© Владимир Колосков, 2017
ISBN 978-5-4485-8133-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Улицы
Безымянный город на полпути из Исхафана в Индию спал под алмазным звездным покрывалом. В высоком доме недалеко от дворца мерцал тусклый свет. Пламя свечей замерло в неподвижном воздухе шахматной залы. Иногда пламя вздрагивало и, словно испугавшись задвигавшихся по стенам теней, застывало снова, оставляя в воздухе запах неcгоревшего воска. В зале, в тиши ночного одиночества сидел странник. Ему было неспокойно и оттого не спалось. Бессонница оставила на его лице глубокие следы. Неспокойно ему было всегда: и днем, и ночью. Все несчетные годы долгой жизни он провел в смутной тревоге, разгонявшей ночной сон не хуже крепкого кофе и горячих жен, но в этом городе к его беспокойству были новые веские причины.
Внешне странник казался непроницаем. Реши кто-нибудь проследить за ним – что для простых людей было задачей едва ли посильной, – он бы увидел лишь утомленного жизнью человека, пришедшего скоротать час-другой в компании шахматных фигур, беспорядочно расставленных на клетчатом полу, набранном из черных и серых мраморных плит.
Странник размышлял. Его лицо сохраняло неподвижность. По привычке прищуренные от солнца глаза не двигались, не изучали богатое убранство зала, а равнодушно остановились на серебряной короне черного ферзя. Одинокий наблюдатель находил себя в чем-то похожим на эту стройную, но могучую фигуру, чья сила определялась незыблемыми, раз и навсегда установленными законами, которые запрещали черным ходить первыми. Разве что у странника не было короля и его сила ждала случая. Может быть, в этом городе? В городе, где столько странного. Где по улицам ходят люди, не являющиеся людьми. Существа, скрывающие свой облик ото всех. В городе, где искусный глаз видит следы от проходов в иные миры и присутствие чего-то или кого-то, кого можно записать в белые ферзи.
Но это были лишь следы. В мире много странных существ и много магии, даже лазейки в потустороннее не такая редкость, чтобы каждый раз тревожиться и лишать себя ночного сна. Как игрок в шахматы легко отличит позицию от беспорядочно расставленных фигур, так и странник должен суметь различить, с чем он столкнулся в этом городе.
Дверь в залу тихо отворилась, но взгляд странника не шевельнулся. Его обладатель знал, кто из многочисленных гостей дома составит ему компанию, когда этот некто еще шел по винтовой лестнице. Интересно, куда он сядет: на место второго игрока или рядом? Ночной гость сел рядом и вежливым кивком головы попросил разрешения потревожить думы странника.
– Меня зовут Паласар, – представился гость, уловив по движению руки приглашение к разговору. – Я путешественник и собиратель историй, ходящий по городам в поисках слушателей и рассказчиков, готовых обратить свой слух к преданиям старым и новым или поделиться со мной нажитой мудростью, которая через меня может достичь многих ушей. Я исходил много городов и селений, стран и сторон, краев и направлений.
Странник выказал свой интерес к Паласару, подвинувшись к нему на едва заметное расстояние. Паласар точно уловил этот жест и продолжил:
– Древние говорили, что мудрость скапливается в уголках глаз. Судя по уголкам глаз почетного гостя, разделившего сегодня со мной кров нашего гостеприимного хозяина, ему довелось немало посмотреть на своем веку, а следы солнца, опалившие его некогда кипящие цветом шелка, говорят о том, что много дней в дороге выпало на его долю. И если будет мне, по моему призванию собирателя историй, простителен сей навязчивый интерес, то осмелюсь спросить, какие же мысли лишили ночного отдыха и усталости столь мудрого человека, что вынудили его пренебречь самыми сладкими снами, приходящими, как известно, под утро, и привели его в это уединенное место?
– Мои мысли тревожны, рассказчик Паласар, – разверз уста странник. Паласар отметил про себя, что странник именно разверз уста и никак иначе, и именно так следует записать в свитках, если то, что он расскажет, будет достойно упоминания. – Но тревоги старика не достойны твоего интереса. В уголках моих глаз не мудрость, а лишь года длинной жизни. Этой ночью мне нечем порадовать доброго сказочника.
Вот так так. Сказочника! Такого удара сандалией исподтишка, такой подножки на крутой лестнице, такого толчка в спину с борта каравеллы – Паласар перебрал многое из того, чему никогда не подвергался, – он не ожидал. Странник насладился произведенным эффектом и налил в хрустальный кубок воды из графина.
– Может быть, вместо истории я могу предложить вам ночной прохлады? – Странник указал на пустой кубок. Паласар в своих мыслях добрался до «ножа в спину в темной подворотне», едва не скривился от банальности метафоры, но, услыхав странника, откликнулся на его приглашение. В здешних домах не пили вина, но в городе посреди пустыни и прохладная вода была поводом к небольшой церемонии.
Они отпили. Паласар, чутко следивший за малейшими движениями своих собеседников, заметил, как странник шепнул заклинание перед тем, как отпить воду. «Должно быть, на яды, – подумал Паласар. – Гость и впрямь беспокоен, если подозревает, что в этом доме его могут отравить».
Догадка Паласара оказалась ложной. Странник не боялся ядов. Он шепнул заклинание, чтобы проверить, не является ли Паласар одним из тех странных существ, что попадались ему в городе. Не подослан ли он что-то выведать.
Нет, Паласар оказался крайне своеобразен, но безопасен, и представлял он собой ровно того, за кого себя выдавал. Странник улыбнулся. Паласар ходил под какой-то древней магией, под глубоким заклятием, вернее проклятием, что его совсем не тяготило. Эманации проклятия плавными нитями струились по комнате, обволакивая Паласара в полупрозрачный воздушный кокон. Проклятие кружилось медленно, но, видя его направление, странник рассудил, что если дать ему достаточно времени, оно совсем оплело бы рассказчика историй, запечатало бы в саркофаг, значит, что-то не дает ему закончить работу. Нити не просто кружились вокруг Паласара, а исходили из него, и они представляли собой единое гармоничное целое, разрушить которое по силам только источнику магии. Как мало людей могло видеть то, что видел странник. Жаль, люди смогли бы столько узнать о магии, обладай они таким зрением. К сожалению, обучиться такому умению могли единицы.
«Насколько же Паласар древен?» – спросил себя странник. Он много старше своих лет. Он может быть старше этого дома, старше странника, старше самого города. За ним стоит больше поколений, чем фигур на шахматном полу. Глаза странника закрылись. Нет, над загадкой Паласара можно поразмыслить и завтра, а сейчас надо отдаться сну, который, как неприветливый отец, наконец открывает несчастному свои холодные объятия.
– Меркурий заходит, – проговорил странник, указывая на чернеющий небом оконный проем. – Я никогда не засиживаюсь после его захода, – пояснил он, вставая.
