Глава 2
Как совершаются подвиги
По меркам Запустенья, Хамилог считался вполне приличным городом. Конечно, по сравнению с городами Королевств или Забугорья назвать его настоящим городом, не покривив при этом душой, было сложно. Однако следует учесть тот факт, что и в Королевствах, и в Забугорной Империи даже те поселения, которые, безусловно, могли именоваться городом, старались как можно дольше сохранить статус деревни.
Связано это было с тем, что звание города в этих высокоцивилизованных краях, кроме сомнительного повода для гордости, приносило еще и множество дополнительных налогов, а их и без того было немало. Но о налогах, податях и прочих изобретениях человеческой цивилизации постоянные жители Запустенья знали только понаслышке – от купцов и прочих странников. Хотя формально они и считались подданными Королевств, ни одно из них еще не управлялось настолько спятившим властителем, который бы попытался собрать налоги с Запустенья.
Дело в том, что для самого сбора и последующей охраны собранных денег в местности, кишащей всякими и всяческими чудовищами, потребовалась бы столь большая армия, что расходы на ее содержание намного перекрыли бы любую ожидаемую прибыль. Не говоря уж о том, что для такой армии немедленно бы нашлось куда более нужное и выгодное дельце гораздо поближе.
Что же касается настоящих повелителей Запустенья – многочисленных драконов, колдунов, великанов и прочих страшилищ, то они вопреки слухам о своей неразумности управляли своими подданными весьма здраво и никогда не драли с них трех и более шкур. Возможно, это было связано с тем, что королям, императорам и прочим властителям в большинстве случаев абсолютно безразлично, что достанется их преемникам после их скорой кончины, а чудовищ, которые отличаются весьма большой продолжительностью жизни и вообще умирают крайне редко и неохотно, весьма заботит вопрос своего пропитания в ближайшую тысячу-другую лет.
В этом вопросе Хамилогу также крупно посчастливилось. О его владельце, черном маге Гаргидрурге, не было никаких известий уже лет тридцать, однако перед этим он оставил о себе столь недобрую память, что ее, по прикидкам хамилогцев, должно было хватить еще на полсотни лет безбедного житья. Мало кто из окружающих охотников до чужого добра верил в то, что такой мерзкий, злобный и подлый тип, каким был Гаргидрург, мог окочуриться сам по себе, без активной помощи со стороны. А поскольку никто из героев или конкурентов черного мага не взял на себя ответственности за его убийство, следовательно, Гаргидрург либо просто-напросто дрыхнет очередным летаргическим сном, либо с головой ушел в какие-то очень черные магические опыты и временно перестал интересоваться окружающим его миром.
Впрочем, последний вариант жителей Хамилога также вполне устраивал. Видимых последствий магических опытов они не замечали, а на невидимые им было, мягко говоря, наплевать.
За тридцать лет спокойной жизни Хамилог разросся и по числу домов, если считать таковыми ВСЕ его домишки, мог посоперничать с такими уважаемыми городами Запустенья, как Плешийград или Чертзадерий. В тот исторический момент, когда Шах удостоил его своим посещением, в нем было даже на два городских атрибута больше, чем обычно.
А именно: Базар, раскинувшийся на Базарной Площади, точнее, на Базарном Выгоне, поскольку большую часть года это поле служило хамилогцам для выпаса скота, и Заведение мадам Ляфорели, расположившееся в шатре неподалеку. По мнению большинства хамилогцев, как приехавших на Базар, так и обитавших в нем постоянно, это заведение придавало Хамилогу тот налет порочности, который они считали неотъемлемой частью каждого уважающего себя города.
Что касается постоянных достопримечательностей Хамилога, то главным и самым заметным из них являлась городская башня. Не заметить ее было действительно трудно – сложенная из серого камня башня возвышалась над Хамилогом на добрых двадцать саженей и за прошедшие с момента ее постройки три сотни лет ничуть не покосилась. Хамилогцы очень гордились этим фактом, хотя, если разобраться, гордиться должны были строившие башню гномы. Башня соединяла в себе функции сторожевой, пожарной – хоть хамилогцы так и не удосужились учредить у себя пожарную команду, но все время собирались это сделать, – ратуши, тюрьмы, казармы городской стражи и прочих как действующих, так и будущих служб, без которых немыслимо существование никакого города. Правда, некоторые города умудряются обходиться без них, но остальные считают это исключением, только подтверждающим правило.
Второй, куда менее заметной постоянной хамилогской достопримечательностью был трактир.
Шах осторожно обошел громадную лужу, посреди которой блаженно развалилась не менее огромная свинья, и, задрав голову, уставился на вывеску трактира. Идущий за ним Шон осторожно попробовал ступить на воду и, убедившись, что в его нынешнем состоянии поверхность воды ничем не отличается от толстого льда, тоже обошел лужу вокруг.
Шах умел читать. Этому сложному и для многих загадочному искусству его обучил бродячий жрец, и до недавнего времени это было единственное, чем Шах мог заслуженно гордиться.
Как ни странно, Шон тоже умел читать. Правда, он получил это умение благодаря искусству играть в кости, находясь при этом в изрядном подпитии. Волшебник, у которого он выиграл, был куда менее стоек в обращении со спиртными напитками, но заклинание он составил на редкость удачно, и оно сохранило действие даже после смерти своего носителя. Как бы то ни было, именно Шон первым прочел трактирную вывеску, гласящую:
«Чертова печенка. Трактир Старого Тромба»
С немалым трудом осилив эту надпись, Шах некоторое время стоял перед дверью, задумчиво почесывая затылок. Наконец, когда Шон уже начал терять терпение (что вообще с ним происходило довольно быстро), Шах решился и, протянув руку, осторожно коснулся двери.
Шон тяжело вздохнул. Когда в трактиры входил он, это происходило следующим образом: сначала внутрь влетала дверь. Следом за дверью влетал кто-нибудь из прохожих, если таковые имели несчастье подвернуться Шону под руку. А затем на пороге показывался он, Рыжая Погибель, и, издав свой знаменитый клич, бросался в уже поджидающую его свалку. И уж никогда, сколько Шон себя помнил, он не пробовал ОСТОРОЖНО открыть дверь в трактир.
Дверь тоже явно не привыкла к подобному обращению. Она сильно отличалась от всего здания, больше всего напоминавшего приземистый, прочный пенек, под которыми так любят селиться древесные гномы. Собственно, именно древесными гномами оно и было построено. Основным пожеланием заказчика при строительстве была максимальная устойчивость и прочность конструкции снаружи, а главное – изнутри. Наоборот, дверь была задумана, спроектирована и сделана так, чтобы ее вынос сопровождался минимальным ущербом для всего остального здания и, как следствие, минимальными усилиями для выносящего. Поэтому дверь даже не сразу поняла, чего, собственно, от нее хотят. А поняв, начала двигаться – медленно и сопровождая каждый дюйм пути ужасающим скрипом.
Когда дверь отворилась настолько, что Шах смог протиснуться в образовавшийся проем, на вход были направлены не только взгляды тех, кто к моменту его появления еще оставался на ногах, но и большинства тех, кто уже успел сползти под столы и проснулся именно от этого, столь непривычного и неприятного звука.
Зрелище, представшее их затуманенным взорам, вызвало в трактире тихую и нездоровую сенсацию. Даже сам старый Тромб оторвался от протирания грязной кружки куда более грязной тряпкой и озадаченно глянул на протиснувшегося в дверь паренька.
Согласно большинству ходивших о нем сплетен и слухов, до того, как стать трактирщиком, Тромб был весьма известным воином, а по мнению некоторых, даже героем. И действительно, ловкость, с которой он управлялся в своем трактире, в частности, с проблемой освобождения карманов и кошельков посетителей от мало-мальски ценного содержимого, наводила на мысли если уж не о бывалом вояке, то уж о многоопытном мародере наверняка. Однако забредавшие иногда в Хамилог герои не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи, а сам Тромб на вопросы о его прошлом отмалчивался, причем таким образом, что у спрашивающего не только пропадала всякая охота задавать новый вопрос, а вообще узнавать что-либо о прошлом Тромба, даже если ему об этом будут рассказывать насильно.
Одно было ясно – повидал Тромб ой как немало. Однако зрелище, представшее его глазам – как левому, простому, так и правому, из магического стекла, удивило даже его.
