Разум – на службе у Бога или дьявола? Почему мы веками строим рай, а получаем ад? Психологическое исследование. Глава 1. Разум в контексте исторического пути человечества (В. П. Петров, 2016)

1.1. Выход разума на авансцену мировой жизни. «Ось времен»

1.2. Рай и ад «умственного бытия» за пределами древнего мира

Между тем рационализм стремительно завоевывает античную Европу. На его основе совершенствуются государственность и законодательное обеспечение жизни, растет значимость образования, эллинская философия распространяется по всей Римской империи, уже включившей в себя Грецию. Создаются непреходящие общечеловеческие ценности в литературе, изобразительном искусстве, архитектуре, театральном творчестве, инженерном деле. Быстро развиваются науки – математика, физика, астрономия, география, медицина. В конечном итоге оформилось все то, что потом на века получило заслуженное признание как «античное искусство», «античная литература», «античная философия», «античная культура», «античная система управления обществом». Были созданы уникальные философские системы – стоиков, эпикурейцев, платоников, гностиков, – мудрость которых не только не превзошла, но даже до конца не сумела постичь наука последующих тысячелетий. Достигнутая в тот период глубина понимания внутреннего мира человека, в частности Платоном и его последователями, не превзойдена до сих пор. Современная психология лишь запутала это понимание наборами частностей, деталей человеческой психики и уже веками копается в «обломках человека» (Ф. Ницше). Платон до сих пор остается главным авторитетом в сфере человекознания.

На последней стадии Античности достижения древних греков были позаимствованы и развиты римлянами. Их усилиями, в частности, было создано величайшее из государств того времени – Римская империя, а также разработано классическое римское право, ставшее образцом для всех последующих правовых систем в истории человечества.

Достижения древнего мира вызывали и вызывают незатухающий интерес всех последующих поколений. Многие из свершений того времени остаются недостижимым идеалом и спустя тысячелетия. То, как античная культура сумела возвысить и поставить в центр своего миропонимания человека, раскрепостить его возможности, обеспечить свободу мысли, самовыражения, творческого искания, повторить не удалось ни одной другой социальной системе, ни одной из последующих эпох. В этом состояло важнейшее достижение Античности, ставшее в конечном счете принципиальной основой всех других ее свершений. Поистине это был «медовый месяц» человека и его разума. В дальнейшем разум будет только терять благородство, обрастать догмами, шаблонами, одновременно корыстью, своеволием и станет чаще затаскивать своего носителя в тупики и пороки, чем расширять его творящие возможности.

Если человечеству когда-то в своей истории удалось, хотя бы очень отдаленно, приблизиться к райскому состоянию, то это было в эпоху Античности, в годы ее расцвета. Однако финал истории древнего мира был уже совсем не райским. Существует определенная закономерность: выдающиеся внешние достижения государства (империи) работают не на укрепление духовного состояния своих граждан, но чаще ослабляют, разрушают его. По мере нарастания материальных благ человеческие пороки не отступают – даже крепчают, сгущаются, набирают силу.

Столь необычное сочетание внешнего расцвета и внутреннего, духовного разложения имело место в Атлантиде, в Вавилоне, на территории Индии (Индская цивилизация), в цивилизациях древних народов Южной Америки. Нечто подобное произошло в последние столетия древнего мира. Любимый ученик Иисуса апостол Иоанн Богослов в «Откровениях», нашептанных ему ангелом, предсказывает, что причиной грядущей гибели всесильной Римской империи станут не нашествия варваров, а падение большей части народа в безнравственность, разврат, идолопоклонство, полное пренебрежение заповедями Бога. Это предсказание было сделано за 400 лет до фактической гибели империи.

В течение ряда столетий смыслом существования великого древнего государства была экспансия во все стороны от Рима – захват новых земель, обогащение, покорение соседних народов и поддержание жесточайшим насилием своего господства над ними. Невольно тенденция к насилию переходит и во внутреннюю жизнь римлян. Физическое устранение императоров становится нормой жизни общества. Историки апогей утраты благородства и добродетельности населением Рима, особенно среди наиболее образованной («разумной») его части, относят к началу новой эры, когда Великая Римская империя, казалось бы, достигла всего, что можно достичь в нашем мире, когда ее могущество было почти безграничным.

Знаменитое римское право прежде всего не уберегло великую империю от глубокой порочности высшей, правящей части граждан. Время правления, например, императора Нерона считается самым диким в истории Римской империи. Это – десятилетия гнусного разврата, предательств, грабежей, убийств, стяжательства, отсутствия у людей каких-либо внутренних сдерживающих принципов.

Поведение элиты неизбежно привело к общей атмосфере насилия, разврата и в конечном счете к нравственному разложению когда-то гордых и одухотворенных римлян. Не варвары стали главной причиной гибели империи, ее падение было подготовлено внутренним обнищанием и фактическим разрушением римского общества.

Римский этнос умер и сгнил раньше, чем погиб от вторжения варваров.

Л.Н. Гумилев

Разнузданность нравов в этом исторически первом правовом государстве достигла такого размаха, что стала одной из видимых причин прихода в мир Спасителя. Христос сразу отверг все то, чем пыталось жить общество того времени. Он заявил о прямой связи между «умножением беззаконий» и «мерзостью запустения, стоящей на святом месте». Не в укреплении законов, а в очищении «святого места» в человеке видел он спасение человечества. Христос пришел в мир спасать не империю, не цивилизацию, а человека. Спасение внешних структур придет в этом случае само собой – через человека мир пал, и только через человека он способен подняться.

Однако общество того времени не поняло до конца спасительную идею Христа; приняло ее лишь формально, на деле продолжало рассчитывать на рассудочные, следовательно, силовые – в своей основе – решения и действия. Вопреки заповедям Иисуса одним из важнейших субъектов такого рода отношения к жизни становится и только что получившая признание христианская церковь. Свои новые, фактически рассудочные принципы она с предельной наглядностью продемонстрировала в эпоху Средневековья.

Средневековье начинает отсчет своего времени с V века, с момента объединения христианской церкви и государства, следовательно, с обеспечения единства усилий религиозной догматики и карательной власти. Более чем на восемь столетий Европа погружается в «темное», безликое состояние. Но это уже совсем не та безликость, что была характерна для недифференцированного, валового единения человека с природой (и богами) до «осевого времени». Здесь «темнота» и безликость по-разумному организованы, в их основе – жесточайшая религиозно-государственная регламентация жизни людей.