– Да будет твой отдых, сейид, безоблачным, как ночь над пустынею, а сны прекрасней розовых цветов.
– И тебе не ерзать. Если завтра ты пожелаешь осмотреть город, найди меня с утра. Я проведу базарными рядами. Там много мест, где рассказчики в большом почете, а небывалые истории в избытке.
– Как мне вас найти? – спросил Паласар странника, скорым шагом устремившегося к двери.
– Спроси у слуг покои сейида Мельхиора.
Прошло немало времени, прежде чем Паласар постучался в дверь, за которой скрывался странник. Паласар-то не страдал бессонницей, и даже любопытство, которое могло потащить его среди ночи на огонек в шахматной зале, не заставило его проснуться на заре.
Женщина в легком платье отворила Паласару дверь и, изящно поклонившись, зазвала его внутрь. Паласар вошел в гостевые покои, в несколько раз превышавшие его собственные. Мельхиор, несмотря на позднее утро, никуда не спешил и терпеливо дожидался приглашенного гостя. Он так же, как и ночью, сидел в совершенной неподвижности на ковре и смотрел через балкон на игры птиц, которые те устраивали у фонтана во внутреннем дворе.
– Доброго утра и многих лет здравия, сейид, – поздоровался Паласар, стоя на шелковом ковре рядом с Мельхиором, но не решаясь присесть без приглашения.
– У хозяина много красивых птиц, – ответил Мельхиор. По его голосу Паласар определил, что тот пребывает в романтическом настроении духа. – Жаль, что мы не слышали этой ночью соловьев. – А раз помянул соловьев, то не обошлось без участия той очаровательной служанки, что встретила Паласара у дверей. Сколько эти красивые разглагольствования могут продлиться? Впрочем, время – это то, чего Паласару беречь не приходилось, а поболтать о пустяках он сам был мастак, каких мало.
– Весь этот двор от крыши до крыши накрыт тонкой сеткой, мешающей птицам лететь, куда им вздумается, – сообщил Мельхиор.
– Весьма предусмотрительно со стороны нашего хозяина, особенно если учесть, что многие из обитателей его птичника весьма дороги.
– Среди молодых людей нынче стало модным обсуждать, будут ли птицы более счастливы, если заменить им обычные клетки такими сетками.
– Если бы кто-то решил обсудить со мной положение птиц с точки зрения их счастья, я бы нашел такой вопрос лишенным веса…
– Пустым, короче говоря?
– Именно так, умнейший, и, поскольку философы и мудрецы еще толком не условились, что понимать под счастьем человека, чтобы мы могли с какой-то степенью разумности переносить этот философский конструкт на птиц, могу только заметить, что простор делает многие виды птиц более интересными для наблюдения, поэтому, с точки зрения человека, такое устройство, без сомнения, более совершенно.
– Что ж, уход от вопроса – это в своем роде решение вопроса. Но пойдем! Иначе нам придется встретить полуденный жар на кишащих чернью улицах, а не в более достойном двух мудрых мужей месте.
Дом, из которого они вышли, один из красивейших и почетнейших в городе, располагался невдалеке от шахского дворца и рыночной площади. Мельхиор оказался прав: узкие улицы, окружавшие базарные ряды, были запружены народом, и нестерпимый жар начинал разливаться над городом. К счастью, спутник Паласара отлично освоился в лабиринте переулков и провел их мимо жилых домов, где не было торговли, запряженных ослами телег, назойливых зазывал, прилипчивых лавочников и шумных торгующихся покупателей.
Но улицы кончились, и из тенистой прохлады они нырнули в океан базарной площади, в настоящий шторм гвалта и толчеи. Народ готовился к празднику. Мельхиор не говорил много, он был занят чем-то своим, то ли кого-то выискивая, то ли что-то приглядывая. Мельхиор выискивал людей, которых заметил ранее, людей, которые не были людьми, а лишь надевали, как платье, человеческие лица, но сообщать о поисках Паласару он не торопился. Тем более что пока никого подозрительного на улицах города не было.
С трудом преодолевая суматоху базарного дня, они продирались через площадь. Лепешки и жемчуга, платья и головные уборы, халаты: женские из кисеи и тонких шелков, мужские из тяжелой парчи, украшенные вышивкой пояса, пряности, древности, золотые монеты с головами цезарей и даже невольницы – все добро, если верить продавцам, уходило едва ли не бесплатно, за немыслимо низкие цены, которые, несмотря на столь лестные обещания, следовало сбивать в два, в три, а то и в пять раз против объявленных.
Базар, хоть и поражал шумом, но все же нес отпечаток некой фальшивой потешности и в народе шутливо назывался базар-у-дворца. Такое противопоставление народного и царственного в одном слове люди находили забавным, хотя неместным сложно ухватить подлинную иронию базара-у-дворца.
На дворцовую площадь пускали в основном торговцев благородным товаром: ювелиров, антикваров, продавцов дорогой одежды, кондитеров со сластями и пекарей со снедью. Редко встречались здесь горшечники, шорники или кузнецы. Если и встретишь где седло или уздечку, то это будет китайская, расшитая жемчугами диковинка, а горшок, если и попадется на чьем-то прилавке, то окажется фарфоровой реликвией или погребальной урной, такой древней и дорогой, что хранить в ее расписанных киноварью стенках подобает только мощи праведников. Подкидывая денег страже, иногда пробирались на базар провидцы, лекари и дервиши.
Спутники собирались укрыться в чайном доме – чайхане, как их тут называли, – когда внимание Мельхиора привлекло некое происшествие, которое за шумом торговли Паласар даже не услышал. Мельхиор внезапно прихватил его за рукав и потянул в сторону, в улицы, где он усмотрел нечто необычное.
По мере приближения к месту запахло насилием. Злость, гнев и смерть читал Паласар на лицах прохожих. Толпа собралась, чтобы учинить над кем-то свое жестокое правосудие, но судя по лицам, приговор уже привели в исполнение, и стихийные палачи расходились, неся на себе быстро таявшие отпечатки содеянного.
– Третий за последнее время! – воскликнул кто-то в бредущем по своим делам народе.
– Неудивительно! Всем хочется на праздник, – поддакнул кто-то.
Мельхиор опять подтянул Паласара за рукав и шепнул:
– По меньшей мере седьмой, и это странно.
– Кто седьмой? – вполголоса спросил Паласар.
– Он, – указал Мельхиор на распростертую на мостовой фигуру.
Лежащий человек, несмотря на жару, был полностью затянут в грубое рубище. Голова его также была завернута в тряпье. Рядом с человеком лежало множество камней, которыми его закидала толпа. Почти все разошлись, вокруг убитого опасливо слонялись несколько подростков. У одного из них была палка, и другие подзуживали его ткнуть фигуру концом палки, но тот медлил и не решался.
