Размышления. Изречения. Часть I. Размышления (Т. И. Ойзерман, 2013)

Философия как плюралистическое познание

Вопрос «Что такое философия?» совершенно по-разному звучит для учащихся, приступающих к изучению философии, для лиц, задающих этот вопрос из любознательности, и для самих философов, которые не находятся вне философии и все же постоянно задают этот вопрос самим себе, понимая, что ответ на него нельзя вычитать из книжки. Неискушенному в философии человеку вопрос «Что такое философия?» представляется элементарным вопросом, на который вполне отвечает учебное пособие. И этот неискушенный в философии читатель недоуменно пожимает плечами, когда он узнает, что даже великие философы, обсуждая этот вопрос, расходятся с другими философами в ответах на него. Он с удивлением узнает, что такой знаменитый философ, как Мартин Хайдеггер, опубликовал книжку «Что такое философия?» – научный доклад, прочитанный на заседании философского общества. С другими книгами, но с таким же названием, выступили и многие другие философы. Достаточно упомянуть хотя бы Ортегу-и-Гассета или Ж. Деле за с соавтором Ф. Гваттари. Еще более удивится этот неискушенный читатель, если ему процитируют одного из классиков немецкой философии И. Г. Фихте, который утверждал: «Едва ли найдется и полдюжины таких, которые знали бы, что такое собственно философия…» (Ясное, как солнце, изложение широкой публике о сущности новейшей философии. М., 1937. С. 3).

Фихте утверждал это в начале XIX века. С тех пор утекло немало воды. Но вопрос «Что такое философия?» остается вопросом, о котором продолжают спорить философы, как будто не знают, чем они занимаются. Математик, например, скажет: «То, чем я занимаюсь профессионально, называется математикой». И философы, надо сказать, в этом отношении не отличаются от математиков. Они, без сомнения, убеждены в том, что то, чем они занимаются, есть не что иное, как философия. Как ни значительны расхождения между философами (в том числе и по вопросу «Что такое философия?»), – все они, как уже указывалось, согласны в том, какие тексты являются философскими, а какие таковыми не являются, даже если они называются «Философия ботаники», как известная книга К. Линнея. Почему же спор о том, что такое философия, продолжается несмотря на это единодушие? Почему престарелый американский философ Д. Дьюи в своей последней университетской лекции заявил: «В настоящее время самым важным вопросом философии является вопрос: что такое философия сама по себе? Какова природа и функции философских занятий?» (См. Adler М. The Conditions of Philosophy. Its checkered Past and its future Promise. N. Y., 1965. P. VII).

Подытоживая приведенные высказывания и мои мысли о них, я могу, прежде всего, констатировать, что трудность ответа на вопрос «Что такое философия?» состоит в том, что существуют самые разные и, как правило, взаимоисключающие философские учения, что каждое из них по-своему понимает и предмет своего исследования, да и само понятие философии. Но дело не только в этом, пожалуй, даже совсем не в этом. Суть дела в том, что вопрос «Что такое философия?» есть не только философский вопрос. Речь здесь фактически идет о том, в какой мере человечество способно понять самого себя, управлять своим собственным развитием, стать хозяином своей судьбы, овладеть объективными, в немалой мере стихийными последствиями своей познавательной и созидательной деятельности.

Многообразие философских учений, их конфронтация друг с другом, которая удручала и удручает многих философов и историков философии, не порок философии, не свидетельство ее бессилия решать ею же поставленные вопросы. Это, напротив, постоянно умножающееся богатство философских идей, методов исследования, выводов, ибо спорящие стороны, как бы они ни соглашались друг с другом, на деле обогащают философское мышление, развивают его проблематику и категориальный аппарат. Хотя согласие между философами скорее исключение, чем правило, философский спор есть тем не менее спор между единомышленниками, ибо философы согласны друг с другом в, так сказать, отрицательном определении понятия философии.

Физики или химики не ломают себе голову над вопросом «Что такое физика или химия?» Их не беспокоит то, что существует изрядное множество не согласующихся друг с другом ответов на этот вопрос. Они просто знают, что то, чем они занимаются, называется физикой или химией, и никто не оспаривает этого их убеждения. Также поступают и биологи, у которых тоже нет общепринятого ответа на вопрос: «Что такое биология?» Но философы не могут поступать подобным образом. Даже самые выдающиеся философы не могут отмахнуться от вопроса «Что такое философия?», хотя все они, подобно физикам и химикам, хорошо сознают, что то, чем они занимаются, есть не что иное, как философия.