На первый взгляд, вошедший был самым обычным деревенским пареньком. Это было удивительно само по себе, поскольку обычные деревенские пареньки не заходили в трактир Тромба НИКОГДА, а другие крестьяне если и отваживались на это, то толпой не меньше десяти душ. При этом они старательно выбирали то время, когда в трактире было как можно меньше народу – желательно, вообще никого. Поздним вечером базарного дня в трактир не осмелились бы войти не то, что крестьяне, а и большая часть городских обывателей.
Однако куда больше Тромба поразил меч. Меч висел за спиной паренька, на потертой кожаной портупее, в добротных ножнах с бронзовыми заклепками. Двуручная рукоять, на полсажени возвышавшаяся над макушкой паренька, была сделана из чьей-то там кости и надежно обшита кожей – судя по цвету, драконьей. Обшить рукоять настоящей драконьей кожей мог позволить себе далеко не всякий воин и даже не каждый герой. Но мечтал об этом каждый. Стоила же такая рукоять, как мгновенно прикинул Тромб, примерно столько, сколько весь его трактир, включая посетителей. Одним словом, при первом же взгляде на этот меч любому понимающему человеку становилось ясно, что на совести у меча не один десяток много кого и он этим ничуть не тяготится, а наоборот, в любой момент готов молнией вылететь из своих удобных ножен и разить. Насмерть.
Эта парочка – паренек и меч – настолько не гармонировали между собой, что несколько наиболее опытных завсегдатаев трактира начали потихоньку пробираться к выходу. Они еще не знали, в чем дело, но жизненный опыт Запустенья подсказывал, что от любых странностей, непонятностей, несообразностей и тому подобных вещей нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей.
Тромб моргнул и озадаченно протер магический глаз. На долю секунды ему показалось, что стоящий в дверях парнишка словно раздвоился – какое-то неясное шевеление возникло у него за спиной. Но когда протирка закончилась, никакого шевеления уже не было.
Тромб моргнул еще раз.
Старею, тоскливо подумал он. Вот и глаз барахлить начал. Видать, из-за погоды.
Он тяжело вздохнул. Что ж, драка началась бы с минуты на минуту в любом случае, а паренек… Ну, паренек, может быть, даже успеет дойти до стойки и заказать миску похлебки. Может быть, даже успеет за нее заплатить, если очень повезет.
Шах собрался с духом и двинулся к стойке, стараясь обходить посетителей как можно дальше и, упаси боги, никого не задеть. Шон ухмыльнулся и двинулся следом за ним, жалея только об одном – что, будучи призраком, он не может мимоходом сграбастать со стола кувшин с вином.
Стойка, в начале пути казавшаяся Шаху столь же недосягаемой, как Большой Бугор, с каждым шагом становилась все ближе и ближе. Наконец Шах почти уперся в нее носом. С трудом оторвав глаза от пола, он поднял голову – и натолкнулся на крайне недружелюбный взгляд стоящего за стойкой человека, который, по-видимому, и являлся самим Старым Тромбом. Глаза у Тромба были разноцветные.
– Чего желаете? – осведомился трактирщик тоном, явственно намекающим, что лично он желает сегодня на ужин какого-нибудь деревенского паренька поупитаннее.
– М-миску похлебки, – выдавил Шах. – П-пожалуйста.
При слове «пожалуйста» трактирщик непроизвольно поморщился.
– Два гвеллера.
Стоящий рядом с Шахом Шон также поморщился. За спиной у Шаха раздался какой-то неясный, но весьма недовольный гул. Однако его немедленно перекрыл рев с одного из ближайших столиков:
– Поставь ему миску молока, Тромб. Пусть полакает.
Шах медленно обернулся и в наступившей тишине с ужасом услышал, как его собственный голос произносит:
– Заткни свои слова в свою поганую пасть и вытри ее бородой!
«Но ведь я не хотел говорить этого! – пронеслось у него в голове. – Я вообще не хотел ничего говорить. А уж тем более такое. Я так никогда раньше не разговаривал!»
Услыхав ответ, здоровенный верзила, из которого запросто можно было наделать минимум четырех Шахов, взревел не хуже мамонта, вскочил, придавив при этом столом своих недавних собутыльников, и двинулся вперед. Увидев надвигающуюся на него гору, Шах отступил назад и оперся об стойку.
А Шон, увидев столь большую мишень для пинков, радостно ухмыльнулся.
Когда до верзилы оставалось не больше двух шагов, правая рука Шаха сама по себе рванулась вперед и вверх, увлекая все остальное тело за собой.
Раздался короткий, сухой треск.
Медленно, величественно туша верзилы взмыла в воздух, проплыла над рядами столов и с жутким чавкающим звуком врезалась в стену под самым потолком. Долю секунды туша повисела там, а затем со страшным грохотом рухнула на пол.
В зале раздалось дружное «ох». Тромб снова протер глаза и озабоченно посмотрел на стену – гномы строили прочно, но на такие удары даже они не рассчитывали. К его облегчению, мореные дубовые доски выглядели вполне целыми.
Шах пораженно уставился на свою правую руку. Он был готов поклясться чем угодно, что даже не коснулся верзилы – тот взлетел, словно сам по себе.
Внезапно что-то с силой толкнуло его в правый бок. От этого толчка Шах потерял равновесие и растянулся на полу, больно ушибив себе при этом локоть.
Двум наступавшим на него приятелям верзилы пришлось значительно хуже. Их союзник, приготовившийся напасть на Шаха сзади, не успел остановить удар и обрушил свой стол прямо на их головы. Хотя Тромб старался не делать мебель, которую должны были разнести в любом случае, особо массивной, определенный запас прочности у стола был. Во всяком случае выбраться из-под груды обломков не пытался никто.
Шон пнул опешившего столометателя в крестец, отправив его на самый верх созданной им же кучи, и, издав свой знаменитый клич, который, к сожалению, услышали только окрестные кошки и собаки, с восторгом ринулся вперед.
Когда полминуты спустя трактирщик рискнул выглянуть из-за стойки, драка была в самом разгаре. Большинство находящихся в трактире предметов и существ внезапно разучились ходить и дружно пришли к выводу, что полет является единственным достойным способом передвижения.
Но больше всего поразил Тромба тот факт, что паренек не только не лежал пластом на полу, а даже ухитрялся проводить на ногах большую часть времени. Хотя сам Шах был уверен, что он всего-навсего пытается уклониться от летающих повсюду тел, наметанный глаз трактирщика мигом определил, что именно он является центром и, судя по всему, основной движущей силой бушевавшей в трактире бойни.
Тромб тяжело вздохнул. Хотя появившееся за годы спокойной жизни брюшко и врожденный инстинкт самосохранения всячески умоляли его не покидать надежного укрытия под стойкой, он все же решил попытаться хоть ненамного приуменьшить список потерь.
Перехватив поудобнее увесистую ясеневую дубинку, на счету которой было немало разбитых черепов, трактирщик пригнулся и короткими перебежками двинулся вдоль стены. Однако ему удалось сделать только несколько шагов. Пол его собственного трактира внезапно взбрыкнул и, крутанувшись, выдернулся из-под ног. В последний момент Тромб успел увидеть, что падает он лицом как раз на собственную дубинку, а затем у него в голове беззвучно взорвалась расцвеченная редкими звездами темнота.
Весть о том, что в трактире Старого Тромба идет невиданная доселе потасовка, преодолела неполные две сотни шагов, отделявших трактир от башни, всего за каких-то восемь минут, что по меркам Хамилога было самым настоящим чудом.
Услышав эту весть, командир дежурного отряда стражников десятник Кроллер Свон тяжело вздохнул.
Больше всего на свете десятник Кроллер Свон не любил куда-то спешить. В юности он, бывало, страдал из-за этого качества, поскольку к тому моменту, когда он прибывал на пожар, от горевшего строения обычно оставалась только груда дымящихся головешек. Однако, повзрослев, Кроллер пришел к выводу, что вообще-то любой пожар – это просто большой костер. А раз так, то и огорчаться не из-за чего.
Но на этот раз проблема была куда более серьезной. Ведь трактир Тромба помимо всего прочего был единственным в городе местом, где можно было разжиться более-менее качественной выпивкой. Следующим по значению источником была местная ведьма матушка Мюрриваль, а одна только мысль о том, что за каждой каплей живительной влаги придется тащиться аж на Лосиное озеро, где стоял матушкин домик, вызывала у десятника и подчиненных ему стражников предынфарктное состояние. Это не говоря о том, что самогон матушка гнала, если верить слухам, из заячьего помета, отвара из лягушек и прочих, вне всякого сомнения, полезных природных ингредиентов, которые тем не менее почему-то никто не желает есть добровольно.