Мельхиор, взяв за шиворот подростка с палкой, отшвырнул его со своего пути, будто обладал силой крепкого воина. Этого оказалось достаточно, чтобы его товарищи в страхе разбежались. Мельхиор приподнял наскоро казненного человека, прислонил его невесомое тело к стене и снял покрывало, обернутое вокруг головы. За покрывалом Паласар увидел изъеденное язвами лицо прокаженного. Он привык к таким зрелищам, и даже запах гниющей плоти не вызывал в нем обычного отвращения. Он и сам обращался с жертвами проказы с завидной легкостью, но зрелище того, как это делает другой человек, отозвалось в нем тревогой за здоровье Мельхиора.
– Сейид не боится перенять злосчастную хворь? – осторожно поинтересовался Паласар, хотя догадывался, что Мельхиор, похоже, не менее сведущ в тайнах и опасностях болезни, чем он сам.
– Как видишь, не боюсь, – ответил тот, не оборачиваясь. – Нам повезло. Он еще жив. Давай, скажи же что-нибудь. – Мельхиор без стеснения дал раненому несколько пощечин. – Что ты делал в городе? Почему не сидите со своими? Отвечай!
Раненый – хотя, судя по нескольким шрамам на черепе, его следовало назвать умирающим – пробормотал что-то неразборчивое, на что Мельхиор задумчиво хмыкнул и продолжил спрашивать:
– От кого? Откуда?
Но тут умирающий откинул голову и потерял сознание. На улице появилась стража. Четверо. Они подошли к Паласару и, приняв его за слугу, спросили:
– Твой господин лекарь?
– Да, любезные хранители покоя и порядка, – сориентировался Паласар, начав объяснение в смиренном, едва ли не подобострастном тоне, – перед вами искуснейший лекарь по сю сторону Красного моря, чье мастерство врачевателя соперничает только с его природным милосердием, которое он готов расточать на каждого страждущего, а равно и всякого, кто в нем нуждается.
– Этому услуги твоего господина больше не понадобятся, – ответил стражник, бывший за старшего. Паласар еще вчера заметил, что у Мельхиора была особая аура, присущая людям большой власти, отчего другие сразу, еще не видя его лица, еще не слыша его голоса, испытывали перед ним необъяснимый трепет. Даже суровые стражники предпочли не обращаться к Мельхиору напрямую, а взяли Паласара в посредники.
У Мельхиора защемило в груди, когда он услышал, как из-за него приходится лебезить перед стражей Паласару. Вместо того чтобы молча удалиться, как он сделал бы в другое время, он решил показать, как умеет обращаться с грубоватой публикой. У Мельхиора была особая аура, но своя аура была и у Паласара. Рассказчик историй заставлял людей играть для него и производить впечатление. Он был зрителем, который одним присутствием мог вызвать к жизни интереснейшие спектакли.
Голой рукой Мельхиор опустил погибшему нижнюю челюсть, вытащил пальцами язык и, осмотрев его, вернул обратно в рот. Затем Мельхиор встал и, держа обслюнявленную руку перед собой, подошел к Паласару.
– Скончался, – сказал он «слуге» и тут же обратился к страже: – И это называется служба? У вас прокаженные по улицам разгуливают. Город закрыт для прокаженных. Где вы были?
– Случаи участились, сейид, – ответил в оправдание стражник, боязливо косясь на побывавшие в зараженном рту пальцы, – но мы держим улицы под строгим приглядом. Мы приходим так быстро, как можем. Иногда народ успевает быстрее.
– Через два дня я зван на прием к шаху показать свое умение. Я расскажу ему, что происходит на улицах.
Стражник замялся, раздумывая, стоило ли ответить на слова угрозы. Тем временем Мельхиор достал белый как снег платок, вытер им руку и подбросил платок в воздух. Произошло невероятное, что заставило Паласара округлить глаза, а стражников в страхе отступить на шаг. Платок вспыхнул яркой вспышкой и в мгновение ока сгорел дотла. Пепел разлетелся по ветру, не успев коснуться земли.
– Если так угодно сейиду, – поклонился стражник, отступая с дороги.
– Теперь пойдем, – позвал Мельхиор и двинулся обратно на базарную площадь.
Паласар следом прошел мимо стражников, улыбнулся и пожал плечами – дескать, не обессудьте.
– Он сказал: «Спасался», – поделился Мельхиор со своим спутником, когда тот догнал его.
– А? – переспросил Паласар, который прислушивался к тому, как стражники за их спинами спорили, кто будет обвязывать убитому ноги веревкой, чтобы утащить с улицы.
– Он от кого-то спасался, – повторил Мельхиор. – Спасался. Не думаю, что он имел в виду свою душу. Получив столько ударов по голове, люди теряют склонность к фигуральным выражениям. Итак, спасался, – в четвертый раз подчеркнул Мельхиор. – Что скажешь?
– Полагаю… – начал Паласар и задумался, потому что говорить очевидные вещи не хотелось, к тому же его перебили.
– Ишак!
– Шайтан!
– Тюфяк с заплатой!
– Мешок навоза!
– Плешивая борода!
– Шакал без племени! – ругались торговцы, не поделившие место.
Пока один из торговцев уходил одним глазком посмотреть на прокаженного и кинуть камушек-другой в возмутителя спокойствия, его сосед слегка подвинул товар отлучившегося товарища и занял освободившееся место.
– Я твою жену на базаре покупал!
– Я твоих дочерей на базаре продавал!
– Я твоих баранов на шампуре вертел!
– Я твоих баранов знаешь на чем вертел?!
– Я твой «вертел» шиш-кебаб за полдинара покупал!
Ругань торговцев прервал пронзительный женский крик. Вопль был таким страшным, что все повернулись по направлению звука. Глазам зрителей предстал угрюмый мускулистый детина, который с пугающего вида кузнечными клещами склонился над женщиной, завернутой в безразмерное черное платье. Обладательница громкого голоса, что было видно и через скрывающий размеры покрой, была вдвое крупнее своего мучителя, и ему бы крепко досталось, не будь крикунья надежно привязана ремнями к наклонной скамье. Благодаря этой нелишней предусмотрительности, по которой можно отличить опытного специалиста от дешевого коновала, вместо тумаков на рыночного зубодера обрушилось всего лишь извержение площадной брани. Правда, поток ругательств был таким непотребным, что мнившие себя острословами торговцы забыли свой спор и стыдливо прикусили языки. Даже ловкий захватчик прилавка поделился местом с товарищем, дабы им больше не пришлось позориться перед всеми косноязычием. Только чернокожий эфиоп в красно-желтой феске как ни в чем не бывало продолжал без устали драть горло, перекрикивая бранчливую пациентку:
– Вода! Вода! Холодная вода! Один динар!
