Размышления женщины о геополитике. 2. Двойное зло коррупции (Т. А. Югай)

В предыдущем разделе автор ввел в научный оборот понятие «информационно-финансовые технологии гибридной войны» (ИФТ), которые активно применяют в своей тактике западные страны и, в первую очередь, США. Можно выделить три основных способа применения информационно-финансовых технологий: 1) серия так называемых «Tax Leaks» (налоговые утечки); 2) коррупционные скандалы, направленные на смену режима; 3) тенденциозно составленные финансовые рейтинги и доклады международных организаций с целью снижения инвестиционной привлекательности страны101.

В данной статье исследуется применение ИФТ в виде коррупционных скандалов, которые в подавляющем большинстве случаев служат информационным поводом для массовых выступлений против правительства и нередко приводят к смене режима в стране-мишени.

1. Генезис смены режимов: от военной интервенции к гибридной войне

Начиная со второй половины XIX века и на протяжении всего ХХ века, США осуществляли операции по смене режимов (в основном в Латинской Америке и юго-западной части Тихого океана), однако, только с конца октября 1998 года смена режимов была официально признана внешнеполитическим курсом США102.

Очевидно, что смена режима является грубым нарушением суверенитета независимого государства и попранием норм международного права. В силу этого научно-исследовательские институты и мозговые центры США постоянно работают над идеологическим обоснованием смены режима, чтобы придать ему видимость легитимности в глазах партнеров по НАТО, мировой общественности и собственных граждан.

После окончания Холодной войны США широко практиковали смену режимов под прикрытием лозунга демократизации. «Недавняя история свидетельствует о волне военных интервенций со стороны демократических стран, направленных на «усиление демократических институтов в других государствах»103. Эта практика достигла своего апогея при Дж. Буше, что нашло отражение в Стратегии национальной безопасности 2002 года104.

Д. Мастерс отмечает, что после Второй мировой войны «демократические интервенции» или, так называемое «агрессивное продвижение демократии», прошли три пика: 1) 1940—1950 годы, 2) 1960-е годы и 3) 1980—1990 годы105. В этой связи западные аналитики говорят о «третьей волне демократизации», чтобы обозначить «глобальное распространение демократии за последние три десятилетия». При этом западные идеологи не скрывают того, что демократизация, в их понимании, тождественна смене режима. Так, Дж. Чин указывает, что непременным условием «успешного перехода к демократии» является уход национального лидера, добровольный или принудительный106. М. Богард замечает, что в литературе, посвященной «третьей волне демократизации», понятия смены режима и демократизации часто используются в очень широком смысле. Однако вопрос о введении в научный оборот понятия «смены режима» не получил большого внимания107. Действительно, в существующей литературе термин смена режима носит, скорее, технический операционный характер. Само понятие «смена режима» впервые появилось в 1925 году. Оксфордский словарь определяет его как «замену одного правительства другим, особенно, с помощью военной силы»108.

Главной ударной силой агрессивного продвижения американской демократии служит Национальный фонд поддержки демократии (НФПД), созданный в 1983 году. Фонд позиционирует себя как частная неправительственная организация, деятельность которой направлена «на развитие и укрепление демократических институтов по всему миру». НФПД ежегодно предоставляет более 1000 грантов на поддержку проектов неправительственных организаций за рубежом, работающих над «достижением демократических целей» в более чем 90 странах109.

Однако НФПД не является неправительственной организацией. Во-первых, его отцами-основателями в 1983 году являлись президент Рейган и директор ЦРУ Кейси110. После массовых разоблачений ЦРУ в 1970-х годах, в частности, касавшихся участия в организации покушений на руководителей государств, дестабилизации иностранных правительств, незаконной слежки за населением США, на репутацию ЦРУ была брошена тень111. Для продолжения тайной подрывной деятельности США был создан НФПД, официальной миссией которого было продвижение демократии. Под зонтиком НФДП находятся 4 аффилированных фонда, в том числе, Национальный демократический институт и Международный республиканский институт, которыми руководят соответственно бывший госсекретарь США М. Олбрайт и сенатор Дж. Маккейн.

