6. УБИЙСТВО В ТУМАНЕ (ПРОШЛОЕ ВЕРОЯТНОЕ)
Место действия – провинциальный город. Возраст рассказчика – 22 года.
Единственное убийство, которое мне по-настоящему довелось расследовать, оказалось весьма странным. Это произошло в июле 1983 года, когда я работал репортером в одной местной газете. Мне было двадцать два года, а стажировка в провинциальном городке досталась мне по ходатайству парижского Института журналистики, в котором я учился.
Не успел я представиться, как Жан-Поль, главный редактор, поручил мне подготовить срочный репортаж с места событий, чтобы посмотреть, что я смогу сделать, если пустить меня по горячим следам.
Тем утром городок тонул в густом тумане. Я отправился на вокзал: при моем появлении полиция тут же заставила толпу зевак разойтись, чтобы «господин журналист мог выполнить свою работу». Я был смущен и взволнован. Как-никак, моя первая профессиональная фотосъемка.
Инспектор – флегматичный, коротко стриженный молодой человек, одетый в черную кожаную куртку, – провел меня к плакату, на котором – жуткое зрелище – висела окровавленная женская рука. То, что я увидел, вызывало настоящий шок. Можно было даже различить желтый осколок кости, торчащий из рукава. На забрызганном кровью рекламном щите виднелась надпись: «ВНИМАНИЕ! ЗА ОДНИМ ПОЕЗДОМ МОЖНО НЕ ЗАМЕТИТЬ ДРУГОЙ».
Инспектор Жислен по-свойски двинул меня по плечу и сказал, кивнув в сторону мрачной картины:
– Похоже, эту фотографию нельзя будет показывать публике. Она сгодится только для моих приятелей-сослуживцев. «За одним поездом можно не заметить другой» и отрезанная рука – прикольно, правда?
Я сглотнул, борясь с тошнотой.
Жислен объяснил, что произошло. У проблемы оказалась политическая подоплека: в городке с населением 50 000 человек мэрия принадлежала правым, а в Национальном обществе железных дорог командовали левые, которые уже несколько лет затягивали работы по прокладке пешеходного перехода под железнодорожными путями. Своеобразная манера влиять на голоса избирателей. Пешеходам приходилось пересекать пути, глядя сначала в одну сторону, а затем – в другую, как при переходе через улицу. Однако люди быстро потеряли привычку вести себя осторожно, а поезда двигаются почти бесшумно. Результат: в среднем этот вокзал выдавал по трупу раз в два месяца.
На этот раз мальчик не глядя переходил железнодорожные пути, как раз когда локомотив давал задний ход. Какая-то женщина бросилась спасать ребенка. Мальчик успел проскочить перед самым поездом – но не женщина. Состав налетел на нее на полной скорости. Удар был страшным. Оторванная рука отлетела в сторону и повисла на плакате.
Я сделал снимки, чувствуя тошноту и сильное головокружение. Затем написал свою первую статью, в которой изложил обстоятельства несчастного случая на железной дороге и призвал читателей внимательно осматриваться перед тем, как переходить пути на вокзале. Фотографию газета не напечатала, но мое боевое крещение состоялось.
После этого моя жизнь наполнилась рутиной. Рано утром я завтракал у квартирной хозяйки, девяностовосьмилетней мадам Виолетты: растворимый кофе, разведенный кипятком из пластикового чайника, и вафли с сахарной начинкой – фирменное блюдо региона.
Госпожа Виолетта была симпатичной пожилой дамой, маленькой и сгорбленной, жившей в древнем доме. От нее сильно пахло лавандой. Она подкармливала соседку, мадам Фижеак, еще одну девяностолетнюю старушку, обитавшую на третьем этаже соседнего дома. Мадам Виолетта передавала ей продукты в привязанной за веревочку плетеной корзинке, которую поднимала к соседскому окну с помощью блока со шкивом. Мадам Фижеак не выходила из дома. Она жила там вместе со своими кошками, а ее дверь настолько разбухла от старости, что просто уже не открывалась. Вот уже десять лет никто не приходил к мадам Фижеак в гости. Во второй половине дня мадам Виолетта часами разговаривала с ней по телефону. Спустя пять лет я узнал, что после смерти мадам Виолетты никому не пришло в голову позаботиться о мадам Фижеак. В результате через несколько дней та умерла от голода, а затем жившие у нее кошки (тридцать одна!) сожрали ее тело. Прошел почти месяц, прежде чем соседи, почувствовав неприятный запах, удосужились вызвать пожарных.