– Один динар за воду? Должно быть, у него в кувшинах прячется целое озеро! – притворно возмутился Паласар. Уж он как никто обожал торговаться на базарах.
– Сходим в ущелья за городом, – предложил Мельхиор, всю базарную перебранку пребывавший наедине со своими мыслями. – Обычно прокаженные живут в изгнании там.
– Пойдем пешком? – уточнил Паласар, поглядывая на свои ноги. Ему не улыбалось в первый же день изорвать о камни красивейшие туфли красной замши, отделанные шелковыми шнурами, которые он специально берег на грядущие праздничные и предпраздничные дни.
Мельхиор по опущенному взгляду понял тревоги Паласара и сжалился:
– Возьмем верблюда.
– Завтра могу обуть сапоги, – словно извиняясь, добавил Паласар.
– Верблюдом быстрее.
Товарищи выбрались с базара-у-дворца и пошли к городским воротам, к месту, где собирались караванщики и погонщики верблюдов.
– Немногим магам удается овладеть силой огня, стихией пламени, – задумчиво проговорил Паласар, пока они с волшебником шли, направляясь к воротам.
– В Искусстве путь стихий несложен, – не вдаваясь в подробности, ответил Мельхиор.
– Для тех, кому он предназначен, он, может быть, и легок.
– Ты пробовал изучать Искусство?
Паласар задумался перед тем, как ответить.
– Сам не имею склонности иначе чем к материям простых и сложных элементов, знания о которых известны издревле алхимии, да травам, однако я наслышан и про чародейство, хотя сам избегаю того, чему не смею предаваться по своей воле.
– Да, я вижу.
– В чем же opus magnumpus agnum твоего Искусства, если власть над огнем лишь скромный повод постращать несведущих?
Теперь задумался волшебник.
– Я вижу, – повторил Мельхиор значительно. – Мой венец – заклинание, которое дает мне видеть все так, как оно есть на самом деле. Ничто не скроет от меня своей настоящей формы.
Паласар хотел узнать подробности, но они подходили к воротам, у которых стояли верблюды, и ему, как более опытному покупателю, предстояло вести переговоры. Рассказчик историй подошел к первому попавшемуся караванщику и объяснил ему цель их поездки. Караванщик удалился к своим, и через минуту к Паласару вышел гнусного вида погонщик, готовый их отвести.
Погонщик, одетый в пыльную курту, спрятал руки в отвороты этой то ли рубахи, то халата (спрятанные руки – жест о честности не свидетельствующий) и назвал цену. Паласар, ни секунды не задумываясь, округлил глаза и разразился фонтаном цветистых, но приличествующих своей персоне проклятий в адрес погонщика и его рода, грозя всем различными карами в этом и загробном мире. После пролога Паласар снизил цену вдвое. Погонщик, неосознанно подражая своим верблюдам, лениво сплюнул и символически скинул два динара. Паласар продолжил обличать «грабителя» во всех возможных грехах, неоднократно помянув, что скорее все верблюды, что стоят сейчас на привязи, табуном молоденьких жеребчиков проскочат через игольное ушко вместе со всей упряжью, чем «бессовестный мздоимец и крохобор» удостоится предстать перед Аллахом, чтобы вкусить райских благ.
Старания Паласара, однако, не привели к значительным успехам. Риск лишиться посмертной награды не тронул мздоимца и крохобора. Погонщики отлично знали, зачем и в какие ущелья собираются два хорошо одетых сейида: прокаженных иногда навещали родственники. Некоторые из родни были достаточно состоятельны, чтобы позволить себе поездку верхом, и для погонщиков, как это обычно и бывает, мало что из городских дел являлось тайной.
После соблюдения церемонии торга товарищи с погонщиком на двух верблюдах тронулись в путь. Паласар ехал на первом верблюде вместе с погонщиком, за которым по обоюдному согласию товарищи решили приглядывать в оба, а Мельхиор, как человек более знатный, вольготно разместился на потертой попоне второго зверя.
Скоро прискакали к ущельям. Погонщику не хотелось провести весь день на солнцепеке, поэтому он гнал своих подопечных скорой рысью, не заботясь о том, найдут ли они в ущельях воду. Невосприимчивость верблюдов к жажде была одним из немногих достоинств этих неприятно пахнущих животных. Увы, горные способности этих животных не так хороши, как у ослов и мулов, а где-то уступают и лошадям, поэтому у начала ущелья Мельхиору пришлось спешиться. Оставив Паласара сторожить погонщика, сторожащего верблюдов, он направился в ущелье, где должны были жить прокаженные, пешком.
Волшебник вернулся на удивление быстро. Паласар успел выложить камушками на песке несколько созвездий. От карты звездного неба, которую он наметил, они составляли одну четвертую часть.
Мельхиор дал знак собираться. Погонщик поднял одного верблюда, но второй остался флегматично сидеть на песке.
– Ох уж мне эти вонючие верблюды со своим особым мнением по каждому поводу, – раздраженно вздохнул погонщик, привычно пиная корабль пустыни в брюхо. Последний, не менее погонщика привыкший к этим пинкам, даже не приоткрыл век. Тогда погонщик решил действовать жестче: он зачерпнул горсть песка, ударил верблюда ногой в голову и, когда тот недовольно открыл глаза, бросил ему горсть песка в морду. Верблюд с ревом подскочил, заметался, угрожая вырваться, но погонщик проявил сноровку и вместо того, чтобы тягаться с верблюдом в кто кого пересилит, сделал несколько прыгающих шагов в его сторону, чтобы не дать вырвать поводья. Чуть отпустив верблюда, он начал подтягивать повод обратно к себе, и дисциплина была восстановлена. – И так каждый раз, каждый проклятый раз эти пляски, словно джинн в него вселился. Но что меня утешает: когда-нибудь я сдеру с этого мешка навоза шкуру, мой шурин пошьет из нее отличные бурдюки, а мой брат продаст их у себя в лавке. – И погонщик с таким достоинством поднял указательный палец вверх, будто эти бурдюки из шкуры неубитого верблюда призваны были обеспечить ему безбедную старость.
На обратном пути подлости от погонщика можно было не опасаться, и спутники вдвоем заняли второго, обиженного верблюда.
– Скорое возвращение и печать равнодушия, что серым камнем лежит на лице почтенного мудреца с самого начала пути, сказали мне, что мы не продвинулись в нашем походе. Не обманули ли меня эти знаки? – вкрадчиво потревожил спутника Паласар.
– Ты прав: знаки! – вернулся к настоящему укачавшийся до полудремы Мельхиор. Волшебник и пешком был весь день задумчив, как философ, а на мягком горбе верблюда его чуть ли не сонная болезнь одолела.
– Знаки, знаки, знаки… – забормотал волшебник, собираясь словами и мыслями.
