огороде, – подняли Дуню и унесли.
И тут все услышали плач, прерывистый, взахлёб, похожий на кудахтанье.
На чурбаке у школьного дровяного сарая сидела незнакомая девочка и горько плакала, прижимая кулаки к глазам.
Ребята окружили незнакомку.
– Ты кто такая? – спросила Ксения Герасимовна, присев на корточки.
Рыдания стали громче.
– Откуда ты, девочка?
Ксения Герасимовна сильно и умело отвела маленькие кулаки. Открылась рыжая пестрядь веснушек, на переносье сливающихся в одну сплошную веснушку. И понадобилось время, чтобы высмотреть нос кнопкой, круглые щёки, капризный рот и чёрные заплаканные глаза. Лицо девочки напоминало апельсин, в который на смех всунули два уголька. И дети сразу оценили это маленькое чудо.
– Вот это да-а! – восхитился Пузан. – Она пестрее Людки Былинкиной!
– Сравнил тоже! – подхватил чернявый, как жук, Пека Фрязин. – Людке до неё как до небес!
– Помолчите, ребята! – строго сказала Ксения Герасимовна. – Ты откуда, девочка?
– Мясоедовские мы, – по-взрослому ответила та.
– Как тебя звать?
– Настя.
– А фамилия?
– Жигалина.
– Постой, ты не предколхоза дочь?
– Ага!
– А как здесь очутилась?
– Меня мамка привела. К тёте Дуне жить.
– Дуня вам родная?
– Ага. Она тёти-Валина дочка.
– А где же твои родители?
– Папка в этом… ополчении, а мамка в госпитале.
Ксения Герасимовна чуть помолчала, что-то соображая внутри себя.
– Слезами горю не поможешь, – сказала она решительно. – Пойдём, будешь со мной жить…
Клушинскую школу перевели в колхозное правление. Сюда же переколотили школьную вывеску.
После уроков, когда ребята гуртом выкатились на улицу, Пузан предложил Пеке Фрязину:
– Эй, Жук, давай из новенькой «масло жмать»!
– Лучше из тебя «жмать», жиртрест! – огрызнулась Настя.
Ей бы помолчать: из новеньких всегда «масло жмут», и ничего страшного тут нет. Но её насмешка обозлила Пузана, а строптивость – Пеку Фрязина. И «жмать» её стали с излишним азартом.
– Да ну вас!.. Дураки!.. Пустите!.. – кричала Настя. – Да ну вас, черти паршивые!.. – В голосе её послышались слёзы.
Но её вопли лишь придали прыти «давильщикам»: они разбегались и враз сжимали девочку с боков. Настя захныкала.
И вдруг вместо податливого Настиного тела Пузан встретил чьё-то колючее плечо, ушибся о него рёбрами и отлетел в сторону.
– Ты чего?.. – пробормотал он обиженно, но сдачи не дал, ибо отличался миролюбивым нравом и задевал лишь тех, кто был слабее его.
А с Юркой Гагариным – известно – лучше не связываться. Вот Пека Фрязин попробовал – и распластался на земле. Вскочил, сжал кулаки – и снова запахал носом в грязь. И главное, Юрка не злится вовсе: губы улыбаются, глаза весёлые, блестящие и… опасные. А крепок он, как кленовый корешок. Нет, лучше с ним не связываться. Да и на кой она сдалась, эта конопатая плакса? И Пузан пошёл себе потихоньку прочь, а за ним, ругаясь и грозясь, ретировался отважный Фрязин.
– Не плачь, – сказал Юра девочке. – Они же в шутку.
Настя дёрнула носом раз-другой и успокоилась.
– Какой ты сильный! – сказала она восхищённо. – Здорово дал!
– Да это понарошку, – отмахнулся Юра.
Он глядел на её пёстрое черноглазое лицо, и ему было радостно. Он готов был сразиться за неё не только с робким Пузаном и задирой Фрязиным, а хоть со всем воинством гетмана Жолкевского.
– Слушай, – сказал Юра, не зная, чем одарить это дивное существо. – Ты видела «жилища богатырей»?
– Н-нет, – сказала Настя подозрительно.
– Пошли!..
Юра поделился с Настей всем, что имел: «жилищем богатырей», могильными курганами бесстрашных русских воинов, старым ветряком, где до революции водились ведьмы, заброшенным погостом – там по ночам мерцали зелёные огоньки, остовом сгоревшего самолёта, полузатонувшего в болоте. Настя принимала эти дары с вежливой прохладцей. Как выяснилось, её родное Мясоедово тоже не обойдено и памятниками русской славы, и таинственными огоньками, и всевозможной нежитью, вот только сгоревшего самолёта не было. К тому же её томили иные заботы.
– Пирожка бы сейчас! – сказала Настя мечтательно.
Они сидели на треснувшем, вросшем в землю жёрнове, возле бывшего обиталища ведьм.
– Оголодала? – с улыбкой спросил Юра.
Настя замотала головой.
– Я сытая. Пирожка охота… У нас каждый день пироги пекли. С яйцами, грибами, капустой, рисом, яблоками, вишнями, черникой.
– А ты, видать, балованная! – засмеялся Юра.
– Конечно, – с достоинством подтвердила Настя. – Я моленное дитя.
– Как это – моленное?
– Папка с мамкой никак родить не могли. И бабка покойная меня у Бога вымолила.
– А разве Бог есть? – озадачился Юра.
– Только у старых людей. У молодых его не бывает.
– Жалко! – снова засмеялся Юра. – А то бы мы пирожка намолили!
– Посмейся ещё! – обиделась Настя. – Я с тобой водиться не буду.
– Знаешь, – осенило Юру, – пойдём к нам! Мать вчера тесто ставила. Насчёт пирогов – не знаю, а жамочку[2] или пышку наверняка ухватим.
– Пышки с вареньем – вот вкуснота! – облизнулось «моленное» дитя.
…Но пока настал черёд сладким пышкам, им пришлось отведать «кисленького». У Гагариных сидела встревоженная и рассерженная Ксения Герасимовна.
– Явились не запылились! – приветствовала она появление дружной пары. – Я тут с ума схожу, а им горюшка мало! Куда вы запропастились?
– Да никуда, – подёрнул плечом Юра. – Просто гуляли.
– Дышали свежим воздухом, – уточнила Настя.
– Видали! – всплеснула руками Ксения Герасимовна, и её седые волосы взметнулись дыбом от возмущения. – Воздухом они дышали, поганцы!.. – Она повернулась к Анне Тимофеевне, с укоризной поглядывавшей на сына. – Недовольна я вашим парнем, очень недовольна!
– Чего он ещё натворил? – огорчённо спросила Гагарина.
– Ведёт себя кое-как, дерётся, товарищей обижает.
– Сроду никого не обижал, – сумрачно проворчал Юра.
– Вспомни, что было после уроков.
– А зачем они с меня «масло жмали»? – встряла Настя.
– Не «жмали», а «жали», Жигалина, – по учительской привычке поправила Ксения Герасимовна и слегка покраснела. – Прости, Гагарин, я не знала, что ты заступался… Ладно, пошли домой, Настасья!
На столе появился кипящий самовар.
– Может, чайку попьёте, Ксения Герасимовна? – предложила Гагарина. – С горячими пышечками.
– Спасибо, Анна Тимофеевна. Мне ещё гору тетрадок проверять. Бывайте здоровы.
Учительница увела разочарованную Настю, но Юра успел, уже в сенях, вручить своей подруге кулёчек с тёплыми пышками…