В общем, подстегиваемый этими или другими схожими соображениями, отряд стражников прибыл к трактиру в рекордный для Хамилога срок – спустя всего сорок две минуты с начала драки.
Это окончательно позволило сегодняшнему дню превысить среднегодовую норму отпускаемых на Хамилог чудес.
Зрелище, открывшееся взорам стражников, заставило их сбавить шаг, теснее сплотить ряды и покрепче перехватить оружие.
В дверной проем трактира мягко лился золотистый свет. Ему ничто не препятствовало в этом, поскольку дверь трактира, в которую отчаянно вцепился какой-то тип, валялась посреди улицы. Еще два бездыханных тела были аккуратно уложены на крыльце – каждое на своей ступеньке.
Изнутри трактира не доносилось ни единого звука.
Вдохновленные этим обстоятельством стражники взобрались на крыльцо, тщательно вытерли сапоги об импровизированные коврики и осторожно заглянули внутрь.
Это было НЕЧТО.
Кроллер Свон и его подчиненные были давними знатоками и ценителями великого искусства трактирной драки. Хотя в последние годы в Королевствах, под влиянием, вне всякого сомнения, загнивающей культуры Забугорной Империи, некоторые малоопытные любители начали позорить это достойное и уважаемое всеми развлечение использованием так называемых шпаг, до Запустенья эти новомодные штучки еще не дошли. А даже если бы и дошли, то, скорее всего, были бы встречены крайне неодобрительно. Жители Запустенья были людьми простыми и старались придерживаться традиций. А традиционная, классическая форма трактирной борьбы была крайне простой – бей всех подряд чем под руку попадется.
Шон А'Фейри считался большим мастером трактирной борьбы.
Весь пол в трактире Старого Тромба был покрыт аморфной массой, основными составляющими которой были: обломки мебели, осколки посуды, еда и питье, наглядно демонстрирующие практически все предлагаемое Тромбом меню, самые различные вещи, принесенные в трактир неосторожными посетителями, и тела. Некоторые из тел еще пытались пошевелиться. Все это было тщательно перемешано между собой.
Слой, устилающий пол, был весьма неравномерен. Местами он утончался почти до толщины пролитого супа, зато районы, где кипели особенно жаркие схватки, были отмечены величественными курганами, достигавшими высоты в половину человеческого роста.
Эту грандиозную панораму отгремевшей битвы нарушали своим присутствием двое.
Одним из этих двоих был Рыжий Шон А'Фейри, который опирался на стену и, скрестив руки на груди, любовался на учиненное им побоище. Но его стражники увидеть не могли. Зато они прекрасно видели деревенского паренька, стоявшего посреди разгромленного трактира НА СВОИХ НОГАХ и судорожно сжимавшего в руках полупустой дорожный мешок.
Обозрев расстилавшуюся перед ним картину, Кроллер Свон судорожно сглотнул, чтобы хоть как-то смочить враз пересохшее горло, и почувствовал необходимость что-нибудь сказать.
– Тромб, ты живой? – осторожно спросил он, глядя в середину зала.
– Нет, – донесся приглушенный голос трактирщика откуда-то справа. – Мертвый.
Кроллер с ужасом уставился на место, из – точнее, из-под – которого исходил этот замогильный глас, и снова сглотнул набежавшую слюну.
Около этой стены битва была особенно жаркой. Курган, большую часть которого составляли тела и полки, был одним из самых высоких во всем трактире. Вершину его, подобно могильным плитам на курганах древнеэльфийских королей, венчал здоровенный обломок стойки.
– Тромб, – почему-то шепотом спросил Кроллер, наклонившись к подножию кургана. – Ты здесь? Ты не ранен?
– Крол, ты идиот, – прохрипел подмогильный голос трактирщика. – Я не ранен, я убит.
Свон облегченно вздохнул и махнул рукой своим стражникам. Соединенными усилиями они разрыли часть западного склона и извлекли из-под кургана полузадохнувшегося трактирщика.
Оказавшись на поверхности, Тромб первым делом проверил сохранность стеклянного глаза. Глаз был на месте. Зато на лбу прямо над ним медленно разгорался огромный, величественный синяк – последствие падения на ясеневую дубинку. Еще один синяк, поменьше и неизвестного происхождения, трактирщик обнаружил на челюсти. Дальнейшее исследование он решил прекратить за ненадобностью – ниже головы болело все тело, начиная от шеи и заканчивая большими пальцами ног.
– Ну, как ты, Тромб? – озабоченно поинтересовался Кроллер.
– Там, – прошамкал трактирщик, придерживая рукой пострадавшую челюсть. – В углу.
– Что?
– Шундушок. В нем две бутыльки. Одна желеная. В ней вино. Возьмете себе.
– Нисс! – скомандовал Кроллер.
Стражник опрометью бросился в угол.
– Шинюю, – продолжил трактирщик, отрывая от рубахи одного из павших в борьбе роковой длинный лоскут, – принешете шуда. Не вждумайте пить. Там примошка.
– Вот.
Запыхавшийся Нисс протянул трактирщику бутыль с примочкой, одновременно пытаясь выгрызть пробку бутыли зеленого стекла.
Тромб ловко откупорил синюю бутыль, плеснул пахучую жидкость на тряпицу, приложил ее ко лбу, закрыл глаза и блаженно улыбнулся.
– Послушай, Тромб. – Кроллер осторожно тронул трактирщика за плечо. – А что здесь, собственно, произошло?
Не открывая глаз, Тромб наугад ткнул бутылью с примочкой в середину зала.
Кроллер Свон медленно повернулся, обозрел указанный трактирщиком район и недоуменно уставился на давешнего деревенского паренька, который все еще торчал посреди трактира, прижимая к себе свой дурацкий мешок.
– Но, Тромб, – начал он, поворачиваясь обратно к трактирщику: – ведь не может…
Тромб плеснул на тряпицу новую порцию примочки.
– Может.
Кроллер Свон повернулся, посмотрел на мальчишку в третий раз. Только теперь он обратил внимание, что палка, торчащая у того из-за спины, – это рукоять отличнейшего двуручного меча.
– Ты хочешь сказать, что этот погром…
– Большую часть этого погрома, – Тромб постепенно приходил в себя и даже сделал попытку усмехнуться, – я пролежал, будучи погребенным под останками собственной мебели. Однако мой военный опыт гласит, что последним на поле боя обычно остается победитель.
У Кроллера Свона в очередной раз пересохло горло. Он выхватил из лап своих подчиненных бутыль и несколькими глотками осушил ее почти наполовину. Доброе вино слегка взбодрило его, и Свону удалось, хоть и с немалым трудом, уместить в своей голове мысль, что величайшее на его памяти трактирное побоище учинил какой-то деревенский молокосос, неизвестно зачем таскающий на спине отличный боевой меч. О последствиях, которые влекла за собой эта мысль, Свон даже не стал задумываться. Это можно было отложить на завтра, а Кроллер Свон никогда не делал немедля то, что можно было отложить, и уж тем более не собирался нарушать это правило именно сейчас. В конце концов, он всего-навсего простой десятник.
Осознание этого факта, как ни странно, обрадовало Свона впервые за последние двенадцать лет. Он еще раз приложился к бутыли и зашагал к пареньку, стараясь по возможности не наступать на чью-нибудь голову.
– Пойдем.
– Куда?
– В тюрьму, понятно. – Кроллер недоуменно уставился на паренька и выдвинул самый, на его взгляд, веский аргумент: – Тебе ведь надо где-то переночевать?
Шах горестно вздохнул. Насколько он знал, никто из Дудинок еще никогда не падал столь низко, чтобы его сажали в тюрьму.
А он, победитель драконов, герой и…
– А… там очень страшно? – спросил он и тут же пожалел об этом.
– Где? – не понял Свон.
– Ну… в тюрьме?
– Страшно? – Стражник с недоумением посмотрел на него и вдруг расхохотался: – Да ты что, парень?! Ведь большую часть времени, когда камеры пустуют, в них живем мы, стража. Что мы, себе самим враги?
Шах издал еще один горестный вздох и покорно поплелся за Кроллером.
– Эй, Свон, – окликнул их трактирщик, когда они уже подходили к двери.
– Чего?
– Прежде чем посадишь парня в камеру, – медленно произнес трактирщик, – дай ему ужин. Он ведь заплатил за похлебку.
