VI. Структура экономики и экономический рост (общетеоретические проблемы в свете социально-экономического развития России с 1991 по 2006 г. в международных сопоставлениях)[19]
(доклад за круглым столом на Ломоносовских чтениях МГУ–2007)
Актуальность темы круглого стола для понимания проблем сегодняшней российской экономики, путей её качественного и количественного роста, самостоятельного национального расширенного воспроизводства вряд ли вызывает сомнения. Не случаен обозначенный в теме аспект международных сопоставлений. По двум параметрам, обычно характеризующим в международной статистике и в учебниках место той или иной страны в мировой экономике, положение России (ещё до последнего экономического кризиса 2008–2010 гг.) не может не вызывать чувство тревоги. По объёму ВВП Россия опустилась до уровня Бразилии (2,6 % от мирового ВВП) и делит с ней 9–10-е место, далеко отстав не только от США (20,9 %), но и от Китая (13,2 %).[20] Доля же России в ВВП на душу населения составляет к уровню США 22 %, ниже всех индустриально развитых стран и выше только Румынии, Турции и Македонии.[21] Но Россия сильно отстаёт и на экономическом поле СНГ по темпам преодоления трансформационного спада производства, отбросившего её на периферию мирового хозяйства. За 10 лет, исчисляемых от низшей кризисной точки (1995 г.), она опередила только Украину и Молдавию, увеличив ВВП на 45,9 %, промышленную продукцию – на 36,8 % и сельское хозяйство – на 9 %, в то время как Азербайджан обеспечил подъём этих показателей соответственно на 165, 73 и 73 %, Армения – на 128, 72 и 66 %, Белоруссия – на 94, 149 и 22 %. И в 2006 г. при 6,7 % роста ВВП в России Азербайджан дал 34,5 %(!), Армения – 13,4 %, Белоруссия – 9,9 %.[22] По сравнению с 1990 г. России всё ещё не достаёт 5 % ВВП, 12–15 % объёма промышленности и 25 % сельского хозяйства.
Важнейший резерв экономического роста заложен в структуре экономики, в структуре народного хозяйства. Проблема эта многоаспектная. Тема нашего круглого стола ориентирует прежде всего на анализ структуры в воспроизводственном разрезе, выводящем на группу пропорций, соотношений, характеризуемых как: а) пропорции производства и потребления; б) пропорции ВОП (валовой общественный продукт, или совокупный общественный продукт – СОП) – соотношение и взаимодействие его частей, идущих на возмещение, потребление и накопление, ВВП – структура по элементам формирования доходов и по его расходам (C + Ig + G + Xn); в) пропорции по отраслям и сферам народного хозяйства. В этой связи нелишне напомнить о том, что в 2004 г. Проблемная группа выпустила книгу «Проблемы и противоречия воспроизводства в контексте мирового экономического развития», в которой были представлены итоги анализа изменения по сравнению с 1990 г. основных народнохозяйственных пропорций, показавшие отсутствие сколько-нибудь крупных сдвигов в соотношении промышленности и сельского хозяйства в целом, несмотря на крупную трансформацию производственных отношений и глубокий спад производства в обеих сферах. Отраслевая структура промышленности в некоторой мере изменилась, но не в сторону структуры индустриально развитых стран, а в сторону ещё большего «утяжеления» структуры тогдашней РСФСР, подвергавшейся, как известно, ожесточённой критике в годы «перестройки» и далее. Почти в 3 раза увеличился удельный вес топливно-энергетического комплекса (ТЭК), усилив, таким образом, сырьевую ориентацию экономики. Резко упал удельный вес легкой и пищевой промышленности. Особенно большие потери понесла легкая промышленность. На одну треть сократилась доля инвестиционного комплекса, в состав которого входит машиностроительный комплекс, а вместе с ним – многие предприятия ВПК с новыми технологиями. Продолжался более быстрый рост первого подразделения материального производства по сравнению со вторым, что всегда традиционно осуждалось либералами – сторонниками перевода СССР на рельсы рыночной экономики.[23]
Что изменилось в этом отношении за 2005–2006 гг.? При среднем темпе роста произведённого ВВП в 2006 г. в 6,7 % быстрее всех рос вклад строительства (14,1 %), но затем лидерами в этом плане (темпами, превышающими средний показатель роста) идут коммунальные, социальные и персональные (?) услуги (12,7 %), рыбоводство и рыболовство (12 %), гостиницы и рестораны (11,2 %), финансовая деятельность (!) (10,4 %), чистые налоги на продукты (9,1 %).[24] Выходит, что основные создатели прироста ВВП – непроизводственная сфера и финансовые операции. Что же касается сферы материального производства, то за исключением названных выше строительства, рыбоводства и рыболовства все виды деятельности в нём идут «в хвосте» вкладчиков в ВВП с показателями роста ниже среднего уровня: сельское хозяйство и охота – 1,7 %, обрабатывающая промышленность – 4,8 %, добыча полезных ископаемых – 2,1 %. Последнее вызывает особые размышления о том, что главный добытчик федеральных доходов (благодаря парадоксам Системы национальных счетов) показывается в мизере как производящая отрасль. Это – лишний аргумент в пользу необходимости использования макровеличин, отражающих действительно реальный результат общественного производства. Наши «постиндустриалисты» могут захлопать в ладоши в восторге от того, что непроизводственная сфера в России по той же статистике находится впереди материального производства Но нельзя не обратить внимания, что такие социальные отрасли, как здравоохранение вместе с «социальными услугами» дали 3,8 % роста, образование – только 1,6 %, а виртуально-фиктивная накрутка финансистов – выше среднего темпа роста ВВП. Какой реальный добавок к продуктам материального производства даёт «нематериальное производство»? Как его измерить, никто не знает даже в принципиальном смысле. Не снимается, таким образом, с повестки дня экономической теории вопрос о том, что такое «создание», производство ВВП. Каким-то хитрым неоглашаемым образом косвенно измеряют и добавляют в ВВП продукцию неизмеряемой «теневой экономики». Указывают, например, в доходной структуре ВВП на около 12 % скрытой оплаты труда. Но по другим расчётам «тень» доходит до 40 %! Что касается «строительства», которое идёт по темпам роста на первом месте, то по сравнению с 1990 г. его объём упал в 2000 г. до 36,1 %, а в 2005 г. составил 56,3 %. Так что восхищаться «передовиком» новейшего экономического роста, причём не виртуально-денежного, а материального характера, пока нет оснований. К тому же показатели его пионерного роста скрывают за собой разворот «новых русских», бросившихся обзаводиться недвижимостью, строить загородные виллы и целые городки коттеджей, так называемые элитные квартиры в лучших районах столицы и других крупных городов – не для среднего, а для высшего класса, присвоившего государственную собственность. При этом за 17 лет не было построено ни одно крупное предприятие, зато многие крупные предприятия, например московские «Москвич», «Рубин», ЗИЛ, разрушены или влачат жалкое существование.