Позавтракав, я мчался в редакцию. В «агентстве» нас было семеро, но как говаривал главред: «Информацию лучше всего собирать внизу, в бистро. Остаешься на хозяйстве, о’кей? Если будут проблемы, ты знаешь, где нас найти».
Итак, шестеро коллег с первых же дней оказали мне настолько большое доверие, что разрешили самому писать тексты для четырех страниц местной хроники, ежедневно повествующей о событиях провинциального городка. Я начинал около девяти утра, со свадеб. Один снимок, фамилии новобрачных, бокал шампанского, несколько рукопожатий, пожелания счастья. Машина. Следующая свадьба.
Затем, примерно с одиннадцати, следовали в строгом беспорядке: реконструкция церковной колокольни, дорожно-транспортные происшествия, самоубийства бездомных, открытие летнего лагеря для детей, выезды со спасателями, уничтожающими осиные гнезда или снимающими кошек с деревьев, интервью с какой-нибудь бывшей знаменитостью – певцом или эстрадным артистом, дающим гастроли в провинции, конкурс на самую большую тыкву, ремонт дома престарелых… и возвращение в редакцию, чтобы написать очередную заметку.
Каждое утро мне звонил мэр городка, чтобы узнать мои планы на день и, подсуетившись, тоже попасть на фотографии. Он надеялся, что таким образом у читателей нашей ежедневной газеты сложится впечатление, что их избранник вездесущ и работает не покладая рук.
Наблюдатель изменяет то, за чем наблюдает.
Я косвенно влиял на деятельность мэра, а значит, и на жизнь города. Я способствовал продвижению проектов в сфере культуры, не пропуская ни одной выставки картин, ни одного спектакля или концерта, которым, ни с того ни с сего, тут же оказывало честь своим присутствием первое лицо города.
Я обожал свою профессию.
Казалось, что я обладаю реальной властью и приношу пользу обществу.
Главный редактор Жан-Поль слегка охладил мой пыл:
– Смотри не перетрудись. Мало кто читает статьи, большинство только разглядывает заголовки, фотографии и подписи к ним. Иногда люди отваживаются пробежать глазами первые строки, но крайне редко добираются до конца заметки. И главное: никогда не забывай, что самая читаемая рубрика – это некрологи. И прогноз погоды. Мертвые старики и облака – вот что больше всего заводит людей. На третьем месте футбол. Особенно матчи между районными командами.
После этого ко всему начинаешь относиться проще.
К шести вечера, завершив подготовку репортажей с места событий, я возвращался в свой кабинет и здоровался с Матильдой, машинисткой, принимавшей телефонные звонки, – блондинкой с внушительными формами. Склонная к легкой паранойе, Матильда с утра до вечера плела интриги. Это было для нее смыслом жизни. Время от времени она отправляла анонимные письма примерно следующего содержания: «Ваш муж спит с вашей лучшей подругой». Подпись: «Милашка, которая видит все». Жан-Поль рассказал, что ее уже вычислили по почерку и другим уликам и это кончилось несколькими скандалами между женщинами и драками с выдиранием волос у входа в редакцию. Я сам несколько раз заставал Матильду за тем, что она прилежно выводила буквы, пытаясь придать палочкам и завиткам иной наклон и конфигурацию.
Итак, в шесть вечера машинистка передавала мне список скончавшихся накануне. Я перепечатывал его с дополнениями по просьбе родственников: кавалер ордена Почетного легиона, президент Ассоциации игроков в боулинг, почетный член Академии любителей пива.
Завершался мой рабочий день звонком в метеослужбу Франции, чтобы выяснить прогноз погоды на завтра.
А затем произошло убийство.
Я помню тот день. Туман был гуще, чем обычно. Я брал интервью у лилипутки – мадам Розелины, актрисы передвижного ярмарочного балагана. Восседая на энциклопедии, которая лежала у меня на столе, она объясняла мне, что глубоко презирает карликов, поскольку ее слишком часто путают с ними.
– Лилипуты сложены пропорционально, – разглагольствовала она, показывая мне свои кукольные ручки, – а у карликов чрезмерно большие руки или ноги. Тут и сравнивать нечего! Вы должны обязательно написать об этом, пусть люди знают правду!
