В карантине
На четвертый день нам наконец-то выдали поясные ремни с блестящими бляхами со звездой. И перевели в общую казарму на первый этаж. На втором, третьем и четвертом этажах располагались роты, в которых служили уже нюхавшие, так сказать, порох бойцы. Ну а нам предстояло провести на первом этаже месяц, затем мы должны были принять присягу, а затем нас должны были распределить по ротам. Этот период до принятия присяги и называется карантином. Нам выдали постельное белье и чистые белые подворотнички. После того как мы привели свою форму в надлежащий вид, наш сержант стал вызывать всех вновь прибывших в свою каптерку, где он заполнял о каждом бойце небольшую анкету. В общем, ничего особенного. Обычные вопросы. Имя, фамилия, год рождения, образование и т. д. В конце анкеты был вопрос о хобби. Я написал, что 3 года занимался карате. И, немного преувеличив свои заслуги, написал, что имею второй желтый пояс. На самом деле у меня был просто желтый. Забегая вперед, скажу, что эта не особо значительная деталь довольно-таки здорово облегчила мою жизнь в карантине. Откуда-то все узнали о моем увлечении карате и старались не трогать меня. Я уж не говорю об однопризывниках. Даже сержанты старались не особо третировать меня. И хотя я был далеко не Жан-Клод Ван Дамм, я чувствовал, что меня если не побаиваются, то уважают. Гена же при заполнении анкеты написал, что имеет три прыжка с парашютом. И это тоже сыграло свою роль. В дальнейшем он попал на 7 площадку. И хотя с парашютом прыгать ему не пришлось, но поближе к самолетам. Получается, что в этой жизни никогда не знаешь, что и когда тебе может пригодиться и какую сослужить службу.
Затем один из бойцов показал нам, как правильно заправлять постель. Как оказалось, это целое искусство. Необходимо, чтобы постель выглядела как «кирпич». Примерно вся процедура заправки кровати разбивалась на следующие этапы: 1. На матрас необходимо было натянуть простынь, причем так, чтобы она была натянута, как кожа на барабане. 2. Затем аналогичным образом натягивалась и вторая простынь. 3. Потом аналогичным образом натягивалось одеяло, причем три полоски в нижней части одеяла должны быть строго параллельны таким же полоскам на других кроватях и сливаться в три общих линии. 4. Затем необходимо было отбить «торчики». Делалось это следующим образом: бралась табуретка, сиденье прислонялось к натянутому, как кожа на барабане, одеялу, а по торцу матрас пробивался тапком до придания ему строго прямого угла. 5. Заключительным этапом являлась установка подушки. Наволочка натягивалась так, чтобы не было ни одной складочки, затем подушка устанавливалась треугольником, как парус на яхте. Причем строго на определенном расстоянии от передней спинки кровати. 6. Затем выравнивались сами кровати, причем с такой точностью, которой могла бы позавидовать какая-нибудь проектная организация, размечающая с нивелирами и прочими прибамбасами строительную площадку. Таким образом мы тренировались в застилании постелей пару часов, пока не началось получаться что-то похожее на идеал. Затем мы пришивали подворотнички, что тоже с непривычки заняло много времени и сил. Потом мы гладили форму, так как пришедшие бойцы, которые прибыли сюда недели на две раньше нас, предупредили, что те, у кого форма не будет поглажена, получат по наряду вне очереди. Нас получилась примерно половина на половину во вновь образовавшейся роте: половина нас, иркутян, и остальная часть – хохлы и казахи. Часов в семь мы сходили на ужин. Причем сержант, здоровый и хорошо откормленный детина, после нескольких неудачных попыток построить нас в обычную колонну по четыре ужасно разозлился и пообещал нас завтра же обучить строевой подготовке, причем за один день. Ужин состоял из комка пшенной каши, небрежно брошенного на тарелку поваром-чуркой, куска плохо пропеченного черного хлеба и половины кружки киселя. Причем нас сразу же предупредили о том, что хлеб с собой брать не стоит, а то, мол, был случай, когда один молодой взял с собой в роту несколько кусков хлеба, которые затем были найдены у него в тумбочке, так ему пришлось на