Во-вторых, НФДП финансируется из федерального бюджета США по программе «Международная деятельность», через Агентство международного развития США (USAID), что составляет около 100 млн долл. в год или 97% его бюджета. Остальные 3% составляют взносы частных лиц и фирм, таких как, Chevron, Coca-Cola, Goldman Sachs, Google, Microsoft, Торговая палата США112.

Как сообщается на официальном сайте, Фонд финансировал оппозиционные движения «Солидарность» в Польше, «Хартия 77» в Чехословакии, «Отпор» в Сербии. В 2011—2014 годах Фонд направил на поддержку украинских НКО почти 14 млн долл. В России НФПД поддерживал несколько десятков НКО, в частности, Московскую Хельсинкскую группу Л. Алексеевой, движение «За права человека» Л. Пономарёва и Левада-Центр. Настораживает тот факт, что в 2014 году Фонд израсходовал 530 тыс. долл. по статье «Прозрачность в России», с целью «Повысить осведомленность о коррупции», т.е. на сбор информации о коррупции, реальной или мнимой, в интересах Госдепартамента США и спонсируемых им НКО в России113.

Подрывная деятельность Фонда была по достоинству оценена российскими правоохранительными органами. 28 июля 2015 года Генпрокуратура РФ признала деятельность НФПД угрожающей «конституционному строю, обороноспособности и безопасности РФ» и объявила его нежелательной организацией. По данным Генпрокуратуры, Фонд через подконтрольные ему российские НКО участвовал в деятельности «по признанию нелегитимными итогов выборов, организации политических акций с целью влияния на принимаемые органами власти решения, дискредитации службы в Вооруженных Силах России». По данным Генпрокуратуры, в 2013—2014 годах организация направила российским коммерческим и некоммерческим структурам около 5,2 млн долл.114. Госдепартамент США не замедлил высказать «глубокую обеспокоенность» за судьбу российского гражданского общества в связи с признанием нежелательной деятельность НФПД в России115. 18 июля 2017 году Роскомнадзор заблокировал сайт НФПД по решению суда116.

Первым пробным камнем «третьей волны демократизации» стал режим Хусейна, который США пытались свергнуть, начиная с войны в Персидском заливе в 1991 году. В ноябре 1998 года администрация Клинтона официально заявила, что США будут стремиться выйти за рамки сдерживания в целях содействия смене режима117. Политика смены режима была одобрена Конгрессом, который в 1998 году принял Закон Об освобождении Ирака118. Предусматривались следующие сценарии смены режима: 1) секретные операции, 2) силы специального назначения, 3) крупное наступление и 4) малое наступление119.

В последнее десятилетие деятельность США по смене режимов получила серьезную идеологическую поддержку со стороны ООН. Итоговый документ Всемирного саммита ООН 2005 года вводит новую категорию международного права – «Обязанность защищать население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности» (статьи 138—140)120.

Данная концепция чрезвычайно проста и покоится на трех основополагающих принципах. 1) «каждое государство обязано защищать свое население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности»; 2) «международное сообщество должно помогать государствам в выполнении этой обязанности и в наращивании потенциала для обеспечения защиты» и 3) «когда государство „явно оказывается не в состоянии“ защитить свое население от указанных четырех преступлений и нарушений, международное сообщество готово предпринять коллективные действия „своевременным и решительным образом“ через Совет Безопасности и в соответствии с Уставом ООН»121.

Не вызывает сомнения, что ООН приняла концепцию обязанности защищать из самых лучших побуждений, однако, изначальная нечеткость формулировок привела к заполнению лакун интерпретациями, угодными США. В частности, в Докладе Генерального секретаря ООН речь идет о коллективных действиях международного сообщества через Совет Безопасности и в соответствии с Уставом ООН. Однако США нередко берут на себя ответственность единолично принимать решения о смене режима, в том числе и в тех случаях, когда им не удается добиться угодной им резолюции СБ ООН.

