Рамаяна
Книга первая. Детство
Святой подвижник Вальмики, красноречивейший из людей, просит всеведущего Нараду назвать безупречного мужа, самого отважного и добродетельного, прекрасного ликом, стройного статью и умудренного знаньями.
Нарада рассказывает ему о сыне царя Дашаратхи, доблестном Раме из рода Икшваку. Он призывает Вальмики восславить жизнь и подвиги витязя в мерных стихах песнопения, смысл которого был бы внятен всем живущим.
Они расстаются. Задумавшийся Вальмики медленно прогуливается, сопутствуемый учеником. Внезапно он замечает двух куликов-краунча. Они предаются любви и не видят, что к ним подкрался охотник. Краунча-самец падает наземь, убитый стрелой. Его подруга горестно кричит. Вальмики потрясен. Он проклинает охотника, и… слова проклятия оказываются мерными строками стихов.
Немного спустя Вальмики сознает, что случай исторг из его сердца неведомый прежде размер песнопения – шлоку.
Неожиданно Вальмики является бог-творец Брахма. По его слову, песнопенье о Раме должно быть создано размером шлоки.
Следуя веленью Брахмы и разуменью собственного сердца, Вальмики слагает эту прекраснейшую из поэм.
[Царство и столица Дашаратхи]
(Часть 5)
Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала
Держава обширная – славное царство Кошала,
Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,
Свой город престольный[3], Айодхью, величья обитель.
Двенадцати йóджанам[4] был протяженностью равен
Тот город, и улиц разбивкой божественной славен.
На Царском Пути, увлажненном, чтоб не было пыли,
Охапки цветов ароматных разбросаны были.
И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,
Ее возвеличил, как Индра – свой город небесный.
Порталы ворот городских, защищенных оружьем,
Украшены были снаружи резным полукружьем.
Какие искусники здесь пребывали, умельцы!
На шумных базарах народ зазывали сидельцы.
В том граде величия жили певцы из Магадхи,
Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.
И были на башнях твердыни развешаны стяги,
Ее защищали глубокие рвы и овраги.
А если пришельцы недоброе в мыслях держали,
Им ядра булыжные в острых шипах угрожали!
Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,
Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.
Там были несчетные кони, слоны и верблюды.
Там были заморских товаров навалены груды.
С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи
Съезжались – ему поклониться, как старшему младший,
Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,
Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.
Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной
Доской для метанья костей этот город престольный.
Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали созвездья красавиц.
Сплошными рядами, согласья и стройности ради,
На улицах ровных стояли дома в этом граде.
Хранился у жителей города рис превосходный,
Что «шали»[5] зовется и собран порою холодной.
Амбары Айодхьи ломились от белого шали!
Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.
Мриданги[6], литавры и вины в том граде прекрасном
Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.
Так божьего рая святые насельники жили,
За то, что они на земле, как отшельники, жили!
В столице достойнейшие из мужей обитали.
Они в безоружного недруга стрел не метали.
Отважные лучники, в цель попадая по звуку[7],
Зазорным считали поднять на бессильного руку.
Им были добычей могучие тигры и вепри,
Что яростным ревом будили дремучие дебри.
Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,
И каждый воитель владел боевой колесницей.
Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,
Гордясь многотысячным войском и царства столицей!
Там были обители брахманов, знающих веды,
Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.
Там лучшие жили из дваждырожденных, послушных
Велению долга, мыслителей великодушных,
Радевших о жертвенном пламени[8], чтоб не угасло, –
В него черпаком подливавших священное масло.
[Город Айодхья]
(Часть 6)
Айодхьи достойные жители – вед достиженьем
Свой ум возвышали и пользовались уваженьем.
Их царь Дашаратха, священного долга блюститель,
Из рода Икшваку великоблестящий властитель,
Исполненный доблести муж, незнакомый с боязнью,
Для недругов грозный, за дружбу платящий приязнью,
Был чувствам своим господин[9], и могущества мерой
Он с Индрой всесильным сравнялся, богатством с Куберой.
Преславный Айодхьи владыка был мира хранитель,
Как Ману, мудрец богоравный, людей прародитель.
И град многолюдный, где властвовал царь правосудный,
Был Индры столице под стать, – Амарáвати чудной.
От века не ведали зависти, лжи и коварства
Счастливые и беспорочные жители царства.
Не знали в Айодхье корысти, обмана, злорадства.
Охотников не было там до чужого богатства.
Любой, кто главенствовал в доме, не мог нахвалиться,
Как род благоденствовал и процветала столица!
Исполненных алчности, не признающих святыни,
Невежд и безбожников не было там и в помине.
Владел горожанин зерном, лошадьми и рогатым
Скотом в изобилье, живя в государстве богатом.