Розелина была очень словоохотлива. Она говорила каким-то странным резким голоском и рассказала, что лилипуты происходят из отдаленного лесистого уголка Румынии, который долгое время оставался неисследованным. В 1900 году на парижской Всемирной выставке все они собрались вместе. Теперь же в мире их осталось не больше сотни. Розелина рассказала, что уже третий раз замужем и гордится дочерью, выступающей в Японии в театральной труппе, которая состоит исключительно из лилипутов.
– Японцам нравится все, что небольшого размера, – пояснила она. – Возможно, именно поэтому они изобрели плеер – миниатюрный Hi-Fi[24]-магнитофон. Судя по всему, у них все маленькое. Кстати, моя вилла на Лазурном Берегу разделена на две половины. Одна предназначена для гостей, то есть людей со стандартными пропорциями, – потолки высотой 2,5 метра и все в таком роде. А на другой половине я принимаю своих друзей-лилипутов, и там высота комнат 1,5 метра.
Жан-Поль ворвался в мой кабинет. Бросив удивленный взгляд на маленькую женщину, восседавшую на столе, он крикнул мне:
– Утопленник в канале! Съезди туда.
Я проводил лилипутку к ее телохранителю. Она попросила меня проверить, нет ли поблизости собак, и объяснила, почему так боится ходить одна по улицам. Однажды она попалась на глаза немецкой овчарке, которая схватила ее в зубы и промчалась с добычей несколько сотен метров.
– Не знаю, способны ли вы представить себе, что значит оказаться в пасти огромной сторожевой собаки, болтаясь в нескольких сантиметрах над землей, но могу сказать вам, что я действительно очень испугалась. Именно поэтому я и наняла Тибора. Тибор!
Высокий широкоплечий усач поднял ее на руки, как берут ребенка, и понес к огромному и роскошному черному седану. Я попросил их задержаться на мгновение, чтобы сфотографировать Тибора с Розелиной на руках, – вдруг кто-нибудь не поверит, что лилипуты существуют на самом деле? Прежде чем расстаться со мной, Розелина протянула маленькую ручку в приоткрытое тонированное окно и вручила визитку:
– Если хотите, можете навестить меня на ярмарке, но будет гораздо лучше, если вы приедете вот по этому адресу – в мой дом на Лазурном Берегу. Поужинаем вместе. Сами увидите, я прекрасно готовлю.
Я вернулся в кабинет, чтобы захватить ультрасветочувствительную фотопленку (не люблю пользоваться вспышкой), и отправился выяснять обстоятельства гибели утопленника.
На место происшествия уже прибыли спасатели. Жертвой оказался семилетний мальчик, некий Мишель. Его тело лежало на носилках, накрытое одеялом. Командир отряда спасателей сообщил, что смерть наступила несколько часов назад. Взглянув на погибшего, я заметил следы веревки на запястьях.
– А, это… – сказал спасатель. – Его нашли в большом мешке для мусора со связанными за спиной руками.
– Значит, это преступление?
– Это не нам решать. Обращайтесь к полиции, – ответил городской служащий.
Через несколько минут я уже был в полицейском участке, в комнате для отдыха, где инспектор Жислен с коллегами коротал свободное время. Стены здесь были сплошь оклеены плакатами с обнаженными девицами. Посреди высилась стойка с пивными кранами, обеспечивающими «хорошую атмосферу». Сбоку висели мишень для дартса и телевизор для просмотра спортивных передач.
Инспектор Жислен рассказал, что ребенок, судя по всему, действительно стал жертвой убийства. У инспектора, по его словам, даже были некоторые соображения о личности убийцы, но в тот момент он предпочел не делиться ими.
Не успел я вернуться в редакцию, как обнаружил адресованное мне анонимное письмо.
«Убийца Мишеля – его мать Иоланда. Если вы мне не верите, спросите у ее брата».
Письмо было написано корявым почерком. Неуклюжие печатные буквы едва не процарапали бумагу. Но это не был почерк Матильды. За первым письмом последовали другие с тем же сообщением: «Мальчика убила его мать».
Меня охватил азарт детектива-любителя, и я решил провести собственное расследование. К счастью, свидетелей было предостаточно, и они щедро делились информацией. Я чуть не захлебнулся от обилия улик и свидетельских показаний. Все знали все. И все обвиняли мать.