Человеку, только что успевшему почувствовать себя носителем нового бога – Разума – и, значит, способным самостоятельно творить свое жизненное счастье, вдруг жестко навязывается прямо противоположное понимание себя, своей роли и своих возможностей в жизни. Происходит откат европейцев к обновленному варианту отношений жителей Древней Греции с богами Олимпа. Теперь единый Бог все знает, все может, и все происходящее с людьми находится в его воле. Человек есть только «раб Божий». И ничто более. В качестве главных достоинств ему навязываются смирение, сознание собственного ничтожества, отречение от всех земных интересов и благ.

Античные ценности отвергаются как бесполезные и даже вредные. Папа Григорий I в начале Средневековья ставит ряд принципиальных и не требующих дискуссий вопросов: «К чему вся эта тщета мирских знаний?» К чему «умствования философов Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля?» «Что дадут песни нечестивых поэтов Гомера, Вергилия, Менандра – читающим их?» В жизни достаточно лишь «чистого и ясного учения Христа» (117, 332).

Но отрицание античных ценностей не означает борьбу с разумом. В западной (рациональной) цивилизации с разумом уже никто не борется и не будет бороться на протяжении всей ее истории. Он нужен всем социальным силам, всем, кто стремится к господству, власти, кому нужно подавить своих противников и, главное, овладеть человеком – подавить в нем его духовные потенции, сделать послушным исполнителем своих чаще греховных, корыстных целей. Разум многолик, и в разных ипостасях, логических конструкциях он способен служить кому угодно. Средневековая церковь использует разум не для того, чтобы привести людей к Богу, но – в интересах борьбы за свое господство над людьми и миром. Как известно, «Бог есть любовь», и главным образом любовью Он притягивает людей к себе, облагораживает их, освобождает от пороков, пробуждает в них совесть и душевную активность. Все иное, ставшее привычным для нас в этом рациональном мире, не от Бога, но от князя мира сего. Увы, не значилась любовь в перечне методов работы с людьми у католической церкви того времени.

В XIII веке – во многом благодаря работам Фомы Аквинского (1225-1274) – происходит уже официально признанный поворот христианства в сторону рационализма. С этого времени Аристотель, ранее формально не признаваемый католической церковью, становится ее главным научным авторитетом. Аристотелевская (логическая) система доказательств начинает широко использоваться при трактовке христианских догм, в том числе при обосновании возможности бытия Бога, Его безграничности и всемогущества. Фома Аквинский объявляет богословские идеи сверхразумными, а интеллект неотделимым от души и уже не видит принципиального противоречия между откровением и правильно действующим разумом. «Корень всякой свободы в разуме», – заявляет он, почти повторяя слова античных рационалистов (126).

Католическая церковь до настоящего времени почитает Фому Аквинского как святого; его учение считается официальной доктриной католицизма. Он – «учитель церкви». Притягательным для церкви является, в частности, отношение средневекового теолога к власти как к чему-то данному Богом («Нет власти не от Бога») и поэтому неприкасаемому. Неисполнение требования власти – грех. Даже в том случае, если это требование кажется плохим, несправедливым. Сохранение человеческого общежития основано на «господстве и подчинении», утверждает Фома Аквинский. Одновременно он пишет о могуществе дьявола – «главе целого демонического царства» – и его постоянных кознях в земном мире.

Разум после Фомы Аквинского все прочнее переплетается с духовными нитями основного вероучения европейцев и даже начинает в этом союзе доминировать. Революция от «разума», начатая в «осевое время», побеждает духовную революцию от Христа, происшедшую с его приходом в наш мир.

Однако такого рода победы не устраивают основную массу верующих. Поэтому в последние столетия Средневековья происходят крупнейшие в мировой истории духовные протестные движения, выступающие против господства в жизни и религии идеологии рационализма, следовательно, против побед внешнего над внутренним, рационального и материального над духовным. Одновременно это были протесты и против действий католической церкви со стороны тех, кто считал себя истинно верующим («чистым») и искал путь к овладению божественной истиной не в логических построениях мысли и рассудочном анализе действительности, а в активности души, в интуитивно-чувственном погружении в Бога.

Показательны в этом отношении действия манихеев, имевших в средние века множество сторонников почти во всех странах мира – от Европы и Северной Африки до Китая. Духовное движение манихеев (в ряде стран их называли катарами или альбигойцами) возникло на Ближнем Востоке в III веке и просуществовало до XIV века. Его особая популярность пришлась на начало второго тысячелетия. Манихеи боролись за чистоту жизни, духовное совершенство, преодоление плотских желаний и страстей. И поэтому отвергали как нечто греховное, даже дьявольское, и государство, и церковь с их установлениями, запретами. Они осуждали эксплуатацию, войны, все повинности и поборы, социальное и экономическое неравенство, частную собственность. Так как католическая церковь все это поддерживала, они объявили ее дьявольской силой. Поэтому и церковь, в свою очередь, вела непримиримую, жестокую борьбу с манихеями. Отчасти с этой борьбой была связана активизация священной инквизиции в тот период (117).

Подобные стихийные выступления, растянувшиеся на многие годы, были и в России. Русские православные раскольники (староверы) также считали окружающий мир царством торжествующего зла и скверны, а официальную церковь во главе с патриархом Никоном проповедником земного зла. И готовы были в своем несогласии с церковью и властью бежать от мира в лесные пустыни, идти на плаху и даже сжигать себя на кострах. Вплоть до конца XIX века сохранялись в России мощные сектантские течения – фармазонов, монтанов и др., – утверждавшие, что в человеке только душа от Бога, а все плотское и приобретенное психикой в земной жизни (личностное) от дьявола. Чтобы освободить душу, исходящее от плоти и навязанное внешним миром требовалось ненавидеть и разрушать.

Учитывая масштабы движения манихеев, мир в тот период мог пойти совсем другим путем. Манихеи боролись не на жизнь, а на смерть с адом земной жизни, но боролись не божественными средствами – например, любовью, – а сатанинскими, свойственными миру кесаря. Поэтому очень сомнительно, что они в случае успеха могли привести человечество в рай. Они были ближе к тому, чтобы вообще уничтожить этот «сатанинский» мир.