Снискали мужчины и женщины добрую славу,
И этим обязаны были безгрешному нраву.
Привержены дхарме, в поступках не двойственны были[10],
Души красота и веселость им свойственны были,
И сердцем чисты, как святые отшельники, были,
И перстни у них, и златые начельники были,
Никто не ходил без пахучих венков и запястий,
И не было там над собой не имеющих власти,
И тех, что вкушают еду, не очистив от грязи,
Что без омовений живут[11] и сандаловой мази,
Без масла душистого, без украшений нагрудных,
И не было там безрассудных иль разумом скудных.
А жертвы богам приносить не желавших исправно[12]
И пламень священный блюсти – не встречалось подавно!
И не было там ни воров, ни глупцов, ни любовной
Четы, беззаконно вступающей в брак межсословный[13].
Мыслители и мудрецы, постигавшие веды,
Ученые брахманы, предотвращавшие беды,
Дары принимая, о благе радетели были,[14]
Собою владели, полны добродетели были.
Не знали в Айодхье мучителей и нечестивцев,
Уродов, лжецов, ненавистников и несчастливцев.
Вовек не встречались на улицах дивной столицы
Злодеи, глупцы, богохульники или тупицы.
Шесть мудрых порядков мышленья усвоены были
Мужами Айодхьи[15], что храбрые воины были.
Притом отличались они благородства печатью,
А женщины – редкой красой и пленительной статью.
Отважный, радушный, за гостя богам благодарный,
Делился народ на четыре достойные варны.
Держались дома долговечных и благосердечных
Мужей, окруженных потомством от жен безупречных.
Над воинством – брахманов славных стояло сословье.
Ему подчинялись с достоинством, без прекословья.
Отважных воителей чтили всегда земледельцы,
Торговцы, потомственные мастера и умельцы.
Купец ли, ремесленник, воин ли, брахман ли мудрый, –
Трем варнам служили с отменным усердием шудры.
Пещерой со львами был город, наполненный войском,
Готовым его защищать в нетерпенье геройском.
Свой род из Камбоджи вели жеребцы, кобылицы.
Бахлийские лошади[16] были красою столицы.
Слонов боевых поставляли ей горные кряжи:
Встречались в Айодхье слоны гималайские даже!
И это божественное поголовье слоновье
От Áнджаны, от Айравáты вело родословье,
От Вáманы, от Махапáдмы, что был исполином
И в царстве змеином подземным служил властелинам.
Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый
Из буйных самцов, называемых «Пьющими Дважды»[17],
Айодхьи врагов устрашали их мощь и свирепость.
Слоны украшали ее неприступную крепость.
И, йóджаны нá две свое изливая сиянье,
Столица являлась очам на большом расстоянье.
Айодхьи властителю – недругов грозное войско
Сдавалось, как месяцу ясному – звездное войско.
Счастливой столицей своей управлял градодержец,
Как тысячеглазый владыка богов, Громовержец!
Дашаратха, престарелый царь Кошалы, бездетен. Он молит богов о потомстве. Боги отвечают согласием: не потому только, что с давних пор были добры к Дашаратхе, но и оттого, что могут наконец сокрушить всевластие Раваны, предводителя ракшасов-демонов, царя Ланки.
Когда-то Равана был подвижником. Его подвиги славились во всех трех мирах – среди богов, демонов и людей. Сам Брахма, потрясенный силою духа Раваны, предложил ему любой дар. Равана выбрал могущество перед богами и ракшасами; людей он считал недостойными противниками, С тех пор в трех мирах нет покоя. Равана истребляет добро и творит зло.
Боги решают воплотиться на Земле, потому что только земной муж способен одолеть Равану. Бог-хранитель Вишну должен родиться в облике четырех сыновей Дашаратхи, прочие боги – в облике обезьян, помощников в будущей битве с предводителем ракшасов.
Вишну является Дашаратхе с божественным яством. Старшая из царских жен, Каушалья, съедает половину яства, вторая, любимейшая, Кайкейи, – восьмую часть, Сумитра, младшая жена, – остальное.
В тот же день каждая из трех понесла дитя под сердцем.
Каушалья разрешается первенцем – Рамой, Кайкейи рождает Бхарату, Сумитра рождает близнецов Лакшману и Шатругхну.
Царевичи растут. Они обучаются ратным искусствам, как то положено воинам-кшатриям, и искусству править страной. Они изощряют свой ум в науке и совершенствуются в долге и вере, и в этом им нет равных даже среди жрецов-брахманов.
К Раме очень привязан Лакшмана. Шатругхна особенно дружен с сыном Кайкейи.