Р. Джаник указывает, что «после окончания Холодной войны военные операции все чаще оправдываются ссылкой на соблюдение прав человека и внутреннюю легитимность правительства государства-мишени. Начиная с иракской бесполетной зоны, созданной США, Великобританией и Францией, принцип суверенитета был пересмотрен. Акцент сместился с международного мира и безопасности в первоначальном, межгосударственном смысле к индивидам как конечным бенефициарам международного порядка… Последним шагом в этом процессе была формулировка доктрины обязанности защищать». Он подчеркивает, что «центральная проблема заключается в том, что доктрина обязанности защищать так же, как и более ранняя концепция гуманитарного вмешательства, в конечном итоге может быть использована в качестве простого предлога для достижения геостратегических целей, в частности, смены непопулярных режимов. В конечном счете можно утверждать, что применение силы во имя фундаментальных прав человека почти обязательно предполагает смену режима»122.

Далее Джаник рассматривает данную доктрину с позиций международного права, в частности, ставит важный вопрос о соотношении прав человека и государственного суверенитета. «Доктрина обязанности защищать исходит из понимания суверенитета как обусловленного поведением государств и их правительств по отношению к своим гражданам. Таким образом, остается лишь небольшой шаг от вмешательства во имя прав человека до свержения правительств, ответственных за массовые зверства, для того, чтобы навязать демократическую систему или даже создать новое (демократическое) государство… В конечном счете, международный порядок, похоже, находится на перепутье между традиционным правом и концепцией плюрализма, и амбициями по созданию всемирного концерта демократий»123.

К.Р.Холмс отмечает, что «на глобальном уровне существуют большие разногласия между Западом и „остальным“ миром по вопросу о первенстве норм. Запад считает, что „обязанность защищать“ является важным шагом вперед в международном праве, который дополняет существующую главу 7 Устава ООН, предусматривающую возможность вооруженного вмешательства в случае межгосударственной агрессии. „Обязанность защищать“ вводит новый принцип, который может санкционировать силовое вмешательство во внутренние дела государств. „Остальной“ мир во главе с Россией и Китаем придает первостепенное значение принципу невмешательства. Запад также одобряет принцип невмешательства в качестве общей предпосылки. Вопрос заключается в том, в каких случаях доктрина „обязанности защищать“ может перевесить принцип невмешательства?»124.

Р. Мюррей пишет, что «обязанность защищать – это доктрина призывающая к фундаментальным изменениям концепций национального суверенитета и безопасности. Вместо модели суверенитета, которая на протяжении веков доминировала в международной системе, где государствам предоставлялся правовой суверенный статус, в силу способности осуществлять власть над своим народом и территорией. „Обязанность защищать“ рассматривает суверенитет как обусловленный готовностью государства защищать свой народ. В тех случаях, когда государство или режим не выполняют свои обязанности, другие государства берут на себя ответственность вмешиваться во имя пострадавшей стороны»125.

О том, что доктрина обязанности защищать дает, по сути дела, США карт-бланш для агрессивного преследования своих национальных интересов, свидетельствует тот факт, что американские политические и военные аналитики восприняли ее принятие с большим энтузиазмом. За доктриной стоит очень мощное и эффективное политическое лобби, включающее аналитические центры, научно-исследовательские институты, чиновников, работающих в национальных правительствах и международных организациях126.

Одним из таких мозговых центров является НКО Глобальный центр обязанности защищать, созданный в 2007 году. Центр видит свою миссию в том, чтобы «трансформировать принцип обязанности защищать в практическое руководство для действий в условиях массовых зверств». В числе его учредителей состоят такие НКО, как Crisis Group, Human Rights Watch, Oxfam International, Refugees International и WFM-Institute for Global Policy. В состав спонсоров Центра входят Фонд Карнеги, Фонд «Открытое общество» Сороса, Фонд Маркартуров и др.127.