– Их оставили прокаженные? – подсказал Паласар.
– Нет, – махнул рукой Мельхиор, – они давно ушли. Я не читаю следов, но времени собраться у них было немного. Не ушли – сбежали, можно сказать.
– И куда они ушли или сбежали?
– В ущелье течет река, она снабжала их водой. Река начинается под землей и в землю же уходит. Думаю, она течет и под городом, и есть цепь пещер, по которым они прошли под стенами. Сейчас входы, какие и были, запечатаны.
– В пустыне встречаются реки, что текут без видимого начала и конца, лишь кратко показывая свои воды солнцу, – подтвердил Паласар. – А знаки?
– Темные, зловещие знаки. Редкие знаки. Они не в ходу среди людей. Знаки сулят погибель. Прочитавший их должен спасаться бегством, за меньшее – поостеречься. Здесь намечается связь. Те, кто оставили знаки и запечатали входы, не ждут гостей. Они заставили прокаженных покинуть поселение, и те, рискуя жизнью, ищут укрытия в городе. Связь с праздником, который объявил шах, я также подозреваю.
– Какая-то загадка. – Паласар любил загадки. Из них получались интересные истории. Главное, чтобы загадки не вели к риску для жизни, а такое случалось. – Только при чем тут праздник, я никак не соображу?
Мельхиор не ответил, потому что сам не мог сообразить.
– Говоря о знаках, я разузнал, что нашего верблюжатника зовут Матали, – с хитрецой сообщил Паласар и подмигнул волшебнику.
– Мне это что-то должно сказать, кроме того, что в мое отсутствие ты был расположен к беседе?
– Матали – возница Индры, – обиделся Паласар.
– И кто такой Индра? – насмешливо, словно похваляясь незнанием, спросил Мельхиор.
– Крупный бог в Индии, не важно. – Паласар уловил насмешку и вместо подготовленного отступления в тайны индуистского пантеона хмуро насупился.
– А… – протянул волшебник.
Дальше до города товарищи ехали молча. Мельхиору показалось, что он научился управлять словесными извержениями Паласара, но тот лишь взял передышку и, как перекрытая плотиной река, готовился прорваться в другом месте в неожиданное время.
– Вернемся к старому плану и зайдем в чайхану, – предложил Мельхиор, когда они спешились за городскими воротами и, расплатившись с погонщиком, стали свидетелями очередной торгашеской перепалки.
На этот раз какой-то заезжий купец с роскошным караваном крыл площадной бранью всех погонщиков и караванщиков разом. Его отборным верблюдам, видите ли, не давали хорошего места, да и за негодное место цену драли нещадную. На помощь купцу поспешили его многочисленные погонщики и управляющие, но местные воротилы верблюжьего дела им в упрямости ни капли не уступали. Все кругом ругались на чем свет стоит и получали от этого несказанное удовольствие.
– Поспешим, потому что ни говорить, ни думать, ни даже дышать в таком гаме определенно невозможно, – раздраженно подвел черту Мельхиор, единственный не получавший никакого удовольствия от творившегося вокруг замечательного представления.
– На базаре как на базаре, – вздохнул Паласар, бывший на этот раз не в силах облегчить страданий своего непривычного к восточной сутолоке товарища. Как ребенок, которого крестьяне тащат на работу в поле, озирается на любимый шалаш в раскидистой кроне дерева, так и Паласар то и дело поворачивал голову, надеясь хоть краем уха услышать, выбьет ли тот важный купец себе место или воротилы поставят на место самого купца.
В дорогой чайхане по соседству с базаром-у-дворца была прохлада, чинная обстановка и два вида чая: черный и красный. Видя богатые одежды гостей, половой намекнул на некий зеленый чай прямиком из Китая – исключительную, по его словам, диковинку. В этом году Китай был в моде: стоило намекнуть, что вещь сделана в Китае, и можно было драть с невежд три цены, но Паласар не дал себя обмануть и продать им эту непьющуюся бурду за баснословные деньги. Хватит того, что в канун праздника и обычные цены взвинтили без всякой оглядки на стыд и совесть.
Они взяли по чайнику черного и красного и расселись на коврах. Черный и красный на пробу тоже оказались одним чаем, только черный был крепче заварен; впрочем, изобилие сортов не всегда благо. Паласар вспомнил, как в Киренах всякое бессмысленное разнообразие Тед, его тогдашний спутник, презрительно именовал маркетингом. Более мерзкого для слуха слова Паласар не мог представить, а уж что за ним скрывалось, и вовсе предпочел тогда не расспрашивать.
Разлив чай по чашкам, путешественники вернулись к незаконченному разговору.
– Прокаженные обычно живут общинами. В городе нет известных или разрешенных общин, и если они каким-то образом оказываются в гуще толпы, значит, они приходят через тайные ходы, – закончил вынашиваемую с дороги мысль Паласар. – Это пребывает в согласии с нашими наблюдениями о подземной реке и возможной сети пещер под городом.
– Именно! Или у их общины есть скрытое убежище, которое располагается в самом городе или под городом. Тогда они перебрались в него при первых признаках опасности.
– Опасности? – Паласар как-то не подумал об опасности. Он не любил опасности. Слушать и рассказывать про опасности – это увлекательно, замечательно, прекрасно, но самому быть поблизости – это кое-что совсем другое. Почему тайны всегда должны соседствовать с опасностями?
– Конечно! Не думаешь же ты, рассказчик историй, что несколько сотен людей просто покинут обжитое место без веских причин, да еще будут рисковать жизнью на городских улицах.
– М-м-м-м-м… – замычал Паласар, обдумывая новые обстоятельства. – Нет, разумеется. Определенно нет. Без малейших сомнений.
– В любом случае надо найти их новое убежище. На третий день начнется праздник в честь годовщины восшествия на престол нынешнего шаха. Будет много народу, который придет трепетать и благолепствовать в лучезарном свете своего правителя.
– Может быть, раболепствовать? – предположил Паласар.
– Или так, не знаю точно, как принято в здешних традициях. Хотя полагаю, что здесь, как и во многих местах, бескорыстная любовь народа к правителю находится в неизменной связи с обычаем раздавать деньги во время праздника.
– Насколько я осведомлен в здешних традициях, это так, мудрейший, – подтвердил Паласар, и Мельхиор продолжил:
– Прежде, на второй день, у меня аудиенция у шаха. На ней мне представится возможность выступить, и, если в этом городе что-то происходит, мне нужно собрать доказательства за завтра.
– Не много времени у нас в запасе, если учесть сложность задачи. Без того, чтобы поговорить с живым прокаженным, разгадать тайну их поведения и бегства будет нелегко.
– У меня есть свои пути узнавать истину, – похвалился Мельхиор. – Меня больше тревожит, что может за этим скрываться.