В заключение есть смысл остановиться на последних двух связанных друг с другом вопросах темы – о новом качестве экономического роста и эффективности производства. Для научного сообщества отечественных экономистов и экономической политики нашей страны это не новая проблема, хотя дискуссия идёт как бы с нуля. Десятая пятилетка (1976–1980 гг.) официально характеризовалась как пятилетка «качества и эффективности». Переход к новому качеству экономического роста ставился как первая задача и подчёркивался как суть программы «перестройки» хозяйственного механизма, принятой в 1987 г. Теперь этот вопрос получает вроде бы новое дыхание – в связи с проблемой перехода к «инновационной экономике». Но нельзя сказать, что это абсолютно новая постановка вопроса. И тогда новое качество экономического роста связывалось с научно-техническим прогрессом, с внедрением достижений современной научно-технической революции в производство, с переводом его на преимущественно интенсивный режим хозяйствования. Теперь об этой революции не говорят – нашлись другие слова, отражающие качественные сдвиги в производительных силах общества, связанных конкретно с развитием информатики, коммуникационных линий, с возрастающей ролью научных знаний в изменении технологии и средств производства, в экономии прошлого и живого труда. Тогда говорили о «превращении науки в непосредственную производительную силу». Другие слова, но та же философия, та же логика, идущая от К. Маркса, от исторического материализма, применённая к новой обстановке и приведшая к новым выводам и к новой терминологии, к пониманию того, что новое качество экономического роста есть сложная функция от нового качества факторов, определяющих экономический рост. Но это – одна сторона проблемы. Другая сторона – социальная, политэкономическая. Она непосредственно связывает сдвиги в производительных силах, в структуре экономики с ростом благосостояния людей, всего народа, повышением уровня и качества их жизни, с их всесторонним развитием как личностей. Отсюда и прямой переход к социально-экономической эффективности, когда производительность труда как основание эффективности производства, экономия прошлого и живого труда как более полное выражение последней соотносятся с ростом интегрального фонда потребления (предметы потребления и услуги) в расчёте на душу населения. Такой индикатор, на мой взгляд, более социально ориентирован, чем ВВП или национальный доход (валовой и даже чистый).
Напрашивается общий вывод: структурная перестройка в самой экономике как объективной реальности, а не в головах теоретиков пока ещё не играет роли одного из решающих факторов в расширенном воспроизводстве России. К сожалению, нет пока у государства глобальной национальной программы, предусматривающей рост инвестиций в обрабатывающую промышленность и сельское хозяйство, которые выводили бы страну на уровень 1990 г. и выше, обеспечивали бы инновационный характер всего народного хозяйства и избавили бы экономику от тупиковой сырьевой ориентации – главного сегодня пути экономического роста.
В дальнейших исследованиях желательно учитывать ещё три аспекта в проблеме российской экономической структуры.
1. Как и три года тому назад, сегодня стоит вопрос: завершен ли к настоящему времени переходный период к системе рыночной экономики в России? В теории не определены общезначимые критерии такого завершения и они не применены к научному диагнозу её сегодняшнего социально-экономического состояния, к описанию облика и разработке структуры сложившейся или складывающейся системы экономических, общественно-производственных отношений.
2. Признание России «социальным государством» (статья 7 Конституции РФ) предполагает его адекватность «социальному рыночному хозяйству» или «социально ориентированной рыночнойэ кономике». Мировой опыт показывает, что не всякая рыночная экономика даже с проводимой неизбежно какой-то социальной политикой государства может быть признана по существу как «социальная (в той или иной редакции) рыночная экономика». В этом отношении может быть полезным изучение практики ряда западноевропейских стран. Концепция «социального рыночного хозяйства» родилась в кругу немецких экономистов и политиков, реализована в определённой мере в Германии, продвинута в Швеции. Ей отвечает определённая рыночная экономическая система с сильной экономической ролью государства и особенностями, стало быть, в соотношении рыночных и централизованных (государственных и других) регуляторов, т. е. в структуре хозяйственного механизма, в институциональных отношениях. Следовательно, и вопрос о народнохозяйственных пропорциях здесь имеет специфическую социальную окраску.
3. В национальной модели социального рыночного хозяйства, в том числе российского, на «рисунок» пропорций народного хозяйства, как и на всю экономическую структуру во всех её аспектах, существенное влияние объективно оказывают – и не могут не оказывать – конкретно-исторические особенности страны (территориальная, географическая, климатическая, этническая, культурно-историческая и т. д. специфика). Создавая (хотя пока в декларациях) свою экономическую модель, российское государство не может не считаться с такими особенностями.