Вы здесь

Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945. Глава 2. Увертюра на Висле (Юрген Торвальд)

Глава 2

Увертюра на Висле

Ночью 12 января глубокую тишину над заснеженными пустыми просторами фронта в Баранове разорвал внезапный рев тяжелой советской артиллерии, взрывающей заграждения. Было около половины второго.

До шести часов утра многие тысячи российских снарядов градом осыпали немецкие линии. Они буквально распыляли позиции и людей. Между шестью и шестью тридцатью артиллерийский обстрел немного ослабел, чтобы только вновь вырасти до такого уровня, какого Вторая мировая война не знала прежде.

Затем русские пошли в атаку. Бесчисленные полковые колонны проникли в разрушенный немецкий фронт, не беспокоясь об опасности для флангов. Позади них катили советские танковые армии, одинаково равнодушные к тому, что происходило справа, слева или позади них. Они продолжали путь на запад. Рои пехотных дивизий следовали по их пятам, моторизованные любыми транспортными средствами, которые попадались под руку.

Прежде чем день закончился, 4-я немецкая танковая армия была рассеяна. Войска, которые пережили артобстрел, были охвачены русскими. В сумерках немецкие автоматы все еще можно было услышать здесь и там – но полевое оружие умолкло, контратаки прекратились. На передовых линиях командная цепь была разорвана на части. Все коммуникации с тылом были отрезаны. Едва ли кто-то знал, кем был его сосед. Оставшиеся в живых если не были захвачены, то предоставлены сами себе. Некоторые из них, по отдельности или маленькими группами, с небольшим количеством боеприпасов и без пищи, старались пробиться на запад через потоки русских.

Утром, которое увидело крах 4-й танковой армии, южный фланг группы армий Конева, между Карпатами и Вислой, начал наступление на немецкую 17-ю армию. Но Конев использовал меньшие силы. Хотя он проник в немецкий фронт в нескольких местах, немецкий командующий генерал Шульц поддерживал свои линии.

Когда первый день сражения приблизился к концу, генерал Харпе в штаб-квартире группы армий «А» в Кракове имел мало информации о ситуации в 17-й армии и вообще не обладал никакой последовательной информацией о 4-й танковой армии. Только в одном была уверенность: пробита огромная брешь, которая становилась больше с каждым часом, и через нее толпы русских танков и пехота устремились на запад. Русские танки опередили скудные немецкие резервы.

Той ночью Артур Грэзер, окружной руководитель, имперский губернатор и имперский комиссар обороны района Варты, устроил небольшую вечеринку на своей вилле в Мариензее. Этот дом находился около густого заснеженного леса приблизительно в 16 километрах от Позена, столицы района.

Вилла была построена специально для Грэзера. Его оппоненты считали безумием тратить впустую рабочую силу, время и материалы на это строительство, в то время как велась война. Но Грэзер был в состоянии процитировать от своего имени изречение Гитлера, что «национал-социалистическая империя даже во время войны должна демонстрировать свою культурную миссию на Востоке».

Огни сверкали за занавесками виллы в Мариензее. Науман, секретарь организации «Национальное просвещение и пропаганда», выступал в тот день в Позене, обращаясь к толпе из тысячи человек. Он говорил, находясь в неведении относительно русского наступления. И единственное оправдание, которое могло бы его извинить, было его неведение относительно того, что случилось в Баранове. Но неведение, как известно, – плохое оправдание.

Науман объявил немцам в Позене и целом районе Варты, что Восточный фронт не будет разрушен ни при каких обстоятельствах. Он повторил то, что официальная пропаганда распространяла от Тильзита до Катовице: Восточный фронт никогда не был более сильным, что немецкие отступления были не более чем маневрами, чтобы сохранить силу, и что существующий фронт настолько далеко, насколько русским будет когда-либо разрешено подойти. Науман говорил о совершенно новых армиях и о совершенно новом оружии и заявил, что абсолютно уверен в окончательной победе.

И теперь, несколько часов спустя, он сидел в Мариензее среди гостей, которых Грэзер пригласил в честь Наумана. От пылающего лица Наумана исходил оптимизм и заражал компанию – по крайней мере, такое создавалось впечатление. Больше всего он заражал Грэзера. Тот поднял свой стакан:

– Еще раз я пользуюсь возможностью, чтобы поблагодарить вас, господин секретарь, за то, что вы посетили район, несмотря на огромное бремя работы, лежащее на ваших плечах, в этот день, который засвидетельствовал начало решающего сражения. Никогда, ни на одно мгновение, мы не сомневались, что победа будет нашей. Никогда мы не сомневались, что волна большевизма остановится у границ района Варты, что здесь враг получит заключительный удар. Поэтому ни один человек не покинул район. Каждый из нас неустрашимо верил нашему фюреру и победе и нетерпеливо ждал решающего сражения. В случае необходимости мы готовы блокировать путь большевизму собственными телами, создать стену из человеческой плоти, которая спасет Германию и всю Европу от восточного варварства. Мы благодарим вас, господин секретарь, за то, что вы вновь заверили население района Варты в том, что, в соответствии с желанием фюрера, ни один метр этой земли не будет загрязнен большевистской толпой. Мы благодарим вас за то, что вы показали нам, как близки мы к заключительной победе.

Падал снег. Он покрывал обширные равнины района Варты, который, после раздела Польши между Россией и Германией в 1939 г., стал провинцией рейха. Окружной руководитель Грэзер вступил в должность в сентябре 1939 г. Новые границы были установлены вскоре после этого. Возник «район Варты». Хотя некоторые области в пределах этих новых границ были немецкими по культуре, район также включал обширные территории, которые были явно польскими. Вместе с областями Данциг – Западная Пруссия и следующим южным сектором Восточной Пруссии район стал лабораторией для расовых и этнических понятий, которые были неотъемлемой частью национал-социализма.

Грэзер был уроженцем этого сектора. Он родился и пошел в школу в прежней немецкой области Позен и стал наследником старых, глубоких антагонизмов. В Первой мировой войне он был пилотом морской авиации. Позже водил такси и управлял экскурсионной службой в Данциге.

Теперь, как окружной руководитель района Варты, он был правителем королевской области. Он был владельцем всех немцев и даже более того – владельцем всех поляков. Его задачей было обнаружение, какие поляки имели в своих венах немецкую кровь; он собирал списки, которые градуировали их согласно расовой смеси, и удалял «чистую» группу поляков так называемого «генерал-губернаторства» между германо-русской границей и районом Варты. Высланные поляки должны были быть заменены немцами, которые потеряли свои фермы в Балтийских странах, Галиции и Бессарабии, которые в 1939 г. стали частями Советского Союза. Позже должны были быть добавлены немцы из самого рейха, особенно заслуженные ветераны. Планы, составленные Гиммлером, Борманом и Грэзером, предусматривали, что останутся только те поляки, кому уготовано стать рабской рабочей силой.

Грэзер стал также имперским комиссаром и генералом СС, командуя каждой службой СС в своем районе. Власть, сконцентрированная в его руках, едва ли могла быть превышена. Он использовал ее – и не только для плохого. Он стимулировал сельское хозяйство, несмотря на войну и тот факт, что большинство новых поселенцев были непривычны к новым условиям. Он построил образцовые фермы, шоссе и железные дороги.

Но он был не в состоянии увидеть, что строил на плывуне. Прежде, возможно, он испытывал сомнения. Но скоро осознание своей власти развратило его полностью. Его характер распался. Единый правитель в своем собственном королевстве, он забывал смотреть за пределы его границ. Всякий раз, когда планировались большие политические и военные дела, он цеплялся за рабское, беспечное доверие Гитлеру.

Грэзер был глубоко потрясен приказом строить укрепления, поскольку этот приказ нес известие, что война приближалась к его области. Он повиновался приказу. Но когда осенью 1944 г. некоторые из его ведущих чиновников первыми предложили, чтобы он подготовил план для эвакуации района, Грэзер обвинил их в безумии и предупредил, что никакой истинный немец не будет даже думать о такой возможности. Необходимы были месяцы и месяцы давления, прежде чем он согласился на подготовку секретного, чисто теоретического плана эвакуации. И отдал приказ, чтобы этот план, который предусматривал постепенную эвакуацию последовательно трех зон, не был обнародован ни при каких обстоятельствах.