Однако в конечном счете мир уничтожил манихеев. К концу XIV века они как массовое явление исчезли с лица земли, очистив ее для эпохи Возрождения, протестантской идеологии и последующего научно-технического прогресса. Мир утвердился на прямо противоположных представлениях о смысле жизни человека и путях к его благополучию. Наступило царство того, с чем боролись манихеи.

Принципиально новое отношение к человеку и его жизни ознаменовала эпоха Возрождения. Начиная с XV века в Европе предпринимаются попытки восстановить («возродить») то, что было характерным для античного мира, – науку, искусство, свободу мысли и поведения, светский характер культуры, ее антропоцентризм. Вновь «после длительного трудноописуемого антракта» (Ф. Ницше) на авансцену жизни выходит освободившийся от власти религиозных догм Разум. И вновь, как и в античную эпоху, в мир приходят открытия и изобретения, великие творения искусства и литературы, великие имена: Петрарка, Боккаччо, Коперник, Мирандола, Рабле, Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи… Человек вновь становится «мерой всех вещей». Казалось, надежды разумного и свободного человека на счастливую жизнь сбываются. Но чем более взрослел Ренессанс, тем интенсивнее вызревала неизбежно повторяющаяся трагедия разумности и основанной на ней свободы. Откуда-то из глубин нового состояния человека и общества выползали бездуховность, агрессивность и безудержный террор, жестокость и моральное ничтожество.

Н.А. Бердяев называет Ренессанс глубоко безнравственной эпохой (20, 330). Крупнейший специалист по культуре того времени А.Ф. Лосев пишет о наличии обратной стороны у общеизвестного возрожденческого гуманизма. Эта сторона оказалась «аморальной и звериной в своем предметном содержании». Освободившись от гнета средневековых норм, человек Ренессанса уже через сравнительно короткое время проявил себя всеми типами «коварства, вероломства, убийств из-за угла, невероятной мстительности и жестокости, авантюризма и всякого разгула страстей» (82, 120). По словам Лосева, своеволие и распущенность достигают в возрожденческой Италии небывалых размеров. Этот период по своей жестокости превзошел даже варварские времена. Анализ Лосева показывает, как привычной жизненной повседневностью стали факты вероломных убийств, неприкрытого зверства в обращении лучших, наиболее образованных людей того времени с врагами и своими подчиненными, ужасных пыток виновных и невиновных, насилия над женщинами и детьми, не знающего ограничения разврата, полного пренебрежения не только светскими, но и церковными нормами.

Сатанизм почти открыто выходит на авансцену жизни и мощной волной покрывает Европу. История того времени переполнена примерами дьяволопоклонничества, «черных месс», осознанного нарушения христианских заповедей, возведения греха в ранг добродетели, превращения всего земного и порочного в культовое, священное. Увлечение сатанизмом стало характерным не только для светской, но отчасти и для церковной власти. Имеются исторические свидетельства тому, как отдельные сторонники сатанизма при поддержке своих единомышленников поднимались по ступеням церковной иерархии вплоть до вершин папского престола.

Разум в эпоху Возрождения стал господствующим человеческим качеством, но это был уже совсем не разум времен Аристотеля, когда ему еще были свойственны детская чистота, благородство, даже определенная совестливость. Пройдя сквозь эпоху Средневековья, он покрылся лживостью и бесчувственностью этой двуличной эпохи, утратил последние связующие нити с высшим миром и возможность подпитки через божественную благодать. Ему привычнее стало развращать, чем сдерживать и облагораживать своего носителя. Чем он и стал заниматься при первой возможности, представленной освобождением от внешних ограничений и пут. И так на все последующие столетия.

К концу эпохи Возрождения сама жизнь и обезумевший от ужаса социум непроизвольно вызвали на авансцену жизни силы, способные усмирить утративших человеческий облик «возрожденцев». Маятник истории в очередной раз оказался на противоположном полюсе своей амплитуды. На европейской арене появляется инквизиция, готовая выжигать на своих кострах все сатанинское и одновременно свободно-разумное. Значительная часть населения Европы оказывается погруженной в атмосферу тотального страха, а затем – в обезличенную пуританскую серость. Человека в очередной раз ждал переход даже не от самого рая, а от только наметившихся предпосылок для его создания к господству почти адского мрака и насилия.

Инквизиция представляла собой совсем не духовную, а вполне рассудочную конструкцию, созданную католической церковью в качестве средства решения своих сугубо земных, прежде всего властных задач. Необходимый для действия инквизиции «враг» – в виде ведьм, колдунов и прочих сторонников дьявола – тоже был результатом вполне осознанного, рационального проекта (117). Церковной власти для силового закрепления своего господства нужен «враг» и красочные, то есть как можно более кровавые победы над ним.

Формально инквизиция, принуждая силой людей к вере, боролась с «бесовщиной» в человеке, с еретиками, отступниками от веры. Но в большей степени это была борьба за послушного, безоговорочно вписанного в существующую систему отношений человека. Главный лозунг инквизиции – «Еретик тот, кто имеет собственное мнение» (А. Камю). Один из наиболее жестоких инквизиторов Европы XV века Торквемада утверждал, что человек должен жить и мыслить так, как предопределено церковью и государством. Ересью стали любые знания вне религии, поклонение античным идеалам жизни, стремление к свободному внутреннему развитию, попытки противостоять навязываемым догмам и запретам. Это была война за установление порядка внутри человека по меркам внешних требований. Под греховность и ересь попадало все в его поступках и мыслях, что этим требованиям не соответствовало. Первыми гибли в такой войне самые активные, духовно одаренные, творческие люди. И это уже был генетический просев человечества по критерию отношения к навязываемому поведению и мышлению. Утверждая господство католической церкви, инквизиция вела борьбу на двух основных и фактически противоположных фронтах. С одной стороны, ее врагом был распространяющийся по Европе сатанизм, с другой – массовые духовные движения, отстаивавшие внутреннюю чистоту отношения к Богу, абсолютную верность евангельским заповедям. Уничтожалось в равной мере и то, и другое.

Еще одним важнейшим явлением данного исторического периода стала Реформация церкви – мощное религиозное движение XVI века, направленное уже против злоупотреблений нравственно деградировавшей римско-католической церкви и приведшее к разрушению ее единства. Инициатор и лидер этого движения Мартин Лютер (1483-1546) решительно выступил, в частности, против нарастающей рационализации христианства. Он демонстративно называет Аристотеля «безбожным оплотом папистов» и «князем тьмы» (наперекор распространенному – «князь философов»), а сам разум признает «дьяволом», «демоном», как бы сравнивая его с тем искусителем, что соблазнил первого человека обещанием через познание подняться над Богом.