Нет и не может быть общепринятого определения понятия философии. Это обстоятельство не следует истолковывать как тупиковую ситуацию. Не существует, например, общепринятого понятия культуры, но теория культуры, история культуры изобилует плодотворными научными исследованиями. Теоретиками культуры, полемизирующими друг с другом, предложено свыше 200 дефиниций понятия культуры. И это нисколько не смущает культурологов, не ставит под вопрос предмет их исследований. Многообразие определений понятия культуры – достоинство культурологии, ибо лишь путем сопоставления, сравнительного анализа, критики и синтезирования различных дефиниций конкретное постигается именно как конкретное, то есть единство многообразия. То же, конечно, относится и к философии. Впрочем, и предмет математики, физики или биологии, конечно, не может быть выражен одним определением, поскольку одно определение всегда абстрактно, односторонне и, следовательно, неудовлетворительно. И здесь, говоря по существу, нет и не может быть общепринятого определения предмета науки.

Часто задаются вопросами: «Является ли философия наукой?», «Возможна ли научная философия?» С формальной точки зрения философия, конечно, наука, поскольку в университетах наличествуют философские факультеты, проводятся философские исследования, издаются учебные пособия по философии, присваиваются после защиты философских диссертаций ученые степени и звания. Однако формальная точка зрения все же недостаточна для ответа на поставленные вопросы, так как она игнорирует многообразие философских систем, теорий, концепций. Одни из философских учений решительно противопоставляют себя наукам, оспаривают достоверность научных знаний. Другие философские учения, напротив, основывают свои исходные положения и конечные выводы на данных науки, естествознания прежде всего, осмысливают, обобщают эти данные, приходя таким образом к важным заключениям, например в теории познания, заключениям, с которыми сплошь и рядом солидаризируются естествоиспытатели, обогащая тем самым методы своей исследовательской работы. Третьи философские учения сосредоточены на исследовании повседневного, обыденного человеческого опыта, который формируется, в основном, независимо от науки, образования, исследования. Поэтому философия, если исключить явно враждебные наукам философские учения, представляет собой единство научного и вненаучного (но отнюдь не антинаучного) знания, ибо понятие знания несравненно шире понятия науки, и ненаучное, личностное знание образует существеннейшее содержание духовной жизни людей. Следовательно, ответ на поставленные выше вопросы не может быть однозначным.

Если вопрос «Что такое философия?» задается учеником, обращающимся к учителю, то тем самым предполагается, что ответ на этот вопрос безусловно имеется, известен учителю и неизвестен лишь тому, кто этот вопрос задает. Но если этот же вопрос, как это всегда происходит с каждым философом, с неизбежностью встает перед ним, то это означает, что имеющиеся ответы на указанный вопрос не удовлетворяют философа, что он пытается путем исследования по-новому ответить на этот вопрос, ибо речь идет о назначении и судьбе философии и больше того: о самом смысле человеческого существования и даже о том, имеется ли такой смысл вообще.

Разграничение новой, новейшей и старой, даже древней философии носит главным образом хронологический характер, ибо старая, даже самая древняя философия не стареет. Платонизм, аристотелизм, стоицизм, скептицизм, эпикуреизм и, конечно, не только они – современны. И нет ничего удивительного в том, что замечательный русский философ Владимир Соловьев утверждает в одном из своих стихотворений:

Соловьев не ссылается при этом на Платона, но само собой разумеется, что он воспринимает своего гениального предшественника как философа своего времени, своего современника. И действительно, все выдающиеся философы, пусть и самого далекого прошлого, наши духовные современники.

Все выдающиеся философские учения амбивалентны, неизбежно впадают в противоречия со своими собственными основоположениями. Спиноза был атеистом, верующим в Бога, которого он отождествлял с природой. Кант утверждал, что категории, которыми оперирует рассудок, применимы только к явлениям, существующим в пространстве и времени. Тем не менее Кант применял к «вещам в себе» категории существования, множества, причинности. Да и само утверждение, что «вещи в себе» абсолютно непознаваемы – амбивалентно, так как утверждение об их существовании – акт познания. Не менее амбивалентны учения Фихте, Шеллинга, Гегеля, Фейербаха, да и всех последующих философов. Амбивалентность не порок, а достоинство, благодаря которому преодолевается односторонняя последовательность.