Единственное окошко в комнате было настолько узким, что через него не смогла бы сбежать даже плотно пообедавшая крыса. Тем не менее строившие башню гномы сочли необходимым оснастить это окно последним тогдашним архитектурным новшеством – решеткой. Просачивавшегося через все это света хватало ровно на то, чтобы не называть царившую в комнате темноту полной. Однако этот свет обладал одним весьма примечательным свойством – в любое время суток и в любую погоду он концентрировался исключительно на лице стоящего перед столом. Это было весьма удобно для хозяина комнаты.
В данный момент это свойство в полной мере испытывал на себе Шах. Он стоял перед столом и, щурясь, старался разглядеть у сидящего хоть что-нибудь, кроме лысой макушки и сложенных на пузе пальцев.
Сидящий за столом временно – последние пятнадцать лет – пользующийся правами городского головы Хамилога достопочтенный Картопля Фейс, в свою очередь, пытался избавиться от двух нелепых подозрений. Во-первых, у него было странное чувство, что со стоящим перед ним пареньком что-то глубоко не так, а во-вторых, его упорно мучило ощущение, что на его столе кто-то сидит.
В третий раз проведя рукой над столом и убедившись, что там все еще никого нет, городской голова громко прокашлялся и спросил:
– Так кто он все-таки такой?
– Герой, – отозвался Кроллер Свон из темноты позади Шаха.
– Хм, герой? – с подозрением переспросил Картопля, уставившись на Шаха. – Точно?
– А я откуда знаю? – отозвался десятник. – Говорит, герой.
За свою довольно продолжительную по меркам Запустенья жизнь Картопля Фейс повидал большое количество разнообразных героев и считал, что по крайней мере с основными их разновидностями он знаком. Однако героев, настолько походящих на деревенских подростков, ему видеть еще не доводилось.
– И сколько же ты подвигов совершил, а, герой?
Шах вздрогнул, не сразу сообразив, что вопрос задают именно ему.
– Один.
– Хм, один. И что это был за подвиг такой?
Шах попытался собраться с духом.
– Я убил двух драконов, – гордо заявил он.
– Двух драконов в одном бою? – уточнил городской голова. – Вот этим самым мечом?
Шах покосился на лежащий на столе меч, который никто так и не рискнул вытащить из ножен. Об оружии, оттяпывающем излишне любопытным всякие конечности, хамилогцы знали не понаслышке.
– Нет, – признался он. – Меча у меня еще не было.
– А где же ты тогда его взял? – взвыл Картопля.
– Нашел.
– Это пока что первое и единственное, во что я могу поверить, – проворчал городской голова. – Такой меч ты не мог ни купить, ни украсть, ни взять в бою. Ты мог только найти его на дороге, хотя в то, что такой меч мог валяться на дороге, я тоже не верю.
– Но ведь откуда-то он его взял, – робко заметил Кроллер.
– Да наверно уж, – иронически заметил Картопля. – Раз этот меч лежит на моем столе, значит, он непременно должен был откуда-то взяться.
Десятник замолчал.
– Ну ладно, – продолжил городской голова. – Скажи мне вот что. Как ты сумел справиться сразу с двумя драконами, если меча у тебя, по твоим же словам, еще не было?
Шах замялся.
– Не помню, – наконец выдавил он.
От удивления городской голова не только оставил рот незакрытым, но и едва не забыл о необходимости втягивать через него воздух.
Все встреченные им до сих пор герои больше всего на свете любили рассказывать о совершенных ими подвигах, причем делали это с многочисленными подробностями и повторами. Умение рассказать о совершенном подвиге являлось одним из важнейших черт настоящего героя. Тем из них, кого боги по каким-либо причинам обделили этим даром, обычно приходилось либо таскать за собой кого-нибудь, кто бы мог засвидетельствовать факт совершения подвига, либо подкреплять свои слова трофеями.
Оба варианта имели множество недостатков. Добровольцев на роль свидетелей было довольно трудно подобрать – ведь в случае поражения героя им редко удавалось убедить победителя в своем нейтралитете. Что касается трофеев, то предъявлявшие их герои довольно часто сталкивались, например, с нежеланием признать голову обычного орка за свидетельство победы над десятком горных троллей. Поэтому когда до сознания городского головы наконец дошло значение сказанных Шахом слов, он с большим трудом поверил собственным ушам.
На некоторое время в комнатушке воцарилась тишина. Нарушил ее сам городской голова.
– А ты что скажешь? – спросил он у темноты справа от Шаха.
– А что я, по-твоему, должен сказать? – отозвалась темнота голосом Тромба.
– Ну, как это? – Картопля даже растерялся на мгновение.
– Ты ведь за свою жизнь столько повидал, а, Тромб? Неужели ты можешь поверить в то, что он говорит?
– За свою жизнь, – передразнил Фейса Тромб, – я научился доверять только двум свидетелям – своим глазам и синякам на своей шкуре. А сейчас эти свидетели в один голос говорят мне, что способных устроить такой погром, какой устроил в моем трактире этот паренек, из всех известных мне героев не наберется и десятка.
– Ну, это ты уже загнул, Тромб! – возразил Кроллер, который, как упоминалось выше, был давним знатоком и ценителем искусства трактирной драки. – Десяток-то наберется.
– Это я-то загнул?! – возмутился Тромб, который как-никак сам владел трактиром и поэтому разбирался в трактирной драке уж по меньшей мере не хуже десятника. – А давай посчитаем.
– Давай посчитаем.
– Давай!
– Давай!
Трактирщик выступил на свет и демонстративно поднял вверх правую руку.
– Праотца не считаем. Он велик и всемогущ по определению.
– Не считаем, – согласился десятник.
Трактирщик загнул большой палец.
– Черный Джереми.
– Согласен, – кивнул Свон.
– Каин Золотая Секира.
– Согласен.
– Малыш Пенек.
– Угу.
– Тор Троллебой.
– Согласен.
– Рыжий Шон А'Фейри.
– Согласен.
Тромб поднял вторую руку.
– Мышиный Щеголь.
– Говорили, что его великан прихлопнул, – захваченный азартом десятник даже не сообразил, что подсказывает в пользу соперника.
– Говорили, – степенно кивнул трактирщик. – Но пока твердо неизвестно, считаем.
– Считаем.
– Фредди Гоблин. А из женщин, – несколько секунд в душе трактирщика шла молчаливая борьба между мужской гордостью и справедливостью, завершившаяся победой справедливости, – только Красная Оса. И все.
– Ну, как же это – все?! – возмутился Кроллер. – А Гондиг Сундук, а Ханд Громовой Кулак, а…
– Ты сам-то подумай, чего мелешь, – осадил его трактирщик. – Ты бы еще Имперского Паладина назвал. Да если бы Ханд устроил драку в моем трактире, разве от него хотя бы одна щепка осталась?
Кроллер озадаченно почесал затылок.
– Пожалуй, что не осталась, – заключил он, подумав. – Пожалуй, что и от города мало бы чего осталось.
– Ну, это ты сам уже загнул, – вмешался Картопля. Он не был знатоком трактирной драки, но уж в таких прославленных именах разбирался как, впрочем, и любой житель Запустенья. – Хамилог – это тебе не какая-нибудь там дыра вроде Махатала. Уж полгорода бы точно уцелело.
– Это я к тому, – пояснил Тромб, – что в трактире-то у меня драка была мастерская. Ты сам посуди: тридцать семь пострадавших – и ни одного трупа. Всего одиннадцать переломов! Тут чувствуется рука не просто мастера, а, я бы даже сказал, большого мастера.
Картопля яростно потер макушку.
– Так герой он в конце концов или не герой? – жалобно спросил он.
Тромб пожал плечами.
– А какая тебе, собственно, разница? – задал он встречный вопрос.
Несколько секунд Фейс сосредоточенно размышлял над этими словами. Затем на бугристой поверхности, которая по неизъяснимой милости богов вот уже пятый десяток служила ему лицом, проявилось некое радостное оживление.
– И в самом деле, – нараспев произнес он. – Какая мне разница?
В следующее мгновение городской голова развил столь бурную деятельность, что у знавших его не первый год Кроллера и Тромба широко распахнулись глаза. Он НАГНУЛСЯ над столом и извлек из его недр лист чистой и сравнительно белой бумаги.
– Итак, – торжественно произнес он. – Тромб, что у тебя?