Он запретил любому человеку, который оставлял район Варты, демонстрировать, что опасность, которая угрожала всем, существует. И его вера в Гитлера, в победу и в обещанное новое чудо-оружие была выкована в немцах этого района всеми средствами пропаганды и давления.

Танковые войска Конева катились на запад. Они оставили прорванный германский фронт далеко позади.

Теперь они приближались к реке Нида и железной дороге между Краковом и Варшавой. Они пересекли их 14 января и были теперь менее чем в 80 километрах от Кракова.

Прорыв в секторе 4-й танковой армии повлиял на смежные германские армии на севере и юге. Они должны были бросить свои резервы и даже части, торопливо забранные с линий фронта, на новые позиции, защищая фланг и тыл.

Новости о катастрофе достигли Гитлера в его штаб-квартире в Гессене. Но иллюзии о грядущих триумфах в Арденнах держали его на западе.

Даже теперь Гитлер не разрешил войскам группы армий генерала Харпе покидать их безнадежные позиции. Вместо этого он отдал общепринятый приказ: каждое подразделение будет бороться и умирать там, куда оно было поставлено. Вопреки протесту Гудериана он взял танковый корпус «Великая Германия» из Восточной Пруссии, где русское нападение было неизбежно, и переместил его в Лодзь. Он забрал две танковые дивизии из Венгрии и две с Западного фронта и послал их в Силезию, перекрикивая возражение Гудериана, что они, возможно, не смогут прибыть вовремя, чтобы закрыть зияющий фронт. Он внезапно обвинил Гудериана и Харпе в том, что они держат резервы слишком близко к линии фронта, хотя это было сделано в соответствии с его собственными приказами. Так же как предсказывал Гудериан, Гитлер теперь интерпретировал операцию Харпе «Поездка на санях» как предвзятый план уступить дорогу. Ясно, что дни Харпе были сочтены.

14 января другое русское наступление началось дальше на севере. Группа армий Жукова атаковала и к северу и к югу от Варшавы. Германский фронт, лишенный резервов, разрушился, как стекло. Войска Жукова пересекли лед Вислы. Его южный фланг, начинающийся с плацдарма в Пулаве, и его северные войска, продвигающиеся на запад между Варшавой и Модлином, замыкались на 9-й армии. В быстром двойном охвате эти две колонны продвинулись и вошли в Варшаву с севера и юга. Этот город не имел обороноспособности, которая могла оправдать его название «цитадель».

9-я армия была растерзана на клочки в течение нескольких дней. Теперь по широкой дуге Вислы от Кракова до Модлина не осталось непрерывного германского фронта.

Русские приблизились к Кракову вечером 16 января. Кельце и Радом лежали позади них. В Варшаве все еще оставались четыре немецких батальона, скомплектованные из пациентов, страдающих от болезней живота. Но ничего этого не было известно в штабе группы армий «А» – здесь коммуникации также были разрушены.

Таковы события, которые 16 января вынудили Гитлера наконец бросить свою штаб-квартиру на западе и переместиться в канцелярию в Берлине.

Гитлер достиг столицы в состоянии крайнего волнения. Он был в ярости от ударов, градом сыплющихся на него со всех сторон. Но так как фюрер не мог постичь реальных причин катастрофы, не признавая своих собственных ошибок, он стал обвинять других – «слабаков и предателей», фантомы которых часто посещали его после 20 июля. Генерал Харпе был уволен. Гитлер снова набросился на человека, который до последнего часа верил в него и единственная ошибка которого заключалась в том, что он не мог достигнуть невозможного. Генерала Шёрнера вызвали из Курляндии, чтобы он занял место Харпе. Ему было поручено любыми средствами установить порядок в группе армий «А», отбрасывая все слабые элементы, и остановить русских.

Гудериан появился в канцелярии поздно вечером 16 января. Как раз перед отъездом из своего штаба в Цоссене он получил последний доклад о ситуации от полковника фон Бонина. Группа армий «А» утратила контакт с Варшавой – город был, вероятно, потерян. В своем докладе Гитлеру Гудериан говорил о мрачной ситуации повсюду, упоминая Варшаву только случайно.

Гитлер прервал его.

– Это просто неслыханно! – вскричал он. – Варшава – цитадель. Варшава имеет командующего цитаделью с приказами удерживать город до последнего дыхания. Я хочу получить полный доклад немедленно.

По случайному совпадению в тот самый момент полковник фон Бонин делал доклад по телефону, связавшись со штаб-квартирой фюрера. Армия только что получила радиосообщение от командующего цитаделью в Варшаве, в котором тот заявлял, что он все еще в городе, но вынужден будет оставить его в течение ночи. Это подлило масло в огонь недоверия Гитлера. Сначала он приказал незамедлительно отправить радиосообщение в Варшаву, что город должен быть удержан любой ценой. Затем, бледный от ярости, фюрер потребовал объяснения того, как прошло более раннее сообщение о падении Варшавы. Ему сказали, что полковник фон Христен, офицер по операциям в штабе Гудериана, получил это сообщение из Кракова и передал его полковнику фон дер Кнезебеку, руководителю операций, который, в свою очередь, передал его фон Бонину. Гитлер, еще более взволнованный столь многими именами аристократов, приказал незамедлительно арестовать этих офицеров.

В то время как на Висле армии погибали, Гудериан вел часовое, бесплодное сражение с Гитлером за трех офицеров, которые только передали сообщение.

На следующий день Гудериана подвергли перекрестному допросу. После опроса он возвратился к Гитлеру, чтобы потребовать отпустить его офицеров и предложить свою отставку, – но напрасно. После другого длинного и яростного столкновения Гитлер смотрел на него красными глазами под дергающимися веками и, едва скрывая свою ненависть, сказал:

– Прекратите требовать. Это не вы, я хочу покарать. Это не отдельные офицеры, которых я хочу покарать. Я хочу покарать Генеральный штаб. Клику Генерального штаба, которая подготовила заговор 20 июля, они должны быть уничтожены!

Тем временем немцы в «генерал-губернаторстве» и в районе Варты тонули в наводнении вторгшихся русских армий.

Группа армий «А» оставалась без командующего в течение почти трех дней. Генерал Шёрнер, которого вызвали из Курляндии, не прибыл в Силезию до 20 января. Но когда все же прибыл, оказалось, что командовать в общем-то нечем. Никто не знал, где мог бы находиться штаб 4-й танковой армии – он где-то пробивал себе путь на запад, измотанный русскими танками. Штаб 9-й армии был недостижим. Да и штаб самой группы армий преследовал враг. 17 января в Ченстохове он едва избежал атаки русских танков.

Русские танки, сопровождаемые моторизованной пехотой, продвинулись вперед, не встретив никаких препятствий. Все, что стояло на их пути, расстреливалось или втаптывалось в землю. Если они сталкивались с сильным сопротивлением, то отступали, обходили препятствие и катились на запад. К 20 января Краков, Лодзь, Влоклавек и Ченстохова были в руках русских.

Тактика Конева, однако, не всегда была успешной. Германские XXIV и XL танковые корпуса из-за их положения не были в состоянии начать контратаку. Но и при этом они не могли быть втоптаны или разбиты. Они боролись. Точно острова, они стояли выше волн русского наводнения, которое разбивалось о них. Ведя бои по всем направлениям, они скоро стали точкой опоры для многих уцелевших частей пехотных дивизий, оттесняемых мощным валом, поскольку русские далеко превосходили их численностью. Их конец был предрешен. Из-за пехоты, которая была теперь с ними, они больше не могли положиться на свою подвижность и скорость.

Генерал Неринг, командир XXIV танкового корпуса, принял командование остатками XLII пехотного корпуса, командир которого погиб в сражении. 15 января Неринг получил приказ прорваться в направлении Глогау в Силезии. Ведя бои с русскими танками, пехотой и военно-воздушными силами, прибывающими со всех сторон, он начал свой марш к германской границе, расположенной в 300 километрах на запад. Много гражданских беженцев присоединилось к нему.

В течение тех дней похолодало, ветер усилился, и дороги обледенели. Большая часть пехоты теперь не была пригодна для сражения. И вдруг посреди хаоса, с севера, прибыла помощь.