Борьба материализма против идеализма или борьба идеализма против материализма – несостоятельное основоположение марксистской истории философии. Материалисты лишь изредка высказываются против идеализма, считая, что серьезно заниматься этим вздорным учением нет необходимости. Идеалисты также изредка высказывают свое отрицательное отношение к материализму, который они считают обыденным, по существу нефилософским мировоззрением. Бывают, конечно, исключения. Так, Л. Фейербах основательно критиковал «абсолютный идеализм» Гегеля. Однако действительная, никогда не прекращающаяся, ожесточенная борьба развертывается между идеалистами. Так например, известный неопозитивист А. Айер в докладе на XVII Всемирном философском конгрессе прямо заявил: «Я хотел бы подчеркнуть, что предложения, составляющие основу содержания такого произведения, как “Явление и реальность” Брэдли (английский неогегельянец. – Т. О.), являются бессмысленными в буквальном значении этого слова, и что таковыми являются большинство трудов Гегеля, не говоря уже об излияниях таких современных шарлатанов, как Хайдеггер и Деррида. Не может вызвать ничего, кроме досады, тот факт, что несусветный вздор, которым наполняются их сочинения, приобретает популярность в этой стране среди тех, кто по наивности принимает темноту за признак глубины…».

Мы живем, вернее, проживаем в мире видимости: встаем после «восхода» солнца, ложимся спать после его «заката». Существенность видимости не подлежит сомнению. То, что она есть, наличествует, не требует доказательств. Что же касается сущности чего бы то ни было и того, существует ли сущность вообще, – это постоянно вызывает сомнения и споры, во всяком случае среди теоретиков, в особенности философов, одни из которых являются феноменалистами, то есть не признают никаких сущностей, а другие, напротив, эссенциалистами.

Философию нередко упрекают в том, что она вместо ответа на адресуемые ей вопросы отвечает вопросами, обращенными к адресату. Но следует спросить, являются ли задаваемые философией вопросы содержательными, стимулирующими познание, хорошо сформулированными вопросами? Если это так, то философия немало дает. Парадоксальные постулаты и выводы – необходимый признак философии. Философские суждения, даже если они отвергают, третируют разум, не признавая его, так сказать, юрисдикции, тем не менее выносятся на суд разума, который, конечно, независим от философии, хотя именно в ней он обретает свое самосознание.

Философствование есть такого рода умственная работа, в процессе которой философствующий субъект активно стремится преодолеть существующие заблуждения даже тогда, когда он, не сознавая этого, отстаивает заблуждения.

Рассуждая в духе Платона, можно сказать, что видимость – существующее, которое в действительности не существует. Но, возражая Платону, следует признать действительную, а не мнимую реальность мира видимости, его существенность и безусловное жизненное значение.

Догматическое извращение сути философии нередко выражается в том, что вопросы, которые ставятся ею, рассматриваются как нечто менее существенное, чем ответы, которые она на них дает. Между тем, постановка новых вопросов, которые еще никому не приходили в голову, несмотря на их несомненное познавательное значение, несмотря даже на то, что они являются правильно поставленной исследовательской задачей, само по себе является выдающимся актом научного познания.

Доказательства, по утверждению Цицерона, умаляют очевидные истины. Но очевидность и истинность отнюдь не синонимы. Разграничение этих понятий делает необходимым доказательство истинности или неистинности того, что вследствие своей очевидности не вызывает сомнений. Поэтому доказательство того, что Земля отнюдь не является плоской, а представляет собой округлое небесное тело, стало выдающимся научным открытием.

Осмысление существующего, познание повседневного – настоятельная необходимость не только для философов, но и для всех тех, кому вопрос о смысле их собственной жизни не кажется лишенным смысла вопросом.

Признание того, что существует непознаваемое (по меньшей мере, в рамках данных исторических условий) не имеет ничего общего с агностицизмом и философским скептицизмом.

