Старатель по жизни, Мыкола «Седой»
Колёк, погоняло «седой», старатель по жизни, он из тех, про кого говорят: «рубаха парень». Жил по совести, а не по понятиям, на чужое никогда не зарился, для друга мог последнее отдать. За двадцать лет «старания» на Магаданском прииске, в артели имени «Гастелло», бабок заработал немерено, но всегда жил на широкую ногу, и они у него не задерживались. Так было двадцать лет, из года в год. В «Нюрку» Коля попал случайно да так и прижился здесь, не поехал больше в свою артель. Случайно и с женщиной познакомился случайной и страшной, как моя жизнь. В своё время она держала в своих нежных «женских» ручках всю женскую зону. За какие дела она схлопотала солидный срок, никто не ведал, и её прошлое было покрыто мраком неизвестности. Колёк звал её «Коблой» и «Гермафродитом», наверное, потому, что она брилась как мужик, как мужик курила папиросы «Север», говорила мужским, хриплым, пропитым голосом, и никто и никогда не видел её в юбке. В женской бане она тоже не бывала, мылась только в отдельных душевых. Ходила в кирзачах и брезентухе, поскольку работала «лепилой», то есть сварщицей, пахала она как зверь и варила отлично.
Мужики её боялись и шарахались от неё, как чёрт от ладана, и были на то веские причины. Никому не дано было понять, чем она Мыколу приворожила, околдовала, но «прилип» он к ней крепко. Любовь зла настолько, что несмотря на то, что не было более непохожих людей, чем Колёк и Кобла, а вот подишь ты. Любовь! Ложь, что браки заключаются на небесах, на самом деле это бесы тешатся, всё идёт от бесов (это просто, как один из вариантов).
Оставляем в покое «голубку», ведь сказ-то о «голубе», то есть Мыколе. Батрача последний сезон в артели, Коля получает из дому письмецо, в котором родные пишут, что мать болеет шибко и уж совсем плоха. В конце сезона Коля получает свои «трудодни» и летит к «нэньке Украине» и своей родной нэньке, которую не видел изрядное количество лет. В те времена на северах людям, улетающим на Большую землю или, как ещё говорят, на Материк, зарплату и отпускные выдавали «аккредитивами», по ним можно было получить свои кровные в любой сберкассе, но не ниже районного масштаба. В случае утери или ограбления, аккредитивом никто не сможет воспользоваться, а другой раз и сам хозяин, если у него с «бодуна» будут ручонки трястись. Во все времена людей, едущих с заработков, грабили, грабят и будут грабить. А грабит их другая категория старателей – это «романтики с большой дороги».
Это у них осенью начинается страда и самый «сенокос», ворьё не упустит любого пьяненького, будь-то старатель, лесоруб, рыбак после путины. У этих тварей всё «схвачено»: поезда, вокзалы, аэропорты и т. д. И зачастую милиция, которая «меня бережёт», с ними в доле.
Мыкола всю эту «кухню» давно знал: сам, будучи не раз и ограбленным, и обобранным, и по головушке непутёвой битым, поэтому в дороге бухать поостерёгся и нормально долетел до дома, до хаты. На северах уже завьюжило, а в Украйне всё ещё было зелено и зимой пока и не пахло. Колёк в родном райцентре набрал гостинцев три мешка да три ящика, на всю родню ближнюю и дальнюю, не забыл и про соседей, кумовьёв. Загрузил всё это в такси районного масштаба, то бишь старый «Москвич» и вкатил в родной хутор королём.
Мать, видно, передумала умирать и возилась на грядках, в огороде. Кольку старая за сына не признала, потому-то и кликнула соседей, чтоб выкинуть за тын этого седого мужика, набивавшегося ей в сыновья. Да и как его признаешь, ведь уезжал из дому молодой, худенький, черноволосый парубок, а тут стоит здоровенный хряк, с белой головой и грудью, густо заросшей курчавой, тоже седой шерстью. А у Кольки, по артельской привычке, как всегда, всё на «ростопашку», пузо до пупа голое, любуйтесь все моим «момоном».
Кое-как Мыколу всё же опознали, признали и узнали, и всё вокруг него сразу завертелось, закружилось. Ведь нужно гостя дорогого приветить, встретить по-«людски» и угостить по-человечески. А уж причина-то для застолья какая, тут и сам председатель колхоза, строгий мужик, слова не вякнет. Срочно «завалили» кабанчика – «свежина» будет на столе да колбаска домашняя колечками с пылу, с жару, сделают и кровяную колбасу с кашей да салом. Попозже подадут на стол и свиной желудок, сальтисон, вынутый из-под пресса, и который тоже набит свининой со специями. Это украинское фирменное блюдо! А колбасы, сальтисон да сало – самая традиционная еда на Украине.
Столы в саду накрыты и чего только на них нет: разные колбасы и сыры магазинные, икра чёрная паюсная, красная крупнозернистая, лососёвая (знай наших!), конфеты шоколадные и разные трюфели и зефиры, есть ещё и торты с цветами кремовыми. Бутылки стоят «забугорные», одна краше другой: тут тебе и «виски», и «бренди», и коньяки, а для дам вина сладкие да «шампуни» игристые. Это всё презент от Николая, а вот про нашенское, домашнее угощение и говорить не буду, во-первых, бумаги не хватит всё перечислить, а во-вторых, слюной можно захлебнуться, даже если ты и сыт.