Кое-кто даже рассказал мне, что она уже пыталась убить сына, однако ее брат чудом сумел его спасти. Я отправился к дяде убитого мальчика; тот подтвердил, что действительно нечто подобное уже имело место, и сожалел, что на этот раз не смог вовремя вмешаться.
– Как продвигается расследование смерти маленького Мишеля? – спросил меня главный редактор.
– Идет своим чередом, идет своим чередом.
Шеф жестом выразил мне свое одобрение и сообщил, что спускается в бар к остальным коллегам. Впрочем, он пригласил меня пропустить кружку восхитительного вишневого пива, которое так ценили в нашей редакции (особенно в сочетании с картофелем фри и знаменитыми сочными сосисками местного приготовления, которые брызжут горячим жиром, стоит их надкусить). Но у меня еще были дела.
Через час я звонил в дверь Иоланды, матери маленького Мишеля. Она жила в скромном домике возле канала, в котором обнаружили тело ребенка. Ей было около сорока лет, и она выглядела довольно красивой в черном платье, надетом в связи с печальными обстоятельствами. Иоланда пригласила меня войти и предложила сесть. Стены были оклеены старомодными обоями в цветочек, кресла обиты бежевым бархатом. Там и тут висели пейзажи с закатами в оранжевых и сиреневых тонах. На полочке была расставлена коллекция забавных кукол в костюмах народов мира.
Испытывая некоторую неловкость, я объяснил, что хотел бы выяснить обстоятельства смерти ее сына.
Она открыто посмотрела на меня и ответила:
– Да, конечно, я понимаю.
Иоланда смотрела прямо на меня. У нее были голубые глаза с сильно накрашенными веками.
– Понимаете, месье, я сделала то, что должна была сделать. У меня двое детей, два мальчика, и совсем нет средств, чтобы содержать обоих. Нужно было сделать выбор, а учитывая то, что никто не мог сделать его вместо меня… я предпочла сохранить другого ребенка. Может быть, потому, что он симпатичнее. Я имею в виду внешность.
Она сказала это так, словно речь шла о выборе автомобиля.
Я же почувствовал себя одновременно ошеломленным и разочарованным. Ведь я ожидал хоть какого-то сопротивления, вранья, попыток толкнуть меня на ложный след. Но подозреваемая сразу созналась во всем, и заранее продуманный план беседы пошел прахом.
Иоланда угостила меня шоколадными пирожными из супермаркета и великолепным кофе – настоящим, а не растворимым – в фарфоровых чашках. Мы продолжили разговор. Она спросила, нравится ли мне город. Я ответил, что работать здесь – совсем не то же самое, что в Париже.
– Журналист здесь, у вас, – это настоящая связь между людьми.
Иоланда стала хлопотать, выясняя, сколько сахара мне положить. Во всем этом было что-то нереальное. В голове у меня зазвучал сигнал тревоги. Неужели она не отдает себе отчета в том, что, признаваясь в убийстве собственного сына, рискует оказаться в тюрьме? Она выглядит совершенно спокойной, даже не пытается изобразить горе или скорбь. Есть лишь немного любопытства к незнакомому человеку, который нанес ей визит и которого она вежливо принимает у себя в гостях.
Иоланду, казалось, очень интересовала моя профессия и то, чем я занимаюсь. И я произнес идиотскую фразу:
– Могу я попросить фотографии для статьи?..
Она с пониманием кивнула. И предложила мне несколько снимков маленького Мишеля:
– Вот здесь он больше улыбается, а вот на этом – он в своем любимом красном свитере. Не знаю, что теперь делать с его игрушками. О, я отдам их другому ребенку.
– А, э-э… Можно вас сфотографировать?
Иоланда согласилась так, как будто всегда мечтала увидеть себя на страницах газет:
– Конечно! Разумеется!
Она попросила дать ей немного времени, чтобы «привести себя в порядок» в ванной комнате.
– Лучше всего я получаюсь вот в этом ракурсе. Если я, конечно, могу вам советовать…
Иоланда повернула голову, улыбнулась и стала принимать разные позы, некоторые из которых выглядели довольно вызывающе. Возможно ли, чтобы это была та самая женщина, мать, которая связала руки собственному ребенку, засунула его в мешок для мусора и выбросила в канал?
Проводив меня до дверей, женщина попрощалась и предложила приходить когда вздумается, чтобы слегка перекусить и поболтать о моей страсти к журналистике.