Утопия – необходимая форма сознания, мышления, представления не только о будущем, но также о настоящем и прошлом[1]. Науки также включают в себя утопическое видение. Таково было, например, всеобщее убеждение в том, что геометрия Эвклида – единственно возможная геометрия. Классическая механика, создание которой в значительной степени является заслугой Ньютона, также истолковывалась утопически как завершенное познание механических процессов. А разве не было утопией стремление создать perpetum mobile? Утопией была и алхимия, значение которой в становлении научной химии невозможно переоценить. Без утопий не было бы научного энтузиазма, вдохновения, способности целиком отдаться научному исследованию. Правильное понимании утопии состоит также в том, чтобы постигнуть в ней и неутопическое содержание.

Утопии вдохновляют людей на борьбу за лучшее будущее. Но нет ничего худшего, чем реализованная, претворенная в жизнь утопия.

Марксизм всегда противопоставлялся утопическому социализму (и коммунизму). Если основоположники марксизма признавали тем не менее выдающееся значение утопических учений, то В. И. Ленин, считавший себя их ортодоксальным последователем, утверждал, что утопия – «фантазия, вымысел, сказка». Между тем, идея социализма (и коммунизма) как в принципе нового, посткапиталистического строя, насквозь утопична. Реальное, великое значение марксизма, вдохновлявшегося этой утопией, заключалась в том, что он научно обосновывал необходимость классовой борьбы пролетариата за коренное улучшение его жизненных условий (достойную заработную плату, улучшение условий труда, медицинское обслуживание, пенсионное обеспечение). Эти задачи были, в основном, решены во второй половине XX в. в наиболее развитых капиталистических странах, в то время как в СССР и других странах реальный социализм (реализованная утопия) создал для трудящихся значительно худшие жизненные условия, чем в этих развитых капиталистических государствах.

Существует немало вопросов (не только смысложизненных, вненаучных, но и научных), на которые возможны различные, в том числе и взаимоисключающие ответы. Ответы в равной мере удовлетворительные (или неудовлетвоительные). Но то, что в философии является нормой, служит на пользу философии, обогащает ее содержание, в науке – аномалия, которую можно и должно постоянно преодолевать.

Философствовать – значит мыслить совершенно по-новому, не страшась неожиданных, противоречащих собственным убеждениям выводов, логически вытекающих из принятых основных положений. Этим философствование отличается от преподавания философии, когда содержание философского курса заранее известно лектору.

Н. Г. Чернышевский, а вслед за ним Г. В. Плеханов и В. И. Ленин восприняли афоризм Гегеля – абстрактной истины нет, истина всегда конкретна, – не узрев непосредственной связи этого ошибочного тезиса с панлогизмом Гегеля, с его родственным платонизму пониманием истины как высшей онтологической реальности. Ведь согласно Гегелю, суждения типа «эта роза красная» или «собака – четвероногое животное» вовсе не истины, а всего лишь правильные высказывания. Истины же, по учению Гегеля, есть соответствие представления, суждения своему понятию, которое понимается Гегелем как полнота бытия, субстанциальное выражение «абсолютной идеи», а не просто как форма человеческого мышления, человеческое понятие. Отсюда и следует неизбежный в его системе вывод: истина конкретна, абстрактной истины нет. Но тот же Гегель определяет конкретное как единство различных определений, каждое из которых односторонне, абстрактно, но отнюдь не ложно, признавая тем самым, правда, не прямо, а косвенно, абстрактные истины. Учение Гегеля о движении познания от абстрактного к конкретному есть также признание абстрактных истин как определенной ступени процесса познания. Естествознание сформулировало понятия идеального газа, идеальной жидкости, т. е. имеет дело с абстрактными, идеализированными объектами, устанавливает тем самым абстрактные истины, которые затем конкретизируются, превращаются в конкретные истины в ходе последующих специальных исследований, синтезирующих различные определения, абстрактные истины. Кстати сказать, Маркс и Энгельс, на которых постоянно ссылались Плеханов и Ленин, вовсе не отрицали существования абстрактных истин, которые трактовались ими как относительные истины, т. е. истины в более или менее ограниченных пределах.