Трактирщик с трудом оторвал взгляд от листа бумаги и озадаченно уставился на Фейса.
– А?
– Убытков у тебя в трактире на какую сумму? – поинтересовался Картопля таким ласковым голосом, что по спине у десятника забегали холодные муравьи.
– Убытков? – пораженно переспросил Тромб. – А зачем тебе?
– Ну, как же, – все тем же подозрительно масляным голосом пояснил Фейс, – чтобы возместить их.
Мысль о том, что убытки от трактирной драки ему может кто-то возместить, была для Тромба настолько революционной, что он даже не сообразил, к чему именно клонит городской голова.
– Ну, сейчас прямо так я не могу сказать точно, – осторожно начал он. – Мне надо будет сначала поговорить с бригадиром гномов, которые будут делать ремонт. Стулья, например, будут, я думаю, гвеллеров по двадцать, опять же столы никак не меньше сорока, потом лавки…
– Любезнейший Тромб, – пропел Фейс таким медовым тоном, что на этот раз холод пробрал и самого трактирщика. – Не будешь ли ты так любезен назвать мне хотя бы ПРИМЕРНО общую сумму нанесенного тебе ущерба.
– А… у… томасов семь, я думаю, там будет, – выдавил Тромб.
В этот момент до него наконец дошло, что в происходящем что-то идет глубоко не так, и он подозрительно спросил:
– А кто мне их будет возмещать-то?
– Я, – ласково пропел Фейс и, дождавшись, пока присутствующие оправятся от шока, добавил:
– Разумеется, после того как взыщу их с непосредственного виновника. С учетом штрафа, налагаемого городской управой, необходимая сумма составляет ровно десять томасов. – Фейс приподнял голову и с улыбкой уставился на Шаха. – Я надеюсь, молодой человек, что вы располагаете этой суммой?
Вопрос был чисто риторический. Все содержимое карманов и кошелька Шаха, если бы оно существовало в природе, должно было бы покоиться на столе Картопли рядом с мечом. Но на столе было пусто.
– Нет? – удивленно поднял брови Фейс, так и не дождавшись ответа. – Какая жалость! Однако должен вам заметить, молодой человек, что вам на редкость повезло. Вы прибыли в наш замечательный город именно в тот момент, когда мы нуждаемся в услугах героя.
При этих словах у Кроллера Свона с громким стуком отвисла челюсть. Тромб ограничился удивленным иканием. И он, и десятник прекрасно знали, что ни в этот момент, ни во все предшествовавшие тридцать лет Хамилог не нуждался ни в каких услугах героя. И все его жители очень надеялись на то, что в ближайшую сотню лет им эти услуги не понадобятся.
– Это в чем этом таком мы нуждаемся? – поинтересовался Свон, как только к нему вернулся дар речи.
– Сколько у нас дорог проходит через город? – задал ему встречный вопрос Картопля.
Десятник наморщил лоб.
– Две, – твердо заключил он в результате минутного раздумья. – Тракт на Плешийград и та, что через болото.
– А если подумать?
Кроллер сморщил лоб еще старательнее.
– Ну, три, – признал он спустя еще минуту. – Но ведь на третьей-то…
– Так вот, – обратился Картопля к Шаху, улыбаясь при этом все шире и шире, до тех пор пока в бездонном провале рта не показался единственный, чудом уцелевший передний зуб. – Проблема наша заключается в том, что на одной из дорог, ведущих в наш славный город, обосновалось чудовище, именуемое, если мне не изменяет память, мантикором. И добро бы, если б оно, как все приличные чудовища, просто взимало плату за проезд. В конце концов, если бы не тролли, все мосты на дорогах давно бы обрушились. Но проклятая тварь тупая, как пень, и злая, как…
– Мантикор, – услужливо подсказал Тромб.
– Жрет всех подряд, – добавил десятник.
– Ну, так во-от! – взвыл Фейс, будучи не в силах больше выдерживать столь несвойственный ему вежливый тон. – Если ты через три дня принесешь мне голову этого мантикора, я прощу тебе десять томасов штрафа и даже заплачу пять томасов сверх него. Но если ты этого не сделаешь – пеняй на себя! А пока – прочь отсюда!
Все, кто счел этот приказ относящимся к себе, немедленно поспешили выполнить его. Шон встал с протестующе скрипнувшего стола, потянулся, примерился было заехать Картопле по морде, но раздумал и двинулся следом за Шахом.
Выйдя из башни, Шах зажмурился и на всякий случай покрепче прижал к груди меч.
Вышедший следом за ним Тромб посмотрел на него, вздохнул, обошел вокруг, вздохнул еще раз и с размаху опустил свою лапу на плечо паренька. От этого прикосновения Шах вздрогнул и осел на вершок.
– Пойдем.
– Куда?
Трактирщик вздохнул в третий раз.
– В трактир, куда же еще. Надо ведь тебе куда-то пойти?
Шах не сумел оценить изящество напрочь отсутствовавшей логики рассуждений Тромба и просто поплелся следом за ним.
При свете дня Шах сумел разглядеть немного больше подробностей хамилогской жизни, чем накануне вечером. Например, он выяснил, что стены домов были окрашены не в черный цвет, как ему показалось накануне, а в… не совсем черный. Первоначально основавшие город далекие предки нынешних хамилогцев выстроили эти стены белыми. Но теперь при желании возраст любого дома можно было определить по слоям грязи ничуть не хуже, чем возраст дерева – по годовым кольцам.
Зато относительно огородов Шах ничуть не ошибся – в них действительно не росло ровным счетом ничего. Единственным местом, куда хамилогцы направляли свои сельскохозяйственные усилия, были крыши их собственных домов, а главной культивируемой растительностью – разнообразнейшие сорняки. Таких отборных сорняков, как в Хамилоге, не выращивал никто во всем Запустенье. Особенно впечатляли заросли крапивы, вздымавшиеся над домом Сажи Стова на высоту добрых семи саженей, но и чертополох у Блюя Бороды тоже был неплох.
Надо отдать хамилогцам должное – их расчеты были абсолютно верны и логичны. В самом деле, ну какой уважающий себя дракон потратит ценное пламя на заросшую бурьяном лужайку?
Громадная лужа около трактира за прошедшую ночь никуда не пропала, так же как и лежащая в ней свинья. Когда Шах с трактирщиком проходили мимо нее, хавронья приоткрыла один глаз и попыталась радостно хрюкнуть, но сумела извлечь из себя только «буль-буль», после чего снова заснула. Зато устилавших крыльцо поверженных уже успели убрать. На их месте стоял молодой древесный гном и озадаченно переводил взгляд с лежавшей посреди улицы двери на пустующий проем.
– Когда чинить-то начнете? – осведомился Тромб, проходя мимо.
– Эк, прикинуть, однако, эк, надо! – отозвался гном. – А не то, эк, ежели его, эк, не прикинуть, так оно потом, кряк, и обратно укнет.
– Ну-ну, – скептически заметил Тромб и вошел внутрь.
Шах поднялся на крыльцо следом за Тромбом и замер на пороге, пораженный открывшимся видом.
Внутри «Чертова печенка» изменилась почти до неузнаваемости. Во-первых, поскольку отмыть пол представлялось практически невозможным, гномы просто отодрали тонкие досочки верхнего настила, обнажив при этом массивные, великолепно выструганные доски настоящего пола – без единого пятнышка. Также ни единого пятнышка не было на двух запасных столах, которые Тромб извлек из сарая, тогда как старые столы были изрезаны посетителями практически насквозь.
Вообще из всей прежней мебели в трактире остался только самый большой обломок прежней стойки, который Тромб оставил до тех пор, пока не будет сколочена новая, да кусок одного из столов, изображением на котором Тромб особенно дорожил. На этой доске с большим мастерством и фантазией были изображены человек и эльфка, занимающиеся тем, за что в подавляющем большинстве человеческих и эльфийских королевств карали по-разному, но всегда долго и мучительно. Впрочем, большое количество караемых наводило на мысль о еще большем количестве оставшихся неизвестными закону, и проблема полуэльфов по-прежнему оставалась одной из самых животрепещущих.
При первом же взгляде на этот шедевр настольного искусства Шах покраснел до кончиков ногтей.
– Садись за стол, – скомандовал Тромб. – Сейчас будет еда.
Не отрывая глаз от пола, Шах доплелся до стола и старательно уставился в пустую тарелку перед собой. Он даже не решился поинтересоваться у трактирщика, чем, собственно, тот собирается его кормить.