Я вышел из дома Иоланды с ощущением тошноты и отвращения, и это чувство было гораздо сильнее, чем в тот день, когда я увидел оторванную женскую руку.
Я вернулся в издательство, чтобы написать статью. К вечеру глаза у меня так уставали, что я предпочитал не зажигать ярких ламп дневного света. Размышляя, я обычно расхаживал по полутемным коридорам здания. Во время одной такой прогулки моя нога с чавканьем погрузилась в какую-то мягкую массу, и я едва не упал.
Первое, о чем я подумал, был пакет с помидорами, но тут пакет заговорил:
– А, это ты…
Жан-Поль. Он был настолько пьян, что не держался на ногах. Главный редактор полз по полу, как гигантский слизняк.
«Я только что наступил на человека! Более того, на своего начальника…»
Ощущение было странным. Моя нога еще стояла у него на животе, когда снизу донеслось:
– Ты все статьи отправил?
– Э-э… я как раз занимаюсь этим, – пробормотал я, проворно убирая ногу.
– Что ж, ладно. Ты хорошо работаешь. Тебя здесь, похоже, все ценят. Ну я бы сказал, ценят достаточно для человека не из нашего города.
– Спасибо.
От него сильно разило дешевым пивом. Причем вишней там и не пахло.
– Я бы хотел поговорить с вами о расследовании смерти маленького Мишеля, – заявил я.
Главред приподнялся и попытался встать на четвереньки, но ему это не удалось. Я протянул ему руку, чтобы помочь, однако после еще одной бесплодной попытки он предпочел остаться на ковре. Жан-Поль сумел лишь выговорить следующее:
– Это может подождать до завтра, правда?
Погода не следующий день выдалась на славу. Жан-Поль принял меня в своем большом кабинете. Ничто в облике шеф-редактора не напоминало о том, как пьян он был накануне. Длинными аристократическими пальцами он вытащил сигарету и щелкнул зажигалкой:
– Твоя статья о лилипутке очень удачна. Я, например, до этой заметки и не подозревал о существовании лилипутов. Я путал их с карликами и даже полагал, что все это легенда из книжки Свифта. Ты пишешь, что у нее есть дом, построенный специально для нее. Но ведь это должен быть кукольный домик?
– Я бы хотел поговорить с вами об убийстве маленького Мишеля.
– Ах да, конечно. И до чего ты докопался?
– Ну… как бы это сказать… полагаю, я нашел убийцу.
– Прекрасно. И кто же это?
– Его мать, Иоланда. Она уже однажды пыталась его убить. Я говорил с полицейскими и могу восстановить ход событий. Она сама призналась мне, что вынуждена была выбрать одного из двух детей и предпочла сохранить того, кто ей казался симпатичнее.
Он пристально взглянул мне в лицо, приложив палец к губам.
– Я уже написал статью. В ней изложены все подробности моего расследования.
Главред пожелал ознакомиться с ее содержанием. Я протянул ему шесть листков с текстом, фотографии маленького Мишеля, его матери и дяди и места, где было обнаружено тело.
Жан-Поль покачал головой, как врач, который начинает догадываться о сложном диагнозе. Он прочитал статью, рассмотрел фотографии и, улыбнувшись, посмотрел на меня:
– Ты ведь не думаешь, что это напечатают?
Сам я никак не мог решиться говорить ему «ты».
– Вы считаете, что собранные мной факты ничего не стоят?
– О нет, тут все в полном порядке. Ты замечательный сыщик, просто Шерлок Холмс.
– Вы считаете Иоланду невиновной?
– Что ты, тут нет никаких сомнений: она действительно убила сына. Более того, сделала это преднамеренно.
Я прикусил губу:
– Тогда в чем же дело?
Улыбка главреда стала еще шире.
– Проблема в том, что ты не отдаешь себе отчета в том, какой эффект произведет подобная статья. Как по-твоему, что произойдет, если мы ее опубликуем?
– Эту женщину арестуют и будут судить.
– Да. А потом?
– Она отправится в тюрьму. – Я пытался понять, что же не так, и высказал одно предположение: – Вы хотите сказать, что тогда пострадает второй ребенок, которого лишат матери, да?
– Нет.
– Но что тогда? В чем загвоздка?
Он долго качал головой.
– Ты хочешь, чтобы у тебя на совести были убийства?