Философия представляет собой систему дисциплин: онтологию, гносеологию, логику, этику, эстетику, философскую антропологию, учение о языке, философию истории, историю философии. Нередко обсуждается вопрос: какая из этих дисциплин является, пользуясь выражением Аристотеля, первой философией. При этом сплошь и рядом не учитывается то обстоятельство, что разные философии по-разному отвечают на этот вопрос. Но можно ли отвлечься от этих разногласий между философами? Можно, но лишь при следующем условии: неисчислимое множество философских учений, школ и школок, направлений, систем и системок образуют с трудом обозримый архипелаг философии, в котором отчетливо выделяются не только острова и полуострова, но и возвышающиеся над ними вершины – философские Эвереста, Монбланы, Эльбрусы, Казбеки и не столь уж высокие и величественные Татры, Карпаты, Рудопы и т. д. Поэтому не одна какая-либо философская дисциплина занимает вершину в философии. Вполне естественно, что на вершине оказывается не только онтология, но и теория познания, и этика, да и другие философские дисциплины.

Кант утверждал, что практическому разуму (Этике) принадлежит примат над теоретическим разумом. В наше время значение этики, несомненно, возросло, так как нравственные нормы все чаще и чаще ставятся под сомнение или истолковываются субъективно, каждая на свой лад. Существуют, конечно, и расхождения между этическими учениями. Не входя в их рассмотрение, можно сказать: как бы ни понимали этику, она есть наука о человечности. Человечность – нормативное определение человека, указывающее не на то, что в нем есть, а на то, чем он должен быть. Это определение я, с одной стороны, вычитал у Канта, а с другой стороны, у академика А. А. Гусейнова, который пишет: «Нравственность очерчивает само пространство человеческого бытия, задает ему вектор человечности» (Гусейнов А. А. Предисловие к книге «Иммануил Кант. Лекции по этике». М., 2000. С. 8).

Кант первый понял, что метафизика (или «первая философия») должна включать в себя и теорию познания, и эстетику, но прежде всего этику. Философия марксизма не придавала существенного значения этике, не видела в ней одну из вершин философского архипелага. В наше время это глубочайшее заблуждение успешно преодолевается. И философия играет в этом процессе, несомненно, немалую роль.

Историко-философский процесс, нередко уподобляемый комедии ошибок, блужданию в лабиринте, анархии систем и системок, образует одно из важнейших измерений интеллектуального прогресса человечества. Поиски правильного мировоззрения, дивергенция философских учений и их поляризация на взаимоисключающие направления, борьба направлений, которая зачастую воспринимается как перманентный философский скандал, – все это не только искания, муки и заблуждения отдельных философствующих индивидов. Это духовная драма всего человечества, и те, кому она представляется фарсом, по-видимому, истолковывают трагическое лишь как idola the-atri. Антиномии, в которые впадает философия, кризисы, потрясающие ее, попятные движения, повторение пройденного пути, в том числе и совершенных в прошлом заблуждений, упорно принимаемых за истины, – разве эти факты характеризуют одну только философию? Философия – духовный образ человечества, и ее достижения и злоключения составляют существеннеишее содержание его интеллектуальном истории.

Мало любить философию, надо добиться ответной любви и с ее стороны. Вдохновение, бескорыстная любознательность, творческий поиск, порыв – плод взаимной любви.

Основоположение Гегеля – всё разумное действительно, всё действительное разумно – вызывает законные возражения, поскольку различие между действительным и существующим не поддается достаточно четкому определению. Общественные порядки, существующие на протяжении, скажем, столетия, являются, с точки зрения Гегеля, действительными, необходимыми, разумными. Но в таком случае феодальный строй даже накануне буржуазной революции является не просто существующим, но и действительным, разумным. На этот порок формулы Гегеля указывали его противники слева. А критики Гегеля справа, например из стана иррационалистов, с не меньшим основанием утверждают: всё разумное недействительно, всё действительное неразумно.