Первой жертвой доктрины обязанности защищать стала Ливия. 26 февраля 2011 года Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию №1970, прямо ссылаясь на доктрину обязанности защищать. Осудив «грубые и систематические нарушения в области прав человека» в Ливии, Совет Безопасности ввел ряд международных санкций, а также потребовал прекратить насилие, призывая власти взять на себя ответственность по защите своего населения. Совет также принял решение передать ливийское досье в Международный уголовный суд.

В резолюции №1973 от 17 марта 2011 года СБ ООН потребовал немедленного прекращения огня в Ливии, представлявшего собой «преступление против человечности». Совет наделил страны-участницы полномочиями «принимать необходимые меры» для защиты мирных жителей, которые находятся под угрозой нападения в своей собственной стране, исключая иностранную оккупацию в любой форме в любой части территории Ливии. Несколькими днями позже, действуя в соответствии с резолюцией СБ ООН, самолеты НАТО нанесли удары по армии Каддафи128.

По мнению ястребов, призывающих к смене режимов, для военной интервенции необходимы два условия: 1) доказательства виновности режима и 2) призывы к вмешательству со стороны внутренних противников правительства129. Как показывают примеры Ливии и Ирака, доказательства можно грубо сфабриковать, а пятую колонну – вскормить и выпестовать.

После падения режима Кадаффи следующей страной-кандидатом на смену режима по ливийскому сценарию была Сирия. Еще в 2012 году вышла статья под красноречивым названием «Почему у нас есть обязанность защищать Сирию?», призывавшая к свержению Башара Асада. Там, в частности, указывалось, что «сирийский режим оказался более стойким и более жестоким, чем режим Каддафи»130. Несмотря на ликвидацию запасов химического оружия, имевшегося в стране, так называемая правозащитная организация «Белые каски» упорно продолжает инсценировки химических атак, которые тиражируются западными СМИ. В то же время США продолжают финансировать, тренировать и поставлять оружие незаконным вооруженным формированиям оппозиции. Исподволь формируется общественное мнение о «преступности режима» и поддерживается оппозиция, которая призывает к свержению Асада. Одновременно предпринимаются попытки скомпрометировать сирийского лидера, в частности, обвинив его в коррупции в серии скандальных публикаций Panama Leaks131.

После пиковой эйфории «третьей волны демократизации» наступило горькое похмелье. Как отмечает, М.Д.Аткинс, «затяжные войны в Ираке и Афганистане продемонстрировали, что военные интервенции, направленные на смену режима, могут быть чрезвычайно дорогостоящими и чреватыми риском. В силу этого маловероятно, что в ближайшем будущем США будут использовать прямое военное вмешательство как инструмент смены недружественных режимов. США, возможно, обратятся к менее открытым средствам смены режимов и распространения демократии, а именно – к спонсорству мятежа. Руководство США может прибегать к спонсорству или содействию повстанцам внутри режимов, представляющих угрозу национальным интересам»132.

Сходного мнения придерживается Дж. Р. Шиндлер, который пишет, что «на протяжении своей истории Соединенные Штаты демонстрировали способность осуществлять смену режимов, используя специальные приемы ведения войны. Однако эти смены режимов не принесли США благоприятных, долгосрочных стратегических результатов». Он считает, что «можно ожидать постепенного отхода от высокоинтенсивной войны, которую США довели до совершенства в тактико-оперативной сфере», поскольку остальной мир «похоже, не заинтересован в том, чтобы воевать со США, теми методами, какими они любят воевать». В результате меняющейся и адаптивной тактики и стратегии противной стороны, и недавних проблематичных результатов [в Ираке и Афганистане], в настоящее время США делают упор на использование специальных приемов войны»133.