скорость есть булку хлеба, а рота в это время отжималась от пола. Не знаю, что уж потом с ним было, но думаю, приятного мало. Пока мы нехотя ковыряли вилками в каше, была подана команда: «Закончить прием пищи! Встать! Выйти из за столов!» И тут все поняли: а ужин-то кончился… Мы вышли на улицу с легким чувством голода, прямо как по прочитанной мною впоследствии книге Поля Брэгга. Построились и нестройным пока еще строевым шагом проследовали в казарму. Вообще, одним из критериев хорошего строевого шага является громкость: когда идет рота, земля должна дрожать под ногами! Кроме этого, конечно, необходимо всем идти в ногу и соблюдать четкий интервал между рядами, однако пока со вторым и третьим были проблемы, но вот вбивали подошвы в асфальт мы от всей души. Так, что грохоту мы производили достаточно. Но не было в нем ритма и четкости. Поэтому наш сержант, погоняв нас минут двадцать, сообщил нам радостную новость, что с завтрашнего дня мы начинаем плотно заниматься строевой подготовкой. В казарме нам объяснили, что к вечерней проверке форма у всех должна быть в идеальном состоянии. То есть подшит свежий подворотничок, форма поглажена, сапоги начищены. Те, у кого обнаружат какие-либо недостатки, заработают наряд вне очереди. И мы со всем рвением принялись наводить марафет. Никто не хотел получать наряд вне очереди… Тут же, не отходя от кассы, мы узнали несколько «ноу-хау», например, стрелки на галифе можно наводить с помощью двух монет, и хотя результат был намного хуже, чем при нормальной работе утюга, но все же за отсутствием оного это было настоящее открытие в области глажки белья. Так незаметно пролетело время, и наступила вечерняя проверка… Для нас это было новое проявление многообразия армейского дурдома. Нет, сама по себе процедура вечерней проверки не является чем-то экстраординарным, вся фишка в том, как она проходит. Мы выстроились в один общий строй: и прибывшие немного раньше нас бойцы, и мы, первый раз присутствующие на данной процедуре. Перед строем вышел наш сержант и начал перекличку. Он произносил фамилии тихим, едва слышным из конца строя, где я стоял, голосом. И перекличка, конечно же, началась с прибывших раньше нас бойцов. Фамилии были сплошь казахские вперемешку с украинскими, и бойцы, после того как фамилия была названа, орали «Я» так громко, как будто сержант находился не в трех метрах, а минимум в километре от нас и к тому же страдал глухотой. Поначалу нам все это казалось каким-то приколом, и когда очередь дошла до нас, мы начали произносить «Я» с обычной интонацией и громкостью. На что сержант посмотрел на нас испепеляющим взглядом и произнес только одну фразу: «Не понял?» Но в эту фразу было вложено столько красноречия, что мы сразу все поняли и начали орать «Я» на порядок громче. Но сержант вновь произнес: «Не понял?» Мы еще подняли уровень наших децибел. Но коронная фраза была произнесена и в третий раз. После чего мне подумалось, что за два года такого оранья я, во-первых, сорву глотку, а во-вторых, оглохну. На этот раз уровень громкости наших истошных криков достиг необходимой величины, и перекличка была доведена до конца. Затем по плану был коллективный просмотр программы «Время»: перед телевизором были рядами установлены табуретки, и мы коллективно посмотрели последние новости. Вот эта часть распорядка дня мне понравилась – хоть что-то положительное, и вообще, должны же мы знать, что творится в стране и в мире. После просмотра программы «Время» нам было дано десять минут на посещение туалета, чистку зубов и т. д. После скоростного посещения туалета, чистки зубов и перекура в туалете нам предстояло отработать один из важнейших армейских навыков. Скоростное раздевание, ну и, соответственно, одевание. Мы вновь выстроились одним большим общим строем, по команде «отбой» мы должны были со всей возможной быстротой раздеться, аккуратно сложить форму на табуретку и лечь в постель. На все мероприятие отводилось ровно сорок пять секунд. Итак, наш ставший уже за это время ненавистным сержант снял с руки свои наручные часы и скомандовал: «Рота отбой!» Мы со всей возможной