К Дашаратхе приходит святой Вишвамитра, знаменитый подвижник. Он просит царя отпустить с ним Раму, чтобы тот защитил его лесную обитель от бесчинства ракшасов. Царю жаль отпускать юного Раму, но он опасается гнева Вишвамитры. Рама и с ним Лакшмана выходят в путь к подножью Гималаев.
Они переправляются через Гангу. Здесь великий отшельник благословляет их водою святой реки. Он предвещает им славную земную жизнь и блаженство на небесах.
По дороге в обитель, в густом лесу, Рама убивает ракшаси Тараку, злобную и мощную, словно тысяча взбесившихся слонов. Вишвамитра дарит ему волшебное оружие богов: оно является на поле боя по желанию обладателя и всегда приносит победу.
Охраняя обитель, Рама расправляется еще с двумя могущественными ракшасами – Мáричей и Субáху…
Вишвамитра просит Раму и Лакшману поехать с ним в Митхилу, правитель которой, Джáнака, готовится совершить великое жертвоприношение.
Они путешествуют. Вишвамитра рассказывает о местах, мимо которых они проходят.
Они являются ко двору царя Митхилы. Джанака повествует им о божественном луке Шивы.
Некогда Дакша, тесть Шивы, устроил на небесах великое жертвоприношение. Пригласили всех, кроме зятя. Взбешенный Шива явился на пир с огромным луком, грозя убить всех. Но небожители смягчили его гнев, и он согласился передать свой волшебный лук предку Джанаки, земному царю Деварате, на хранение. Теперь этот лук перешел к Джанаке.
Джанака был бездетен и молил богов о потомстве. Когда он вспахивал священным плугом поле, чтобы возвести там алтарь, из борозды навстречу ему поднялась прекрасная дева. Джанака взял ее в дочери и назвал Сита, что означает «борозда». Когда Сита достигла совершеннолетия, Джанака объявил: Сита достанется в жены тому, кто сумеет надеть тетиву на священный лук Шивы. Но никто даже не мог поднять с земли этот лук.
Джанака предлагает Раме попробовать свои силы.
[Лук Шивы]
(Часть 67)
«Божественный лук, Деварáте подаренный Рудрой,
Дай Раме узреть», – Вишвами́тра сказал благомудрый.
И раджа велел принести этот лук знаменитый,
Душистым сандалом натертый, цветами увитый.
Пять сотен мужей превосходных, исполненных силы,
В телегу впряглись по приказу владыки Митхи́лы.
На восьмиколесной телеге сундук помещался.
Под крышкой железной блистающий лук помещался.
Узрел этот ларь и сложил для привета ладони
Митхилы властительный царь, восседавший на троне.
И мыслями он поделился тогда с Вишвамитрой,
И с тем, кто рожден Каушальей, и с тем, кто – Суми́трой…
Великий подвижник и храбрых царевичей двое
Услышали мудрого Джáнаки слово такое:
«Сей лук запредельный был нашего рода святыней.
Надеть на него тетиву, обуянны гордыней,
Соседние раджи напрасно пытались доныне.
Ни боги, ни демоны им не владеют, – рассудим,
Откуда уменье такое достанется людям?
Стрелу наложить и напрячь тетиву для посылу,
Когда этот лук человеку поднять не под силу!»
«О Рама, – воскликнул тогда Вишвами́тра, – о чадо!
Увидеть воочью божественный лук тебе надо».
И ларь, где хранилось оружье Владыки Вселенной,
Открыл дивноликий царевич и молвил смиренно:
«Я Рудры божественный лук подниму и с натугой
Концы, если нужно, сведу тетивою упругой!»
Мудрец и Митхи́лы владетель вскричали: «Отменно!»
И Рама рукою за лук ухватился мгновенно.
И поднял, как будто играючи, над головою,
И туго сплетенной из му́рвы[18] стянул тетивою.
Внезапно раздался удар сокрушительный грома:
Десницей могучей царевич напряг до излома
Оружье, что Джанаки роду вручил Махадéва!
В беспамятстве люди попадали справа и слева.
Лишь царь, да мудрец Вишвамитра, да Рагху потомки
Смогли устоять, когда лук превратился в обломки.
«Воитель, сломавший божественный лук Махадевы,
Достоин моей, не из лона родившейся, девы.[19]
Явил он безмерное мужество нашему дому! –
С волненьем сказал государь Вишвамитре благому. –
А Сита прославит мой род, если станет женою
Великого Рамы, добыта отваги ценою».
Джанака провозглашает Раму женихом Ситы. Из Айодхьи приезжают Дашаратха с остальными сыновьями. Устраивается свадебное торжество. Одновременно с благородным царевичем Кошалы женятся и его братья: Лакшмана – на другой приемной дочери Джанаки, Бхарата и Шатругхна – на его прекрасных племянницах…
Проходит время. Царь Дашаратха слабеет. Он все чаще думает о наследнике.