14 января Гитлер приказал, чтобы армейский корпус «Великая Германия» из Восточной Пруссии присоединился к группе армий «А». Само собой разумеется, корпус прибыл слишком поздно. Когда он выгружался из поезда в Лодзи, город был уже под огнем тяжелой русской артиллерии. Войска вступили в сражение с врагом почти немедленно после выгрузки из поездов.

18 января генерал фон Заукен, командир элитного танкового корпуса «Великая Германия», стоял в предместьях Лодзи, рассматривая заснеженные окрестности в полевой бинокль. Позади него город был обращен в бегство. Время от времени советские танки выдвигались ближе, и снежные вихри показывали, где падали их снаряды.

Фон Заукен очень хорошо знал, что его приказы – закрыть промежуток перед группой армий «А» – больше не имели смысла. Русские уже угрожали его тылу – если бы он не отступал без задержки, то был бы окружен. Но фон Заукен также знал об отчаянно тяжелом положении войск генерала Неринга. И таким образом он решил пойти на юго-запад и прибыть на помощь Нерингу.

Километр за километром войска фон Заукена прорезали путь через русское наступление. 22 января они достигли корпуса Неринга. Два командующих обменялись рукопожатиями на берегах реки Варты.

Но это был единственный сектор, в котором русских остановили. В других местах они двигались вперед без помех.


Генерал Петцель, военный окружной командующий городом Позеном, записал в своем дневнике:

«Начальник Генерального штаба имеет для нас только один ответ: «Мы ничего не имеем – помогайте себе сами!» Штаб-квартира корпуса подготовила дополнительные оборонительные сооружения вдоль вторых позиций. Силы корпуса состоят из одиннадцати батальонов, большинство из них – необстрелянные новички. Кроме того, семнадцать батальонов – из мужчин народной армии. С такими войсками оборона исключена. В лучшем случае мы можем поместить мужчин в некоторых ключевых пунктах. Наш единственный шанс в том, что некоторые из передовых войск могут пробиться назад и присоединиться к нам. Но это случается слишком редко и обычно только после того, как дополнительные оборонительные сооружения уже разрушены. Русские врезаются всюду между ключевыми пунктами, окружают войска и уничтожают их…

Тревога в цитадели Позен утром 20 января. Гарнизон состоит приблизительно из десяти тысяч мужчин. Его ядро – школа офицеров, состоящая приблизительно из двух тысяч кадетов и лейтенантов пехоты.

Явное безумие использовать этот ценный материал для войск. Но нет никакого выбора – если оборона не брошена в целом. Остальная часть гарнизона – домовая оборона, команды скорой помощи, местная милиция».

Окружной руководитель Грэзер встретился с катастрофой лицом к лицу более внезапно, чем воображал в свой самый темный час. До 17 января было не слишком поздно для него взять ответственность и отдать спасительный приказ об эвакуации района Варты. Он имел и машины и власть, чтобы переправить немцев в безопасное место за пределами Одера. Как только это было достигнуто, он и его чиновники, возможно, все еще боролись и умирали, оставаясь верными своим словам о сопротивлении до последнего дыхания.

Но Грэзер не мог решиться. Генерал Петцель, военный командующий округом, убеждал опубликовать планы эвакуации. Но Грэзер цеплялся за пропагандистские обещания, которые ему дали. Он не мог поверить, что фронт рухнет, что Гитлер лгал. Он обращался к штаб-квартире фюрера, чтобы получить решение, – но не получил никакого ответа.

Наконец, 20 января, после длинной и мрачной беседы с генералом Петцелем, Грэзер решил приказать эвакуировать район Варты. Он сделал так только потому, что в полдень получил внезапный приказ от Гитлера, подписанный Борманом, немедленно прибыть в Берлин для консультации с секретной службой штаб-квартиры рейха. Грэзер интерпретировал этот приказ так, что он якобы разрешает эвакуацию.

Планы эвакуации, до сих пор сохраняемые в тайне, предусматривали отход в три этапа в западном направлении. Но полученный приказ затрагивал три зоны одновременно. Население западной зоны и большинство населения центрального района Варты пересекло немецкую границу в течение нескольких дней и со сравнительно небольшими потерями. Но колонны из восточной зоны, которые действительно избежали российских войск, нашли деревни и города вдоль своего пути покинутыми. Там, где они ожидали получить тепло и пищу для себя и своих детей, они нашли только холодные каменные плиты под очагом и поляков, уносящих награбленное добро. Оставшиеся в живых прибыли в Силезию в жестоко уменьшенном числе, привезя своих мертвых в фургонах.

Грэзер к шести часам вечера 20 января созвал свой штаб в последний раз.

Позен стал совсем другим городом. Генерал Петцель объявил осадное положение. Опасаясь и дрожа, немецкое население ждало грядущих событий. В прежние дни не меньше шестидесяти человек сопровождали Грэзера. Сегодня их было двадцать. Другие готовились к бегству или уже уехали тайком.

Грэзер вошел вскоре после шести часов. Он выглядел бледным и сломленным.

– Господа, – сказал он усталым голосом, – через день, самое большее через два дня русские будут в Польше.

Он смотрел над головами собравшихся. Одни или другие из присутствующих все еще ожидали услышать о «цитадели Позен» и «борьбе до конца». Но Грэзер только сказал:

– Я оставляю здесь незаконченным дело моей жизни. Мои корни в этой земле глубоки… Я оставлю Позен сегодня вечером. Приказ фюрера призывает меня в Берлин для выполнения задачи с секретной службой штаб-квартиры рейха. Мой представитель примет руководство районом.

Он добавил несколько слов благодарности и почти сразу уехал.

Наступила глубокая тишина. Наконец, послышался тонкий, шепелявый голос представителя:

– Все офицеры и штат оставят столицу округа к девяти часам сегодня вечером. Партийный руководитель Позена имеет приказы эвакуировать из города всех немцев к полуночи.

И в заключение мрачной сцены представитель установил порядок очередности распределения автомобилей и бензина. Бегство всего партийного руководства и их прощальный приказ гражданскому населению оставить город сразу вызвали панику.

Чиновники железной дороги в Позене делали все, что могли, чтобы обеспечить перевозку масс беженцев, которые прибыли с востока и заполнили станцию. Но их ресурсы заканчивались. Большая часть населения покидала город пешком, присоединяясь к колоннам, которые направлялись на запад через засыпанные снегом равнины, по пятам их преследовали русские. Новые колонны формировались в городе – в некоторые допускали только тех, кто был в состоянии пройти пешком 60 километров, – условие за пределами сил большинства. Оставшиеся, охваченные в Позене русским наступлением, увеличили беспорядок. Предложение вступить в сражающиеся подразделения было встречено равнодушно.

Вспыхнул грабеж. Некоторые из стариков и больных были оставлены позади – транспортные средства армии, партии и СС отказались везти их. Днем 21 января поступил обычный приказ Гитлера командующему цитаделью, генералу Маттерну, защищать Позен до последнего дыхания. 22 января колоны беженцев все еще выходили из города. Но даже после того, как монотонный стук их шагов и постоянные, приглушенные удары тысяч копыт стихли на улицах, обреченный город все еще был наполнен большим количеством немцев. Это были старики, больные, беременные женщины, дети – те, кто не был достаточно силен для бегства в зимнее время, и те, кто родились здесь и не хотели оставлять свои дома.

Рано утром 22 января первые русские танки появились к югу от Позена. Штаб корпуса оставил город и передвигался на запад. Русские напали на город прежде, чем день был закончен. На следующий день они пересекли реку Варту. Далее на севере русские части двигались прямо на Кюстрин и Франкфурт-на-Одере, стреляя по колоннам беженцев, которые они настигли. Теперь ничто не разделяло их и реку Одер.

25 января Позен был окружен.

Генерал Маттерн, командующий цитаделью Позен, был тучным мужчиной лет около шестидесяти. Он больше не верил в победу. И все же издал следующий приказ дня: «Вражеское нападение на цитадель Позен началось. Позен будет защищен. Верный приказам фюрера и нашей военной традиции, он будет защищен до последнего человека. Наше сопротивление должно сломать и сломает нападение врага!»

Но его мясистая рука дрожала, когда он ставил подпись.