Таким образом, в последние годы происходит сдвиг парадигмы внешнеполитического курса США от прямого военного вмешательства к гибридной войне134. В этой связи необходимо хотя бы кратко охарактеризовать взаимосвязь между понятиями смена режима, гибридная война и цветная революция. Хотя в последнее время они постоянно находятся на слуху и широко используются в аналитической литературе и СМИ, эти понятия практически не исследованы как научные категории135.

В дальнейшем исследовании автор исходит из следующих посылок: 1) смена режима является конечной целью любых недружественных действий США по отношению к отдельно взятому суверенному государству; 2) гибридная война и цветная революция являются способами достижения данной цели, т. е. смены режима; 3) гибридная война более широкое понятие, чем цветная революция, которая представляет собой одну из ее форм; 4) конечной целью смены режима является получение контроля над ресурсами (территорией, природными ресурсами, государственными активами и т. д.).

2. Методика применения антикоррупционных технологий для смены режима

В последние десятилетия происходит перманентный процесс цветных революций на постсоветском пространстве, Ближнем Востоке и в Латинской Америке, которые мгновенно вспыхивают от искр коррупционных скандалов. При этом на смену прежнему коррумпированному лидеру приходят еще более алчные и беззастенчивые коррупционеры.

В контексте данной статьи особого внимания заслуживает книга Ш. Бейрль «Уничтожение коррупции: право людей на подотчетность и справедливость», которая наряду с брошюрой Дж. Шарпа «От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения» рекомендуется учебным сайтом для активистов цветных революций https://wagingnonviolence.org. Бейрль проанализировала массовые анти-коррупционные кампании в 12 странах, обобщила их результаты и разработала рекомендации для их дальнейшего применения в подрывной деятельности.

При этом Бейрль значительно расширила само понятие коррупции. Стандартному пониманию коррупции как злоупотреблению публичной властью в личных целях, она противопоставляет громоздкое определение: «Система злоупотребления доверенной властью для личной, коллективной или политической выгоды, часто включающая сложно переплетенную сеть отношений, явных или скрытых, с установившимися укорененными интересами, которые могут оперировать вертикально внутри учреждения или горизонтально в политической, экономической и социальной сферах в обществе или транснационально»136. Суть этой новации заключается в том, что феномен коррупции распространяется не только на незаконные трансакции чиновников, но также частных организаций и лиц.

Хотелось бы подчеркнуть, что подобные предельно широкие определения коррупции внедряются в практику гибридной войны. При такой логике любое государство можно априорно объявить коррумпированным, даже если его руководство не является таковым, но имеются случаи коррупции в среде бизнеса или организованной преступности. Данная трактовка дает широчайший простор для организации цветных революций. Ни одно правительство не может иметь иммунитета от цветной революции, поскольку именно обвинения властей в коррупции, истинной или мнимой, являются в последние десятилетия основным поводом для организации массовых протестов.

Соответственно, расширяется круг индикаторов коррупционных действий. Наряду с классическими взятками, в него включаются нелегальный вывоз капитала, отмывание денег, уклонение от уплаты налогов, использование офшорных юрисдикций, владение дорогой недвижимостью и предметами роскоши137, причем, не только чиновниками, но и частными организациями и лицами. Не подлежит ни малейшему сомнению, что злоупотребление служебным положением и незаконное приобретение активов должно жестко пресекаться и неуклонно наказываться в судебном порядке, однако, использование этих преступлений внешними силами в целях смены режима является прямым вмешательством во внутренние дела государства.

И, наконец, теоретики антикоррупционных кампаний еще более расширяют предметное поле коррупции, провозглашая ее первопричиной всех социальных пороков – неравенства, бесправия, бедности, безработицы, социальной депривации, разжигая тем самым ненависть к «коррумпированному режиму». При таком чрезмерно расширительном подходе под статью «коррупция» можно подвести буквально все социально-экономические проблемы, существующие в государстве, «назначив» руководство ответственным за них.