Книга вторая. Айодхья
[Добродетели Рамы]
(Часть 1)
С Шатру́гхной к царю Ашвапáти, любимому дяде,
Отправился Бхарата в гости, учтивости ради.
И были царем Ашвапати обласканы оба,
Как будто обоих носила Кайкейи утроба.
Но помнили братья, покинув родные пределы,
О том, что в Айодхье остался отец престарелый.
Шатругхна да Бхарата были средь поросли юной,
Как Индра великий с властителем неба, Варуной.
Айодхьи правитель, чье было безмерно сиянье,
Царевичей двух вспоминал на большом расстоянье.
Своих сыновей он считал наилучшими в мире:
Четыре руки от отцовского тела. Четыре!
Но Рама прекрасный, что Брахме под стать, миродержцу,
Дороже других оказался отцовскому сердцу.
Он был, – в человеческом облике – Вишну предвечный, –
Испрошен богами, чтоб Равана бесчеловечный
Нашел свою гибель и кончилось в мире злодейство.
Возвысилась мать, что пополнила Рамой семейство,
Как дивная Áдити, бога родив, Громовержца.
Лица красотой небывалой, величием сердца,
И доблестью славился Рама, и нравом безгневным.
Царевич отца превзошел совершенством душевным.
Всегда жизнерадостен, ласков, приветлив сугубо,
С обидчиком он обходился достойно, не грубо.
На доброе памятлив, а на худое забывчив,
Услугу ценил и всегда был душою отзывчив.
Мгновенно забудет он зло, а добра отпечаток
В душе сохранит, хоть бы жизней он прожил десяток![20]
Он общества мудрых искал, к разговорам досужим
Любви не питал и владел, как мужчина, оружьем.
Себе в собеседники он избирал престарелых,
Приверженных благу, в житейских делах наторелых.
Он был златоуст: красноречье не есть краснобайство!
Отвагой своей не кичился, чуждался зазнайства.
Он милостив к подданным был и доступен для бедных,
Притом – правдолюб и законов знаток заповедных.
Священной считал он семейную преданность близким,
К забавам дурным не привержен и к женщинам низким.
Он стройно умел рассуждать, не терпел суесловья.
Вдобавок был молод, прекрасен, исполнен здоровья.
Свой гнев обуздал он и в дружбе хранил постоянство.
Он время рассудком умел охватить и пространство.[21]
Чтоб суть человека раскрылась, его подоплека, –
Царевичу было довольно мгновения ока.
Искусней царя Дашаратхы владеющий луком,
Он веды постиг и другим обучался наукам.
Царевич был дваждырожденными долгу наставлен,
К добру и свершенью поступков полезных направлен.
Он разумом быстрым постиг обхожденья искусство,
И тайны хранить научился, и сдерживать чувства.
Не вымолвит бранного слова и, мыслью не злобен,
Проступки свои, как чужие, он взвесить способен.
Он милостиво награждал и смягчал наказанье.
Сноровист, удачлив, он всех побеждал в состязанье.
Как царства умножить казну – наставлял казначея.
В пиру за фиглярство умел одарить лицедея.
Слонов обучал и коней объезжал он по-свойски.
Дружины отцовской он был предводитель геройский.
Столкнув колесницы в бою иль сойдясь в рукопашной,
Ни богу, ни áсуру не дал бы спуску бесстрашный!
Злоречья, надменности, буйства и зависти чуждый,
Решений своих никогда не менял он без нужды.
Три мира его почитали; приверженный благу,
Он мудрость имел Брихаспáти, а Индры – отвагу.
И Раму народ возлюбил, и Айодхьи владетель
За то, что сияла, как солнце, его добродетель.
И царь Дашаратха помыслил про милого сына:
«Премногие доблести он сочетал воедино!
На царстве состарившись, радости ждать мне доколе?
Я Раму при жизни увидеть хочу на престоле!
Пугаются áсуры мощи его и отваги.
Он дорог народу, как облако, полное влаги.
Достигнуть его совершенства, его благородства
Не в силах цари, невзирая на власть и господство.
Мой Рама во всем одержал надо мной превосходство!
Как правит страной необъятной любимец народа,
Под старость узреть – головой досягнуть небосвода!»
Велел Дашаратха призвать благославного сына,
Чтоб царство ему передать и престол властелина.
[Мáнтхара видит празднество]
(Часть 7)
Случайно с террасы, подобной луне в полнолунье,[22]
На город взглянула Кайкейи служанка, горбунья.
Она, – с колыбели приставлена к этой царице, –
Жила при своей госпоже в Дашарáтхи столице.
И видит горбунья на улицах, свежих от влаги,
Душистые лотосы, царские знаки и флаги.