Запах, внезапно долетевший до его ноздрей, был неимоверно, непередаваемо вкусен. Ноги Шаха сами по себе выбросили его из-за стола навстречу дымящейся миске.
– Ч-что это?
Трактирщик расплылся в довольной улыбке:
– Гномий гуляш.
Гномий гуляш! Эти два слова отдаются воистину божественной музыкой в ушах любого, кому хоть раз в жизни доводилось покидать сень родного дома больше чем на день. Гномий гуляш! Любой путешественник даже на краю могилы безошибочно узнает запах настоящего гномьего грибного гуляша с клецками. И чего стоят перед ним все эфирные торты эльфийских кондитеров? Они не согреют в холодную мокрую ночь и не насытят после недели голодного пути. Гномий грибной гуляш с клецками это… у-у-у!
Старый Тромб, на памяти которого было немало ужасных дней, когда кусок сухого пайка, наскоро сотворенного полковым магом из песка, казался ему съедобной пищей, обзаведясь собственным трактиром, приложил немало усилий к тому, чтобы в нем можно было нормально поесть.
Сейчас он с превеликим удовлетворением наблюдал, как Шах с головой ушел в облако вкуснотейшего пара, поднимающегося из миски. Из облака донесся дробный перестук ложки о миску. Спустя всего две минуты на столе перед Шахом стояла до блеска вылизанная миска, а сам Шах слегка помутневшими глазами сосредоточенно разглядывал потолок.
Из этой послеобеденной нирваны его вывел голос трактирщика:
– И что ты теперь собираешься делать?
– Выспаться, – отозвался Шах, все еще пребывая в уютно-теплой дреме.
– А потом?
Шах перестал разглядывать потолок и перевел взгляд на трактирщика.
– Не знаю, – признался он. – Наверно, пойду и попытаюсь совершить подвиг.
Услышав эти слова, Тромб на всякий случай ухватился за стойку. Никогда за всю известную ему историю Запустенья ни один герой, пребывающий в том состоянии, которое соответствует здравому уму и твердой памяти у обычных людей, не употреблял выражения типа «попробую» или «попытаюсь» в связи с предстоящим ему подвигом. Даже в самых рискованных и невероятных ситуациях вроде штурма Башни Черного Холма Хайриком Полуэльфом всего с тремя спутниками (о сопровождавшем его пятитысячном войске гномов история предпочла забыть) все участники были абсолютно уверены, что у них ВСЕ получится.
Тромб старательно протер свой магический глаз, посмотрел на парнишку и, не увидев абсолютно ничего, пришел к выводу, что паренек в самое ближайшее время станет величайшим героем – если, конечно, каким-нибудь невероятным чудом останется живым.
– А как ты совершил свой первый подвиг? – поинтересовался он.
– Я ведь говорил, что не помню.
– А ты постарайся, – не отставал трактирщик. – Попробуй припомнить, что было перед тем, как ты его совершил.
В этот момент в голову Шаха пришла мысль. Она была невероятной, нелогичной и вообще идиотской, но это была единственная мысль, до которой Шах сумел додуматься, и он ухватился за нее, как за проплывающее бревно.
– Господин трактирщик… – начал он.
– Тромб. Для тебя, малыш, просто Тромб.
– Господин Тромб, не могли бы вы дать мне кувшин самого крепкого напитка, какой только есть в вашем трактире?
– Ты уверен, малыш? – озабоченно переспросил трактирщик. – Напиться в доску – это не лучший способ подготовиться к смертельной битве.
– А я все же попробую, – упрямо повторил Шах.
– Как знаешь.
Тромб заглянул под стойку, пару секунд поколебался между «Дыханьем Дракона» и настоем забодай-меня-травы и протянул Шаху небольшой запечатанный кувшин.
– Вот.
Шах с ужасом взглянул на пышущую огнем драконью голову, изображенную на боку кувшина, сорвал печать и осторожно отхлебнул глоток.
– Кха, х-х-х, ох, кха, кха!
Ожидавший подобного исхода Тромб успел вовремя подхватить кувшин, не дав его содержимому расплескаться по всему трактиру.
– Крепко, а? – ухмыльнулся он. – Эта штука приготовляется так: берутся две луковицы, мелко нарезаются, смешиваются с одной четвертью джина и двумя четвертями водки. К этому добавляются два красных перца. Потом все еще раз смешивается, подогревается на медленном огне и настаивается на лимонной корке.
Отдышавшийся Шах стер с лица слезы и молча потянулся за кувшином.
– Ну, смотри.
Первый глоток отозвался в опаленном горле Шаха новой огненной волной. Клокочущая лава прокатилась вниз, полыхнула в желудке и начала медленно подниматься обратно. Добравшись до шеи, она стремительно, словно сквозь открывшийся кратер, рванулась вверх и захлестнула Шаха с головой.
Тромб с удивлением наблюдал за тем, как донышко кувшина поднимается все выше и выше. Наконец оно уставилось почти в зенит… а затем с грохотом опустилось на стойку. Во все стороны брызнули черепки.
– А теперь, – скомандовал Шон А'Фейри, – тащи сюда два, нет, четыре кувшина старого фалернского. И шевели ногами, пока я их не укоротил!
Прежде чем трактирщик успел осознать происшедшую с Шахом перемену, упомянутые ноги, научившиеся за годы военной жизни различать тон приказа в голосе куда лучше головы, вынесли Тромба из-за стойки с такой скоростью, что последние слова он услышал, уже будучи на середине ведущей в погреб лестницы.
Оставшись в одиночестве, Шон зачем-то внимательно изучил свою правую руку, чему-то грустно усмехнулся и, выйдя на середину зала, вытащил из ножен меч.
Появившийся в дверях Тромб, увидев сероватый блеск лезвия, разинул рот и не выронил кувшины, которые прижимал к себе, только потому, что они стоили больше, чем некоторые бочки в его погребе.
Никогда в жизни Тромб не видел знаменитый Серый Туман – легендарную гномью сталь, лучше которой считались только Черный Лед и Белый Луч. Лезвие из этой стали с одинаковой легкостью могло рассечь камень, заговоренную кольчугу, панцирь крабокрыла или спину друга, внезапно ставшего врагом, но еще не подозревающего об этом. Такой меч стоил больше, чем все имущество жителей Хамилога, даже если бы им и удалось найти такого безумца, который заплатил бы им столько, сколько они назначили сами, а не те два-три гвеллера, которые это имущество стоило на самом деле.
Шон несколько раз взмахнул мечом, привыкая к странному ощущению привычного меча в непривычной руке, и поддел ногой один из стульев.
Трах. Обломки стула разлетелись по всему залу. Шон поморщился и поддел второй стул. Трактирщик зачарованно наблюдал за тем, как стул, медленно поворачиваясь, взлетел вверх, завис, на долю мгновения перечеркнулся туманным полукругом и… начал падать вниз, словно сквозь него прошел настоящий туман. Он падал невыносимо долго и наконец, коснувшись пола, разлетелся на две половинки.
Шон А'Фейри удовлетворенно усмехнулся, убрал меч в ножны и только после этого соизволил обратить внимание на замершего в дверях трактирщика.
– Где ты шлялся столько времени, проклятая твоя душа?! – взревел он. – Ждал, пока я сдохну тут от жажды?!
– Как вы себя чувствуете, господин герой? – вежливо осведомился голос из тьмы.
Шах застонал и попробовал приоткрыть один глаз. Ему это удалось, но увидел он немногим больше, чем с закрытыми глазами, потому что вокруг по-прежнему была темнота, усиленная страшной головной болью.
– Выпейте вот это, господин герой, – предложил давешний голос. – Полегчает, по себе знаю.
В поле зрения Шах появилась деревянная посудина.
– С-спасибо, – на всякий случай поблагодарил Шах невидимого собеседника и попытался дрожащими руками ухватить миску. Сделать это ему удалось только с третьего раза.
Питье было кислым. Но оно действительно помогло. По крайней мере, сделав последний глоток и оторвавшись от миски, Шах наконец сумел разглядеть своего собеседника. Им оказался один из стражников Свона.
– Шибко звиняюсь за то, что потревожил ваш сон, господин герой, – продолжил стражник, – но вас желает видеть господин городской голова.
Шах старательно протер глаза и огляделся по сторонам. Он находился в камере башни – той самой, в которой провел прошлую ночь. Как и, главное, за что он здесь очутился, Шах не помнил, как, впрочем, и все, что произошло после того, как он принял ужасное решение выпить кувшин «Дыханья Дракона» и начал претворять его в жизнь. А судя по стражнику, что-то за это время все же произошло.