Паласар пока ничего не знал о таинственных пришельцах, которых видел Мельхиор в городе, поэтому не разделял глубоких опасений своего спутника. Упоминание об опасности было тревожным, но сам рассказчик историй еще не видел ничего пугающего.
– Что тебе известно о местном шахе? – спросил Мельхиор.
– Немногое. Он мало известен за пределами своих владений, которые я при его жизни посещаю впервые.
– Я познакомился с его историей, которую мне прислали для подготовки к аудиенции. Фраман Раджу тоже было что про него сказать. Так вот, Андзор не урожденный шах, – начал рассказ Мельхиор. – Он пришел к власти в результате заговора и переворота, когда ему было пятнадцать лет от роду. Заговор составляли, конечно, другие. Он был лишь знаменем, но проявил себя с лучшей стороны и в решающий момент уличных боев повел верных людей на штурм неприступной башни. Он бежал под стрелами впереди всех. В пятнадцать лет, как я помню, смерти еще не существует, и тем Андзор заслужил пропасть уважения и почитания и прибавил к своему имени «Светоносный».
Затем многие прочили Светоносному судьбу Солнечного, сиречь Гелиогабала… Ты, конечно, сведущ в истории Рима? – У Паласара задергался глаз и нижняя губа, он сразу и не нашел, что ответить на такое оскорбление, только согласно кивнул. – Гелиогабала, в той же степени отличившегося в бою в летах еще моложе. Гелиогабала, который, умерев от роду восемнадцати лет, успел за недолгое правление заслужить славу одного из безумнейших императоров. Печальную славу Калигулы и Нерона, к которой эти сомнительнодостойные мужи Рима шли – в случае Нерона – десятилетиями, подросток Гелиогабал снискал за каких-то пять лет.
– Позволь прервать тебя, – вмешался Паласар, которому показалось, что сомнения в знакомстве с историей римских императоров нанесли непоправимый урон его обширным познаниям. Этими скудными сведениями боялся смутить его великий волшебник?! Только не это. Познания его возопили о беспощадной мести, и она обученным соколом обрушилась на голову Мельхиора, которому еще причиталось за Индру с Матали, – но, по моему едва ли достойному внимания мнению, сравнение с халифом аль-Хакимом (Мельхиор понятия не имел, кто это) было бы более уместным, поскольку до границ Римской империи от нас куда дальше как в категории пространства, так и в числе прожитых поколений, а вышеупомянутый аль-Хаким не только стал халифом в возрасте одиннадцати лет, но и произошло это не так давно – в 996 году от рождества предпоследнего пророка.
Паласар уже скитался по свету и видел аль-Хакима во плоти. В те времена династия, последним потомком которой был Мельхиор, только пришла к власти.
– С моей стороны, – продолжал Паласар, – упоминание праведного Христа было неуместно рядом с именем аль-Хакима, ведь именно последний, страдая, видимо, от некоторых расстройств душевных и – не исключаю – умственных сил, положил начало жестоким гонениям на иноверцев в мусульманских землях. Гонениям доселе невиданным, которые с тех пор превзошли разве что крестоносцы, гонениям, дошедшим до разрушения иерусалимских храмов и даже до столь низких дел, как погромы кладбищ, чего не происходило ни при крестоносцах, ни при римлянах. Однажды последние, конечно, засыпали Карфаген солью… но прости, я прервал тебя.
Паласар смиренно опустил голову, посчитав свой долг чести на сегодня выполненным.
– На чем я?.. – задумался Мельхиор, неожиданно для себя получивший такую взбучку неведомой для себя историей Халифата. – Короче, этот рок раннего юношеского безумия не тронул Андзора. Его город был небольшим, как и власть, которой он поначалу пользовался. К восемнадцати годам он только и успел, что стравить между собой старых покровителей, стать покровителем новых ставленников и на их силе утвердится в роли единоличного, суверенного, абсолютного деспота. Фраман Радж, хозяин нашего дома, был одним из генералов пятнадцатилетнего Андзора. Пожившему на свете Раджу хватило ума вскоре после заговора удалиться от дел государственных к делам семейным и тем избежать попадания в безжалостные жернова придворных перестановок. Теперь Андзор зрелый муж, политик, играющий в союзные договоры и междоусобные войны, деспот, радеющий о славе своего трона и раздающий земли сторонникам, а Фраман Радж довольствуется положением надима, что значит…
– Сотрапезник, – снова закончил за спутника Паласар. – Мне знакомо положение надимов, которых халифы и шахи приглашают к столу, когда хотят побеседовать об отвлеченных вещах или испросить совета от негосударственных людей, не вовлеченных до нутра кишок в дворцовые интриги. У некоторых правителей я сам имел честь недолго столоваться в этом почетном, но переменчивом статусе, поскольку рассказчики историй и поэты бывают в большой чести у тех, кто покровительствует искусствам и простирает длань презрения художникам слова.
Получив вторую справку, Мельхиор рассказал историю Фраман Раджа, но Паласар сомневался, что очередному успешному воину найдется место в его свитках. Андзор шах хоть и заурядный, но по чину имеет право пополнить его коллекцию деятелей исторических.
Так за разговорами они просидели в чайхане до сумерек. На Мельхиора нашло болтливое настроение, что часто случалось с собеседниками Паласара. Он поведал ему историю своего детства и кое-что из приключений, отбирая самые безобидные случаи, причем некоторые из них он приукрашивал настолько, что они никогда не могли сойти за правду.
Нет ничего страшного в том, что Паласар узнает малость о магических способностях Мельхиора. В этом краю каждый фокусник безбоязненно выдавал себя за знатока Искусства и каждый звездочет мнил себя хранителем великих тайн Судьбы. Однако Паласара Мельхиор вокруг пальца не обвел. Тот был наблюдателен и по одному трюку с платком определил, с волшебником какой величины и силы свела его на этот раз бесконечная дорога странствий. Йоги, факиры, дервиши, пророки гностических учений, мистики учений пошире и побогаче, заклинатели змей, вызыватели духов… В этом ряду Мельхиору не место.
Внезапно внимание волшебника привлекло что-то внизу. В толчее нижнего этажа, где ели и пили простые горожане, показался кто-то необычный. Мельхиор осмотрел толпу с помощью заклинания истинного видения и заметил одного из тех, кого искал. Человек в белом одеянии торговца или распорядителя передавал деньги стражнику, с которым утром беседовал в переулке Паласар. Стражник, как и утром, был самым обычным, но его щедрый собеседник был совсем не тем, кем представлялся. Под лицом человека скрывалось серое, незнакомое Мельхиору существо, скорее не из нашего мира, которых он уже видел в городе.