И дваждырожденных узрела она вереницы,
Что сладкое мясо несли и цветов плетеницы,
И радостных жителей города, валом валивших,
Омытых водою, сандалом тела умастивших.
Из божьих домов доносился напев музыкальный,
На улицах слышался гомон толпы беспечальной.
И чтение вед заглушалось порой славословьем,
Мешалось с коровьим мычаньем и ревом слоновьим.
Увидя льняные одежды на няньке придворной,
Что взором своим изъявляла восторг непритворный,
Горбунья окликнула няньку: «Скажи мне, сестрица,
С чего ликованья полна Дашаратхи столица
И щедро казну раздает Каушалья-царица?
Сияет владыка земной, на престоле сидящий.
Какое деянье задумал Великоблестящий?»
Придворную няньку вконец распирало блаженство.
«Наследника царь возлюбил за его совершенства,
И завтра, едва засияет созвездие Пу́шья, –
Ответила женщина эта, полна простодушья, –
Прекрасного Раму властитель венчает на царство!»
Проснулись дремавшие в Мантхаре злость и коварство.
Поспешно горбунья покинула эту террасу,
Что видом своим походила на гору Кайласу.
Царицу Кайкейи нашедшая в спальном покое,
Прислужница гневно сказала ей слово такое:
«Я радость и горе делила с тобой год от года.
Ты – старшая раджи супруга[23] и царского рода!
Но диву даюсь я, Кайкейи! Неужто спросонья
Закон отличить не умеешь ты от беззаконья?
Медовых речей не жалея тебе в угожденье,
На ложе супруги послушной ища наслажденья,
Твой муж двоедушный наивную ввел в заблужденье!
Придется тебе, венценосной царице, бедняжке,
Ходить у любимой его Каушальи в упряжке!
Обманщик услал благосветлого Бхарату к дяде
И Раме престол отдает, на законы не глядя!
Твой муж – на словах, – он походит на недруга – делом.
И эту змею отогрела ты собственным телом!
Тебе и достойному Бхарате, вашему сыну,
Он чинит обиду, надев благородства личину.
Для счастья тебя, несравненную, рок предназначил,
Но царь Дашаратха тебя улестил, одурачил.
Спасибо скажи своему ротозейству, что ходу
В Айодхье не будет кекайя семейству и роду!
Скорей, Удивленно-Глядящая, действуй, поколе
Царевич еще не сидит на отцовском престоле!»
Царица, и впрямь изумленная речью горбуньи,
Сияла подобно осенней луне[24] в полнолунье.
Она подарила служанке, вставая с постели,
Свое украшенье, где чудные камни блестели.
«О Мантхара, это известье мне áмриты слаще!
Пусть Раму на царство помажет Великоблестящий.
Мать Бхараты – Рамой горжусь я, как собственным сыном.
Ему из двоих предначертано быть властелином. –
Сказала царица Кайкейи: – Мне дороги оба,
Как будто обоих моя породила утроба.
Два любящих брата не станут считаться главенством,
О Мантхара, я упиваюсь душевным блаженством!
За то, что известье твое принесло мне отраду,
Проси, не чинясь, дорогая, любую награду!»
[Козни Мантхары]
(Часть 8)
«Где Рама, там Бхарата… В мире не станет им тесно.
Отцовской державой они будут править совместно».
Ответила Мантхара: «Глупо ты судишь о власти,
Бросаешься, недальновидная, в бездну несчастий.
У Ра́гху потомка[25] – неужто не будет потомства?
Откроется Бхарате царской родни вероломство.
Глумленье изведает этот могучий: не брат же,
А сын богоданный наследует новому радже!
Известно, что дуб от порубки спасает колючий
Кустарник, растущий поблизости в чаще дремучей.
С Шатру́гхною Бхáрата дружен, – его покровитель,
А Лакшмана ходит за Рамой, как телохранитель,
И áшвинами, божествами зари и заката,
Недаром зовутся в народе два преданных брата.
Пойми, госпожа, если Раму помажут на царство,
Не Лакшману – Бхарату он обречет на мытарства!
Пусть Раму отправит в изгнанье, в лесную обитель,
А Бхарате царский престол предоставит властитель!
Купаться в богатстве ты будешь, Кайкейи, по праву,
Когда он родительский трон обретет и державу.
Для льва трубногласный владыка слоновьего стада –
Противник опасный, с которым разделаться надо.
Так Рама глядит на твое несравненное чадо!
Над матерью Рамы выказывая превосходство,
Не можешь надеяться ты на ее доброхотство.