В осажденном Позене было много людей, которые все еще имели веру. Не разношерстная местная милиция, или разнородные наземные команды военно-воздушных сил, или отставшие, которые были собраны здесь и приданы новым частям. Не войска отделения штурмовых орудий без самих штурмовых орудий. Эти силы, изначально слабые или уничтоженные их недавним бегством, охватывали, как пояс, западную часть города. Но вера все еще была жива в двух тысячах кадетов, которые с частью местной милиции ждали нападения русских в восточных частях города. Они были неустрашимы, обвиняя за все прошлые катастрофы кого угодно, кроме человека в берлинской канцелярии. Несмотря на Сталинград, несмотря на весь опыт, они полагали, что осада будет снята. Вера жила и в их командующем, майоре Гонелле.

Первые русские артиллерийские снаряды взорвались в городе. Польское население, разрываемое между надеждой, что немецкое правление закончилось, и опасением относительно неизвестного грядущего правления, уползло в подвалы, смешиваясь с немцами, которые остались в городе.

Несколько дней прошли, пока русский командующий закрепился к северу от города и стал разведывать немецкие линии. Затем началась атака. На юго-западе, в секторе войск военно-воздушных сил, русские прорвались с первой атаки и глубоко врезались в город. В подвалах первые немцы внезапно увидели дула русских автоматов. При помощи польских коммунистов русские стали выявлять немцев. В гарнизоне знали о судьбе соотечественников, которых вытащили из подвалов и перевели «на ту сторону», избитых, голодных, больных. О них забывали в ярости сражения, которое больше не являлось таковым, а было лишь убийством и разрушением.

Гиммлер, находясь в своем удаленном штабе, усмотрел в русском прорыве признак слабости генерала Маттерна. 28 января он освободил Маттерна от командования и назначил Гонелла, надеясь, что тот продолжит сражаться. Гонелл был повышен в звании до генерала. Маттерн предпринял оборону единственного переднего сектора.

Гонелл, уверенный, что скоро прибудет помощь, бросил лучшие войска и кадетов в шаткий фронт милиции и военно-воздушных сил. Они сражались с неподражаемым упорством и все же вынуждены были сдавать улицу за улицей. К 1 февраля большая часть города была ими оставлена.

Замок Позен, преобразованный в дополнительный госпиталь и наполненный ранеными солдатами, попал в руки к русским. За ранеными никто не ухаживал, и тяжелораненые испражнялись там же, где лежали. Распространилась дизентерия. Каждое утро приезжали похоронные команды, чтобы удалить мертвых, выбрасывая их прямо из окон.

День за днем кольцо сжималось вокруг Позена, где находился штаб Гонелла.

Генерал, в своем плохо освещенном бомбоубежище, больше не понимал, что от него ожидают. Он узнал, что не будет никакой помощи для Позена. Но Гиммлер категорически отрицал, что приказ бороться до последнего человека будет отозван и что будет предпринято наступление на западе.

О наступлении русских сообщали из всех районов города. Гарнизон мог в лучшем случае протянуть еще несколько дней. Гонелл, как ожидали, пожертвует всем гарнизоном. Он же не видел в этом никакого смысла. Ночью 15 февраля его вера в мир, для которого он жил, разломилась на кусочки. То, что он получил вместо этого в последние моменты, было, возможно, более драгоценным.

Ночью 16 февраля под свою ответственность Гонелл приказал всем частям к востоку от реки Варты, которая протекает через Позен, попробовать прорваться к немецким линиям фронта. Прежде чем приказ был отдан, Гонелл имел разговор с Маттерном, который убеждал его капитулировать. Но Гонелл знал, что немногие из его солдат пожелают сдаться прежде, чем попытаются прорваться. Приказ был сформулирован с большой заботой, чтобы защитить тех, кто действительно прорвался. После того как приказ был отдан, Гонелл сообщил в штаб группы армий, чтобы исключить сомнения, что он один нес за него ответственность.

В полночь войска силой в две тысячи человек собрались и двинулись для прорыва. Передвигаясь походным порядком в одной колонне через карьеры и по открытой местности, они прошли незамеченными вне русских линий.

Затем они рассеялись. Следующим утром, 17 февраля, русские увидели, что их противник исчез. Русские танки, моторизованная пехота и польская милиция открыли беспощадную охоту. Осадные силы русских сокрушили остатки германских войск к востоку от реки и замкнули кольцо вокруг цитадели.

С тех пор цитадель стала целью каждой русской полевой пушки в этом секторе. Самолеты сбросили захваченные немецкие бомбы. Проходы древнего замка были заполнены солдатами. В его подземельях насчитывалось две тысячи раненых. Их стены теперь сотрясались от взрывов, и сводчатые потолки оседали. В подземных проходах были склады провианта и алкоголя, и многие солдаты использовали в своих интересах необъятность цитадели, чтобы избежать дальнейшей борьбы. Все больше солдат находили пьяными. Произошли первые самоубийства.

22 февраля Гонелл послал новый запрос Гиммлеру, испрашивая приказа для остальной части гарнизона Позена пойти на прорыв или получить свободу действий. Гиммлер не отвечал. В тот же самый день захваченный в плен немецкий майор возвратился с сообщением от русских, требующих сдаться. Требование сопровождалось угрозой, что, если оно не будет принято немедленно, все захваченные раненые немцы будут расстреляны.

Гонелл собрал всех офицеров, которых смог найти, информировал их о русском сообщении, о бездействии Гиммлера и затем дал свободу каждому немецкому солдату испытать свою удачу в прорыве в течение наступающей ночи. Затем Гонелл пошел в свое убежище, разложил на полу немецкий военный флаг, вытянулся на нем и пустил пулю в голову.

Некоторые из отчаянных солдат действительно пытались убежать. Но все неудачно. Каждый офицер, который был пойман при такой попытке, попал под русские автоматы.

Генерал Маттерн сдался с остальной частью гарнизона и ранеными. В то время как германских солдат собирали и освобождали от ботинок, часов, свитеров и даже брюк, Маттерну разрешили сохранить его меч. Его сопроводили к русскому командному пункту, где он был снят для русской кинохроники.

Русский оператор также снимал колонны немецких заключенных, – серые толпы несчастных шли через город в течение многих дней. Население забрасывало их камнями. Те, кто был легко ранен, продвигались; тяжело раненные оставались в цитадели. Возможно, они не надеялись на что-либо хорошее, но никак не ожидали огнеметов, с помощью которых избавлялись от большинства из них.

Оставшиеся в живых прошли. Они оставили позади генерала Маттерна, который пошел в тюрьму, некоторых из своих товарищей, которые убежали в самые глубокие ниши этой цитадели и появились из темноты после многих недель, чтобы быть пораженными слепотой. Оставили позади немецких женщин и прошли в заточение.

Дальше на юг войска Конева продвигались без проволочек. Его танковые армии, задержанные боями с отступающими танковыми корпусами Неринга и фон Заукена, неуклонно рвались вперед. 19 января они пересекли германскую границу и вошли в Силезию, ведя перед собой массы беженцев.

20 января генерал Шёрнер прибыл в штаб группы армий «А», чтобы принять командование. Его считали человеком, который пользовался полным доверием Гитлера. Он стал образцом национал-социалистической части корпуса немецких офицеров.

Хотя Шёрнер не был стратегическим гением, он имел твердую хватку в военных делах. Но он полностью перепоручил руководство операциями начальнику своего штаба и сделал себя исключительно «комиссаром воли к победе», «комиссаром борьбы до последнего вздоха». Его девизом были слова «Сила через страх». Он усовершенствовал систему террора и осуществлял ее с безжалостной страстью. Шёрнер знал, что, как только он сделает наказание за отступление страшнее врага, его цель будет достигнута. Когда смерть позади линий стала постоянным явлением, а стычка с врагом еще оставляла шанс выжить, даже унывающий и опустошенный уже не имел никакого выбора.

Шёрнер подошел к своей задаче, используя в своих интересах веру в Гитлера, которая все еще была у большинства солдат и младших офицеров. Он лелеял понятие близости Гитлера обычному человеку. Сам Шёрнер прилагал все усилия, чтобы появиться один на один со своими солдатами. Сначала это отношение, возможно, было подлинным, но оно не было подлинным теперь. Однако его люди, изолированные пропагандой, окруженные многими жалкими представителями слишком быстро увеличившегося корпуса офицеров, были готовы верить ему, готовы приписать каждое поражение слабости и предательству.