Р. Декарт был возвышенной души человек. Его стихией было мышление, всё другое представлялось ему менее важным, даже несущественным, иной раз просто низменным. Именно поэтому он в своем «Рассуждении о методе» утверждал, что отправным положением философии и всякого познания вообще должно быть положение: cogito ergo sum (я мыслю, следовательно, существую). Возражавшие ему философы, в особенности материалисты, утверждали, что чувственное восприятие, ходьба, еда и многое другое столь же неоспоримо доказывают существование человека, его Я. Эти философы не постигли смысла декартовского положения, не говоря уже о том, что они не видели в нем манифеста, провозглашающее человеческое самосознание (только его!) высшим судьей в решении всех вопросов. С точки зрения этих оппонентов Декарта, его основоположению можно было бы с не меньшим основанием противопоставить и такой тезис: coito ergo sum. Но тогда бы еще убедительнее, чем во всех других случаях, возникал вопрос: существует ли человеческое Я в то время, когда оно не совершает полового акта? Этот же вопрос можно сформулировать иначе: существует ли человеческое Я, когда человек не ходит, не ест, не воспринимает чувственным образом окружающее? Что же касается мышления, то оно, в отличие от сознания, совершается всегда (или почти всегда), даже тогда, когда человек, как ему представляется, не думает или когда он, например, спит. Мышление, как и сердце, работает без остановок, чего человек обычно не замечает.

Критика практики – одна из основных, непреходящих задач философии, что однако не дает ни малейших оснований для утверждения, что философия недооценивает практику, умаляет ее всеобщее и смысложизненное значение или пренебрегает ею.

Вопрос об отношении духовного к материальному, как и вопрос об отношении человеческого сознания к внешнему миру, относятся к основным вопросам философии, количество которых умножается в процессе развития философии; поэтому оно не может быть определено заранее. Наивно полагать, что существует один единственный философский вопрос, над решением которого бьются все без исключения философы. В действительности, каждой философской системе присущ свой собственный основной философский вопрос или, говоря другими словами, свой предмет исследования, как и понимание специфической проблематики философии вообще.

Отрицание философии, всякой философии вообще, с которым мы нередко встречаемся в истории философии, если оно теоретически и систематически аргументировано, является в конечном счете обоснованием новой философской теории, как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд. Кант, несмотря на свою полемику с предшествующими философами, утверждал, что до него вообще не существовало философии. Суть дела здесь состоит в том, что Кант называл философией систему истинных философских положений, которую, как он был убежден, ему удалось создать. Великие философы, как видно на этом примере, преисполнены великих иллюзий. И если следовать логике рас-суждений Канта, то нельзя не прийти к заключению, что все еще не существует философии.

Энгельс утверждает, что диалектический к^/ материализм не есть уже философия в прежнем понимании, а «просто мировоззрение» (курсив мой. – Т. О.) Однако просто мировоззрения, конечно, не существует. Имеются различные типы мировоззрений: религиозное, естественнонаучное, социально-политическое, а также мировоззрение повседневного человеческого опыта. Философия, т. е. философское мировоззрение, существенно отличается от других типов мировоззрения. И диалектический материализм, и предшествующие ему философские мировоззрения, естественно, находится в определенном единстве, не исключающем противоречий, конфронтации, которые однако не могут разрушить это единство. Поэтому представление о том, что философия марксизма есть отрицание философии в старом смысле слова, носит глубоко ошибочный характер.

Чем более значительны успехи науки, тем больше обнаруживается неизвестного, непознанного, а также непознаваемого, по меньшей мере в данных условиях[2].

Непознаваемое всегда существует. Что люди могли знать о микроорганизмах до изобретения микроскопа? Что они могли знать о строении клетки живого организма до изобретения электронного микроскопа? Подобные вопросы можно продолжать без конца. Преодоление исторически (и технически) обусловленной непознаваемости явлений нисколько не исключает существования непознаваемого. Отрицание неизбежности постоянного присутствия непознаваемого – близорукость или высокомерие философов, естествоиспытателей, обществоведов или даже просто обывательское невежественное зазнайство, свойственное, к сожалению, и некоторым образованным людям. Даже более чем зазнайство – чванство.

Ревизия – необходимая деятельность, например, аудиторская проверка хозяйственной, предпринимательской и иной деятельности. Столь же необходима ревизия научных теорий. В естествознании, да и во многих социальных науках, необходимость ревизии считается условием последующих научных достижений. Один лишь марксизм заклеймил ревизию его основоположений как «ревизионизм», идейное предательство, которое следует пресекать всеми средствами.