Коль скоро унизила ты Каушальи гордыню,
Не сетуй, найдя в оскорбленной царице врагиню,
И Раме, когда заполучит он земли Кошалы,
С горами, морями, где спят жемчуга и кораллы,
Покоя не будет, покамест он Бхарату-брата
Не сгонит со света, как недруга и супостата!»
[Обещание Дашаратхи]
(Часть 9)
Кайкейи с пылающим ликом и гневной осанкой
Беседу свою продолжала с горбатой служанкой:
«Любимому Бхарате нынче престол предоставлю.
Постылого Раму сегодня в изгнанье отправлю.
Дай, Мантхара, средство, найди от недуга лекарство,
Чтоб сыну в наследство досталось отцовское царство!»
Тогда, погубить благородного Раму желая,
Царице Кайкейи сказала наперсница злая:
«Припомни войну между áсурами и богами,
Сраженья отшельников царственных с Индры врагами!
Когда на богов непоборный напал Тимидхвáджа,
Взял сторону Индры супруг твой, властительный раджа.
Но в битву с Громовником ринулся чары творящий,
Личину меняющий, имя Шамбáры носящий!
Хоть áсуров стрелы впились в Дашаратху, как змеи,
В беспамятстве, с поля, его унесла ты, Кайкейи.
Его изрешéтили стрелы, но жизнью поныне
Твоей добродетели раджа обязан, богиня.
За то, что осекся Шамбара, людей погубитель,
Два дара в награду тебе посулил повелитель.
Но ты отвечала, довольствуясь царским обетом:
«Две просьбы исполнишь, едва заикнусь я об этом!»
Поскольку тебе изъявил повелитель согласье,
Ты можешь награду свою получить в одночасье!
Рассказ твой, царица, хранила я в памяти свято.
Правителя слово обратно не может быть взято.
У раджи проси, – ведь спасеньем тебе он обязан! –
Чтоб Рама был изгнан, а сын твой на царство помазан.
Чего же ты медлишь, прекрасная? Время приспело!
Престола для Бхараты нужно потребовать смело.
Народу полюбится этот счастливый избранник,
А Рама четырнадцать лет проживет как изгнанник.
В Дом Гнева ступай и, – царя не встречая, как прежде, –
На голую землю пади в загрязненной одежде!»
[Кайкейи удаляется в дом гнева]
(Часть 9)
«На мужа не глядя, предайся печали притворной,
И в пламя он кинется ради тебя, безукорной!
Сносить не способен твой гнев и твое отчужденье, –
Он с жизнью готов распроститься тебе в угожденье.
Ни в чем Дашаратха супруге своей не перечит.
Пускай пред тобой жемчуга и алмазы он мечет,
Ты стой на своем и не вздумай прельщаться соблазном.
Даров не бери, упоенная блеском алмазным!
Свое осознай преимущество, дочь Ашвапáти:
Могущество чудной красы и божественной стати!
Когда бы не ты, Дашаратхе погибнуть пришлось бы.
Исполнить обязан теперь повелитель две просьбы.
Напомни, когда тебя с пола поднимет Всевластный,
Что клятвой себя он связал после битвы опасной.
Пусть Рама четырнадцать лет обретается в чаще,
А Бхарату раджей назначит Великоблестящий».
И слову горбуньи послушно Кайкейи-царица
Вверялась, как ложной тропе – молодая ослица.
«Почти с колесо, дорогая, твой горб несравненный.
Его по заслугам украшу я цепью бесценной!
В себе воплощает он все чародейства вселенной
И служит вместилищем хитростей касты военной.
Твой горб умащу я сандалом, – сказала царица, –
Когда на отцовском престоле мой сын водворится!
Как только прикажет властитель постылому Раме
В леса удалиться – тебя я осыплю дарами.
Убором златым увенчаю чело, как богине.
О Мантхара, будешь купаться в моей благостыне!»
Кайкейи на ложе блистала, как пламень алтарный,
Но сказано было царице горбуньей коварной:
«Коль скоро вода утечет – ни к чему и плотина!
Должна ты в своей правоте убедить господина».
В Дом Гнева царица прекрасная с этой смутьянкой
Вошла, как небесная дева с надменной осанкой.
Сняла украшенья свои золотые Кайкейи,
Свое ожерелье жемчужное сбросила с шеи,
И, в гневе, на голой земле распростершись, горбунье
Сказала: «Коль наши старанья останутся втуне,
Не будет ни Бхарате трона, ни Раме изгнанья,
Царя известите, что здесь я лежу без дыханья!
На что мне теперь жемчуга, и алмазы, и лалы?
Умру, если Раме достанутся земли Кошалы!»
Она отшвырнула свои драгоценности яро,
И, словно упавшая с неба супруга кимнара,
Приникла к земле обнаженной пылающим телом,
И скорую смерть объявила желанным уделом.