Следует отметить, что Бейрль высказывает ряд справедливых замечаний о неэффективности борьбы с коррупцией, которые берут на вооружение теоретики и практики цветных революций. На мой взгляд, рекомендуемые в книге методы и способы анти-коррупционной борьбы необходимо внимательно изучить правящим партиям для того, чтобы нейтрализовать деятельность оппозиции в этом направлении, а, по большому счету, перехватить инициативу и выбить почву из-под ног. По мнению Бейрль, бесконечные инициативы по борьбе с коррупцией, которые ведут к созданию все большего числа комиссий, разработке новых или улучшенных законов, кодексов поведения, постановлений, оказывают минимальное влияние на коррупцию. При этом институты, которые обвиняются в коррупции, часто назначаются ответственными за борьбу с ней.

Бейрль делает вывод о том, что искоренить это социальное зло смогут не реформы, направляемые сверху, а только народные движения, вырастающие снизу. Хотя Бейрль здесь сильно лукавит, поскольку в приводимых ею примерах успешных антикоррупционных кампаний явно просматривается «невидимая рука» американских НКО и их доморощенных клонов. Она пишет: «Организованные, стратегические гражданские движения и кампании особенно подходят для системного подхода к искоренению глубоко укоренившейся коррупции и злоупотреблений, оказывая давление на другие сектора и негосударственные источники взяточничества в обществе». При этом «стратегическое преимущество ненасильственного сопротивления в борьбе с коррупцией заключается в том, что оно использует экстра-институциональные способы для того, чтобы подтолкнуть к действиям, когда носители власти являются коррумпированными или неподотчетными, а институциональные каналы заблокированы или неэффективны»138.

Бейрль с удовлетворением отмечает, что в последнее десятилетие в сфере борьбы против коррупции происходит историческая смена парадигмы. Так, сквозной темой XV Международной конференции по борьбе с коррупцией (2012) была «Мобилизация людей: объединение агентов перемен». «Стратегия 2015», разработанная организацией Transparency International, называет одним из приоритетов: «Расширение прав и возможностей людей и партнеров по всему миру для принятия мер против коррупции. Задача состоит в том, чтобы взаимодействовать с людьми более широко, чем когда-либо прежде, потому, что в конечном счете, только люди могут остановить коррупцию»139. За фасадом благих пожеланий и призывов этих международных организаций скрывается зловещая правда о том, что практика вмешательства во внутренние дела суверенных государств под видом борьбы с коррупцией получила их высочайшее благословение и будет продолжаться в растущих масштабах.

3. Анатомия мягкой смены режима в Италии в начале 1990-х годов

Следует отметить, что США используют приемы гибридной войны не только против своих явных противников, но и против союзников, которых считают недостаточно лояльными. Правда, в этом случае они действуют более скрытно и изощренно. Впервые полномасштабный «антикоррупционный» сценарий был разыгран не в стране «третьего мира», а применен против государства, которое является лояльным членом НАТО, одним из основоположников Европейского Союза – Италии. Ретроспективный анализ политической ситуации в Италии в начале 1990-х годов позволяет сделать вывод о том, что против страны велась самая настоящая гибридная война, хотя самого термина в те годы не существовало, а методы ведения такой войны стали пристально изучаться только в последние годы.

С начала 1992 по конец 1994 года Италию сотрясала беспрецедентная серия судебных процессов, вскрывшая массовый и системный характер политической коррупции и получившая название «Mani pulite» (Чистые руки).

Уязвимым местом итальянской политической системы была практика финансирования пяти основных партий за счет добровольно-принудительных пожертвований бизнеса. При этом источники финансирования были негласно поделены между ними140. Это уже ставшее традиционным финансирование партий воспринималось итальянским обществом, как данность или, скорее, как неизбежное зло.

О грандиозных масштабах судебной операции «Чистые руки» свидетельствуют следующие цифры. В 1992—1994 годах 70 итальянских прокуратур расследовали деятельность 12 тыс. подозреваемых и произвели 5 тыс. арестов. В конце расследования было вынесено 1233 окончательных приговора по делам, связанным со взяточничеством, вымогательством, незаконным финансированием политических партий и теневыми фондами предприятий.