– Ежли вы уже достаточно оклемались, господин герой, – не отставал стражник, – то нам лучше пойти, потому как господин Фейс вас уже третий час ждет не дождется.
Сегодня в комнату городского головы просачивалось сквозь зарешеченную щель еще меньше света, чем накануне. Поэтому Шах, который к тому же все еще страдал от головной боли, не смог разобрать выражение лица Картопли – это было достаточно трудной задачей даже при ярком солнечном свете. Однако какие-то новые непонятные оттенки в голосе городского головы он уловил.
– Значит, так, – начал Картопля, глядя куда-то в сторону и зачем-то поглаживая воротник нового суконного кафтана, в котором, несмотря на царящую в комнатенке духоту, он почему-то предпочел сегодня встретить Шаха. – Пятьдесят томасов я тебе, конечно, не заплачу. Хотя бы потому, что таких денег в городской казне просто нет. А заплачу я тебе, – Фейс сунул руку куда-то в недра стола и с грохотом извлек оттуда небольшие счеты, – щас сочтем сколько.
Он торжественно водрузил счеты на середину стола.
– Драки в трактире Тромба – десять томасов.
– Драки? – переспросил Шах.
– За обе драки, – подтвердил Фейс, – Тромб решил сделать тебе оптовую скидку, да и обстановку новую он еще не всю успел вчера завезти.
Шах сглотнул.
– Заведение мадам Ляфорели – три томаса.
– Сколько-сколько? – жалобно переспросил Шах.
Картопля оторвался от счетов и с подозрением глянул на него.
– Три томаса, – повторил он. – Причем тут тебе тоже повезло. Мадам и ее девочки были так довольны тобой, что не стали предъявлять счет за ремонт шатра… и за порванные платья.
Шах тихо ойкнул.
– И на ремонт повреждений, нанесенных ратуше, – два томаса. Я решил, – Картопля поднял голову и изобразил на своем лице то, что у других людей можно было бы посчитать намеком на улыбку, – не отставать от других в благородстве и признать, что ратуша нуждалась в ремонте.
Шах тихо застонал.
– Итого, – Картопля перекинул еще пару костяшек и с удовлетворением посмотрел на достигнутый результат: – Пятнадцать томасов.
Он сдвинул счеты в угол и снова сунул руку в недра стола. На этот раз он проковырялся там значительно дольше, но зато, когда он наконец извлек свою добычу на поверхность, Шах не поверил собственным глазам.
– И пять томасов, – городской голова аккуратно выложил на край стола тускло блеснувшие золотые, – как я и обещал, выплачиваю лично тебе.
Шах потрясенно уставился на монеты. Во всей его деревне никто ни разу не держал в руках столь огромную сумму. Пять томасов, подумать только!
– И вот что, господин герой! – В голосе Картопли появились новые нотки, представлявшие собой нечто среднее между воем и визгом. – У меня к тебе есть одна маленькая просьба.
– Да?
– Прошу тебя, – надрывно провыл-простонал Фейс, – исчезни из нашего города как можно скорее и не появляйся в нем хотя бы еще лет десять!
Шах молча сгреб со стола монеты и ринулся наружу. Городской голова облегченно перевел дух и откинулся на спинку стула. Внезапно он вздрогнул и едва не заорал – кто-то невидимый похлопал его по щеке.
Выбегая из башни, Шах едва не налетел на Кроллера. Десятник хамилогской городской стражи стоял на крыльце и с восхищением разглядывал дверь в башню. Дверь, представляющая собой массивную бронзовую конструкцию, висящую на трех здоровенных петлях, перекосилась, как столб, в который врезался пьяный тролль. Ну а красовавшаяся на ней глубокая вмятина наводила на мысли о проходившем мимо полке наемников, решившем испытать свое новое стенобитное орудие.
– Да-а, неплохо, – одобрительно сказал Свон, поворачиваясь к Шаху и обозревая его с ног до головы. – А ведь по виду и не скажешь.
– А, а кто это сделал? – дрожащим голосом спросил Шах, предчувствуя ответ и от этого ужасаясь еще больше.
Десятник удивленно моргнул.
– Шутить изволите, господин герой.
– Д-дело в том, – от волнения Шах начал заикаться, – ч-что я н-не помню а-абсол-лютно н-ничего из того, что я д-делал в-вчера.
– В самом деле? – не веря своим ушам, переспросил Свон.
Шах кивнул.
Десятник посмотрел на него с каким-то ошалелым восторгом, несколько раз с фырканьем втянул ноздрями воздух, словно надеялся распознать и запомнить запах такой невероятной удачи, вытер рукавом ступеньку крыльца, сел и набрал побольше воздуха в грудь.
– Значица, так, – начал он. – Вчера вы появились на этой самой площади ровно в полдень, волоча за собой дохлого мантикора. Как вам удавалось волочить его целиком – непонятно, потому как вы его не просто изрубили – вы его, господин герой, мелко-мелко нашинковали.
Десятник перевел дух.
– Бросив мантикора посреди площади, – продолжил он, – вы ВОШЛИ, – Кроллер покосился на вмятину в двери, – в башню, ворвались к Фейсу, выволокли его за шиворот наверх и, – Свон задрал голову и посмотрел на верхушку башни, – держали за шиворот аккурат над этим самым крыльцом до тех пор, пока он не согласился, что назначенная им сумма, как он изволил выразиться, «не просто мала, а прямо-таки смехотворна».
Десятник произнес эти слова с таким восторгом, что Шаху захотелось провалиться сквозь землю.
– После этого, – продолжил десятник, – вы направились в трактир. Там как раз успели установить новую дверь, которую вы и вышибли – достопочтенным Рэдишем Курокрадом, купцом из Забодайска. Народец, памятуя о прошлом вечере, начал разбегаться, однако вы в трактире не задержались. – Десятник усмехнулся. – Вы взяли пять, если не ошибаюсь, кувшинов старого фалернского и направились прямиком к шатру мадам Ляфорели.
Шах начал медленно краснеть.
– По дороге, – продолжал Кроллер, – вы, судя по всему, успели опорожнить один или два кувшина, поскольку, придя в заведение мадам, вы были так добры, что позволили некоторым посетителем убраться самостоятельно.
Десятник усмехнулся еще шире.
– Что именно вы там проделывали, – продолжил он, – никому доподлинно неизвестно. Осмелюсь только заметить, что слышно было – на весь город.
Лицо Шаха по цвету вполне могло поспорить с хорошо вываренным раком.
– Все шло, можно даже сказать, почти хорошо, – продолжал рассказывать Свон, – пока вы не собрались уходить. Но когда вы наконец собрались уходить, то случайно задели стойку шатра, и он обрушился. Тогда вы извлекли свой замечательный меч и на весь город объявили о своем намерении «прорубить себе выход из этого чертового шатра».
Десятник восхищенно прищелкнул языком.
– Причем вы увлеклись этим занятием настолько, что выходов прорубили никак не меньше семи.
Чтобы хоть как-то удерживаться на ногах, Шах прислонился к башне.
– После этого вы направились в трактир. К этому времени там уже собрались и те, кого вы изволили поколотить вчера, и почтенный господин Курокрад со своими друзьями. И вот тут-то началось самое интересное…
– Свон! – донесся сверху рык Картопли.
– Сейчас, – отмахнулся десятник. – Так вот…
– Кроллер Свон! – повторился рык. – Если ты сей же миг не оторвешь от крыльца свой паршивый зад и не явишься ко мне… это будет стоить тебе недельного жалования.
Десятник встал, скорчив при этом такую рожу, словно его вырвали из-за карточного стола в тот самый момент, когда он собрался открыть драконье каре.
– Звиняюсь, господин герой, служба.
После ухода десятника Шах некоторое время постоял, хватаясь за стену и медленно приходя в себя. Когда он счел, что оправился от услышанного настолько, что способен передвигаться без посторонней помощи не только ползком, он отклеился от стены и поплелся к трактиру Старого Тромба.
При этом Шах был настолько погружен в тягостные раздумья, что не обратил внимания на тот странный факт, что этим утром Хамилог выглядел значительно более вымершим, чем накануне. Те двое прохожих, которых какая-то жуткая нужда выгнала на улицу в столь ранний час, при виде Шаха побледнели и исчезли столь стремительно, словно в одночасье овладели заклинанием растворения в воздухе.