Царица, без ярких венков, без камней самоцветных,
Казалась угасшей звездой в небесах предрассветных.
[Дашаратха находит Кайкейи]
(Часть 10)
В Кайкейи обитель, – подобье небесного рая, –
Вошел повелитель, безлюдный покой озирая.
Обычно царица Кайкейи, в своем постоянстве,
Царя ожидала на ложе, в роскошном убранстве.
И Ману потомок, любовным желаньем охвачен,
Задумался, видом постели пустой озадачен.
Царицей, некстати покинувшей опочивальный
Покой, раздосадован был повелитель печальный.
Привратницу спрашивать стал он о царской супруге,
И женщина эта ладони сложила в испуге:
«В Дом Гнева моя госпожа удалилась в расстройстве!»
Властительный раджа туда поспешил в беспокойстве.
Он жалость почувствовал к этой, презревшей приличье,
Жене молодой, что забыла свой сан и величье,
На голую землю сменив златостланное ложе.
Кайкейи была ему, старому, жизни дороже!
Безгрешный увидел ее, одержимую скверной.
Она, как богиня, блистала красой беспримерной.
Царица отломанной ветвью древесной казалась,
На землю низринутой девой небесной казалась,
Она чародейства игрой бестелесной казалась,
Испуганной ланью, плененной в лесу звероловом…
И царь наклонился к поверженной с ласковым словом, –
Слоновьего стада вожак со слонихою рядом,
Что ранил охотник стрелою, напитанной ядом.
Касаясь прекрасного тела супруги желанной,
Сказал Дашаратха: «Не бойся! Как сумрак туманный
Рассеяло солнце – твою разгоню я кручину.
Поведай мне, робкая, этой печали причину!»
[Кайкейи требует два дара]
(Часть 11)
Полна ликованья, во власти опасной затеи,
Как вестница смерти, к царю обратилась Кайкейи:
«Приверженный долгу подвижник, о благе радетель,
Ты дал мне великую клятву, Кошалы владетель.
Свидетели – тридцать бессмертных[26], сам Индра – свидетель.
И солнце, и месяц, и звезды, и стороны света
Слыхали тобой изреченное слово обета.
Известно гандхарвам и ракшасам, духам и тварям
О щедрой награде, обещанной мне государем».
Властитель Айодхьи пылал, уязвленный любовью.
В объятьях Кайкейи, внимал он ее славословью.
Взывала к богам восхвалявшая мужа царица,
И лучник великий готов был жене покориться.
«Мой раджа, напомню тебе о сраженье давнишнем,
Где бились могучие асуры с Индрой всевышним.
Шамбара изранил тебя, ненавистник смертельный,
И ты бы, наверно, отправился в мир запредельный.
Но, видели боги, – в тяжелую эту годину
Кайкейи на помощь пришла своему господину!
И были два дара обещаны мне по заслугам.
Тобой, Дашаратха, моим венценосным супругом.
Будь просьба моя велика или слишком ничтожна –
Ты слово из уст изронил, и оно непреложно.
А если ты клятву преступишь, мне жить невозможно!
Властитель, нарушив обет, – пожалеешь об этом:
Тобой оскорбленная, с белым расстанусь я светом!»
Весьма опечалился раджа, собой не владея.
Казалось, оленя в капкан завлекает Кайкейи.
Она расставляла тенета, готовила стрелы.
Добычей охотничьей стал властелин престарелый.
И волю свою изъявила немедля царица:
«Хотя ожидает помазанья Рамы столица,
Не сын Каушальи, но Бхарата пусть воцарится!
А Рама четырнадцать лет из берёсты одежду
Пусть носит в изгнанье, утратив на царство надежду.
Ты Раму в леса прикажи на рассвете отправить,
Дабы от соперника Бхарату разом избавить!
Пускай возликует законный наследник, по праву
Отцовский престол получив и Кошалы державу.
Два дара обещанных дай мне, Айодхьи владетель!
О царь, нерушимое слово – твоя добродетель!»
[Раджа отвечает Кайкейи]
(Часть 12)
Злосердью Кайкейи-царицы, ее своеволью
Дивился властитель, пронзенный внезапною болью.
Он вслух размышлял: «Искушает меня наважденье,
Мутится мой ум или душу томит сновиденье?»
И раджа, Кайкейи жестокое слово услыша,
Всем телом дрожал, как олень, зверолова услыша.
Дыханье царя, оскорбленного речью супруги,
Казалось шипеньем змеи зачарованной в круге.
«О, горе!» – вскричал побуждаемый честью и долгом,
На голой земле пролежавший в беспамятстве долгом.
«Зачем, ненавистница, волю дала душевредству?
Какие обиды чинил тебе Рама, ответствуй?»