– Я не понимаю…
– Ну хорошо. Если уж тебе все надо разжевать… Эта женщина сказала, что убила сына, потому что ей не хватало денег на содержание двоих детей. Ей пришлось сделать выбор, правильно?
– Совершенно верно. Она именно так и сказала: «Я выбрала более симпатичного».
Жан-Поль замер, как преподаватель, который надеется, что ученик сам отыщет ответ.
– Думаю, ты догадываешься, что Иоланда – не единственная женщина, оказавшаяся в подобной ситуации. Есть десятки, даже сотни матерей, у которых слишком много детей и слишком мало средств, чтобы их прокормить. Они не сделали вовремя аборт, позволили своим отпрыскам появиться на свет и теперь не знают, что с ними делать. До них постепенно доходит: чтобы поправить свое положение, нужно, говоря языком экономики, «ликвидировать помехи». Ты следишь за моей мыслью?
– Гм…
– Но они не понимают, как за это взяться. Потому ничего и не делают. Даже если очень этого хотят.
Я молчал.
– Этот мир не так прост, как выглядит по телевизору, в кино или в газетных статьях. Людям говорят то, что они хотят слышать, и это далеко не всегда правда.
– То есть… – начал я.
– Очнись, приятель. Нет никакого материнского инстинкта, это всего лишь трюк, который придумали рекламщики, чтобы продавать присыпки, памперсы и прочее барахло! Врожденная материнская любовь… Что за бред! Но именно потому, что ее нет (равно как и Деда Мороза), люди после двадцати пяти лет начинают посещать психотерапевта. Моя мать меня не любила. Вероятно, то же самое можно сказать и о твоей матери. Они не любили нас, но не решились убить. Наверное, потому, что их останавливали те самые «технические трудности». И в этом вся разница между маленьким Мишелем и нами.
Я пристально смотрел на главного редактора. Он совершенно не походил на человека, находящегося под влиянием алкоголя. Наоборот, мне показалось, что он демонстрировал исключительную ясность ума. В его словах не было ни капли иронии – лишь констатация факта, признание печальной действительности.
– Я все-таки не до конца понимаю, к чему вы клоните…
– Что ж, давай будем называть вещи своими именами. Иоланда нашла выход из ситуации, чтобы больше не мучиться со старшим сыном. Эту историю ни в коем случае нельзя публиковать, иначе… хм… другие матери тут же сделают что-то подобное.
Воцарилась тишина. Я был потрясен.
– Видишь ли, все дело только в воображении. Другие матери просто не додумались использовать большой мешок для мусора и канал. Иоланда изобрела свой, особый способ решения проблемы, которую я бы назвал широко распространенной.
Оторопев от услышанного, я по-прежнему молчал.
– Возникает только один вопрос: стоит ли подкидывать другим матерям идею, как избавиться от лишних детей? Ты должен понимать, что после публикации твоей статьи у Иоланды наверняка появятся подражатели.
Я ущипнул себя, чтобы очнуться, избавиться от этого кошмара.
– Вы что же, хотите сказать, что это преступление, если забыть о том, насколько оно чудовищно, является оригинальным изобретением?
Жан-Поль вздохнул:
– Совершенно верно. Если выпустить эту статью в ее нынешнем виде, погибнут и другие дети. По твоей вине. Если же статья станет более нейтральной, они останутся в живых.
Я уставился на него, не решаясь понять то, что он сказал.
– Знаешь, в фильмах и романах людям преподносят симпатичный, удобный мир, устроенный в соответствии со строгими правилами, – логичный мир, в котором есть добрые и злые. А потом мы встречаемся с реальностью. – Это слово он произнес каким-то странным тоном и пальцами изобразил кавычки. – В реальности преступники редко попадают в тюрьму. – Он затянулся и аккуратно выпустил табачный дым. – И может быть, это даже лучше для всеобщего спокойствия.
– Но… как же жертвы?
– Жертвы? Пусть катятся ко всем чертям!!!
Он выпалил это так яростно, будто говорил о чем-то глубоко личном, о том, что он пережил на собственном опыте. Что это была за тайна?
– Жертвы не воскреснут от того, что их мучители попадут в тюрьму. Так что давай думать об общественном благе, прежде чем нам приспичит во что бы то ни стало выступить в роли поборников справедливости. Счастливого конца не бывает. Бывает только реальный конец.
Жан-Поль посмотрел на меня, как учитель, который только поделился с учеником великим откровением.