Однако последователи Лютера тоже не устояли перед соблазнами разума, прежде всего как средства безоговорочного подчинения человека образовавшейся по итогам Реформации протестантской церкви. Инквизиция – изобретение главным образом католической церкви, но ее методы с не меньшей масштабностью и настойчивостью использовались и новой церковью. «Процессы ведьм» в протестантских странах зачастую носили даже более фанатичный характер. Здесь тоже процветала нетерпимость к любому независимому мнению, а педантичный порядок поддерживался постоянно действующим террором. Строгость в наказаниях за малейшее нарушение этого порядка не знала предела. Вся система наказаний была направлена на поддержание тотального страха. Смертная казнь угрожала за любое высказывание, в котором можно было усмотреть ересь, нечестивость. Утопление грозило за плотские грехи, тюрьма – за чтение «непристойных» книг и т. д. В соответствии с протестантской этикой формировался тип педантичного служаки, «идеального человека среднего сословия» (М. Вебер). Здесь – истоки законопослушности современного Запада. Инквизиция выбила жаждущих воли, пуританская строгость дооформила оставшихся – так получился известный нам европейский тип человека.

Таким образом, после завершения эпохи древнего мира ставшая всевластной Церковь поддерживала в народе, по сути, не «душевное», а «умственное бытие». Причем в самом мрачном («адском»), далеком от античных идеалов и заповедей Христа его варианте. Разум показал себя слугой и удобным инструментом церкви в этом процессе.

1.3. Разум Нового времени – победитель раскрывает свои привязанности

К концу XVII века в Европе на смену эпохе Возрождения (и Реформации) пришло Новое время, в течение которого строительство «царства разума» осуществляется в иных масштабах и другими методами. Это время подняло разум на невиданную ранее высоту и позволило ему в полной мере проявить свои истинные устремления и привязанности.

Провозвестником рационализма Нового времени считается французский философ и математик Р. Декарт (1596-1650). Именно его формула «Я мыслю, значит, я существую» стала своего рода сигналом к полному восстановлению в правах аристотелевского утверждения о том, что «ум есть самое изначальное и по природе главенствующее» в человеке. Сущностное начало человека и его разум начинают отождествляться между собой. Вполне естественным на этом фоне оказывается введение шведским ученым Карлом Линнеем (1707-1778) получившего всеобщее признание научного наименования человека – Homo sapiens (человек разумный). Новый мир согласился, что оно наиболее точно отражает самое характерное, сущностное в этом творении. Уподобление понятий «человеческое» и «разумное» входит в повседневную жизнь. Они становятся почти синонимами. С возможностями умственной функции чаще всего теперь соотносится и человеческая недоразвитость, типичными становятся уничижительные эпитеты: «без-умный», «с-ума-сшедший», «ума-лишенный», «слабо-умный»…

Разум широко признается главенствующей функцией в человеке, определяющей жизненные привязанности не только своего непосредственного носителя, но и общества в целом. Вслед за свойственной разуму устремленностью ко всему внешнему, земному радикально меняется и основная ориентация общества: с внутреннего на внешнее, с духовного на материальное, с вечного на текущее (сегодняшнее), с незримого на видимое (реальное). Меняются представления о совершенстве человека, критерии оценки его жизненной успешности.

Массированное возвышение разума происходит в XVIII веке – в веке Просвещения. Чего стоит только перечень великих умов, проявивших себя почти одновременно, в одно столетие и в одном месте – во Франции: Вольтер, Монтескье, Руссо, Дидро, Кодильяк, Гольбах, Гельвеций, Ламетри. Концентрированное провозглашение этими «великими мыслителями» веры в разум и знания, в воспитание и образование, в возможность мудрого управления обществом на основе грамотно составленных законов должно было чем-то завершиться. И оно завершилось Великой Французской революцией. Философская и политическая мысль во Франции XVIII века приобретает такой размах и такую силу, что оказывается способной реально влиять на настроение и поведение людей.

Подготовленное мыслителями века Просвещения французское общество с восторгом встречает идеи революции: жизнь людей должна быть в корне преобразована, нужно и можно построить такой мир, в котором человек ощутит себя свободным и, руководствуясь принципами разумности, сам будет определять свою судьбу. Массами овладевает убеждение, что «только неразумное управление порождает чудовищ». По свидетельству Гете, на смену относительно спокойным, стабильным временам и настроениям пришли бунтарские, революционные настроения, признававшие лишь силовые методы борьбы за справедливость и лучшее будущее.

Восемнадцатый век спустил с цепи бури. Отныне человечество идет по бесконечным развалинам.

В. Кузен, философ

Разум уже не считает нужным выглядеть благородным преобразователем мира. Он видит мир как объект бескомпромиссной и безжалостной по отношению к людям перестройки под заранее составленные рассудочные схемы. Если преобразование не получается, следует уничтожение тех, кто якобы не вписался в имеющиеся схемы и виновен в неудаче. Затем уничтожение – при неизбежности провалов всего искусственного – становится самоцелью и уже не может остановиться. В ходе Великой Французской революции сразу произошло деление людей на своих и чужих, друзей и врагов. Тут же началось физическое уничтожение «чужих». «Террор, беспощадный, бескомпромиссный – главное благо революции», – таков первый практический лозунг якобинцев. Лидеры революции отвергают католичество и вводят новый культ верования – «культ Разума». Практическое внедрение нового культа начинают с уничтожения более трех тысяч служителей католической церкви. Далее гильотина работает уже круглосуточно. Казнены король, королева, тысячи и тысячи невинных парижан. Но деление на своих и чужих не знает остановки – начались поиски врагов среди якобинцев. В итоге под ножом гильотины вскоре оказались первые лица революции – Робеспьер, Марат, Сен-Жюст… Как мы знаем, подобное почти в деталях повторилось после реализации еще одной безбожной рассудочной схемы – Великой Октябрьской революции, – с тем же финалом для самих ее организаторов в 1937 году.

Разум эпохи Просвещения, пообещав свободное процветание людей в «своем царстве», привел Францию к террору, лишившему многие тысячи людей самой жизни, а всех остальных – свободы. Праздник разума обернулся праздником для одной лишь гильотины. Смерть становится чем-то привычным для людей – во французских тюрьмах смертники перед выходом на эшафот играют в карты, смеются. В очередной раз народ получил ад вместо рая. Приход диктатуры Наполеона после свалившегося на Францию рационалистического (может быть, правильнее – сатанинского) беспредела выглядел уже вполне закономерным.