И, праведным гневом палим изнутри, как жаровней,
Добавил: «Дарил тебя Рама любовью сыновней!
Зачем же ущерб, недостойной натуре в угоду,
Наносишь ему и великому нашему роду?
Не царские дочери, но ядовитые змеи
Подобно тебе поступают, – сказал он Кайкейи. –
Себе на погибель я ввел тебя в наше семейство!
В упадок повергнет Кошалу твое лиходейство!
Скажи, за какую провинность я Раму отрину?
За что нанесу оскорбленье любимому сыну?
Его добродетели славит народ повсеместно.
Да будет об этом тебе, криводушной, известно!
С богатством расстался бы я, с Каушальей, Сумитрой…
Но Рама? Да что тебе в голову вспало, злохитрой!
Мой Рама – отрада отца, воплощенье отваги.
Без солнца земля проживет и растенье – без влаги,
Но дух мой расстанется с плотью, когда я безвинно,
По воле твоей изгоню благославного сына.
Пусть водами Индры не будет омыта природа,
И Сурья на землю лучей не прольет с небосвода!
Ни солнца не надобно нам, ни даров Громовержца.
Но вид уходящего Рамы смертелен для сердца!
Так царствуй, змея вредоносная, с Бхаратой вместе,
Стране в поруганье и нашему роду в бесчестье!
Когда государство Кошалы повергнешь в упадок,
Врагам поклонись, чтоб они навели в ней порядок!
Зачем, раскрошившись, из этого скверны сосуда
Не выпали зубы, когда изрыгалась оттуда
Хула на того, от кого не видала ты худа?
С рожденья мой сын благородства печатью отмечен.
Мой Рама с людьми благодушен, приветлив, сердечен,
Почтителен, ласков, безгневен, душою не злобен.
Мой Рама обидного слова изречь не способен!
Исчадье бесстыжее царского дома Кекайя,
Не думай, чудовищной речью меня подстрекая,
Что я для тебя, скудоумной, пущусь на злодейство!
Державу замыслила ты погубить и семейство.
Постылая лгунья, претит мне твое лицедейство!»
Врагов сокрушитель, под стать одинокой вдовице,
Рыдая, ударился в ноги жестокой царице.
Как в муке предсмертной, супругу молил он усердно:
«Ко мне, госпожа дивнобедрая, будь милосердна!»
[Мольба Дашаратхи]
(Часть 13)
И снова просил у Кайкейи пощады властитель, –
Проживший свой век добродетельно, долга блюститель:
«Не прихоти ради, – о пользе державы радея,
Преемника раджа себе избирает, Кайкейи!
Царица с округлыми бедрами, с ликом прекрасным,
Дай Раме Айодхьи правителем стать полновластным!
И Раму и Бхарату – любящих братьев обрадуй!
Тебе почитанье народное будет наградой».
Стремясь победить нечестивицы злость и предвзятость,
Молил он: «Уважь мою старость, наставников святость!»
Глаза повелителя были от слез медно-красны,
Но были его увещанья и просьбы напрасны.
На землю свалился в беспамятстве раджа несчастный.
Весьма оскорбленный супругой своей непреклонной,
Он горько вздыхал и ворочался ночью бессонной.
Когда на заре пробудили царя славословья,
Велел он певцу отойти от его изголовья.
За Рамой посылают царского возничего Сумантру.
[Сумантра во дворце Рамы]
(Часть 15)
Помазанья Рамы ждала с нетерпеньем столица.
По городу лихо Сумáнтры неслась колесница.
Дворец белоснежный узрел, торжествуя, возница.
Красой отличались ворота его и террасы.
Он высился вроде горы осиянной, Кайласы.
Казалось, блистает не Рамы, но Индры обитель,
Что в райском селенье воздвигнул богов повелитель.
Обилью камней драгоценных, златым изваяньям
Громады порталов обязаны были сияньем.
Огромный дворец походил на пещеру златую,
Что Меру собою украсила, гору святую.
В покоях сверкали гирлянды жемчужин отменных,
Искрились тяжелые гроздья камней драгоценных.
И, белым сандалом изысканно благоухая,
Подобно туманом повитой вершине Малайя,
Был полон дворец журавлей трубногласных, павлинов,
Что дивно плясали, хвосты опахалом раскинув.
А стены – приятное зрелище стад беззаботных
Являли – резцом иссечённых прекрасных животных.
Как месяц, как солнце, блистающий, стройный сверх меры,
Дворец богоравного Рамы, – жилище Куберы,
Небесную Индры обитель узрел колесничий,
С пернатыми пестрыми, с разноголосицей птичьей,
Горбатых прислужников, замерших в низком поклоне,
Конец ознакомительного фрагмента.