Под произнесенным заклятием, хотя оно было – должно было быть! – невидимо для всех, лжеторговец в белом халате почувствовал себя неуютно. Он подозрительно огляделся по сторонам, но не поднял головы, чтобы взглянуть на верхние ряды, и ничего странного вокруг себя не увидел. Все же чутье заставило его покинуть подозрительную чайхану. Коротко обменявшись репликами со стражником, лжеторговец скорым шагом вышел на площадь, а стражник, довольно взвесив в руке холщовый мешочек, пошел распоряжаться насчет еды.
– Оставайся, – сказал Мельхиор Паласару, поднимаясь с ковра. – Приходи завтра утром, надеюсь к тому что-нибудь разузнать.
– А… – протянул рассказчик историй, но волшебник уже скрылся за спинами, и не успел Паласар глазом моргнуть, как его спутник бесследно растворился в толпе.
Лжеторговец шел кривыми переулками, но Мельхиор уверенно следовал за ним. Мельхиор подумал, что первый раз ему удалось накрепко зацепиться за странного гостя и он наверняка проследит его до убежища, но после нового поворота белый халат бесследно исчез. Волшебник вдохнул воздух и заметил, что хотя лжеторговец и растворился в сумерках, но оставил кое-что после себя. Оставил для него. Небольшое заклинание, совсем крошечное, тонкую ниточку, что пересекала улицу чуть ниже колена.
Ловушку можно перешагнуть, но оставлять зловредное заклятие на улице опасно. На него мог наткнуться ничего не подозревающий житель окрестных домов. Мельхиор сорвал ногой ниточку, приводящую ловушку в действие, и назначенное ему заклинание беззвучной молнией озарило вечерние сумерки. Иного горожанина разряд мог убить, Мельхиор же спокойно пригладил вставшие дыбом волосы, разогнал рукой поднявшийся после хлопка дымок и двинулся дальше под заинтересованные взгляды высунувшихся в окна жителей.
Он вышел на небольшую площадь на перекрестке двух переулков. В середине стоял аккуратный колодец из желтого камня. У колодца о чем-то оживленно спорили два ремесленника. Один пытался заглянуть в колодец. Делал он это так усердно, что приятелю приходилось то и дело оттаскивать его за пояс курты, чтобы тот нечаянно не свалился вниз.
– Что интересного нашли вы в презренном колодце в столь поздний час? – спросил у них Мельхиор с видом пьяной благожелательности, которая могла оправдать его собственный интерес.
– Верите, нет, сейид, а только сейчас мы видели, как какой-то торговец прыгнул в этот колодец! – сказал тот, который заглядывал вниз.
– Тебе померещилось, – отвечал второй.
– Во, дурак – твой друг! Конечно, померещилось, – воскликнул Мельхиор и похлопал по плечу первого ремесленника. – Свались торговец в колодец, он стал бы орать так, что во дворце бы услышали. Так бы заголосил, будто кожу живьем снимают.
– Слушай умного человека! – поддакнул второй.
Первому ремесленнику пришлось, почесав в затылке, согласиться.
Почесав щетину на подбородке, Мельхиор приободрился. Один колодец есть. Наверняка он питается водами подземной реки и ведет в пещеры под городом. Но вниз сейчас лезть не стоит, да и домой можно не торопиться. Дом Фраман Раджа, подобный небольшой крепости, закрывался на решетки и засовы много позже заката. При опоздании волшебнику не составит труда пройти через закрытую дверь, а загадка прокаженных сама не разгадается. Он решил оставить колодец и продолжить с того места, где они повстречали забитого камнями беднягу.
Мельхиор долго слонялся по улицам, но ничего нового о прокаженных не выведал. Один раз он приметил в темном переулке двух оборванцев, замотанных в рубища. Он подумал, что фортуна повернулась к нему лицом, но едва произнес заклинание, понял, что ошибся. Это были дервиши. Телесный недуг им заменял недуг умственный, за который Мельхиор почитал подвижничество аскетов любого толка.
Оставшийся в чайхане Паласар преуспел в поисках не меньше своего нового друга, и сделал он это не сходя с места: все успехи свалились на него прямо в чайном доме, на той же циновке, где он сидел, когда расстался с волшебником.
Случилось это так. После боя барабанов, означавшего конец торговли на базаре, в чайхану забрели два торговца, чью перебранку Паласар слышал днем. Торговцы болтали, как лучшие приятели, оставив раздоры под навесами базарных рядов. Они сели рядом с Паласаром и, не замечая его, стали обсуждать сегодняшнее происшествие. Молодой торговец в пятый раз рассказывал, как они толпой побили прокаженного. Торговец постарше согласно кивал и соглашался.
– Хотел бы я знать, откуда они вылезают, – вздохнул молодой.
– Зачем? – спросил пожилой.
– Чтобы держаться подальше от этого забытого Аллахом места, вот зачем.
– Тогда это будет нетрудно.
– Ты знаешь?
– Они живут в ущелье за городом.
– Оно далеко за стенами. Как же они попадают в город?
– По подземным ходам.
– И ты знаешь, где ходы выходят на поверхность?
– Думаю, много где, – ответил пожилой. – Когда я был мальчишкой, мы знали один ход под языческим храмом рядом с мечетью в старом городе, да только он давно заколочен, и не найти его в закоулках.
– Языческий храм рядом с мечетью. Чудеса! Не слыхал, чтобы язычники строили здесь храмы.
– Давным-давно строили. Может, еще до мечетей. Может, не язычники, а персы, китайцы или индусы. Для правоверных они все одно – язычники.
– И христиане?
– А ты не слыхал? У них же три бога! По одному на каждый возраст. В молодости они поклоняются Любви и Сыну, в зрелости – Строгости и Отцу, а в старости, отходя в мир иной, размышляют о Духе и Святости. Пожалуй, все язычники, кроме иудеев. Они хотя бы люди Книги.
От такой трактовки у Паласара покраснели уши. Он сделал над собой усилие, чтобы не вмешаться в поразивший его нелепостью богословский экскурс. Рассказать бы им про мутазилитов, на полном серьезе разделявших Аллаха и Волю Аллаха как разные сущности. А слышали ли они про исмаилитов, увеличивших количество эманаций Аллаха до десяти? Но не дело превращать чайхану в медресе, поэтому ни слова! Ни единого слова! Вместо просветительских объяснений он кивком головы выразил признательность судьбе, которая подослала ему болтливых торговцев, жестом подозвал чайханщика, молча расплатился и оставил чайхану, чтобы в веселом расположении духа вернуться в дом Фраман Раджа.
Глубокой ночью ни с чем вернулся волшебник. Его бессонница в обычный час вступила в свои права, и в шахматной зале опять горели свечи, но Паласар не рискнул тревожить задумчивого полуночника и приготовился встать пораньше, чтобы не тратить драгоценное время, которое Мельхиор собирался потратить на поиски. Если бы Паласар знал, к чему приведут эти поиски, он в ту же минуту оставил бы город, чтобы записать печальную летопись на безопасном отдалении, в нескольких днях пути от этого проклятого места.