быстротой стали лихорадочно раздеваться. С непривычки путались в одежде пальцы, судорожно рвали пуговицы на кителе, ноги заплетались в галифе, портянки предательски спутывали ноги. Но вот наконец форма кое-как сложена на табурете, сапоги стоят где-то рядом нестройными рядами, а сами мы лежим в кроватях, натянув одеяло до подбородка, и в тревожном ожидании смотрим на вершителя наших судеб – сержанта. Но, как и следовало ожидать, в положенное время мы не уложились чуть ли не вдвое. Форма на табуретках уложена не аккуратно, а сапоги стоят не на положенном от табуретки расстоянии, причем носки развернуты у всех по-разному: у кого к табуретке, у кого от нее. Все это вкупе и каждое само по себе, в отдельности является грубейшим нарушением. И, как и следовало ожидать, раздается четкая команда: «Рота подъем!» Мы, как очумелые, вскакиваем с нагретых уже и ставших бесконечно родными постелей и начинаем одеваться со всей возможной и невозможной быстротой, но одеваться оказывается еще сложнее, чем раздеваться. Пуговицы не застегиваются, портянки не наматываются, китель не расправляется как следует. Но вот наконец-то все позади, и мы суматошно бежим строиться, вид у нашего строя довольно своеобразный, впечатление такое, как будто мы только что вышли из неравного кровопролитного сражения. Либо по крайней мере сделали марш бросок километров на десять. Наш мучитель с ухмылкой смотрит на часы, затем вновь следует команда: «Рота отбой!» И с тайной надеждой, что уж сейчас-то нам наконец-то удастся поспать, мы с новым рвением бросаемся выполнять команду. Все повторяется: и беспорядочная суета при раздевании и укладывании формы на табуретки, и судорожное ныряние под одеяло, и тревога в ожидании приговора. Но норматив вновь не выполнен, и следует команда: «Рота подъем!» После четвертого или пятого раза мы значительно улучшили свои результаты, все таки стимул большой – спать хотелось неимоверно, да и навык приобрели в результате упорных тренировок. Портянки уже не наматывались, а просто клались прямо на голенище сапога, и при команде «Подъем!» сапог сразу одевался на ногу, а портянка сама туда втягивалась. Конечно, это тоже одно из нарушений, и пару раз нас заставляли снимать сапоги. А затем все повторялось вновь. Но все же на десятый или одиннадцатый раз мы уложились в положенные сорок пять секунд. Но это, как говорится, был еще не конец. Мы лежали, натянув одеяла до глаз и надеясь, что уж теперь-то нам удастся поспать. Наш юморист-сержант выдал непонятно то ли вопрос, то ли утверждение: «Не слышу, как спим?!» Наши более опытные собратья мгновенно начали усиленно сопеть и даже похрапывать, мы же сразу не врубились, в чем дело, и лежали с недоумением, вслушиваясь в звуки, издаваемые сослуживцами. Это не понравилось нашему сержанту, он сказал, что спать должны все, и скомандовал: «Рота подъем!» После очередного цикла команд, когда мы вновь оказались в кроватях, нас уже не надо было заставлять изображать из себя спящих. Но на этом наше обучение правильному отходу ко сну не закончилось. Наш бог и судья сержант подал следующую команду, значение которой мы еще пока не знали: «Рота на три скрипа подъем!» Это означало, что после этой команды вся рота, а это около ста человек, должна лежать в своих постелях тихо как мышки. То есть не шевелиться, так как при любом движении кровати начинали скрипеть. Они, видимо, специально были так изготовлены, что малейшее движение – и скрип обеспечен. И хотя все старались изо всех сил, но все же прошло не более трех минут, как три скрипа были зафиксированы неумолимым сержантом, и прозвучала наша любимая команда: «Рота подъем!» Все мы оказались довольно быстро обучаемые и уже с третьего раза научились лежать неподвижно, как покойники в гробах. Кажется, вот теперь-то наступила долгожданная возможность поспать, наш сержант тоже, видимо, умаялся с нами и, пожелав нам спокойной ночи, ушел спать. Но теперь рота зажила своей ночной жизнью. Рядом с моей кроватью расположились казахи, и как только появилась возможность, они тут же начали довольно громко переговариваться на своем языке. Причем