Зато третий встреченный Шахом прохожий, точнее прохожая, повел себя совсем по-другому.
– Кого я вижу? – раздался радостный визг над самым ухом Шаха, и он с превеликим ужасом почувствовал, что ему на шею в самом прямом смысле слова вешается – о ужас! – девица.
Девица эта, несмотря на то что выглядела даже более помятой и заспанной, чем обычно по утрам, была просто вызывающе красива. Этому в немалой степени способствовали несколько наложенных на нее слоев краски и грима. То, что краска была наложена вчера и за прошедшие сутки успела слегка осыпаться, Шах по неопытности не разобрал.
– А? – Шах опустил взгляд с лица девицы чуть ниже и задохнулся окончательно.
Платье, если это слово было вообще применимо в данном случае, было действительно примечательным. Проектировавший его портной, явный полуэльф, преследовал при его создании две цели – израсходовать на него побольше ткани самых ПОТРЯСАЮЩИХ расцветок, оставив при этом как можно больше доступного для жадных взоров окружающих. Однако сейчас платье носило на себе следы грубой и поспешной починки, самым главным из которых было то, что его верхняя и нижняя половина ранее никогда между собой не встречались, а потому гармонировали по цвету так, что вполне могли бы послужить прообразом для флага королевства гоблинов – если бы гоблины когда-нибудь сумели его создать.
– Вчера ты был великолепен! – проворковала девица в ухо Шаху, повисая при этом на нем еще больше.
– Все девочки просто в восторге. Даже мадам, хотя она все еще не может простить тебе то, что ты сотворил с ее попугаем.
– А… а что я с ним сделал? – выдавил Шах.
Он довольно плохо представлял себе, что такое попугай и что с ним можно сотворить.
– Ты не помнишь? Ты же выдрал у него из хвоста все перья и засунул их в…
Девица прыснула. Шах застонал и начал оседать на землю.
– Что с тобой? – озабоченно спросила девица.
– Голова болит.
– Бедненький. – Девица осторожно погладила Шаха по вышеупомянутой голове. – Может, зайдешь к нам? У нас, знаешь ли, большой опыт по части восстановления клиентов. Устроим тебе массаж с горячим…
Шах яростно замотал головой.
– Как хочешь. – Девица ничуть не обиделась. – Тогда приходи вечером. Мы тебя ждать будем. Придешь?
Неимоверным усилием Шах сумел выдавить что-то вроде «мгм». Напоследок девица звонко чмокнула Шаха в щеки и двинулась дальше по своим делам.
Отойдя на пару шагов, она вдруг взвизгнула, почувствовав, что чья-то невидимая, но весьма увесистая ладонь с размаху шлепнула ее ниже спины.
На этот раз дверь в трактире Тромба отсутствовала напрочь. То ли ее еще не успели восстановить после полета в компании досточтимого господина Курокрада, то ли Тромб решил повременить с ее установкой до момента отбытия Шаха из Хамилога.
Внутри было почти так же светло и чисто, как вчера. Кроме самого Тромба, как обычно стоявшего за стойкой, словно ничего особенного и не произошло, в трактире был только один посетитель – здоровенный варвар, дремавший за одним из столов. Когда Шах вошел в трактир, варвар оторвал от тарелки лицо, на котором, кроме салата, имелись также многочисленные синяки и шишки, и попытался сфокусировать на вошедшем взгляд своих мутных синих глаз. Как ни странно, ему это удалось, и, судя по всему, он даже узнал Шаха, поскольку лицо его при этом озарилось радостной улыбкой. Он даже сумел прореветь что-то неразборчивое, но весьма одобрительное, однако на этом его силы вновь исчерпались, и варвар рухнул обратно в тарелку, где и захрапел еще громче прежнего.
– Должен сказать, – как ни в чем не бывало начал Тромб, – что с твоей стороны было очень разумно выставить пострадавшим ту бочку вина – после того, как ты исколошматил их до полусмерти.
– Бочку вина? – переспросил Шах.
– По правде говоря, я уже не очень-то надеялся продать все вино из той бочки, пока оно не прокиснет, – продолжал Тромб. – Так что, я думаю, больше, чем полтомаса, она не стоила.
Шах тяжело вздохнул и выложил на стойку один из своих пяти золотых. Трактирщик косо взглянул на монету своим магическим глазом, и она исчезла, хотя руки Тромба – в этом Шах готов был поклясться – были заняты протиранием посуды. Взамен монеты на стойке появилась стопка мелочи.
– Сейчас принесут твой гуляш, – сказал Тромб, пряча очередную протертую кружку куда-то под стойку. – И, кстати, забери свой мешок, пока я не забыл.
Шах с изумлением уставился на свой мешок, появившийся из-под стойки. Со вчерашнего дня мешок здорово располнел и теперь выглядел таким набитым и упитанным, словно в него запихнули копну соломы. А на запахи, которые он распространял вокруг себя, должны были немедленно сбежаться все собаки, кошки и гоблины в радиусе десяти верст.
– Я тут собрал тебе кое-что на дорогу, – заметил Тромб. – Так, ничего особенного. Каравай, пару окороков, три кувшина твоего любимого старого фалернского. Я думаю, что тебе, – Тромб оценивающие взглянул на щуплую фигурку Шаха, – на неделю хватит.
Шах вспыхнул и, сграбастав мешок, утащил к ближайшему столу.
На крыльце раздались чьи-то осторожные шаги. На всякий случай Шах наклонился над пустой тарелкой еще ниже. Варвар продолжал храпеть. Тромб старательно протер оба глаза и с подозрением уставился на вошедшего.
Вошедший выглядел как самый обычный крестьянин. Это было уже довольно странно, а уж после событий последних двух дней и ночей Тромб наблюдал за вошедшим с утроенным вниманием. Пока что посетитель вел себя, как обычно. Он на цыпочках, по большой дуге, обошел храпящего варвара и подобрался к стойке. Склонившегося над столом Шаха крестьянин просто-напросто не заметил.
– Слыхал, у вас тут герой объявился? – начал он, обращаясь к Тромбу.
Трактирщик облегченно вздохнул и выпустил из рук свою новенькую дубинку, за которую он уже успел схватиться.
– Правду слыхали, – степенно кивнул он. – Объявился.
– А не скажете часом, где его отыскать можно?
– А чего его искать? – усмехнулся Тромб. – Вот он сидит.
Крестьянин развернулся в указанном Тромбом направлении и с недоумением обозрел Шаха, почти уткнувшегося носом в тарелку. Примерно минуту он осмысливал увиденное, затем развернулся обратно к Тромбу.
– Это и есть ваш герой? – сказал он тоном, явственно намекающим на то, что «мы, мол, хоть и из дяревни, но шутки тож понимать умеем».
– Он самый, – безмятежно подтвердил Тромб. – По виду, конечно, не скажешь, но в деле, я вам доложу, – парень что надо. Из молодых, да ранний. Скоро на все наше Запустенье прогремит. Так что, – Тромб по-приятельски подмигнул крестьянину, – ловите момент. Потом вы его днем с огнем не сыщете. А если и сыщете, то уж денег точно не напасетесь. Малыш далеко пойдет.
После каждого слова Тромба спина Шаха выпрямлялась все больше и больше, пока наконец его затылок не уткнулся в рукоять меча. Шах медленно развернулся и посмотрел на крестьянина.
И под внимательным взглядом этих ясных синих глаз тот вдруг ощутил себя крайне неуютно.
– А какие хоть подвиги-то он совершил? – неуверенно спросил он у Тромба.
– Вообще-то он у нас скромный герой, – на полном серьезе заявил Тромб. – И о подвигах своих предпочитает не распространяться. Мне лично доподлинно известно только то, что ему довелось в одном бою голыми руками одолеть двух черных драконов. А на вчерашнего мантикора можете полюбоваться на городской свалке – если, конечно, его еще не растаскали.
Крестьянин посмотрел на Шаха, на Тромба, снова на Шаха… и решил припрятать оставшиеся у него сомнения куда-нибудь поглубже – до поры до времени.
– Нам нужен герой, – объявил он.
– Всем нужен герой, – глубокомысленно заметил Тромб.
– Ну, я герой, – заявил Шах и с ужасом и восторгом осознал, что теперь-то уж точно обратной дороги для него нет.
– Не соблаговолите ли назваться, господин герой?
– Шах, – сказал Шах и решительно повторил: – Шах из Дудинок.