Днем и ночью Шёрнер бродил по тыловой зоне, гоняя вперед финансовых и штабных офицеров, осуждая водителей, которые не имели путевого листа, и распространяя страх любыми средствами, имевшимися в его распоряжении. Он объявлял приговор на месте, без расследования. Он преднамеренно действовал беспорядочным способом: неуверенность увеличила эффект от его террора.

Вскоре после того, как Шёрнер принял командование, бронированное острие Конева появилось к востоку от Бреслау, на Одере, и достигло реки приблизительно в 60 километрах к северу от города. Шёрнер только что начал строить защитные земляные укрепления вдоль реки. Но его разношерстные силы – части, полиция, мужчины из народной армии и остатки фронтовых войск – не могли воспрепятствовать Коневу пересечь Одер и организовать плацдарм в Штейнау, в 60 километрах от Бреслау вниз по течению и в самом сердце Силезии.

Окружной руководитель Силезии Ханке в Бреслау верил в победу просто потому, что поражение означало бы конец его самого и всех его устремлений. По той же самой причине он почти до последнего сопротивлялся приказу эвакуироваться. Он возложил свои надежды на Шёрнера и на чудо, что Шёрнер не опустит руки.

Многочисленные разведывательные поездки дали Ханке достаточную возможность увидеть переполненные поезда, часто с людьми, едущими на крышах, и открытые грузовые вагоны, заполненные несчастными женщинами и детьми. Он видел бесконечные колонны людей, передвигающихся пешком или на санях, тянущих имущество на телегах, колясках и перевернутых столах. И все же только 20 января он отдает приказы об эвакуации силезских районов вдоль восточной границы.

После встречи на берегах Варты Неринг и фон Заукен пробивали свой путь на запад к Одеру. XXIV танковый корпус Неринга только что достиг реки рядом с Глогау, а фон Заукен продвигался, когда Конев организовал плацдарм на Одере в 30 километрах вверх по течению от Глогау.

Неринг, возможно, напал бы на русский плацдарм с севера и помешал бы ему расширяться слишком быстро. Но его войска уже не были достаточно сильны, чтобы отбросить русских назад. Воззвания Шёрнера и террор не были в состоянии поднять силы, которые могли бы удержать фронт вдоль реки.

12 февраля Глогау был окружен советскими войсками. Возможно, тридцать тысяч населения убежали в последний момент. Три тысячи других оставались вместе со слабым гарнизоном под командованием полковника графа Ойленбурга. Они были больными, старыми, нерешительными. Так же как и в Позене, вспыхнуло кровопролитное сражение, которое закончилось только в первые дни Пасхи после того, как Глогау был стерт с лица земли.

Несколько дней спустя коммуникации с Бреслау также были отрезаны, и столица Силезии осталась островом, окруженным русским наводнением.

Когда танки Конева пересекли границу Силезии, ее столица – Бреслау насчитывала почти миллион жителей. Окружной руководитель Ханке никогда не допускал никакого сомнения, что он серьезно отнесся к назначению Бреслау цитаделью. В этом городе он намеревался, по крайней мере, осуществить свою мечту о защите Силезии.

Ханке начал поспешные приготовления к осаде. Он решил вытеснить массы гражданских жителей, потому что они будут препятствовать обороне. Раньше он медлил с эвакуацией, теперь же принялся за нее с безжалостной энергией. Каждый партийный чиновник был мобилизован, чтобы получить сотни тысяч перемещающихся гражданских жителей. С 20 января громкоговорители гудели на засыпанных снегом улицах: «Женщины и дети оставят город пешком, направляясь в сторону Канта!»

20 января температура упала до двенадцати градусов ниже нуля. В некоторых местах лежал снег глубиной до полуметра. Река была покрыта твердой коркой льда. Режущий ветер дул с востока.

Среди женщин и детей, которые оставили Бреслау тем днем, была жена Рудольфа Ханиша, мастера магазина. После многих мытарств она достигла города Штригау в 53 километрах к юго-западу от Бреслау. Оттуда она написала письмо своей матери.

«Штригау, 29 января 1945 г.

Дорогая мама, я пишу Вам отсюда и надеюсь, что Вы получите это письмо, несмотря на все, что происходит. Я нахожусь в дополнительном госпитале. Лежу на полу. Завтра я должна идти дальше, потому что русские скоро доберутся сюда. Пожалуйста, мама, не расстраивайтесь, но я не принесу с собой Габи, и моя рука отморожена. Если бы она не была отморожена, то, возможно, я продолжала бы нести Габи.

Я не могла нести ее после того, как она умерла. Но я не могла найти для нее гроба; никаких гробов нигде не осталось. Не в силах выдержать этого больше. Я обернула ее и положила в глубокий снег около дороги с этой стороны Канта. Габи не будет там одна, потому что тысячи женщин с детьми были на дороге со мной, и все они клали мертвых в канавы у обочины, где они не могли быть повреждены фургонами или автомобилями. Габи умерла внезапно. Я уверена, что хорошо завернула ее в два одеяла. Но Вы знаете, ей было только четыре месяца. Даже дети в возрасте двух и трех лет умирали по пути. Было ужасно холодно, и ветер походил на лед, снег падал, и не было ничего теплого, чтобы поесть, никакого молока и ничего. Я пробовала дать Габи грудь, но она не брала ее, потому что было холодно. Многие женщины поступали так же, и некоторые отморозили груди. Это ужасно, у них были нагноения. А многие подхватили пневмонию. Некоторые из них находятся здесь в больнице, бредят о Бреслау и своих мужьях и детях. Есть женщина с нашей улицы. Она потеряла всех своих троих детей.

Это было ужасно, и я не хочу идти по той дороге снова. Мы вышли 20 января, днем, было уже почти темно. Рудольф вынужден был уйти внезапно накануне ночью. Они пришли в середине ночи, чтобы забрать каждого для народной армии. Рудольф взял с меня слово, что я возьму Габи и пойду к Вам, а не останусь в Бреслау из-за русских и всего, что они делают с женщинами. Он сказал, что никогда не перенес бы, если бы это случилось со мной.

У меня не было саней, и я не могла позаимствовать их, потому что нуждался в них каждый. Таким образом, я взяла Габи, одеяла, рюкзак и некоторые вещи, в которых мы нуждались больше всего, а также порошковое молоко и бутылку, полагая, что смогу найти место, где сумею подогреть его. Когда мы выбрались на улицу, женщины уже шли отовсюду с санями и колясками, и я подумала: плохо, что мы не смогли получить коляску побольше. Но большинство из них должны были позже оставить коляски, потому что не было сил тащить их по снегу.

Когда мы вошли в предместье, толпа женщин стала больше. Некоторые из нас собрались в группы в надежде помочь друг другу, поддержать друг друга.

Все, что можно было увидеть, – женщины, дети и автомобили. Некоторые из автомобилей подбирали женщин, но мне не повезло.

Затем пошел снег. Женщины, которые несли своих детей и имели, кроме того, узлы и сумки, стали выбрасывать вещи, потому что не могли их нести. Моя рука стала замерзать на морозе. Таким образом мы шли в течение многих часов, пока не достигли Канта. Там я увидела первых мертвых детей, в канавах и даже в сквере. Женщины сидели прямо в снегу перед домами, отдыхая. Я стучала в дома, надеясь найти кого-либо, кто позволил бы мне согреть молоко для Габи. Но мне опять не повезло. Некоторые женщины получили шанс. Но когда я стучала, никто не выходил, и окна оставались темными. Я села в снег на мгновение. На дороге были тысячи и тысячи женщин, и они все продолжали прибывать. Они выбрасывали все больше вещей, потому что не могли идти с ними дальше. После получаса отдыха я продолжила путь.

В следующей деревне я попробовала еще раз войти в дом, стучала, но никто не ответил, только лаяли собаки. Я считала деревья у дороги и тыкалась от одного дерева к следующему. Некоторые женщины пробовали сесть на свои сани отдохнуть, но холод затягивал их, а те, кто просто остался там, возможно, замерзли до смерти с детьми. Я видела многих, сидевших прислонясь к деревьям; иногда взрослые дети стояли около них, плача. Любовь матери сильна, но в этом случае мы были слабыми существами.