Тезис – истина всегда желанна, необходима – требует разумного ограничения. В науках истина всегда желанна, даже если она разочаровывает, удручает, вынуждает пересмотреть свои прежние воззрения, признать свои заблуждения. Но совсем другое – личная и общественная жизнь. Здесь мы сплошь и рядом избегаем правды, истины, иной раз страшимся ее, считая, что надо соблюдать условности.

Идеализм потерпел окончательное поражение, когда естествознание XX века теоретически и практически доказало, что материя, вопреки основному убеждению идеалистов, не инертная, аморфная масса, приводимая в движение извне; она таит в себе колоссальную энергию, мощь которой превосходит любые, высказывавшиеся в прошлом представления о силах, приводящих материю в движение. Атомная энергия, которую никак нельзя отделить от материи, ниспровергает любые идеалистические основоположения.

Материализм несомненно одержал победу над идеализмом, но это вовсе не означает, что он не подлежит критике. Материалистическое основоположение – духовное есть не что иное, как свойство высокоорганизованной материи, функция головного мозга, оправдано лишь с физиологической точки зрения, но совершенно недостаточно, даже неудовлетворительно, если иметь в виду многообразие и богатство духовного: язык, научное познание, поэзия, живопись, музыка, искусство в целом. И это многообразие и богатство, которое умножается с каждым днем, имеет своим источником, конечно, не мозг, а общество, общественные отношения, общественное развитие. Это обстоятельство постоянно игнорировалось философским материализмом, который не шел дальше утверждений, правомерных лишь в рамках физиологии животных и, в частности, человека.

Поскольку материализм не признает, кроме JL 7 психики, сознания, ничего иного, духовного, он, в сущности, представляет собой умозрительное решение психофизической проблемы, которой непосредственно занимается определенная научная дисциплина. Заслуга материалистов в том, что они предвосхитили выводы этой науки. Но считать материализм более всеобъемлющей мировоззренческой концепцией, по-видимому, неверно. Даже материалистическая теория познания есть не что иное, как теоретическое обобщение и осмысление когнитивных наук, что позволяет описывать в качестве субъекта познания не индивида, а человечество (как сообщество познающих субъектов) и тем самым рассматривать познание в исторической перспективе (и ретроспективе).

Материалистическое понимание истории правильнее, глубже понимает природу духовного, чем вся предшествующая материалистическая философия. Духовное с точки зрения исторического материализма есть продукт общественного бытия, т. е. общественной жизни. Но совершенно неприемлемо его положение, согласно которому общественное бытие, т. е. реальный процесс общественной жизни, существует вне и независимо от общественного сознания, духовного вообще. На самом деле духовная жизнь людей образует в высшей степени важное содержание общественного бытия, которое определяет ее как свою собственную деятельность. Положение исторического материализма – экономические отношения в основном определяют духовную жизнь общества – также нуждается в пересмотре, так как никакой, даже самый глубокий анализ экономики не может объяснить таких духовных феноменов, как музыкальное творчество Бетховена, драматургия Шекспира, поэзия Гёте или проза Достоевского. Это значит, что исторический материализм лишь нащупывает правильные подходы к объяснению общественной жизни и, следовательно, также нуждается в основательной переработке.

Традиционное понимание марксизма, которое в основном разделяли и его основоположники, сводилось к утверждениям о необходимости упразднить частную собственность на средства производства, для чего необходима социалистическая революция и диктатура пролетариата. Правда, начиная с 70-х гг. Маркс и Энгельс утверждали, что в демократически развитых буржуазных странах переход от капитализма к социализму возможен посредством мирных реформ. Изменилось и их представление о диктатуре пролетариата, о чем свидетельствовало заявление Маркса, что в период Парижской Коммуны диктатура рабочего класса была установлена путем всеобщего, равного и тайного голосования. Всё это говорит о том, что содержание марксизма существенно изменилось, поскольку изменились представления о путях социалистического переустройства общества. Да и представление об упразднении частной собственности на средства производства также подверглось изменению, поскольку Маркс в «Капитале» доказывал, что акционерные компании, и в особенности кооперативные предприятия могут стать упразднением частной собственности на средства производства в рамках капиталистического строя. В таком случае общественная собственность не исключает частной собственности; экономика становится многоукладной.

Конец ознакомительного фрагмента.