Еще более, чем количественная сторона, поражает качественный состав подозреваемых и обвиняемых. Шесть бывших премьер-министров, более пятисот членов парламента и несколько тысяч чиновников оказались под следствием. Среди обвиняемых были такие известные политики, как Б. Кракси (Секретарь Итальянской социалистической партии и председатель правительства в 1983—1987 годах), Дж. Де Микелис (министр иностранных дел в 1989—1992 годах), Р. Альтисимо (секретарь Итальянской либеральной партии, бывший министр здравоохранения), А. Форлани (Секретарь Христианско-демократической партии и премьер-министр в 1980—1981 годах), К. Мартелли (заместитель секретаря социалистической партии и министр юстиции в 1991—1993 годах).

Через полгода после начала судебных процессов политический ландшафт страны драматически изменился. Со сцены сошли пять партий парламентского большинства: Социалистическая партия (1892—1994), Христианско-демократическая партия (1942—1994) Социал-демократическая партия (1947—1998), Республиканская партия (1895) и Либеральная партия (1922—1994).

О политической ангажированности антикоррупционных процессов свидетельствует тот факт, что единственной крупной партией, которая уцелела после операции «Чистые руки», оказалась Итальянская коммунистическая партия, которая являлась крупнейшей компартией в Европе. Однако это произошло не потому, что ее руководство не было замешано в коррупции. Так, С. Бернетт и Л. Мантовани, авторы книги под красноречивым названием «Итальянская гильотина» (1998), пишут, что «Группа крайне политизированных судей, в подавляющем большинстве левой ориентации, выступая в качестве общественных обвинителей, использовала законное судебное расследование для выборочного преследования политических противников, игнорируя или сводя к минимуму подобные же проступки своих политических союзников. По существу, процесс был посвящен расследованию практики финансирования партий, которая имела место в течение десятилетий»141.

Возникает законный вопрос: удалось ли операции «Чистые руки» искоренить коррупцию из итальянского общества вообще и политической системы в частности? А. Вануччи указывает, что громкие судебные процессы оказали лишь кратковременное воздействие на коррупцию. Чрезмерная роль судей, которым после 1992 года гражданское общество делегировало задачу обновления политического класса и очищения всей системы, имела эффект бумеранга. Политическим наследием антикоррупционных процессов стала эскалация институциональной напряженности между политическими силами и судебной системой142.

Факты свидетельствуют о том, что коррупция в Италии не исчезла и по сей день, а, наоборот, приобрела еще более изощренные формы. Первый отчет Европейской комиссии о борьбе с коррупцией отметил высокий уровень взяточничества в Италии, в частности, вследствие сильной связи между политикой и организованной преступностью. В докладе приводятся данные Счетной палаты Италии о том, что коррупция обходится экономике страны почти в 60 млрд евро в год, что составляет почти 4% ВВП143. По данным специального выпуска Евробарометра 2013, посвященного вопросам коррупции, 97% итальянцев считают, что коррупция широко распространена в стране, против среднего по ЕС уровня в 76%144.

Очевидно, что ни политическая система, ни простые избиратели и граждане Италии не выиграли от системного землетрясения. В этой связи ряд исследователей подозревает внешнеполитическое, а, вернее, заокеанское влияние на миланских судей. Подобное предположение раньше всех высказал Б. Кракси в сентябре 1992 года. «Я бью тревогу. Нас теснит и справа, и слева, новая стратегия противоборствующих экстремизмов, которая посредством роспуска политических партий, стремится ввести в Италии своего рода элитарную демократию. За этим планом стоит не единая рука, но много центров экономической, финансовой и медийной власти, которые хотят развязать себе руки, расчистив поле от партий, чтобы использовать Италию для своих собственных нужд… Например, присвоить государственную собственность на основе сплошной приватизации»145.

Конец ознакомительного фрагмента.