Габи кричала в течение нескольких часов, но что я могла сделать? Я прошла еще несколько деревень. Мы стучали, стучали и кричали. Лишь редких счастливиц приняли. Многие из женщин настолько обезумели, что разбивали окна снежками. Все же это не помогало нам. Люди, которые были настолько жестоки, получат свое наказание. Затем я попробовала дать Габи грудь. Но она не брала ее. И молоко в бутылке походило на лед, хотя я держала его в одеяле у моего тела. Я держалась спокойно в своем страдании, иногда готова была лечь и умереть, но затем подумала о Рудольфе и о вас обоих. Моя рука перестала сжиматься. Я видела мертвых детей. Некоторые из женщин даже оставили живых детей, спасая себя. Все мы шли, шатаясь, вперед. Ветер был ледяным, и я больше не чувствовала своих ног.

Я добралась до какой-то большой фермы, наконец-то здесь нашлись люди, которые имели сердце, они открыли все комнаты, и многие из нас смогли немного отогреться и согреть молоко для детей. Но когда я развернула Габи, радуясь, что теперь смогу накормить ее, она лежала очень тихо, и женщина рядом со мной сказала: «Да ведь она уже мертвая».

Я не знаю, что еще написать, мама. Я не хотела оставлять Габи. Я пошла с ней. Человек совершает сумасшедшие поступки при таких обстоятельствах. Затем силы покинули мою руку. Я попробовала нести в другой руке, но силы покинули и ее. Именно так это случилось.

Наконец, я поймала автомобиль с солдатами, которые почувствовали жалость ко мне. Некоторые из женщин должны были пройти весь этот путь.

Пожалуйста, не сердитесь на меня, мама, из-за Габи. Только подумайте, прошли бы Вы этот путь по снегу? Возможно, Вы поймете, и, возможно, Рудольф поймет также, если он когда-либо выйдет из Бреслау и я увижу его снова».

С 24 января русская артиллерия стояла менее чем в 30 километрах к востоку от Бреслау. Колонны несчастных русских военнопленных и еще более несчастных обитателей концентрационного лагеря, которые работали в Бреслау, шли на запад. Они прошли почти незамеченными через наводнение страха, которое охватило город. Но на мгновение, возможно, их появление сняло завесу, которая скрывала их страдание от большинства немцев, а солдаты или гражданские лица увидели злые корни этой войны.

16 февраля кольцо вокруг Бреслау сомкнулось. В то же самое время тяжелая промышленность Силезии попала в руки русских.

63-я советская армия из группы армий Конева привела в Силезию множество бывших немецких солдат, которые были приданы большинству русских частей. Это были мужчины, взятые в плен и позже присоединившиеся к Национальному комитету за свободную Германию, организованному бывшим коммунистическим представителем Вильгельмом Пиком и некоторыми из захваченных немецких генералов. Возможно, они присоединились из-за разочарования в Гитлере, возможно, чтобы избежать ужасных условий в российских лагерях для военнопленных.

Некоторые из этих мужчин прошли подготовку в антифашистских школах. Затем они были приданы русским наступающим частям, чтобы служить пропагандистами перед немецкими войсками. Их называли «фронтовыми представителями».

Одним из них был представитель Зан. После своего спасения он написал следующее донесение о событиях в Верхней Силезии:

«После того как мы вошли в Верхнюю Силезию, в Бойтен и другие города, я впервые увидел воззвания советских военных комендантов:

«Все граждане мужского пола в возрасте между 17 и 60 годами сообщают о себе в полицию в течение 48 часов, чтобы отбывать трудовую повинность позади линии фронта. Они берут с собой две смены нижнего белья, одно одеяло, соломенный тюфяк, если возможно, удостоверение личности и пищу на 10—15 дней. Отказавшиеся выполнять этот приказ будут иметь дело с военными трибуналами.

Военный комендант (подпись)».


В других секторах немецкие гражданские жители были эвакуированы или обратились в бегство, но в Верхней Силезии осталось почти все население. Мужчины, которые не сообщили о себе, были окружены солдатами с винтовками. Так как русские солдаты, которые собрали их вместе, меньше интересовались бумагами, чем количеством, они часто не взирали на возрастные пределы. Они взяли всех мужчин, мальчиков десяти лет и мужчин семидесяти лет. Регистрация состояла из быстрой переклички. Страстные протесты некоторых немцев, утверждающих, что они были коммунистами, просто игнорировались.

Я спросил советского офицера, что ожидает этих мужчин. Он сказал мне, что они будут удалять противотанковые завалы и дорожные блоки и хоронить мертвых.

Позже я узнал, что облава на мужское гражданское население была частью общего плана по удалению всех здоровых немцев во внутренние области России для принудительных работ.

Был поразительный контраст между этим хорошо спланированным действием, осуществленным согласно ясным директивам, и, по-видимому, неорганизованными, дикими аппетитами офицеров и солдат Красной армии к собственности оставшихся немцев. Казалось, что сам дьявол вошел в Силезию. «Монгольское варварство азиатских равнин» было явлено не в пропагандистской фразе, а во плоти. С января по апрель там бушевал, по-видимому, незапланированный режим грабежа, насилия и убийства. Каждый немец был жертвой, вся немецкая собственность – добычей. Казалось, что русские забыли составить планы для этой фазы войны, что было огромным упущением. Командиры Красной армии и советские военные коменданты оказались без каких-либо директив для восстановления нормальной жизни. И немцы были беспомощны.

Таким образом, немецкое население было оставлено в руках миллионной армии, которая прошла по трупам и через разрушенные города от Сталинграда до Польши, через половину Европы. Но более всего поражает то, что систематическая, неустанная пропаганда внедрила в головы этих миллионов безжалостную ненависть к немцам. Невозможно переоценить воздействие такой пропаганды на калмыков, татар, кавказцев, сибиряков, большинство из которых были простыми людьми. Среди опасностей и бедности их существования у себя дома они привыкли ценить жизнь более низко, чем представители западных наций, и затем были отданы пропаганде, которая в течение трех лет твердила с возраставшей назойливостью: «Немцы – фашисты. Фашисты – дикие звери. Они должны быть убиты!» В течение трех лет советское радио барабанило монотонно: «Убейте немецких фашистских захватчиков!» В течение трех лет кричали заголовки каждой газеты и каждого периодического издания: «Убейте немецких фашистских захватчиков!»

Даже самые дисциплинированные войска в мире не могли бы не поддаться воздействию. И три года такой пропаганды не могли быть отменены за несколько дней.

Но то, что воздействие этой пропаганды использовалось для выполнения предвзятого плана, останется одним из самых серьезных обвинений против Советского Союза. События на правом берегу Одера не были только многими несвязанными действиями ярости и мести; они были хорошо спланированной операцией с целью вытеснить немцев и похитить их собственность.

Красная армия преднамеренно воздерживалась от организации административной структуры. Было решено, что этот сектор будет отделен от Германии навсегда и захвачен просоветской Польшей. Было решено, что Польша должна иметь землю – но как можно меньше собственности на ней. Соответственно, склады для хранения добычи были установлены в каждом городе и деревне Силезии. В конце апреля, когда проходил через некоторые деревни рядом с Глогау, я нашел, что даже перекрытия, двери, дверные коробки, окна, слесарный инструмент и электрические провода были удалены из зданий. Весь этот материал был аккуратно сложен, готов к транспортировке в Россию. Электрическое и телефонное оборудование, между прочим, часто загружалось лопатами – таким простым был подход к делу.

При этих обстоятельствах понятно, что большинство советских военных комендантов мало волновало поведение их войск.

Как только главная линия фронта вышла за пределы общины и было установлено военное правительство, гражданским жителям, которые остались или теперь возвращались назад, было приказано покинуть свои дома. Они не должны были брать с собой собственность. Мужчины были выделены, как я уже описал. Женщины, дети, больные, калеки и пожилые люди были согнаны в одно или два здания. Исключения были сделаны только там, где имелся домашний скот, за которым следовало присматривать. Немного позже рогатый скот и лошади, которые не были убиты на месте для использования Красной армией или грабителями, были угнаны специальными отделениями. Огромные стада пересекали Польшу, идя в Россию, многие животные погибли в пути.