Однако трагический финал Французской революции не уменьшил веру европейцев в разум и знания. Происшедшее казалось досадным исключением, по вине которого «прекрасные лозунги» не удалось реализовать как раз потому, что действия лидеров революции якобы были далеки от подлинной разумности.

Разум и наука продолжают «овладевать массами» и после финальных трагедий века Просвещения. Молодежь восторженно принимает в XIX веке учение Дарвина, «Рефлексы головного мозга» Сеченова, работы Шеррингтона, Павлова, Бехтерева… Человек как «механизм рефлексов» вызывает несравнимо больше энтузиазма и доверия, чем духовный человек, действующий по велению души и сердца. Без внимания остаются предостережения российского провидца Достоевского: «Если Бога нет, то все позволено»; «Без Бога нет человека». Великий писатель как бы предупреждает: без Бога внутри себя внешне похожее на человека существо еще будет какое-то время двигаться, суетиться на поверхности земли. Но все его устремления и действия станут носить озлобленный, циничный, алчный и в итоге разрушительный для него самого и человечества характер. Такое существо очень скоро, по историческим меркам, погубит и себя, и весь мир. Обвальная катастрофичность ХХ и XXI веков на фоне нарастающей порочности людей в полной мере подтверждает такого рода тенденцию, доказывает обоснованность предостережений Достоевского.

В Новое время на идею рационализма активно, уже без оглядки на церковную догматику, работает философская мысль. Многие ее формулировки почти перекликаются с высказываниями гениев дохристианского времени. «Достаточно правильно судить, чтобы хорошо поступать», – утверждает Декарт (139, 197). По убеждению Б. Спинозы (1632-1677), люди, управляемые разумом, не чувствуют влечения ни к чему, чего не желали бы себе и другим людям, потому они всегда справедливы, верны и честны; главное в жизни – «не плакать, не смеяться, а понимать». Чисто рассудочный человек является идеалом и для И. Канта (1724-1804). По его учению, авторитет разума составляет единственную основу, на которой люди имеют возможность построить приемлемый порядок совместного существования и реализовать свое предназначение в жизни (60). Крупнейший идеолог рационализма Г.В. Гегель (1770-1831) объявляет мышление главным «субъектом» творческой деятельности. В своей «Философии природы» он доказывает, что только разумное – действительно, а все действительное – разумно, и мечтает о примирении всех противоречий в «граде вечного знания» (33).

Разум, по Гегелю, есть абсолютный судья, который сам не имеет нужды ни перед кем оправдываться, но перед ним должны оправдываться все – даже «содержание религии должно оправдать и объяснить себя» перед разумом (73, 392). Перечень восторгов можно продолжать бесконечно. Но, пожалуй, апогей веры в этот феномен – у русского мыслителя Н.Ф. Федорова (1829-1907). Он был убежден, что, совершенствуя разум, можно привести человека к такому состоянию и поднять его потенциал до такого уровня, когда с помощью мысли (индивидуальной и общечеловеческой) удастся победить смерть и даже добиться всеобщего воскрешения умерших («научное воскрешение»). Как тут не вспомнить апостола Павла: «…мудрость мира сего есть безумие перед Богом».

Разум века Просвещения положил начало экстенсивному росту научного знания. Начиная с XVIII века его объемы удваиваются каждые десять-пятнадцать лет. Наука стремительно охватывает все сферы человеческой жизни и все чаще выступает в качестве базиса новых мировоззренческих построений. Эйфория от наметившихся перспектив на путях разумности была почти всеобщей. Все строилось на безоговорочной вере в науку и прогресс, неограниченные возможности человеческого разума, наличие высоких, благородных целей исторического развития. Многие люди, особенно среди интеллигенции, уже не сомневались в скором возвращении человечества в «золотой век». Общество уверовало, что распространение знаний и совершенствование разума приведет к тому, что люди отвергнут мерзости жизни и все дружно, по собственной инициативе, станут другими. Сплошь справедливым тут же станет и весь мир. Одновременно появляется убеждение, что научные исследования и составленные по уму проекты никогда не смогут обернуться злом. Жаль, что этим поборникам разума не удалось посмотреть на людей ХХ и XXI веков.

Разум и рационализм все настойчивее проникают в основную религию европейцев – христианство. Служители церкви, стремясь действовать в духе времени, все чаще апеллируют к разуму прихожан, стремятся с помощью логических обоснований придать большую убедительность духовному учению, обосновать, разложить по полочкам, рассмотреть с точки зрения целесообразности то, что может быть постигнуто лишь через созерцание, откровение. Европейские вероисповедания, по сути, признают свою капитуляцию перед рационалистической идеей.

Разум, победив последнего достойного оппонента в лице церкви, почти автоматически занимает место Бога. Люди начинают верить в его возможности больше, чем в помощь высших сил. Появляются сомнения в обоснованности положений Священного Писания и одновременно вера в правоту библейского искусителя, подсказавшего нашим прародителям, что на путях познания они поднимутся в своих способностях выше Бога. А это уже принципиальный поворот сознания людей Нового времени, чреватый самыми глобальными последствиями для земного мира.

Широкое распространение получают разного рода секты и тайные общества, нередко сатанинского толка. В частности, не скрывали подобной ориентации ставшие популярными в то время европейские масоны. В 1863 году на съезде студентов в Льеже масон Лафарг провозглашает целью масонства реализацию «торжества человека над Богом». И студенты с воодушевлением принимают это заявление. Другой лозунг Лафарга еще более воинственен: «Война Богу, ненависть Богу! Весь прогресс в этом» (88).

Первый итальянский лауреат Нобелевской премии Джозуэ Кардуччи (1835-1907) в конце XIX века, до получения авторитетной премии, пишет гимн эпохи, полностью уверовавшей в разум и науку, и называет его «Гимном Сатане». Суть гимна хорошо показывает отрывок из него:

Вот так: сатана – это «разума великомощный взрыв». Следовательно, победы разума есть победы сатаны, победы «дьявольской силы»?!