делали это с такой частотой и эмоциональностью, как будто они не видели друг друга по крайней мере месяц. И больше всего раздражало то, что непонятен был смысл их речей. Когда они смеялись, то казалось, смеются именно над тобой, когда в их голосах слышались агрессивные ноты, то казалось, эта агрессия выльется на тебя. Затем кого-то подняли с постели и повели на разборку в туалет. Я подумал, что водить будут всех по очереди. Но никого из наших не поднимали, видимо, паренька увели на разбор еще за прошлые грехи. Через некоторое время он бегом пробежал до своей кровати. Причем видимых следов побоев на нем не было, в армии не принято оставлять синяки, но то, что его били, это, как говорится, к бабке ходить не надо. И все же через некоторое время угомонились беспокойные казахи, все, кому положено, получили свою порцию в фанеру3. И в казарме постепенно стало раздаваться мерное сопение и храп. Я тоже незаметно погрузился в тревожный и неглубокий сон. Проснулся я оттого, что кто-то тряс мою кровать. Я открыл глаза и непонимающе уставился на парня, который это делал. Это был один из хохлов, причем западных, они отличаются от восточных тем, что их речь практически невозможно понять, особенно если они говорят быстро. Так вот, он что-то очень быстро лопотал на своем хоть и славянском, но все же с трудом воспринимаемом языке. Сконцентрировавшись, я уловил, что ему что-то надо и это что-то – какое-то «мело». Мобилизовав все свои умственные способности, я понял, что «мело» – это мыло. Я объяснил, что у меня, мол, нет этого самого «мело». Он отстал от меня и начал трясти кровать моего соседа. В голове пронеслась усталая мысль: «Когда же все это кончится? Будем мы уже сегодня, в конце концов, спать?» Но, слава богу, на сегодня это было действительно все. И я незаметно провалился в глубокий, но тревожный сон. Который почему-то очень быстро прервался уже четко и на всю оставшуюся жизнь отпечатавшейся в мозгу командой «Рота подъем!». Благо вечерние тренировки не прошли даром, и мы выскочили из кроватей, как чертята из табакерок. Сержант удовлетворенно взглянул на нас, довольный, что его вчерашние усилия не прошли даром. Последовала команда принять форму «номер 1», которая состоит из майки, трусов и сапог, и после недолгих сборов мы во главе с нашим сержантом и еще несколькими старослужащими выбежали на утреннюю пробежку.
Бежали мы плотными шеренгами в колонну по четыре, подхлестываемые бодрыми криками нашего сержанта: «А ну, салаги, не отстаем!» Именно тогда впервые я ощутил этот неповторимый запах, который источают степные травы по утрам. И хоть сердце все сильнее колотилось в груди, а пот едкими струйками заливал глаза, но я сразу полюбил этот коктейль из аромата полыни, ковыля и степного ветра. Было в нем что-то неведомое и пьянящее кровь. Тем временем наши «деды», не пробежав и половины положенной дистанции, свернули в кусты и уселись на перекур, ну а наша изрядно растянувшаяся рота во главе с сержантом продолжила бег. В принципе пробежали мы около пяти километров в общей сложности, но с учетом довольно быстрого темпа и отсутствия спортивной формы к концу нашего кросса все откровенно сдохли. Тем временем наши «дедушки» вышли с перекура, скомандовали «стоп» и предложили всем поотжиматься, пока не подтянутся отстающие. С учетом, что наша рота растянулась на приличное расстояние, первым, в числе которых был и я, отжиматься пришлось минут пять, которые показались нам вечностью. Причем отжимания в армии имеют свою специфику: по команде сержанта «раз» необходимо было согнуть руки в локтях, по команде «два» выпрямить, но существовала еще третья команда – «полтора», по этой команде необходимо было зависнуть на полусогнутых в локтях руках на неопределенное время, пока наш вершитель судеб сержант не подаст следующую команду. Надо сказать, что зависать в этом статическом положении «полтора» довольно-таки нелегко, а точнее говоря, просто нестерпимо тяжело. Наконец все подтянулись, мы еще отжались совместно и все-таки добежали до ставшей на данное время домом части. Здесь нас ждал турник. Как все же хорошо, что я