Но независимо от того, что было сделано с материальным богатством страны, обработка тел и умов гражданских жителей оказалась в тысячу раз хуже. Денацификация была радикальной. Как только мужчины были окружены, появились русские политработники и стали спрашивать о фашистах. Если при этом выяснялось, что человек или являлся, или обвинялся в том, что был простым помощником нацистской Организации благосостояния, его расстреливали. Позже следовало дальнейшее просеивание в подвалах или в лагерях с любым видом насилия.

Тем временем, ожидая прибытия польских властей, которые задерживались, женщины и дети, независимо от их состояния, были отобраны для самой тяжелой работы: удаления мин, просеивания щебня, рытья могил и похорон. Но безусловно, худшей вещью для женщин и девочек было постоянное изнасилование. То, что случалось, граничит с безумием, и если кто-то заговорит об этом, то его заподозрят в выдумывании ужасов. В Шидлове, к юго-западу от Оппельна, я однажды видел, что приблизительно двадцать красноармейцев стояли в очереди перед трупом женщины в возрасте за шестьдесят лет, которая была изнасилована до смерти. Они кричали, смеялись и ждали удовлетворения. Это было самое ужасное зрелище, которое я когда-либо видел.

Происшествия подобного рода вскоре приняли столь массовый характер, что заставили содрогнуться многих советских офицеров. Более интеллектуальные и беспристрастные из них, возможно, поняли, что такое поведение опустошало их победу, что такие преступления будут всегда стоять на пути понимания с немцами.

Никто не мог сказать, сколько миллионов людей с середины января сбежали из своих домов в районе Варты, «генерал-губернаторстве» и Силезии. Даже приблизительные оценки были невозможны. Можно было только предположить возможности этого перемещения наций, смотря на дороги и поезда, деревни и города в Саксонии, Судетских горах и Богемско-моравском протекторате. Здесь искали убежище караван за караваном людей, шедших через холод и снег, через мороз и оттепель и новый мороз. И затем, 13 и 14 февраля, крупномасштабный британский и американский воздушный налет поразил это перемещение. Он точно поразил то место, где массы людей думали, что будут, наконец, в безопасности: город Дрезден, столицу Саксонии.

Мутчман, окружной руководитель Саксонии, отдал приказ, что поезда и колонны беженцев с востока должны были двигаться в обход столицы. Несмотря на этот приказ, железнодорожная станция в Дрездене была забита поездами с беженцами ночью с 13 на 14 февраля. Колонны стояли на улицах и на лугах, у Эльбы.

Число беженцев в пределах города нельзя было оценить с какой-либо точностью. Но население Дрездена насчитывало семьсот тысяч человек. Город не имел противовоздушной обороны, потому что Гитлер приказал всем зенитным частям уйти к Одеру.

Первая волна тяжелых британских бомбардировщиков приблизилась между девятью и десятью часами ночи со стороны Голландии. Между 22.09 и 22.35 они сбросили приблизительно три тысячи высоковзрывчатых бомб и четыреста тысяч боевых зажигательных средств на полностью неподготовленный город. Бомбежка была хорошо спланирована. Бесчисленные зажигательные бомбы поджигали большие сектора города, особенно в старых кварталах. Жестокий красновато-желтый отблеск сиял на улетавших самолетах.

Целые городки были уничтожены. Горящих зданий и руин так много, что с огнем не могли справиться ни пожарные, ни чрезвычайные команды. Спасательные команды были посланы из Берлина, Лейпцига и Галле. Преодолев обледенелые шоссе, они достигли города и вошли в него, как только смогли. Команды состояли из мужчин, закаленных в огне сотен пожаров, видевших тысячи мертвых и раненых с 1943 г. Но то, что предстало их взорам теперь, заставило их содрогнуться.

Все же это было только началом. Вскоре после полуночи сообщили о новых формированиях самолетов, приближающихся с нескольких направлений.

В 1.22 14 февраля следующая волна самолетов появилась над городом и сбросила приблизительно пять тысяч высоковзрывчатых веществ и двести тысяч зажигательных средств. Эта вторая волна, ориентируясь по пламени горящих областей, должна была сбросить свой груз в темные пятна, чтобы закончить разрушение. Бомбы упали в толпы, которые выбежали из уже пылающих частей города. Разрушающиеся здания, особенно по оси восток – запад, которая когда-то проходила через весь город, перекрывали улицы и отрезали пути к спасению. Десятки тысяч людей сгорели заживо или задохнулись. Огненная буря породила всасывание настолько мощное, что в некоторых местах оно втянуло взрослых людей в огонь.

Третий авиарейд около полудня 14 февраля завершил результаты предыдущих налетов. Две тысячи высоко-взрывчатых веществ и пятьдесят тысяч боевых зажигательных средств было сброшено на город, который уже лежал в руинах.

Точное число жертв никогда не было определено. Большие части прежнего города оставались недоступными в течение долгого времени.

В подвалах трупы находились в таком состоянии, что было невозможно отделить их. Не было никакого выбора, кроме как полностью разрушить их огнеметами. В резервуарах с водой на улицах, установленных для защиты от распространения огня, плавали тела тех, кто бросился в воду, когда их одежда была в огне, и утонул. Луга Эльбы были усеяны трупами беженцев, которые погибли под пулеметами низколетящих самолетов-истребителей союзников.

Большая часть трупов в городе были голыми. Огненная буря сорвала их одежду. Они были красными и раздувшимися от высокой температуры. Железнодорожная станция была опустошена. В ее цокольном этаже оказалось две тысячи мертвых. Они задохнулись и теперь плавали в воде, которая вытекла от сломанной магистрали и затопила станцию. На кладбищах вокруг города были использованы экскаваторы, чтобы рыть могилы, в которых были погребены восемнадцать тысяч мертвых. Шесть тысяч других, от некоторых из них остались только части, были кремированы на решетке, которая была построена в выгороженной специально для этого части в центре города. Скоро подсчет велся только по числу найденных голов. Шестьдесят пять процентов из тех, кто был найден, нельзя было идентифицировать.

К 1 апреля двадцать девять тысяч жертв были убраны. Но еще десять – пятнадцать тысяч, как оценивали, все еще оставались под щебнем.

Сообщения и слухи о событиях в Дрездене бросают темную тень на поведение союзников. Союзнические военно-воздушные силы напали на одну область. Это означало только одно: целеустремленное истребление. И еще сильнее вселяло в немцев ту дикую надежду на обещанное фантастическое чудо, которое принесет победу и спасение, несмотря ни на что, если только очень ждать его.

В Нижней Силезии Конев продолжал наступление. Его войска захватывали один город за другим. Позади русских линий фронта цитадели Глогау и Бреслау начали смертельную борьбу. Несмотря на все обещания, им так и не пришли на помощь.

1 февраля генерал Шёрнер отозвал командующего цитаделью Бреслау и послал генерала фон Альфена вместо него.

Фон Альфен принял участие в отступлении с фронта на Висле. Он видел сражение с русскими бронетанковыми войсками, имел вполне достаточные возможности изучить русскую тактику и в сражении и в захвате. Он показал себя достойным во многих трудных ситуациях. Шёрнер взял его как человека, который защитит Бреслау без отступления.

В докладе о своих действиях в Бреслау фон Альфен написал: «Для защиты Бреслау мы имели некоторое число ужасно организованных батальонов и батарей и приблизительно пятнадцать тысяч плохо вооруженных войск народной армии. Гражданское население все еще насчитывало двести пятьдесят тысяч. Ситуация с поставками изменилась. Пищи было вполне достаточно, потому что Силезия служила национальным складом. Но оружия и боеприпасов оказалось совершенно недостаточно. Транспортировка была в полном беспорядке. Грузовые сортировочные станции заполнены оставленными поездами. Грузовики двигались беспорядочно. Угля было достаточно до конца марта. Однако не было никаких фортификационных укреплений, кроме нескольких маленьких пехотных укреплений, относящихся к 1914 г.».

В то же время среди немецких активов в конце февраля было желание войск и гражданского населения удержать Бреслау. В то время, когда окружение стало полным, была дана официальная информация в Бреслау о том, что ситуация на Западном фронте стала намного более устойчивой, что надвигалась передача значительных сил с запада в Силезию и Померанию и что готовилось начало решающего контрнаступления, чтобы взять русских в широкий двойной охват и уничтожить их посредством нового оружия. Люди в Бреслау в то время не могли видеть, что эти коммюнике не соответствовали действительности.