Разум в его новой ипостаси невольно навязывает обществу пренебрежение к прошлым достижениям человеческой истории. Все былое начинает казаться несовершенным, отсталым, подлежащим быстрейшему искоренению и замене новым, выстроенным на современном мировоззрении. По словам крупнейшего гуманиста ХХ века А. Швейцера (1875-1965), «восемнадцатый век абсолютно неисторичен. Он отворачивается от того, что было и что есть, от добра и зла, считая себя призванным выдвинуть взамен нечто более этичное и разумное, следовательно, и более ценное» (158, 139). Опять же вспомним, что и Великая Октябрьская революция в России сразу и напрочь отвергла весь российский и мировой опыт предшествующих столетий.

Разум занимает ведущие позиции в этике, религии, философии, педагогике, системе общественных отношений, отношениях с природой, технической сфере, материально-бытовом обустройстве жизни. Но это – победы во внешнем мире, активность разума внутри человека чаще дает обратный результат. «Нельзя не признать, однако, – пишет А. Швейцер, – что люди века рационализма мельче своих дел. Конечно, у каждого из них есть свое лицо, но их индивидуальностям не хватает глубины… Поэтому столь поразительно сходны между собой люди того времени. Все они пасутся на одном пастбище» (158, 143). Это – люди с «плоским оптимизмом и наивной моралью». Видимо, подлинные глубины в человеке открываются не с помощью разума, более того, господствующая разумность эти глубины лишь закрывает.

По словам О. Шпенглера, на основании интеллектуальных представлений жизнь начинает выстраиваться «целесообразно» и «разумно». «Чувствуется что-то искусственное, бездушное, полуистинное во всех этих измышленных системах…», которые «не есть отражение жизни на познание, а отражение познания на жизнь» (161, 522). Жизнь «становится неорганической, бездушной, подчиненной опеке рассудка», «качество заменяется количеством, углубление – распространением». Мышление древнего мира заменяется «интеллектуальной проституцией» в речах и проектах (161, 535).

Доисторический человек оглядывался на золотой век, подспудно чувствовал его веяния. Цивилизованный рационалист «весь предан исторической заботливости» о будущем, в сравнении с которым даже райское блаженство прошлого и настоящего достойно презрения (161). Древнему человеку достаточно было познать жизнь такой, какая она есть, и полюбить ее, приспособиться к ней. Человек Нового времени возомнил, что может и должен творить жизнь. Чем мучительно – для себя и окружающего мира – занимается в течение большей части своего исторического бытия. Только к концу ХХ века человечество постепенно начинает осознавать трагизм одностороннего рационалистического доктринерства и навязываемого им понимания жизни.

Разум в учениях Декарта, Канта, Гегеля хотя и оттесняет на второй план веру, но сам все же остается имеющим истоки в трансцендентном, божественном. Это – «Богом дарованный разум». Они не допускают естественного, происшедшего в силу развития материи возникновения мышления и сознания. Спиноза, за ним Маркс «приземляют» разум, делают его продуктом истории и общественных отношений; и этим еще больше возвеличивают его как полностью самостоятельного земного бога. Данное представление очень скоро становится преобладающим, и уже с ним человечество вступит в ХХ столетие – век Разума и Науки.

1.4. Разум во все времена критиковали не менее широко и убежденно, чем в него верили

Критическое отношение к разуму и его чрезмерной активности имеет столь же долгую историю, как и вера в исключительные возможности этой человеческой способности. Еще ветхозаветный Экклезиаст предупреждал: «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познание, умножает скорбь»; рассудок находится в непримиримой оппозиции к сердцу и душе человека, следовательно, является препятствием на пути к Богу. Экклезиасту вторит миф об Эдипе: острие мудрости всегда обращается против мудреца. Стремление познать истину с помощью разума бесперспективно, утверждает древнекитайский философ Лао-цзы. Одна из его заповедей гласит: «Чем больше знаешь, тем меньше знаешь». Недоверием к разуму наполнены все древние духовные учения Востока. В дзен-буддизме говорится о рабстве, которое исходит от разума – он сковывает человека, душит его разного рода шаблонами, установками, конечными знаниями, заволакивает духовный горизонт; пользуясь разумом, человек невольно оказывается в интеллектуальной ловушке (Д.Т. Судзуки). Даосы то состояние, в котором мы оказываемся, доверившись разуму, называли Великим Сном, а уход из-под власти разума – Великим Пробуждением. Отражая существующее на Востоке сомнение в возможностях разума, Шри Ауробиндо пишет: «Нет ничего доступного уму, чего нельзя было бы сделать лучше при полной неподвижности ума и в безмолвии, свободном от мысли» (132, 256).

Столь же критичны в отношении разума духовные учения американских индейцев. Согласно их утверждениям, разум закрывает двери между сознанием человека и Реальностью, использует свои конструкторские таланты на сотворение вместо жизни некой искусственной иллюзии. У человека, оказавшегося в этой выхолощенной действительности, невольно растут опасения, страхи, неудовлетворенность, нездоровые страсти и искушения, тяга к злу (63).

Разум и его возможности подвергались в истории человечества наиболее жесткой критике как раз в те эпохи, когда, казалось бы, общественное мнение уже было полностью на стороне рационального понимания жизни. Так, спустя столетие после смерти Аристотеля, в период наиболее успешного шествия его учения по Древней Греции и Римской империи в целом, эллинский философ Карнеад оглашает ряд принципиальных дилемм, связанных с деятельностью разума. «Говорят, – пишет философ, – что разум – особый дар богов людям. Но ведь ум подчас является источником чудовищных преступлений. Лучше бы боги отказали нам в этом даре, если он оказывается столь губительным для большинства. Или дали бы людям разум, который не наталкивал бы их на заблуждения и преступления. Данный же нам разум не только не может служить арбитром в вопросах истины и лжи, но и сам обманывает людей. Мы видим, как при его активности доблестные мужи оказываются несчастными, а злодеи блаженствуют» (56, 256).

В пору наибольшего расцвета эпохи Возрождения французский мыслитель Мишель Монтень (1533-1592) с ожесточением нападает на «царя догматиков и схоластов» Аристотеля и его учение. Весь пафос его знаменитых «Essaia» («Опытов», 1580) направлен на борьбу против ложных авторитетов, мертвого догматизма и самоуверенности мышления. «Не существует ответа, – утверждает Монтень, – на вопрос: «Что я знаю?» Нет вообще ничего достоверного для слабого и беспомощного человеческого познания. Разум – слаб и слеп. Все истины относительны и имеют неодинаковую ценность в глазах различных людей». Недоверие к познавательным способностям человеческого разума сочетается у Монтеня с преклонением перед «матерью-природой», «естественным человеком» и его «естественным чутьем». В воспитании и обучении он рекомендует сообразовываться с исходными особенностями и склонностями ребенка, не загромождать память механически заученным материалом, не заниматься накоплением знаний (57).