на гражданке дружил со спортом! Хотя и мне приходилось тяжеловато, но ребятам, которые не имели спортивной подготовки, было и вовсе хреново. Тем более что, как оказалось, в армии царит коллективизм, то есть если у кого-то что-то не получается, остальные будут делать то же самое до полного одурения. И только когда у всех все начинает получаться, тренировка заканчивается. Надо сказать, что данная методика принесла хорошие плоды, причем довольно быстро. Так как все очень старались, никто не хотел после отбоя идти в туалет для проверки «фанеры» на прочность. После утренней зарядки мы приступили к увлекательному мероприятию «застилание постелей». Вчерашние тренировки не прошли даром, и управились мы с этим ответственным мероприятием буквально в течение часа. Разумеется, не обошлось без ставших уже даже привычными повторений, которые, как известно, являются матерью учения. Но наконец казарма приняла вид, который, по мнению нашего бога и отца сержанта, полностью соответствовал его представлению о воинском порядке. И мы построились и отправились на завтрак. Помня о вчерашнем обещании сержанта научить нас строевой подготовке за один день, мы старались не оплошать, так как никому не улыбалась перспектива маршировать до полного обалдения на голодный желудок… И до столовой мы домаршировали довольно-таки сносно. Затем, после недолгого ожидания своей очереди, мы наконец-то вошли внутрь. Последовал скоростной завтрак, состоящий из комка пшенной каши и двух кусочков хлеба, белого и черного, причем на белом кусочке лежал кругленький кусочек масла. И все это дополнялось стаканом чая бледно-желтого цвета. Все это было съедено в рекордно короткий срок, и к тому времени, когда прозвучала команда «Закончить прием пищи! Выйти из-за столов!», все уже дожевывали хлеб и допивали чай. Были даже такие, кто умудрился съесть и всю кашу, лично у меня хватило запала отковырять несколько ложек. И мы с уже ставшим привычным чувством голода вышли из столовой. Затем наш сержант выполнил свое обещание, и мы в течение двух, а то и трех часов занимались строевой подготовкой. Мы бесконечно отрабатывали повороты в движении, команду кругом, подход к командиру и затем возврат в строй, и все это на тридцатиградусной жаре. Когда наши гимнастерки промокли от пота и все мы были уже на последнем издыхании, наш любимый сержант, которому тоже надоело париться на жаре, наконец закончил экзекуцию. Надо сказать, что занятия не прошли даром, и к концу занятия мы уже довольно сносно выполняли все команды. У нас уже появилось какое-то подобие армейской четкости и слаженности, хотя до идеала, конечно же, еще было довольно-таки далеко. Наконец мы, вбивая изо всех оставшихся сил подошвы в асфальт, домаршировали до ставшей родной казармы. Затем мы наводили в нашем доме порядок, проводили так называемый ПХД (парко-хозяйственный день). Это большая генеральная уборка, которая включает в себя тотальное отмывание всей казармы от несуществующей грязи. Зубная щетка здесь играет основную роль, с ее помощью хорошо отмываются промежутки между кафельной плиткой. Короче, как выяснилось, зубная щетка – это в армии наиважнейший инструмент, чуть ли не важнее автомата. На процедуру уборки у нас ушло часа два. Так незаметно пролетело времечко, и пришло время долгожданного обеда. Мы изо всех сил старались показать, что уроки строевой подготовки, полученные до обеда, не прошли даром. Уж больно кушать хотелось. Никого не прельщала перспектива, вместо того чтобы обедать, отрабатывать строевой шаг и прочие приемчики. На удивление, подход к столовой у нас получился с первого раза, а может, наш сержант тоже хотел кушать и ему надоело нас муштровать. В столовой нас ожидал фирменный обед, состоящий из пресного борща и неизменной каши, на этот раз перловой, причем у поваров, видимо, существовал какой-то особый рецепт приготовления каш, все они варились комками, ну и на третье был кисель – бесцветная мутноватая жидкость немного сладковатая на вкус, по внешнему виду напоминающая обойный клей. После обеда нас разбили на группы и привлекли, так сказать, к общественно-полезному