Утром Паласар постучал в дверь Мельхиора еще затемно Ему не ответили. Тогда он постучал еще, потом еще и вслед за этим еще несколько раз. Наконец вчерашняя служанка отворила перед ним дверь. Служанка была голой, лишь несколько тонких золотых цепочек украшали ее лодыжки. Паласар с приятным млением погладил взглядом прекрасное создание от пальчиков ног до… он собирался не спеша добраться от пальчиков ног до лица, но его взгляд удивленно замер на линии схождения ног. Ни волоска! Невиданно! Конечно, когда-то и у жены Паласара не было волос, но его жена вошла в дом мужа почти ребенком, а у этой бесстыдницы в ее-то летах!
Тем временем служанке надоело быть предметом столь пристального внимания. Голая кошечка потянулась и отправилась в спальню Мельхиора. Паласар последовал за ней и увидел, что волшебник недалеко от нее ушел. Мельхиор в чем мать родила потягивался на ложе, собранном из десятка одеял, и, увидав гостя, без смущения приподнялся на локте.
Паласар пришел слишком рано. Законы приличия, как железные цепи, сковывающие людей при свете солнца, еще не взошли на трон деспотичных хозяев наших мыслей и поступков, и его новый товарищ с любовницей блаженно пребывали во власти короткой ночной непосредственности.
– Подай мой халат, – с нежностью, которую в Мельхиоре не заподозрил даже зоркий до людских характеров Паласар, попросил волшебник. – Пора собираться, мой друг, – добавил Мельхиор. Паласар не разобрал, относился ли «друг» к нему или к служанке. – Нас ждет долгий день.
Пока Мельхиор умывался, отливал в ночную вазу и одевался, Паласар погоревал, что ему такую служанку хозяин не выделил. Конечно, положение Мельхиора было выше. К слову, денег у Паласара достанет подобрать в городе порядочную блудницу, но блудница наверняка будет лохматой, как персидский кот… Да и совсем это не то что приличная служанка из хорошего дома…
– Ее зовут Аридуашни, – словно прочитав мысли Паласара, прокричал волшебник из купальни между всплесками воды (так они и в ванной мылись вместе!), – что в переводе означает…
– С упругими грудями, – в который раз закончил Паласар. – Санскрит, если не ошибаюсь.
– Ты знал это?! – изумился Мельхиор. – Земля и небо, сколько же ты всего знаешь! Мне она сама рассказала.
Если бы волшебник имел хоть малейшее представление о том, сколько на самом деле знает Паласар, то оставил бы эту неисчерпаемую водяную мельницу сведений сидеть дома и досаждать своими познаниями Аридуашни, но так далеко его возможности читать Паласара не простирались, поэтому, закончив собираться к выходу, он потащил рассказчика историй в город.
Они углубились в старые кварталы. К площадям, окружавшим шахский дворец с четырех сторон, старый город примыкал с востока, его тощие змеящиеся улицы столетиями не видели чертежных пергаментов архитекторов и латунных отвесов каменщиков. Даже мостовые были настолько кривы, словно их не перекладывали со времен Дария. Мельхиор хотел отыскать колодец.
Когда колодец нашелся, Паласар скептически заглянул внутрь:
– Да простятся мне сомнения, мудрейший, но трудно поверить, что прокаженные выбираются из этого колодца.
– Этот лаз ведет в подземелья, в пещеры, но я не говорил, что им пользуются прокаженные.
– Кто же им пользуется? И как мы воспользуемся им?
– Да, тебе это будет сложно.
– Тогда не лучше ли двинуться к убежищу, которое должно находиться где-то поблизости?
– Ну если ты знаешь, где это убежище, то можем сходить туда.
– Оно расположено в старом городе, в месте, где рядом есть старая мечеть и еще более старый храм, парсийский, как я подозреваю. В этом храме и есть ход в подземелье.
Мельхиор уставился на Паласара, гадая, как этот словоохотливый всезнайка смог в кои-то веки узнать что-то действительно нужное.
– Подслушал вчера ненароком разговор местных жителей, – похвалился Паласар. – Тех двух крикунов с базара: «Я твой ишак на шампуре вертел!» – передразнил Паласар. – Так известно ли мудрейшему какое-либо место в старом городе, что подходит под описание?
– Нет, я не настолько знаю город.
– В таком случае разговорим лавочника, – предложил Паласар.
– Какого лавочника? Не тех ли двух?
Не хотелось Мельхиору возвращаться на базар-у-дворца.
– Нет, здесь нам любой сгодится, – улыбнулся Паласар и зашагал по улице в поисках лавки.
Мельхиор, к своему неудовольствию, выслушал еще один ожесточенный торг между Паласаром и случайным торговцем. Рассказчик историй затеял эту ненужную покупку с тем, чтобы аккуратно вплести в разговор несколько вопросов о здешних достопримечательностях. Через четверть часа товарищи стали обладателями никчемного пыльного опахала и самых подробных сведений о единственном в старом городе месте, где мечеть соседствует с парсийским храмом.
Несколько переулков спустя Паласар заметил цель их утреннего похода. Небольшая старая мечеть притаилась среди домов, таких же древних, как она. Друзья остановились перед мечетью, и Паласар придирчиво рассмотрел архитектуру.
– Не иначе постройка «золотого века», – воскликнул рассказчик историй. – Подумать только, три столетия, как эти земли перестали относиться к владениям великого Халифата, а мечеть в память о тех светлых временах еще стоит.
– Если я правильно помню, нам туда, – волшебник указал на постройку напротив.
Напротив мечети стояло нечто не менее внушительное, но почти незаметное, поскольку стены постройки не отличались от окружавших его домов. Не отличались на первый взгляд. Приглядевшись внимательнее, рассказчик историй разглядел в доме странный храм, сложенный из исполинских камней. Кладка была настолько искусна, что стена выглядела монолитной и не привлекала внимания.
– Шесть веков, как отсюда выгнали парсов, – передразнил Мельхиор, – а их капище до сих пор стоит.
– Неудивительно, – вздохнул Паласар, – хотел бы я посмотреть на того строителя, кто рискнет разобрать этакую громадину.
Шесть столетий. Для человека, видавшего пирамиды, это не много, но здесь, на задворках мира, лишь изредка посещаемых выходцами великих культур, и шестивековое капище казалось стоящим от Сотворения мира.
– Не знаю, были ли те времена светлыми или нет, меня тогда еще на свете не было, – признался волшебник, – но, думаю, на обратном пути ты меня просветишь, а пока осмотрим внутренности этого примечательного места.
Приложив руку к двери, Мельхиор сосредоточился. В глубине дерева щелкнул замок, и плотно подогнанная дверь отворилась перед ними.