Уже на пороге века Просвещения против превознесения мощи человеческого разума резко выступает крупнейший ученый и философ Блез Паскаль (1623-1662). Он восхваляет духовную сторону человека, величие его души и всячески подчеркивает ограниченность и беспомощность человеческого мышления и рационального познания, не верит в благородство науки. «Все попытки разума оканчиваются тем, что он сознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание. Если он не доходит до этого сознания, то это означает только, что он слаб», – пишет Паскаль в своем сочинении «Мысли» (106, 139). Одновременно он резко критикует тех, кто пытается рационалистически обосновать христианскую веру.

Разум столь же жестко критикуется и в XIX веке – столетии Гегеля и многих других безоговорочных сторонников рационализма, столетии начала грандиозных практических побед разума и науки. К сожалению, в атмосфере нарастающего увлечения интеллектуализмом без должного внимания остались предостережения ряда великих провидцев того столетия.

Одним из первых от иллюзий по поводу возможностей разума предостерег И.В. Гете (1749-1832): «Человечество станет умнее и расчетливее, но не лучше, счастливее и деятельнее. Я предвижу время, когда человечество не будет больше радовать Бога, и он будет вынужден вновь все разрушить для обновленного творения» (163, 293).

Разум бессилен перед реальными сложностями жизни – это утверждение лейтмотивом звучит в художественных творениях великого писателя. Ученый, рассчитывая только на разум, рано или поздно заходит в тупик и начинает осознавать границы познания. Избежать самоубийства от бесперспективности сугубо научного поиска он может благодаря божественному откровению, озарению, способному вывести его мысль на новые просторы. Но если, уверовав в разум, он все духовное внутри себя подавил, его путь – к дьяволу. У Гете (в «Фаусте») ученый входит в соглашение с чертом. Вроде бы все делается ради высокой цели, ради счастья для всех; но в союзе с нечистой силой методы достижения этой цели могут быть уже только нечистые, дьявольские – приходится принуждать, подавлять, выселять, убивать. Появляется много обещаний, надежд, но всегда – у «порабощенья спор с порабощеньем». Итогом действий, можно сказать, естественного рационально-дьявольского союза оказывается лишь усиление жизненного зла и человеческих страданий.

Наш нынешний союз с разумом подобен союзу Фауста с Мефистофелем. Вроде бы он – ради будущего блага людей. Но без участия души итогом любых действий оказываются зло и человеческие страдания. Великий Гете, описывая последствия такого союза, будто смотрит через столетия на плоды нашей нынешней сугубо рассудочной деятельности:

Гете фактически описал то, что видел на исходе века Просвещения, при якобинцах, и гениально предсказал повторение тех же событий в ХХ веке – при большевиках, национал-социалистах, демократах, всегда дружно обещающих всеобщее счастье и затем создающих для людей новый вариант ада.

Почти повторяет слова Гете авторитетнейший для России XIX века писатель и мыслитель С.Т. Аксаков (1791-1859):

Удивительное сходство девятнадцатого века и двадцать первого! Что может объединять в нравах людей эти две, казалось бы, принципиально разные эпохи? Лишь одно – господство разума внутри человека и в повседневной жизни. Только поэтому и тогда, и теперь, если не крадешь, не берешь взятки, ты – дурак! Только слабый умом может не красть. Как же при таком внутреннем (подспудном) убеждении избавиться от коррупции в цивилизации, обоготворяющей разум?!

А. Шопенгауэр (1788-1860) настойчиво повторяет в разных вариантах библейскую истину о том, что процесс познания и интеллектуальное развитие усугубляют страдания людей. Поэтому, по его мнению, наивна вера Гегеля во вселенский разум, а Аристотеля и позитивистов Нового времени – в освобождающие человека, делающие его счастливым достижения естественных и общественных наук. «Вместе с познанием возрастает и способность чувствовать горе, способность, которая поэтому в человеке достигает своей высшей степени, и тем высшей, чем он интеллигентнее» (159, 72). Шопенгауэра, в свою очередь, критикуют за пессимизм, называют «философом пессимизма», но, как покажет время, он прозорливо чувствовал грядущие проблемы выстроенной на рассудочных основаниях цивилизации.

С. Кьеркегор (1813-1855) сравнивает Сократа с ветхозаветным Адамом. Когда-то своим обещанием – «будете, как боги, знающими», – искуситель привел первого человека к грехопадению. Примерно то же обещает и туда же ведет нас, уже в земной жизни, разум. Сократ повторил преступление Адама, вкусив от плодов познания. И человечество пошло за Сократом, соблазнившись ясностью, четкостью разумных определений и доказательств. Аналогичное суждение высказывает и главный герой произведений Карлоса Кастанеды дон Хуан. Этот знаток древней американо-индейской магии убежден, что христианские идеи об изгнании из райского сада являются аллегорией утраты человеком высшего знания и связи со своим духовным началом, но приобретения взамен знания земного (63, 105). Шри Ауробиндо тоже видит в символическом, по его словам, изображении книгой Бытия падения человека его отход от «полного и чистого признания Бога и самого себя, или, скорее, Бога в самом себе, в сторону разделяющего сознания» – как плода реального бытия. «Это и есть тот плод, что съели Адам и Ева», а теперь съедает любая душа, искушаемая земной жизнью и разумом (70, 91).

Разум – этот «бог философов» – есть лишь некий ограниченный по своим возможностям «прямоугольный», «жалкий, земной, евклидовский ум», которому не дано «исчислить человека», понять «бездны его души». Столь категоричен и суров в оценках разума Ф.М. Достоевский. Один из героев романа «Бесы», явно отражая позицию автора, говорит: «Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков» (45, 226). Для решения принципиальных жизненных вопросов есть «сила иная».