труду. Кому-то досталось убирать территорию, кому-то вывозить мусор, мы с Геной попали на разбор каких-то полуразрушенных строений. Нашу команду привезли к какому-то зданию, стоящему посреди чистого поля, выдали в руки по лому и приказали отдалбливать от стены кирпичи и складывать их аккуратно в кучу. Занятие это было не из легких, хотя стена уже давно пришла в негодность, но кладка была еще советских времен, когда на военные объекты не жалели ни средств, ни стройматериалов. Так что на отдалбливание одного кирпича уходило огромное число калорий, которыми и так не был богат наш солдатский рацион. Примерно через час мы вымотались настолько, что еле шевелили руками и ногами, а уж для поднятия лома нужно было приложить поистине героические усилия. Но никого не волновало наше самочувствие, и после небольшого перекура, который объявил поставленный над нами сержант, вновь принялись за тяжелый и неблагодарный труд на благо отечества. Причем в голове возникали мысли о том, что в таком режиме мы через пару месяцев либо станем Гераклами, либо дойдем до ручки. Но всему когда-нибудь приходит конец, пришел конец и этой работе. Ближе к вечеру за нами приехала машина, и мы, усталые, но довольные в предвкушении ужина, загрузились в машину. Мы ехали по извилистой степной дорожке, вдыхая горьковатый аромат полыни и ковыля. Этот аромат дурманил голову, и в этом дурмане даже забывалось про суровую действительность, в которой волей судьбы мы оказались. Но дорога была недолгой, и через полчаса мы были уже в части. Через некоторое время туда подвезли и остальные бригады. Мы наскоро помылись и промаршировали на ужин. Там нас покормили по-военному, то есть так, чтобы мы не дай бог не растолстели и всегда были стройными и подтянутыми. После ужина у нас было немного личного времени. Мы использовали его, как обычно, для того чтобы привести в порядок форму и сапоги. Сапоги всегда должны быть начищенные, а форма чистая и отглаженная. Так прошел еще один из 730 дней. После перекуров и вечерней проверки наступил долгожданный отбой. В принципе все эти дни были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Мы постепенно узнавали все премудрости военной службы, которая в основном заключалась в тяжелой физической работе. Ежедневно нас возили и водили работать. Мы таскали какие-то трубы, которые весили столько, что когда мы их поднимали, казалось, порвутся жилы, но, как известно, два солдата из стройбата заменяют экскаватор, и хотя мы были не из стройбата, но технику никто привлекать не собирался. Зачем, если есть халявная рабочая сила? Разбирали взорвавшуюся котельную. Отправляли в наряды в офицерскую столовую, где мы до посинения чистили картошку и драили полы и стены. Один раз нас даже возили в город, где мы наводили чистоту на улицах. Это показалось нам какой-то сказкой – после нескольких недель, проведенных на площадке, вновь окунуться в оазис цивилизации. Городок хоть и небольшой, но все же в нем были асфальтовые улицы, клумбы с цветами, магазины и много зелени. На нас все это произвело неизгладимое впечатление. В особенности молодые девушки, которые дефилировали по улицам в коротких юбочках и обтягивающих футболочках. Мы белили бордюры, подметали улицы и грузили мусор в машины. И цокали проходящим мимо девушкам, но они не обращали на нас внимания, мы были для них всего лишь привычным интерьером. А когда мы, закончив работу, зашли в магазин поживиться кефиром и булочками, меня поразило точно такое же отношение к нам и остального, так сказать гражданского, населения. В очереди все почему-то вставали перед нами, как будто мы были прозрачные или нас вообще не было. Наверное, примерно так же себя чувствовали негры во времена работорговли. Вроде ты и не человек вообще, а так, предмет, который принадлежит кому-то. Так пролетел первый месяц службы. Хотя тогда казалось, что каждый день тянулся бесконечно. Мы перезнакомились друг с другом, оказалось, что контингент подобрался самый разнообразный. Некоторые успели уже и зону потоптать, был даже один парнишка, который успел посидеть в знаменитых питерских «Крестах». Ребята