Немедленно после окружения Бреслау Шёрнер обещал организовать по воздушному пути адекватную поставку боеприпасов. Владение аэропортом в пригороде Гандау и его содержание, таким образом, стало критическим для защиты города. Строительство дополнительной посадочной полосы было начато на так называемом Фризском Лугу, но еще не было закончено.

Русский фронт так близко подошел к аэропорту Гандау, что любое приземление там в течение дня было невозможно. Погода и возросшая сила русских зенитных батарей скоро сделали приземление грузовых воздушных судов трудным и сомнительным даже ночью. Кроме того, было недостаточно грузовых воздушных судов и должны были выручить самолеты-истребители. Но самолеты-истребители из-за высоких скоростей приземления и старта не могли использовать аэропорт и должны были сбрасывать свой груз на парашютах. Сбор боеприпасов, сброшенных на парашютах, занимал время. Часть сброшенного попадала в реку Одер или даже на вражескую территорию. Поставки боеприпасов были скудными.

Враг напал без задержки. Горячие бои происходили в южной части города. Об упорстве защитников говорит то, что русским потребовались десять дней – с 20 февраля до 1 марта, чтобы проложить путь в город глубиной два с половиной километра. Уличные бои были сильными и упорными. Русские сначала поджигали угловое здание квартала боевыми зажигательными средствами всех видов. Когда огонь вытеснял защитников, их ударные войска, несущие оборудование, гасящее огонь, овладевали угловыми зданиями. Таким образом они продвигались вперед шаг за шагом. Приходилось тоже поджигать здания, чтобы они не достались врагу. В одной области, где оборона была достаточно крепка, сожгли дотла все важные здания. Эта мера оказалась особенно обременительна для населения. Но это не имеет никакого отношения к тому, что окружной руководитель Ханке позже назвал «пустыми пространствами».

Как только враг вошел в южную часть города, магистраль коллектора более 1,8 метра высотой следовало заблокировать.

К концу февраля обстрелы и воздушные бомбежки городских секторов, не расположенных непосредственно в зоне сражения, увеличивались день ото дня. Нехватка боеприпасов сделала нецелесообразной стрельбу по самолетам.

В конце февраля русские преуспели в пропаганде и начались серьезные беспорядки среди гражданского населения. Сразу после утренних последних известий немецкого имперского радио и на той же длине волны поступило следующее специальное сообщение для Бреслау: «Люди Бреслау! Час освобождения пришел. Две проверенные в бою танковые дивизии прорвались через русское окружение на юге города. Торопитесь на юг, встречайте ваших освободителей!» Этому сообщению поверили даже многие чиновники. Только в последний момент удалось предотвратить массовое перемещение на юг, в военное заграждение русских.

В начале марта северный сектор русских войск, никак не заявлявший о себе до тех пор, перешел в наступление. Хотя эти атаки были отражены, они серьезно подорвали резервы обороны, которая нуждалась в боеприпасах и пополнении. Но Шёрнер посылал приказы вместо боеприпасов. Один из его последних приказов звучал так: «Число уклоняющихся принимает тревожные размеры. Соответственно, каждая часть ежедневно должна установить линию, за которую ни один солдат не может пройти без письменного разрешения. Те, кто будут найдены за этой линией без таких разрешений, будут расстреляны на месте старшим по званию». Этот приказ означал организованное убийство. В Бреслау ему не последовали.

Вечером 6 марта генерал Нихофф без объявления прибыл в аэропорт Гандау. Он сообщил фон Альфену о том, что Шёрнер назначил его, Нихоффа, новым командующим цитаделью. Фон Альфен должен был без задержки возвратиться самолетом, чтобы «дать отчет о его обороне в Бреслау».

Темное облако неудачи и позора парило над головой генерала Нихоффа. Он командовал дивизией в 1-й танковой армии в Верхней Силезии. Группа национал-социалистически настроенных офицеров обвинила его в личном недостойном поведении, и, хотя обвинение было полностью необоснованно, Шёрнер принял его сразу и освободил Нихоффа, несмотря на протест штаба корпуса и армии, одним из оскорбительных способов, которые он так любил.

Только настойчивость командующего 1-й танковой армией заставила Шёрнера провести расследование. Оно показало, что не было никакого основания для действий против Нихоффа. И тем не менее Шёрнер с присущей ему мстительностью послал его теперь на пост, который означал верную смерть. Шёрнер оценил тот факт, что Нихофф имел пятерых детей. Обязанности перед большой семьей могут ослабить человека, но они также делают его послушным. Шёрнер уволил Нихоффа с выразительными инструкциями: «За неудачу в Бреслау вы поплатитесь головой. Я ожидаю самого близкого и самого эффективного сотрудничества с окружным руководителем». Шёрнер также дал Нихоффу слово, что осада будет снята, и приказал, чтобы он без задержки передал эти новости населению Бреслау.

Нихофф принял командование. Он поверил обещаниям Шёрнера и довел их до сведения населения. Таким образом, в течение нескольких недель он оказался в положении обманутого обманщика, человека, собственная вера которого рушилась, но он был настолько глубоко связан с машиной Шёрнера – Ханке, что не мог покончить с этим.

За день до прибытия Нихоффа в Бреслау Ханке сообщил Гитлеру, что город, «освобожденный от всего мертвого груза», выстоит до окончательной победы.

В Бреслау тем временем продолжалось строительство нового аэропорта. Участок, который был выбран, лежал посреди жилого сектора. Прокламация от 7 марта, названная «Трудовая обязанность каждого жителя Бреслау», обеспечила необходимые трудовые ресурсы, призывая мальчиков десяти и девочек двенадцати лет и угрожая немедленной расправой любому, кто вздумал бы не повиноваться. Мужчины, женщины и дети, собранные чиновниками, работали вместе на посадочной площадке, разрушая каждое здание и увозя на тачках обломки, пока не расчистили территорию. Они работали под огнем русского полевого оружия и под бомбежками русских самолетов.

Государственные архивы со всеми отчетами и рукописями были взорваны. Даже большая университетская библиотека находилась под угрозой разрушения, пока, в середине марта, не был разработан план превратить ее подвал в чрезвычайный штаб для окружного руководителя Ханке. Избавиться от пятисот пятидесяти тысяч книг оказалось делом проблематичным. Они не могли быть сожжены из-за опасности распространения огня. Они не могли быть свалены в реку Одер из-за опасения, что заторят шлюзы. Наконец, книги были свалены в церкви Святой Анны и в университетском ресторане. Там 11 мая, спустя четыре дня после того, как Бреслау был сдан, они были уничтожены огнем, который все еще бесконтрольно бушевал в городе.

И вот уже вскоре русское оружие ревело без остановки со всех направлений, и русские самолеты вели разведку, низко пролетая над улицами. Ночь за ночью тяжелые бомбардировщики гудели наверху, а по утрам улицы были заполнены испуганными людьми, ищущими новое убежище.

Водоснабжение вышло из строя в большинстве частей города. На юге продолжались уличные бои. Ханке приказал снести ряды кварталов, чтобы создать безлюдное пространство между противостоящими силами. Таким образом и возникли те бесполезные пояса, названные «пустыми пространствами», где крысы питались телами оставленных мертвых.

Русские приближались с запада, на востоке бои уже достигли предместий. Обстановка в городе стала невыносимой. Зловоние коллекторов вырывалось через взломанные тротуары. Стаи крыс появлялись ночью, вторгаясь в уцелевшие квартиры и подвалы. На некоторых улицах воздух с запахом трупного разложения отравлял дыхание.

Законность и общая этика рушились, несмотря на драконовские меры, предписывавшие соблюдать дисциплину. Грабежи повторялись ночь за ночью. Ханке пробовал остановить грабеж щедрым распределением продуктов и алкогольных напитков, но потерпел неудачу. Даже представители воюющих сторон, не говоря уже о чиновниках самого Ханке, стремились в последний раз вкусить удовольствия, которые предлагала жизнь.

Однако работа и борьба продолжались. Большинство населения Бреслау надеялось, что помощь прибудет, что не все потеряно, что Гитлер имеет в запасе сюрпризы, которые вызовут поворот в ходе войны. Час заключительного отчаяния или восстания еще не наступил.