Глава 8
Миссис Дженнингс была богатой вдовой, у которой было две дочери, обе удачно вышли замуж, а поэтому ей было больше нечем заняться, кроме как переженить весь свет. Она всегда действовала очень активно, насколько ей хватало сил и возможностей, и никогда не упускала случая устроить свадьбу между ее знакомыми. Она поразительно быстро узнавала о зарождающейся любви, а затем намекала об этом юной леди, чем заставляла ту краснеть, после чего начинала рассказывать о власти этой девушки над тем или иным кавалером, чем вызывала в ее душе тщеславие. Подобного рода проницательность дала ей возможность, вскоре после приезда в Бартон, объявить, что полковник Брэндон влюбился в Марианну Дэшвуд. Она начала это подозревать еще в тот вечер, когда полковник столь внимательно слушал пение девушки. А когда Мидлтоны, возвращая визит, обедали в коттедже, она смогла удостовериться в этом, ведь он снова внимательно слушал, как она пела. Да, это на самом деле так. Она была абсолютно уверена в этой любви. О, это будет прекрасная пара – он богат, а она красива. Перед миссис Дженнингс проблема удачной женитьбы полковника Брэндона стояла с тех пор, как сэр Джон только представил его ей. А красивую девушку она просто не могла не выдать замуж.
Она тут же начала извлекать выгоду из создавшегося положения и потому не скупилась на шутки в адрес обоих. В Бартон-Парке она подшучивала над полковником Брэндоном, а в коттедже над Марианной. И если первого ее насмешки мало волновали, так как касались только его самого, то Марианна вначале их просто не понимала, а когда разобралась, то не знала, то ли смеяться над абсурдностью предположения, то ли осуждать наглость подобных предположений, так как она считала их насмешкой над преклонными годами полковника и над одиночеством старого холостяка.
Миссис Дэшвуд, которая не считала человека моложе себя на пять лет близким к дряхлости, как казалось ее юной дочери, решила защитить миссис Дженнингс от обвинений в насмешках над его пожилыми годами.
– Но, в конце концов, мама, ты не можешь отрицать нелепость такого рода обвинений, пусть даже они, по-твоему, злы и непреднамеренны. Полковник Брэндон конечно же моложе миссис Дженнингс, но мне он все равно в отцы годится. И даже если он когда-то раньше обладал достаточно пылким сердцем, чтобы влюбиться, то давно эту пылкость утратил. Это смешно! И если возраст и немощь не могут помешать мужчине совершать такие глупости, то что сможет?
– Немощь! – воскликнула Элинор. – Ты назвала полковника Брэндона немощным? Я могу представить, что он показался тебе гораздо старше, чем маме. Но, согласись, он выглядит здоровым и вполне твердо стоит на ногах.
– Ты разве не слышала его жалоб на ревматизм? Разве это не признак дряхлости?
– Моя милая, – со смехом сказала ее мать, – в таком случае ты, должно быть, постоянно в ужасе в ожидании моей скорой кончины. И наверное, для тебя это настоящее чудо, что я смогла дожить до почтенных сорока лет.
– Мама, ты несправедлива! Я знаю, что полковник еще не настолько стар, чтобы его друзья опасались его смерти от естественных причин. Он вполне может прожить еще лет двадцать, но тридцать пять лет – не тот возраст, когда думают о браке.
– Возможно, – ответила Элинор, – что мужчине тридцати пяти лет и девушке семнадцати лет о браке лучше и не думать. Но если найдется одинокая женщина двадцати семи лет, то тридцатипятилетний полковник вполне мог бы жениться на ней.
– Женщина двадцати семи лет, – сказала Марианна после небольшой паузы, – не может даже надеяться на то, что сможет испытать сама или внушить кому-нибудь трепетные чувства. А уж если ее дом непригоден для жилья и у нее маленькое состояние, то, мне кажется, она может принять на себя обязанности хозяйки дома и сиделки при будущем муже только ради обеспеченности и покоя, которые обретет в браке. И в подобной женитьбе не найдут ничего предосудительного. Такой брак удобен обоим, а окружающие не найдут в нем ничего странного. Но в моих глазах это не брак вовсе, это просто сделка, в которой каждый находит для себя выгоду за счет другого.
– Я знаю, что тебя невозможно убедить поверить в то, что двадцатисемилетняя женщина может испытывать к тридцатипятилетнему мужчине какие-либо чувства и что он может стать для нее прекрасным мужем. Но я не согласна с тем, что ты обрекла полковника Брэндона на постоянные болезни, его жену на вечный уход за ним только из-за того, что он вчера пожаловался (а ты помнишь, что вчера было сыро и холодно) на легкую ревматическую боль в плече.
– Но он говорил о фланелевых жилетах, – воскликнула Марианна, – а для меня они всегда связаны с болью в костях, судорогами, ревматизмом и другими старческими болезнями!
– Если бы он слег в лихорадке, то вряд ли удостоился бы подобной критики. Признайся, Марианна, ведь горящее лицо, тусклые глаза и быстрый пульс привлекают тебя гораздо больше?
После этого Элинор покинула комнату, а Марианна обратилась к матери.
– Мама, – сказала она, – я постоянно думаю только о болезнях и ни о чем другом. Я не сомневаюсь, что Эдвард Феррарс заболел. Мы здесь уже вторую неделю, а он так и не приехал. Только серьезная болезнь может объяснить это. Что еще могло задержать его в Норленде?
– Ты ждала его так скоро? – спросила миссис Дэшвуд. – Я – нет. Наоборот, меня больше волнует другое: когда я приглашала его погостить у нас, то не увидела ни особой радости, ни готовности приехать. Думаешь, Элинор его уже ждет?
– Я у нее не спрашивала, но она, скорее всего, уже ждет.
– Мне кажется, что ты ошибаешься. Когда я вчера говорила ей о том, что нужна новая решетка для одной из спален для гостей, она сказала, что торопиться незачем, будто бы комната в ближайшее время не понадобится.
– Странно! Что бы это могло означать? Хотя их поведение в принципе объяснить нельзя. Как спокойно они разговаривали друг с другом накануне отъезда! Каким холодным и сдержанным было их прощание! Эдвард прощался с Элинор как со мной, как любящий брат с сестрами, не более. В утро отъезда я дважды специально оставляла их одних в комнате, и оба раза Эдвард покидал комнату следом за мной. И Элинор, покидая Норленд и Эдварда, плакала гораздо меньше меня. И теперь она постоянно держит себя в руках. Ни унылости, ни меланхолии! А разве она пыталась хоть раз избегать нашего общества или появлялась где-нибудь грустной и недовольной?