рассказывали о тамошних порядках. Оказалось, что в зоне порядки примерно такие же, как и в армии, но конечно покруче. Тогда у меня возникла мысль, что лучше уж я буду законопослушным гражданином, хотя, как говорят, от сумы и тюрьмы не зарекайся. Но по крайней мере хоть на явные конфронтации с законом лучше не идти. Все-таки и у армии есть свои положительные стороны, она заставляет задуматься о тех ценностях, о которых на гражданке никто даже понятий не имеет. Например, о ценности простой свободы! К концу первого месяца службы я стал задумываться о том, что в принципе мне лично хватило бы и пары месяцев для отдачи долга Родине. А два года – это уже слишком. И хотя данная мысль, я думаю, возникала не только в моей голове, но Родине Матери было на это глубоко по барабану. Подошло время принятия присяги. До армии я умудрился таки вступить в комсомол, там для вступления пришлось, как обычно, учить много всякой дребедени, типа какие ордена и в каком году получил комсомол, имена героев-комсомольцев и их биографии. Здесь же дело обстояло намного проще. Необходимо было выучить только устав, который включал в себя в основном на 90% обязанности и на 10% права. Перед принятием присяги нас вывели на полигон, где мы каждый выпустили по три патрона по мишеням (в техникуме мы каждый выстрелили по девять патронов), это я к тому, что, видимо, в армии большие проблемы с боеприпасами, за всю дальнейшую службу я больше не стрелял ни разу. Сообщили, что на принятие присяги мы можем пригласить родных и близких, лично для меня, да и почти для всех, это было просто нереально, уж очень далеко мы оказались от дома. Наконец наступил торжественный день. Рано утром, после обязательных процедур, таких как утренняя пробежка, уборка казармы и наведение марафета на обмундирование, мы отправились на завтрак, который на этот раз был необычно праздничным. Он состоял из довольно-таки прилично сваренной ГРЕЧНЕВОЙ (!!!) каши, и что самое невероятное, в тарелке посреди каши аппетитно розовела горячая, обтянутая тонкой, натянутой и готовой в любой момент порваться от одного только прикосновения зубов шкуркой СОСИСКА!!! В стаканах вместо привычной бледно-желтой жидкости под названием чай розовел сладкий и показавшийся всем нам напитком богов какао! Черт побери, могут ведь, когда хотят! После месяца питания черте чем этот обычный по сути завтрак показался нам пищей богов. Часов в одиннадцать утра мы в отглаженной форме и блестящих на солнце сапогах построились на плацу, солнце светило по-праздничному ярко, а небо было по-особенному голубое. На трибуне уже находились несколько полковников и даже настоящий генерал-майор. Мы по очереди выходили перед строем и зачитывали текст присяги, вложенный в красную папку, а затем подходили к полковому знамени, вставали на одно колено и целовали край полотнища. Вся процедура заняла часа полтора. Текст присяги я не запомнил, но там было что-то про то, что перед лицом своих товарищей я торжественно клянусь, а если я нарушу, то пусть меня покарает суровая рука моих товарищей. После всей процедуры нас опять же поздравили и сказали, что теперь мы настоящие солдаты и спрос с нас будет по полной программе. Затем по плану мероприятий у нас была пара часов свободного времени. Мы использовали его для игры в шахматы и шашки в красном уголке. После этого был опять же праздничный обед. На этот раз суп был довольно-таки густой, и в нем даже плавал небольшой кусочек мяса… На второе был плов, оказывается, наши повара умеют довольно-таки прилично готовить. Плов был просто изумительный. Ну а на третье был замечательный компот из сухофруктов. И что самое удивительное, был даже десерт – две карамельки. Короче, праздник души и тела. После обеда нам вместо работы разрешили поспать. В армии сон стоит на первом месте после еды. Ведь не зря существует поговорка «солдат спит – служба идет». А после сон-часа нас повезли в местный кинозал на просмотр кинофильма. Точно не помню, что за фильм, какая-то старая картина, но все равно после суровых армейских будней это было чертовски приятно, и все смотрели фильм с удовольствием.