Разум и наука, утверждает писатель, не способны понять «естественные выгоды» человека. Но как в таком случае они могут целенаправленно организовывать для него «счастливую жизнь»? Может быть, человек прежде ищет страдание, а уж затем радость, веселье – но и то лишь на мгновение и обязательно после страдания? А мы, разумные, видим идеалом земной(!) жизни сплошное довольство, «сытость без хлопот», вечное блаженство. Такого рода сомнения лейтмотивом звучат во всех работах Ф.М. Достоевского. Законы человеческой природы, смысл и потребности духовной жизни невозможно, убежден писатель, рассчитать математически, представить в виде таблицы логарифмов. Все главное, истинно живое в человеке находится в подполье, куда вход науке воспрещен. Как только дело касается человека, «все системы и теории постоянно разлетаются к черту», убежден герой его «Записок из подполья».

Разум – практически во всех его проявлениях – предельно резко критикует Ф. Ницше (1844-1900). Он призывает избавиться от «паука-разума и его паутины» (97, 148), «проникнуться, наконец, недоверием к самому мышлению вообще» (97, 92); ратует за постепенное убийство разума – «упорного, живучего, червеобразного разума, который нельзя умертвить сразу, одним ударом» (97, 103). Во второй половине XIX века Ницше делает вывод о том, что современный мир бьется в сетях культуры, построенной на основе веры в силу познания и возможности «работающего на службе у науки теоретического человека» (98, 553). Для него все возрастающее «господство разумности», стремление законами логики объяснить и устроить мир означают одновременное «самоумаление человека», его неизбежное «скатывание с центра жизни» на обочину (98, 443). Наука, по его мнению, сознательно упрощает представление о человеке, подгоняет его под сочиненный ею плоский, линейный вариант жизни, стремится сделать таким, каким он желателен, удобен для современной цивилизации. В этом несовпадении человека «искусственного», «опрощенного» наукой, и человека естественного (истинного) Ницше видит главное противоречие рационального мира, «дремлющую угрозу» для него и «зародыш гибели». Кризис зреет давно, он был глубок уже в конце XIX века, но особенно трагичными его проявления, утверждает Ницше, будут в грядущем двадцатом столетии.

Разуму столь же категорично не доверяет и Л.Н. Толстой (1828-1910). «В разуме ничего нет, кроме отрицания жизни», – утверждает признанный всем миром гений (139, 361). Это убеждение хорошо проявляется в двух конкретных эпизодах из биографии писателя. В одном из рассказов Бориса Васильева есть описание беседы Толстого с учителем его старшего сына Сергея. Учитель излагает свою концепцию воспитания детей, в которой главное – формирование самостоятельности, готовности ставить перед собой цели и настойчиво добиваться их достижения. Ответ Толстого: это слишком рациональный подход – «по уму сие». В 1909 году Лев Николаевич встречается с И. Мечниковым, только что получившим Нобелевскую премию по химии. Мечников горячо доказывает: будущее нашего мира за наукой; она уже в этом столетии сделает человека долго и счастливо живущим. Толстой не согласен, для него наука – вид суеверия; путь к счастью нужно искать через душу, все, что только от ума, абстрактно и искусственно. По его мнению, наука хочет преобразовать жизнь, минуя человека, без понимания сути его внутреннего мира и духовных ценностей (71). Собеседники расстаются, не поняв друг друга.

Жизнь есть все. Разум есть плод жизни, и разум отрицает самую жизнь.

Л.Н. Толстой

Писатель Анатоль Франс в 1889 году пишет статью «Почему мы печальны?». В ней – тревоги «конца века»: утрата традиционного образа жизни, чувства милосердия и веры в высшие силы, как следствие, усиление несправедливости и жестокости в мире, обострение борьбы за личное благополучие. Человек, став только разумным, перестает быть «великолепным гимном Богу» и все больше превращается в бездушное, озлобленное существо.

В ХХ веке, даже на фоне очевидных достижений научно-технического прогресса, критика разума не прекращается. Она присутствует в работах Бердяева, Бергсона, Шпенглера, Шри Ауробиндо… Настойчиво отстаивается убеждение, что все «омышленное», сотворенное «по уму» есть механическое извращение естественного – и духовного, и органического. Подобное не может продолжаться бесконечно, поэтому высказывается предположение о неизбежности кризиса более чем двухтысячелетней эры разума (161). Недоверие в адрес разума постоянно звучит из стана философов-экзистенциалистов. А. Камю пишет о «расцветающем в современном мире интеллектуальном рабстве» (59, 247) и, одновременно, о «тщетности разума», о том, что «мышление сотворяет мифы», а «познание означает начало трагедии» (59, 126). Н.А. Бердяев говорит о «рационалистическом безумии», которое «производит разрушения в душевной жизни людей» (20, 162). Против всевластия разума выступают Шестов, Ясперс, Сартр, Хайдеггер…

Однако в оценках человека и каждой из его способностей любая крайность, – в частности, идущая с Запада или с Востока, – страдает одноколейной неполноценностью и поэтому является ошибочной. Это касается и отношений в системе «человек – разум». По словам Паскаля, здесь можно наблюдать «две крайности: зачеркивать разум, признавать только разум» (106, 7). Каждая из них неизбежно ведет к искажению подлинной жизни человека, склоняет его к одностороннему, флюсовому развитию. Нельзя отрицать полезности разума в повседневном существовании, но не следует превращать его во всемогущего бога. Даже Шри Ауробиндо, непримиримый критик культивируемой на Западе рациональной ортодоксальности, считал необходимым отдать должное разуму за то, что он был и остается незаменимым орудием, полезным помощником в деле решения большинства повседневных проблем (132, 108).

Мы обречены пользоваться интеллектом, всегда и во всем признавая его бессилие.

К. Кастанеда

Человечеству предстоит решить фундаментальную дилемму. С одной стороны, мы не можем обойтись без постоянной опоры на разум – с его способностью внести в наше бытие ясность, упорядоченность, избавить от кажущегося гибельным беспредела, в котором может оказаться общественная жизнь без действия разумных правил, принципов, законов. С другой стороны, вынужденные непрерывно наращивать разумность, мы постепенно попадаем под ее полную опеку и, как следствие, опустошаем свой внутренний мир, делаем его однотональным и закрытым для всего духовного, высшего. В итоге оказываемся на пороге иного беспредела – абсолютного господства бездуховности, цинизма, лицемерия, жестокости. Возможно, последствия как раз такого развития рисует нам «Откровение» апостола Иоанна, предсказывающее неизбежность апокалипсиса. Не переступили ли мы некий порог на этом пути, не сорвались ли уже в штопор к подобному финалу?