– Так что же мне делать? – спросил я, собирая свои листки и фотографии. Теперь они стали ненужными.
Шеф сделал неприличный жест и стал раскладывать фотографии как карты:
– Ага, вот эта очень хороша. Симпатичный маленький Мишель в красном свитере. Ты даешь снимок мальчика, пишешь под ним его имя и фамилию и сочиняешь небольшую заметку в стиле: ««Трагическое происшествие на берегу канала». Сообщи некоторые подробности происшествия и напомни родителям, чтобы те не позволяли своим чадам болтаться на берегу этого самого канала. Можешь даже обвинить дорожные службы, которые должны были установить ограждения в особо опасных местах. Не переживай, в мэрии привыкли, что на них все сваливают. Это называется «отсутствием конкретного виновника в условиях коллективной ответственности». – От Жан-Поля не укрылось, что мне не по себе. – Видишь ли, счастливых журналистов не бывает. Хочешь, я скажу тебе почему? Потому что мы знаем, что происходит на самом деле. И это пожирает нас изнутри. Чтобы быть по-настоящему счастливым, нужно пребывать в неведении или уметь очень быстро забывать. Зачем, по-твоему, я столько пью? Пойдем, я угощу тебя кружкой «геза»[25].
На этот раз я принял его приглашение. После трех кружек «геза», двух кружек вишневого пива плюс пять оливок, порция картофеля фри и жирная сосиска с дижонской горчицей Жан-Поль посоветовал мне попробовать пиво под названием «Скоропостижная смерть». Смакуя янтарный напиток, одновременно горький, шипучий и сладковатый, я раздумывал, можно ли в самом деле упиться пивом до смерти. Мысли тонули в каком-то тумане, меня разбирал беспричинный смех.
Жан-Поль наклонился ко мне, его глаза сверкали.
– Да, счастливых журналистов не бывает, но вот о чем я тебе не сказал: это ремесло может быть вполне сносным при условии небольшой «химической поддержки». До сих пор ты был, так сказать, девственником и только что лишился невинности. Любой человек рано или поздно соприкасается с грязью, и лишь после этого люди действительно становятся людьми!
Он захохотал и хлопнул меня по спине.
На следующее утро в газете появились фотография маленького Мишеля в красном свитере и статья под заголовком «Трагическое происшествие на берегу канала».
Мадам Виолетта – в бигуди, тапочках и пеньюаре – показала мне за завтраком мою собственную статью.
– Бедный мальчик, он был так мил. И даже просто на фотографии видно, что он был послушным ребенком. Но он так поздно играл на берегу канала! Неудивительно, что он попал в беду. Там же ничего не видно, в том месте отвратительное освещение. Да еще там наверняка было скользко. Я всегда считала тот район опасным и никогда бы туда не пошла. Надеюсь, твоя статья хоть немного расшевелит наши власти и муниципалитет наконец установит там уличные фонари, ведь это нужно, чтобы уберечь детей.
Мне захотелось сказать ей, что когда люди сами падают в канал, то у них, как правило, не бывают связаны за спиной руки и эти люди не упакованы в мешок для мусора, но, взглянув на ее взволнованное лицо, я понял, что не в состоянии обрушить на нее этот ужас, который наверняка испортил бы ей завтрак…
Все следующие дни я работал, чувствуя, что с трудом сдерживаю ярость. Фотографии других трупов помогли мне забыть лица маленького Мишеля и его матери.
Я писал о несчастном случае с грузовиком («Водитель был навеселе и не заметил знака „стоп“», – объяснил мне мотоциклист, первым оказавшийся на месте аварии); празднике урожая («Месье журналист, не хотите ли бокальчик аперитива – белое вино с ликером? Ну же, это только пойдет вам на пользу. У вас усталый вид, аперитив вас взбодрит»); восстановлении колокольни, пострадавшей от грозы («О да! Городские власти давно обещали нам ремонт и все никак не начинали. Этот удар молнии позволил наконец довести дело до ума! Бокал игристого?» – говорил кюре); встрече ветеранов войны («Присоединяйтесь! Налить вам шампанского?»); реконструкции муниципального бассейна («После фотосессии планируется небольшой дружеский коктейль. Будет сангрия, не пропустите!») плюс о трех свадьбах («Шампанское! Всего один бокал за здоровье новобрачных. Отказываться нельзя, это плохая примета»).
Конец ознакомительного фрагмента.