Но вот все расселись по обе стороны от Мыколы, по степени родства, хотя каждый норовил быть поближе. Уже налиты гранёные стаканы, звучит первый тост за блудного сына Мыколу и за то, что он не забыл дорогу в отчий дом. Второй тост был за мать, родившую его и за отца (покойного), сделавшего его. Потом долго (никого не забывая) пили за всю родню и все православные праздники, которых оказалось больше, чем дней в високосный год, и не все дошли до «финиша», в своём пьяном религиозном экстазе.
Гости налегали на городское угощение (баловство одно), а Мыкола всё больше на домашнюю колбаску, сало, жареную свинину и добрую «горилку». За годы скитаний соскучился по нормальной деревенской пище и сейчас навёрстывал упущенное, наедался впрок. Ножки у столов подламывались от всевозможных закусок, заедок да запивок. Вся родня, весь хутор – все пришли не с пустыми руками, и, казалось, что такого количества продуктов, «браг» да «горилок» никогда ни съесть, ни выпить. Но это лишь только казалось! Пока на столе есть что пить и чем «занюхать», хохол не сдастся и не вылезет из-за стола, скорее, он упадёт под стол. «Злой» он на это дело, тем более, если на дурняк, то вообще звереет.
По просьбе гостей, «гарный казак» Мыкола начал было что-то рассказывать о своём житье-бытье на северах, о старателях, о золоте, но вскоре никто его уже не слушал, и он заткнулся, чего никто и не заметил. Куролесили до первых петухов, пока не пришёл председатель колхоза и пинками не разогнал самых «упорных «питухов» по домам отсыпаться, а Колю по-свойски попросил не спаивать сельчан.
Старательский отпуск до марта месяца, а это почитай пять месяцев безделья. Народ сельский весь при деле, все работают, лишь Мыкола «груши околачивает» да бухает, как и привык за все свои старательские годы. Вот только землякам интересно стало, «видкиля у Мыколы стильки грошей? Дэ вин их бэрэ?»
Участковому это было тоже интересно, и хотя он был один на три колхоза, он знал всё и обо всех. Вот только «гость» был пока для него «тёмной лошадкой». По этой-то причине он и завёл однажды, этот «Анискин», разговор с Колькиной маманей: «А скажи-ка мэни, стара, видкиля у твого Мыколы стильки грошей? Нидэ ни робэ, пье як лошадь, мужикив усих споив в сельпе, бэрэ шо хоче и скильки хоче. Уси людыны довжны буты однаковы, чи ныщи, чи богати. А твий Мыкола, сам ныщий, а вэдэ сэбэ як богач». Старушка-мать по своему простодушию и рассказывает: «У мого Кольки, як гроши кинчаюца, вин бэрэ якись бумажки, идэ в район, а виттиля прыежае вже с грошми. Тай мабудь воруе дэсь».
Вот старая «удружила» сыну. Мыколу разбудили и полупьяного увезли в район, в тамошнее отделение милиции, ладно, что он догадался прихватить с собой аккредитив, привычка сработала. Там стали его «пытать», «видкиля у нёго стильки грошей, почему вин нэ робэ, и шо цэ за отпуск половына року?»
Мыкола кажет им отпускную справку из артели, справку о заработке и аккредитивы. Менты в полных непонятках: «Якиж цэ гроши? И нэ можэ чоловик стильки зароблять. Цэ брэхня!» Коля говорит им: «Поехали в сберкассу, сами увидите». Поехали, получили, набрали выпивки и через несколько часов вся доблестная районная милиция была на «бровях». К вечеру Кольку вернули на хутор с почётом и извинениями, только ещё пьяней чем до «того».
Поскольку он уже по новой «завёлся», то для пущего «куражу» закупил на «корню» местное сельпо, вместе со всем товаром и засидевшейся в девках грудастой хохлушкой. Она давно уже томилась, спала и видела во снах своих девичьих, что у неё муж-красавец и добытчик, а по двору бегает дюжина ребятишек, никак не меньше, потому что с такими титями как у неё меньше никак не может быть.
Для сельчан Колька вытащил из «сельпа» все продукты: муку, сахар, соль, макароны, крупы и многое другое; для себя с зазнобой оставил: водку, курево и какую-то закусь в банках, консервы. Окна Мыкола закрыл наглухо, а на двери навесил все таблички, какие только нашёл в лавке: «Я болею», «Я в райони», «Учёт», ну и т. д. От себя на картонке чёрным «оливцем» Мыкола написал большими буквами: «НЕ СТУЧАТЬ!», пошли вы все на …!
Молва о дармовых продуктах птицей пролетела по хутору, всё расхватали в момент, не обошлось и без жертв, как-то: попорченные причёски, порванные кофтёнки – это, конечно, у женщин, а вот у казаков фингалы и даже выхлестнутые наскоро и не по злобе зубы. Всего этого Колька со своей пассией уже не видел и не слышал. У него, как у глухаря на току, заклинило слух, он пел свою любовную песню и видел только свою пышную самочку. Ровно трое суток лавка была на «карантине», и все эти дни сельчане приходили словно нищие на паперть, в ожидании «манны небесной». Но, увы! Лишь на четвёртый день из дверей показалась опухшая, но счастливая рожа Мыколы. Праздник окончен, пора опять в путь-дорогу, и этот последний загул и стал его «лебединой песней».
Перед отъездом он оставил матери столько грошей, сколь вся деревня и за год не получала. Уезжал, убегал ночью, потому что половина хутора изъявила желание бросить родные нивы и податься с ним на заработки. Про своё обещание жениться на титястой хохлушке он забыл, как только вышел из «сельпа». Не судьба знать!